1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

– А вот это исключено! – сказал доктор. – Ребенок – слуга времени. Ты не можешь создать мир без времени и населить его детьми. Чтобы они не росли. Ни природа, ни наша антиприрода до такого не додумалась.

– Все равно я не пойду...

– Подумай, Люся, чего ты хочешь, – сказал доктор. – Молчишь? А я за тебя отвечу. Ты надеешься, что тебя выручат. Вернее, ты надеешься на Егора. Спасший единожды всегда остается рыцарем. Я правильно говорю?

– И что тогда?

– Если ты сейчас скажешь императору «нет», вернее всего попадешь в тюрьму. И там превратишься в кусок протоплазмы. Они могут быть жестокими. И если появится твой Егор – его постигнет та же участь. И не только потому, что император лишен понятий морали или жалости, но потому, что он не может потерять лицо – слишком много врагов. И сильных врагов.

– Врагов? У императора?

– Больше, чем у меня. – Леонид Моисеевич криво усмехнулся.

– И что я должна, по-вашему, делать?

Леонид Моисеевич поднялся и попробовал, не мешает ли повязка рукам. Потом накинул на голое тело халат. «В этом мире, – подумала Люся, – наверное, градусов пятнадцать, если не меньше, а они не чувствуют холода. Готовы ходить голыми, наверное, по старой памяти одеваются. А так это никому не нужно».

– Что тебе делать? Не спорить. Быть хитрой, как змий, и лукавой, как дьявол, – сказал доктор. – Не спорить, не раздражать и искать выгодный тебе самой путь.

– Для меня здесь нет выгодных путей.

– Так только кажется. Даже на сковородке есть прохладные места, – возразил доктор. – И если ты задумала что-то, то пойми – покорная, безопасная, спокойная, ты будешь свободной. Привлекая к себе внимание, ты будешь испытывать сопротивление. Неужели так трудно понять?

– Трудно, – упрямилась Люся, хотя поняла доктора и даже почти согласилась с ним. – Я потерплю, и все кончится.

– Все! – крикнул Дантес. Он придерживал дверь, чтобы не закрылась. – Империя больше не может ждать.

– Иди. Иди, я потом подойду, – сказал доктор.

Люся глубоко вздохнула и вышла в зал.

У двери в медпункт стоял Веня Малкин, совсем не такой прекрасный и сокрушительный, как у нас. И Люсе даже показалось, что он потускнел после разговора у императора.

– Ну как, – спросил он, – доктор освободился?

«Сейчас у него можно было спросить, – подумала Люся, – а на какой час вы записаны? И он растеряется».

Поклонники стояли кучкой в отдалении, видно, Веня так им велел.

Стол был накрыт, и Люся уже знала, даже не приближаясь к нему, что там много различной, даже музейной, посуды, но настоящая еда сосредоточена на том конце стола, где сидит император, который заставляет себя есть, и его приближенные, которые едят из соображений престижа. Я ем, значит, я важная птица!

– Идем, идем, – торопил Дантес. Он взял Люсю за руку холодными пальцами.

– Я сама, – ответила Люся.

Дантес провел Люсю вниз на технический этаж, где их встретили просто одетые женщины, большей частью толстые и малоподвижные. Там располагались склады и гардеробы империи.

– Здесь мы все одеваемся, – сказал Дантес, – сюда свозят одежду, чтобы можно было выбрать для маскарада или праздника. Нынче все уже переоделись к свадьбе, ты у нас последняя.

Платья висели на плечиках бесконечными рядами, туфли стояли рядами на полу. Люся чуть было не наступила на крысу, которая выглядывала из зимнего башмачка. Женщины стали махать на крысу и кричать. Люся крыс не боялась. Когда-то, еще в детстве, один мальчик сказал ей, что крыса – это бритая белочка. Люся рассмеялась и на всю жизнь перестала бояться крыс.

Это все выдумки, не нужно обращать внимания. Пока есть надежда на то, что придет Егор, надо оставаться здесь. И вести себя так, как советовал доктор.

От платьев пахло пылью и прелью, на некоторых были пятна плесени.

Но были и красивые платья, наверное музейные.

Люся смотрела на них, как в музее, а вокруг шелестели голоса:

– А вы примерьте, вы приложите, ах, как вам пойдет...

Люсе было восемнадцать лет, и, как бы ей тошно ни было, она была красивой девушкой, которой в жизни не приходилось примерять королевский наряд или просто длинное вечернее платье.

– Платье должно быть белым, подвенечным, – сказал Дантес, – ты ведь у нас невинная, правда?

– А вам какое дело?

– Это дело государственное.

– Если бы я знала...

– Отлично! Это и следовало доказать. – Дантес неприятно рассмеялся, показав золотые зубы.

Когда Люся надела платье и туфли, Дантес сводил ее в комнатку-сейф, где за стальной дверью тянулись полки, на них стояли коробки с драгоценностями.

– Достояние короны, – произнес Дантес.

Он вытащил из шкатулки жемчужное ожерелье и алмазную диадему. Больше Люся ничего не захотела, хотя могла надеть и кольца и браслеты – Дантес разрешил.

«Невеста была одета скромно, но со вкусом, – повторяла она фразу, вычитанную в романе, – ее лицо поражало своей бледностью...»

О бледности Люся не знала. Зеркало, которое нашлось в гардеробной, хоть было и большим, от пола до потолка, но таким пыльным, что в нем виднелось не отражение, а привидение.

Конечно, лучше бы подождать со свадьбой несколько дней...

– Несолидно это, – произнесла она.

Порой Люся начинала думать про себя, а конец фразы нечаянно произносился вслух.

– Несолидно? – спросил Дантес.

– Приехала, и сразу пиры, свадьбы... Несолидно.

Конечно, это были арьергардные бои, никто ее не послушает.

– Почему несолидно? – Дантес не понял ее. – А когда солидно?

– Через месяц, через два... как положено. Сначала обручение, потом...

– Чепуха! – воскликнул Дантес. – Не все ли равно когда, если у нас здесь нет дней! Нет месяцев, нет обручений, и нечего ждать. Если я вижу вещь, я беру ее, а не уговариваю себя вернуться за ней...

Поперек зала висели елочные гирлянды и флажки.

Все уже сидели за столом и ждали.

Множество людей стояло в зале, скрывая накрытый стол. Они стояли полукругом и при виде Люси начали хлопать в ладоши.

Чепуха, таких свадеб не бывает. Можно подумать, что она эстрадная певица или политик.

Дантес остановился. Она тоже.

– Не садись, сейчас придет жених, – предупредил Дантес.

И в самом деле, велосипедисты тяжело топали, подходя сзади, между ними горой сала, почти не касаясь ногами пола, обвисал император.

Велосипедисты довели его до невесты, и император, переведя дух, воскликнул высоким голосом:

– О, я не ошибся!

Затем он рухнул в кресло и сказал невесте:

– Старею, старею, хожу редко. Надо заниматься физкультурой. Садись, Люсенька. Кто будет оформлять процедуру? – спросил император. – Где Кюхельбекер?

– Он не имеет права! – закричал человек в ветхом маршальском мундире и фуражке, глубоко надвинутой на лоб. – Он не имеет права! Я старше чином. Я – княжеских кровей.

– Помолчи, Тухачевский! – сказал император. – А то не буду допускать пред очи, и сгинешь у ветеранов.

– А я настаиваю! – кричал маршал.

Принесли стул. По знаку императора Люся села на стул, и теперь ее голова оказалась лишь немного выше головы ее жениха.

Кюхельбекер вышел из боковой двери, он был в темно-красном плаще до пят и в высокой шапке – такие носят кардиналы или папа римский. Вот уж не думала, что ее брак будет регистрировать такой римский папа.

Кюхельбекер стал лицом к императору и спиной к толпе.

– У нас сегодня знаменательный день, – прогудел он, и все замолкли. – Наш драгоценный император в целях продолжения рода и создания образцовой семьи решил вступить в брак с герцогиней Люси, специально выращенной для него в специфических условиях.

Раздались аплодисменты.

– Давай не трать время, – сказал император. – Они же все равно не понимают.

«Все это балаган и оперетта, – думала Люся. – Никакая это не свадьба».

Кюхельбекер натужно вздохнул, словно вспоминал, а может, и придумывал текст.

– Скажи мне, император всея Руси Павел Петрович, согласен ли ты взять в жены герцогиню Люси Тихонову, заботиться о ней, оплодотворять ее, ласкать и кормить?

– Да! Конечно. Дальше, дальше! – Император был возбужден. Он вздрагивал в кресле.

– А ты, Люси Тихонова, согласна ли взять в мужья императора всея Руси Павла Петровича? Согласна ли ты подчиняться ему во всем, даже в самых малых его желаниях? Согласна ли ты ухаживать за ним, ласкать его и носить его детей?

– Еще чего не хватало! – сказала Люся. Император был готов к этому, он уже держал руку на ее предплечье и больно ущипнул Люсю.

– Она согласна! – крикнул император.

Народ за столом и вокруг стал буквально беситься от радости, и потому особенно странно выделялось в толпе мрачное лицо. Оно принадлежало худому, изношенному старику в инвалидной коляске, за спиной которого стоял бугай в белом халате с вышитым на животе большим красным крестом. Вторым недовольным был Веня Малкин. Взгляд Вени был мрачным и углубленным в себя.

Люся улыбнулась Леониду Моисеевичу – хоть одно родное лицо в этом шабаше. Доктор подмигнул ей. Он снял халат и был облачен в безумно обтрепанный костюм. «Если останусь, обязательно добуду ему новый».

– Вот и все, – сказал император. – Поцелуй меня, не стесняйся, это для публики.

Господи, как же она не заметила, что уже обвенчана?

Велосипедисты приподняли императора.

Люся послушно поцеловала его в щеку. Щека была густо напудрена. У Люси запершило в носу, и она громко чихнула.

– К счастью! – крикнул кто-то из толпы.

– Горько! – начали кричать с того конца стола.

В зале было полутемно – свет скупо проникал сквозь окна, и на длинном столе стояли керосиновые лампы.

– Это бред какой-то, – сказал Веня Малкин и стал проталкиваться прочь, но Дантес заметил это движение, схватил Малкина за полу куртки и потянул к себе.

– У меня для вас есть сюрприз. Держите. – Он протянул Вене пластиковый мешок.

– Это что?

– Отойдите со мной, – сказал Дантес. – Я все объясню.

Император протянул Люсе лапу, пожатие толстых пальцев было слабым.

– Слава императрице! – закричал он странным, петушиным голосом.

– Слава! Слава! – подхватили придворные. Сегодня их было куда больше, чем мест за столом. Произошла давка, кого-то уронили на пол, кого-то побили, император искренне радовался и с удовольствием называл драчунов жене:

– Это мой герцог Задунайский, смотри, как он Дмитрия Донского колотит! А видишь академика Морозова?

– Скажите, а у кого-нибудь настоящие имена здесь есть? – спросила Люся.

Император задумался.

– Предпочитаю считать твой вопрос провокационным, – ответил он наконец. – Ибо им ставится под сомнение моя личность и легитимность моего пребывания на троне. А должен сказать тебе, что ветераны-хранители также упорно ставят это под сомнение.

– Значит, ты все-таки липовый, – упрямо сказала Люся.

– Я ношу тронное имя, потому что у меня власть, – ответил император. – Именно власть. Я могу казнить кого угодно. Издам декрет и казню тебя тоже.

– Издайте декрет о том, что императрицу казнить нельзя, – сказала Люся.

– Это почему еще? – Император искренне удивился.

– Потому что если сегодня можно казнить императрицу, то завтра можно будет казнить и императора.

– Чудесно, остроумно, – воскликнул толстяк, – правда, Кюхля?

– Разумно. Каждый думает о своей шкуре, – ответил Кюхельбекер.

Подошел Дантес, наклонился к императору.

– Он не хочет петь для нас. Даже не хочет переодеваться.

Люся догадалась, что разговор идет о Вене Малкине.

– Чем мотивирует? – спросил император. Никогда бы настоящий Павел Первый не сказал так – мотивирует...

– Он сказал, что никому не подвластен. И никому не слуга.

– Дантес, душечка, объясни этому ослику, что он здесь совершенно одинок. Здесь нет его славы, нет его денег, нет его друзей. Только он. Пообещай показать ему обгорелые столбы на площади. Пускай посмотрит и подумает... Ну ладно, ты убедительно сможешь это сделать. А сейчас – за честной пир! Гуляем!

И опять – словно и не прошло шести лет – перед императором и первыми сановниками стояли блюда с бананами, ананасами, ветчиной и сыром. Дальше – бутылки с соком, стаканы с портвейном, печенье на тарелках, а в дальнем конце стола – только вода.

Впрочем, не важно, что есть, – важно, где сидеть.

Люсе есть не хотелось.

– Не отказывайся от пищи, – сказал император. – Я себя заставляю есть каждый день. Вот мне не хочется, а я заставляю, потому что хочу остаться здоровым, хочу быть человеком! Понимаешь меня, Люси?

Люся кивнула. В императоре прятался человек, которому очень страшно.

– Ты съешь банан, ты же императрица.

– Да у нас их вагонами привозят.

– А у нас их только император кушает. И те, кому он дозволит.

Он оторвал от грозди банан, и Люся почувствовала, как весь длинный стол, замерев, смотрит на руки императора.

Император протянул банан Люсе, та взяла, по столу прокатился удрученный вздох.

Император засмеялся.

– Ждут, – сказал он. – Ведь это главнее ордена. Я с орденами все никак не разберусь, что попадется, тем и награждаю. А с бананом все ясно.

Он оторвал от грозди еще один банан и кинул его через весь стол. Над столом поднялись руки – гости старались перехватить снаряд. Но тот точно опустился в руки незнакомой Люсе худенькой женщины. Издали не было видно, старая она или молодая.

Женщина взяла банан и стала его чистить.

– Ты не знаешь, – сказал император, – она у нас новенькая. На тот Новый год примчалась. И что любопытно – оставила там у вас мужа и двоих детей. Она у меня числилась в фаворитках до твоего приезда. Так что держись от нее подальше – убьет.

Император засмеялся. И тут же оборвал смех и закричал:

– Ура! Наконец-то! Главное развлечение!

Люся увидела Веню Малкина. Он стоял справа от стола, вместо куртки на нем был малиновый пиджак. В руках гитара.

Веня не смотрел на императора.

– Надо бы поклониться, – сказал Дантес.

Веня как будто не услышал. За столом восстановилось молчание.

Веня начал петь свой известный шлягер «Ты моя малайка, дай-ка!».

Слушали его внимательно, это было непривычное развлечение.

Веня пел скучно, даже не прыгал, не махал гитарой, как обычно. Поклонники, которым достались стоячие места в дальнем конце зала, покрикивали и посвистывали, стараясь поддержать знатного гостя.

Император также пытался изобразить внимание и благосклонность. Но ему было скучно. Он обернулся к Люсе:

– Я любуюсь тобой, моя повелительница. – Он не переставал жевать банан и делал это скучно и упорно, как корова. – Сегодня самый счастливый день моей жизни.

Он положил руку ей на колено, и Люся непроизвольно дернулась, чуть не свалившись со стула.

– Ну-ну, – сказал Кюхельбекер, который наблюдал эту сцену сзади.

Веня кончил петь, поклонники кричали, кто-то захлопал в ладоши, но аплодисменты получились жидкими. Придворные смотрели на императора.

Тот не спеша оторвал еще один банан и метнул его Вене.

– Держи! – крикнул он. – Я тебя жалую.

– А пошел ты!.. – взорвался Веня. – Тоже мне благодетель. Кто тебе эти бананы приволок, кто тебя подкармливает, ублюдок? Молчал бы уж.

Веня подобрал банан с пола и метнул его со злостью в императора.

Люся могла бы поймать банан – летел он небыстро. Но ей не хотелось защищать императора.

Банан ударился о щеку императора, который не успел или не догадался уклониться.

Гости за столом ахнули, зашумели.

Император стал подниматься, но велосипедисты стояли далеко и не успели подбежать, и он снова плюхнулся на свой трон и запыхтел.

– Я тебя... я тебя... кто тебя облагодетельствовал... да ты у меня сгниешь в подвале! Я тебя живьем сожгу...

Веня сделал к императору несколько шагов и остановился совсем рядом, император отшатнулся, испугался.

– Бить я тебя, жаба, не буду, – сказал Веня. – Но ты учти, что сидишь здесь, потому что я так хочу. Ты думаешь, я не знал все про вашу дырку? Ты думаешь, мои люди здесь не побывали? Ты думаешь, я здесь один, да? Ты думаешь, что твои трупики тебя защитят?

Веня кинул в императора гитарой, Кюхельбекер перехватил ее, и два велосипедиста, добежавшие наконец до своего монарха, кинулись на певца и стали его бить. Он отмахивался руками, но под их ударами упал.

Поклонники Вени бежали к нему, они накинулись на велосипедистов, Дантес хотел было помочь охране, но кто-то ударил его ботинком по ноге, и Дантес отпрыгнул назад, крича:

– Стража! На помощь! Бунт во дворце!

Никто из гостей и придворных не пришел на помощь императору – все стали отступать к дальней стене, подальше от драки, но так, чтобы видеть ее.

Меломаны оказались шустрее велосипедистов или, по крайней мере, целеустремленнее. Девушки вырвали Веню Малкина у стражей. Подняли его и потащили прочь, к открытой двери, ведущей на перрон.

Остальные отчаянно прикрывали их отступление, и, хотя их вскоре смяли и одолели и поле боя осталось за велосипедистами, главной цели поклонники Вени добились – они увели его и убежали сами.

Те несколько минут, что продолжался бестолковый бой, император провел, сидя на троне и прикрывая толстыми руками лысую голову, и был похож на очень крупного младенца.

Когда же шум в помещении стих, он опустил руки и стал медленно оглядываться, стараясь понять, что же изменилось в зале.

– А где он? – спросил император.

– Временно сбежал, – ответил Дантес. – Но уже отряжена погоня. Куда он денется?

– Куда захочет, туда и денется. Как вы его отыщете? Он уже укрылся у моих врагов. Я буду страшен...

Это было сказано почти шепотом.

– Да, я буду страшен! – Вдруг император вскочил, словно в ноги ему вставили пружины. Он вытянул руку вперед и стал похож на перекормленного Муссолини или Нерона.

Зараженные порывом императора придворные и гости завопили, размахивая руками, сжимая кулаки, топоча ногами. Шум поднялся страшный.

Император стал падать назад, Люся старалась удержать его и не смогла – ладони утонули в мягкой спине, которая обтекала их невероятной тяжестью, но велосипедисты и Кюхельбекер успели на помощь, и император упал в кресло.

Потом, не открывая глаз, он несколько раз вяло махнул рукой перед лицом, как бы отгоняя табачный дым.

Свадьба завершилась.

Гости стали расходиться.

Люся вдруг хихикнула. Не хотела, а хихикнула.

– Ты что? – спросил император, услышав смех.

– А у нас всегда так – не бывает свадьбы без драки, – объяснила Люся.

– Свадьба с дракой, – сказал император. – А кого у вас обычно бьют?

– Вы же знаете – незваного гостя.

– Слава богу, а то я уж подумал, что жениха.

Праздник закончился, и императора потащили в ковровую комнату.

– Ты прости, – сказал император, – но твоя комната еще не готова.

– А что за сложности? – спросила Люся. – Отдайте мне комнату матери и ребенка.

– Там у нас склад оружия. Арсенал, – сказал император. – Ничего страшного, поживешь в одной комнатке со мной.

Они вошли в ковровую комнату. Царь Иван Васильевич Грозный все еще убивал на стене своего сына. Это была большая картина, может быть, украденная из Третьяковки, но вернее всего – копия. Кажется, шесть лет назад император что-то говорил об этой картине.

– У вас пустой город, – сказала Люся, – а вам для меня комнаты жалко.

– В пустом городе тебя в два счета достанут. Ты должна быть рядом со мной, под защитой, под охраной, черт побери! И у нас с тобой вечность.

– Так не бывает, – возразила Люся.

Она села на кучу ковров, как раз под умирающим царевичем, и прислонилась головой к прохладной стене. «Что же я так устала? Может, они меня напоили чем-то? Да нет, я даже банана не съела».

– Бывает... В этом была моя великая хитрость, – ответил император.

В дверь сунулся Дантес.

– Что-нибудь надо, Павел Петрович?

– Его поймали?

– Нет еще, но ловят!

– Чтобы поймали, но не трогали. От него многое зависит, если мы его потеряем, оборвутся важные ниточки.

– Я знаю, – сказал Дантес.

– Тогда захлопни дверь, умеешь? И прикажи велосипедистам никого не пускать. У нас начинается брачная ночь. Понял?

– Ой!.. – испугалась Люся. – Подождите. Какая еще ночь? Я хочу пить. И потом, мне надо выйти...

– Проводите ее, – сказал император. – Как странно, этого же с людьми не бывает.

– Но она только сегодня приехала к нам, – сказал Дантес. – Остаточные явления. Это скоро пройдет... Так что я даже не знаю, куда нам пойти...

– Да заведи ее в любую комнату по соседству, – рявкнул император. – Здесь сотни пустых комнат. И стереги. Ясно?

Люся потянула время еще, умывшись в бывшем женском туалете, превращенном в склад посуды и мебели – у местных жителей обнаружилась странная склонность превращать в склады все пустующие помещения и стаскивать туда со всего города вещи порой нужные, но большей частью совершенно ненужные. И вернее всего, собиратели складов начинали эту работу сто лет назад, сколько существует вокзал, а может, и раньше.

Дантес крутился вокруг, боялся, что она сбежит или что-то случится.

В конце концов оттягивать возвращение к императору стало совершенно невозможно.

И тогда она решила убежать.

Она вышла совершенно покорно и пошла рядом с Дантесом на расстоянии шага, демонстрируя покорность.

А потом кинулась бежать – она знала, что никакому Дантесу за ней не угнаться.

«Убегу на набережную к Пыркину, а потом что-нибудь придумаю».

Но убежала она недалеко.

Уже в начале платформы она увидела, как из боковых дверей выбежали велосипедисты – три или четыре. Она бы обогнала их, но навстречу уже неслись придворные и гости, и вдруг, к ужасу своему, Люся поняла, что они все сидели там в засаде, что они шептались за ее спиной и даже высчитывали, постарается ли она убежать, а когда она попросилась в туалет, все поняли – охота началась!

Люся об этом не думала. Она ни о чем не думала – она металась, как перепуганный заяц. Она бегала куда быстрее каждого из преследователей, но толпа все же ее одолела.

Дантесу пришлось вызволять ее из цепких лап толпы, потом он вел ее, оцарапанную, с синяком под глазом, обратно к императору.

– Наверное, у нас возникает обычай. Гонки за царской невестой.

Люся молчала. Она не понимала иронию.

И когда дверь открылась снова, она увидела, что император отполз за время ее побега в угол, где поверх ковров лежали перины. Он лежал там, распластавшись, раскинув ножищи, из-под распахнутого халата были видны полосатые трусы. Под затылком лежала горка придавленных подушек.

– А я уж волновался, – сказал император. – Ну как, облегчила тело?

Как будто он и не подозревал о попытке побега.

По мановению императорской руки Дантес закрыл дверь.

– Иди ко мне, – сказал император. – Иди, я слишком долго ждал тебя.

– Слушай, муж, – сказала Люся, которой все это ужасно надоело – это не могло быть настоящей жизнью, от которой хочется зажмуриться, чтобы, когда откроешь глаза, ничего уже не было. – Слушай, муж, я страшно устала и хочу спать.

– Я тебя обниму, – сказал император, – я тебя буду ласкать.

– Господи, да пойми ты, нельзя меня ласкать.

– Почему?

– Потому что у меня месячные.

– Это еще что такое? – спросил император и, тут же догадавшись, поправил себя: – Ну, это не важно, ты, надеюсь, девушка?

– И не надейся, – сказала Люся.

Люся наврала своему мужу, она всем врала, ей было стыдно, что она осталась, наверное, последней в техникуме девушкой. Каким-то чутьем ее подруги догадывались о таком грехе и от определенного рода злости против нее (ах, у нее есть дача – надо сжечь!) раза два пытались поставить ее в такое положение, что деваться ей было некуда. Но Люся устояла, потому что была мещанкой. А узнала она об этом у Антона, это было в прошлом году на дне рождения у Светки Северовой, на даче, их нарочно оставили вдвоем в комнате – сговорились и оставили. Антон Люсе очень нравился, и она ему нравилась тоже, они целовались, сначала стоя у окна, просто так, осторожно, губами, а потом начали целоваться, как в американском фильме, взасос, и Люська сама не сообразила, как оказалась на кушетке, пружины торчат во все стороны – дачная мебель, а он, то есть Антон, совсем перестал владеть собой, и Люся понимала, что она тоже не хочет владеть собой, – и он уже целовал ей грудь и потом гладил живот и ниже, и, когда он уже стал снимать с нее трусики, она вдруг сказала – то есть не она, а кто-то ее голосом сказал:

– Но ведь ты же на мне не женишься! – И сказал так грустно и серьезно, что Антон отстранился от нее и, подумав, ответил:

– А я и не собирался.

И он обиделся. Потому что понял, что глупо сейчас переубеждать Люсю. А она сама жутко жалела о том, что так сказала, готова была себе язык откусить, она очень хотела сама снова поцеловать Антона, и, если бы он захотел, она была готова на все. Но Антон поднялся с кушетки, отвернулся к окну, застегивал «молнию» и пуговицы на рубашке. И потом сказал:

– А ты мещанка, Тихонова!

И ушел, загремев каблуками по ступенькам узкой дачной лестницы.

А Люська осталась тихо плакать.

А вот второй раз, когда она уже решила, что пускай все будет как угодно, только чтобы лишиться этой проклятой девственности, у нее начались месячные. Она просто обливалась кровью, когда они с Аркадием оказались вдвоем. И он заметил. И стал ее укорять...

– Ты была с мужчиной? – спросил император.

– Два раза, – ответила Люська. Обе неудачные попытки она объявила теперь удачными. Император загрустил.

– Я был уверен, – сказал он после паузы. – Я был убежден, что ты хранишь себя для меня.

– Я только и мечтала сюда вернуться, – сказала Люся.

– Я сдержал свое слово. Моя любовь преодолела века!

– Лучше бы не сдержали.

– Все равно ты теперь моя жена, и о нашей любви будут петь менестрели. Такого еще не было... Учти, я огорчен твоими изменами. Потому мы о них забудем.

Голос у императора был плаксивым, от ковров пахло пылью и старым одеколоном.

– Ладно, – сказала Люся, – давайте спать. Я вот тут буду.

– А почему не со мной?

– Я уже объяснила. Мне нельзя.

– А когда это у тебя кончится?

– На днях.

Люся выбрала самый далекий от императорского ложа угол.

– Я пойду к тебе, – сказал император.

– Пока вы до меня доползете, Павел Петрович, – сказала Люся, – я пять раз через комнату перебегу, так что не старайтесь.

– Люси, ты ставишь меня в странное положение!

– Помолчите. Я же сказала, что сил нет... и живот болит...

– Да, – вдруг согласился император, – конечно... Если живот болит.

Люся сначала не спала, она думала о тех, кто остался на Земле, о Егоре и о том, как глупо сложилась ее жизнь – надо же было встретить Егорку как раз перед этим... И нельзя ему сюда, конечно, нельзя, если они его здесь поймают, то посадят в тюрьму и он переродится... «Лучше уж пускай я одна страдаю, а он пускай женится дома, как человек...» Она тихо плакала и заснула, продолжая плакать.

Засыпая, она успела подумать, что от такой туши, как ее первый муж, она всегда убежит.

Эта уверенность ее и подвела.

Видно, она заснула крепче, чем надо бы, император по коврам бесшумно подполз к Люсе. Она проснулась от страшного кошмара – будто попала в лавину в горах и на нее рухнула скала... Когда она очнулась, то не сразу сообразила, что же происходит, потому что, оказывается, Павел Петрович сначала погасил керосиновую лампу, так что свет попадал лишь через небольшое окно и в комнате было почти совсем темно, а уж потом пополз к своей жертве.

Насильник приподнялся и рухнул на Люсю. Она пыталась вдохнуть, стараясь при этом вылезти из-под лавины. К счастью, император запутался в ее подвенечном платье и на какие-то секунды его вес переместился, что дало Люсе шанс вдохнуть воздух и понять, что же происходит.

– Что вы делаете! – попыталась закричать Люся, но он положил на лицо ей мягкую потную ладонь, и она стала крутить головой, потому что ей нечем было дышать.

Она крутила головой и в отчаянии, уже совсем задыхаясь, смогла захватить зубами ладонь и укусить ее – император отдернул руку.

– Ты что! – зарычал он. – Ты забыла, чья ты жена?

Люся стала выбираться из-под груды сала, но в ее насильнике было килограммов двести, притом эта груда сала поставила себе целью осуществить свои супружеские права.

Император тяжело дышал, дергал Люсю за юбку, стараясь добраться до заветных мест, но терял драгоценные секунды, потому что Люся уже окончательно пришла в себя.

И поединок, который начинался не в пользу девушки, постепенно закончился ее победой.

Павлу Петровичу явно не хватало рук, чтобы обезопасить себя от ответных атак, и, раз уж он не смог придушить жену сразу, ему пришлось считаться с тем, что у Люси есть две сильных руки и к тому же длинные мускулистые ноги.

Во-первых, Люся смогла так дернуть императора за ухо, попавшееся под ее пальцы, что тот взвыл от боли и как-то неудачно свалился на бок, освободив правую ногу. И соответственно свободная коленка Люси врезалась ему в то самое драгоценное место, ради которого и затевалась вся операция.

– У-у-у-ух! – Император откатился в угол. – Убью!

Люся уже не только пришла в себя, но и восстановила дыхание.

– Я позову доктора, Павел Петрович? – спросила она.

– Молчи... у-у-у-у... молчи...

Он затих – туша его лежала неподалеку, и слышно было лишь частое хриплое дыхание.

Люся на всякий случай села. Если он притворяется и хочет снова напасть – она отпрыгнет в сторону.

Пауза затягивалась. И тут Люся не выдержала.

– Зря вы старались, – сказала Люся.

– А мне откуда знать! – обозлился император. – Ты мне разве дала проверить?

– Надо вам сбрасывать вес, вредно для здоровья, – сказала Люся.

– Люси, – сказал император тихо-тихо.

– Что?

– А может, попробуем? Тихо, осторожно, я не буду тебе делать больно. Я постараюсь, а ты поможешь.

– И не надейтесь. Теперь тем более.

– Тебе же некуда деваться!

– Убегу.

– Не убежишь. Мы только попробуем... А потом тебе понравится.

– А что пробовать будем? Пузо вам чесать?

Опять была пауза. Император думал.

– Выполни мою просьбу.

– Какую?

– Из тебя кровь идет?

– Немного.

– Значит, ты про месячные не врала?

– Нет, не врала.

– А ты могла бы пойти и простынку там, на моем ложе, испачкать?

Люся не сразу догадалась зачем, а когда догадалась, засмеялась.

– Гордый ты мой, хочешь, чтобы тебя за мужика держали?

– Это больше чем прихоть, – ответил император, – это высокая политика.

– Черт с вами, – согласилась Люся.

Она пошла и сделала, как он просил. Она победила и потому была снисходительна.

Люся провела всю свою жизнь в коммуналке, на дворе среди пьяниц и побирушек. В техникуме, конечно, было лучше, но народ был похожий. Ее было трудно напугать всякими гадостями. Может, поэтому ей даже было немного жалко этого императора. Лежит пожилой человек, мужчина, толстый, и переживает, что не может сделать как положено. Даже собственную жену не может изнасиловать, хоть за дверью стоит вооруженная охрана.

– Теперь ты спи, – сказал император. – А когда мы выйдем, ты мне не возражай.

– Хорошо, – согласилась Люся.

– Спи. А меня не бойся.

– Не хочется спать.

Ей на самом деле не хотелось спать. Как самой настоящей жительнице этого мира.

Через какое-то время, вернее всего – через несколько часов, император, который лежал в кресле, сказал:

– Приводи туалет в порядок. Сейчас будет утренний выход.

– А сейчас утро?

– Прикажем – наступит утро, – ответил император.

Они вышли рука об руку, Люся была тиха и послушна. У дверей стояла толпа придворных, поменьше, чем раньше, но густая.

Стол для завтрака был коротким, на нем были чай, вчерашние бананы, еще чего-то, но есть никому не хотелось. Только Люся выпила чаю.

– Поменяйте в спальне белье! – приказал император слишком громким голосом.

Придворные подходили, кланялись и поздравляли императора. Потом кланялись Люсе.

– Желаем наследника, – говорили императору.

– Желаем наследника, – говорили Люсе.

Наверное, это было смешно.

Император спросил:

– Певца поймали?

– Ищут, – сказал Кюхельбекер.

– Сколько можно искать? Чтобы сейчас же был пойман.

– Он будет пойман, – ответил министр.

– Я говорил о простыне, – напомнил император.

Дантес догадался первым и побежал в императорскую комнату. Остальные ждали его. Люся не понимала, чего они ждут, но терпела.

Наконец появился Дантес. Он медленно и торжественно шествовал, неся на вытянутых и широко расставленных руках простыню с красными пятнами.

– Вы видите, – закричал император, – моя невеста чиста!

– Ура! – завопили вокруг.

Люсе было очень стыдно, будто они застали ее в туалете, но она и это вытерпела, лишь отвернулась от кричащей, возбужденной толпы.

На счастье, тут заявился доктор. Люся кинулась к нему.

– Можно мне к вам? – крикнула она издали.

– Я жду тебя, – сказал Леонид Моисеевич.

– Иди, иди, – поддержал идею император. – Вы, доктор, проверьте, не был ли я слишком груб с моей невинной невестой.

И он так пронзительно захохотал, что Люсе казалось – хохочет толпа сумасшедших младенцев.

– Простите, – сказал доктор, когда они вошли в его кабинет, – но у меня нет гинекологического кресла и я к тому же совершенно забыл гинекологию – не приходилось здесь практиковать. В мое время все было проще...

– Меня не надо осматривать.

– Но вдруг какие-то повреждения...

– Да ничего не было!

– Люди такого рода иногда стараются удовлетворить свое тщеславие экзотическим путем...

– Доктор, не преувеличивайте, я же шустрая.

– А меня они просили снотворного вам подсыпать. В чай.

– И вы подсыпали?

– Нет, я подсыпал питьевой соды.

Люся подумала, что он, может быть, говорит неправду – иначе почему она заснула? Ведь он же придворный врач, у него строгие хозяева. Но не стала выяснять, все равно правду не узнаешь.

– А как ваши ребра? – спросила Люся.

– Ах, конечно! Попрошу вас, сделайте мне повязку посвободнее. Очень давит.

Перематывая эластичный бинт, Люся спросила:

– А у вас хоть как-нибудь время меряют?

– Честно говоря, у нас есть контрольные часы. Их все время сверяют с земным временем.

– Как? – не поняла Люся.

– Раз в год открываются врата, и у нас появляются новенькие. И мы знаем точно – на Земле Новый год!

– Но это только раз в году!

– Кроме того, есть специальная Служба точного времени. Она подчиняется министру Кюхельбекеру. Там есть песочные часы. Минута, пять минут, десять минут и одни – полчаса. Возле этих часов сидят специальные люди, хранители времени. Когда наступает нужда, они переворачивают песочные часы. Перевернув, они ставят галочки в специальные таблицы. Они работают от Нового года до Нового года. Так что правительство твердо знает, какой на Земле год, а остальное – пустяки, правда?

– Они считают дни?

– Люся, это страшный секрет, никто не должен знать. Кюхельбекер завел эту службу только после того, как они освоили окно в ваш мир. Ему нужно высчитывать, когда оно будет, готовиться к контакту...

– И давно это окно появилось?

– Не знаю, честно, не знаю.

– А как узнать?

– Поговори с Сонечкой, – предложил Леонид Моисеевич. – С Сонечкой Рабиновой.

– Кто такая Сонечка?

– Ты ее знаешь. Такая странная девушка. Она возит кресло с Дениской.

– Знаю, – сказала Люся.

Леонид Моисеевич смотрел на нее внимательно, чуть склонив голову:

– Ты с ней уже разговаривала?

– А вы думаете, что надо поговорить?

– Я мог давать советы девочке, но не имею права давать советы императрице.

– Леонид Моисеевич, вы же знаете всему этому цену!

– Какую?

– Вы тут все сидите и делаете вид, что боитесь сумасшедшего импотента!

– Ты не права, Люся, – быстро ответил доктор. – Мы в самом деле боимся эту банду. Они всесильны. А мы – пыль под сапогами.

– Почему вам не уйти?

– Мы боимся уйти с площади, от набережной, мы боимся даже пойти в центр города. Мы не знаем, кто там правит. Мы держимся за видимость государства, то есть права жить.

– И меня выследили и выторговали у этого Вени. Я никогда не думала, что он опустился до того, чтобы торговать девочками.

– А у него нет выхода, ты же знаешь.

– Вы про болезнь?

– У него в самом деле неизлечимая болезнь. Ему некуда деваться. Он был готов на все.

– Неужели он не вычислил, что останется здесь навечно? Даже если его болезнь лечить двумя уколами. Ему нельзя будет вернуться.

– Он надеялся. Ведь и ты надеешься, что сможешь вернуться?

– Да, надеюсь, – сказала Люся. – Где мне найти Соню?

– Этого никто не знает, – ответил доктор. – Иногда она приходит сюда, иногда она уходит на Воробьевы горы. Она бродит в нашем районе, она непредсказуема.

– Это неправда! Ведь Кюхельбекер знает.

– У Кюхельбекера есть возможность ее найти.

– К нему я не пойду, – сказала Люся. – Он не скажет.

– Почему?

– Он очень злой. Внутри он злой.

– Он хочет стать императором, – сказал доктор. – Я так думаю...

– Если бы вам, Леонид Моисеевич, захотелось найти Соню, где бы вы ее искали?

– Не знаю, честное слово, не знаю. Но, наверное, искал бы ее в районе метро «Университетская» и Нового цирка.

– Тогда у меня к вам просьба, – сказала Люся, – пожалуйста, будьте так любезны... Спросите у Кюхельбекера.

Доктор обещал помочь, но не знал, удастся или нет.

Люся еще долго сидела у него. Все равно делать пока нечего – она спрашивала о ветеранах, которые нападали на Егора, и доктор объяснил ей, что это и в самом деле люди, которых тянет к объединению, к порядку и которые в той жизни привыкли быть в партии, последние попали сюда в начале девяностых. Они ненавидят императора, и если бы остальные не боялись их прихода к власти, то дали бы убить императора, и Кюхлю, и Леонида Моисеевича. Но их меньшинство, и они не всесильны...

– Ты знаешь о фундаменталистах? – спросил доктор.

– Это у нас в Средней Азии, они хотят на всех женщин паранджу надеть и чтобы были гаремы.

– Приблизительно. Но главное, они хотят, чтобы миром правила их религия. Там очень интересная публика подобралась... Они хотят прервать все связи с вашим миром, они боятся, что ты или Веня – это зараза, которую император нарочно ввозит сюда, чтобы погубить наш мир, который, по их мнению, создан как полигон для будущего чистого, организованного мира. Они верят, что в конце концов они будут править здесь, раз уж не удалось там, у вас. Ты меня понимаешь?

– Я понимаю, – сказала Люся, – что даже в самом глубоком подвале мы сразу начинаем гражданскую войну... А они, эти фундаменталисты, они прячутся? Их нельзя найти?

– А зачем их находить?

– Вас мало. Я думаю, что императору не нужны враги.

Доктор улыбнулся.

– Ты умница, – сказал он. – С тобой приятно разговаривать. Твой мозг, как необработанный, но чистый камень, отражает связи окружающего мира. Может, потому, что ты остаешься здесь зрительницей. Нас так мало, и всем страшно... Я думаю, что между императором и ветеранами достигнут статус-кво. Только не убеждай меня, что ты знаешь перевод этого выражения.

– Я не знаю, – сказала Люся, – но догадаться нетрудно. Это значит договор или заговор.

– Ты почти права.

– Они меня убьют?

– Они могут убить. А могут и не тронуть. Покушение на тебя состоялось, когда ты была еще никем. Теперь ты императрица и защищена обычаем.

– Разве раньше были императрицы?

– Здесь не принято составлять хроники или вести дневники. Для меня история без времени – черная яма. Для других – тоже. Мы ничего не хотим знать.

– А где я найду Соню Рабинову? – неожиданно спросила Люся.

– Если узнаю – скажу.

– Спасибо.

– Ты куда?

– Я хочу найти Дантеса. Мне нужно заполучить назад мои джинсы и кроссовки. Не ходить же мне вечно в подвенечном платье.

– Это очень красиво.

В дверь кабинета ударили – дверь распахнулась. Там стоял император, крепко подхваченный велосипедистами личной охраны.

– Ты почему от меня скрываешься? – сказал он. – Я же тоскую без тебя.

– Сейчас иду, – сказала Люся.

Она скользнула в узкую щель между его тушей и косяком двери. Император качнулся, стараясь прижать ее, схватить, но она уже стояла за его спиной.

– Я хочу найти Дантеса, – сказала Люся.

– А спать ты не пойдешь? – громко спросил император. – Мне так нравится с тобой спать!

– Обязательно пойду, но мы же только что встали, и теперь моему организму надо оправиться от того, что вы с ним натворили!

Император пожевал губами, соображая, обидели его или сделали комплимент. Наконец он решил обрадоваться.

– Правда, – сказал он, – тебе надо отдохнуть от меня.

– Вы не видели Дантеса? – спросила Люся. – Мне нужно переодеться, и к тому же он обещал выделить мне комнату поблизости от вашей.

– И не мечтай.

– Доктор! – в отчаянии закричала Люся.

Доктор понял и отозвался из глубины медпункта:

– Даме надо иметь свою туалетную комнату. Из соображений гигиены. Даже простолюдины в нашем государстве имеют свои комнаты.

– Ну ладно, ладно, – отмахнулся император. – Дантес на платформе у багажного отделения. Я только что его видел. Там коллекционеры собрались, представляешь, они собирают марки и монеты!

Люсе удалось, подождав, правда, вытащить Дантеса из толпы коллекционеров, и он проводил ее в гардеробную. Потом они долго искали подходящую комнату. Люся капризничала, Дантес сердился, потому что спешил к своим коллегам. Люсе нужна была комната с внутренним засовом. Она нашла ее – это была комната с решительной черной табличкой «Посторонним вход воспрещен». Там даже сохранился письменный стол с запертыми ящиками. Туда Люся утащила ворох тряпок, которые набрала в гардеробной.

Дантесу претила роль носильщика, но Люся ему нравилась. Он боялся, что его заметят придворные, и, быстро скользнув от лестницы в опочивальню, кинул одежду на пол.

– Господин Дантес, – сказала Люся, когда переезд был завершен и Дантес вздохнул с облегчением, что его никто не увидел. – Мне хочется встретиться с Соней Рабиновой.

– Еще чего не хватало! – ответил Дантес.

Он не сообразил, зачем Люсе такая встреча, и накручивал на палец золотистый локон, стараясь привести мысли в порядок.

– Она мне очень понравилась, – сказала Люся, – я хочу с ней дружить. Может быть, я ее возьму даже во фрейлины.

И тут Дантес раскусил хитрость Люси:

– Ты думаешь, она расскажет тебе, как бежать от нас? Черта с два! Она ничего не знает и знать не может. Она лишь орудие. Тупое, нерассуждающее орудие.

– Она мне не кажется тупой, – сказала Люся.

– Ни черта ты здесь не понимаешь!

И вдруг Люся поняла, что она не должна позволять ему переходить на тон шестилетней давности.

– Господин Дантес, – сказала она, изображая королеву, – попрошу вас не грубить. Вы забываете, с кем имеете дело.

– Да ты что?

– Я позову стражу, – сказала Люся.

И Дантес понял, что она и в самом деле так сделает. Он проглотил слюну.

– Но я не знаю, как найти эту Рабинову. Я знаю только, что она сама сюда приходит, когда надо...

Он обиженно отправился к двери, от двери отомстил:

– Спрашивай у Кюхли. Но учти, что он с тобой не будет, как я, цацкаться.

Она закрыла дверь, сорвала с себя это паршивое подвенечное платье, оно взвилось над полом и медленно опустилось, как морской скат опускается на песчаное дно.

И вдруг Люсе стало страшно, обидно и горько.

И она заревела.

Она поняла, что никогда не наденет такого платья на настоящую свадьбу. И все кончено. И жизнь ее кончена, и она будет теперь чахнуть в этой коробке вокзала.

Ей нечего было устраивать в новой комнате, но существование комнаты как-то отделяло ее от противного императора. Не вечно же спать в ногах у Павла Петровича, которого, может, в паспорте зовут совершенно иначе. Может, даже Герингом.

Она натянула джинсы, кроссовки, и тут ей захотелось спать – непонятно почему, может, перенервничала.

Когда она проснулась, то долго не могла понять, где она.

В дверь постучали.

– Император велел прийти на праздничный ужин. Мы продолжаем торжества.

Снова все сидели за столом и делали вид, что едят. Люська не прислушивалась к разговорам и старалась не смотреть на ту самую простыню, которую вывесили как трофейное знамя. Господи, ну как же выжить здесь!

Потом она решила попробовать иной путь. Она спросила мужа:

– Павел, мне можно погулять?

– Как так погулять?

– Я хочу сохранить форму, как ты, – сказала она.

Кюхельбекер, который подслушивал все разговоры, укоризненно проговорил:

– Допустимо ли так обращаться к нашему любимому императору?

Император смотрел на них по очереди, переводя круглую голову с жены на главного министра и обратно. Наконец губы его разъехались в усмешке:

– Никому нельзя называть меня Павлом, никому не дозволено обращаться ко мне в единственном числе. За это положена смертная казнь. Ясно?

Голос его поднялся почти до визга и разнесся по всему залу. Кюхельбекер не скрывал торжества, Люся поняла, что ошиблась в оценке характера своего мужа.

Но тот продолжал:

– Никому, за исключением моей единственной прекрасной супруги Люси.

Он поманил ее согнутым указательным пальцем, Люся послушно наклонилась к нему, и он поцеловал ее в губы холодными влажными губами.

«Как мертвец, – подумала она. И мысленно добавила: – А скоро мы с ним станем парочкой – сладкой парочкой».

– Павел, – сказала она, отстранясь от императора, – я хочу погулять по окрестностям.

– Где у нас безопасное направление? – спросил император у Кюхельбекера.

Тот сделал вид, что ничего не произошло.

– У нас нет безопасных направлений для прогулок, – ответил министр. – Как вы знаете, ваше величество...

Последние слова были произнесены с ударением, почти с издевкой.

– Почему?

Вдоль стола среди гостей, немногочисленных на этот раз, прокатился шумок.

– Потому что не пойманы люди, которые перед вашей свадьбой устроили покушение на невесту императора.

И Кюхельбекер повел длинной рукой в сторону входа в вокзал, где лежала расколотая каменная плита.

– Потому что до сих пор не пойман певец Веня Малкин.

– А вот это для меня загадка, – сказал Павел Петрович, сразу забыв о просьбе Люси. – Волки его, что ли, загрызли?!

– У нас нет волков, – быстро ответил лишенный воображения Дантес.

– Правильно. Значит, он попал к бандитам, разбойникам, пожирателям трупов, которых мои доблестные самокатчики до сих пор не могут истребить.

– А как их истребишь, – сказал велосипедист, стоявший за троном, – если они на том берегу живут, а мы туда не плаваем?

– Значит, ты думаешь, что он поплыл на тот берег?

Велосипедист не ответил, а Кюхельбекер прогудел, шевеля громадным кадыком, готовым прорвать кожу на шее:

– Малкин убежал вместе со своими поклонниками. Убежавших, очевидно, шестеро. По крайней мере, одна из этой публики побывала на том берегу.

– Почему мне не докладывают?

– Это было давно, – сказал министр, – ее похитили, но не убили. Она жила там, с ними... потом убежала. Я ее допрашивал об этих бандитах.

– И что она сказала?

– Это одна из небольших банд. Весь тот берег, насколько хватает взгляда, поделен на территории. Каждой владеет бандитская группа. А наш берег – это берег цивилизованных государств. Я бы мог провести параллель с ситуацией между степными ордами и цивилизованным миром Средневековья. Орды вторгались в культурные области, грабили и убегали, если встречали отпор. И этим грабежом в значительной степени жили.

– Как жаль, что ты мне тогда не дал поговорить с той... пленницей. Я так люблю интересные документальные истории.

– Я не хотел вас беспокоить.

– Ну уж! – сказал Дантес, и император, усмехнувшись, кивнул:

– Я согласен с Дантесом. Ты, Кюхля, замечательно усвоил правило: чем у тебя больше секретов, которые ты забыл разделить с окружающими, включая своего любимого монарха, тем ты богаче, а мы беднее. И что же она еще рассказала?

– Я предпочел бы остаться вдвоем с вами, – сказал Кюхля.

– У меня другие дела, – сказала Люся, прежде чем император успел возразить министру. – Мы попозже увидимся.

– А я? – спросил Дантес.

– Ах, делайте что хотите! – в сердцах вскричал император. – Какие у нас могут быть секреты! Ты у меня, Дантес, полководец, и тебе надо все знать.

Люся пошла к выходу из вокзала – впервые за время, проведенное здесь, она окажется на улице. А сколько прошло времени? Черт его знает – вернее всего, сутки. В каждом человеке есть внутренние часы, но они работают тем точнее, чем меньший отрезок времени ты прожил без внешних часов. А что ты будешь делать в мире, где всегда одинаковое серое небо и всегда чуть прохладнее, чем хотелось бы?

Отойдя шагов на сто, она оглянулась и увидела, что император, с трудом повернув голову, машет рукой. И тут же один из велосипедистов затрусил следом.

«Ну и пускай, – подумала Люся. – Пускай сопровождают. Я сейчас далеко не убегу».

Она дождалась велосипедиста у расколотой плиты. «Господи, меня и быть не должно – как же доктор успел оттолкнуть меня? Значит, он спас мне жизнь?» Рядом с плитой что-то сверкнуло. Люся подняла маленькую красную звездочку с портретом Мао Цзэдуна. Как она попала сюда?

Люся приколола ее к себе на курточку.

Площадь была велика, даже бесконечна – до самой реки. Черные обгорелые столбы казались черными пальцами закопанной в землю руки. Несколько старых автомобилей стояли, забытые временем.

Вдали у реки вдоль парапета стояли какие-то фигурки. Чем занимаются эти люди? Ведь не спят, не работают и, если не считать ветеранов, не заседают.

Она прошла через площадь. Велосипедист шагал сзади.

– Я хочу в гости поехать, – сказала Люся охраннику.

– Куда? – спросил тот.

– К Метромосту. Там Пыркин и Партизан живут, вы знаете?

– Я туда давно не ездил, – сказал велосипедист.

– А можно достать велосипед? Не как у вас, а настоящий?