1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Унылая песня Японца переходит на  бешеный темп:    

Асси в классе, А в классе бузаси, В  классе бузаси, В классе бузаси Асси!    

Асси…    

Класс взбесился. Скуки нет – какая  скука, если в каждой голове клокочет мысль:    

     

– Лотерея-аллегри!    

Долой скуку! Не надо карт, колобков и фальшивого тенора  Япошки!    

– Даешь лотерею-аллегри!    

В дверь класса просовывается рука с колокольчиком. Рука делает  ровные движения вверх-вниз, вверх-вниз, колокольчик дребезжит некрасивым, но  приятным для слуха звоном, Асси захлопывает томик истории словесности  Солодовникова, голова уходит еще глубже в плечи, руки тонут в разбухших  карманах, и Асси – незаметно в общем шуме – выходит из класса.    

И сразу же у нарты Джапаридзе оказываются Янкель, Пантелеев  и Японец.    

– Даешь?    

– Даешь!    

Генеральный совет заседает:    

– Ты, я, он и он… Компания. Идет?    

– Идет.    

– Лотерея-аллегри. Черти! И не додумался никто!    

– Прекрасно.    

– Лафузовски.    

– Симпатично.    

– А вещи?    

– Какие? Ах, да… Наберем кто что может…    

Янкель:    

– Я в отпуск пойду, принесу прорву.    

– И я, – говорит Пантелеев.    

Японец, захваченный идеей, решается на подвиг, на жертву.    

– Все. Бумаги сто двадцать листов, карандаши… Все для  лотереи-аллегри.    

Джапаридзе – автор идеи – кусает губы… Он в пятом разряде и  в отпуск идти не может.    

– Я дам, что смогу, – говорит он.    

Завтра суббота – отпуск. Сегодня день самый скучный в  недоле, но скуки нет – класс захвачен идеей, которая, быть может, на долгое  время заполнит часы досуга Улигании. И Джапаридзе, гордо расхаживая по классу,  поднимая вверх толстый, обросший бородавками палец, говорит:    

– Я!    

* * * В году триста шестьдесят пять дней, пятьдесят две  недели.    

Каждый день каждой недели в Шкиде звонят звонки. Они звонят  утром – будят республику, звонят к чаю, к урокам, ко сну… Но лучший звонок,  самый приятный для уха шкидца, – это звонок в субботу, по окончании уроков.  Кроме конца уроков, он объявляет отпуск.    

Обычно кончились уроки – все остаются по классам, на местах;  сейчас же Шкида напоминает сумасшедший дом, и притом – буйное отделение.    

В классе четвертого отделения кутерьма.    

– Мыть полы! – кричит Воробей, староста класса.    

И эхом откликается:    

– Мыть полы!    

– Полы мыть! Кто?    

В руках у Воробья алфавитный список класса.    

– Один с начала, один с конца: Еонин, Черных, Пантелеев  и Офенбах.    

– Не согласен!    

– Буза!    

– Я мыл в прошлый раз!    

– К че-орту!    

Скульба, пререкания, раздоры…    

Пантелеев, Янкель и Купец не имеют желания мыть полы – им в  отпуск… Купец тотчас же «откупается», то есть находит себе заместителя.    

– Кубышка!..    

Пухленький Кубышка – Молотов – вырастает как из-под земли.    

– Моешь пол?    

– Сколько?    

– Четвертка.    

– На псул!    

– А сколько?    

– Фунт.    

Отдать фунт хлеба за мытье пола Купцу не улыбается, но  желание поскорее попасть в отпуск побеждает.    

Купец за фунт хлеба желает получить максимум удовольствия.  Здоровенный щелчок по лбу Кубышки:    

– Получи в придачу.    

Янкель и Пантелеев бесятся.    

– Да как же это?.. Ведь в отпуск… А лотерея-аллегри?    

Джапаридзе – председатель лотерейной компании – решается:    

– Черт с вами!.. Хряйте… Мы с Японцем осилим. Верно?    

– Верно!    

Лица Пантелеева и Янкеля расцветают.    

– Лафа.    

По лестнице наверх. В спальне забирают одеяла, постельное  белье – ив гардеробную. У гардеробной хвост. Шкидцы, идущие в отпуск, пришли  сдать казенное белье и получить пальто и шапки.    

– В очередь! В очередь! Куда прете?    

– Пошел ты!..    

Физическая сила и авторитет старшеклассников берут верх –  улиганштадтцы без очереди входят в гардеробную.    

Там властвуют Лимкор и Горбушка – гардеробный староста.    

– Прими, Горбушенция.    

Горбушка преисполнен достоинства.    

– Подожди.    

Белье сдано, получены пальто и ситцевые шапки, похожие на  красноармейские шлемы.    

– В халдейскую!    

В канцелярии Алникпоп, дежурный халдей, взгромоздив на нос  пенсне, важно восседает на инвалидном венском стуле.    

– Дядя Саша, в отпуск идем. Напишите билеты.    

Халдей внимательно просматривает «Летопись». Янкель и  Пантелеев – во втором разряде, пользуются правом отпуска. Он достает из стола  бланк и пишет:    

«Сим удостоверяется, что воспитанник IV отд. школы СИВ им.  Достоевского отпущен в отпуск до понедельника 20 октября сего года».    

Формальности окончены, долг гражданина республики исполнен.    

– Дежурный, ключ!    

И на улицу.    

* * * А Шкида начинает мыться.    

Хитроумный Кубышка получил фунт хлеба, а полов не моет. Он  поймал первоклассника Кузю.    

– Вымой пол.    

– Что дашь?    

– Хлеба дам.    

– Сколько?    

– Четвертку.    

Молчаливый кивок Кузи завершает сделку. Кубышка идет в  класс, усаживается на Янкелеву парту и вынимает из нее недоступные обычно выпуски  «Ната Пинкертона» и «Антона Кречета». Он заработал три четверти фунта хлеба и  может отдохнуть.    

Японец и Дзе, не обладая излишками хлеба, принуждены честно  выполнить геройски принятую на себя обязанность.    

Идут на кухню. Ведра и тряпки предусмотрительно расхватаны,  приходится ждать, пока кто-нибудь кончит мытье.    

Получив наконец ведра и наполнив их крутым кипятком,  товарищи поднимаются наверх.    

Там Аннушка, старшая уборщица, командует и распределяет  участки для мытья.    

– Вымойте Белый зал, – говорит она.    

Еонин и Джапаридзе спускаются вниз и проходят в Белый зал.    

Зал большой, – страшно браться за него. По положению надо  мыть тщательно, промывать два раза и вытирать паркетные плиты насухо, чтобы не  было блеска.    

Но улигане, оставшись вдвоем, решают дело иначе.    

– Начинай!    

Японец берет ведро, нагибает его и бежит по залу. Вода  разливается ровными полосками. За Японцем на четвереньках бежит Дзе и растирает  воду. Через пять минут паркетный пол темнеет и принимает вид вымытого.    

– Готово.    

Товарищи усаживаются к окну. Джапаридзе закуривает и,  затягиваясь, осторожно пускает дым по стене.    

Просидев срок, который нужен для хорошего мытья, идут в  канцелярию.    

– Дядя Саша, примите зал.    

Сашкец идет в зал, близоруко, мельком осматривает пол и  возвращается в «халдейскую».    

Японец и Дзе идут в класс, растопляют печку и, греясь у  яркого огня, болтают о лотерее-аллегри и ждут понедельника.    

* * * В сумраке октябрьского утра Ленька Пантелеев бежал из  отпуска в Шкиду. Обутые в рваные «американские» ботинки ноги захлебывались  грязью, хлопали по лужам, стучали на неровных плитах тротуаров.    

На улицах закипала дневная жизнь, открывались витрины  магазинов, и из лавок «Продукты питания» вырывался на улицу запах теплого  ситного, кофе и еще чегото неуловимого, вкусного.    

Ленька бежал по улице, боясь опоздать в Шкиду. У Покровки в  витрине ювелирного магазина попались часы. Ленька взглянул и похолодел. Пять  минут одиннадцатого, а в Шкиду надо было поспеть к первому уроку, к десяти.    

Он прибавил ходу и крепче сжал объемистый узел, наполненный  вещами, предназначенными для лотереи-аллегри.    

Были в нем: «Пошехонская старина» Салтыкова, ржавые коньки,  гипсовый бюст Льва Толстого, ломаный будильник, зажигалка и масса безделушек,  которые Ленька частью выпросил, частью стянул у сестренки.    

– Начались уроки? – спросил Пантелеев, когда ему,  запыхавшемуся и усталому, кухонный староста Цыган открыл дверь.    

– Начались. – ответил Цыган.    

– Давно?    

– С полчаса.    

«Влип, – подумал Пантелеев. – Какой еще урок, неизвестно…  Если Сашкец или Витя, то гибель – пятый разряд!»    

Боясь попасться на глаза Викниксору или Эланлюм, он,  крадучись, пробрался к классу, прильнул ухом к замочной скважине и прислушался.  Сердце его радостно запрыгало. Через дверную щель глухо доносились отрывистые  реплики:    

– Карамзин… Тысяча восемьсот третий год… Наталья,  боярская дочь…    

Ленька приоткрыл дверь и спросил:    

– Можно?    

– Пожалуйста, – ответил Асси, – войдите.    

Он был единственный халдей, который называл шкидцев на «вы».  Ленька вошел в класс. При виде его, несущего узел, класс загромыхал.    

– Ай да налетчик!    

– Браво!    

– Ура!    

Ленька прошел к своей парте, уселся, отдышался и стал  развязывать узел. Тотчас же к нему подсели Японец и Джапаридзе.    

– Ну, показывай.    

Пантелеев выложил на скамейку парты принесенные вещи.    

– А Янкель пришел? – спросил он.    

– Нет еще, – ответил Японец, перелистывая «Пошехонскую  старину».    

Парту Пантелеева обступили Воробей, Горбушка и Кальмот.    

– Ну, хряйте, хряйте, – прогнал их Ленька, – нечего  глазеть. Тут профессиональная тайна.    

Любопытные отошли. Ленька засунул вещи в ящик парты, отложив  отдельно принесенные продукты: хлеб, сахар, кусок пирога и осьмушку махорки.    

В это время в класс ворвался раскрасневшийся и вспотевший  Янкель. В руках он нес огромный, перевязанный бечевкой пакет. Улигания  встретила его еще более громким «ура».    

Янкель бросился на свою парту и, отдуваясь, протянул:    

– Фу ты, я-то думал – у нас Гусь Лапчатый, а тут…    

Асси, на минуту притихший, бубнил, спрятав голову в плечи:    

– Карамзин – выразитель эпохи… Разбирая его  произведения в хронологическом порядке, мы…    

Затрещал звонок. Асси, не докончив фразы, поднялся и  выкатился из классной.    

– Компания, сюда! – закричал Японец.    

Четверка собралась у пантелеевской парты. Янкель притащил  свой пакет и, развернув его, выложил десятка два разных книг, уйму вставочек,  статуэток, палитру красок и комплект «Нивы» за 1909 год. Притащил свои вещи к  пантелеевской парте и Японец. Дал он сто двадцать листов писчей бумаги, которую  копил в течение целого года, и дюжину фаберовских карандашей.    

Джапаридзе снял и отдал обмотки. Носить обмотки в Шкиде  считалось верхом изящества и франтовства; взнос Джапаридзе поэтому был очень  ценен.    

Когда все вещи были собраны, Янкель предложил:    

– Приступим к технической части. Надо составить  каталог.    

Стали составлять список вещей. Первым номером записали  коньки:    

1. Первосортные беговые коньки «Джексон».    

Вторым записали обмотки Дзе:    

2. Прекрасные суконные обмотки последнего лондонского  образца.    

Третьим прошел трехсантиметровый бюст Толстого «почти в  натуральную величину»…    

Дальше оценка вещей стала затруднительна.    

Вынули будильник. Будильник оказался лишь пустой жестяной  коробкой с циферблатом, но без механизма.    

– Идея, – сказал Японец. – Пиши: «Изящные  часы-будильник «Ohne Mechanismus"».    

– Это что значит? – спросил Дзе. – Уж больно звучно,    

– Это значит, что часы без механизма… А ребята не  поймут – подумают, что фирма «Оне Механизмус».    

Потом записали «Полный комплект журнала «Нива» за 1909 год в  роскошном коленкоровом переплете», ломаный десертный ножик под громким  названием «дамасский кинжал вороненой стали», зажигалку и «Пошехонскую  старину», Затем стали записывать мелочь – статуэтки, карандаши, вставочки. Под  конец пустили бумагу:    

     

51. Прекрасная веленевая бумага 5 л.    

52 ……………………………    

53 ……………………………    

Всего набралось 70 номеров.    

     

– Почем же будем продавать билеты? – спросил Пантелеев.    

– Я думаю, две порции песку, или полфунта хлеба, или  пять копеек золотом, – сказал Японец.    

Янкель подсчитал в уме и заявил:    

– Невыгодно… Три рубля пятьдесят копеек золотом всего  получается. Не окупит дела. Одни коньки два рубля стоят.    

– Пустых ведь не будем делать, – сказал Дзе.    

– Нет, пустых не надо.    

Решили устроить маленькую перетасовку. Вместо пяти листов  бумаги написали два листа. Получилось сто тридцать номеров.    

Составив каталог, начали изготовлять билеты. Янкель сделал  образец:    

 БИЛЕТ    

     

э 1 на право участия в розыгрыше ЛОТЕРЕИ-АЛЛЕГРИ Казначей  При помощи Пантелеева и Дзе Янкель отпечатал их сто тридцать штук.    

– А кто у нас будет казначеем? – спросил Пантелеев. – Я  думаю – Янкель…    

– К черту! – заявил Японец. – Лучше Дзе.    

Согласились на Дзе. Новоиспеченный казначей принялся  подписывать билеты. До вечера работали – описали билеты, наклеивали номерки к  вещам и, отгородив кафедрой угол класса, расставляли вещи по полкам пустующего  книжного шкафа.    

А утром во вторник улигане, явившись после чая в класс, узрели  на остове кафедры огромный плакат:    

     

ВНИМАНИЕ!!!    

     

КАЖДЫЙ СОЗНАТЕЛЬНЫЙ ШКИДЕЦ МОЖЕТ ВЫИГРАТЬ:    

КОНЬКИ «ДЖЕКСОН», СУКОННЫЕ ОБМОТКИ, БУДИЛЬНИК «OHNE  MECHANISMUS»    

и массу других полезных и дорогих вещей, если он приобретет  БИЛЕТ на право участия в ЛОТЕРЕЕ-АЛЛЕГРИ Билет стоит:    

2 песка 1/2 ф. хлеба 5 коп. золотом Билеты продаются у  казначея Тиражной комиссии Г. ДЖАПАРИДЗЕ ТАМ ЖЕ ПОЛНЫЙ СПИСОК ВЕЩЕЙ Тиражная  Комиссия Еонин, Пантелеев, Джапаридзе и Черных У плаката собралась огромная  толпа. Весть о лотерее облетела всю республику. Сашкецу, пришедшему в четвертое  отделение читать лекцию, с трудом удалось разогнать орду кипчаков, волынян и  бужан.    

На уроках царило возбуждение, и даже Викниксору, читавшему  улиганам древнюю историю, трудно было подчинить дисциплине возбужденную массу.  После звонка, Викниксор полюбопытствовал, чем взбудоражен класс. Кто-то молча  указал на кафедру, кричащую плакатом.    

Викниксор, читая плакат, улыбался, прочитав, нахмурился.    

– Надо было у меня разрешение взять, а потом уже  объявление вешать, – сказал он.    

Выскочил Янкель.    

– Извините, Виктор Николаич… Не подумали…    

– Ну ладно, – добродушно улыбнулся завшколой, – бог с  вами… Развлекитесь.    

Потом, подумав, вынул из кармана портмоне и сказал:    

– Дайте-ка мне на счастье парочку билетов.    

Класс дружно загромыхал аплодисментами. Джапаридзе вручил  Викниксору два первых билета.    

После уроков класс снова заполнился шкидцами. Приходили уже  с продуктами: хлебом, сахарным песком, а кто и с деньгами, принесенными из  дому. Большинство покупало по одному-два билета, некоторые платили по  соглашению с комиссией сахарином, папиросами или чем другим; кухонный староста  Громоносцев, обладавший хлебными излишками, ухлопал десять фунтов хлеба, купив  двадцать билетов.    

– Коньки выиграть хочу, – заявил он. – И обмотки  выиграю.    

Пришедшего после обеда Асси насильно заставили купить пять  билетов. К вечеру было продано сто два билета. Парта Джапаридзе разбухла от  скопившихся в ней, на ней и под ней хлеба и сахарного песку. Кроме того, в  кармане у Дзе похрустывало лимонов сорок денег.    

На другой день вечером в Белом зале должен был состояться  тираж.    

* * * В Белом зале собралась вся Шкида.    

Посреди зала стоял стол, уставленный разыгрываемыми вещами,  рядом другой стол, и на нем ящик со свернутыми в трубочки номерами. Шкида  облепила столы и стоящую около них Тиражную комиссию.    

– В очередь! – закричал Японец.    

Шкида вытянулась в очередь. Первым стал Викниксор, за ним  халдеи, потом воспитанники.    

– Тираж лотереи-аллегри считаем открытым, – объявил  Джапаридзе.    

Викниксор, улыбаясь, засунул руку в ящик и вынул два билета.  Развернули, оказались номера шесть и шестьдесят девять.    

Джапаридзе посмотрел в список:    

– Дамасский кинжал вороненой стали и лист бумаги.    

Бумагу Викниксор взял, от «кинжала» же отказался, как только  взглянул на него.    

Потом вынимал билет Сашкец. Вытянул он два листа бумаги.  Асси вытянул четыре порции бумаги и книгу «Как разводить опенки в сухой  местности». Косталмеду достался карандаш, которым он тотчас же записал  расшалившегося в торжественный момент тиража второклассника Рабиндина,  носившего прозвище Рабиндранат Т Потом стали вытягивать билеты воспитанники.    

Купец, мечтавший выиграть обмотки, вытянул будильник «оне  механизмус». В первый момент он было обрадовался… Но, получив в руки часы и  осмотрев их, он пришел в неописуемую ярость.    

– Убью! – закричал он. – Аферисты, жулики, мошенники!..    

Тираж на время приостановился. Тиражная комиссия,  сгрудившись у стены, мелко дрожала, как в лихорадке. Накричавшись, Купец с  остервенением бросил «оне механизмус» на пол и вышел из зала.    

Тираж возобновился.    

Коньки выиграл Якушка, самый крохотный гражданин республики.  Обмотки достались Голому Барину.    

Тираж подходил к концу, когда в зал ворвался Цыган. Как  староста, он был занят на кухне и только что освободился.    

– Даешь коньки! – закричал он.    

– Уже… готовы, – ответил кто-то.    

– Как то есть готовы?    

– Выиграны.    

– А обмотки?    

– Выиграны.    

– А, сволочи!.. – закричал Цыган и подскочил к столу с  намерением вытащить двадцать билетов.    

Но билетов в ящике оказалось лишь двенадцать – восемь штук  загадочным образом исчезли.    

И все доставшиеся Цыгану билеты оказались барахлом: десять –  бумага, один – книжка «Кузьма Крючков» и один – безделушка – слон с отбитым  хоботом.    

– Сволочи! – закричал Цыган. – Сволочи, мерзавцы!..  Жульничать вздумали!.. Аферу провели!.. Хлеб у людей ограбили!..    

Он схватил стол, с силой кинул его на пол и бросился к  Тиражной комиссии. Комиссия рассыпалась. Лишь один Янкель, не успевший убежать,  прижался к стене. Громоносцев кинулся на него и так избил, что Янкель два часа  после этого ходил с завязанной щекой и вспухшими глазами. Но только два часа.    

Через два часа Янкель уже разгуливал веселый и бодрый. В  Янкелевой голове назревала блестящая, по его мнению, мысль. Он решил возместить  убытки, понесенные им от Цыгана. Для этой цели он о чем-то долго шептался с  Джапаридзе.    

Японец и Пантелеев убирали зал; убрав, пошли в класс.  Первое, что поразило их при входе, это лицо Джапаридзе – бледное, искаженное  страданием.    

– Что такое? Говори! – закричал Японец, почувствовав  беду.    

– Хлеб, – прошептал Дзе, – хлеб, с.. все…    

– Что?    

– Похитили… украли…    

– Как… Дочиста?    

– Нет… вот кальмот.    

Джапаридзе вынул из парты горбушку хлеба фунтов в пять.    

Пантелеев и Японец переглянулись и вздохнули.    

– А деньги? – спросил Японец.    

Дзе на мгновение задумался. Потом вывернул почему-то один  правый карман и ответил:    

– И деньги тоже украли.    

Пантелеев и Японец взяли горбушку хлеба и вышли из класса.    

– Ну и сволочи же, – вздохнул Японец.    

– Д-да. – поддакнул Пантелеев.    

Растратчик Джапаридзе тем временем давал взятку  изобретательному Янкелю, или, проще, делился с ним растраченным капиталом –  хлебом, сахаром – и лимонами.    

Так кончилась первая «лотерея-аллегри».    

* * * Но пример нашел отклик…    

Скоро Купец в компании с Цыганом и Воробьем устроили такую  же лотерею. Лотерея прошла слабо, но все же дала прибыль. Это послужило поводом  к развитию игорного промысла в четвертом отделении.    

Новичок Ельховский – Саша Пыльников – придумал новую игру –  рулетку, или «колесо фортуны». Пантелеев, имевший по прошлому знакомство с  марафетными играми, научил товарищей играть в «кручу-верчу» и в «наперсточек».  Четвертое отделение превратилось в настоящий игорный притон. Дошло до того, что  не стало хватать игроков, все сделались владельцами «игорных домов». Сидит  каждый у своей игры и ждет «клиентов». Наскучит – подойдет к соседу, сыгранет и  зовет его к себе… За старшими потянулись и младшие. Игры стали устраивать и в  младших отделениях…    

Но скоро лотерейная горячка в Шкиде прошла. Потянуло к более  разумному времяпрепровождению.    

Кончился период бузы, на Шкиду нашло желание учиться, «ДАпШЬ  ПОЛИТГРАМОТУ»    

О комсомоле. – «Даешь политграмоту». – Человек в крагах. –  Богородица.    

– Конституция 1871 года. – В клубах табачных. –  Настоящий политграмщик.    

Часто улигане спрашивали президента своей республики  Викниксора:    

– Виктор Николаевич, почему у нас в школе нельзя  организовать комсомол? Объясните…    

Президент хмурил брови и отвечал, растягивая слова;    

– Очень просто… Наша школа дефективная, почти что с  тюремным режимом, а в тюрьмах и дефективных детдомах ячейки комсомола  организовывать не разрешается…    

– Так мы же не бузим!    

– Все равно… Пока полного исправления не достигнете,  нельзя. Выйдете из школы, равноправными гражданами станете – можете и в  комсомол, и в партию записываться.    

Вздыхали граждане дефективной республики Шкид и мечтали о днях,  когда станут равноправными гражданами другой республики – большой Республики  Советов.    

А пока занимались политическим самообразованием. Читали  Энгельса и Каутского, Ленина и Адама Смита. Некоторое время все шло тихо.    

Но вот однажды поднялась буря, Шкида выкинула лозунг: «Даешь  политграмоту!»    

Послали к Викниксору делегацию.    

– Хотим политграмоту как предмет преподавания наряду с  прочими – историей, географией и геометрией.    

Викниксор почесал бровь и спросил:    

– Очень хотите?    

– Очень, Виктор Николаевич… И думаем, что это возможно.    

– Возможно, да не просто, – сказал он,    

– Вы уж нажмите там, где требуется…    

– Хорошо, – пообещал Викниксор, – нажму, подумаю и  постараюсь устроить.    

* * * Тянулись дни, серые школьные будни. Осень лизала  стекла окон дождевыми каплями, и вечерами в трубах печей ветер пел дикие и  унылые песни…    

В эти дни уставшие от лета и бузы шкидцы искали покоя в  учебе, в долгих часах классных уроков и в книгах, толстых и тонких, что  выдавала Марья Федоровна – библиотекарша – по вторникам и четвергам.    

А политграмота, обещанная Викниксором и не забытая шкидцами,  знать о себе ничего не давала; молчал Викниксор, и не знали ребята, хлопочет он  или нет.    

Но однажды пришла политграмота. Она пришла в образе серого  заикающегося человечка. У человечка была бритая узкая голова, френчик синий с  висящими нитками вместо пуговиц и на ногах желтые потрескавшиеся краги.    

Человек вошел к улиганам в класс и сказал, заикаясь:    

– Б-буду у вас читать п-политграмоту.    

Дружным «ура» и ладошными всплесками встретила человечка в  крагах Улигания. Долгожданная политграмота явилась.    

Человечек назвался:    

– Виссарион Венедиктович Богородицын.    

Это рассмешило.    

– Политграмота – и вдруг Богородицын!    

– Богородица…    

Стал человек в крагах Богородицей с первого же урока в  Шкиде.    

Начал урок с расспросов:    

– Что знаете?    

Большинство молчало. Японец же, встав, сказал, шмыгнув  носом:    

– Порядочно.    

– Что есть Ресефесере?    

– Российская социальная федеративная республика! –  крикнул Воробей.    

– Правда, молодец, – похвалил, заикаясь, ле Ребята  засмеялись.    

– А что есть Совет?    

– Власть коммунистическая.    

– Правда, – опять сказал халдей.    

А Японец, уже переглянувшись с Кобчиком, шептал:    

– Липа… Лектор хреновый!    

Потом обратился к Богородице:    

– Можно вам вопросы задавать? Такая система лучше, я  думаю, будет.    

– Правда. Задавайте.    

Японец, подумав, спросил:    

– Когда принята наша конституция?    

Сжались брови на узком лбу Богородицы, задумался он… Сразу  же поняли все, что и в самом деле «липа» он, что случайно попал в Шкиду и  политграмоты сам не знает.    

– Конституция? – переспросил он. – А разве вы сами не  знаете?    

– Знали бы, так не спрашивали.    

– Конституция принята в тысяча восемьсот семьдесят  первом году в Стокгольме.    

Прыснул Японец, прыснули за ним и многие другие.    

– А когда Пятый съезд Советов был?    

– Ну, уж это-то вы должны знать.    

– Не знаем.    

– В девятнадцатом году.    

– А не в восемнадцатом?    

Покраснел Богородица-политграмщик, опустил глаза.    

– Знаете, так нечего спрашивать.    

– А конституция не на Пятом съезде была принята?    

Еще больше покраснел Богородица, съежился весь… Потом выпрямился  вдруг.    

– Какая конституция?    

– Эрэсэфэсэрская.    

– Так бы и говорили. Я думал, вы не про эту конституцию  говорите, а про первую, что в девятьсот пятом году…    

Понятно стало, что Богородица – не политграмота, что снова  отходит от Шкиды заветная мечта. Стали бузить, вопросы задавать разные по  политграмоте, издеваться.    

– Что такое империализм?    

– Не знаете?! Всякий ребенок империализм знает. Это –  когда импер    

– А кто такой Хрусталев-Носарь?    

– Генерал, сейчас за границей вместе с Николаем  Николаевичем.    

До звонка потешались улигане над Богородицей, человечком в  потрепанных крагах, а когда вышел он под зю-канье и хохот из класса,  загрустили:    

– Дело – буза… Политграмота-то хреновая.    

– Да… Порадовались раненько.    

А вечером Викниксор, зайдя в класс, выслушивал ребят.    

– Плох, говорите?    

– Безнадежен, Виктор Николаевич,    

– Слабы знания политические?    

– Совсем нет.    

Задумался Викни    

– Дело неважно.    

– Где вы его только выкопали? – полюбопытствовал Ленька  Пантелеев.    

– В Наробе… случайно. Спрашивал я там о политграмоте –  нет ли педагога на учете. А тут он, Богородицын этот, подходит: могу, говорит,  политграмоту читать… Ну, я и взял на пробу.    

– Пробы не выдержал, – ухмыльнулся Янкель.    

– Да, – согласился завшколой. – Пробы не выдержал…  Поищем другого.    

Больше Богородицын не читал в Шкиде политграмоту. Ушел он,  не попрощавшись ни с кем, метнулся желтыми потрескавшимися крагами и исчез…    

Может быть, сейчас он читает где-нибудь лекции по  фарадизации или по прикладной космографии… А может быть, умер от голода, не  найдя для себя подходящей профессии.    

* * * В табачном дыму расплывались силуэты людей.    

Пулеметом стучал ремингтон, и ундервуд, как эхо, тарахтел в  соседней комнате.    

Кто-то веселым, картавящим на букве «л» голосом кричал  кому-то:    

– Товарищ, вы слушаете?.. Отдайте, пожалуйста, в комнату  два. Товарищ…    

А тот, другой, таким же веселым голосом отвечал издалека:    

– Два? Спасибо…    

В комсомольском райкоме работа кипела.    

В табачном дыму мелькали силуэты людей. На стенах с  ободранными гобеленами белели маленькие, написанные от руки плакатики:    

 СЕКРЕТАРЬ    

     

     

     

     АГИТОТДЕЛ         

КЛУБКОМИССИЯ    

     

Викниксор шел по плакатикам, хватаясь руками за стены,  потонув в клубах дыма. Но все же отыскал плакатик с надписью: «Политпросвет».    

Под плакатиком сидел человек в кожаной тужурке, с бритой  головой, молодой и безусый.    

– Меня, товарищ?    

– Да, вас. Вы по политпросвету?    

– Я. В чем дело?    

– Видите ли… Я заведующий детдомом… У нас ребята –  шестьдесят человек… хотят политграмоту. Не найдется ли у вас в комитете  человечка такого – лектора?    

Политпросветчик провел рукой по высокому, гладкому лбу.    

– Ячейка или коллектив у вас есть?    

– Нет. В том-то и дело, что нет… У нас, надо вам  сказать, школа тюремного, исправительного типа – для дефективных.    

– Ага, понимаю… Беспризорные, стало быть, ребята, с  улицы?..    

– Да. Но все же хотят учиться.    

– Минутку.    

Политпросветчик обернулся, снял телефонную трубку, нажал  кнопку.    

– Политшкола? Товарищ Федоров, нет ли у тебя человека  инструктором в беспризорный детдом? Найдется? Что? Прекрасно…    

Повесил трубку.    

– Готово. Оставьте адрес, завтра пришлем.    

* * * Пришел он в Шкиду вечером.    

В классе улиган, погасив огонь, сидели все у топившейся  печки; отсвет пламени прыгал по стенам и закоптелому после пожара потолку… Из  печки красным жаром жгло щеки и колени сидевших…    

Он вошел в класс, незаметно подошел к печке и спросил:    

– Греетесь, товарищи?    

Обернулись, увидели: человек молодой, невысокий, волосы  назад зачесаны, в руках парусиновый портфель.    

– Греемся.    

– Так… А я к вам читать политграмоту пришел…  Инструктором от райкома.    

Не кричали «ура» теперь шкидцы, знали – обманчива  политграмота бывает…    

– Садитесь, – сказал Янкель, освободив место на  кривобоком табурете.    

– Спасибо, – ответил инстру – Усядемся вместе.    

Сел, погрел руки.    

– Газеты читаете?    

– Редко. Случайно попадет – прочтем, а выписывать –  бюджет не позволяет.    

– Все-таки в курсе дел хоть немножко? О четвертом  съезде молодежи читали?    

– Читали немного.    

– Так. А о приглашении на Генуэзскую конференцию  делегации от нашей республики?    

– Читали.    

– Ну а как ваше мнение: стоит посылать?    

Разговорились этак незаметно, разгорячились ребята –  отвечают, спорят, расспрашивают… Не заметили, как время ко сну подошло…    

Уходя, инструктор сказал:    

– Я у вас и воспитателем буду, заведующий попросил.    

Вот теперь закричали «ура» улигане, искренне и дружно.    

А потом уже в спальне, раздеваясь, делились впечатлениями…    

– Вот это – парень! Не Богородица, а настоящий  политграмщик.    

Мечта шкидская осуществилась – политграмоту долгожданную  получили.    

 УЧЕТ    

     

Десять часов учебы. – Новогодний банкет. – Шампанское-морс,  – Спичи и тосты. – Конференция издательств. – Учет. – Оригинальный репортаж. –  Гулять!    

В этом году зима выдалась поздняя. Долго стояла мокрая  осень, брызгалась грязью, отбивалась, но все же не устояла – сдалась. По  первопутку неисправимые обыватели тащили по домам рождественские елки. Елочные  ветки куриным следом рассыпались по белому снегу; казалось, что в городе умерло  много людей и их хоронили.    

На рождество осень дала последний бой – была оттепель. В  сочельник, канун рождества, колокола гудели не по-зимнему, громыхали  разухабистым плясом. Не верилось, что декабрь на исходе, казалось, что пасха –  апрель или май.    

А двадцать пятого декабря, на рождество, ртуть в Реомюре  опустилась на десять черточек вниз, ночью метелью занесло трамвайные пути и  улицы побелели.    

В Шкиде рождества не справляли, но зиму встретили по-ребячьи  радостно. Во дворе малыши, бужане и волыняне, играли в снежки, лепили бабу. И  даже улигане, «гаванские чиновники», как звала их уборщица Аннушка, даже  улигане не усидели в классе и вырвались на воздух, чтобы залепить друг другу  лицо холодным и приятным с непривычки снегом.    

Вечером за ужином Викниксор говорил речь:    

– Наступила зима, а вместе с нею и новый учебный год. С  завтрашнего дня мы кончаем вакационный период учебы и переходим к настоящим  занятиям С завтрашнего дня ежедневно будет по десять уроков. С десяти часов  утра до обеда – четыре, после обеда отдых, потом опять четыре урока до ужина и  после ужина два урока.    

Лентяи вздохнули, четвертое же отделение рвалось к учебе и  было радо.    

Викниксор походил, заложив руки за спину, по столовой,  собрался уже уходить, потом, вспомнив, вернулся.    

– Да. Первого января у нас учет…    

Это сообщение вызвало всеобщие радостные возгласы.    

«Учетом» в Шкиде называлась устраиваемая несколько раз в  году проверка знаний, полученных в классе.    

Обычно к учету готовились заблаговременно. Преподаватели  каждого предмета давали ученикам задания, по этим заданиям составлялись  диаграммы, схемы, конспекты, устраивались подготовительные учеты-репетиции. Но  спешное зазубривание курса не практиковалось, и вообще подготовка к учету не  носила характера разучиваемого спектакля. Просто как следует готовились к  торжеству, То же самое было и на этот раз.    

Уже на следующее утро, составив план выступлений по своим  предметам, воспитатели ознакомили с ним учеников.    

Шкида крякнула, поплевала на руки и засела за работу.    

В четвертом отделении ребята с разрешения Викниксора сидели  в классе до двенадцати часов.    

Японец, Цыган и Кобчик по заданию Эланлюм переписывали  готическим шрифтом на цветных картонах переведенный ими коллективно отрывок из  гетевского «Фауста».    

Янкель делал плакаты для украшения зала в день торжества.  Воробей, Горбушка и еще несколько человек ему помогали.    

Пантелеев писал конспект на тему «Законы Дракона» по древней  истории, Кальмот и Дзе – о Фермопильской битве, о Фемистокле и Аристиде.    

Саша Пыльников разрабатывал диаграмму творчества М. Ю.  Лермонтова в период с 1837 по 1840 год и писал о байроновском направлении в его  творчестве. Тихиков и Старолинский рисовали географические, экономические и  политические карты Р Все были заняты.    

Подготовка тянулась целую недолю.    

* * * Новый год, по неокрепшей традиции, встречали  торжественно всей школой.    

В большой спальне днем были убраны койки, поставлены столы и  скамейки. Вечером в одиннадцать с полови-пой часов все отделения под  руководством классных надзирателей поднялись наверх в спальню.    

На столах, покрытых белыми скатертями, уже стояли яства:  яблочная шарлотка, бутерброды с колбасой и клюквенный морс, которым  изобретательный Викниксор заменил новогоднее шампанское.    

Отделения разместились за четырьмя столами. Дежурные разлили  по кружкам «шампанское-морс» и уселись сами. Скромное угощение казалось  изголодавшимся шкидцам настоящим пиром.    

Викниксор в своей речи отметил успехи за год и пожелал,  чтобы к следующему году школа смогла выпустить первый кадр исправившихся  воспитанников.    

Обыкновенно к ораторским способностям Викниксора шкидцы  относились сухо, сейчас же растрогались и долго кричали «ура».    

Затем выступили с ответными тостами воспитанники. От улиган  говорили Японец и Янкель.    

Когда первое возбуждение улеглось, выступил новый халдей,  политграмщик Конду Настоящее имя его было Сергей Семенович Васин. Кондуктором  прозвали его за костюм – полушубок цвета хаки, какие носили в то время  кондукторы городских железных дорог.    

Кондуктор встал, откашлялся и сказал:    

– Товарищи, я здесь в школе работаю недавно, я плохо  знаю ее. Но все-таки я уже почувствовал главное. Я понял, что школа исправила,  перевела на другие рельсы многих индивидуумов. Мое пожелание, чтобы в будущем  году школа Достоевского смогла организовать у себя ячейку комсомола из  воспитанников, уже исправившихся, нашедших дорогу.    

Этот спич, произнесенный наскоро и несвязно, был встречен  буквально громом аплодисментов и ревом «ура».    

В час ночи банкет закрылся. Вмиг были убраны столы,  расставлены кровати, и шкидцы стали укладываться спать. Японец пригласил на  свою постель Янкеля, Пантелеева и Пыльникова.    

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он.    

– Вали.    

– Завтра учет, – начал Японец. – Мы должны выпустить  учетный номер какоголибо издания.    

В четвертом отделении в то время выходило четыре печатных  органа: журналы «Вперед», «Вестник техники», «Зеркало» и газета «Будни».    

– Согласны, ребята, что экстренный номер нужен?    

– Согласны, – ответил Янкель. – Я предлагаю выпустить  однодневку сообща.    

– Идея! – воскликнул Пантелеев.    

– Никому и обидно не будет, – подтвердил Сашка  Пыльников, соредактор «Будней».    

Решили выпустить газету «Шкид». Ответственным редактором  назначили Янкеля, секретарские и репортерские обязанности взял на себя  Пантелеев.    

* * * Утром занятий в классах не было. Вся школа под  руководством Косталмеда и Кондуктора работала над украшением здания к  торжеству. Из столовой и спален стаскивали в Белый зал скамейки, украшали  зеленью портики сцены; зеленью же увили портреты вождей революции, развешенные  по стенам, громадный портрет Достоевского и герб школы – желтый подсолнух с  инициалами «ШД» в центре круга. Вдоль стен расставили классные доски, оклеенные  диаграммами и плакатами, на длинных пюпит-рах раскладывались рукописи, журналы,  тетради и другие экспонаты учета.    

В двенадцать часов прозвенел звонок на обед. Обедали  торопливо, без бузы и обычных скандалов. Когда кончили обед, в столовую вошел  Викниксор и скомандовал: «Встать!»    

Ребята поднялись. В столовую торопливыми шагами вошла пожилая  невысокая женщина, закутанная в серую пуховую шаль.    

– Лилина, – шепотом пронеслось по скамьям.    

– Здорово, ребята! – поздоровалась заведующая губоно. –  Садитесь. Хлеб да соль.    

– Спасибо! – ответил хор голосов.    

Ребята уселись. Лилина походила по столовой, потом присела у  стола первого отделения и завязала с малышами разг    

– Сколько тебе лет? – спросила она у Якушки.    

– Десять, – ответил тот.    

– За что попал в школу?    

– Воровал, – сказал Якушка и покраснел.    

Лилина минуту подумала.    

– А сейчас ты что делаешь в школе?    

– Учусь, – ответил Якушка, еще больше краснея. Лилина  улыбнулась и потрепала его, как девочку, по щеке.    

– А ты за что? – обратилась она к Кондрушкину,  тринадцатилетнему дегенерату с квадратным лбом и отвисшей нижней челюстью.    

– Избу поджег, – хмуро ответил он.    

– Зачем же ты ее поджег?    

Кондрушкин, носивший кличку Квадрат, тупо посмотрел в лицо  Лилиной и ответил:    

– Так. Захотелось и поджег.    

Подошел Викни    

– Этот у нас всего два месяца, – сказал он. – Еще  совсем не обтесан. Да ничего, отделаем. Вот тоже поджигатель, – указал он на  другого первоклассника – Калину. – Этот уже больше года у нас. За поджог в  интернате переведен.    

– Зачем ты сделал это? – спросила Лилина.    

Калина покраснел.    

– Дурной был, – ответил он, потупясь.    

Поговорив немного, Лилина вместе с Викниксором вышла из  столовой. Немного погодя к столу четвертого отделения подсел Воробей, бывший в  то время кухонным старостой.    

Он был красен, как свекла, и видно было, что ему не терпится  что-то рассказать.    

– Здорово! – проговорил он наконец. – Чуть не влип.    

– Что такое? – спросил Японец.    

– Да Лилина… Не успел дежурный дверь отворить – влетает  на кухню:    

– Староста?    

– Староста, говорю.    

– Сколько сегодня получено на день хлеба?    

А я, признаться, точно не помню, хотя в тетрадке и записано.    

– Два пуда восемь фунтов с половиной, говорю – наобум,  конечно.    

Она дальше:    

– А мяса сколько?    

– Пуд десять, говорю.    

– Сахару?    

– Фунт три четверти.    

– Молодец, говорит, – и пошла.    

Все расхохотались.    

– Ловко! – воскликнул Янкель. – Ай да Воробышек!    

После обеда воспитатели скомандовали классам «построиться» и  отделениями провели их в Белый зал. Там уже находилось человек десять гостей.    

От губоно, кроме Лилиной, присутствовали еще два человека –  от комиссии по делам несовершеннолетних и от соцвоса. Кроме того, были  представители от шефов – Петропорта, от Института профессора Грибоедова и  несколько студентов из Института Лесгафта.    

Шкидцы, соблюдая порядок, расселись по местам. Впереди  уселись малыши; четвертое отделение оказалось самым последним. Янкель и  Пантелеев притащили из класса бумагу и чернила и засели за отдельным столом  редакции.    

На сцену вышел Викни    

– Товарищи! – сказал он. – Сейчас у нас состоится учет,  учет знаний наших, учет проделанной работы. Давайте покажем присутствующим  здесь дорогим гостям, что мы не даром провели время, что нами что-то сделано…  Откроем учет.    

Слова Викниксора были встречены аплодисментами со всех  скамеек.    

– Первым будет немецкий язык, – объявил Викниксор, уже  спустившись со сцены и заняв место в первом ряду, по соседству с гостями.    

На сцену поднялась Эланлюм.    

– Сейчас мы продемонстрируем наши маленькие успехи в  разговорном немецком языке, потом покажем сценку из «Вильгельма Телля». Ребята,  – обратилась она к четвертому отделению, – пройдите сюда.    

Японец, Цыган, Кобчик, Купец и Воробей гуськом прошли на  сцену и стали лицом к залу.    

Эланлюм обвела взором вокруг себя и, не найдя, по-видимому,  ничего более подходящего, ткнула себя пальцем в нос и спросила у Купца:    

– Вас ист дас?    

Купец ухмыльнулся, смутился. Он был по немецкому языку  последним в классе.    

– Нос, – ответил он, покраснев.    

Гости, а за ними и весь зал расхохотались. Эланлюм  расстроилась.    

– Хорошо, что хоть вопрос понял, – сказала она. –  Еонин, – обратилась она к Японцу. – Вас ист даст? Антворте.    

– Дас ист ди назе, Элла Андреевна.    

– Гут. Вас ист дас? – обратилась она к Цыгану, указав  на окно.    

– Дас ист дас фенстер, Элла Андреевна, – ответил Цыган,  снисходительно улыбнувшись. – Вы что-нибудь посерьезнее, – шепнул он.    

– Нун гут… Вохин геест ду ам зоннабенд? – обернулась  Эланлюм к Воробью.    

Воробей знал, что Эланлюм спрашивает, куда он пойдет в  субботу, знал, что пойдет в отпуск, но ответить не смог. За него ответил Еонин.    

– Эр гейт ин урлауб.    

– Гут, – удовлетворившись, похвалила немка.    

Так, перебрасывая с одного на другого вопросы, она  демонстрировала в течение пятнадцати минут «успехи в разговорном немецком  языке».    

Потом тем же составом воспитанников была показана сценка из  пьесы «Вильгельм Телль» на немецком языке. Гости от «Вильгельма Телля» пришли в  восторг, долго аплодировали.    

За немецким языком шел русский язык. Гости и педагоги  задавали воспитанникам вопросы, те отвечали.