1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

     55    

     

И древо: «Твой призыв меня так манит,    

Что не могу внимать ему, молча;    

И пусть не в тягость вам рассказ мой  станет.    

     

     58    

     

Я тот,[143] кто оба сберегал ключа[144]    

От сердца Федерика и вращал их    

К затвору и к отвору, не звуча,    

     

     61    

     

Хранитель тайн его, больших и малых.    

Неся мой долг, который мне был свят,    

Я не щадил ни сна, ни сил усталых.    

     

     64    

     

Развратница[145], от кесарских палат    

Не отводящая очей тлетворных,    

Чума народов и дворцовый яд,    

     

     67    

     

Так воспалила на меня придворных,    

Что Август[146], их пыланьем воспылав,    

Низверг мой блеск в пучину бедствий  черных    

     

     70    

     

Смятенный дух мой, вознегодовав,    

Замыслил смертью помешать злословью,    

И правый стал перед собой неправ.[147]    

     

     73    

     

Моих корней клянусь ужасной кровью,    

Я жил и умер, свой обет храня,    

И господину я служил любовью!    

     

     76    

     

И тот из вас, кто выйдет к свету дня,    

Пусть честь мою излечит от извета,    

Которым зависть ранила меня!»    

     

     79    

     

«Он смолк, – услышал я из уст  поэта. –    

Заговори с ним, – время не  ушло, –    

Когда ты ждешь на что-нибудь ответа».    

     

     82    

     

«Спроси его что хочешь, что б могло    

Быть мне полезным, – молвил я,  смущенный. –    

Я не решусь; мне слишком тяжело».    

     

     85    

     

«Вот этот, – начал спутник  благосклонный, –    

Готов свершить тобой просимый труд.    

А ты, о дух, в темницу заточенный,    

     

     88    

     

Поведай нам, как душу в плен берут    

Узлы ветвей; поведай, если можно,    

Выходят ли когда из этих пут».    

     

     91    

     

Тут ствол дохнул огромно и тревожно,    

И в этом вздохе слову был исход:    

«Ответ вам будет дан немногосложно.    

     

     94    

     

Когда душа, ожесточась, порвет    

Самоуправно оболочку тела,    

Минос[148] ее в седьмую бездну  шлет.    

     

     97    

     

Ей не дается точного предела;    

Упав в лесу, как малое зерно,    

Она растет, где ей судьба велела.    

     

     100    

     

Зерно в побег и в ствол превращено;    

И гарпии, кормясь его листами,    

Боль создают и боли той окно.[149]    

     

     103    

     

Пойдем и мы за нашими телами,[150]    

Но их мы не наденем в Судный день:    

Не наше то, что сбросили мы сами.[151]    

     

     106    

     

Мы их притащим в сумрачную сень,    

И плоть повиснет на кусте колючем,    

Где спит ее безжалостная тень».    

     

     109    

     

Мы думали, что ствол, тоскою мучим,    

Еще и дальше говорить готов,    

Но услыхали шум в лесу дремучем,    

     

     112    

     

Как на облаве внемлет зверолов,    

Что мчится вепрь и вслед за ним  борзые,    

И слышит хруст растоптанных кустов.    

     

     115    

     

И вот бегут,[152] левее нас, нагие,    

Истерзанные двое, меж ветвей,    

Ломая грудью заросли тугие.    

     

     118    

     

Передний[153]: «Смерть, ко мне, ко  мне скорей!»    

Другой[154], который не отстать  старался,    

Кричал: «Сегодня, Лано, ты быстрей,    

     

     121    

     

Чем был, когда у Топпо подвизался!»    

Он, задыхаясь, посмотрел вокруг,    

Свалился в куст и в груду с ним  смешался.    

     

     124    

     

А сзади лес был полон черных сук,    

Голодных и бегущих без оглядки,    

Как гончие, когда их спустят вдруг.    

     

     127    

     

В упавшего, всей силой жадной хватки,    

Они впились зубами на лету    

И растащили бедные остатки.    

     

     130    

     

Мой проводник повел меня к кусту;    

А тот, в крови, оплакивал, стеная,    

Своих поломов горькую тщету:    

     

     133    

     

«О Джакомо да Сант-Андреа! Злая    

Была затея защищаться мной!    

Я ль виноват, что жизнь твоя дурная?»    

     

     136    

     

Остановясь над ним, наставник мой    

Промолвил: «Кем ты был, сквозь эти  раны    

Струящий с кровью скорбный голос  свой?»    

     

     139    

     

И он в ответ: «О души, в эти страны    

Пришедшие сквозь вековую тьму,    

Чтоб видеть в прахе мой покров  раздранный,    

     

     142    

     

Сгребите листья к терну моему!    

Мой город – тот, где ради Иоанна    

Забыт былой заступник; потому    

     

     145    

     

Его искусство мстит нам неустанно;[155]    

И если бы поднесь у Арнских вод    

Его частица не была сохранна,    

     

     148    

     

То строившие сызнова оплот    

На Аттиловом грозном пепелище –    

Напрасно утруждали бы народ.[156]    

     

     151    

     

Я сам себя казнил в моем жилище».[157]    

     

     

    

     

 Песнь четырнадцатая    

     

Круг  седьмой – Третий пояс – Насильники над божеством    

     

     

     1    

     

Объят печалью о местах, мне милых,    

Я подобрал опавшие листы    

И обессиленному возвратил их.    

     

     4    

     

Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,    

Где третий пояс лег внутри второго    

И гневный суд вершится с высоты.    

     

     7    

     

Дабы явить, что взору было ново,    

Скажу, что нам, огромной пеленой,    

Открылась степь, где нет ростка  живого.    

     

     

    

     

     10    

     

Злосчастный лес ее обвил[158]  каймой,    

Как он и сам обвит рекой горючей;    

Мы стали с краю, я и спутник мой.    

     

     13    

     

Вся даль была сплошной песок сыпучий,    

Как тот, который попирал Катон[159],    

Из края в край пройдя равниной  жгучей.    

     

     16    

     

О божья месть, как тяжко устрашен    

Быть должен тот, кто прочитает ныне,    

На что мой взгляд был въяве  устремлен!    

     

     19    

     

Я видел толпы голых душ в пустыне:    

Все плакали, в терзанье вековом,    

Но разной обреченные судьбине.    

     

     22    

     

Кто был повержен навзничь, вверх  лицом,    

Кто, съежившись, сидел на почве  пыльной,    

А кто сновал без устали кругом.[160]    

     

     25    

     

Разряд шагавших самый был обильный;    

Лежавших я всех меньше насчитал,    

Но вопль их скорбных уст был самый  сильный.    

     

     28    

     

А над пустыней медленно спадал    

Дождь пламени, широкими платками,    

Как снег в безветрии нагорных скал.    

     

     31    

     

Как Александр, под знойными лучами    

Сквозь Индию ведя свои полки,    

Настигнут был падучими огнями    

     

     34    

     

И приказал, чтобы его стрелки    

Усерднее топтали землю, зная,    

Что порознь легче гаснут языки,[161] –    

     

     37    

     

Так опускалась вьюга огневая;    

И прах пылал, как под огнивом трут,    

Мучения казнимых удвояя.    

     

     40    

     

И я смотрел, как вечный пляс ведут    

Худые руки, стряхивая с тела    

То здесь, то там огнепалящий зуд.    

     

     43    

     

Я начал: «Ты, чья сила одолела    

Все, кроме бесов, коими закрыт    

Нам доступ был у грозного предела,[162]    

     

     46    

     

Кто это, рослый, хмуро так лежит,[163]    

Презрев пожар, палящий отовсюду?    

Его и дождь, я вижу, не мягчит».    

     

     49    

     

А тот, поняв, что я дивлюсь, как  чуду,    

Его гордыне, отвечал, крича:    

«Каким я жил, таким и в смерти буду!    

     

     52    

     

Пускай Зевес замучит ковача,[164]    

Из чьей руки он взял перун железный,    

Чтоб в смертный день меня сразить  сплеча,    

     

     55    

     

Или пускай работой бесполезной    

Всех в Монджибельской кузне[165]  надорвет,    

Вопя: «Спасай, спасай, Вулкан  любезный!»,    

     

     58    

     

Как он над Флегрой[166] возглашал с высот,    

И пусть меня громит грозой  всечасной, –    

Веселой мести он не обретет!»    

     

     61    

     

Тогда мой вождь воскликнул с силой  страстной,    

Какой я в нем не слышал никогда:    

«О Капаней, в гордыне неугасной –    

     

     64    

     

Твоя наитягчайшая беда:    

Ты сам себя, в неистовстве великом,    

Казнишь жесточе всякого суда».    

     

     67    

     

И молвил мне, с уже спокойным ликом:    

«Он был один из тех семи царей,    

Что осаждали Фивы; в буйстве диком,    

     

     70    

     

Гнушался богом – и не стал смирней;    

Как я ему сказал, он по заслугам    

Украшен славой дерзостных речей.    

     

     73    

     

Теперь идем, как прежде, друг за  другом;    

Но не касайся жгучего песка,    

А обходи, держась опушки, кругом».    

     

     76    

     

В безмолвье мы дошли до ручейка,    

Спешащего из леса быстрым током,    

Чья алость мне и до сих пор жутка.    

     

     79    

     

Как Буликаме убегает стоком,    

В котором воду грешницы берут,    

Так нистекал и он в песке глубоком.[167]    

     

     82    

     

Закраины, что по бокам идут,    

И дно его, и склоны – камнем стали;    

Я понял, что дорога наша – тут.    

     

     85    

     

«Среди всего, что мы с тобой видали    

С тех самых пор, как перешли порог,    

Открытый всем входящим, ты едва ли    

     

     88    

     

Чудеснее что-либо встретить мог,    

Чем эта речка, силой испаренья    

Смиряющая всякий огонек».    

     

     91    

     

Так молвил вождь; взыскуя поученья,    

Я попросил, чтоб, голоду вослед,    

Он мне и пищу дал для утоленья.    

     

     94    

     

«В средине моря, – молвил он в  ответ, –    

Есть ветхий край, носящий имя Крита,    

Под чьим владыкой был безгрешен свет.[168]    

     

     97    

     

Меж прочих гор там Ида знаменита;    

Когда-то влагой и листвой блестя,    

Теперь она пустынна и забыта.    

     

     100    

     

Ей Рея вверила свое дитя,    

Ища ему приюта и опеки    

И плачущего шумом защитя.[169]    

     

     103    

     

В горе стоит великий старец некий;    

Он к Дамиате обращен спиной    

И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.    

     

     106    

     

Он золотой сияет головой,    

А грудь и руки – серебро литое,    

И дальше – медь, дотуда, где раздвой;    

     

     109    

     

Затем – железо донизу простое,    

Но глиняная правая плюсна,    

И он на ней почил, как на устое.[170]    

     

     112    

     

Вся плоть, от шеи вниз, рассечена,    

И капли слез сквозь трещины струятся,    

И дно пещеры гложет их волна.    

     

     115    

     

В подземной глубине из них родятся    

И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;    

Потом они сквозь этот сток стремятся,    

     

     118    

     

Чтоб там, внизу, последний минув  склон,    

Создать Коцит; но умолчу про это;    

Ты вскоре сам увидишь тот затон».[171]    

     

     121    

     

Я молвил: «Если из земного света    

Досюда эта речка дотекла,    

Зачем она от нас таилась где-то?»    

     

     124    

     

И он: «Вся эта впадина кругла;    

Хотя и шел ты многими тропами    

Все влево, опускаясь в глубь жерла,    

     

     127    

     

Но полный круг еще не пройден нами;[172]    

И если случай новое принес,    

То не дивись смущенными очами».    

     

     130    

     

«А Лета где? – вновь задал я  вопрос. –    

Где Флегетон? Ее ты не отметил,    

А тот, ты говоришь, возник из слез».    

     

     133    

     

«Ты правильно спросил, – мой  вождь ответил.    

Но в клокотаньи этих алых вод    

Одну разгадку ты воочью встретил.[173]    

     

     136    

     

Придешь и к Лете, но она течет    

Там, где душа восходит к омовенью,    

Когда вина избытая спадет».    

     

     139    

     

Потом сказал: «Теперь мы с этой сенью[174]    

Простимся; следуй мне и след храни:    

Тропа идет вдоль русла, по теченью,    

     

     142    

     

Где влажный воздух гасит все огни».    

     

     

    

     

 Песнь пятнадцатая    

     

Круг  седьмой – Третий пояс (продолжение) – Насильники над естеством (содомиты)