1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
— Не могу, — отвечает Рен. Но ей все же удается проглотить немного воды. — Где Аманда? Мне нужно одеться.
    
— Все в порядке, — говорит Тоби. — Аманда тут недалеко. А сейчас постарайся поспать.
    
Тоби помогает Рен снова опуститься на подушку. Значит, Аманда и в этом как-то замешана, думает Тоби. Всегда так было: где эта девчонка, там жди беды.
    
— Я ничего не вижу, — говорит Рен. Она вся дрожит.
    
Тоби возвращается на кухню и выливает остатки теплой воды в тазик: нужно снять измочаленные перья и блестки. Тоби несет тазик, ножницы, мыло и стопку розовых полотенец в комнату Рен, отгибает край простыни и начинает срезать запачканный наряд. Под перьями оказывается не ткань, а что-то другое. Оно растягивается. Почти как кожа. Там, где наряд прилип, Тоби его отмачивает, чтоб легче отделялся. В паху вырван кусок. Ужас, думает Тоби, жуткое зрелище. Надо будет сделать компресс.
    
На шее потертости — несомненно, следы веревки. Гноится, как оказалось, глубокий порез на левой ноге. Тоби очень осторожна, но Рен морщится и кричит.
    
— Больно, как еб твою мать! — говорит она. Потом ее тошнит выпитой водой.
    
Смыв с тела грязь, Тоби начинает промывать рану.
    
— Как это случилось? — спрашивает она.
    
— Не знаю, — шепчет Рен. — Я упала.
    
Тоби промывает порез и мажет его медом. В меде — природные антибиотики, говаривала Пилар. Где-то в салоне красоты должна быть аптечка.
    
— Лежи спокойно. Ты же не хочешь, чтоб у тебя началась гангрена.
    
Рен хихикает.
    
— Тук-тук, — говорит она. — Ганг. Рена.
    
Наконец грязный костюм содран, Рен вымыта губкой.
    
— Я дам тебе отвара Ивы с Ромашкой, — говорит Тоби. И Мака, думает она. — Тебе нужно поспать.
    
Тоби думает, что Рен лучше лежать на полу, чем на столе. Она устраивает гнездо из розовых полотенец, осторожно укладывает туда Рен и добавляет пару лишних полотенец, потому что Рен не дойдет до туалета, слишком слаба. Она горячая, как печка.
    
Тоби приносит отвар Ивы в стаканчике. Рен глотает, двигая горлом, как птичка. Ее не тошнит.
    
Опарышей пока рано использовать. Для этого Рен должна быть в сознании и слушаться приказов, например — не чесаться. Первым делом надо сбить ей температуру.
    
    
Пока Рен спит, Тоби роется в запасе сухих грибов. Выбирает те, что укрепляют иммунитет: рейши, майтаки, шиитаки, трутовик березовый, трутовик настоящий, чжу линь, ежовик, кордицепс. Заливает кипятком, чтобы разбухли. Потом, после обеда, готовит грибной эликсир — варит на слабом огне, процеживает, остужает — и дает Рен тридцать капель.
    
В комнатке воняет. Тоби приподнимает Рен, перекатывает на бок, вытягивает из-под нее грязные полотенца, вытирает ее. Все это она делает в резиновых перчатках: если у Рен дизентерия, Тоби совершенно не хочет ее подхватить. Тоби ровненько расстилает чистые полотенца и перекатывает Рен обратно. Руки Рен болтаются, голова безвольно свисает; она что-то бормочет про себя.
    
Ну и работенка предстоит, думает Тоби. А когда Рен оправится — если оправится, — на запас еды будут претендовать два человека вместо одного. Значит, еды хватит на вдвое меньший срок. Того, что осталось. А осталось не так много.
    
Может, лихорадка победит. И Рен умрет во сне.
    
Тоби думает о порошке из «Ангелов Смерти». Много не понадобится. Рен так слаба, что хватит самой малости. Прекратить ее мучения. Помочь ей упорхнуть на белоснежных крыльях. Может быть, так будет милосерднее. Блаженнее.
    
Я недостойный человек, думает Тоби. И как такое только в голову придет. Ты знала эту девушку еще ребенком, она пришла к тебе за помощью, она имеет полное право тебе доверять. Адам Первый сказал бы, что Рен — драгоценный дар, посланный Тоби, чтобы дать ей возможность проявить самоотверженность и заботу о других, высшие качества, которые так старались воспитать в ней вертоградари. Сейчас, в данный момент, Тоби как-то сложно принять такой взгляд на вещи. Но придется приложить усилия.
    
Рен вздыхает, стонет, машет руками. Ей снится что-то плохое.
    
    
Темнеет. Тоби зажигает свечу, садится рядом с Рен и слушает ее дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох. Пауза. Вдох. Затем выдох. Ритм рваный. Время от времени Тоби щупает лоб девушки. Кажется, жар чуть-чуть спал? Где-то в здании есть термометр. Утром Тоби его поищет. Она считает пульс Рен: слабый, неровный.
    
Тоби задремывает в кресле и в следующий, как ей кажется, момент просыпается в темноте, пахнущей горелым. Она включает заводной фонарик: свеча упала, и уголок розовой простыни Рен тлеет. К счастью, простыня оказывается мокрой.
    
Какая чудовищная глупость, думает Тоби. Больше никаких свечей. Только когда у меня сна ни в одном глазу.
   
   
    
     
65
     
Тоби. День святого Махатмы Ганди
     
Год двадцать пятый
    
    
Утром Рен на ощупь прохладнее. Пульс окреп, и она даже может сама удержать двумя дрожащими руками чашку теплой воды. Сегодня Тоби кроме меда и соли положила туда мяту.
    
Как только Рен снова засыпает, Тоби утаскивает грязные простыни и полотенца на крышу, чтобы постирать. Она взяла с собой бинокль, и, пока белье отмокает, Тоби озирает окрестности салона.
    
Свиньи — вдали, в юго-западной части луга. Две париковцы, голубая и серебряная, тихо пасутся рядышком. Львагнцев не видно. Где-то лают собаки. Над местом погребения свиньи хлопают крыльями грифы.
    
— Пошли вон, археологи, — говорит Тоби.
    
У нее в голове какая-то легкость, почти головокружение — ей хочется шутить. Три огромные розовые бабочки порхают вокруг ее головы, приземляются на мокрые простыни. Может быть, они думают, что нашли самую большую розовую бабочку. Может, это любовь. Бабочки развернули тоненькие хоботки, лижут простыню. Значит, не любовь. А соль.
    
«Друзья мои, — говорил Адам Первый, — кое-кто утверждает, что Любовь — лишь химические процессы. Разумеется, это химические процессы: где были бы мы все без химии? Но Наука — лишь один из способов описывать мир. Другой способ описать его — это сказать: где были бы мы все без Любви?»
    
Милый Адам Первый, думает Тоби. Он, должно быть, умер. И Зеб тоже умер, что бы я там себе ни воображала. Хотя, может быть, и нет: ведь если я жива — и, что еще важней, если Рен жива, — значит, кто угодно мог выжить.
    
Она перестала слушать заводное радио много месяцев назад, потому что тишина приводила ее в отчаяние. Но то, что она никого не слышала, не значит, что там никого нет. Это один из доводов, которыми пользовался Адам Первый для доказательства существования Бога.
    
    
Тоби промывает инфицированную рану на ноге Рен и добавляет еще меду. Рен немножко поела и попила. Еще грибного эликсира, еще отвара Ивы. Тоби долго ищет и наконец находит аптечку первой помощи; там лежит тюбик мази с антибиотиками, но срок годности истек. Термометра нет. Кто заказывал эту дрянь? — думает Тоби. Ах да. Я.
    
Впрочем, опарыши все равно лучше.
    
Вечером она берет опарышей из контейнера, промывает теплой водой. Перекладывает на марлю из аптечки, накрывает другим слоем марли и пластырем прибинтовывает конверт с опарышами к ране. Они скоро проедят марлю: они знают, чего им хочется.
    
— Будет щекотно, — предупреждает она. — Но они тебе помогут. Старайся не двигать ногой.
    
— Кто они? — спрашивает Рен.
    
— Твои друзья, — говорит Тоби. — Но тебе не обязательно туда смотреть.
    
Убийственный порыв, овладевший Тоби накануне ночью, уже прошел. Она не потащит труп Рен на лужайку, на съедение свиньям и грифам. Теперь она хочет уберечь, исцелить ее. Ибо разве это не чудо, что Рен здесь? Что она пережила Безводный потоп лишь с небольшими повреждениями? Ну, с относительно небольшими. Достаточно было второму человеку — пускай слабому, больному, постоянно спящему — появиться в салоне красоты, чтобы он из дома с привидениями превратился в уютное, домашнее жилище.
    
Это я была привидением, думает Тоби.
   
   
    
     
66
     
Тоби. День святого Анри Фабра, святой Анны Аткинс, святого Тима Флэннери, святого Ичиды, святого Дэвида Судзуки, святого Питера Маттисена
     
Год двадцать пятый
    
    
Опарышам хватает трех дней, чтобы очистить рану. Тоби тщательно следит за ними: если кончится отмершая ткань, они начнут питаться живой плотью.
    
Ко второму утру жар у Рен спадает, хотя Тоби все равно продолжает давать ей грибной эликсир, на всякий случай. Рен теперь ест больше. Тоби помогает ей взобраться на крышу и сажает на скамью из пластмассы под дерево, в первых лучах утреннего солнца. Опарыши боятся света — он загоняет их в самые глубокие уголки раны, где им и следует быть.
    
На лугу ничто не движется. Из леса не доносится ни звука. Тоби пытается узнать у Рен, где та была, когда пришел потоп, и как ей удалось спастись, и как она попала сюда, и почему была одета в голубые перья; но пытается только однажды, потому что Рен начинает плакать. Она говорит только одно:
    
— Я потеряла Аманду!
    
— Ничего, — успокаивает Тоби. — Мы ее найдем.
    
На четвертое утро Тоби снимает пластырь с опарышами; рана чистая и заживает.
    
— Теперь надо вернуть тонус мышцам, — говорит Тоби.
    
Рен начинает ходить: вверх-вниз по лестнице, по коридорам. Она чуточку прибавила в весе: Тоби скормила ей последние остатки маски для лица «НоваТы — Лимонные меренги» — там куча сахара и ничего особенно ядовитого. Рен под руководством Тоби проделывает кое-какие упражнения из курса «Предотвращение кровопролития в городе», который когда-то преподавал Зеб, — «сацума», «унаги». Сконцентрируйся вокруг своей сердцевины, как Плод. Будь гибким, как Угорь. Тоби и самой нелишне было все это повторить: она совсем растренирована.
    
    
Через несколько дней Рен рассказывает свою историю — по крайней мере, частично. Она словно выплевывает сгустки слов, а в промежутках сидит, тупо глядя в одну точку. Она рассказывает, как сидела запертая в «Чешуйках» и как Аманда добралась из Висконсинской пустыни и вычислила код замка. Потом откуда ни возьмись появились Шекки, Кроз и Оутс, как в сказке, и Рен была ужасно рада — они спаслись, потому что, когда вспыхнула эпидемия, оказались в больболе. Но потом в «Чешуйки» явились три ужасных больболиста из «золотой» команды, и Рен, Аманда и мальчики убежали. Рен говорит, что предложила идти в «НоваТы», потому что Тоби могла быть еще там, и они почти добрались — они шли через лес, и тут все погасло. На этом ее рассказ начинает буксовать.
    
— Как они выглядели? У них были… — Тоби хочет сказать «особые приметы», но Рен мотает головой, показывая, что вопрос закрыт.
    
— Я должна найти Аманду, — говорит она, вытирая слезы. — Правда должна. Они ее убьют.
    
— Ну-ка вытри нос, — говорит Тоби, протягивая ей розовое полотенце для лица. — Аманда очень умная.
    
Лучше всего говорить так, словно Аманда еще жива.
    
— И очень находчивая. Она выкрутится.
    
Тоби собирается сказать, что женщин сейчас мало, а потому Аманду, конечно же, сохранят и будут раздавать строго по талонам, но решает, что лучше не надо.
    
— Ты не понимаешь, — говорит Рен и плачет еще сильнее. — Их трое, они из больбола — они настоящие нелюди. Я должна ее найти.
    
— Ну, мы ее поищем, — говорит Тоби, чтобы успокоить Рен. — Но мы не знаем, куда они… куда она могла деться.
    
— А куда бы ты пошла? — спрашивает Рен. — На их месте?
    
— Может быть, на восток, — говорит Тоби. — К морю. Где можно ловить рыбу.
    
— Мы можем туда пойти.
    
— Когда ты окрепнешь, — говорит Тоби. Им все равно придется отсюда уйти: запас еды тает на глазах.
    
— Я уже достаточно окрепла, — говорит Рен.
    
    
Тоби прочесывает огород и находит еще одну одинокую луковицу. На ближнем конце луга она выкапывает три корня лопуха и немного корней сныти — длинных белых корневищ, прародителей морковки.
    
— Как ты думаешь, ты сможешь есть кролика? — спрашивает она у Рен. — Если я его очень мелко нарежу и сварю суп?
    
— Наверное, — отвечает Рен. — Я постараюсь.
    
Сама Тоби уже почти готова переквалифицироваться в плотоядное. Конечно, звук винтовки может привлечь врагов, но если больболисты еще бродят где-то в этом лесу, они уже знают, что у нее есть ружье. Нелишне им об этом напомнить.
    
У бассейна часто бегают зеленые кролики. Тоби стреляет в одного с крыши, но, кажется, не попадает. Может, совесть сбивает ей прицел? Может, нужна цель покрупнее — олень или собака? Свиней Тоби давно не видела и овец тоже. Стоило собраться их есть, как они исчезли.
    
Тоби обнаруживает рюкзаки на полке в бывшей прачечной. Она не бывала здесь с тех пор, как перестали работать насосы, и в помещении стоит густой запах плесени. Хорошо, что рюкзаки не из хлопка, а из непроницаемой синтетики. Тоби несет их на крышу, протирает губкой и оставляет сушиться на жарком солнце. Она раскладывает все припасы на кухонном столе. Не следует брать с собой слишком тяжелый груз, иначе все, что съешь, уйдет на его переноску, говорит голос Зеба. Инструменты важнее еды. А главный инструмент — твой мозг.
    
Конечно, карабин. Патроны. Лопата — выкапывать корни. Спички. Зажигалка для барбекю, ее надолго не хватит, но раз уж есть, можно ею и воспользоваться. Перочинный нож с ножницами и пинцетом. Веревка. Две полиэтиленовые накидки на случай дождя. Заводной фонарик. Марлевые бинты. Изолента. Пластиковые контейнеры с закрывающимися крышками. Матерчатый мешок для съедобных диких растений. Котелок — готовить. Чайник Келли. Туалетная бумага — роскошь, но Тоби не в силах устоять. Две средние бутылки «зиззи-фрут» из мини-бара салона красоты: пустые калории, но все же калории. А бутылки потом можно будет использовать для воды. Ложки, металлические, две. Кружки, пластмассовые, две. Остаток крема от солнца. Последний репеллент от насекомых. Бинокль: тяжелый, но незаменимый. Ручка от щетки. Сахар. Соль. Последний мед. Последние энергетические батончики. Последние соевые гранулы. Маковый сироп. Сушеные грибы. Ангелы Смерти.
    
    
За день до ухода Тоби коротко стрижется. Теперь у нее ободранный вид — какая-то Жанна д’Арк в неудачный день, — но в рукопашной схватке за волосы очень удобно хватать, чтобы перерезать глотку, а Тоби не хочет предоставлять гипотетическому противнику лишний шанс. Она и Рен подстригает. Объясняет, что так будет прохладнее в жару.
    
— Нужно похоронить волосы, — говорит Рен. Почему-то ей неприятно на них смотреть.
    
— Может, оставим их на крыше? — предлагает Тоби. — Тогда птицы смогут вить из них гнезда.
    
Тоби не собирается тратить драгоценные калории на копание могилы для волос.
    
— А, ну хорошо, — говорит Рен. Эта идея ей вроде бы нравится.
   
   
    
     
67
     
Тоби. День святого мученика Чико Мендеса
     
Год двадцать пятый
    
    
Они покидают салон красоты незадолго до рассвета. На них розовые хлопковые тренировочные костюмы: свободные брюки и футболки с губками, сложенными для поцелуя, и подмигивающим глазом. Розовые холщовые спортивные тапочки, в которых дамы когда-то прыгали через веревочку и занимались на тренажерах. Широкополые розовые шляпы. От них пахнет «СуперД» и прогорклым кремом «СолнцуНет». В рюкзаках лежат розовые накидки с капюшонами — прикрываться от солнца, когда оно станет в зенит. Если б только все это не было такое розовое, думает Тоби. Словно младенческие распашонки или наряды для детских праздников. Совсем неподходящий цвет для искателей приключений. А уж для камуфляжа — хуже не придумаешь.
    
Тоби знает, что положение серьезное, как когда-то выражались в новостях. Конечно, это так. Но она все равно бодра, ей даже хочется хихикать. Будто навеселе. Будто они отправляются всего лишь на пикник. Должно быть, это выброс адреналина.
    
Небо на востоке светлеет; от деревьев поднимается туман. Роса блестит на кустах люмироз, отражая слабое зловещее свечение лепестков. Аромат цветущего луга пропитывает все кругом. Птицы начинают шевелиться и петь; грифы на голых ветвях расправляют крылья для просушки. Журавлин, хлопая крыльями, летит к ним с юга, парит над лужайкой, пикирует и приводняется в зацветшем бассейне.
    
Тоби приходит в голову, что она, может быть, никогда больше не увидит этот пейзаж. Удивительно, как душа цепляется за все знакомое с криком: «Мое! Мое!» Была ли Тоби счастлива во время заточения в «НоваТы»? Нет. Но теперь это ее территория; она пометила ее всю чешуйками отмершей кожи. Мышь поняла бы: это ее гнездо. «Время поет „Прощай“», как любил повторять Адам Первый.
    
Где-то лают собаки. В прошедшие месяцы Тоби иногда слышала их, но сейчас лай, кажется, приблизился. Тоби это не очень нравится. Собак сейчас некому кормить, и они, без сомнения, одичали.
    
До ухода она залезла на крышу, осмотрела поля. Ни свиней, ни париковец, ни львагнцев. Во всяком случае, не видно. Как мало я отсюда видела, думает Тоби. Луг, подъездная дорожка, бассейн, огород. Опушка леса. Ей не хочется туда идти, входить под деревья. Зеб в свое время говорил: может, природа и тупа, как мешок молотков, но она точно умнее вас.
    
Тоби мысленно обращается к лесу, ко всем свиньям и львагнцам, что в нем скрываются. Смотрите у меня, думает она. Не доводите меня до крайности. Да, я вся в розовеньком, но у меня есть карабин. И пули. Дальнобойность у него лучше, чем у пистолета-распылителя. Так что прочь с дороги, сволочи.
    
    
Территория салона и лес, который к ней относится, отделены от окружающего парка изгородью из металлической сетки и колючей проволоки под током. Хотя электричество сейчас не работает. Четыре въезда — восточный, западный, северный и южный, их соединяют извилистые дороги. Тоби планирует провести ночь в восточной сторожке. До нее не слишком далеко, и Рен сможет отдохнуть: она еще недостаточно окрепла для героических переходов. А на следующее утро они начнут постепенно пробираться к морю.
    
Рен все еще верит, что они найдут Аманду. Найдут, Тоби застрелит «золотых» больболистов из карабина, а потом Шеклтон, Крозье и Оутс появятся оттуда, где они все это время прятались. Рен еще не полностью оправилась. Она ждет, чтобы Тоби все исправила и вылечила, словно она сама еще ребенок, а Тоби — до сих пор Ева Шестая, наделенная магическими силами взрослой.
    
Они проходят мимо разбитого розового фургончика и за поворотом дороги натыкаются на две другие машины — солнцекар и джип, пожиратель мусорнефти. Судя по тому, что останки обуглены, обе машины сгорели. К запаху гари примешивается другой, ржавый и сладковатый.
    
— Не заглядывай внутрь, — говорит Тоби, когда они проходят мимо.
    
— Ничего, — говорит Рен. — Я видела много такого в плебсвиллях, когда мы пробирались сюда из «Чешуек».
    
Дальше на дороге лежит спаниель, он умер недавно. Кто-то вспорол ему живот: разбросанные загогулины кишок, вокруг жужжат мухи, грифов пока не видно. Кто бы это ни был, он наверняка сюда вернется: хищники не бросают добычу просто так. Тоби вглядывается в придорожные кусты: лианы растут почти на глазах, закрывая обзор. Какая огромная масса кудзу.
    
— Давай прибавим шагу, — говорит Тоби.
    
Но Рен не может прибавить шагу. Она устала, ее рюкзак слишком тяжел.
    
— Я, кажется, мозоль натерла, — говорит она.
    
Они останавливаются под деревом попить «зиззи-фрут». Тоби не может избавиться от мысли, что кто-то притаился в ветвях, выжидая удобного момента, чтобы прыгнуть. Умеют ли львагнцы лазить по деревьям? Тоби заставляет себя замедлить шаг, дышать глубже, не торопиться.
    
— Давай посмотрим, — говорит она Рен.
    
Мозоль еще только намечается. Тоби отрывает полосу от своей накидки и обматывает ступню Рен. Солнце стоит на десяти часах. Они надевают накидки, Тоби снова мажет лицо себе и Рен кремом от солнца и опрыскивает себя и ее репеллентом.
    
Не успевают они дойти до следующего поворота, как Рен начинает хромать.
    
— Срежем путь по лугу, — говорит Тоби. — Так ближе.
   
  
  
   
    
День святой Рейчел и всех Птиц
   
   
   
    
     
День святой Рейчел и всех Птиц
     
Год двадцать пятый
    
    
    
    О ДАРАХ СВЯТОЙ РЕЙЧЕЛ И О СВОБОДЕ ДУХА
    Говорит Адам Первый
    
Дорогие друзья, дорогие собратья-создания и собратья-смертные!
    
Сколь радостен для нас сей преображенный мир, в коем мы оказались! Да, мы испытываем некоторое… но не будем говорить «разочарование». Мусор, оставленный Безводным потопом, непривлекателен, как и любой мусор, оставленный любым другим потопом. Наш вымечтанный Эдем возникнет далеко не сразу.
    
Но какое счастье выпало нам — видеть первые, драгоценные моменты Возрождения Природы! Насколько чище стал воздух, когда человек прекратил загрязнять атмосферу! Для нас дышать этим свежеочищенным воздухом — то же, что для Птиц дышать воздухом заоблачной выси. Какую легкость, эфирность должны они ощущать, взмывая над деревьями! Ибо много лет Птицы служили символом свободы Духа, в противовес тяжелому бремени Материи. И не является ли Голубь символом Святого Духа, всепрощающего, принимающего?
    
Именно в этом Духе мы приветствуем среди нас трех собратьев-смертных, новых спутников — Мелинду, Даррена и Куилла. Они чудесным образом спаслись от Безводного потопа, ибо Провидение поместило их туда, где не было людей: Мелинду — в высокогорную клинику йоги и похудания, Даррена — в больничный изолятор, Куилла — в место одиночного заключения. Мы возносим хвалы за то, что эти трое, по-видимому, не соприкоснулись с вирусом. Хоть они и не нашей веры — или уже не нашей веры, в случае с Куиллом и Мелиндой, — они наши собратья-создания; и мы рады помочь им в эти времена тяжких испытаний.
    
Мы также благодарны за сие временное пристанище, которое, хоть и является бывшей франшизой «Благочашки», укрыло нас от палящего солнца и свирепой бури. Благодаря искусству Стюарта, в особенности его умению обращаться с зубилами, мы проникли в складское помещение, получив таким образом доступ ко многим продуктам «Благочашки»: сухому заменителю молока, ванильному сиропу, смеси моккачино и порционным пакетикам сахара, как рафинированного, так и коричневого. Вам всем известно мое мнение о продуктах из рафинированного сахара, но бывают времена, когда правила приходится слегка изменять. Поблагодарим Нуэлу, нашу непобедимую Еву Девятую, за искусство, с которым она приготовила для нас бодрящий напиток.
    
В этот день мы вспоминаем, что деятельность корпорации «Благочашка» находилась в прямом противоречии с принципами святой Рейчел. Выращенный на солнце, опрысканный пестицидами кофе этой корпорации был величайшей угрозой для пернатых Божьих Созданий в наше время, подобно тому как ДДТ был для них величайшей угрозой во времена святой Рейчел Карсон. Именно движимые духом святой Рейчел, некоторые из наиболее радикальных бывших наших единоверцев присоединились к воинственной кампании против «Благочашки». Другие группы протестовали против плохого обращения «Благочашки» с работниками на местах, а бывшие вертоградари — против ее плохого обращения с Птицами. Мы не можем согласиться с их насильственными методами, но хвалим их намерения.
    
Святая Рейчел отдала свою жизнь защите Пернатых, а следовательно, благосостоянию всей нашей Планеты. Ибо если Птицы чахнут и умирают, не указывает ли это на растущую хворь самой Жизни? Вообразите скорбь Господа, глядящего на страдания Его самых изысканных и музыкальных Созданий!
    
Святую Рейчел при жизни преследовали влиятельные химические корпорации. Они порочили и хулили ее за то, что она говорила правду, но ее дело в конце концов победило. К несчастью, кампания против «Благочашки» не была столь же успешна. Но эту проблему решили Высшие Силы: «Благочашка» не пережила Безводного потопа. Как говорит Человеческое Слово Господа в Книге Исаии, глава 34, «будет от рода в род оставаться опустелою… и завладеют ею пеликан и еж; и филин и ворон поселятся в ней… будет класть яйца и выводить детей и собирать их под тень свою; там и коршуны будут собираться один к другому».
    
И сие сбылось. В эту самую минуту, друзья мои, тропические леса восстанавливаются!
    
Воспоем же.
   
   
    
     
Господь, свои крыла раскинь
    
    
    
    
     
      
Господь, свои крыла раскинь
      
И к нам слети с небес —
      
И нам, как Голубь, принеси,
      
Господь, благую весть.
     
     
      
Явись нам Вороном затем,
      
В обличье мудреца —
      
Так в каждой птахе виден всем
      
Нам промысел Творца.
     
     
      
Вот Лебедь плавает в пруду,
      
Над ним Чеглок парит,
      
Кричит о чем-то Какаду,
      
Сова до ночи спит.
     
     
      
Над падалью кружится Гриф.
      
По замыслу Творца
      
Не тронет он того, кто жив,
      
До самого конца.
     
     
      
Укрой и нас Своим крылом
      
Помимо пташек малых —
      
Мы от Тебя защиты ждем,
      
На милость уповаем.
     
     
      
Кто Птахи Божией полет,
      
Забыв про День Седьмой,
      
По злому умыслу прервет —
      
Предстанет пред Тобой.
     
     Из «Книги гимнов вертоградаря».
     Перевод Д. Никоновой
    
   
   
    
     
68
     
Рен. День святого мученика Чико Мендеса
     
Год двадцать пятый
    
    
Мы идем по сверкающему лугу. Кругом все жужжит, словно работают тысячи крохотных вибраторов; порхают огромные розовые бабочки. Очень сильно пахнет цветущий клевер. Тоби ощупывает перед собой землю палкой от швабры. Я стараюсь смотреть, куда ставлю ноги, но земля какая-то бугристая, и я падаю, а когда смотрю вниз, там оказывается ботинок. Из него выползает куча жуков.
    
Впереди какие-то звери. Минуту назад их там не было. Может, лежали в траве, а потом встали. Я замедляю шаг, но Тоби говорит: «Не бойся, это всего лишь париковцы».
    
Я никогда не видела живую париковцу — только в Интернете. Они стоят и глядят на нас, мерно работая челюстями.
    
— А можно их погладить? — спрашиваю я.
    
Они голубые, розовые, серебряные, фиолетовые; похожи на конфеты или на облака в солнечный день. Такие мирные, дружелюбные.
    
— Не стоит. Нам нужно спешить.
    
— Они нас не боятся.
    
— А следовало бы, — говорит Тоби. — Ну же, идем.
    
Париковцы смотрят на нас. Когда мы подходим ближе, они дружно поворачиваются и медленно бредут прочь.
    
    
Сперва Тоби сказала, что нам надо к восточной сторожке. Мы идем по асфальтированной дороге, и через некоторое время Тоби говорит, что здесь, оказывается, дальше, чем она думала. У меня начинает кружиться голова, потому что жарко, особенно в накидке. Тоби говорит, что мы сейчас пойдем к деревьям на дальнем конце луга, потому что там прохладнее. Я боюсь деревьев, под ними слишком темно, но я знаю, что оставаться на лугу нельзя.
    
Под деревьями тенистее, но не прохладнее. Душно и влажно, ни ветерка, воздух густой, словно в него запихали весь окрестный кислород. Но тут хотя бы нет солнца, так что мы снимаем накидки и идем по дорожке. В лесу стоит густой запах преющего дерева, грибной запах, памятный мне еще со времен вертоградарей, когда мы ходили в парк на Неделе святого Юэлла. Лианы уже наползли на гравий дорожки, но многие плети сломаны и растоптаны, и Тоби говорит, что этим путем шел кто-то еще: только не сегодня, потому что листья на плетях завяли. Впереди слышится вороний ор. Мы доходим до ручейка с мостиком. Вода перекатывается по камням, и я вижу в ней рыбешек. На том берегу кто-то копал. Тоби стоит неподвижно, поворачивает голову, прислушивается. Потом переходит мост и смотрит на выкопанную яму.
    
— Вертоградари, — говорит она, — или кто-то такой же умный.
    
Вертоградари учили, что никогда нельзя пить из ручьев и рек, особенно возле городов; нужно выкопать яму рядом с ручьем, чтобы вода хоть немного профильтровалась. У Тоби есть пустая бутылка, которую мы выпили. Тоби наполняет ее в водяной яме так, чтобы в бутылку попадал только верхний слой воды: утонувшие червяки нам ни к чему. Впереди, на небольшой прогалине, растут кучкой грибы. Тоби говорит, что это ежовики — они когда-то были осенними грибами, когда у нас еще была осень. Мы их срываем, Тоби складывает их в полотняный мешок, который захватила с собой, и вешает снаружи рюкзака, чтобы не помялись. Мы идем дальше.
    
    
Сначала мы слышим запах и только потом видим, откуда он исходит.
    
— Не кричи, — говорит Тоби.
    
Вот над чем орали вороны.
    
— Ох, нет, — шепчу я.
    
Это Оутс. Он висит на дереве, медленно поворачиваясь. Веревка пропущена под мышки и завязана узлом на спине. Он совсем голый, если не считать носков и ботинок. Это хуже, потому что так он меньше похож на статую. Голова запрокинута назад — слишком далеко, потому что у него перерезано горло. Вороны хлопают крыльями вокруг головы — ссорятся за посадочные места. Светлые волосы слиплись. В спине зияет рана. Так выглядели тела, валявшиеся на пустырях, тела с изъятыми почками. Но эти почки украли не для пересадки.
    
— У кого-то очень острый нож, — говорит Тоби.
    
Я плачу.
    
— Они убили малыша Оутса, — говорю я. — Меня сейчас стошнит.
    
Я оседаю на землю. Сейчас мне наплевать, если я тут умру: я не хочу жить в мире, где с Оутсом могут сделать такое. Это так несправедливо. Я глотаю воздух огромными кусками и плачу так, что ничего кругом себя не вижу.
    
Тоби хватает меня за плечи, поднимает на ноги и трясет.
    
— Прекрати, — говорит она. — У нас на это нет времени. Пошли.
    
Она толкает меня перед собой по тропе.
    
— Можно, мы его хотя бы снимем? — выговариваю я наконец. — И похороним?
    
— Позже, — говорит Тоби. — Но в этом теле его больше нет. Он теперь в Духе. Ш-ш-ш, не плачь.
    
Она останавливается, обнимает меня и покачивает туда-сюда, потом снова бережно подталкивает по тропинке. Тоби говорит: нам нужно дойти до сторожки, прежде чем начнется послеобеденная гроза, а тучи уже надвигаются с юга и запада.
   
   
    
     
69
     
Тоби. День святого мученика Чико Мендеса
     
Год двадцать пятый
    
    
Тоби страшно потрясена, словно ее ударили дубинкой по голове. Такая чудовищная жестокость. Но Рен не должна видеть потрясения Тоби. Вертоградари одобряют скорбь — в разумных пределах — как часть исцеления, но сейчас для нее нет места. Грозовые тучи желто-зелены, молния свирепствует; Тоби подозревает, что будет ураган.
    
— Поторапливайся, — говорит она. — Иначе нас просто сдует.
    
Последние пятьдесят метров они бегут, взявшись за руки и наклонившись вперед, словно штурмуя ветер.
    
Сторожка построена в ретро-текс-мексиканском стиле, со скругленными линиями и розовой солнечнокожей, имитирующей штукатурку. Не хватает лишь колокольни с колоколами. По стенам уже вьется кудзу. Ворота из кованого железа распахнуты. В декоративном садике с кольцом беленых камней когда-то было выложено петуниями приветствие: «Добро пожаловать в „НоваТы“». Но сейчас приветствие заросло портулаком и осотом; на клумбе кто-то рылся. Видимо, свиньи.
    
— Там ноги, — говорит Рен. — Вон там, у ворот.
    
У нее стучат зубы; она все еще в шоке.
    
— Ноги? — повторяет Тоби.
    
Она возмущена: сколько еще неполных тел их заставят созерцать за один день? Она подходит к воротам и смотрит. Ноги не человеческие, а от париковцы — полный комплект, четыре штуки. Только голяшки, тонкая часть ноги. На них еще осталось немножко шерсти — сиреневой. Рядом валяется и голова, но не париковцы: львагнца, золотое руно свалялось, в пустых глазницах запеклась кровь. Языка тоже нет. Язык львагнца, когда-то дорогая прихоть для гурманов в ресторанах «С кровью».
    
Тоби возвращается туда, где стоит трепещущая Рен, прижав обе руки ко рту.
    
— Это от париковцы, — говорит Тоби. — Я сварю суп. Со вкусными грибами, которые мы сегодня нашли.
    
— О, я ничего не могу есть, — скорбно говорит Рен. — Он был всего лишь… он был малышом. Я его когда-то носила на руках.
    
Слезы катятся по лицу.
    
— Зачем они это сделали?
    
— Ты обязана есть, — говорит Тоби. — Это твой долг.
    
Долг перед кем? — тут же задумывается она. Тело человека — дар от Бога, и вы должны уважать этот дар, говорил Адам Первый. Но сейчас Тоби во всем этом как-то не очень уверена.
    
Дверь сторожки открыта. Тоби заглядывает через окно в комнату для посетителей с окошком регистратуры. В ней никого нет. Тоби вталкивает Рен внутрь: буря надвигается стремительно. Тоби щелкает выключателем — света нет. В комнате есть обычное пуленепробиваемое окно, неработающий сканер для документов, фотоаппараты для фотографирования сетчатки глаза и отпечатков пальцев. Стоящий здесь человек знал, что ему в спину направлены пять закрепленных на стене пистолетов-распылителей, управляемых из внутренней комнаты, где когда-то сидели, развалившись, охранники.
    
Тоби светит фонариком через окошечко в темноту внутренней комнаты. Столы, канцелярские шкафы, мусор. В углу силуэт: достаточно большой, чтобы оказаться человеком. Мертвым, спящим или — наихудший сценарий — человеком, который услышал их на подходе и притворился мешком мусора. А потом, стоит им только расслабиться, подкрадется, оскалит клыки, начнет терзать и рвать.
    
Дверь внутренней комнаты приоткрыта; Тоби принюхивается. Конечно, плесень. Что еще? Экскременты. Гниющее мясо. Другие неприятные тона. Тоби жалеет, что у нее нос не как у собаки и не умеет различать запахи.
    
Она закрывает дверь. Потом выходит наружу, несмотря на дождь и ветер, и берет из обрамления цветочного бордюра самый большой камень. Этим не остановишь сильного человека, но, может быть, получится осадить слабого или больного. Тоби вовсе не хочет, чтобы на нее сзади налетел плотоядный сверток лохмотьев.
    
— Зачем ты это? — спрашивает Рен.
    
— Так, на всякий случай, — отвечает Тоби.
    
Она не вдается в подробности. Рен и так едва держится на ногах; еще какое-нибудь ужасное открытие, и она может совсем расклеиться.
    
Буря ударяет в полную силу. Густая тьма ревет вокруг; гром долбит воздух. Во вспышках молнии лицо Рен появляется и пропадает: глаза закрыты, рот — испуганная буква «О». Рен цепляется за руку Тоби, словно вот-вот свалится с обрыва.
    
    
Кажется, что проходит очень много времени. Наконец гром начинает удаляться. Тоби выходит наружу — осмотреть ноги париковцы. По спине бегут мурашки: эти ноги ведь не сами сюда пришли и они еще свежие. Кострища поблизости нет: тот, кто убил этих зверей, готовил их где-то в другом месте. Она разглядывает срезы: тут проходил Мистер Острый Нож. Интересно, насколько далеко он ушел?
    
Она смотрит вдоль дороги, в обе стороны. Дорога усеяна листьями, сбитыми грозой. Все неподвижно. Солнце вышло снова. Поднимается пар. В отдалении кричат вороны.
    
Собственным ножом Тоби как может сдирает волосатую шкуру с одной ноги париковцы. Был бы большой тесак, она бы порубила ногу на кусочки, чтобы влезли в котелок. Наконец она кладет ногу одним концом на ступеньку сторожки, а другим на тротуар и бьет по ней большим камнем. Следующая проблема: как развести огонь. По этому лесу можно долго ходить в поисках дров и вернуться ни с чем.
    
— Мне нужно зайти в ту дверь, — говорит она.
    
— Зачем? — слабо спрашивает Рен. Она дрожит, обхватив себя руками, в пустой комнате для посетителей.
    
— Поискать топливо для костра, — говорит Тоби. — А теперь слушай. Возможно, там кто-то есть.
    
— Мертвый?
    
— Не знаю.
    
— Я больше не хочу видеть мертвецов, — капризно говорит Рен.
    
Тоби думает, что, возможно, у нее не будет особого выбора.
    
— Вот карабин, — говорит она. — Вот спусковой крючок. Стой здесь и никуда не уходи. Если из этой двери выйдет кто угодно, кроме меня, — стреляй. Смотри не застрели меня по ошибке. Ясно?
    
Если ее там пристукнут, у Рен хотя бы будет оружие.
    
— Ясно, — говорит Рен. Она неловко берет ружье. — Но мне это не нравится.
    
Это безумие, думает Тоби. Она так напугана, что выстрелит мне в спину, если я чихну. Но если я не проверю, что там в комнате, мы сегодня не будем спать, и, может быть, к утру нам перережут горло. И огня у нас не будет.
    
Тоби входит в комнату с фонариком и ручкой от швабры. На полу разбросаны бумаги и разбитые лампы. Под ногами хрустит битое стекло. Запах стал сильнее. Жужжат мухи. У Тоби встают дыбом волосы на руках, кровь шумит в голове.
    
Сверток на полу явно имеет человеческие очертания. Он покрыт каким-то отвратительным одеялом. Тоби видит купол лысой головы, пучки волос. Она тычет в одеяло палкой, не отводя луч фонарика. Стон. Тоби снова тычет, сильнее: одеяло слабо дергается. Вот появились щели глаз и рот — запекшиеся губы покрыты волдырями.
    
— Еб твою мать, — говорит этот рот. — Ты чё за ёба?
    
— Вы больны? — спрашивает Тоби.
    
— Эта сука меня подстрелила, — отвечает он. Глаза моргают от света. — Выключи эту штуку нахуй.
    
Ни из носа, ни изо рта, ни из глаз кровь не идет; можно надеяться, что чумы у него нет.
    
— Куда подстрелила? — спрашивает Тоби.
    
Это наверняка ее пуля, с того раза, на лугу. Из свертка выцарапывается рука: красно-синие вены. Он ссохся, чудовищно грязен, глаза ввалились из-за жара, но это Бланко, сомнений нет. Уж кому и знать, как не Тоби — она видела его вблизи, ближе не бывает.
    
— В ногу, — говорит он. — Загноилась. Эти сволочи меня бросили.
    
— Двое? — спрашивает Тоби. — С ними была женщина?
    
Она старается, чтобы голос не дрожал.
    
— Дай попить, — говорит Бланко.
    
В углу, рядом с его головой, валяется пустая бутылка. Две бутылки, три. Обглоданные ребра: сиреневая париковца?
    
— Кто там еще с тобой? — скрипит он. Дышать ему трудно. — Другие сучки. Я слышал.
    
— Покажите ногу, — говорит Тоби. — Вдруг я смогу помочь.
    
Может, он притворяется. Этот трюк стар как мир.
    
— Я умираю, нахуй, — говорит Бланко. — Выключи свет!
    
Тоби видит, как различные планы действий проходят у него под черепом, отражаясь на лбу разной степенью хмурости. Узнал ли он ее? Попытается ли атаковать?
    
— Снимите одеяло, — говорит Тоби, — и тогда я принесу вам воды.
    
— Сама сними, — хрипит Бланко.
    
— Нет, — говорит Тоби. — Если вам не нужна помощь, я вас тут запру.
    
— Замок сломан, — говорит он. — Тощая сука, бля! Дай воды!
    
Тоби улавливает другой запах: может, с ним еще и что другое не так, но он разлагается.
    
— У меня есть «зиззи-фрут», — говорит она. — Это лучше воды.
    
Она, пятясь, выходит в дверь и закрывает ее за собой, но Рен успевает разглядеть.
    
— Это он, — шепчет она. — Третий, самый ужасный!
    
— Дыши глубже, — говорит Тоби. — Ты в полной безопасности. У тебя есть ружье, а у него нет. Главное, не своди прицел с двери.
    
Тоби роется в рюкзаке, находит оставшуюся бутылку «зиззи-фрут», выпивает четверть теплой, сладкой, пузырящейся жидкости: у хорошего хозяина ничего не пропадает. Затем Тоби доливает бутылку настоем Мака и для ровного счета щедро добавляет порошка из мухоморов. Белые Ангелы Смерти, исполнители темных желаний. Если приходится выбирать из двух зол, выбирай наименьшее, сказал бы Зеб.
    
Тоби пихает дверь ручкой от щетки и светит туда фонариком. И верно, Бланко ползет по полу, оскалившись от усилий. В одной руке у него нож: скорее всего, Бланко надеялся подобраться поближе к двери и схватить Тоби за ноги, когда она войдет. И забрать ее с собой или использовать как разменную фишку, чтобы захватить Рен.
    
Бешеные псы кусаются. Какого тебе еще подтверждения?
    
— Вот, держи, — говорит она.
    
Катит бутылку в его сторону. Нож падает со звоном, Бланко хватает бутылку, отворачивает пробку дрожащими руками и жадно пьет. Тоби ждет, чтобы убедиться, что он выпил все.
    
— Теперь тебе станет лучше, — мягко говорит она. И закрывает дверь.
    
— Он оттуда выйдет! — говорит Рен. Лицо у нее пепельное.
    
— Если выйдет, мы его застрелим, — отвечает Тоби. — Я дала ему болеутоляющих, чтобы он успокоился.
    
Она произносит про себя слова извинения и отпущения, какие произнесла бы по раздавленному жуку.
    
Она ждет, пока подействует Мак, и снова входит в комнату. Бланко тяжело храпит; если его не прикончит Мак, то прикончат Ангелы Смерти. Она поднимает одеяло: левое бедро — жуткая мешанина разлагающихся тряпок и гниющей плоти, все преет вместе. Тоби изо всех сил сдерживает тошноту.
    
Она обходит комнату в поисках горючих материалов и собирает сколько может унести — бумаги, остатки разломанного стула, стопку компакт-дисков. В сторожке есть второй этаж, но Бланко закрывает проход к месту, где должна быть лестница, а Тоби еще не готова так близко к нему подходить. Она ищет сухие ветки под деревьями. С помощью зажигалки для барбекю, бумаги и компакт-дисков ей наконец удается развести огонь. Она варит бульон из ноги париковцы, добавляет грибы и портулак, который нарвала на цветочной клумбе; они едят, сидя в дыму костра — из-за москитов.
    
    
Спят они на плоской крыше, куда забрались по дереву. Рюкзаки они тоже втаскивают наверх, и три оставшиеся ноги париковцы, чтобы никто не украл их ночью. Крыша покрыта гравием и к тому же мокрая; они подстилают полиэтиленовые накидки. Звезды ярче яркого; луна невидима. Перед тем как заснуть, Рен шепчет:
    
— А если он проснется?
    
— Уже не проснется, — отвечает Тоби.
    
— Ох, — едва слышно говорит Рен.
    
Что это — восхищение подвигом Тоби, благоговение пред ликом смерти? Он бы все равно не выжил, говорит себе Тоби, с ногой в таком состоянии. Такое лечить — только зря переводить опарышей. Но все же Тоби только что убила человека. Или совершила акт милосердия — по крайней мере, перед смертью он не мучился жаждой.
    
Не обманывай себя, детка, говорит голос Зеба у нее в голове. Ты хотела ему отомстить.
    
— Да отыдет его Дух с миром, — говорит Тоби вслух. Какой бы у него там ни был дух, у свиньи ебучей.
   
   
    
     
70
     
Тоби. День святой Рейчел и всех Птиц
     
Год двадцать пятый
    
    
Тоби просыпается прямо перед рассветом. Где-то поблизости кричит львагнец — странный жалобный рев. Лают собаки. Тоби двигает руками, потом ногами: она застыла, как блок цемента. Сырость тумана проникает до мозга костей.
    
Всходит солнце — жаркая роза поднимается из персиковых облаков. Листья нависших деревьев покрыты крохотными каплями, сияющими в крепнущем розовом свете. Все кажется свежим, словно только что создано: камни на плоской крыше, деревья, паутина, протянутая меж ветвями. Спящая Рен сияет, словно посеребренная. Капюшон розовой накидки окружает овал лица, туман усыпал крохотными шариками влаги длинные ресницы, и Рен кажется хрупким созданием из иного мира, девушкой из снега.
    
Солнечный луч ударяет прямо в Рен, и она открывает глаза.
    
— О черт, о черт, — говорит она. — Я опоздала! Сколько времени?
    
— Ты пока что никуда не опоздала, — говорит Тоби, и обе почему-то смеются.
    
    
Тоби проводит рекогносцировку с помощью бинокля. На востоке, куда они собираются идти, не заметно никакого движения, а вот к западу — стая свиней, самая большая, какую Тоби видела до сих пор: шесть взрослых, двое поросят. Они вытянулись вдоль дороги, словно круглые бусины телесного цвета в ожерелье: пятачки опущены, свиньи нюхают землю, будто выслеживают кого-то.
    
За нами следят, думает Тоби. Может, это те же самые свиньи: затаившие злобу, похоронившие своего товарища. Она встает, машет карабином в воздухе, кричит:
    
— Уходите! Пошли вон!
    
Сначала свиньи только пялятся на нее, но стоит ей снять карабин с плеча и прицелиться, они убегают в лес.
    
— Надо же, они как будто знают, что такое ружье, — замечает Рен.
    
Сегодня утром ей явно лучше. Она немного окрепла.
    
— Знают, не сомневайся, — отвечает Тоби.
    
Они по дереву слезают с крыши, и Тоби ставит чайник Келли. Кругом вроде бы никого нет, но ей не хочется рисковать, разводя костер. Она боится, что дым кто-нибудь учует. Зеб учил: животные бегут от огня, люди — к огню.
    
Вода вскипела, Тоби заваривает чай. Потом ошпаривает собранный портулак. Эта еда согреет их на первом переходе. Потом можно будет сварить еще супа из оставшихся трех ног париковцы.
    
Перед уходом Тоби заглядывает в комнату охраны. Бланко уже остыл; воняет еще сильнее, если такое вообще возможно. Тоби закатывает его на одеяло и выволакивает наружу, на раскопанную клумбу. Потом находит на полу нож — там, где Бланко его уронил. Нож острый как бритва. Тоби разрезает перед вонючей рубашки. Белое, словно рыбье, волосатое брюхо. Чтобы поставить точку, надо бы и брюхо вспороть — грифы спасибо скажут, — но Тоби помнит тошнотворный запах потрохов дохлого кабана. Свиньи позаботятся о Бланко. Может, даже примут его как искупительное приношение — простят ее за то, что убила их собрата. Нож Тоби бросает среди цветов. Хорошее орудие, но с плохой кармой.
    
Они выходят за ворота, и Тоби пихает створку из кованого железа, чтобы закрыть ее. Замок сломан, и Тоби завязывает ворота куском своей веревки. Если свиньи решат устроить погоню, ворота их не остановят — они могут сделать подкоп, — но хотя бы задержат.
    
Тоби и Рен оказываются за пределами территории «НоваТы». Они идут по дороге, обочины которой заросли сорняками. Дорога ведет через Парк Наследия. Они выходят на поляну, где стоят столы для пикников; лианы кудзу уже карабкаются на бочки для мусора и железные жаровни, на столы и скамьи. Бабочки порхают и пикируют в солнечном свете, который становится жарче с каждой минутой.
    
Тоби оглядывается вокруг: вниз по склону, на восток, должно быть побережье, а за ним море. К юго-западу — Дендрарий, а в нем ручей, где когда-то дети вертоградарей запускали миниатюрные ковчеги. С этой дорогой должна скоро слиться дорога, ведущая в Место-под-солнцем. Где-то здесь они когда-то похоронили Пилар: точно, вот ее куст бузины, уже довольно высокий, и цветет. Вокруг него жужжат пчелы.
    
Милая наша Пилар, думает Тоби. Будь ты жива сегодня, ты бы сказала нам что-нибудь мудрое. Что именно?
    
    
Впереди слышится блеяние, и по склону на дорогу вскарабкиваются пять… нет, девять… нет, четырнадцать париковец. Серебряные, синие, лиловые. Одна красная с волосами, заплетенными во множество косичек. А за овцами — мужчина. В белой простыне, подпоясанный веревкой. Совершенно библейская картина; у него даже посох есть, наверняка для того, чтобы подгонять овец. Увидев Рен и Тоби, он останавливается, поворачивается к ним и молча смотрит. На нем темные очки; и еще у него есть пистолет-распылитель. Дуло небрежно опущено, но расчет явно на то, чтобы пистолет увидели. Солнце бьет мужчине в спину.
    
Тоби стоит неподвижно, руки и скальп у нее чешутся. Может, это один из тех больболистов? Он из нее решето сделает, не успеет она и винтовку на него направить; солнце — в его пользу.
    
— Это Кроз! — кричит Рен.
    
Она бежит к нему, протягивая руки, и Тоби остается только надеяться, что Рен не ошиблась. Похоже, что нет, потому что мужчина позволяет себя обнять. Он роняет пистолет-распылитель и посох и крепко обнимает Рен, а овцы вокруг мирно щиплют траву.
   
   
    
     
71
     
Рен. День святой Рейчел и всех Птиц
     
Год двадцать пятый
    
    
— Кроз! — говорю я. — Не может быть! Я думала, ты умер!
    
Я говорю прямо в его простыню, в которую вжато мое лицо, потому что мы очень крепко обнимаемся. Он молчит — может быть, плачет, — так что я говорю: «Наверное, ты тоже думал, что я умерла» — и чувствую, что он кивает.
    
Я отпускаю его, и мы смотрим друг на друга. Он пытается ухмыльнуться.
    
— Где ты взял простыню? — спрашиваю я.
    
— Кругом куча кроватей, — отвечает он. — Это лучше, чем штаны, — гораздо прохладнее. Ты не видала Оутса?
    
В голосе звучит беспокойство.
    
Я не знаю, что сказать. Я не хочу портить нашу встречу такой ужасной новостью. Бедный Оутс, висит на дереве с перерезанным горлом и без почек. Но я гляжу Крозу в лицо и понимаю, что ошиблась: он беспокоится обо мне, потому что уже знает, что случилось с Оутсом. Они с Шекки шли по тропе впереди нас. Наверняка, услышав мой крик, они спрятались. Потом они, видимо, слышали еще крики — много разных криков. Потом, позже — потому что они, конечно, вернулись на то место посмотреть, — они должны были услышать ворон.
    
Если я скажу, что нет, он, скорее всего, станет притворяться, что Оутс еще жив, — чтобы меня не расстраивать.
    
— Да, — говорю я. — Мы его видели. Ужасно жалко.
    
Кроз смотрит в землю. Я думаю, как бы поменять тему.
    
Вокруг нас париковцы жуют траву, и я спрашиваю:
    
— Это твои овцы?
    
— Да, мы стали их пасти, — отвечает он. — Мы их вроде как приручили. Но они все время убегают.
    
Я хочу спросить, кто это «мы», но тут к нам подходит Тоби, и я говорю:
    
— Это Тоби, помнишь ее?
    
— Не может быть! Тоби, из вертоградарей?
    
Тоби сухо, едва заметно кивает ему, как она умеет, и говорит:
    
— Крозье, ты определенно вырос.
    
Как будто мы на встрече выпускников. Тоби очень трудно выбить из колеи. Она протягивает руку, и Кроз ее пожимает. Ужасно странная картина: Кроз в простыне, как Иисус какой-нибудь, — правда, у него борода не такая волнистая, — и мы с Тоби в розовых одеяниях с подмигивающими глазами и сложенными для поцелуя губками, а у Тоби еще и три фиолетовые ноги торчат из рюкзака.
    
— Где Аманда? — спрашивает он.
    
— Она жива, — слишком быстро отвечаю я. — Я точно знаю, что жива.
    
Они с Тоби переглядываются у меня над головой, словно не хотят говорить, что мой любимый кролик попал под машину.
    
— А что Шеклтон? — спрашиваю я, и Кроз говорит:
    
— Жив-здоров. Пошли домой.
    
— Куда? — спрашивает Тоби.
    
— В саманный домик. Где раньше устраивали рынок «Древо жизни». Помнишь, Рен? Это не так уж далеко.
    
Овцы уже сами идут туда. Они, кажется, знают дорогу. Мы идем за ними.
    
    
Солнце уже так жарит, что мы с Тоби чуть не сварились в своих накидках. Кроз накинул на голову край простыни, и, похоже, ему гораздо прохладнее, чем мне.
    
К полудню мы приходим в когдатошний сквер «Древа жизни». Пластмассовых качелей больше нет, но саманный домик остался прежним — даже граффити и надписи, сделанные когда-то плебратвой, на месте. Но домик достроили. Он обнесен забором из шестов, досок, проволок и кучи изоленты. Кроз открывает ворота, овцы входят и цепочкой направляются в загон во дворе.
    
— Я привел овец! — кричит Кроз.
    
Из дома выходит мужчина с распылителем, а потом еще двое мужчин. Потом четыре женщины: две молодые, одна чуть постарше и одна намного старше — может быть, ровесница Тоби. Они одеты не как вертоградари, но их одежду нельзя назвать новой или слишком яркой. Двое мужчин — в простынях, на третьем брюки с отрезанными штанинами и рубаха. Женщины — в одеяниях до пят вроде наших накидок.
    
Они смотрят на нас: не дружелюбно, а беспокойно. Кроз представляет нас.
    
— Ты уверен, что они не заразные? — спрашивает первый мужчина, у которого распылитель.
    
— На сто процентов, — говорит Кроз. — Они все время были в изоляции.
    
Он смотрит на нас, ожидая подтверждения, и Тоби кивает.
    
— Они друзья Зеба, — добавляет Кроз. — Тоби и Рен.
    
Потом, уже нам, объясняет:
    
— Это — Беззумный Аддам.
    
— То, что от него осталось, — поправляет мужчина пониже ростом.
    
Он представляется: он сам — Нарвал, а остальные — Белоклювый Дятел, Дюгонь и Колибри. Женщины — Голубянка, Американская Лисица, Белая Осока и Майна. Обходится без рукопожатий — эти люди все еще не доверяют нам и нашим микробам.
    
— Беззумный Аддам, — говорит Тоби. — Приятно познакомиться. Я немного следила по Сети за вашей работой.
    
— А как вы попадали на сайт? — спрашивает Белоклювый Дятел. — В чат?
    
Он так смотрит на ее древний карабин, словно тот сделан из золота.
    
— Я была Рогатой Камышницей, — говорит Тоби.
    
Они переглядываются.
    
— Так это вы! — восклицает Голубянка. — Это вы Рогатая Камышница! Таинственная незнакомка!
    
Она смеется.
    
— Зеб нам так и не рассказал, кто вы. Мы думали, какая-нибудь знойная красотка из его бывших.
    
Тоби натянуто улыбается.
    
— Правда, он сказал, что вам можно доверять, — говорит Майна. — Настаивал на этом.
    
— Зеб? — произносит Тоби, словно сама с собой говорит.
    
Я знаю, она хочет спросить, жив ли он, но боится.
    
— С Беззумным Аддамом была веселуха, — говорит Нарвал. — Пока нас не поймали.
    
— Нас «мобилизовала», как они выражались, эта чертова «Омоложизнь», — говорит Белая Осока, самая молодая из женщин. — Коростель, черт бы его побрал.
    
Она смуглая, но говорит с британским акцентом, так что у нее получается «Коостель». Когда Тоби сказала им, что она на самом деле кто-то другой, они стали заметно дружелюбнее.
    
Я совсем запуталась. Я гляжу на Кроза, и он объясняет:
    
— Это то, что мы делали, биосопротивление. За что нас посадили в больбол. А это ученые, которых они схватили. Помнишь, я тебе рассказывал? В «Чешуйках»?
    
— А! — говорю я. — Но мне все еще не ясно. Почему «Омоложизнь» захватила этих ученых? Может, их похитили как ценные мозги, наподобие моего отца?
    
— У нас сегодня гости были, — говорит Белоклювый Дятел Крозу. — После того, как ты ушел за овцами. Два мужика с женщиной, пистолетом-распылителем и дохлым скунотом.
    
— Да неужели? — говорит Кроз. — Вот это номер!
    
— Сказали, что они из больбола, как будто мы их должны были зауважать, — говорит Дюгонь. — Предложили обмен: женщину на батареи для пистолета-распылителя и мясо париковцы. Женщину и скунота.
    
— Я знаю, это они сперли нашу фиолетовую париковцу, — говорит Кроз. — Тоби нашла ноги.
    
— Скунот! С какой стати нам меняться на скунота? — возмущается Белая Осока. — Мы не голодаем!
    
— Надо было их пристрелить, — говорит Дюгонь. — Но они все время прикрывались женщиной.
    
— Как она была одета? — спрашиваю я, но они не обращают внимания.
    
— Мы сказали, что меняться не будем, — говорит Белоклювый Дятел. — Женщину, конечно, жалко, но они очень уж хотели заполучить батареи, а это значит, что у них заряды на исходе. Так что мы с ними чуть позже разберемся.
    
— Это Аманда, — говорю я.
    
Они могли ее спасти. Хотя я их не виню: нельзя давать батареи для пистолета людям, которые тебя же и застрелят.
    
— Так что с Амандой? — спрашиваю я. — Ведь мы же должны пойти и спасти ее!
    
— Да… теперь надо собрать всех снова, раз потоп уже кончился, — соглашается Кроз. — Как мы всегда говорили.
    
Он меня поддерживает.
    
— Тогда мы сможем, ну ты знаешь, восстановить человеческий род, — говорю я. Я знаю, что это звучит глупо, но мне больше ничего не приходит в голову. — Аманда нам будет очень полезна — она все хорошо умеет делать.
    
Но они только печально улыбаются мне, словно знают, что это безнадежно.
    
Кроз берет меня за руку и уводит.
    
— Ты это серьезно? — спрашивает он. — Насчет человеческого рода?
    
Он улыбается.
    
— Тогда тебе придется рожать детей.
    
— Может быть, не прямо сейчас, — отвечаю я.
    
— Пойдем, — говорит он. — Я покажу тебе сад.
    
У них отдельная кухня во дворе, несколько портативных фиолет-биолетов в углу и солнечные батареи, которые они сейчас монтируют. Нужных частей полно в плебсвиллях, хотя приходится остерегаться падающих зданий.
    
За домом — огород, хотя они еще мало что успели посадить.
    
— На нас нападают свиньи, — говорит Кроз. — Они роют ходы под забором. Мы застрелили одну, так что, может быть, другие теперь поостерегутся. Зеб говорит, что это суперсвиньи — генная модификация с мозговой тканью человека.
    
— Зеб? — повторяю я. — Он жив?
    
У меня вдруг начинает кружиться голова. Все эти люди, восставшие из мертвых, — уму непостижимо.
    
— А то, — говорит Кроз. — Ты чего?
    
Он меня обнимает, чтобы я вдруг не упала.
   
   
    
     
72
     
Тоби. День святой Рейчел и всех Птиц
     
Год двадцать пятый
    
    
Рен и Крозье убрели за саманный домик. Ничего страшного, думает Тоби. Дело молодое. Она рассказывает Белоклювому Дятлу про третьего больболиста — Бланко. Белоклювый Дятел внимательно слушает.
    
— Чума? — спрашивает он.
    
Тоби объясняет про инфицированное пулевое ранение. Про Мак и Ангелов Смерти она ничего не говорит.
    
Пока они разговаривают, из-за угла выходит еще одна женщина.
    
— Здравствуй, Тоби, — говорит она.
    
Это Ребекка. Она стала старше, немного ссохлась, но это несомненно она. Во плоти. Она берет Тоби за плечи.
    
— Миленькая, ты совсем худая, — говорит она. — Ну ничего. У нас есть бекон. Мы тебя живо откормим.
    
Понятие бекона в данный момент не укладывается у Тоби в голове.
    
— Ребекка, — произносит она. И хочет добавить: «Почему ты жива?» Но этот вопрос становится все более бессмысленным. Почему кто бы то ни было остался в живых? Так что она говорит только: — Замечательно.
    
— Зеб был уверен, что ты выберешься. Он все время это говорил. Ну-ка улыбнись!
    
Тоби очень не нравится слово «говорил» в прошедшем времени. От него разит смертным одром.
    
— А когда он это говорил?
    
— Ой, да он, почитай, каждый день это повторяет. Ну-ка пойдем на кухню, я тебе дам чего-нибудь поесть. Расскажешь мне, где была.
    
Значит, Зеб жив, думает Тоби. Теперь, когда это точно, ей кажется, что она всегда это знала. Но все же она продолжает сомневаться — не поверит, пока не увидит. Пока не потрогает.
    
Они пьют кофе — жареные корни одуванчика, гордо объясняет Ребекка — и едят запеченные корни лопуха с пряной зеленью и куском… не может быть — неужели это холодная свинина?
    
— Эти свиньи жутко наглые, — говорит Ребекка. — Умные головы дуракам достались.
    
Она с вызовом смотрит на Тоби.
    
— Голод не тетка, — продолжает она. — Мы хотя бы знаем, что это — в отличие от секрет-бургеров.
    
— Очень вкусно, — честно говорит Тоби.
    
После перекуса Тоби отдает Ребекке три ноги париковцы. Они уже не очень свежие, но Ребекка говорит, что на бульон сгодятся. Ребекка и Тоби погружаются в историю. Тоби вкратце рассказывает про свою жизнь в «НоваТы» и появление Рен; Ребекка — про то, как она под прикрытием фальшивой личности продавала страховки в охраняемых поселках на западе страны, заодно распространяя биоформы, изобретенные Беззумным Аддамом. И про то, как она вскочила в последний скоростной поезд, идущий на восток, — это было рискованно, куча пассажиров уже кашляла, но Ребекка надела респиратор и перчатки, а потом законопатилась в «Велнесс-клинике» с Зебом и Катуро.
    
— В нашей прежней комнате для совещаний, помнишь? И Арарат, который мы там создавали, сохранился.
    
— А Катуро как поживает? — спрашивает Тоби.
    
— Отлично. У него был какой-то вирус, но не тот, не чума. Он уже выздоровел. Они с Зебом, Шекки и Черным Носорогом сейчас ушли на поиски. Они ищут Адама Первого и всех остальных. Зеб говорит, если кто и смог выбраться, так это они.
    
— Правда? Думаешь, у них есть шанс? — спрашивает Тоби.
    
На самом деле она хочет спросить: «А меня он искал?» Скорее всего, нет. Наверняка решил, что она сама выкрутится. И ведь выкрутилась, правда же?
    
— Мы слушали круглые сутки на заводном коротковолновом приемнике и передавали сигналы тоже. Пару дней назад наконец-то получили ответ, — говорит Ребекка.
    
— Это был он? — Тоби уже всему готова поверить. — Адам Первый?
    
— Мы только один голос услышали. И он только повторял: я здесь, я здесь.
    
— Будем надеяться, — говорит Тоби.
    
И она действительно надеется. Во всяком случае, очень хочет надеяться.
    
    
Снаружи доносится собачий лай и какофония воплей.
    
— Черт! Опять собаки напали, — говорит Ребекка. — Ну-ка давай туда с ружьем.
    
Беззумные Аддамы с распылителями уже у ограды. Собаки, большие и маленькие, штук пятнадцать, несутся к ним, виляя хвостами. Люди начинают стрелять. Тоби не успевает вскинуть карабин, как семь псов уже мертвы, а остальные убежали.
    
— Это генные сплайсы из института Уотсона-Крика, — говорит Белоклювый Дятел. — Не настоящие собаки, у них только вид такой. Вырвут глотку и глазом не моргнут. Их использовали в тюремных рвах и всяком таком — их ведь не хакнешь в отличие от системы сигнализации. Но они вырвались на волю во время потопа.
    
— А они размножаются? — спрашивает Тоби. Придется ли отражать нападения этих несобак, волну за волной, или их немного?
    
— Одному Богу известно, — говорит Белоклювый Дятел.
    
Голубянка и Белая Осока выходят проверить, мертвы ли собаки. Затем Майна, Американская Лисица, Ребекка и Тоби присоединяются к ним, и они все вместе обдирают и разделывают туши. Мужчины с пистолетами стоят наготове, на случай если собаки вернутся. Руки Тоби быстро вспоминают нужные движения — память давних дней. И запах тот же. Запах детства.
    
Шкуры собак откладывают, мясо режут и отправляют в кастрюлю. Тоби подташнивает. Но помимо этого ей очень хочется есть.
   
   
    
     
73
     
Рен. День святой Рейчел и всех Птиц
     
Год двадцать пятый
    
    
Я спрашиваю Кроза, не пойти ли мне помочь обдирать собак. Но Кроз отвечает, что там уже достаточно народу, а у меня усталый вид, так что, может, я хочу пойти в дом и прилечь у него на кровати? В комнате прохладно и знакомо пахнет саманным домиком, так что я ощущаю себя в безопасности. Кровать оказывается просто возвышением на полу, но она покрыта шкурой серебряной париковцы и простыней. Кроз говорит: «Приятных снов» — и уходит, а я снимаю накидку «НоваТы» и брюки, потому что уже очень жарко, а руно париковцы ужасно мягкое и шелковистое, и засыпаю.
    
Меня будит послеобеденная гроза, и я обнаруживаю, что Кроз свернулся рядом. Я вижу, что он обеспокоен и печален, и поворачиваюсь к нему, и мы начинаем обниматься, и он хочет заняться сексом. Но я вдруг понимаю, что не хочу заниматься сексом с человеком, которого не люблю, а я никого так по-настоящему и не любила после Джимми, и, уж конечно, не в «Чешуйках», где все было понарошку и я только исполняла фантазии разных извращенцев.
    
И еще у меня внутри есть темное пятно, словно мне в мозги пролили чернила, — и в этом месте я не могу думать про секс. Там колючие кусты и что-то про Аманду, и я не хочу там быть. Поэтому я говорю: «Потом, попозже». И Кроз понимает, хотя раньше он был какой-то примитивный, так что мы только лежим обнявшись и разговариваем.
    
Он полон планов. Они построят то и это, избавятся от свиней или даже приручат их. Когда оба больболиста будут убиты — он лично об этом позаботится, — он возьмет меня, и Аманду, и Шекки тоже, и мы пойдем на пляж и будем ловить рыбу. А Беззумные Аддамы — Дятел, Осока, Майна, Носорог и все остальные — ужасно умные, так что мигом наладят связь.
    
— А с кем мы будем связываться? — спрашиваю я.
    
Кроз говорит, что должны быть другие выжившие. Потом рассказывает мне про Беззумных Аддамов — как они работали с Зебом, но ККБ их выследила через Беззумного Аддама по кличке Коростель, и они оказались рабами умственного труда в каком-то месте, которое называлось «купол проекта „Пародиз“». Им предложили выбор: либо это, либо расстрел из распылителей, так что они согласились работать на корпорацию. Потом, когда пришел потоп и охрана исчезла, они отключили сигнализацию и вышли, но это им было не очень трудно, потому что они все мозговитые.
    
Что-то из этого он мне уже рассказывал, но не упоминал ни «Пародиз», ни Коростеля.
    
— Погоди, — говорю я. — Значит, этим они и занимались в куполе? Бессмертием?
    
— Да, — говорит Кроз. — Они все помогали Коростелю с этим грандиозным экспериментом. Какой-то совершенно прекрасный человеческий генотип, который может жить вечно. Еще они сделали большую часть работы над «НегойПлюс», но им самим было запрещено ее принимать. Не то чтобы они сильно хотели: да, секс от нее получался просто улетный, но были и побочные эффекты, такие как смерть.
    
— От нее и началась пандемическая чума, — говорит Кроз. — Они сказали, что Коростель велел им засунуть ее в эти суперсекс-таблетки.
    
Я еще раз понимаю, как мне повезло, что я сидела в «липкой зоне», потому что я могла втайне съесть эту таблетку, хотя Мордис и запрещал «чешуйкам» принимать колеса. Про «НегуПлюс» рассказывали просто потрясающие вещи, словно с ней человек попадал куда-то в другую реальность.
    
— Кому такое могло в голову прийти? — спрашиваю я. — Отравленная секс-таблетка?
    
Это точно был Гленн, больше некому. Именно об этом он рассказывал в «Чешуйках» большим боссам из «Омоложизни». Про яд он, конечно, ничего не говорил. Я помню имена, Орикс и Коростель. Я думала, это просто любовные прозвища, придуманные Гленном и его главной дыркой. Многие люди во время секса называют друг друга именами разных зверей. Жеребец, Пантера, Тигр, Киска или Песик. Значит, это были не интимные клички, а кодовые имена. А может, и то и другое.
    
На долю секунды мне хочется рассказать обо всем Крозу. О том, что я хорошо знаю этого Коростеля по прошлой жизни. Но тогда придется объяснять, чем я занималась в «Чешуйках». Не только про танцы на трапеции, не только про то, как Гленн нас нанимал мурлыкать и петь, как птицы, но и про другое, про то, что творилось в комнате с перистым потолком. Крозу не захочется про это знать: мужчины не любят слышать, как другие мужчины делали с тобой что-то такое, что они сами хотели бы сделать.
    
Так что я вместо этого спрашиваю:
    
— А что же эти модифицированные люди? Идеальные? Их правда сделали?
    
Гленн всегда хотел, чтобы все было как можно более идеально.
    
— Да, сделали, — говорит Кроз, словно в этом нет ничего особенного и новых людей делают каждый день.
    
— Наверное, они умерли вместе со всеми?
    
— He-а. Они живут там, на побережье. Они ходят голые, питаются листьями и мурлычут, как кошки. Это далековато от моего идеала. Мой идеал больше похож на тебя!
    
Он смеется. Я пропускаю последние слова мимо ушей.
    
— Ты все сочиняешь, — говорю я.
    
— Нет, честное слово. У них, когда встают, становятся такие огромные… и синие. И тогда они устраивают групповушку с ихними синезадыми женщинами. Круто!
    
— Ты шутишь, верно?
    
— Вот только разберемся с больболистами, сама увидишь, — говорит Кроз. — Но мне придется пойти с тобой. Там живет еще один мужик — спит на дереве, разговаривает сам с собой. Он чокнутый, как мартовский заяц, при всем моем уважении к зайцам. Мы его не трогаем — вдруг он заразный. Я пойду с тобой, чтобы он тебя не напугал.
    
— Спасибо, — говорю я. — А этот Коростель из проекта «Пародиз», как он выглядел?
    
— Я его не видел. И никто не рассказывал, какой он из себя.
    
— А у него не было друга? В этом проекте, в куполе?
    
Когда Гленн притащил Джимми в «Чешуйки», они точно работали вместе.
    
— Носорог говорил, что у Гленна плохо с друзьями. Но да, у него был какой-то приятель и еще девушка — они двое вроде бы маркетингом занимались. Носорог рассказывал, что тот парень был сплошной перевод кислорода. Все время пил и рассказывал дурацкие анекдоты.
    
Точно, это Джимми.
    
— А он выбрался? Из купола? С этими синими людьми?
    
— А я почем знаю? Да и кого это чешет?
    
Меня. Я хочу, чтобы Джимми был жив.
    
— Как это грубо, — говорю я.