1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Он хотел догнать Атрейо и Фалькора любой ценой, даже если придется загнать это железное чудовище!
   
Он жаждал мести! В этот час он был бы уже у цели своих желаний, но
   
Атрейо не допустил этого. Бастиан не стал Императором Фантазии. За это Атрейо ещё дорого поплатится!
   
Бастиан всё безжалостнее гнал свою металлическую лошадь. Суставы её всё громче скрипели и визжали, но она подчинялась воле всадника, ускоряя бешеный галоп.
   
Много часов длилась эта дикая скачка, а ночной мрак всё не рассеивался. Перед глазами Бастиана снова и снова вставала объятая пламенем Башня Слоновой Кости, и он вновь и вновь переживал тот момент, когда Атрейо приставил меч к его груди, пока у него впервые не возник вопрос: почему Атрейо медлил? Почему после всего, что произошло, не решился его ранить, чтобы силой отнять АУРИН? И тут Бастиану вспомнилась рана, которую он нанес Атрейо, и его последний взгляд, когда он отшатнулся назад и сорвался вниз.
   
Бастиан вложилЗиканду, которым до этой минуты он всё ещё размахивал, в заржавленные ножны.
   
Забрезжил рассвет, и постепенно он смог разглядеть, где находится. Конь из металла мчался по вересковой пустоши. Темные очертания кустов можжевельника казались большими неподвижными группами монахов в капюшонах или волшебников в остроконечных колпаках. Между ними беспорядочно лежали каменные глыбы.
   
И тут скакун из металла, летевший диким галопом, совершенно неожиданно развалился на части.
   
От силы удара при падении Бастиан потерял сознание. Когда он наконец пришел в себя и поднялся, потирая ушибленные места, то увидел, что находится в невысоких зарослях можжевельника. Он выбрался. Снаружи на большом расстоянии вокруг были разбросаны похожие на скорлупу осколки коня, который взорвался, словно конная статуя.
   
Бастиан встал, накинул на плечи свой черный плащ и без цели побрел вперед, навстречу светлеющему небу.
   
Но в кустарнике остался лежать блестящий предмет, который он обронил: это был пояс Геммай. Бастиан не заметил своей утраты и потом никогда уже о ней не вспоминал. Иллуан напрасно спас пояс из пламени.
   
Пару дней спустя Геммай нашла одна сорока, которая понятия не имела, что это за блестяшка. Она отнесла пояс в своё гнездо. Но тут начинается другая история, которая должна быть рассказана в другой раз.
   
Около полудня Бастиан подошел к высокому земляному валу, пересекавшему пустошь. Он вскарабкался наверх. Перед ним лежала широкая котловина с пологими склонами, по форме напоминающая неглубокий кратер. И вся эта долина была наполнена строениями, которые вместе составляли подобие города, хотя это был самый невероятный город из всех, какие Бастиану когда-либо приходилось видеть. Казалось, все здания без всякого плана и смысланагромождены друг на друга, будто их просто высыпали из огромного мешка. Не было ни улиц, ни площадей, ни вообще сколько-нибудь заметного порядка.
   
Да и отдельные дома казались безумием. У одних входная дверь находилась на крыше, лестницы там, куда нельзя было попасть, или на них пришлось бы забираться вниз головой, причем оканчивались они просто в воздухе; башенки стояли криво, а балконы висели на стенах вертикально, окна были расположены на месте дверей, а полы на месте стен. Здесь были мосты, арки которых обрывались в каком-нибудь месте, словно строитель посреди работы вдруг забыл, что он хотел построить. Были башни, выгнутые, как банан, поставленные основанием на острие пирамиды. Короче, весь этот город производил впечатление безумия.
   
Потом Бастиан увидел жителей. Это были мужчины, женщины и дети. По своему внешнему виду они казались обычными людьми, но их одежда выглядела так, словно все они помешались и больше уже не могли отличать вещи, которые надевают на себя, от предметов, служащих другим целям. На головах у них были абажуры, детские ведерки для песка, супницы, корзины для мусора, кульки икоробки. Они кутались в скатерти, ковры, большие куски фольги или даже надевали на себя бочки.
   
Многие тянули или толкали тачки и тележки, на которые была свалена всевозможная рухлядь: разбитые лампы, матрасы, посуда, тряпье и безделушки. А другие волочили такой же хлам на спине в огромных узлах.
   
Чем дальше Бастиан спускался в город, тем гуще становилась толпа. И всё же казалось, что никто из этих людей не знает, куда идет. Не раз Бастиан наблюдал, как человек, только что старательно тянувший свою тележку в одну сторону, через некоторое время начинал тащить её в обратную, а ещё мгновение спустя избирал новое направление. Тем не менее, все были заняты лихорадочной деятельностью.
   
Бастиан решил заговорить с одним из них.
   
— Как называется этот город?
   
Тот, кого он спросил, отпустил свою тачку, выпрямился, некоторое время тёр лоб, вроде бы напряженно думая, а потом просто пошел прочь, оставив тачку стоять на месте. Он словно забыл про неё. Но через минуту этой тачкой уже завладела какая-то женщина и с трудом её куда-то потянула. Бастиан спросил её, ей ли принадлежит этот хлам. Женщина на минуту остановилась, погруженная в глубокое раздумье, а потом ушла.
   
Бастиан ещё несколько разпопыталсязадавать вопросы, но ни на один не получил ответа.
   
— Бесполезно их спрашивать, — услышал он вдруг хихикающий голосок. — Они уже больше ничего не скажут. Можно их так и назвать — Ничевошки.
   
Бастиан обернулся на голос и увидел на выступе стены (это было дно перевернутого вверх тормашками балкона) маленькую серую обезьянку. На голове у зверька была черная докторская шапочка с болтающейся кисточкой, казалось, она что-то старательно подсчитывала на пальцах своих ног. Потом обезьянкаосклабиласьна Бастиана и сказала:
   
— Извиняюсь, я просто кое-что быстренько подсчитал.
   
— Кто ты? — спросил Бастиан.
   
— Аргакс — моё имя — очень приятно! — ответила обезьянка, приподняв свою докторскую шапочку. — А с кем имею честь?
   
— Меня зовут Бастиан Бальтазар Букс.
   
— Именно! — с удовлетворением молвила обезьянка.
   
— А как называется этот город? — осведомился Бастиан.
   
— Он, вообще-то, никак не называется, — разъяснил Аргакс, — но его можно было бы назвать, так сказать, Городом Бывших Императоров.
   
— Городом Бывших Императоров? — встревожено повторил Бастиан. — Почему? Я здесь не вижу никого, кто был бы похож на Бывшего Императора.
   
— Никого? — хихикнула обезьянка. — А ведь все, кого ты здесь видишь, были в своё время Императорами Фантазии — или, по крайней мере, хотели ими стать.
   
Бастиан испугался.
   
— Откуда ты это знаешь, Аргакс?
   
Обезьянка снова приподняла свою докторскую шапочку и осклабилась.
   
— Я, так сказать, надзиратель в этом городе.
   
Бастиан огляделся по сторонам. Поблизости от него какой-то старик выкопал яму. И теперь, поставив в неё горящую свечу, начал закапывать.
   
Обезьянка хихикала.
   
— Не угодно ли, господин, совершить небольшую экскурсию по городу? Так сказать, первое знакомство с будущим местом жительства.
   
— Нет, — сказал Бастиан. — Что ты мелешь?
   
Обезьянка прыгнула ему на плечо.
   
— Пошли, пошли! — шепнула она. — Бесплатно. Ты уже полностью заплатил за вход.
   
Бастиан пошел, хотя, по правде, больше ему хотелось бежать отсюда прочь. Ему было жутко, и чувство это росло с каждым шагом. Он наблюдал за людьми, и ему пришло в голову, что они совсем не разговаривают между собой. И вообще, им не было дела друг до друга, казалось, они просто ничего вокруг не воспринимают.
   
— Что с ними? — осведомился Бастиан. — Почему они так странно себя ведут?
   
— Не странно, — хихикнул Аргакс ему в ухо, — можно сказать, они такие же, как ты, а вернее, были такими же в своё время.
   
— Что ты имеешь в виду? — Бастиан остановился. — Ты хочешь сказать, что это люди?
   
От радости Аргакс запрыгал вверх и вниз по спине Бастиана.
   
— Так и есть! Так и есть!
   
Бастиан увидел сидящую посреди дороги женщину, которая пыталась натыкать с тарелки горошины штопальной иглой.
   
— Как они тут оказались? Что они тут делают? — спросил Бастиан.
   
— О, во все времена были люди, не находившие обратной дороги в свой мир, — объяснил Аргакс. — Сперва они больше не хотели возвращаться, а теперь, так сказать, больше не могут.
   
Бастиан поглядел вслед маленькой девочке, которая с большим трудом толкала перед собой кукольную коляску с прямоугольными колесами.
   
— Почему больше не могут? — спросил он.
   
— Они должны этого пожелать. Но они больше ничего не желают. Они потратили своё последнее желание на что-то другое.
   
— Своё последнее желание? — спросил Бастиан побледневшими губами. — Разве нельзя желать сколько хочешь?
   
Аргакс опять захихикал. Он попытался стащить с Бастиана тюрбан, чтобы поискать у него в голове.
   
— Прекрати! — крикнул Бастиан. Он старался стряхнуть с себя обезьянку, но та держалась крепко и визжала от удовольствия.
   
— Да нет же! Да нет же! — потявкивала она. — Ты можешь желать только пока помнишь о своем мире. А эти растратили здесь все свои воспоминания. У кого больше нет прошлого, у того нет и будущего. Поэтому они не стареют. Глянь-ка на них! Ты бы поверил, что иные здесь уже тысячу лет, а то и дольше? Но они остаются такими, как были. Для них ничто уже не изменится, потому что они сами уже не могут измениться.
   
Бастиан смотрел на человека, который намыливал зеркало, а потом начал его брить. Раньше это показалось бы ему смешным, но теперь по спине забегали мурашки.
   
Он быстро пошел дальше и только сейчас понял, что всё глубже спускается в город. Он хотел повернуть обратно, но что-то тянуло его, словно магнит. Он побежал, пытаясь стряхнуть с себя назойливую серую обезьянку, но та вцепилась, словно репей, и иногда даже его подгоняла:
   
— Быстрее! Хоп! Хоп! Хоп!
   
Бастиан понял, что всё напрасно, и прекратил свои попытки от неё избавиться.
   
— И все, кто здесь есть, были раньше Императорами Фантазии или хотели ими стать? — спросил он, запыхавшись.
   
— Ясное дело, — сказал Аргакс. — Каждый, кто не находит дороги назад, рано или поздно хочет стать Императором. Не каждому это удалось, но все они этого желали. Поэтому тут есть безумцы двух сортов. Но результат, можно сказать, один и тот же.
   
— Каких это двух сортов? Объясни мне! Мне надо это знать, Аргакс!
   
— Спокойнее! Только спокойнее! — захихикала обезьянка, крепче ухватившись за шею Бастиана. — Одни постепенно теряли свои воспоминания. А когда потеряли самое последнее, АУРИН не мог больше исполнять их желания. И тогда они пришли сюда, так сказать, своим ходом. А другие, которым удалось стать Императорами, разом утратили все воспоминания. И потому АУРИН уже не мог исполнять их желания — ведь желаний-то у них больше не было. Как видишь, и то и другое кончается одинаково. Все они здесь и не могут отсюда выбраться.
   
— Так, значит, все они когда-то владели АУРИНОМ?
   
— Разумеется! — ответил Аргакс. — Но они давно это забыли. Да это ничем бы им и не помогло, бедным дурням.
   
— А у них… — запинаясь, проговорил Бастиан, — у них его отобрали?
   
— Нет, — сказал Аргакс, — как только кто-нибудь делает себя Императором, он исчезает из-за его же желания. Ведь это ж ясно как день: нельзя власть Девочки Императрицы употреблять на то, чтобы отнять у неё эту самую власть.
   
Бастиан чувствовал себя так плохо, что охотно где-нибудь посидел бы, но маленькая серая обезьянка не давала ему покоя.
   
— Нет, нет, осмотр города ещё не закончен, — кричала она, — главное впереди! Иди дальше! Дальше иди!
   
Бастиан увидел мальчика, который забивал тяжелым молотом гвозди в чулки, лежащие перед ним на земле. Какой-то толстяк пытался наклеить почтовые марки на мыльные пузыри, которые, разумеется, тут же лопались. Но он без устали выдувал новые.
   
— Гляди! — услышал Бастиан хихикающий голос Аргакса и почувствовал, как тот своими обезьяньими ручками поворачивает его голову в другую сторону.
   
— Глянь-ка вон туда! Ну разве не весело?
   
Там стояла толпа: мужчины и женщины, старики и молодые — все они были в какой-то странной одежде и не разговаривали. Каждый был погружен в себя. На земле лежало громадное количество больших кубиков, и на каждой из шести сторон кубика была написана буква. Люди снова и снова перемешивали эти кубики, а потом долго на них смотрели.
   
— Что они там делают? — прошептал Бастиан. — Что это за игра? Как она называется?
   
— «Игра во Что Угодно», — ответил Аргакс. Он махнул игрокам и крикнул: — Браво, дети мои! Так держать! Только, чур, не сдаваться! — Потом снова обернулся к Бастиану и прошептал ему на ухо: — Они уже ничего не могут рассказать. Потеряли дар речи. Потому я и выдумал для них эту игру. Как видишь, она их занимает. А она очень простая. Если ты немного подумаешь, то согласишься, что все истории на свете состоят, в сущности, из тридцати трех букв. Буквы всегда одни и те же, меняется только их сочетание. Из букв образуются слова, из слов предложения, из предложений главы, а из глав истории. Ну-ка посмотри, что там у них? Бастиан прочел:
   
    
     
РПШЛДЩЗАЬЦУНМЧЙ
     
НЧСМИТЬФЫВАПРОЛДЖЭ
     
ЙЦУКЕЯГШЩЗХ
     
ФЫВАПРОЛДЖЭ
     
ЬТИМСЧНДЛОРПАВЫФ
     
ХЗЩШГЯЕКУЦЙФЫ
     
ЙЦУКЕЯГШЩЗХФЫВА
     
НЧСМИТЬДЛО
     
ЙЦУКЕЯГШЩЖХ
     
ФЫВАПРОЛЖЭЧС
     
ХЗЩШГЯЕКУЦЙ
     
ЭЖДЛОРПАВЫФЬТИМ
     
ПЛРВЫКЯШЗ
     
ЙУЕГЩГЫАРЛЖ
     
НСИЬЦКЯШЗ
     
ФКСПГТШЛНЖ
     
ЙЦУКЕЯГШЩЗХФЫВ
     
ДЛОГЩТПКУАПРД
    
   
   
— Да, — хихикнул Аргакс, — так чаще всего и выходит. Но если играть очень долго, годами, то иногда случайно получаются слова. Не очень-то умные, но всё-таки слова. «Шпинатспазм», например, или «Колбасощётка» или «Горлолак». Ну а если играешь сто лет, тысячу лет, сто тысяч лет без остановки, то, по всей вероятности, случайно должно сложиться даже стихотворение. А если играть вечно, то возникнут все стихи, все истории, какие только возможны, а также все истории историй и даже эта история, в которой мы с тобой сейчас беседуем. Логично, не так ли?
   
— Ужасно, — сказал Бастиан.
   
— Ох, — возразил Аргакс, — ну это зависит от точки зрения. Вот они там, так сказать, усердно заняты делом. Да и к тому же, что нам ещё с ними делать в Фантазии?
   
Бастиан долго молча смотрел на играющих, а потом тихо спросил:
   
— Аргакс, ты ведь знаешь, кто я такой, правда?
   
— А как же! Кто же в Фантазии не знает твоего имени?
   
— Ответь мне на один вопрос, Аргакс. Если бы я вчера стал Императором Фантазии, я бы тоже тут очутился?
   
— Сегодня или завтра, — ответила обезьянка, — или через неделю. Во всяком случае, ты бы скоро нашел сюда дорогу.
   
— Значит, Атрейо меня спас.
   
— Этого я не знаю, — признался Аргакс.
   
— А если бы ему удалось отнять у меня Драгоценность, что было бы?
   
Обезьянка опять захихикала:
   
— Можно сказать — тогда бы ты тоже здесь приземлился.
   
— Почему?
   
— Потому что АУРИН тебе нужен, чтобы найти дорогу назад. Но, честно говоря, я не верю, что у тебя ещё это получится.
   
Обезьянка захлопала в ладошки, приподняла свою докторскую шапочку и осклабилась.
   
— Скажи, Аргакс, что мне делать?
   
— Найти желание, которое вернет тебя в твой мир.
   
Бастиан опять долго молчал, потом спросил:
   
— Аргакс, ты не можешь сказать, сколько у меня ещё осталось желаний?
   
— Не очень много. Мне кажется, самое большее — ещё три или четыре. А этого тебе вряд ли хватит. Ты немного поздно начал, и твой обратный путь будет теперь нелегким. Ты должен будешь перейти через Море Тумана. Уже на это уйдет одно желание. А что будет потом, я не знаю. Никто в Фантазии не знает, что становится для кого-нибудь из вас дорогой в ваш мир. Может, ты даже найдешь Минроуд Йора, последнее спасение для многих вроде тебя. Хотя, боюсь, тебе дотуда, так сказать, слишком далеко. Из Города Бывших Императоров на этот раз ты ещё выберешься.
   
— Спасибо, Аргакс! — сказал Бастиан. Маленькая серая обезьянка осклабилась:
   
— До свиданья, Бастиан Бальтазар Букс!
   
С этими словами Аргакс исчез в одном из сумасшедших домов. Тюрбан он прихватил с собой.
   
Бастиан постоял ещё немного, не двигаясь с места. То, что он узнал, смутило и ошеломило его настолько, что он никак не мог принять решение. Все его прежние цели и планы разом рухнули. Внутри у него всё было перевернуто с ног на голову, как у тех пирамид, что стояли верхушкой вниз. То, на что он надеялся, оказалось его гибелью, а то, что он ненавидел, спасением.
   
Пока одно было ясно: ему надо выбираться из этого безумного города! И он не хотел больше сюда возвращаться никогда!
   
Он двинулся через лабиринт бестолковых улиц, и вскоре оказалось, что путь в город гораздо проще пути из города. Снова и снова он замечал, как теряет дорогу и вновь спешит к центру. Он шел до самого вечера, когда ему удалось, наконец, добраться до земляного вала. Выйдя на пустошь, он бросился бежать и бежал, пока ночь — такая же темная, как и накануне — не заставила его остановиться. Обессиленный, он упал в кусты можжевельника и погрузился в глубокий сон. И во сне у него погасло воспоминание о том, что когда-то он мог придумывать истории.
   
Всю ночь напролет он видел один и тот же сон, и сон этот не исчезал и не менялся: Атрейо с кровавой раной в груди стоял и смотрелна него, неподвижнои безмолвно.
   
Бастиан вскочил, разбуженный ударом грома. Кромешная тьма окружала его, но тучи, которые собирались весь день, казалось, пришли в бурное движение. Молнии непрерывно сверкали, гром гремел и грохотал так, что земля дрожала, буря завывала над пустошью, пригибая к земле можжевельник. Ливеньсерой завесойзастилал всё вокруг.
   
Бастиан выпрямился. Он стоял, закутавшись в свой черный плащ, струи воды стекали у него по лицу.
   
Молния ударила в дерево, росшее прямо перед ним, расколов узловатый ствол, и ветки тут же охватило пламя, ветер разнес сноп искр по ночной пустоши, и сразу же их погасил ливень.
   
Чудовищный грохот бросил Бастиана на колени. И тут он начал разгребать землю обеими руками. Когда яма стала достаточно глубокой, он отвязалот поясамеч Зиканду и положил его на дно.
   
— Зиканда! — сказал он тихо под завывания бури. — Я прощаюсь с тобой навсегда. Никогда больше не придет несчастье от того, ктоподымет тебя на друга. И никто тебя здесь не найдет, пока не будет забыто то, что случилось из-за нас с тобой.
   
Потом он закопал яму и заложил её сверху мхом и ветками, чтобы никто не нашел этого места.
   
Там и лежит Зиканда до сих пор. Потому что только в далеком будущем придет тот, кто сможет прикоснуться к нему без опасности — но это уже другая история, и она будет рассказана в другой раз.
   
Бастиан шел в темноте дальше.
   
К утру буря стихла, ветер улегся, капли дождя падали с деревьев, и стало тихо.
   
С этой ночи для Бастиана началось долгое одинокое странствие. Назад к своим спутникам и соратникам, назад к Ксайде он больше идти не хотел. Теперь он хотел найти обратный путь в человеческий мир, но не знал, где и как его искать. Может быть, где-то есть ворота, брод или пограничный рубеж, который он перейдёт?
   
Он знал только, что должен желать этого. Но над желаниями у него не было власти. Он чувствовал себя как водолаз, который ищет на дне морском затонувший корабль, а вода всё снова и снова выталкивает его на поверхность.
   
Он знал также, что у него осталось очень мало желаний, и потому тщательно следил за тем, чтобы не воспользоваться АУРИНОМ. Теми немногими воспоминаниями, какие у него ещё остались, он может пожертвовать, только если благодаря этому приблизится к своему миру и только тогда, когда это будет совершенно необходимо.
   
Но желания нельзя вызвать по своей прихоти так же, как нельзя их подавить. Они приходят в нас из глубины глубин, как и все намерения, хорошие и плохие. И возникают они незаметно.
   
Бастиан и сам не заметил, как у него возникло новое желание, и постепенно приняло четкий образ.
   
Одиночество, в котором он странствовал уже много дней и ночей, вызывало в нём стремление принадлежать к какому-нибудь обществу, быть принятым в группу, не как повелитель или победитель и не как кто-то особенный, а просто как один из многих, пусть даже самый незначительный, но уж точно принадлежащий этому обществу и участвующий в нём.
   
И вот в один день он дошел до берега моря. Во всяком случае, так ему показалось поначалу. Это был крутой скалистый берег, и, когда он стоял на нём, перед глазами его расстилались застывшие белые волны. Только потом он заметил, что эти волны вовсе не стоят, а очень медленно движутся: там были и течения, и воронки, вращающиеся незаметно, словно стрелки часов.
   
Это было Море Тумана!
   
Бастиан брел по крутому берегу. Воздух был теплый и немного влажный, и ни ветерка. Было ещё раннее утро, и солнце только коснулось белоснежной поверхности тумана, простиравшегося до самого горизонта.
   
Бастиан шел несколько часов и к полудню добрался до маленького городка, стоявшего на высоких сваях прямо в Море Тумана, невдалеке от берега. Длинный висячий мост соединял его с выдающимся в море скалистым выступом. Мост тихо покачивался, когда Бастиан ступил на него.
   
Дома здесь были сравнительно небольшими, двери, окна и лестницы — всё словно сделано для детей. И в самом деле, жители города, ходившие по улицам, были ростом с ребенка: и бородатые мужчины, и женщины с высокими прическами. Бросалось в глаза, что их почти нельзя отличить друг от друга — так они похожи. Лица их, темно-коричневые, как сырая земля, были кроткими и спокойными. Завидев Бастиана, они кивали ему, но никто с ним не разговаривал. Вообще, они казались очень молчаливыми: лишь изредка на улице и в переулках можно было услышать слово или оклик, хотя там и царило оживление. Кроме того, никого невидно былопоодиночке: они всегда ходили большими или маленькими группами, взяв друг друга под руку или держась за руки.
   
Когда Бастиан получше пригляделся к домам, он понял, что все они сделаны из лозы для плетения корзин — одни из грубой, другие из тонкой, и даже улицы были устланы той же лозой. Наконец, он заметил, что и одежда у этих людей: штаны, юбки, куртки и шляпы — тоже очень тонкого художественного плетения. Видимо, всё здесь изготовлялось из одного материала.
   
Бастиан то и дело проходил мимо ремесленных мастерских, и все там были заняты производством различных плетеных предметов. Они делали обувь, кувшины, лампы, посуду, зонты. И никто не работал в одиночку, потому что все эти вещи могли быть сделаны только совместным трудом многих людей. Одним удовольствием было смотреть, как они помогают друг другу, как одинв работедополняет другого. При этом они чаще всего напевали простую мелодию без слов.
   
Город был не очень велик, и Бастиан вскоре дошел до его окраины. Вид, который ему открылся, убедил его в том, что он находится в городе мореходов — у причала стояли сотни кораблей самой разной величины и формы. И всё-таки это был какой-то странный портовый город: корабли эти были подвешены на гигантских удилищах и парили, тихо покачиваясь друг против друга над глубиной, в которой плыли белые клубы тумана. И все эти корабли без парусов и без мачт, без весел и без руля, видимо, тоже были сплетены из лозы. Бастиан перегнулся через парапет и посмотрел вниз на Море Тумана. Как высоки сваи, на которых покоился весь город, можно было судить по их теням, которые они отбрасывали на белую поверхность моря там внизу.
   
— Ночами, — услышал он голос рядом с собой, — туман поднимается на высоту города. Тогда мы можем выходить в открытое море. Днем солнце поедает туман и уровень моря снижается. Ты ведь это хотел узнать, чужеземец?
   
Рядом с Бастианом, облокотившись на перила, стояли трое мужчин и смотрели на него кротко и приветливо. Он разговорился с ними и узнал, что город этот называется Искаль, или Город Корзин. Жители его зовутся Искальнари. Слово это означает примерно «единые». Все трое по профессии были туманшкиперами. Бастиану не хотелось называть своё имя, чтобы его не узнали, и он сказал, что его зовут Некто. Трое моряков объяснили ему, что у них вообще нет имен для каждого в отдельности, и они не чувствуют в этом нужды. Все вместе они Искальнари, и этого им достаточно.
   
Поскольку как раз было время обеда, они пригласили Бастиана пойти с ними поесть, и он с благодарностью согласился. В одной из близлежащих гостиниц они сели за стол, и во время обеда Бастиан узнал всё про город Искаль и его обитателей.
   
Море Тумана — они называли его Скайдан — это огромный океан белой дымки, разделяющий Фантазию на две части. Никто ещё не исследовал, как глубок Скайдан, и где возникают эти громадные массы тумана. Впрочем, под поверхностью тумана вполне можно дышать, а там, где он относительно неглубок, войти в него с берега и немного пройтись по дну моря, но только привязав себя канатом, который, в случае чего, вытащит обратно. Ибо туман обладает свойством в скором времени отнимать всякую способность к ориентации. Многие отважные или легкомысленные, пытавшиеся в разное время пересечь Скайдан в одиночку пешком, погибали. И лишь немногих удалось спасти. Единственный способ перебраться на ту сторону Моря Тумана — тот, каким пользуются Искальнари.
   
Плетенки, из которых делали дома в Искале, вся домашняя утварь, одежда и корабли изготовляются из особого вида тростника, растущего в Море Тумана неподалеку от берега, срезать который — это ясно из вышесказанного — можно только с риском для жизни. Этот тростник, в нормальном воздухе необычайно гибкий и даже вялый, в тумане выпрямлялся, так как был легче его и мог по нему плыть. Естественно, могли плавать и корабли, построенные из этого тростника. Так что одежда, которую носили Искальнари, была для них одновременно и своего рода спасательным жилетом на случай, если кто-то попадал в туман.
   
Но не в этом был секретИскальнари, всё это не объясняло, в чём причина их необычайного единства, определившего всю их деятельность. Как
   
Бастиан вскоре заметил, они не знали словечка «я», во всяком случае, никогда его не употребляли, а всегда говорили только «мы». Почему это так, Бастиан узнал гораздо позже.
   
Поняв из разговоров туманшкиперов, что они ещё этой ночью собираются выйти в открытое море, он спросил, не возьмут ли они его юнгой на корабль. Те объяснили ему, что плавание по Скайдану значительно отличается от любого другого плавания по морям: никогда нельзя знать, как долго они пробудут в пути и где в конце концов пришвартуются. Бастиан сказал, что это-то ему как раз и нужно, и тогда моряки согласились взять его на корабль.
   
С наступлением ночи, как и ожидалось, туман начал прибывать и к полуночи достиг уровня Города Корзин. Теперь все корабли, висевшие до сих пор в воздухе, плыли по белой поверхности моря. Корабль, на котором находился Бастиан, — это был плоский челн метров тридцати в длину — отвязали от троса, и вот он уже медленно выходил на простор ночного Моря Тумана.
   
Едва оглядевшись, Бастиан задался вопросом, какая же сила приводит эти суда в движение, ведь на них не было ни парусов, ни весел, ни гребного винта. Паруса, как он узнал, были бы здесь бесполезны, потому что над Морем Тумана почти всегда мертвый штиль, а весла или винт в тумане не сдвинули бы корабль с места. Сила, приводящая в движение корабль, была совсем другого рода.
   
Посреди палубы находилось небольшое круглое возвышение. Бастиан заметил его с самого начала и принял за капитанский мостик или что-то вроде этого. На самом же деле во время плавания там всегда стояло не менее двух туманшкиперов, а иногда трое, четверо или даже больше. (Вся корабельная команда насчитывала четырнадцать человек, конечно, помимо Бастиана). Те, что были на круглом возвышении, положили руки на плечи друг другу и смотрели в направлении движения. Если не приглядываться, можно было подумать, что они стоят неподвижно. Но по внимательном наблюдении становилось заметно, что они очень медленно и согласно раскачиваются в каком-то подобии танца. При этом они напевали всё повторяющуюся простую мелодию, очень плавную и красивую.
   
Бастиан сначала принял их странное поведение за обряд или обычай, смысл которого для него скрыт. Только на третий день путешествия он спросил одного из троих своих друзей, того, что сидел рядом с ним. Тот, в свою очередь, был поражен, что Бастиана это удивляет, и объяснил ему, что люди приводят в движение корабль силой своего воображения.
   
Бастиан сначала не понял это объяснение и спросил, не двигают ли они какие-то невидимые колеса.
   
— Нет, — ответил туманшкипер, — если ты хочешь, чтобы твои ноги начали двигаться, тебе ведь тоже достаточно представить себе это — или твои ноги приводит в действие шестеренчатый механизм?
   
Разница между собственным телом и кораблем состоит лишь в том, что управлять кораблем могут самое меньшее два Искальнари, полностью объединив силы воображения. Только благодаря этому слиянию, корабль движется вперед. А если они хотят плыть быстрее, то должно действовать большее число моряков. Обычно вахту несли втроем, остальные в это время отдыхали, ибо это была, хотя и внешне легкая и приятная, но на самом деле напряженная и трудная работа, требующая непрерывной концентрации. Но только этим способом можно было переплыть Скайдан.
   
И Бастиан пошел на обучение к туманшкиперам и постиг тайну их единения — танца и пения без слов.
   
Постепенно в течение долгого плавания он стал одним из них. Это было совершенно особенное, неописуемое ощущение самозабвения и гармонии, когда во время танца он чувствовал, как его собственная сила воображения сливалась с силой воображения других, объединяясь в единое целое. Он чувствовал себя воистину принятым в их общество, он принадлежал ему — и вот тогда из его памяти исчезло всякое воспоминание, что в том мире, из которого он пришел и куда теперь хотел найти обратный путь, были люди, люди, у которых были свои собственные представления и мнения. Единственное, о чём он ещё смутно помнил, был его родной дом и родители.
   
И всё же в самой глубине его сердца жило ещё одно желание, помимо желания не быть одиноким. И теперь оно шевельнулось в его душе.
   
Это случилось в тот день, когда он впервые заметил, что Искальнари достигают единства не потому, что сочетают как бы в едином хоре совершенно разные представления, а потому, что они настолько похожи друг на друга, что им не составляет никакого труда чувствовать себя чем-то единым. Наоборот, у них нет возможности спорить друг с другом или быть несогласными с другими, поскольку никто из них не воспринимает самого себя поодиночке. Им не надо преодолевать противоречия, чтобы обрести гармонию в отношениях друг с другом, — и как раз эта лёгкость постепенно перестала удовлетворять Бастиана. Их кротость показалась ему скучной, а всегда одни и те же мелодии песен — монотонными. Он чувствовал, что чего-то ему всё-таки не хватает, он испытывал тоску по чему-то другому, но не мог бы ещё сказать, по чему именно.
   
Это стало ясно ему только в тот день, когда в небе показался огромный ворон. Все Искальнари испугались и быстро попрятались под палубу. Лишь один не успел укрыться вовремя. Громадная птица с криком ринулась вниз, схватила несчастного и унесла его в клюве.
   
Когда опасность миновала, Искальнари вылезли из укрытия и продолжали плавание с пением и танцами, словно ничего не случилось. Их гармония не была нарушена, они не горевали, не плакали, они и слова не проронили об этом случае.
   
— У нас все на месте, — сказал один из них, когда Бастиан стал задавать ему вопросы. — О чём же нам горевать?
   
Один был у них не в счет. И, так как все они не отличались друг от друга, не был незаменимым.
   
Но Бастиан хотел быть одним-единственным, быть Кем-то, а не просто одним из многих. Ему хотелось, чтобы его любили именно за то, что он такой, какой он есть. В общности Искальнари была гармония, но не было любви.
   
Он больше не хотел стать самым великим, самым сильным или самым умным. Всё это было уже позади. Он тосковал о том, чтобы быть любимым — хороший ли он или плохой, красивый или уродливый, умный или глупый — со всеми своими недостатками или даже за них. Но какой он на самом деле?
   
Больше он этого не знал. Он так много приобрел в Фантазии, что теперь среди всех этих даров и силы не мог отыскать самого себя.
   
С того дня он не участвовал больше в танцах туманшкиперов. Он целыми днями, а то и ночами сидел на самом носу корабля и глядел вдаль, сквозь Море Тумана Скайдан.
   
Наконец показался другой берег. Корабль причалил, Бастиан поблагодарил Искальнари и ступил на твердую землю.
   
Земля эта была полна роз, зарослями роз всех цветов и оттенков. А посреди этих бесконечных живых изгородей пробегала извилистая тропинка.
   
Бастиан пошел по ней.
  
  
   
    
XXIV. Матушка Аюола
   
   
О конце Ксайды можно поведать очень быстро, но понять очень трудно: вся эта история полна разночтений, как и многое другое в Фантазии. До сегодняшнего дня ученые и историки ломают голову, как могло такое случиться, а некоторые даже сомневаются в самих фактах или пытаются придать им другое значение. Но здесь будет рассказано то, что произошло на самом деле, а уж каждый пусть объяснит себе эти события, как умеет.
   
В то самое время, когда Бастиан вошел в город туманшкиперов Искаль, Ксайда со своими Великанами добралась до места на пустоши, где железный конь развалился под Бастианом на куски. В тот миг она уже предчувствовала, что никогда его не найдет. Когда же немного погодя она завидела земляной вал, на который вели следы Бастиана, её предчувствие превратилось в уверенность. Если он вошел в Город Бывших Императоров, он потерян для её планов, останется ли он там навсегда или ему удастся выбраться. В первом случае он потеряет силу, как все, кто там живет, и не сможет больше ничего пожелать, а во втором все его мечты о власти и величии угаснут. В обоих случаях игра для Ксайды закончена.
   
Она приказала своим Броневеликанам остановиться, но они непостижимым образом не подчинились её воле и маршировали дальше. Тогда она разгневалась, выпрыгнула из своего паланкина и встала у них на пути с распростертыми руками. Но Броневеликаны, пехота и конница, протопали вперед, будто её и не было, и растоптали её своими ногами и копытами. И как только Ксайда испустила дух, вся колонна вдруг замерла на месте, словно остановившийся часовой механизм.
   
Когда позднее подошли рыцари Избальд, Идорн и Икрион с остатками войска и увидели, что случилось, они не смогли постичь этого, ведь пустых Великанов приводила в движение одна лишь воля Ксайды, значит, воля Ксайды и заставила их её растоптать. Но трое рыцарей были не особо сильны в долгих размышлениях, так что, пожав плечами, бросили этим заниматься.
   
Посовещавшись, что же им теперь делать, они пришли к выводу, что их поход, видимо, подошел к концу. Они распустили остатки войска и приказали всем разойтись по домам. А сами, поскольку давали Бастиану присягу верности и не хотели её нарушить, решили разыскивать его по всей Фантазии. Но никак не могли прийти к согласию, в каком направлении двинуться, и потому решили, что дальше каждый пойдет по своей воле. Они распрощались друг с другом и заковыляли в разных направлениях. Все трое пережили ещё множество приключений, и в Фантазии существуют бесчисленные предания об их бессмысленном поиске. Но это уже другие истории и должны быть рассказаны в другой раз.
   
А пустые черные Великаны так и стояли с тех пор неподвижно на пустоши неподалеку от Города Бывших Императоров. Их поливал дождь, засыпал снег, они ржавели, постепенно кренились набок, оседали и падали на землю. Но ещё и поныне видны останки некоторых из них. Об этом месте идет недобрая молва, и путники обходят его стороной.
   
Но вернемся к Бастиану.
   
Когда он шел вдольживой изгороди из роз, следуя плавным изгибам тропинки, то увидел нечто удивительное, чего он ещё не встречал на всём пути по Фантазии: дорожный указатель в форме вырезанной руки, показывающей направление. На нём было написано:
   
    
«К Дому Превращений».
   
   
Бастиан не спеша пошел в указанном направлении. Он вдыхал аромат несметного числа роз и чувствовал себя всё довольнее, как будтовпереди его ожидала приятная неожиданность. Наконец он вышел на прямую аллею шарообразных деревьев, увешанных краснощекими яблоками. И в самом конце аллеи показался дом. Подойдя ближе, Бастиан увидел, что это самый потешный дом из всех, какие ему когда-либо встречались. Высокая остроугольная крыша, словно ночной колпак, венчала здание, больше похожее на огромную тыкву, потому что оно было круглым, а в стенах его во многих местах виднелись выпуклости и выступы, как бы полные животики, что придавало дому приветливый и уютный вид. Имелось несколько окон и входная дверь, всё какое-то косое и кривое, словно эти отверстия были не очень умело вырезаны в тыкве. Пока Бастиан приближался, он заметил, что дом медленно и непрерывно меняется. С той неторопливой невозмутимостью, с которой у улитки выставляются рожки, на правой его стороне появился маленький отросток, постепенно превращавшийся в башенку. А на левой стороне в это же время закрылось и мало-помалу исчезло окошко. Из крыши выросла труба, а над дверью образовался балкончик с решетчатыми перилами. Бастиан остановился и с весёлым удивлением стал наблюдать за этими беспрестанными переменами. Теперь-то ему ясно, почему этот дом называется Домом Превращений.
   
И тут он услышал, что там, внутри, поет тёплый, прекрасный женский голос:
   
    
     
Нам пришлось, о милый гость,
     
ждать тебя года.
     
Значит, это ты и есть,
     
раз пришел сюда.
     
Позабудь про голод и про жажду —
     
всё тут есть.
     
Всё, чего ты ищешь и что жаждешь:
     
здесь покой желанный ты обрящешь,
     
утешение после страданий — здесь.
     
Ты был прав —
     
плох иль хорош ты был,
     
потому что по пути далёкому ходил.
    
   
   
«Ах, какой красивый голос! — подумал Бастиан. — Как бы я хотел, чтобы эту песню пели мне!»
   
А голос начал снова:
   
    
     
Господин Великий мой,
     
снова будь самим собой,
     
встань мальчонкой у дверей
     
и входи скорей!
     
С давних пор готово всё, всё тут есть,
     
лишь тебя заждались здесь!
    
   
   
Этот голос непреодолимо притягивал Бастиана. Он был уверен, что это поет очень добрая и радушная женщина. И он постучал в дверь, а голос отозвался:
   
— Входи! Входи, мой дорогой мальчик!
   
Он открыл дверь и увидел уютную небольшую комнату, в окна которой светило солнце. Посреди комнаты стоял круглый стол, уставленный всякими корзинами и блюдами, полными разноцветных фруктов, которых Бастиан ещё никогда не видел. За столом сидела женщина, сама немного похожая на яблоко: такая румяная и круглая, такая привлекательная и вся пышущая здоровьем. В первое мгновение Бастиана охватило желание броситься ей на шею с криком: «Мама! Мама!». Но он овладел собой. Его мама умерла, и, конечно, её нет здесь, в Фантазии. У этой женщины, правда, такая же милая улыбка и такой же добрый взгляд, но сходство с мамой у неё не больше, чем у сестры. Его мама была маленькая, а эта женщина большого роста, и вид у неё внушительный. На голове широкополая шляпа, полная цветов и фруктов, и платье тоже из яркой цветистой ткани. Только приглядевшись получше, Бастиан заметил, что это самые настоящие цветы, плоды и листья. И пока он стоял и смотрел на неё, его охватило чувство, которое он не испытывал уже давным-давно. Он не мог вспомнить точно, когда и где, он знал только, что чувствовал себя такиногда, когда был ещё маленьким.
   
— Да садись же, хороший мой мальчик! — сказала женщина, указывая рукой на стул. — Я ведь знаю, ты так проголодался, поешь-ка сначала!
   
— Прости, — ответил Бастиан, — ты же ждала гостя. А я здесь совсем случайно.
   
— В самом деле? — спросила женщина, усмехнувшись. — Ну да ничего. Что ж, теперь и не поесть из-за этого? А я тебе пока расскажу одну маленькую историю. Давай, приступай, не заставляй себя уговаривать!
   
Бастиан снял свой черный плащ, повесил его на стул, сел и нерешительно протянул руку к фрукту. Надкусывая его, он спросил:
   
— А ты? Ты сама не ешь? Или ты не любишь фрукты?
   
Женщина от души рассмеялась — Бастиан не понял, над чем.
   
— Ну ладно, — сказала она, успокоившись, — если ты настаиваешь, я составлю тебе компанию и тоже кое-чем закушу, на свой лад. Только не пугайся!
   
С этими словами она взяла лейку, стоявшую рядом с ней на полу и, держа её над головой, стала сама себя поливать.
   
— Ах, как это освежает! — проговорила она. Теперь рассмеялся Бастиан. Он надкусил плод и тут же понял, что никогда не пробовал ничего вкуснее. Съев его, он принялся за другой фрукт, и тот был ещё лучше.
   
— Вкусно? — спросила женщина, внимательно за ним наблюдая.
   
Бастиан не мог ей ответить с набитым ртом, он только жевал и кивал.
   
— Это меня радует, — сказала она, — я очень постаралась. Ешь ещё, ешь, сколько хочешь!
   
Бастиан принялся за новый фрукт — ну, это был просто праздник. Он даже вздыхал от восхищения.
   
— А теперь я буду тебе рассказывать, — продолжала она, — только ты ешь, не отвлекайся.
   
Бастиану было трудно слушать её слова, потому что каждый новый фрукт вызывал в нём новый восторг.
   
— Много-много лет тому назад, — начала цветущая женщина, — наша Девочка Императрица была смертельно больна — ей нужно было новое имя, которое мог дать только человеческий ребенок. Но люди не приходили больше в Фантазию, и никто не знал, почему. Если бы она умерла, пришел бы конец и Фантазии. Но вот в один прекрасный день, а вернее, однажды ночью, в Фантазию вновь пришел человек — маленький мальчик, и он дал Девочке Императрице имя Лунита. Она снова выздоровела и в благодарность пообещала мальчику, что все его желания здесь, в её мире, будут сбываться до тех пор, пока он не найдет своё Истинное Желание. И тогда маленький мальчик пустился в долгое путешествие от одного желания к другому, и каждое из них исполнялось. И каждое осуществление вело его к новому желанию. Это были не только добрые желания, а иной раз и дурные, только Девочка Императрица не делает тут различий, для неё всё одинаково и всё одинаково важно в её мире. И даже когда в конце концов разрушалась Башня
   
Слоновой Кости, она не сделала ничего, чтобы это предотвратить. Но с каждым исполнившимся желанием маленький мальчик терял часть своих воспоминаний о мире, из которого он пришел. Это не имело для него большого значения — ведь он всё равно не хотел возвращаться назад. Так он всё желал и желал и растратил почти все свои воспоминания, а без воспоминаний нельзя уже больше ничего пожелать. И он почти перестал быть человеком, сделался чуть ли не фантазийцем. А своего Истинного Желания так и не знал. И тут возникла опасность, что он потратит самые последние воспоминания, так и не дойдя до своего Истинного Желания. А это значило бы, что он уже никогда больше не вернется в свой мир. И тогда путь привел его под конец в Дом Превращений, чтобы он оставался здесь до тех пор, пока не найдет своё Истинное Желание. Ведь Дом Превращений называется так не только потому, что меняется сам, но и потому, что изменяет тех, кто в нём живет. А это было очень важно для маленького мальчика — ведь до сих пор он всегда хотел быть не тем, кем был, но при этом не хотел меняться.
   
На этом месте она прервала рассказ, потому что гость её перестал жевать. Он держал в руке надкусанный плод и смотрел на цветущую женщину с открытым ртом.
   
— Если тебе этот фрукт не нравится, — озабоченно сказала она, — можешь положить его в вазу и взять другой!
   
— Что? — пролепетал Бастиан. — Ах нет, он очень вкусный.
   
— Ну, тогда всё в порядке, — сказала женщина радостно. — Но я забыла сказать, как звали того маленького мальчика, которого уже очень давно ждали в Доме Превращений. Многие в Фантазии называли его просто «Спаситель», другие — «Рыцарь Семисвечника», «Великий Всезнай» или даже «Господин и Повелитель», но его настоящее имя было Бастиан Бальтазар Букс.
   
Женщина, улыбаясь, долго смотрела на своего гостя. Он несколько раз сглотнул и тихо сказал:
   
— Так зовут меня.
   
— Ну, вот видишь! — казалось, она ничуть не удивилась. Бутоны на её шляпе и платье вдруг распустились и расцвели все в раз.
   
— Но ведь я в Фантазии ещё не сто лет, — неуверенно возразил Бастиан.
   
— О, на самом деле мы ждем тебя куда дольше, — ответила она, — ещё моя бабушка и бабушка моей бабушки ждали тебя. Вот видишь, теперь я тебе рассказываю новую историю, и всё-таки она о давних временах.
   
Бастиан вспомнил слова, сказанные Граограманом в самом начале его путешествия. Ему уже и вправду казалось, что с тех пор прошло сто лет.
   
— Впрочем, я до сих пор не сказала, как меня зовут. Я матушка Аюола.
   
Бастиан повторил её имя — правильно выговорить его оказалось не так-то просто. Потом взял новый фрукт. Он надкусил его и понял, что тот фрукт, который ешь сейчас, всегда и есть самый лакомый. Он чуть-чуть огорчился, заметив, что ест уже предпоследний.
   
— Ты хочешь ещё? — спросила матушка Аюола, заметив его взгляд. Бастиан кивнул. И тут она стала срывать плоды со своей шляпы и платья, пока блюдо снова не наполнилось.
   
— Разве фрукты растут у тебя на шляпе? — с изумлением спросил Бастиан.
   
— Как так, на шляпе? — матушка Аюола взглянула на него с недоумением и вдруг громко, от всей души рассмеялась. — Ах, ты, наверно, думаешь, что тут, на голове, у меня шляпа? Да нет, хороший мой мальчик, это же всё растет из меня. Ну, как у тебя волосы растут. Ты же видишь, как я рада, что ты наконец-то пришел — потому я и расцвела. А если бы мне было грустно, всё бы увяло. Ты только кушать не забывай!
   
— Я вот не знаю, — смущенно проговорил Бастиан, — можно ли есть то, что из кого-нибудь растет?
   
— А почему нет? — спросила матушка Аюола. — Ведь маленькие дети получают молоко от своей матери. Это же прекрасно.
   
— Наверно, — ответил Бастиан, слегка покраснев, — но только пока они ещё совсем маленькие.
   
— Ну, тогда, — просияла матушка Аюола, — ты прямо сейчас снова станешь совсем маленьким, хороший мой мальчик.
   
Бастиан взял и надкусил ещё один фрукт, а матушка Аюола, радуясь этому, расцвела ещё пышнее.
   
Немного помолчав, она заметила:
   
— Кажется, он хочет, чтобы мы перешли в соседнюю комнату. Наверно, он там что-то для тебя приготовил.
   
— Кто? — спросил Бастиан и огляделся вокруг.
   
— Дом Превращений, — без лишних слов пояснила матушка Аюола.
   
На самом деле произошло что-то необычайное. Гостиная изменилась, а Бастиан ничего и не заметил. Потолок стал гораздо выше, а стены с трех сторон довольно близко придвинулись к столу. На четвертой стене место осталось только для двери, и она была открытой.
   
Матушка Аюола поднялась — теперь видно было, какого она огромного роста — и предложила:
   
— Пошли! Он показывает своё упрямство. Нет нужды ему противиться, если уж он приготовил какой-нибудь сюрприз. Пусть будет так, как он хочет! К тому же он чаще всего придумывает что-нибудь хорошее.
   
Она прошла через открытую дверь. Бастиан последовал за ней, предусмотрительно прихватив с собой блюдо с фруктами.
   
Комната, в которую они вошли, была скорее похожа на большой зал, и всё же это была столовая, и она показалась Бастиану чем-то знакомой. Странно только, что вся мебель здесь: и стол, и стулья — была такой громадной, что Бастиан даже не мог на неё взобраться.
   
— Нет, вы только посмотрите! — весело воскликнула матушка Аюола. — Дому
   
Превращений вечно приходит в голову что-нибудь новое. Теперь он сделал для тебя комнату, какой она кажется маленькому ребенку.
   
— Как так? — спросил Бастиан. — Разве раньше тут не было зала?
   
— Конечно, нет. Видишь ли, Дом Превращений очень живо на всё откликается. Он охотно участвует — на свой лад — в нашей беседе. Мне кажется, он хочет тебе этим что-то сказать.
   
Потом она села за стол, а Бастиан безуспешно пытался влезть на другой стул. Аюоле пришлось подсадить его, и теперь он едва доставал носом до стола. Онбыл очень рад, что захватил с собой блюдо с фруктами и держал его теперь на коленях. Если бы оно стояло на столе, ему бы до него не дотянуться.
   
— И часто тебе приходится вот так переселяться? — спросил он.
   
— Не часто, — отвечала Аюола, — не больше трех-четырех раз в день. Иногда Дом Превращений вдруг просто решит подшутить над кем-нибудь и вывернет все комнаты наизнанку: пол наверху, потолок внизу или ещё что-нибудь эдакое. Но это он просто из озорства, а потом опять становится благоразумным, если я его усовещу. На самом деле это очень милый дом, и я чувствую себя в нём очень уютно. Мы с ним так часто смеемся.
   
— А разве это не опасно? — осведомился Бастиан. — Ну, например, ночью спишь, а комната становится всё меньше и меньше.
   
— Да что ты, мой хороший! — воскликнула матушка Аюола чуть ли не с возмущением. — Он ведь меня любит, и тебя тоже. Он рад тебе.
   
— А если он кого-нибудь невзлюбит?
   
— Без понятия, — ответила она, — но что за вопросы ты задаешь! До сих пор здесь никого не было, кроме меня и тебя.
   
— Так вот как! — сказал Бастиан. — Значит, я — первый гость?
   
— Конечно.
   
Бастиан огляделся в огромном зале.
   
— Даже не верится, что эта комната умещается в доме. Снаружи он не выглядел таким большим.
   
— Дом Превращений, — объяснила Аюола, — внутри больше, чем снаружи.
   
Между тем спустились вечерние сумерки, и в комнате становилось всё темнее. Бастиан облокотился на свой огромный стул, подперев голову руками. Его одолела чудесная сонливость.
   
— Почему, — спросил он, — ты так долго ждала меня, матушка Аюола?
   
— Я всегда мечтала о ребёночке, — ответила она, — о маленьком ребёночке, которого бы я баловала, который нуждался бы в моей ласке, о котором я могла бы заботиться — о таком, как ты, хороший мой мальчик.
   
Бастиан зевнул. Он чувствовал, как непреодолимо убаюкивает его тепло её голоса.
   
— Но ведь ты сказала, — проговорил он, — что ещё твоя мама и бабушка ждали меня.
   
Лицо матушки Аюолы уже погрузилось в темноту.
   
— Да, — сказала она. — И моя мама, и бабушка хотели ребенка. Но только у меня он появился.
   
Глаза Бастиана закрывались. Он проговорил с трудом:
   
— Как же так, ведь у твоей мамы была ты, когда ты была маленькой. А у твоей бабушки — твоя мама. Значит, у каждой из них был ребенок?
   
— Нет, мой хороший мальчик, — прозвучал тихий голос, — у нас это по-другому. Мы не умираем и не рождаемся. Мы всегда остаемся той же самой матушкой Аюолой, и всё-таки становимся другой. Когда моя мама постарела, она засохла, все её листья облетели, как у дерева зимой, она целиком ушла в себя. И такой оставалась долгое время. Но в один прекрасный день снова распустились молодые листочки, потом бутоны и цветы, и наконец, плоды. И так возникла я, потому что этой новой матушкой Аюолой была я. И точно так же было с моей бабушкой, когда появилась на свет моя мама. Мы, матушки Аюолы, можем завести ребёночка, только если сначала увянем. Но тогда ведь мы сами становимся своими детьми, а значит, уже не можем быть матерями. Поэтому я так рада, что ты теперь здесь, хороший мой мальчик…
   
Бастиан уже не отвечал. Он скользнул в сладкий полусон, и её слова казались ему монотонным пением. Он слышал, как она встала, подошла к нему, склонилась над ним. Нежно погладила его волосы и поцеловала в лоб. Потом он чувствовал, как она высоко подняла его и понесла на руках. Он, как маленький, прислонился головой к её плечу. Всё глубже погружался он в тёплый сумрак дрёмы. Он почувствовал, как его раздели и уложили в мягкую благоухающую постель. Последнее, что он ещё слышал — уже из далёкого далёка, — как прекрасный голос тихо напевает песенку:
   
    
     
Сладких снов, любимый мой!
     
Много пройдено тобой.
     
Господин Великий,
     
Маленьким ты снова будь!
     
Спи же, мой любимый,
     
Поспеши заснуть!
    
   
   
На следующее утро, проснувшись, он чувствовал себя таким здоровым и довольным, как никогда прежде. Он огляделся вокруг и увидел, что лежит в очень уютной маленькой комнате… в детской кроватке!
   
Впрочем, это была очень большая кроватка или, вернее, такая, какой она должна представляться маленькому ребенку. На миг это показалось ему смешным, потому что он ведь давно уже не был маленьким ребенком. Всем, что даровала ему Фантазия: и силой, и способностями — он владел и сейчас. Да и Знак Девочки Императрицы по— прежнему висел у него на шее. Но уже через минуту ему стало совершенно безразлично, что он выглядит смешным, лёжа здесь. Кроме него и матушки Аюолы этого никто никогда не узнает, а уж они-то оба понимают, как это хорошо и правильно.
   
Он встал, умылся, оделся и вышел из комнаты. Спустившись по деревянной лестнице, он вошел в большую столовую, которая, впрочем, за ночь превратилась в кухню. Матушка Аюола уже ждала его к завтраку. Она тожебыла в самом хорошем расположении духа, все цветы её расцвели, она пела и смеялась и даже, подхватив Бастиана, стала танцевать с ним вокруг кухонного стола. После завтрака она послала его погулять на свежем воздухе.
   
В огромном розарии, окружавшем Дом Превращений, казалось, царит вечное лето. Бастиан прогуливался, наблюдая за пчелами, которые пировали в цветах, слушал птиц, поющих в кустарнике, играл с ящерицами, которые были настолько ручными, что даже заползали к нему на ладонь, и с зайцами, которые позволяли себя гладить. Иногда он валялся на траве под кустами, вдыхая сладостный аромат роз, щурился на солнце и позволял времени течь мимо, подобно ручью, ни о чём особо не задумываясь.
   
Так проходили дни, а из дней вырастали недели. Он не следил за временем. Матушка Аюола радовалась, и Бастиан целиком предоставил себя её материнской заботе и ласке. Он чувствовал себя так, словно, сам того не зная, долго испытывал голод по чему-то такому, что сейчас наконец-то досталось ему в изобилии. И он никак не мог насытиться.
   
Некоторое время он обследовал Дом Превращений, обшарил его от чердака до подвала. Это занятие не скоро могло наскучить: ведь комнаты постоянно менялись и всякий раз можно было открыть в них что-нибудь новое. Дом, как видно, изо всех сил старался развлечь своего гостя. Он создавал комнаты для игр, железную дорогу, кукольный театр, искусственные горки и даже большую карусель.
   
Иногда Бастиан на весь день уходил в рейд по окрестностям. Но никогда не удалялся слишком далеко от Дома Превращений — обычно на него нападал вдруг
   
страшный голод. Ему так хотелось вкусить плодов Аюолы, что он не мог ждать ни минуты и спешил вернуться, чтобы наесться досыта.
   
По вечерам они часто подолгу беседовали друг с другом. Он рассказывал ей обо всём, что пережил в Фантазии, о Перелине и Граограмане, о Ксайде и об Атрейо, которого он так тяжело ранил, а может, и убил.
   
— Я всё делал неправильно, — говорил он, — всё я понимал неверно. Лунита так меня одарила, а я с помощью её даров столько бед натворил и для себя, и для Фантазии.
   
Матушка Аюола долго смотрела на него.
   
— Нет, — ответила она, — мне так не кажется. Ты шел по пути желаний, а этот путь прямым не бывает. Ты сделал большой крюк, но это был твой путь. И знаешь почему? Ты из тех, кто лишь тогда может вернуться назад, когда найдет источник, где бьет ключом Живая Вода. А это самое потаенное место во всей Фантазии. Туда нет простых путей.
   
Немного помолчав, она добавила:
   
— Любой путь, который ведет туда, в конце концов оказывается верным.
   
И тут Бастиан вдруг заплакал. Он и сам не знал почему. Ему казалось, что в сердце его растаял какой-то ком, превратившись в слёзы. Он рыдал и рыдал и никак не мог успокоиться. Матушка Аюола посадила его к себе на колени и ласково гладила по голове, а он спрятал лицо в цветах у неё на груди и плакал, пока не выплакался и не почувствовал усталость.
   
В тот вечер они больше не говорили друг с другом. Только на следующий день Бастиан снова завел разговор о своём поиске.
   
— Ты знаешь, где мне искать Живую Воду?
   
— На границе Фантазии, — ответила матушка Аюола.
   
— Но у Фантазии нет границ, — сказал Бастиан.
   
— Границы есть, только они лежат не снаружи, а внутри. Там, где Девочка
   
Императрица черпает всю свою силу, но куда сама она не может проникнуть.
   
— И я должен найти туда дорогу? — с тревогой спросил Бастиан. — Разве ещё не поздно?
   
— Есть только одно желание, которое укажет туда дорогу: твоё последнее желание. Бастиан испугался.
   
— Матушка Аюола, за каждое моё желание, исполненное АУРИНОМ, я всегда что-нибудь забывал. И в этот раз будет так же?
   
Она медленно кивнула.
   
— Но я же ничего даже не замечу!
   
— А раньше ты разве что-нибудь замечал? Того, что ты забыл, ты больше знать не можешь.
   
— А что я забуду теперь?
   
— Я скажу тебе, когда придет время. А не то ты будешь за это держаться.
   
— Значит, я должен всё потерять?
   
— Ничто не теряется, — сказала она, — а всё преображается.
   
— Но тогда, — забеспокоился Бастиан, — мне, наверно, надо торопиться. Нельзя больше здесь оставаться.
   
Она погладила его по голове.
   
— Не думай об этом. Сколько пробудешь, столько и пробудешь. Когда проснется твоё последнее желание, ты об этом будешь знать… и я тоже.
   
С этого дня и правда что-то начало меняться, хотя сам Бастиан ничего не замечал. Волшебная сила Дома Превращений стала действовать. Но, как и все настоящие превращения, всё шло медленно и тихо — так, как растут растения.
   
Шли дни в Доме Превращений, а лето всё не кончалось. Бастиан продолжал радоваться жизни, позволяя матушке Аюоле баловать его, словно он был её ребенком. И плоды её казались ему такими же вкусными, как и вначале, но понемногу он утолил свой ненасытный голод. Поэтому и ел меньше. И она заметила это, но не проронила ни слова. Он чувствовал, что уже насытился даже её заботой и лаской. И по мере того как его потребность в этом убывала, в нём пробуждалось желание совсем иного рода, стремление, которого он до сих пор ещё никогда не испытывал, которое отличалось от всех его прежних желаний: стремление самому научиться любить. С удивлением и грустью он понял, что этого он не умеет. Но желание становилось всё сильнее и сильнее.
   
И вот однажды вечером, когда они снова сидели рядом друг с другом, он заговорил об этом с матушкой Аюолой. Выслушав его, она долгое время молчала. Её взгляд был устремлен на Бастиана, и выражение его было ему непонятно.
   
— Вот теперь ты нашел своё последнее желание, — сказала она. — Твоё Истинное Желание — это желание любить.
   
— Но почему я этого не могу, матушка Аюола?
   
— Ты сможешь, только когда напьешься Живой Воды, — ответила она.
   
— И тебе нельзя вернуться обратно в свой мир, не принеся этой Воды другим.
   
Бастианв смятении молчал.
   
— А ты? — спросил он. — Ты тоже пила Живую Воду?
   
— Нет, — ответила Аюола, — со мной тут немного по-другому. Мне только нужен кто-нибудь, кому я могу дарить то, чего у меня в избытке.
   
— Так, значит, это была не любовь?
   
Матушка Аюола на миг задумалась, а потом ответила:
   
— Это было то, чего ты себе пожелал.
   
— Значит, создания Фантазии тоже не могут любить — как я? — спросил он робко.
   
— Говорят, — тихо ответила она, — есть создания Фантазии — их немного, — которые могут пить Живую Воду. Только никто не знает, кто они. И есть предсказание, хотя мы и редко о нём говорим, что однажды, в далеком будущем, настанет время, когда люди станут приносить любовь и в Фантазию. Тогда оба мира сольются в один. Но что это значит, я не знаю.
   
— Матушка Аюола, — проговорил Бастиан так же тихо, — ты обещала, что, когда придет время, скажешь мне, что я должен был забыть, чтобы найти моё последнее желание. Теперь это время пришло?
   
Она кивнула.
   
— Ты должен был забыть отца и мать. Теперь у тебя больше нет ничего, кроме твоего имени.
   
Бастиан задумался.
   
— Отца и мать? — повторил он медленно.
   
Но слова эти больше ничего для него не значили. Он не мог их вспомнить.
   
— Что же мне теперь делать? — спросил он.
   
— Ты должен меня покинуть, — ответила она, — твоё время в Доме Превращений уже прошло.
   
— А как же я найду дорогу?
   
— Тебя поведет твоё последнее желание. Не теряй его!
   
— Мне прямо сейчас уходить?
   
— Нет, уже поздно. Завтра утром, на рассвете. У тебя осталась ещё одна ночь в Доме Превращений. А теперь пойдем спать.
   
Бастиан встал и подошел к ней. Только сейчас, когда он к ней приблизился, он заметил в сумерках, что все её цветы увяли.
   
— Не печалься об этом! — сказала она. — И завтра утром тоже не огорчайся. Иди своим путем! Тут всё хорошо и правильно. Спокойной ночи, хороший мой мальчик.
   
— Спокойной ночи, матушка Аюола, — пробормотал Бастиан.
   
Потом он поднялся в свою комнату.
   
Спустившись вниз на следующий день, он увидел, что матушка Аюола всё ещё сидит на том же месте. Все её листья, цветы и плоды опали. Она закрыла глаза и была похожа на засохшее черное дерево. Долго стоял перед ней Бастиан и глядел на неё. И вдруг распахнулась дверь наружу.
   
Прежде чем выйти, он ещё раз обернулся назад и сказал, сам не зная кому — матушке Аюоле ли, дому или им обоим:
   
— Спасибо, спасибо за всё!
   
И вышел в открытую дверь. На дворе за эту ночь наступила зима. Снег лежал по колено, а от цветущих зарослей роз остались лишь черные колючки. Было безветренно, очень холодно и очень тихо.
   
Бастиан хотел вернуться в дом, чтобы взять свой плащ, но двери и окна исчезли. Дом закрылся со всех сторон. Поеживаясь от холода, Бастиан пустился в путь.
  
  
   
    
XXV. Рудник Картин
   
   
Йор, Слепой Рудокоп, стоял у двери своей хижины и вслушивался в даль окружавшей его снежной равнины. Тишина была такой глубокой, что его тонкий слух уловил скрип снега под шагами путника, хотя тот был ещё очень далеко. Но шаги приближались к хижине.
   
Йор был высоким, пожилым мужчиной, но на лице его не было ни бороды, ни морщин. Всё на нём — его одежда, его лицо, его волосы — было серым, как камень. Когда он стоял так неподвижно, то казался высеченным из большого куска лавы. Лишь его слепые глаза были тёмными и мерцали в глубине, будто от крошечного пламени.
   
Когда Бастиан — это он и был путником — подошел близко, то сказал:
   
— Добрый день. Я заблудился. Я ищу источник, где бьет ключом Живая Вода. Ты можешь мне помочь?
   
Рудокоп прислушивался к его голосу.
   
— Ты не заблудился, — прошептал он, — только говори потише, а то рассыплются мои картины.
   
Он махнул Бастиану, и тот вслед за ним вошел в хижину.
   
Там была одна-единственная комнатка, обставленная очень просто, даже убого.
   
Деревянный стол, два стула, нары для спанья и полки с продуктами и посудой.
   
В очаге горел небольшой огонь, над ним висел котелок, в котором дымился суп.
   
Йор начерпал две полные тарелки для себя и Бастиана, поставил их на стол и жестом пригласил гостя приступить к еде. Они стали молча есть.
   
Потом рудокоп откинулся на спинку стула; глаза его смотрели сквозь Бастиана, в далёкую даль. Он спросил шепотом:
   
— Кто ты?
   
— Меня зовут Бастиан Бальтазар Букс.
   
— А, своё имя ты, значит, ещё помнишь?
   
— Да. А ты кто?
   
— Я — Йор, а ещё меня зовут Слепым Рудокопом. Но я слеп только на свету. В моём руднике, где кромешная тьма, я вижу.
   
— А что это за рудник?
   
— Он называется Рудник Минроуд. Это Рудник Картин.
   
— Рудник Картин? — удивленно переспросил Бастиан. — Такого я ещё никогда не слышал.
   
Йор, казалось, всё время к чему-то прислушивается.
   
— И всё же, — сказал он шепотом, — этот рудник как раз для таких, как ты. Для тех людей, которые не могут найти дорогу к Живой Воде.
   
— Что же это за картины? — спросил Бастиан.
   
Йор закрыл глаза и некоторое время молчал. Бастиан уже думал, не повторить ли вопрос. Но тут рудокоп заговорил шепотом:
   
— Ничто в мире не исчезает бесследно. Случалось тебе когда-нибудь видеть сон, а проснувшись, не помнить, о чём он был?
   
— Да, — ответил Бастиан, — такое часто бывает.
   
Йор в задумчивости кивнул. Потом он поднялся и сделал знак Бастиану следовать за ним. Но прежде чем выйти из хижины, он крепко схватил его за плечо и прошептал ему в ухо:
   
— Только ни слова, ни звука, понял? То, что ты увидишь — мой труд многих лет. Любой шорох может его разрушить. Поэтому молчи и ступай тихо!
   
Бастиан кивнул, и они покинули хижину. За хижиной стояла деревянная башня — копёр, а под ней отвесно уходила в глубь земли шахта. Они прошли мимо неё и вышли на простор заснеженной равнины. И тут Бастиан увидел картины — они казалисьдрагоценностями, разложенными на белом шелке.
   
Это были тончайшие прозрачные и цветные доски, как будто из слюды, всех форм и размеров, прямоугольные и круглые, состоящие из осколков и целые и невредимые, одни величиной с церковное окно, другие — маленькие, как миниатюры на табакерке. Они лежали рядами, подобранные по величине и форме, и ряды эти тянулись по всей белой равнине до самого горизонта.
   
Картины эти изображали что-то таинственное. Какие-то закутанные фигуры, парившие над землей в большом птичьем гнезде, осёл в судейской мантии, часы, которые расплывались, словно мягкий сыр, или манекены, стоящие на ярко освещенных безлюдных площадях. Тут были лица и головы, целиком составленные из животных, и другие, образующие все вместе ландшафты. Но были и самые обыкновенные картины: крестьяне на сенокосе, женщины, сидящие на балконе. Были горные деревушки и морские пейзажи, военные баталии и цирковые представления, улицы и комнаты, и снова лица: старые и молодые, мудрые и простодушные, лица шутов и королей, лица мрачные и веселые. Были страшные картины: казни и пляски смерти, а были и забавные: юная дама верхом на морже или как нос гуляет по улицам, принимая приветствия прохожих.
   
Чем дольше они ходили вдоль картин, тем меньше Бастиан понимал, что же всё это означает. Только одно было ему ясно: на них можно увидеть буквально всё что угодно, правда, чаще всего в странных сочетаниях.
   
Много часов он ходил вместе с Йором между рядов дощечек, и вот над широкой снежной равниной спустились сумерки. Они вернулись в хижину. Закрыв за собой дверь, Йор тихо спросил:
   
— Ты узнал какую-нибудь из них?
   
— Нет, — ответил Бастиан.
   
Рудокоп задумчиво покачал головой.
   
— А что это за картины? — спросил Бастиан. — Почему я должен какую-нибудь узнать?
   
— Это забытые сны из человеческого мира, — объяснил Йор. — Сон, если он однажды приснился, не может превратиться в ничто. Но если человек, которому он снился, его не запомнил — где он остаётся? Здесь, у нас в Фантазии, в глубине нашей земли. Там внизу собираются забытые сны и ложатся тонкими-тонкими пластами один над другим. Чем глубже роешь, тем плотнее они лежат. Вся Фантазия стоит на фундаменте забытых сновидений.
   
— И мои сны тоже там? — удивленно спросил Бастиан. Йор только кивнул.
   
— И ты считаешь, мне надо их найти?
   
— Хотя бы один. Одного достаточно, — ответил Йор.
   
— Но зачем?
   
Рудокоп повернулся к нему лицом — его освещал сейчас лишь слабый огонь очага. Слепые глаза его вновь смотрели сквозь Бастиана, в далёкую даль.
   
— Слушай внимательно, Бастиан Бальтазар Букс, — сказал он, — я много говорить не люблю. Тишина мне куда милее. Но на этот раз я скажу тебе. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы найти дорогу в свой мир. Любить — легко сказать! Живая Вода спросит тебя: «Кого?» Любить ведь нельзя просто так, в целом и вообще. Но ты всё забыл, кроме своего имени. А если ты не сможешь ответить, тебе нельзя будет и пить. Поэтому тебе может помочь только утерянный сон, который ты обретёшь вновь, картина, которая поведёт тебя к источнику. Но за это тебе придётся забыть последнее, что у тебя ещё есть, — самого себя. А для этого нужен тяжелый, упорный и терпеливый труд. Хорошо запомни мои слова — больше я их никогда не повторю.
   
Он лёг на свои деревянные нары и заснул. Бастиану ничего не оставалось, как избрать своим ложем холодный жесткий пол. Но это было ему нипочем.
   
На другое утро он проснулся окоченевший и увидел, что Йор уже ушел. Наверно, он уже спустился в шахту Минроуда. Бастиан самсебеналил тарелку горячего супа, который согрел его, но не слишком ему понравился. Своею солёностью он немного напоминал вкус слёз и пота.
   
После этого Бастиан вышел наружу и побрёл по снежной равнине мимо бесчисленных картин. Он внимательно изучал одну за другой, ведь теперь-то он знал, что для него это значит, но так и не смог найти ни одной такой, чтобы она его чем-то особенно тронула. Все они были ему совершенно безразличны.
   
Под вечер он увидел, как Йор возвращается из шахты в подъемной клети. На спине он нёс в подставке большие пластины из тончайшей слюды. Бастиан молча пошел за Йором, пока тот, выйдя ещё дальше на равнину, не начал с величайшей бережностьюв конце ряда на снегураскладывать свои новые находки. Одна картина изображала человека, грудь которого была птичьей клеткой, в которой сидели два голубя. На другой каменная женщина ехала верхом на большой черепахе. На очень маленькой картинке можно было рассмотреть одну только бабочку с пятнами на крылышках в форме букв. Были и другие картины, но ни одна из них ничего не говорила Бастиану.
   
Вернувшись в хижину вместе с рудокопом, он спросил:
   
— А что будет с картинами, если растает снег?
   
— Здесь всегда зима, — ответил Йор.
   
Это и была вся их беседа за тот вечер.
   
И назавтра Бастиан всё искал среди картин одну, которую он узнает, или ту, которая хоть что-нибудь для него значит, но безуспешно. По вечерам он сидел с рудокопом в хижине, и, поскольку тот всё молчал, Бастиан тоже привык молчать. И осторожную манеру двигаться, не производя ни малейшего шума, от которого могут рассыпаться картины, он тоже постепенно перенял у Йора.
   
— Я уже посмотрел все картины, — сказал Бастиан однажды вечером, — для меня там нет ни одной.
   
— Плохо, — ответил Йор.
   
— Что же мне теперь делать? Ждать новых картин, которых ты поднимешь наверх?
   
Йор немного подумал, а потом покачал головой.
   
— Я бы на твоем месте, — прошептал он, — сам спустился в шахту и занялся раскопками.
   
— Но ведь у меня не такие глаза, как у тебя, я ничего не вижу в темноте.
   
— А разве тебе не дали никакого света за время твоего долгого путешествия? — спросил Йор и снова посмотрел как бы сквозь Бастиана. — Светящегося камня или ещё чего-нибудь такого, что теперь помоглобы тебе?
   
— Дали, — грустно ответил Бастиан, — но я истратил Аль Цахир совсем на другое.
   
— Плохо, — повторил Йор с окаменевшим лицом.
   
— Что же ты мне посоветуешь? — настаивал Бастиан.
   
Рудокоп снова долго молчал, а потом ответил:
   
— Тогда тебе придется работать в темноте.
   
Бастиана бросило в дрожь. И, хотя у него до сих пор сохранились бесстрашие и сила, которые даровал ему АУРИН, при мысли о том, что он будет лежать глубоко-глубоко внизу в недрах земли, в полной темноте, его пронизал холод. Он ничего не сказал больше Йору, и оба они легли спать.
   
На другое утро рудокоп потряс его за плечо. Бастиан поднялся.
   
— Ешь свой суп и пойдем! — резко велел Йор.
   
Бастиан выполнил приказание.
   
Он пошёл за рудокопом к шахте, сел вместе с ним в корзину подъемника, и они стали спускаться в Рудник Минроуд. Клеть ползла всё глубже и глубже. Давно уже пропал последний скудный свет, проникавший через отверстие шахты в глубину, а корзина спускалась всё ниже в темноту. Наконец толчок о землю дал понять, что они достигли дна. Они вышли.
   
Здесь внизу было гораздо теплее, чем наверху, на снежной равнине, и вскоре Бастиан весь вспотел, торопясь за рудокопом, чтобы не потерять его в темноте. Тот быстро шагал впереди. Это был запутанный путь сквозь бесчисленные туннели, переходы, а иногда и через какие-то залы, как можно было догадаться по тихому эху шагов. Бастиан много раз больно ушибался, натыкаясь на выступы и балки, но Йор не обращал на это никакого внимания.
   
В тот первый день и ещё несколько дней затем рудокоп молча, лишь направляя руки Бастиана, наставлял его в искусстве отделять тонкие, нежнейшие слои слюды и осторожно снимать их. Для этого были инструменты — на ощупь они казались не то деревянными, не то роговыми шпателями. Но увидеть их Бастиану так и не пришлось, потому чтокогда они заканчивали дневную работу, инструменты оставались лежать на рабочем месте.
   
Понемногу Бастиан научился ориентироваться там внизу, в полной темноте. Он различал ходы и туннели с помощью какого-то необъяснимого нового чувства. И вот однажды Йор без слов, только прикосновением рук, показал ему, что теперь он будет работать сам в низкой штольне, куда можно проникнуть только ползком. И Бастиан послушался. Это был очень узкий забой, и над ним нависал страшный груз древних коренных пород. Свёрнутый, как дитя в материнской утробе, лежал он в темных глубинах основания Фантазии и терпеливо разыскивал забытый сон — картину, которая привела бы его к Живой Воде.
   
Здесь, в вечной ночи земных недр, он ничего не видел, и поэтому не смог бы сделать выбор и принять решение. Приходилось надеяться, что счастливый случай или милостивая судьба когда-нибудь поможет ему найти то, что он искал. Вечер за вечером поднимал онна поверхность землипри угасающем закатном свете то, что ему удалось отъединить за день в глубинах рудника Минроуд. И вечер за вечером его работа оказывалась напрасной. Но Бастиан не жаловался и не возмущался. Он потерял всякое сострадание к самому себе. Он был терпелив и спокоен. Хотя силы его и были неисчерпаемы, он часто чувствовал большую усталость.
   
Как долго длилось это суровое время, сказать невозможно, ведь такая работа не измеряется днями и месяцами. Но вот наконец наступил вечер, когда он принес картину, которая вдруг так его взволновала, что он едва удержался, чтобы не вскрикнуть от неожиданности и этим всё испортить.
   
На тоненькой слюдяной дощечке — не очень большой, примерно формата обычной книжной страницы — был очень ясно и отчётливо виден человек в белом халате. В руке он держал гипсовую челюсть. Он стоял, и весь его вид, робкое, печальное выражение его лица, потрясли Бастиана. Но больше всего его поразило, что человек этот как бы вмёрз в ледяную глыбу. Со всех сторон его окружал непроницаемый, хотя и совершенно прозрачный слой льда.
   
Пока Бастиан рассматривал картину, лежащую перед ним на снегу, в нём проснулась тоска по этому человеку, хотя он его и не знал. Это чувство пришло издалека, как прилив в море, который сначала едва различим, но вот он подходит всё ближе и ближе и становится могучей волной высотой с дом, сметая всё на своём пути. Бастиан чуть не захлебнулся и жадно ловил воздух. Сердце его болело, оно было недостаточно большим для такого огромного чувства. В этой волне прибоя пошло ко дну всё, что ещё оставалось у него в памяти о самом себе. И он забыл последнее, что у него было: своё собственное имя.
   
В хижину Йора Бастиан вошел молча. Рудокоп тоже ничего не сказал, но долго смотрел на него, и глаза его, казалось, вновь глядели куда-то в дальнюю даль, а потом, в первый раз за всё это время, на его сером окаменевшем лице на мгновение мелькнула улыбка.
   
В ту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не уснул, несмотря на всю усталость. Он всё время видел картину перед глазами. Ему казалось, что человек этот хочет ему что-то сказать, но никак не может, потому что закован в глыбу льда. Мальчик без имени хотел помочь ему, хотел сделать так, чтобы этот лёд растаял. Словно во сне наяву, он видел, как обнимает глыбу, чтобы растопить её теплом своего тела. Но всё было напрасно.
   
И тут он вдруг услышал, что хочет сказать ему этот человек, услышал не слухом, а глубиной своего собственного сердца:
   
«Помоги мне пожалуйста! Не бросай меня! Один я не выберусь изо льда. Помоги мне! Только ты можешь меня освободить — только ты!»
   
Когда на следующее утро они поднялись на рассвете, Мальчик без имени сказал Йору:
   
— Сегодня я не спущусь с тобой в рудник Минроуд.
   
— Ты хочешь меня покинуть?
   
Мальчик кивнул:
   
— Я хочу идти искать Живую Воду.
   
— Ты нашел картину, которая тебя поведет?
   
— Да.
   
— Ты мне её покажешь?
   
Мальчик опять кивнул. Они пошли по снегу туда, где лежала картина. Мальчик смотрел на картину, но Йор обратил взор своих слепых глаз на лицо мальчика — он глядел сквозь него в дальнюю даль. Казалось, он долго к чему-то прислушивается. Наконец он кивнул.
   
— Возьми её с собой, — прошептал он, — и не потеряй. Если ты её потеряешь или сломаешь — для тебя всё будет кончено. Потому что в Фантазии у тебя больше ничего нет. Ты знаешь, что это значит.
   
Мальчик, у которого не было больше имени, стоял с поникшей головой и молчал. А потом сказал тоже шёпотом:
   
— Спасибо, Йор, за всё, чему ты меня научил. Они пожали друг другу руки.
   
— Ты был хорошим рудокопом, — прошептал Йор, — и прилежно работал.
   
С этими словами он повернулся и зашагал к шахте Рудника Минроуд. Ни разу не обернувшись, он вошёл в подъемник и опустился в глубь земли.
   
Мальчик без имени поднял со снега картину и побрёл вдаль по белой равнине.
   
Он шёл уже много часов, давно уже хижина Йора исчезла позади него за горизонтом, и ничего больше не было вокруг, кроме белого поля, простиравшегося со всех сторон. Но он чувствовал, что картина, которую он бережно несёт обеими руками, тянет его в определенном направлении.
   
Мальчик решил довериться этой силе, ведь она приведет его в нужное место, будет ли путь длинным или коротким. Ничто теперь его уже не удержит. Он хочет найти Живую Воду, и уверен, что сможет её найти.
   
И тут вдруг высоко в воздухе он услышал шум. Это были крики и щебетание множества голосов. Взглянув на небо, он увидел тёмное облако, похожее на большую птичью стаю. И только когда эта стая приблизилась, он понял, что это такое, и от ужаса всталкак вкопанный.
   
Это были Шламуфы, Клоуны-Бабочки!
   
«Боже милостивый! — подумал Мальчик без имени. — Только бы они меня не увидели! Они разрушат картину своим криком!»
   
Но они его уже увидели!
   
С громким хохотом и улюлюканьем стая устремилась на одинокого путника и приземлилась вокруг него на снегу.
   
— Ур-ра! — кукарекали они, разинув свои яркие цветные рты. — Наконец-то мы его разыскали, нашего великого Благодетеля!
   
Они валялись в снегу, швыряли друг в друга снежками, кувыркались истояли на голове.
   
— Тише! Пожалуйста, тише! — шептал в отчаянии Мальчик без имени.
   
Но те в восторге кричали хором:
   
— Что он сказал?
   
— Он говорит, что мы слишком тихие!
   
— Этого нам ещё никто не говорил!
   
— Что вам от меня надо? — спросил мальчик. — Почему вы не оставите меня в покое?
   
Все закружились вокруг него, вереща:
   
— Великий Благодетель! Великий Благодетель! Помнишь, как ты нас спас, когда мы были ещё Ахараями? Тогда мы были самыми несчастными созданиями Фантазии, но теперь мы сами себе до смерти надоели. То, что ты с нами сделал, было поначалу очень весело, но теперь мы помираем со скуки. Мы порхаем повсюду, и ни на чём не можем остановиться. Мы даже не можем сыграть в настоящую игру, потому что у нас нет никаких правил. Ты своим избавлением превратил нас в скоморохов! Вот так спасение! Ты обманул нас, великий Благодетель!
   
— Но ведь я хотел как лучше, — прошептал мальчик в ужасе.
   
— Конечно — как лучше тебе! — заорали Шламуфы хором. — Ты же считал себя великим. А мы расплачивались за твою доброту, великий Благодетель!
   
— Что же я теперь должен сделать? — спросил мальчик. — Чего вы от меня хотите?
   
— Мы искали тебя, — визжали Шламуфы с искаженными клоунскими физиономиями. — Хотели догнать тебя прежде чем ты сможешь улизнуть. И вот мы тебя догнали. И не оставим тебя в покое, пока ты не станешь нашим предводителем. Нашим Верховным Шламуфом, Главным Шламуфом, нашим Генерал-Шламуфом! Всем, чем сам захочешь!
   
— Но почему же, почему? — умоляюще прошептал мальчик.
   
И хор Клоунов снова завопил:
   
— Мы хотим, чтобы ты отдавал нам приказы, командовал нами, заставлял нас что-нибудь делать и запрещал нам что-нибудь! Мы хотим, чтобы в нашей жизни был хоть какой-нибудь смысл!
   
— Этого я не могу! Почему вы не выберете кого-нибудь из вас самих?
   
— Нет, нет, мы хотим тебя, великий Благодетель! Ведь это ты сделал нас тем, чем мы теперь стали!
   
— Нет! — задыхаясь, ответил мальчик. — Мне нужно уйти отсюда. Я должен вернуться обратно!
   
— Не так быстро, великий Благодетель! — кричали Клоуны. — От нас не уйдешь. Тебя-то, конечно, это вполне бы устроило — взять и просто удрать из Фантазии!
   
— Но у меня больше нет сил! — взмолился мальчик.