1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
      Огонь светильников ночных;

      Смутилась шайка домовых;

      Онегин, взорами сверкая,

      Из-за стола гремя встает;

      Все встали; он к дверям идет.

       

       

      XIX.       

      И страшно ей; и торопливо

      Татьяна силится бежать:

      Нельзя никак; нетерпеливо

      Метаясь, хочет закричать:

      Не может; дверь толкнул Евгений:

      И взорам адских привидений

      Явилась дева; ярый смех

      Раздался дико; очи всех,

      Копыта, хоботы кривые,

      Хвосты хохлатые, клыки,

      Усы, кровавы языки,

      Рога и пальцы костяные,

      Всё указует на нее,

      И все кричат: мое! мое!

       

       

      XX.       

      Мое! - сказал Евгений грозно,

      И шайка вся сокрылась вдруг;

      Осталася во тьме морозной.

      Младая дева с ним сам-друг;

      Онегин тихо увлекает ([32])

      Татьяну в угол и слагает

      Ее на шаткую скамью

      И клонит голову свою

      К ней на плечо; вдруг Ольга входит,

      За нею Ленской; свет блеснул;

      Онегин руку замахнул,

      И дико он очами бродит,

      И незваных гостей бранит;

      Татьяна чуть жива лежит.

       

      XXI.       

      Спор громче, громче; вдруг Евгений

      Хватает длинный нож, и вмиг

      Повержен Ленской; страшно тени

      Сгустились; нестерпимый крик

      Раздался... хижина шатнулась...

      И Таня в ужасе проснулась...

      Глядит, уж в комнате светло;

      В окне сквозь мерзлое стекло

      Зари багряный луч играет;

      Дверь отворилась. Ольга к ней,

      Авроры северной алей

      И легче ласточки, влетает;

      "Ну, - говорит, -  скажи ж ты мне,

      Кого ты видела во сне?"

       

       

      XXII.       

      Но та, сестры не замечая,

      В постеле с книгою лежит,

      За листом лист перебирая,

      И ничего не говорит.

      Хоть не являла книга эта

      Ни сладких вымыслов поэта,

      Ни мудрых истин, ни картин;

      Но ни Виргилий, ни Расин,

      Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,

      Ни даже Дамских Мод Журнал

      Так никого не занимал:

      То был, друзья, Мартын Задека ([33]),

      Глава халдейских мудрецов,

      Гадатель, толкователь снов.

       

       

      XXIII.       

      Сие глубокое творенье

      Завез кочующий купец

      Однажды к ним в уединенье

      И для Татьяны наконец

      Его с разрозненной Мальвиной

      Он уступил за три с полтиной,

      В придачу взяв еще за них

      Собранье басен площадных,

      Грамматику, две Петриады,

      Да Мармонтеля третий том.

      Мартин Задека стал потом

      Любимец Тани... Он отрады

      Во всех печалях ей дарит

      И безотлучно с нею спит.

       

       

      XXIV.       

      Ее тревожит сновиденье.

      Не зная, как его понять,

      Мечтанья страшного значенье

      Татьяна хочет отыскать.

      Татьяна в оглавленье кратком

      Находит азбучным порядком

      Слова: бор, буря, ведьма, ель,

      Еж, мрак, мосток, медведь, мятель

      И прочая. Ее сомнений

      Мартын Задека не решит;

      Но сон зловещий ей сулит

      Печальных много приключений.

      Дней несколько она потом

      Все беспокоилась о том.

       

       

      XXV.       

      Но вот багряною рукою ([34])

      Заря от утренних долин

      Выводит с солнцем за собою

      Веселый праздник имянин..

      С утра дом Лариных гостями

      Весь полон; целыми семьями

      Соседи съехались в возках,

      В кибитках, в бричках и в санях.

      В передней толкотня, тревога;

      В гостиной встреча новых лиц,

      Лай мосек, чмоканье девиц,

      Шум, хохот, давка у порога,

      Поклоны, шарканье гостей,

      Кормилиц крик и плач детей.

       

       

      XXVI.       

      С своей супругою дородной

      Приехал толстый Пустяков;

      Гвоздин, хозяин превосходный,

      Владелец нищих мужиков;

      Скотинины, чета седая,

      С детьми всех возрастов, считая

      От тридцати до двух годов;

      Уездный франтик Петушков,

      Мой брат двоюродный, Буянов,

      В пуху, в картузе с козырьком ([35])

      (Как вам, конечно, он знаком),

      И отставной советник Флянов,

      Тяжелый сплетник, старый плут,

      Обжора, взяточник и шут.

       

       

      XXVII.       

      С семьей Панфила Харликова

      Приехал и мосье Трике,

      Остряк, недавно из Тамбова,

      В очках и в рыжем парике.

      Как истинный француз, в кармане

      Трике привез куплет Татьяне

      На голос, знаемый детьми:

      Réveillez-vous,  belleendormie.

      Меж ветхих песен альманаха

      Был напечатан сей куплет;

      Трике, догадливый поэт,

      Его на свет явил из праха,

      И смело вместо belleNina

      Поставил belleTatiana.

       

       

      XXVIII.       

      И вот из ближнего посада

      Созревших барышень кумир,

      Уездных матушек отрада,

      Приехал ротный командир;

      Вошел... Ах, новость, да какая!

      Музыка будет полковая!

      Полковник сам ее послал.

      Какая радость: будет бал!

      Девчонки прыгают заране ([36]);

      Но кушать подали. Четой

      Идут за стол рука с рукой.

      Теснятся барышни к Татьяне;

      Мужчины против; и, крестясь,

      Толпа жужжит, за стол садясь.

       

       

      XXIX.       

      На миг умолкли разговоры;

      Уста жуют. Со всех сторон

      Гремят тарелки и приборы

      Да рюмок раздается звон.

      Но вскоре гости понемногу

      Подъемлют общую тревогу.

      Никто не слушает, кричат,

      Смеются, спорят и пищат.

      Вдруг двери настежь. Ленской входит,

      И с ним Онегин. "Ах, творец! -

      Кричит хозяйка: - Наконец!"

      Теснятся гости, всяк отводит

      Приборы, стулья поскорей;

      Зовут, сажают двух друзей.

       

       

      XXX.       

      Сажают прямо против Тани,

      И, утренней луны бледней

      И трепетней гонимой лани,

      Она темнеющих очей

      Не подымает: пышет бурно

      В ней страстный жар; ей душно, дурно;

      Она приветствий двух друзей

      Не слышит, слезы из очей

      Хотят уж капать; уж готова

      Бедняжка в обморок упасть;

      Но воля и рассудка власть

      Превозмогли. Она два слова

      Сквозь зубы молвила тишком

      И усидела за столом.

       

       

      XXXI.       

      Траги-нервических явлений,

      Девичьих обмороков, слез

      Давно терпеть не мог Евгений:

      Довольно их он перенес.

      Чудак, попав на пир огромный,

      Уж был сердит. Но, девы томной

      Заметя трепетный порыв,

      С досады взоры опустив,

      Надулся он и, негодуя,

      Поклялся Ленского взбесить

      И уж порядком отомстить.

      Теперь, заране торжествуя,

      Он стал чертить в душе своей

      Каррикатуры всех гостей.

       

       

      XXXII.       

      Конечно, не один Евгений

      Смятенье Тани видеть мог;

      Но целью взоров и суждений

      В то время жирный был пирог

      (К несчастию, пересоленный)

      Да вот в бутылке засмоленной,

      Между жарким и блан-манже,

      Цимлянское несут уже;

      За ним строй рюмок узких, длинных,

      Подобно талии твоей,

      Зизи, кристалл души моей,

      Предмет стихов моих невинных,

      Любви приманчивый фиял,

      Ты, от кого я пьян бывал!

       

       

      XXXIII.       

      Освободясь от пробки влажной,

      Бутылка хлопнула; вино

      Шипит; и вот с осанкой важной,

      Куплетом мучимый давно,

      Трике встает; пред ним собранье

      Хранит глубокое молчанье.

      Татьяна чуть жива; Трике,

      К ней обратясь с листком в руке,

      Запел, фальшивя. Плески, клики

      Его приветствуют. Она

      Певцу присесть принуждена;

      Поэт же скромный, хоть великий,

      Ее здоровье первый пьет

      И ей куплет передает.

       

       

      XXXIV.       

      Пошли приветы, поздравленья;

      Татьяна всех благодарит.

      Когда же дело до Евгенья

      Дошло, то девы томный вид,

      Ее смущение, усталость

      В его душе родили жалость:

      Он молча поклонился ей,

      Но как-то взор его очей

      Был чудно нежен. Оттого ли,

      Что он и вправду тронут был,

      Иль он, кокетствуя, шалил,

      Невольно ль иль из доброй воли,

      Но взор сей нежность изъявил:

      Он сердце Тани оживил.

       

       

      XXXV.       

      Гремят отдвинутые стулья;

      Толпа в гостиную валит:

      Так пчел из лакомого улья

      На ниву шумный рой летит.

      Довольный праздничным обедом

      Сосед сопит перед соседом;

      Подсели дамы к камельку;

      Девицы шепчут в уголку;

      Столы зеленые раскрыты:

      Зовут задорных игроков

      Бостон и ломбер стариков,

      И вист, доныне знаменитый,

      Однообразная семья,

      Все жадной скуки сыновья.

       

       

      XXXVI.       

      Уж восемь робертов сыграли

      Герои виста; восемь раз

      Они места переменяли;

      И чай несут. Люблю я час

      Определять обедом, чаем

      И ужином. Мы время знаем

      В деревне без больших сует:

      Желудок - верный наш брегет;

      И к стате я замечу в скобках,

      Что речь веду в моих строфах

      Я столь же часто о пирах,

      О разных кушаньях и пробках,

      Как ты, божественный Омир,

      Ты, тридцати веков кумир!

       

       

      XXXVII. XXXVIII. XXXIX.       

      Но чай несут: девицы чинно

      Едва за блюдечки взялись,

      Вдруг из-за двери в зале длинной

      Фагот и флейта раздались.

      Обрадован музыки громом,

      Оставя чашку чаю с ромом,

      Парис окружных городков,

      Подходит к Ольге Петушков,

      К Татьяне Ленский; Харликову,

      Невесту переспелых лет,

      Берет тамбовский мой поэт,

      Умчал Буянов Пустякову,

      И в залу высыпали все,

      И бал блестит во всей красе.

       

       

      XL.       

      В начале моего романа

      (Смотрите первую тетрадь)

      Хотелось вроде мне Альбана

      Бал петербургский описать;

      Но, развлечен пустым мечтаньем,

      Я занялся воспоминаньем

      О ножках мне знакомых дам.

      По вашим узеньким следам,

      О ножки, полно заблуждаться!

      С изменой юности моей

      Пора мне сделаться умней,

      В делах и в слоге поправляться,

      И эту пятую тетрадь

      От отступлений очищать.

       

       

      XLI.       

      Однообразный и безумный,

      Как вихорь жизни молодой,

      Кружится вальса вихорь шумный;

      Чета мелькает за четой.

      К минуте мщенья приближаясь,

      Онегин, втайне усмехаясь,

      Подходит к Ольге. Быстро с ней

      Вертится около гостей,

      Потом на стул ее сажает,

      Заводит речь о том, о сем;

      Спустя минуты две потом

      Вновь с нею вальс он продолжает;

      Все в изумленье. Ленский сам

      Не верит собственным глазам.

       

       

      XLII.       

      Мазурка раздалась. Бывало,

      Когда гремел мазурки гром,

      В огромной зале всё дрожало,

      Паркет трещал под каблуком,

      Тряслися, дребезжали рамы;

      Теперь не то: и мы, как дамы,

      Скользим по лаковым доскам.

      Но в городах, по деревням

      Еще мазурка сохранила

      Первоначальные красы:

      Припрыжки, каблуки, усы

      Всё те же: их не изменила

      Лихая мода, наш тиран,

      Недуг новейших россиян.

       

       

      XLIII. XLIV.       

      Буянов, братец мой задорный,

      К герою нашему подвел

      Татьяну с Ольгою; проворно

      Онегин с Ольгою пошел;

      Ведет ее, скользя небрежно,

      И наклонясь ей шепчет нежно

      Какой-то пошлый мадригал,

      И руку жмет - и запылал

      В ее лице самолюбивом

      Румянец ярче. Ленской мой

      Всё видел: вспыхнул, сам не свой;

      В негодовании ревнивом

      Поэт конца мазурки ждет

      И в котильон ее зовет.

       

       

      XLV.       

      Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?

      Да Ольга слово уж дала

      Онегину. О боже, боже!

      Что слышит он? Она могла...

      Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,

      Кокетка, ветреный ребенок!

      Уж хитрость ведает она,

      Уж изменять научена!

      Не в силах Ленской снесть удара;

      Проказы женские кляня,

      Выходит, требует коня

      И скачет. Пистолетов пара,

      Две пули - больше ничего -

      Вдруг разрешат судьбу его.

       

       ГЛАВА ШЕСТАЯ       

      La sotto i giorni nubilosi e brevi,

      Nasce una gente a cui 'l morir non dole.

      Petr.

       

       

      I.       

      Заметив, что Владимир скрылся,

      Онегин, скукой вновь гоним,

      Близ Ольги в думу погрузился,

      Довольный мщением своим.

      За ним и Олинька зевала,

      Глазами Ленского искала,

      И бесконечный котильон

      Ее томил, как тяжкий сон.

      Но кончен он. Идут за ужин.

      Постели стелют; для гостей

      Ночлег отводят от сеней

      До самой девичьи. Всем нужен

      Покойный сон. Онегин мой

      Один уехал спать домой.

       

       

      II.       

      Всё успокоилось: в гостиной

      Храпит тяжелый Пустяков

      С своей тяжелой половиной.

      Гвоздин, Буянов, Петушков

      И Флянов, не совсем здоровый,

      На стульях улеглись в столовой,

      А на полу мосье Трике,

      В фуфайке, в старом колпаке.

      Девицы в комнатах Татьяны

      И Ольги все объяты сном.

      Одна, печальна под окном

      Озарена лучом Дианы,

      Татьяна бедная не спит

      И в поле темное глядит.

       

       

      III.       

      Его нежданным появленьем,

      Мгновенной нежностью очей

      И странным с Ольгой поведеньем

      До глубины души своей

      Она проникнута; не может

      Никак понять его; тревожит

      Ее ревнивая тоска,

      Как будто хладная рука

      Ей сердце жмет, как будто бездна

      Под ней чернеет и шумит...

      «Погибну», Таня говорит,

      "Но гибель от него любезна.

      Я не ропщу: зачем роптать?

      Не может он мне счастья дать".

       

       

      IV.       

      Вперед, вперед, моя исторья!

      Лицо нас новое зовет.

      В пяти верстах от Красногорья,

      Деревни Ленского, живет

      И здравствует еще доныне

      В философической пустыне

      Зарецкий, некогда буян,

      Картежной шайки атаман,

      Глава повес, трибун трактирный,

      Теперь же добрый и простой

      Отец семейства холостой,

      Надежный друг, помещик мирный

      И даже честный человек:

      Так исправляется наш век!

       

       

      V.       

      Бывало, льстивый голос света

      В нем злую храбрость выхвалял:

      Он, правда, в туз из пистолета

      В пяти саженях попадал,

      И то сказать, что и в сраженьи

      Раз в настоящем упоеньи

      Он отличился, смело в грязь

      С коня калмыцкого свалясь,

      Как зюзя пьяный, и французам

      Достался в плен: драгой залог!

      Новейший Регул, чести бог,

      Готовый вновь предаться узам,