1 2 3 4 5 6 7 8 
   
— А оно оказалось много лучше. Во много раз лучше, чем можно было ожидать. И мы почти сразу начали расширять предприятие. Сейчас у нас в мастерской более ста рабочих. Наши акции еще невысоки на бирже, но уже растут. В настоящее время мы получили предложения от полудюжины компаний, которые хотят откупить наше дело. И самое значительное — от «Нортерн Индастрис». Это огромный концерн. Ты, наверное, слышал о нем.
   
— Нет, никогда не слыхал.
   
Брат с укором поглядел на меня, как школьный учитель глядит на ученика, не выучившего урок.
   
— Как бы то ни было, уж поверь мне, что это огромный концерн, — наставительно повторил он. — И они готовы хоть сегодня подписать с нами договор и уплатить полмиллиона долларов. Ну как, дошло до тебя?
   
— Вполне, — кивнул я.
   
— Более того, мы, то есть я и двое молодых инженеров, которые предложили идею, сохраняем контроль и управление делами в течение пяти лет. Жалованье нам увеличивается втрое, и, кроме того, за нами остается определенное количество акций. Ты, конечно, вместе со мной участвуешь в деле.
   
Официант принес заказанный бифштекс, и Генри с волчьей жадностью набросился на него, поедая вместе с жареной картошкой и булкой, обильно намазанной маслом.
   
— Теперь подсчитай, Дуг, — говорил он с набитым ртом. — Ты дал двадцать пять тысяч. Наша доля тридцать три процента от полумиллиона, что составляет сто шестьдесят шесть тысяч долларов, из коих две трети твои.
   
— Я и сам знаю арифметику, — перебил я.
   
— И это — не считая выплаты по акциям, — заметил Генри, продолжая жевать. Не то от горячей еды, не то от больших цифр, которые он называл, лицо его покраснело и заблестело от пота. — Даже при нынешней инфляции это все же подходящие деньжата.
   
— Кругленькая сумма, — кивнул я.
   
— Обещал я тебе, что ты не пожалеешь, не так ли? — сказал он.
   
— Совершенно верно.
   
— И мне больше не приходится считать чужие деньги, — с жаром проговорил он и, окончив есть, отложил в сторону нож и вилку. Потом с серьезным видом поглядел на меня. Сквозь контактные линзы глаза его казались глубокими и чистыми. Маленькие красные пятна у носа исчезли. — Ты спас меня от гибели, Дуг, — негромко сказал он. — И я никогда не смогу полностью отблагодарить тебя.
   
— И не пытайся.
   
— А у тебя все в порядке? В жизни и во всем?
   
— Лучше и быть не может, — заверил я.
   
— Выглядишь ты замечательно, братишка. Правда.
   
— Спасибо, ты тоже.
   
— Ну так что? — Он неловко поежился. — Решай: да или нет?
   
— Конечно, да, — быстро ответил я.
   
Он радостно улыбнулся и снова взялся за нож и вилку. Прикончив бифштекс, тут же заказал на десерт черничный пирог.
   
— С таким аппетитом тебе неплохо бы заняться спортом, Хэнк, — посоветовал я.
   
— Я вновь увлекся теннисом.
   
— Приезжай как-нибудь сюда, поиграем вместе, — предложил я. — Здесь на острове сотни кортов.
   
— Прекрасно. С удовольствием пообщаюсь с твоей женой.
   
— Буду рад, — искренне сказал я и вдруг начал громко смеяться.
   
— Чему ты смеешься? — как-то подозрительно спросил брат.
   
— После твоего звонка, когда я ехал сюда, то по дороге решил, что на крайний случай дам тебе еще десять тысяч. И ни цента больше.
   
В первый момент Генри как будто обиделся, но затем тоже стал смеяться. Мы еще продолжали хохотать, когда в дверях показалась Мадлен и подошла к нашему столику.
   
— Что с вами? — спросила она.
   
— Семейные дела, — ответил я.
   
— Что ж. Генри мне потом расскажет. Ты ведь все мне рассказываешь. Генри, не так ли?
   
— Да, все и всегда, — сказал брат и с любовью поднес ее руку к губам. Прежде он никогда столь открыто не выказывал свои чувства. Я видел, что многое в нем изменилось, он стал совсем другим человеком. Если кража ста тысяч у мертвого старика могла помочь так измениться Генри, то разве в какой-то мере это же снимало с меня вину за само преступление?
   
Когда я проводил их к машине, Мадлен дала мне адрес своей нью-йоркской квартиры. Однако мы и не подозревали, как скоро нам придется увидеться.
   
Выставка, уверял Фабиан, открылась с большим успехом. Одно время на стоянке скопились более шестидесяти машин. Было полно народу, люди приходили и уходили. Много внимания уделялось шампанскому, а уж заодно и картинам. Что касается отзывов о них, то мне приходилось слышать и восторженные.
   
— Пока счет в нашу пользу, — прошептал мне Фабиан, когда мы улучили момент и встретились в баре.
   
Я не заметил в толпе критика из «Нью-Йорк Таймс», но Фабиан сказал, что он здесь и выражение его лица весьма благожелательное. К восьми часам вечера наша Дора прикрепила таблички «продано» на четырех больших картинах, писанных маслом, и на шести поменьше.
   
— Блестяще, — ликуя, бросил Фабиан. — Многие обещали снова прийти. Как жаль, что нет Лили. Она обожает выставки. — Язык у него немного заплетался, он весь день ничего не ел и все носился с бокалом в руке. До этого я никогда не видел его пьяным и не думал, что он может перебрать.
   
Эвелин выглядела на выставке несколько ошеломленной. Среди гостей было довольно много актеров театра и кино, несколько известных писателей, которых она никогда прежде не встречала, но узнавала по фотографиям. В Вашингтоне знакомые ей сенаторы и дипломаты не производили на нее большого впечатления. Тут же был совершенно иной мир, и она от стеснения почти терялась, беседуя с писателем, чьими книгами восхищалась, или с актрисой, чья игра на сцене пленяла ее. Мне показалась очень милой эта черта в ней.
   
— Твой друг Майлс, — сказала она, с изумлением качая головой, — знает как будто всех.
   
— Ты еще не видела и половины тех, кого он знает. Эвелин собралась рано уехать домой, потому что обещала отпустить няньку.
   
— Поздравляю, дорогой, — сказала она, когда я провожал ее к машине. — Все получилось чудесно. — Она поцеловала меня, предупредив, что будет ждать моего возвращения.
   
После духоты переполненного людьми помещения было приятно постоять в вечерних сумерках, подышать чистым прохладным воздухом. Вскоре я увидел, как подкатил большой «линкольн-континенталь» и из него вышла Присцилла Дин с двумя элегантными молодыми людьми. Они были в смокингах, а Присцилла в длинном черном платье с наброшенной на обнаженные плечи ярко-красной пелериной. Она не заметила меня, а мне уж и вовсе не хотелось попасться ей на глаза, и я незаметно прошмыгнул следом за ними на выставку.
   
При появлении Присциллы взоры многих присутствующих обратились на нее. Это длилось несколько мгновений, после чего быстро возобновился обычный гул многоголосой толпы.
   
Фабиан сам проводил Присциллу в бар, причем я не заметил, чтобы она попутно взглянула хотя бы на одну из картин. К тому времени, когда многие разъехались — это было после десяти вечера, — она все еще торчала в баре. И была пьяна, очень пьяна. Когда на выставке осталось всего человек десять, оба молодых человека стали уговаривать ее уехать.
   
— Нас ведь ждут, дорогая Присси, — уговаривал один из них. — Мы уже опаздываем. Пойдемте. Ну, пожалуйста.
   
— К чертям собачьим, — буркнула она.
   
— Что ж, тогда мы уедем, — пригрозил другой.
   
— Катитесь, — махнула рукой Присцилла, прислонившись к стойке бара. Ее пелерина соскользнула на пол, открыв красивые покатые плечи. — Плевала я на вас, дерьмо этакое. Сегодня я — любительница живописи. Ну вас, зануды. Мой старый друг по Парижу отвезет меня. Верно, Майлс?
   
— Конечно, дорогая, — поморщился Фабиан.
   
— Он правда, староват, но еще о-ля-ля. Постарается. Tres bien. Это по-французски, зануды.
   
На выставке уже никого не было. Дора глядела на Присциллу широко открытыми глазами, даже слегка приоткрыв рот. Нанимаясь, она говорила, что ищет спокойную чистую работу, которая даст ей возможность подготовиться к экзаменам.
   
— Не вертитесь вокруг меня, — вдруг обрушилась Присцилла на молодых людей. — Терпеть не могу этого.
   
Оба молодых человека недоуменно переглянулись и пожали плечами. Попрощавшись с нами, они ушли.
   
Фабиан поднял с пола пелерину и набросил ее на плечи Присциллы. Он нетвердо стоял на ногах, немного пошатывался, но старался держаться прямо.
   
— Время уже бай-бай, дорогая детка, — забормотал он. — Я в таком состоянии, что не смогу вести машину, но Дуглас потихоньку довезет вас.
   
— Твое состояние, старый козел, — хрипло рассмеялась Присцилла. — Оно мне хорошо известно. Ну-ка поди ко мне и поцелуй, папочка, — протянула она к нему руки.
   
— Ладно, в машине, — пообещал Фабиан.
   
— Не тронусь с места, пока не поцелуешь, — крикнула Присцилла, уцепившись за стойку бара.
   
Смущенно оглянувшись на Дору, которая отвернулась к стене, Фабиан наклонился и поцеловал Присциллу.
   
— Знаю, что мог бы и покрепче, — сказала она, вытерев губы ладонью и размазав помаду. — В чем дело? Нет, что ли, практики? Может, следует вернуться во Францию, — усмехнулась она, но послушно направилась к выходу.
   
— Дора, — напоследок распорядился Фабиан, — выключите свет, заприте все двери. Уборку оставим на завтра.
   
— Хорошо, мистер Фабиан, — растерянно прошептала Дора, по-прежнему неподвижно стоя у стены.
   
Присцилла настояла на том, что сядет в машине между нами на переднем сиденье. Ее платье было облито шампанским, и от нее неприятно разило перегаром. Прежде чем запустить двигатель, я опустил стекло со своей стороны.
   
— Куда вас везти, дорогая? — спросил Фабиан.
   
— В Спрингс.
   
— Как туда ехать? По какой дороге?
   
— Какого черта, откуда я знаю? Поезжайте, а там найдем дорогу.
   
— Как зовут тех, к кому вы едете? Мы будем искать их дом, — не унимался Фабиан, словно полисмен, пытающийся расспросить заблудившегося на берегу ребенка. — Вы же должны знать фамилии людей, к которым едете.
   
— Конечно, знаю. Леви, Коен, Макмаен. Что-то вроде этого. Да мне-то все равно. Одна шушера. — Она наклонилась и включила радио. В машине загрохотала музыка из фильма «Мост через реку Квай». — Ну, чистюля, — сердито обратилась она ко мне, — заводите этот драндулет. Надеюсь, знаете, где Спрингс.
   
— Поехали, — кивнул Фабиан.
   
Мы тронулись и через некоторое время миновали дорожный столб с надписью «Добро пожаловать в Спрингс». Однако я быстро убедился, что только чудом мы сумеем найти тот дом, который Присцилла решила осчастливить своим присутствием. Я замедлял ход у каждой развилки, на каждом перекрестке, потом почти у каждого дома, но Присцилла лишь отрицательно качала головой.
   
Сколько бы мы ни заработали на «Спящем принце», подумал я, все это не стоило такого позора.
   
— Мы зря теряем время, — наконец заявила она. — У меня другая идея. Поедем в Куог к двум моим подругам. Они живут на берегу. По крайней мере, посмотрите Атлантику, ладно? — И, не дождавшись ответа, продолжала: — Девочки просто фантастические. И выделывают такие штучки! Вам они понравятся. Давайте в Куог и как следует позабавимся там.
   
До него больше часа езды, устало проговорил Фабиан.
   
— Ну и что ж такого? Повеселимся немного, — настаивала Присцилла.
   
— У нас был очень трудный день, — пожаловался Фабиан.
   
— А у кого легкий? Поехали в Куог.
   
— Может, отложим на завтрашний вечер? — предложил Фабиан.
   
— Вот зануды, — рассердилась Присцилла. Мы поехали лесом по узкой проселочной дороге, которой я не знал и даже не предполагал, куда она нас приведет. Я уже был близок к тому, чтобы при первой возможности свернуть на Истхэмптон, поместить Присциллу в местный отель и, если понадобится, силой высадить ее из машины, когда в свете фар заметил автомобиль, стоявший поперек дороги. Его капот был поднят, и двое копошились в моторе. Я остановился и крикнул им, чтобы они объяснили, куда ведет эта дорога.
   
Внезапно я скорее понял, чем увидел, что на меня направлено дуло пистолета.
   
Двое медленно подошли к нашей машине. Я не мог в темноте разглядеть их лица, но различил, что на них кожаные куртки и рыбацкие кепки с длинным козырьком.
   
Перегнувшись через Присциллу, которая, очевидно, оцепенела от страха, я прошептал Фабиану:
   
— Они с оружием.
   
— Совершенно верно, дружок, — сказал парень с пистолетом. — Оружие наготове. А теперь слушай внимательно. Оставь на месте ключ от зажигания, потому что мы берем взаймы вашу машину. И вылезай быстро и без шума. И старина пусть вылезает с той стороны. Тоже быстро и без шума. Девочка остается в машине. Мы и ее берем взаймы.
   
Стало слышно, как шумно задышала Присцилла, неподвижно замерев на своем месте. Когда я открыл дверцу и вышел, парень с пистолетом отступил на шаг. Другой подошел к той стороне, где вылез Фабиан, и сказал ему, чтобы он встал рядом со мной. Фабиан подошел ко мне. Он был взволнован и тяжело дышал.
   
И тут вдруг Присцилла начала вопить. Таких громких и пронзительных воплей я еще никогда в жизни не слышал.
   
— Заткни глотку этой суке! — крикнул парень с пистолетом своему соучастнику.
   
Присцилла продолжала вопить, откинувшись всем телом назад и отбиваясь от парня, который пытался схватить ее за ноги.
   
— Скажите на милость! — досадливо воскликнул парень с пистолетом. Он придвинулся немного к машине, собираясь помочь справиться с Присциллой. Его пистолет при этом слегка отклонился в сторону, и Фабиан тут же стремительно бросился на него. Раздался оглушительный выстрел. Я услыхал, как захрипел Фабиан, и тоже прыгнул на парня и схватил его за руку, стремясь вырвать пистолет. Тяжесть наших двух тел была слишком велика для него, и он упал на спину, выронив пистолет. Я схватил пистолет как раз в тот момент, когда второй парень показался в свете фар, спеша на подмогу. Не мешкая, я выстрелил в него, он сразу же повернулся и убежал в лес. Тот, кого мы свалили на землю, быстро пополз на четвереньках. Я выстрелил и в этого, но он прыжками скрылся в темноте. Присцилла все еще истошно вопила.
   
Фабиан, скорчившись, лежал на земле, прижав обе руки к груди. Он тяжело и прерывисто дышал.
   
— Отвезите меня в больницу, голубчик, — с трудом выговаривая слова, попросил он. — И поскорей. И, Бога ради, пусть Присцилла перестанет вопить.
   
Как Можно осторожней я поднял Фабиана, чтобы положить его на заднее сиденье машины, и тогда заметил огни приближавшегося к нам автомобиля.
   
— Погодите, к нам кто-то едет, — прошептал я Фабиану и, взяв в руки пистолет, приготовился к встрече.
   
На переднем сиденье Присцилла теперь уже не вопила, а истерически рыдала, колотясь головой о приборную доску.
   
Когда автомобиль подъехал поближе, я разглядел, что это полицейская машина, и тут же бросил пистолет наземь. Едва машина остановилась, как из нее выпрыгнули два полисмена с револьверами в руках.
   
— Что случилось? — крикнул тот, что бежал впереди.
   
— Напали бандиты. Их двое. Они где-то тут в лесу. Моего друга ранили, — торопливо объяснял я. — И мы собираемся везти его в больницу.
   
— Чье это оружие? — спросил полисмен, подняв пистолет, лежавший у моих ног.
   
— Их оружие.
   
Один из полисменов помог мне уложить Фабиана в нашей машине, а другой занялся осмотром той машины, что стояла посреди дороги с поднятым капотом.
   
— Та самая, — сказал он, подойдя к нам. — Та, что мы ищем. Ее украли прошлой ночью в Монтоке.
   
Они с любопытством поглядели на Присциллу, которая все еще колотилась в истерическом припадке, но ничего не сказали.
   
— Следуйте за нами, — предложил один из них. — Проедем прямо к больнице.
   
Мы помчались за ними по темной дороге. По пути нам повстречалась сначала одна, а потом и другая полицейские машины, спешившие к месту происшествия. Их, очевидно, вызвали по радио на поиски бандитов ехавшие впереди нас полисмены.
   
Операция длилась три часа. Фабиан потерял сознание еще до того, как мы приехали в больницу. Бегло осмотрев Присциллу, молодой врач велел уложить ее в постель и дать сильное успокаивающее средство.
   
Я сидел в приемном покое, пытаясь отвечать на вопросы полисменов, как выглядели напавшие на нас бандиты, в какой последовательности и как развивались все события, почему мы оказались в такой поздний час на этой дороге, что за женщина была с нами, ранил ли я кого-нибудь из бандитов, когда стрелял в них.
   
Трудно было собраться с мыслями и изложить все по порядку. Я находился в состоянии если не растерянности, то подавленности и какого-то оцепенения. Вовсе не легко было объяснить им, что за птица Присцилла Дин и почему она не знала, куда ей ехать ночевать. Полисмены были неизменно вежливы со мной, как будто не подозрительны, но они снова и снова продолжали задавать одни и те же вопросы, несколько видоизменяя их, словно то, о чем я рассказывал, не могло произойти так, как я излагал. Домой я позвонил сразу же после того, как Фабиана увезли в операционную, сообщил о несчастном случае с ним, просил Эвелин не беспокоиться, пообещав, что все подробности расскажу по приезде.
   
Уже после полуночи молодой полисмен, переговорив по телефону, подошел ко мне и сказал, что обоих парней задержали.
   
— Вы не попали ни в одного из них, — не сдержав улыбки, сообщил он.
   
Мне следовало утром явиться в полицейский участок для опознания задержанных. Должна явиться также и женщина, которая была с вами, добавил он.
   
Когда Фабиана вывезли из операционной, лицо у него было кроткое и спокойное. Хирург в халате и с марлевой повязкой, болтавшейся у горла, выглядел хмурым и озабоченным, стаскивая с рук резиновые перчатки.
   
— Больной в неважном состоянии, — сказал он мне. — Яснее станет в ближайшие сутки.
   
— В ближайшие сутки, — машинально повторил я.
   
— Это ваш близкий друг?
   
— Да, очень близкий.
   
— Откуда у него такой длинный шрам на груди и животе?
   
— Шрам? Я никогда не видел. — Я помотал головой. — Никогда не видел его раздетым.
   
— Похоже на шрапнель, — произнес хирург. — Должно быть, ранило на войне.
   
А ведь доктору всего года тридцать два — тридцать три, прикинул я. Что он может знать о войне? А вслух сказал:
   
— Да, он воевал. Но никогда не говорил, что был ранен.
   
— Теперь вы знаете, — сухо сказал молодой хирург. — Спокойной ночи.
   
Едва я вышел из больницы, как перед моими глазами блеснула вспышка, так что я невольно вздрогнул. То был лишь первый фотограф, снявший меня. То ли будет завтра, дружок, подумал я, когда вместе с дражайшей Присциллой Дин ты войдешь в полицейский участок.
   
Домой я ехал медленно, дорога смутно расплывалась передо мной. Эвелин ждала меня. Мы уселись на кухне, выпили по стаканчику виски, и я рассказал ей все от начала до конца. Когда я окончил, она, закусив губу, пробормотала: «Отвратная женщина. Я бы задушила ее своими руками».
  
  
   
    
25
   
   
Наутро описание происшествия с моей фотографией появилось в газетах Лонг-Айленда. И уж, конечно, с фотографиями Присциллы. Перед тем как отправиться в полицейский участок, я позвонил в больницу, и мне сообщили, что Фабиан провел ночь спокойно, и разрешили попозже ненадолго навестить его.
   
Присцилла в сопровождении полицейского прибыла в участок немного раньше меня. Должно быть, более десятка фотографов дежурили перед участком, ожидая нашего появления. Мы опознали обоих задержанных, хотя мне было непонятно, как их могла опознать Присцилла, истерически метавшаяся внутри машины. Оба они сознались во всем, так что их опознание было, по существу, чисто формальным.
   
Днем они казались совсем безвредными. Обоим было лет по восемнадцать, не больше. Тощие, довольно плюгавые, они испуганно кривили губы, когда полицейские обращались к ним с вопросами. «Шпана зеленая», — презрительно назвал их один из полисменов. Трудно было представить себе, что всего несколько часов тому назад они тяжело ранили человека, пытались убить меня, а я в свою очередь пытался убить их.
   
Когда я вышел из участка, фотографы все норовили снять меня вместе с Присциллой, но я ускорил шаг и быстро удалился от нее. Я уж по горло был сыт ею, и меня прямо-таки тошнило от ее присутствия.
   
В больнице я зашел сперва к хирургу, который был настроен оптимистически.
   
— Больной перенес операцию намного лучше, чем я ожидал, — заверил он. — Думаю, что выкарабкается.
   
На аккуратно застеленной кровати Фабиан лежал на спине с трубками и датчиками на руках и на груди. Комната была залита солнцем, через открытое окно доносился запах только что скошенной травы. Когда я подошел к кровати, он слабо улыбнулся и, немного приподняв руку, приветствовал меня.
   
— Сейчас говорил с врачом, — сказал я, пододвинув стул к его постели и усаживаясь. — Он считает, что вы, безусловно, поправитесь.
   
— Рад это слышать, — прошептал Фабиан. — Уж больно глупо умирать, спасая честь Присциллы Дин, — чуть усмехнулся он. — Нам следовало свести ее с теми двумя парнями. — И, хрипло рассмеявшись, добавил: — Они бы быстро сговорились между собой.
   
— Скажите, Майлс, с чего это вы вдруг бросились на пистолет?
   
Он слегка качнул головой на подушке:
   
— Кто его знает… Какой-то толчок? Порыв? Осторожность была приглушена выпивкой. А может, от старой закваски моего штата Массачусетс…
   
— Послушайте, дружище, — спросил я, — откуда у вас шрам на груди и животе? Врач интересовался.
   
— Память об одной стычке, — уклончиво ответил Фабиан. — Сейчас не хочется говорить об этом. У меня к вам просьба. Позвоните Лили и попросите ее, чтобы она, если возможно, приехала на несколько дней.
   
— Сегодня же позвоню.
   
— Спасибо, вы настоящий друг. — Майлс вздохнул. — А хороший был вечер. Такие милые люди. Пошлите телеграмму Квину — поздравьте от моего имени.
   
— Эвелин уже послала, — сказал я.
   
— Какая она заботливая. Вчера она была просто прелестна. И еще попрошу. Откройте ящик и достаньте оттуда, авторучку, бумагу и дайте мне.
   
Я подал ему, что он просил. Фабиан, повернувшись на бок, начал медленно, с трудом писать. Потом вручил мне написанное.
   
— Мало ли что может случиться, Дуглас, а ведь я… — Он остановился, видно, ему было трудно произносить слова. — Это записка в цюрихский банк. Там у меня личный счет, кроме нашего объединенного. Должен признаться, что время от времени я… я отсасывал себе некоторые суммы денег. Проще говоря, Дуглас, обманывал вас. Эта записка возвратит вам все.
   
— О, Бог с вами.
   
— С самого начала я предупреждал вас, что хорошего во мне мало.
   
Я нежно погладил его по голове.
   
— Это всего лишь деньги, дорогой друг, — сказал я. — А мы все же стоим большего.
   
На глазах у него показались слезы.
   
— Всего лишь деньги, — повторил он и вдруг засмеялся. — Я подумал сейчас, что если бы меня не подстрелили, то все бы, наверное, решили, что вся эта история — рекламный трюк для Присциллы.
   
Вошла медсестра и укоризненно взглянула на меня, давая знать, что пора уходить.
   
— Не оставляйте выставку, — напутствовал меня вдогонку Фабиан, когда я уже выходил из комнаты.
   
На следующий день из Лондона прилетела Лили. Я встретил ее в аэропорту Кеннеди и повез в больницу. Она была по-дорожному изящно одета, я узнал то коричневое пальто, которое запомнил по первой встрече во Флоренции. Мы быстро помчались по широкой автостраде, Лили была сдержанна и спокойна, но курила сигарету за сигаретой. Я передал ей слова врача о том, что Фабиан, похоже, поправится. В ответ она только молча кивнула.
   
Когда мы миновали Риверхед, я заговорил:
   
— Хирург сказал, что на груди у Майлса огромный шрам, который тянется до живота. Говорит, похоже на ранение шрапнелью. Вы что-нибудь знаете об этом? Я спросил Майлса, но он умолчал.
   
— Да, я тоже видела шрам, — сказала Лили. — В первую же ночь, которую мы провели вместе. Фабиан очень стыдился его. Он ведь так заботится о своем теле. Поэтому он никогда не плавает и вечно ходит в рубашке с галстуком. Я его особенно не расспрашивала, но однажды он сам рассказал. Он был летчиком-истребителем… Впрочем, вы, должно быть, это знаете?
   
— Нет.
   
Лили затянулась сигаретой и улыбнулась.
   
— Просто удивительно, по какому принципу он решает, кому что говорить, мой милый Майлс. Так вот, он был летчик-истребитель. И, должно быть, настоящий ас. От знакомых американцев я узнала, что он награжден почти всеми мыслимыми медалями. — Она чуть усмехнулась. — Зимой сорок четвертого их отправили во Францию. Операция, по его словам, была просто убийственная, да еще в штормовую погоду. Как бы то ни было, его и его лучшего друга сбили над Па-де-Кале. Друг погиб. Майлс попал в плен к немцам. Его пытали. Вот откуда шрам. Когда союзники взяли госпиталь, где он находился, Фабиан весил всего сотню фунтов. Можете себе представить?
   
Она молча докурила сигарету. Потом сказала:
   
— Теперь вы, наверно, понимаете, почему он вел такой образ жизни?
   
— Частично, — ответил я.
   
Некоторое время мы ехали молча. Потом Лили спросила:
   
— У вас как будто были дела с ним, не так ли?
   
— Да, были.
   
— Вы помните, что я предупреждала вас относительно его денежных расчетов?
   
— Помню.
   
— И он обманывал вас?
   
— Немного.
   
Она рассмеялась сдавленным смехом.
   
— Меня тоже обманывал. Дорогой старый друг Майлс. Его не назовешь честным человеком, но он всегда был праздничным. И дарил радость другим. Я, конечно, не берусь судить, но, быть может, это важнее всего. — Она закурила новую сигарету. — Горько подумать, что его не будет с нами.
   
— Будем все же надеяться.
   
— Ничего другого не остается.
   
Потом мы ехали молча, пока не остановились у здания больницы.
   
— Мне хотелось бы побыть с ним вдвоем, — сказала Лили, выходя из машины.
   
— Конечно, — согласился я. — Я завезу ваши вещи в отель. Затем буду у себя дома, если понадоблюсь.
   
Поцеловав ее в щеку, я смотрел ей вслед. Неторопливо и уверенно вошла она в больницу в своем нарядном коричневом пальто.
   
Уже темнело, когда я подъехал к дому. Перед ним стоял какой-то незнакомый мне автомобиль. Опять репортеры, с отвращением подумал я, шагая по дорожке к дому. Машины Эвелин не было, и я догадался, что это нянька впустила кого-то в дом. Отперев своим ключом входную дверь, я увидел мужчину, сидевшего в гостиной и читавшего газету.
   
Когда я вошел, он поднялся.
   
— Мистер Граймс? — вопросительно обратился он.
   
— Да.
   
— Я позволил себе войти к вам и дождаться вашего прихода, — вежливо сказал он Это был худощавый, предупредительный на вид человек с рыжеватыми волосами. На нем был хорошо сшитый темно-серый летний костюм и белая рубашка с черным галстуком. На репортера он совсем не походил.
   
— Моя фамилия Вэнс — представился он. — Я адвокат и прибыл по поручению своего клиента. Получить обратно сто тысяч долларов.
   
Я подошел к серванту, достал бутылку виски и налил себе.
   
— Хотите шотландского? — спросил я.
   
— Нет, благодарю.
   
Со стаканчиком виски я сел в кресло. Вэнс продолжал стоять. Опрятный, невысокий, совсем не угрожающего вида мужчина.
   
— Меня давно интересовало, когда же вы наконец придете.
   
— Это отняло некоторое время, — пояснил он. Голос у него был сухой, негромкий, поучительный. И почти сразу же становилось скучно слушать его. — Найти вас было нелегко. К счастью, — он потряс газетой, — вы вдруг засияли здесь героем.
   
— Это только так кажется. В нашем грешном мире ничто не сияет.
   
— Совершенно верно, — сказал он. Потом внимательно оглядел комнату. Из детской в это время послышался плач ребенка. — Прекрасное место у вас. Восхитительный вид.
   
— Да, — промычал я, чувствуя себя очень усталым.
   
— Мой клиент поручил известить вас, что вам дается три дня на возврат денег. Ему бы не хотелось быть вынужденным прибегнуть к чрезвычайным мерам.
   
Я молча кивнул. Даже это стоило мне большого усилия.
   
— Остановился я в отеле «Блэкстоун». Хотя, быть может, вы предпочитаете, чтоб я ожидал вас в «Святом Августине»? — деланно улыбнулся он.
   
— Приду по указанному вами адресу.
   
— Деньги верните в тех же купюрах, как вы их взяли. Стодолларовыми билетами.
   
Я снова кивнул.
   
— Полагаю, вы выполните все, что от вас требуется. А теперь мне пора ехать. В дверях он остановился.
   
— Вы не спросили, кого я представляю, но я все равно не смог бы ответить. Могу лишь указать, что ваша смелая, так сказать, проделка оказалась небесполезной. Понятно, вам жаль возвращать деньги, но, быть может, вас утешит то обстоятельство, что вы тогда спасли ряд значительных лиц… Весьма значительных, — подчеркнул он, — от очень больших неприятностей.
   
В девять часов вечера этого же дня я поднимался в лифте дома по Восточной Пятьдесят второй улице Нью-Йорка. У себя я оставил записку, что по срочному делу на один-два дня выехал в Нью-Йорк. Я не стал звонить в контору Эвелин, так как хотел избежать всяких расспросов.
   
Брата Генри я застал дома как раз в тот момент, когда он с Мадлен собирался идти в кино. Они были обеспокоены моим неожиданным приходом.
   
— Мне бы хотелось переговорить с тобой наедине, Хэнк, — сказал я.
   
Но брат отрицательно покачал головой:
   
— От Мадлен у меня нет никаких секретов. Говори при ней.
   
— Ладно, — согласился я. — Короче говоря, мне нужны, Хэнк, сто тысяч в стодолларовых билетах. У меня нет времени ждать, пока их переведут с моего счета в Европе. А при себе я таких денег не имею. В моем распоряжении только три дня. Сможешь ты сделать это для меня?
   
Мы все стояли посреди комнаты. Генри вдруг опустился на стул. Привычным еще с детства жестом потер рукой глаза.
   
— Как-нибудь сделаю, конечно, — пробормотал он.
   
Все было улажено за два дня.
   
Из вестибюля «Блэкстоуна» я позвонил в номер Вэнса. Он был у себя. С увесистым чемоданчиком я поднялся к нему. Подождал, пока он тщательно пересчитал деньги.
   
— Все в порядке, — сказал Вэнс. — Благодарю вас.
   
— Чемоданчик можете оставить себе, — сказал я, направляясь к выходу.
   
— Очень любезно с вашей стороны, — отозвался Вэнс, провожая меня к дверям.
   
Я очень быстро гнал машину. Нужно было попасть в больницу к тому часу, пока еще пропускали. Днем я позвонил Лили, и она сказала, что Фабиан провел ночь спокойно. Я хотел сообщить ему, что, как он и предвидел, пришли за деньгами, и я отдал их.
   
Когда вошел в больницу, медсестра в регистратуре сразу же окликнула меня.
   
— Вы опоздали, — сказала она. — Мистер Фабиан скончался сегодня в четыре часа дня. Мы пытались разыскать вас…
   
— Да, это было трудно, — сказал я. Меня удивило, как спокойно звучал мой голос. — А леди Эббот здесь?
   
Медсестра покачала головой.
   
— Миссис Эббот, наверно, уже нет в городе. — В силу обычного у американцев подозрительного отношения к титулам сестра не назвала ее «леди». — Она заявила, что ей больше нечего здесь делать. И она хочет успеть на вечерний самолет в Лондон.
   
— Что ж, весьма благоразумно с ее стороны. Завтра утром я заеду, чтобы договориться о похоронах.
   
Торопиться теперь было ни к чему, и я медленно свернул на Истхэмптон, так как домой мне сейчас не хотелось возвращаться.
   
Я подъехал к арендованному нами сараю со свежей вывеской «Картинная галерея у Южной развилки». В нем было темно. Вспомнились последние слова Фабиана, которые он вдогонку сказал мне: «Не оставляйте выставку».
   
Вынув из кармана связку ключей, я отпер дверь. И сел на скамью посреди темного сарая, думая о бойком, не вполне честном, лукавом человеке, который умер сегодня. Слезы показались у меня на глазах.
   
Потом поднялся и включил свет. Стоя посреди выставки, я оглядывал развешанные по стенам картины, в которых отразилась жизнь американца, скитавшегося по захолустным уголкам своей страны.