1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
   
— Ну же, неужели ты не знаешь всего на свете? — и откинулся в кресле, совершенно удовлетворенный.
   
— Я бы не пришел сюда, если бы не считал, что мне еще есть чему учиться, — резко ответил я, не успев поймать себя за язык.
   
Килвин по другую сторону стола басовито хохотнул.
   
Хемме открыл было рот, но ректор заткнул его взглядом, прежде чем тот успел что-либо сказать.
   
— Итак, — начал ректор, — я думаю…
   
— Я тоже хочу задать несколько вопросов, — произнес человек справа от ректора. Он говорил с акцентом, которого я не смог распознать, — возможно, его голос давал особенный призвук. Когда он заговорил, все за столом пошевелились и застыли, как листья, чуть тронутые ветром.
   
— Магистр имен, — сказал ректор с равными долями почтения и тревоги.
   
Элодин был младше остальных по меньшей мере на десяток лет. Чисто выбритый, с глубокими глазами, среднего роста, среднего сложения — в нем не было ничего особенного, кроме того, как он сидел за столом, порой пристально за чем-то наблюдая, а в следующую минуту скучая и блуждая взглядом среди высоких балок потолка. Он выглядел почти как ребенок, которого заставили сидеть со взрослыми.
   
Магистр Элодин посмотрел на меня. Я почувствовал это — именно почувствовал — и подавил дрожь.
   
— Сохекетх ка сиару крема'тетх ту? — спросил он. «Насколько хорошо ты говоришь на сиару?»
   
— Риеуза, та крелар деала ту. — «Не очень хорошо».
   
Он поднял руку, оттопырив указательный палец вверх.
   
— Сколько пальцев я поднял?
   
Я замешкался на секунду — хотя, казалось бы, вопрос не заслуживал никакого размышления.
   
— По крайней мере один, — сказал я, — Но точно не больше шести.
   
Элодин расплылся в широкой улыбке и вытащил из-под стола вторую руку, на ней были подняты два пальца. Он помахал рукой перед носом других магистров, призывая их посмотреть и вертя головой — радостно, как ребенок. Затем он положил руки перед собой на стол и внезапно стал серьезен.
   
— Ты знаешь семь слов, которые заставят женщину полюбить тебя?
   
Я посмотрел на него, стараясь решить, есть ли в вопросе что-то еще.
   
Поскольку больше ничего не добавилось, я просто ответил:
   
— Нет.
   
— Они существуют, — заверил меня магистр имен и сел с довольным видом. — Магистр языков?
   
— По-моему, ответы покрывают большую часть необходимых знаний, — сказал ректор почти про себя.
   
У меня создалось впечатление, будто его что-то выбило из колеи, но я не мог понять, что именно, — он был слишком сложен для меня.
   
— Ты простишь, если я буду спрашивать о вещах ненаучных?
   
Не имея особенного выбора, я кивнул.
   
Ректор бросил на меня взгляд, затянувшийся, как мне показалось, на несколько минут.
   
— Почему Абенти не прислал с тобой рекомендательное письмо?
   
Я колебался. Не все странствующие актеры так достойны уважения, как наша труппа, поэтому, понятно, не все их уважали. Но я сомневался, что ложь — лучший путь.
   
— Он оставил мою труппу три года назад. С тех пор я его не видел.
   
Все магистры посмотрели на меня. Я почти слышал, как они производят мысленный расчет, сколько мне тогда было лет.
   
— Да пойдемте уже, — негодующе сказал Хемме и дернулся, словно собираясь встать.
   
Ректор бросил на него мрачный взгляд, заставивший его умолкнуть.
   
— Почему ты хочешь учиться в Университете?
   
Я стоял огорошенный. Это был единственный вопрос, к которому я оказался совершенно не готов. Что я мог сказать? «Десять тысяч книг. Ваши архивы. Я с детства мечтал их прочитать»? Правда, но слишком по-детски. «Я хочу отомстить чандрианам»? Слишком театрально. «Стать столь могущественным, чтобы никто больше не мог причинить мне боль»? Слишком угрожающе.
   
Я поднял глаза на ректора и осознал, что молчу уже довольно долго. Не в состоянии придумать ничего больше, я пожал плечами и сказал:
   
— Я не знаю, сэр. Полагаю, мне придется узнать и это тоже.
   
В глазах ректора засветился любопытный огонек, но он задавил его и спросил:
   
— Есть еще что-нибудь, что ты хочешь сказать?
   
Он задавал этот вопрос другим соискателям, но ни один из них не воспользовался возможностью. Вопрос выглядел почти риторическим, ритуальным — перед тем, как магистры начнут обсуждать плату за обучение для данного студента.
   
— Да, спасибо, — сказал я, удивив всех. — Я имею честь просить о большем, чем простой прием, — Я сделал глубокий вдох, заставляя сосредоточить внимание на мне. — Я добирался сюда около трех лет. Возможно, я кажусь слишком юным, но я подхожу этому месту не меньше, если не больше, чем некоторые богатые сынки лордов, которые не отличат соль от цианида даже на вкус.
   
Пауза.
   
— Однако на данный момент у меня в кошельке две йоты, и в целом мире нет места, где я мог бы достать больше. У меня нет ничего, что я мог бы продать и еще не продал. Назначите мне сумму большую, чем две йоты, — и я не смогу учиться. Назначите меньшую — и я буду здесь каждый день, а каждую ночь буду делать все, чтобы выжить, пока учусь. Я буду спать на улицах и в конюшнях, мыть посуду за кухонные объедки, клянчить пенни, чтобы купить перья. Я буду делать все, что понадобится.
   
Последние слова я произнес яростно, почти прорычал.
   
— Но если примете меня бесплатно и дадите три таланта, чтобы я мог жить и купить все необходимое для хорошей учебы, я стану студентом, какого вам еще не доводилось видеть.
   
Полдыхания стояла тишина, потом раздался громовой раскат хохота Килвина.
   
— Ха! — проревел он. — Если бы у одного студента из десяти была хоть половина такого задора, я бы учил хлыстом и стулом, а не мелом и доской, — Он тяжело впечатал ладонь в стол.
   
Это всколыхнуло всех: магистры заговорили одновременно, каждый в своей манере. Ректор чуть махнул в мою сторону, и я воспользовался шансом упасть на стул, стоящий на краю освещенного круга.
   
Казалось, дискуссия продолжается невозможно долго. Но даже две или три минуты покажутся вечностью, когда ты сидишь, а кучка стариков спорят о твоем будущем. До настоящего крика не дошло, но руками махали изрядно — в основном магистр Хемме, который, похоже, невзлюбил меня так же, как я его.
   
Все было бы не так плохо, если бы я мог понять, что они говорят, но даже мои чуткие уши слухача не могли уловить, что происходит за столом.
   
Внезапно они прекратили совещаться, ректор глянул на меня и махнул, чтоб я подошел.
   
— Да будет записано, — сказал он официально, — что Квоут, сын… — Он умолк, посмотрев вопросительно.
   
— Арлидена, — продолжил я. Имя прозвучало странно для меня после всех этих лет.
   
Магистр Лоррен повернулся, моргнув один раз.
   
— …Арлидена, принимается в Университет на время получения им образования сорок третьего равниса. Зачисление в состав арканума по подтверждении, что он освоил базовые принципы симпатии. Официальный поручитель — Килвин, магистр артефактов. Ему назначается плата за обучение в сумме трех талантов с минусом.
   
Внутри у меня сгустилась огромная черная тяжесть. С тем же успехом они могли потребовать не три таланта, а все деньги мира — все равно у меня не было ни малейшей надежды заработать их до начала семестра. Помогая на кухне, бегая по поручениям за пенни, я скопил бы столько за год — при определенном везении, конечно.
   
На миг во мне вспыхнула отчаянная надежда, что я смогу срезать столько кошельков к нужному времени. Но я знал, что эта мысль именно от отчаяния. Люди с такими деньгами обычно лучше знают, куда их класть, а не швыряют в кошелек.
   
Я не замечал, что магистры уходят из-за стола, пока один из них не подошел ко мне. Я поднял глаза и увидел магистра архивов.
   
Лоррен оказался выше, чем я предполагал, — около двух метров. С длинным лицом и руками, он выглядел так, будто его хорошенько растянули. Увидев, что я наконец обратил на него внимание, Лоррен спросил:
   
— Ты сказал, что имя твоего отца Арлиден?
   
Он спросил это очень спокойно, без тени сожаления или извинения в голосе. Почему-то это ужасно меня разозлило: сначала он на корню подрубил мое стремление попасть в Университет, а теперь подходит и спрашивает о моем погибшем отце так легко, словно желает доброго утра.
   
— Да, — напряженно ответил я.
   
— Арлиден-бард?
   
Мой отец всегда считал себя актером. Он никогда не называл себя бардом или менестрелем. Услышав, что его так называют, я разозлился еще больше, если это было возможно, и даже не соизволил ответить — Просто резко кивнул.
   
Если Лоррен посчитал мой ответ слишком скупым или дерзким, то не подал и виду.
   
— Мне было интересно, в какой труппе он выступает.
   
Мое тонкое терпение лопнуло.
   
— А, вам было интересно, — сказал я со всем ядом, какой мог пролить мой отточенный в труппе язык. — Тогда вам придется еще некоторое время пробыть в неведении. Думаю, у вас хватит терпения перенести его. Когда я вернусь, заработав мои три таланта, может быть, тогда вы сможете узнать.
   
Я бросил на него яростный взгляд, словно надеясь прожечь его насквозь.
   
Реакция магистра была почти незаметной, и только позже я обнаружил, что дождаться от Лоррена хоть какой-нибудь реакции — все равно что узреть моргающий каменный столп.
   
Сначала он выглядел слегка озадаченным, потом чуть-чуть ошарашенным, потом, поскольку я так и пялился на него, выдал бледную тонкую улыбку и молча вручил мне полоску бумаги. Я развернул ее и прочитал:
   
«Квоут. Весенний семестр. Обучение: —3 тлн». Минус три таланта. Конечно.
   
Облегчение затопило меня. Будто огромная волна сшибла меня с ног — я внезапно сел на пол и разревелся.
  
  
   
    
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
    
С ГОРЯЩИМИ ГЛАЗАМИ
   
   
Лоррен вел меня через двор.
   
— Об этом и была большая часть дискуссии, — объяснил магистр Лоррен голосом спокойным, как камень. — Тебе надо было назначить плату. Всем полагается плата.
   
Придя в себя, я извинился за свое ужасное поведение. Он спокойно кивнул и предложил проводить меня к казначею, чтобы не вышло никакой путаницы с моей вступительной «платой».
   
— После того как было решено принять тебя на тех условиях, что ты предложил… — Лоррен сделал краткую, но многозначительную паузу, подводя меня к мысли, что все оказалось не так просто. — Возникла некоторая проблема: не было еще случая, чтобы поступающим студентам раздавали деньги. — Он снова сделал паузу. — Довольно необычная ситуация.
   
Лоррен провел меня через холл и вниз по лестнице в другое каменное здание.
   
— Здравствуй, Рием.
   
Казначей был раздражительным пожилым человеком, который стал еще раздражительнее, когда узнал, что ему придется отдавать деньги мне, а не наоборот. После того как я получил три таланта, магистр Лоррен вывел меня наружу.
   
Я вспомнил кое-что и порылся в кармане, радуясь поводу сменить тему беседы.
   
— У меня есть расписка из «Разорванного переплета». — Я передал ему клочок бумаги, забавляясь мыслью, что подумает владелец, когда книгу, проданную ему грязным уличным оборванцем, вдруг потребует назад университетский магистр архивов, — Магистр Лоррен, я очень ценю, что вы согласились сделать это, и надеюсь, вы не сочтете меня неблагодарным, если я попрошу еще об одном одолжении…
   
Лоррен бросил взгляд на расписку, прежде чем сунуть ее в карман, и внимательно посмотрел на меня. Нет, не внимательно. Не вопросительно. На его лице вообще не было никакого выражения: ни любопытства, ни раздражения — ничего. Если бы не тот факт, что его взгляд был сосредоточен на мне, я бы мог подумать, что он обо мне забыл.
   
— Проси, не стесняйся, — сказал он.
   
— Эта книга. Она — все, что у меня осталось от… прежней жизни. Я бы очень хотел выкупить ее у вас когда-нибудь, когда у меня будут деньги.
   
Он кивнул, по-прежнему не изменившись в лице.
   
— Это можно устроить. Не беспокойся: ее будут хранить так же тщательно, как любую другую книгу в архивах.
   
Лоррен поднял руку, подзывая проходящего мимо студента.
   
Рыжеватый юноша резко остановился и, явно занервничав, подошел. Излучая почтение, он кивнул магистру архивов, кивок получился похожим на поклон.
   
— Да, магистр Лоррен?
   
Лоррен указал на меня своей длинной рукой.
   
— Симмон, это Квоут. Ему надо все тут показать, записать на уроки и все такое. Килвин хочет его на артефакцию. В остальном доверяйся своему опыту. Сможешь?
   
Симмон снова кивнул и отбросил волосы с глаз:
   
— Да, сэр.
   
Не сказав больше ни слова, Лоррен повернулся и пошел широким шагом, заставлявшим его черную магистерскую мантию развеваться позади.
   
   
Симмон выглядел юным для студента, но все же старше меня на пару лет. Он был выше, но лицо и по-детски робкие манеры выдавали в нем мальчишку.
   
— У тебя есть где остановиться? — спросил он. — Комната в трактире или что-нибудь?
   
Я покачал головой.
   
— Я только пришел. Главное было — сдать экзамен, дальше не загадывал.
   
Симмон хмыкнул:
   
— Знаю, что это такое. В начале каждой четверти все еще потею от страха. — Он указал налево, вдоль широкой аллеи, окаймленной деревьями. — Тогда пойдем сначала в гнезда.
   
Я остановился.
   
— У меня не так уж много денег, — признался я.
   
Снимать комнату я не планировал, привыкнув спать на улице и зная, что мне нужно сохранить свои три таланта на одежду, еду, бумагу — и на обучение в следующей четверти. Не стоит надеяться на щедрость магистров две четверти подряд.
   
— Прием прошел не слишком удачно? — сочувственно спросил Симмон, взяв меня за локоть и направляя к другому серому университетскому зданию. Оно было трехэтажное, с большим количеством окон и несколькими крыльями, расходящимися от центрального круга. — Ты не расстраивайся. Я так нервничал, когда поступал, что чуть не описался. Фигурально выражаясь.
   
— Да я не расстраиваюсь, — сказал я, внезапно очень остро ощутив три таланта в кошельке. — Но я боюсь, что обидел магистра Лоррена. Он показался немного…
   
— Холодным? — перебил Симмон, — Сухим? Похожим на каменный столб с глазами? — Он расхохотался. — Лоррен всегда такой. Ходят слухи, что Элкса Дал давно обещает десять золотых марок тому, кто его рассмешит.
   
— А-а. — Я немного расслабился. — Это хорошо. Он последний человек, с которым мне хотелось бы поссориться. Я собираюсь много времени проводить в архивах.
   
— Просто хорошо обращайся с книгами, и все будет в порядке. Обычно Лоррен абсолютно невозмутим, но с книгами его будь аккуратен. — Он поднял брови и покачал головой. — Когда дело касается книг, магистр страшнее медведицы, защищающей детенышей. Честно говоря, я бы лучше попался медведице, чем Лоррену, если он увидит, как я загибаю уголок на странице.
   
Симмон пнул камешек, послав его скакать по мостовой.
   
— Ладно. Ты можешь устроиться в гнездах. За талант тебе дадут койку и карточку на еду на четверть. — Он пожал плечами. — Не особенно роскошно, но хоть от дождя укроет. Можно получить комнату на двоих за два таланта или на одного — за три.
   
— А что за карточка на еду?
   
— Еда три раза в день вон там, в столовой. — Симмон указал на длинное невысокое строение через лужайку. — Не так уж и плоха, если не слишком задумываться о том, откуда она могла взяться.
   
Я быстро подсчитал. Талант за два месяца хорошей еды и сухое место для сна — лучшее, на что я мог надеяться. Я улыбнулся Симмону:
   
— То, что надо.
   
Симмон кивнул, открывая дверь в гнезда.
   
— Тогда койки. Пошли найдем старосту и запишем тебя.
   
   
Койки для студентов-неарканистов располагались на четвертом этаже восточного крыла гнезд — самого дальнего от умывален первого этажа. Как и предупреждал Сим, жилье оказалось не особенно роскошным. Но на узкой кровати лежали чистые простыни, а под ней стоял сундук с замком, где я мог хранить свои скудные пожитки.
   
Все нижние койки уже были заняты, поэтому я выбрал верхнюю, в дальнем углу комнаты. Выглянув со своей койки в узкое окно, я вспомнил потайное место на тарбеанских крышах. Похожесть удивительно успокаивала.
   
На обед полагалась миска истекающего паром картофельного супа, бобы, тонкие ломтики жирного бекона и свежий бурый хлеб. Большие дощатые столы были заполнены почти наполовину, всего в столовой сидело около двухсот студентов. Помещение полнилось тихим гулом разговоров, прерываемых смехом и металлическим стуком ложек и вилок по жестяным подносам.
   
Симмон провел меня в дальний угол длинной комнаты. Два студента подняли на нас глаза, когда мы подошли. Симмон, ставя поднос, свободной рукой указал на меня:
   
— Люди, встречайте Квоута. Наш самый новенький ясноглазый первочетвертник. — Он показал сначала на одного студента, потом на другого: — Квоут, это худшие студенты, которых может предложить арканум: Манет и Вилем.
   
— Уже виделись, — сказал Вилем. Он оказался тем самым темноволосым сильдийцем из архивов. — Ты действительно шел на экзамены? — добавил он, слегка удивленный. — Думал, ты пытаешься меня надуть. — Он протянул мне руку: — Добро пожаловать.
   
— Тейлу болезный, — пробормотал Манет, оглядывая меня. Ему было не меньше пятидесяти. При его буйной шевелюре и седеющей бороде вид он имел слегка взъерошенный, словно проснулся пару минут назад. — Я действительно так стар, как себя чувствую? Или он так молод, как выглядит?
   
— И то и другое, — жизнерадостно заверил его Симмон, садясь. — Квоут, Манет тут в аркануме дольше, чем все мы, вместе взятые.
   
Манет фыркнул.
   
Бери больше: я в аркануме дольше, чем любой из вас прожил.
   
— И все еще презренный э'лир, — заметил Вилем, из-за его сиарского акцента непонятно было, с сарказмом он говорит или нет.
   
— Ура э'лирам, — с готовностью отозвался Манет. — Вы, мальчишки, еще пожалеете, если продвинетесь выше по рангу, уж поверьте мне. Только больше склок и выше плата.
   
— Мы, Манет, хотим получить гильдеры, — сказал Симмон. — И желательно до того, как помрем.
   
— Гильдеры тоже переоценивают, — заметил Манет, отламывая кусок хлеба и обмакивая его в суп. Беседа звучала легко и непринужденно, и я предположил, что тема привычная.
   
— Как у тебя? — нетерпеливо спросил Симмон у Вилема.
   
— Семь и восемь, — буркнул тот.
   
Симмон выглядел пораженным.
   
— Что, во имя Господа, случилось? Ты дал в глаз кому-то из них?
   
— Да промахнулся с цифрами, — мрачно ответил Вилем. — Лоррен спросил о влиянии субинфеодации на модеганскую валюту. А Килвину пришлось переводить. Даже тогда я не смог ответить.
   
— Моя душа рыдает по тебе, — беспечно сообщил Симмон. — Ты издевался надо мной последние две четверти, я был просто обязан в конце концов отыграться. У меня пять талантов и за эту четверть. — Он протянул руку. — Плати.
   
Вилем порылся в кармане и отдал Симу медную йоту.
   
Я посмотрел на Манета:
   
— А ты не играешь в это?
   
Шевелюристый старикан фыркнул и покачал головой.
   
— У меня против них слишком большое преимущество, — ответил он с набитым ртом.
   
— Давай послушаем, — вздохнул Симмон. — Сколько за эту четверть?
   
— Один и шесть, — ответил Манет, по-волчьи осклабившись.
   
Прежде чем кто-нибудь догадался спросить меня о моей плате, я сказал:
   
— Я слышал, кому-то назначили тридцать талантов. Часто так задирают?
   
— Нет, если у тебя достаточно здравого смысла, чтобы оставаться в нижних классах, — буркнул Манет.
   
— Только дворянам, — сказал Вилем. — Краэмлиш, недоумки, которым нечем заняться, здесь учатся. Думаю, им ставят такую высокую плату, только чтобы они могли жаловаться.
   
— Мне все равно, — сказал Манет. — Пусть берут их деньги, а мою плату оставят низкой.
   
Я подпрыгнул, когда по другую сторону стола грохнул поднос.
   
— Полагаю, вы говорите обо мне.
   
Владелец подноса, голубоглазый и красивый, с аккуратно подстриженной бородкой и высокими модеганскими скулами, был одет в насыщенные, но неяркие цвета. На бедре у него висел нож с резной рукоятью — первое оружие, которое я видел в Университете.
   
— Совой? — ошарашенно спросил Симмон. — Что ты здесь делаешь?
   
— Я задаюсь тем же вопросом. — Совой посмотрел на скамью. — Что, в этом месте нет приличных стульев? — Он сел, странно сочетая в своем движении непринужденное изящество и чопорность оскорбленного достоинства. — Отлично. Дальше я буду обедать с солдатней и через плечо бросать кости собакам.
   
— Этикет диктует, чтобы через левое, ваше высочество, — ухмыльнувшись, заметил Манет с полным хлеба ртом.
   
Глаза Совоя вспыхнули гневом, но, прежде чем он успел что-нибудь сказать, Симмон спросил его:
   
— Что случилось?
   
— Моя плата теперь шестьдесят восемь стрелаумов, — возмущенно сообщил он.
   
Симмон ошеломленно моргнул:
   
— Это много?
   
— Это много, — язвительно отозвался Совой. — И без всякой причины. Я ответил на все вопросы. Это зависть, просто и ясно. Мандраг меня не любит, и Хемме тоже. Кроме того, всякий знает, они выжимают из благородных вдвое больше, чем из вас, просто до костей высасывают.
   
— Вон Симмон благородный. — Манет указал ложкой. — Но, кажется, неплохо сам справляется.
   
Совой резко втянул носом воздух.
   
— Папаша Симмона — бумажный герцог, кланяющийся жестяному королю в Атуре. Да у лошадей моего отца родословная длиннее, чем у половины из вас, атуранских дворянчиков.
   
Симмон слегка напрягся, но глаз от еды не поднял.
   
Вилем повернулся к Совою, его темные глаза сурово сузились. Но прежде чем он что-нибудь сказал, Совой ссутулился и потер лицо рукой.
   
— Прости, Сим, мой дом и имя твои. Просто… все вроде бы шло лучше в этой четверти, а стало, наоборот, хуже. Мое содержание даже не покроет плату за обучение, и никто больше не даст мне кредита. Знаешь, как это унизительно? Мне пришлось уйти из моих комнат в «Золотом пони». Я теперь на третьем этаже гнезд. Мне чуть ли не приходится делить комнату. Что бы сказал мой отец, если бы узнал?
   
Жующий Симмон пожал плечами и сделал некий жест ложкой, который, видимо, означал, что он не обижен.
   
— Ты бы лучше не наряжался, как павлин, — сказал Манет. — Снимай шелка, когда идешь на экзамен.
   
— То есть как это? — вопросил Совой, снова вспыхивая гневом. — Я должен унижаться? Посыпать голову пеплом? Рвать на себе одежду? — По мере нарастания злости его мелодичный акцент становился все более отчетливым. — Нет. Ни один из них не лучше меня. Мне нет нужды кланяться.
   
За столом наступила неловкая тишина. Я заметил, что немало студентов наблюдает за представлением из-за ближних столов.
   
— Хилта тиам, — продолжал Совой. — Нет ничего в этом месте, что не заслужило бы моей ненависти. Погода у вас буйная и первобытная, религия варварская и ханжеская. Ваши шлюхи невежественны и невоспитанны. А язык ваш едва способен выразить, насколько это жалкое место…
   
Голос Совоя становился все тише, и наконец он уже будто разговаривал сам с собой.
   
— Мои корни уходят в глубь веков на пятьдесят поколений, они старше деревьев и камней. И я докатился до такого. — Он подпер подбородок ладонями и воззрился на свой поднос. — Ячменный хлеб. Боги свидетели, человек создан, чтобы есть пшеницу.
   
Я наблюдал за ним, жуя свежий ячменный хлеб — божественно вкусный.
   
— Не знаю, о чем я думал, — внезапно сказал Совой, вскакивая. — Я не могу так жить.
   
И он унесся прочь, оставив поднос на столе.
   
— Вот это Совой, — непринужденно сказал мне Манет. — Не худший в своем роде, хотя обычно до такого он не допивается.
   
— Он модеганец?
   
Симмон рассмеялся:
   
— Большего модеганца, чем Совой, не найти.
   
— Не стоило заводить его, — сказал Вилем Манету.
   
Из-за акцента я не мог понять, упрекает ли он старого студента, но его темное сильдийское лицо выказывало явный укор. Я догадался, что он, будучи иностранцем, сочувствует Совою в привыкании к языку и культуре Содружества.
   
— У Совоя действительно трудные времена, — поддержал его Симмон. — Помните, как ему пришлось отпустить своего слугу?
   
Манет, жуя, закатил глаза и изобразил обеими руками игру на воображаемой скрипке. На лице его не отражалось никакого сочувствия.
   
— В этот раз ему пришлось продать кольца, — заметил я. Вилем, Симмон и Манет повернулись ко мне с любопытством. — У него на пальцах были бледные полоски, — объяснил я, подняв руку для наглядности.
   
Манет оглядел меня внимательнее.
   
— Неплохо! Наш новый студент, похоже, умен со всех сторон. — Он повернулся к Вилему и Симмону. — Парни, у меня есть настроение побиться об заклад. Ставлю две йоты, что юный Квоут попадет в арканум до конца своей третьей четверти.
   
— Три четверти? — удивленно пробормотал я. — Они сказали, я должен только подтвердить, что освоил основные принципы симпатии.
   
Манет мягко мне улыбнулся:
   
— Они всем это говорят. «Принципы симпатии» — один из предметов, через который надо продраться, чтобы тебя повысили до э'лира. — Он выжидающе повернулся к Виду и Симу: — Ну как? Две йоты?
   
— Я поспорю. — Вилем глянул на меня и, извиняясь, пожал плечами. — Без обид. Я играю на вероятность.
   
— А что ты будешь изучать? — спросил Манет, когда они ударили по рукам.
   
Вопрос застал меня врасплох.
   
— Все, наверное.
   
— Ты говоришь прямо как я тридцать лет назад, — ухмыльнулся Манет. — С чего собираешься начать?
   
— С чандриан, — сказал я. — Я хочу узнать о них все, что только возможно.
   
Манет нахмурился, потом расхохотался.
   
— Что ж, это замечательно. Сим здесь изучает фейри и пикси. Вил верит во всяких дурацких сильдийских духов неба и все такое. — Он смешно напыжился. — А я спец по бесам и шаркунам.
   
Я почувствовал, как мое лицо заливает горячая волна смущения.
   
— Господне тело, Манет, — оборвал его Сим. — Что тебе в голову ударило?
   
— Я только что поставил две йоты на мальчишку, который хочет изучать детские сказочки, — пробурчал Манет, тыкая в мою сторону вилкой.
   
— Он имел в виду фольклор. Вот что. — Вилем повернулся ко мне: — Ты хочешь работать в архивах?
   
— Фольклор — часть этого, да, — быстро увильнул я, радуясь возможности оправдаться. — Я хочу посмотреть, как сказки в различных культурах согласуются с теорией Теккама о семеричности в сюжетах.
   
Сим повернулся к Манету:
   
— Видишь? Чего ты сегодня такой дерганый? Когда ты в последний раз спал?
   
— Не разговаривай со мной в таком тоне, — буркнул Манет. — Я урвал пару часиков прошлой ночью.
   
— И какая это была ночь? — нажимал Сим.
   
Манет задумался, глядя на поднос:
   
— Поверженья?
   
Вилем потряс головой, пробормотав что-то на сиару.
   
Симмон выглядел испуганным:
   
— Манет, вчера было возжиганье. Неужели ты два дня не спал?
   
— Наверно, нет, — неуверенно сказал Манет. — Я всегда теряю счет времени во время экзаменов. Когда нет занятий, это ломает мне график. Кроме того, у меня идет проект в артной. — Он умолк, почесав лицо обеими руками, затем повернулся ко мне: — Они правы. Я немного не в себе сейчас. Теккамовская семеричность, фольклор и все такое. Слегка книжно для меня, но прекрасный предмет для изучения, я не хотел тебя обидеть.
   
— Да я не обиделся, — беспечно сказал я и кивнул на поднос Совоя. — Двиньте-ка это сюда. Если наш благородный товарищ не собирается возвращаться, я заберу его хлеб.
   
   
После того как Симмон сводил меня записаться на предметы, я направился в архивы, горя желанием посмотреть на них после стольких лет мечтаний.
   
На этот раз, когда я вошел в архивы, за столом сидел юноша дворянского вида. Он постукивал пером по листку бумаги, носящему следы многократного переписывания и зачеркивания. Когда я подошел, юноша сердито нахмурился и зачеркнул еще одну строку. Его лицо было просто создано, чтобы хмуриться, а мягкие бледные руки, ослепительно белая льняная рубашка и ярко окрашенный синий жилет просто-таки благоухали богатством. Некая часть меня, не так давно сбежавшая из Тарбеана, зачесалась проверить его карманы.
   
Юноша еще несколько секунд постучал пером, потом с чрезвычайно раздраженным вздохом отложил его.
   
— Имя, — сказал он, не поднимая глаз.
   
— Квоут.
   
Он пролистал журнал, нашел нужную страницу и нахмурился.
   
— Тебя нет в книге. — Он коротко взглянул на меня, снова нахмурился и вернулся к стишку, над которым трудился. Поскольку я не собирался уходить, юноша махнул пальцами, словно отгоняя жука. — Свободен, проваливай.
   
— Я только что…
   
Он снова взялся за перо.
   
— Слушай, — сказал он медленно и раздельно, словно объясняя дураку. — Тебя нет в книге. — Он театрально показал обеими руками на журнал, потом на двери: — Ты не пройдешь внутрь. Точка.
   
— Я только что прошел экзамены…
   
Дворянчик воздел и уронил руки в бешенстве.
   
— Тогда конечно тебя нет в книге.
   
Я порылся в кармане в поисках своей приемной карточки.
   
— Магистр Лоррен сам мне это дал.
   
— Да пусть он тебя хоть на спине сюда притащит, — отмахнулся благородный невежа, аккуратно обмакивая перо в чернильницу. — Хватит тут тратить мое время. У меня есть дела.
   
— Тратить твое время? — взвился я, потеряв терпение. — Да ты хоть представляешь, через что я прошел, чтобы попасть сюда?
   
Он поднял глаза на меня, его лицо внезапно стало глумливым.
   
— Ну-ка дай угадаю, — сказал он, положив ладони на стол и поднимаясь на ноги, — Ты всегда был сообразительнее других детишек в Трахогрязках, или из какой ты там загаженной дыры. Твое умение читать и считать повергало деревенских в священный трепет.
   
Я услышал, как за моей спиной открылась и затворилась наружная дверь, но наглец не обратил на это никакого внимания. Обойдя стол, он облокотился на него и продолжал:
   
— Твои родители поняли, что ты особенный, за пару лет скопили денег и купили тебе пару башмаков, а свиную попойку перешили в рубашку, — Он протянул руку, чтобы пощупать ткань моей новой рубахи, — Это заняло месяцы ходьбы, сотни километров тряски на телегах, запряженных мулами. Но в конце концов… — Он широко развел руки: — Хвала Тейлу и всем его ангелам! Ты здесь — с горящими глазами и полный мечтаний!
   
Я услышал смех и, обернувшись, увидел двух мужчин и молодую женщину, вошедших посреди его тирады.
   
— Господне тело, Амброз. Что тебя так взбеленило?
   
— Проклятые первочетвертники, — проворчал Амброз, направляясь обратно к своему месту за столом. — Заваливаются сюда, одетые в груду лохмотьев, и ведут себя так, словно они здесь хозяева.
   
Трое вошедших направились к двери с пометкой «Хранилище». Я изо всех сил постарался подавить горячий прилив смущения, когда они оглядели меня с головы до ног.
   
— Так мы идем вечером в «Эолиан»?
   
Амброз кивнул:
   
— Конечно. Шестой колокол.
   
— Ты не собираешься проверить, есть ли они в книге? — спросил я, когда за ними закрылась дверь.
   
Амброз повернулся ко мне с широкой, раздраженной и уж никак не дружеской улыбкой.
   
— Слушай, я дам тебе бесплатный совет. У себя дома ты был чем-то особенным. Здесь ты просто еще один наглый мальчишка. Так что обращайся ко мне «ре'лар», отправляйся обратно на свою койку и благодари того языческого бога, которому молишься, что мы не в Винтасе. Мы с отцом приковали бы тебя к столбу, как бешеную собаку.
   
Он пожал плечами:
   
— Ну или не уходи. Оставайся здесь. Закати сцену. Залейся слезами. Еще лучше, набросься на меня с кулаками. — Амброз улыбнулся. — Я дам тебе подзатыльник и выведу отсюда за ухо.
   
Он взял перо и вернулся к тому, что писал.
   
Я ушел.
   
Вы можете подумать, что эта стычка обескуражила меня и привела в уныние. Что я почувствовал себя преданным, а мечты моего детства об Университете были жестоко разбиты.
   
Совсем наоборот: это придало мне уверенности. Я чувствовал себя несмело, пока Амброз не показал мне, в своей неповторимой манере, что нет большой разницы между Университетом и улицами Тарбеана. Не важно, где ты находишься, — люди по большому счету везде одинаковые.
   
Кроме того, злость согревает ночами, а уязвленная гордость может подвигнуть человека на отчаянные подвиги.
  
  
   
    
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
    
СИМПАТИЯ В ГЛАВНОМ ЗДАНИИ
   
   
Главное здание было самым старым в Университете. Веками оно медленно разрасталось во всех направлениях, постепенно поглощая меньшие строения и дворики. Оно имело вид причудливой породы архитектурного лишайника, пытающегося захватить как можно больше квадратных метров.
   
Найти в этом месте то, что тебе нужно, было нелегкой задачей. Коридоры делали странные повороты, внезапно оканчивающиеся тупиками, или превращались в длинные извилистые окольные тропы. На проход из одного помещения в другое легко могло уйти минут двадцать, даже если располагались они в пятнадцати метрах друг от друга. Более опытные студенты, конечно, знали короткие пути: через какие аудитории и лекционные залы пройти, чтобы быстрее попасть туда, куда нужно.
   
По меньшей мере один из двориков был полностью изолированным, и попасть в него можно было только через окно. По слухам, существовало несколько комнат, замурованных кирпичом, — часть из них вместе со студентами. Рассказывали, что их привидения до сих пор бродят ночью по залам, оплакивая свою участь и жалуясь на столовскую еду.
   
Мое первое занятие проходило в главном здании. К счастью, однокашники предупредили меня, что в этом здании непросто найти класс, так что хоть я и поплутал немного, но пришел даже раньше.
   
Найдя наконец нужный мне кабинет, я с удивлением заметил, что он напоминает маленький театр. Сиденья шли вверх полукруглыми ярусами перед маленькой, поднятой на возвышение сценой. В больших городах моя труппа давала представления в местах, весьма похожих на это. Мысль эта меня успокоила, и я нашел себе местечко в задних рядах.
   
Наблюдая, как другие студенты медленно просачиваются в зал, я начал вскипать от возбуждения. Все они были старше меня по крайней мере на несколько лет. Я прокрутил в голове первые тридцать симпатических заклятий, а театр все заполнялся взволнованными студентами. Всего нас было человек пятьдесят, и мы занимали около трех четвертей зала. У некоторых были с собой перья и бумага с твердой подставкой, чтобы писать на ней. У некоторых — восковые дощечки. Я не принес ничего, но это меня не особенно беспокоило: память у меня всегда была прекрасная.
   
Магистр Хемме вошел в зал и, поднявшись на сцену, встал за каменный стол. В черных магистерских одеждах он выглядел весьма эффектно, так что не прошло и пары секунд, как перешептывающаяся, ерзающая ватага замерла в тишине.
   
— Так вы хотите быть арканистами? — начал магистр. — Хотите той магии, о которой вы слышали в сказках на сон грядущий? Вы наслушались песен о Таборлине Великом: рвущиеся языки пламени, магические кольца, плащи-невидимки, мечи, которые никогда не тупятся, зелья, от которых начинаешь летать. — Он с отвращением потряс головой. — Что ж, если это то, чего вы ищете, можете уходить прямо сейчас — здесь вы этого не найдете. Потому что всего этого не существует.
   
В этот момент вошел один студент и, поняв, что опоздал, быстро уселся на свободное место. Но Хемме его заметил.
   
— Здравствуйте. Рад, что решили заглянуть. Как вас зовут?
   
— Гел, — робко отозвался парень. — Извините. У меня никак не получалось…
   
— Гел, — прервал его Хемме. — Куда вы пришли?
   
Гел открыл рот на секунду, прежде чем ему удалось сказать:
   
— На принципы симпатии…
   
— Я не люблю медлительности на своих уроках. К завтрашнему дню вы подготовите доклад о создании симпатических часов, об их отличиях от предшествующих, более капризных часов, которые используют гармоническое движение, и их влиянии на правильное обращение со временем.
   
Парень заерзал на сиденье:
   
— Да, сэр.
   
Хемме вроде бы удовлетворила его реакция.
   
— Очень хорошо. Так что же такое симпатия?
   
Еще один мальчик вбежал в класс, прижимая к груди доску. Он был совсем юн, то есть не больше чем на пару лет старше меня. Хемме остановил его, прежде чем тот успел сесть.
   
— И вам здравствуйте, — сказал он преувеличенно любезно. — А вы кто?
   
— Бэзил, сэр.
   
Мальчик неуверенно застыл у дверей. Я узнал его: я шпионил за ним на приемном собеседовании.
   
— Бэзил, вы случайно не из Илла? — спросил Хемме, ядовито улыбаясь.
   
— Нет, сэр.
   
— О, — сказал Хемме, изображая разочарование. — Я слышал, что иллийские племена используют солнце, чтобы определять время, и поэтому не имеют должного понятия о пунктуальности. Ну, раз вы не иллиен, то я не вижу никакого извинения вашему опозданию. А вы?
   
Губы Бэзила беззвучно двигались секунду, словно пытаясь составить оправдание, потом выбрали явно лучшее:
   
— Нет, сэр.
   
— Хорошо. К завтрашнему дню вы можете подготовить доклад об иллийском лунном календаре в сравнении с более точным и цивилизованным атуранским календарем, с которым вы уже должны быть к этому времени знакомы. Садитесь.
   
Бэзил безмолвно, как побитая собака, поплелся к ближайшему сиденью.
   
Хемме находил все новые поводы задерживать лекцию, поджидая следующего запоздавшего студента. Поэтому когда бедняга нерешительно переступил порог, в зале почти звенела напряженная тишина.
   
Это была девушка лет восемнадцати. Редкая птица. Соотношение мужчин и женщин в Университете где-то десять к одному.
   
Лицо Хемме смягчилось, когда она вошла. Он быстро сбежал по ступенькам, чтобы поприветствовать девушку.
   
— О, моя дорогая. Я чрезвычайно доволен, что мы еще не начали сегодняшнее обсуждение.
   
Он взял ее за локоток и провел вниз по ступенькам к свободному месту в первом ряду.
   
Девушку явно смутило такое внимание.
   
— Извините, магистр Хемме. Главное здание больше, чем я полагала.
   
— Не волнуйтесь, — сердечно произнес Хемме. — Вы здесь, и это главное.
   
Он заботливо помог ей разместить бумагу и чернила и вернулся на сцену.
   
Тут уже казалось, что он действительно начнет читать лекцию. Но он снова посмотрел на девушку:
   
— Простите, мисс. — Она была единственной женщиной в классе. — Простите мои дурные манеры. Как вас зовут?
   
— Риа.
   
— Риа — это сокращение от Риан?
   
— Да, — улыбнулась она.
   
— Риан, не могли бы вы положить ногу на ногу?
   
Просьба была высказана в таком серьезном тоне, что в классе не раздалось ни единого смешка. Обескураженная, Риан скрестила ноги.
   
— Ну теперь, когда врата ада закрыты, — сказал Хемме в своей обычной, более грубой манере, — мы можем начинать.
   
Так он и сделал, весь остаток лекции не обращая на девушку внимания. Полагаю, это доброе дело он совершил по чистой случайности.
   
Это были долгие два с половиной часа. Я слушал внимательно, все время надеясь, что он подойдет к чему-нибудь, что я знал от Абенти. Но ничего подобного не произошло. Я быстро понял, что Хемме обсуждает принципы симпатии на самом низком, базовом уровне. Предмет оказался колоссальной потерей моего времени.
   
После того как Хемме распустил всех, я сбежал по ступеням и перехватил магистра, когда он уже выходил в другую, низкую дверь.
   
— Магистр Хемме?
   
Он повернулся ко мне.
   
— Ах да, наш чудо-ребенок. Я и не знал, что ты у меня на занятии. Я шел не слишком быстро для тебя, нет?
   
Я прекрасно понимал, что отвечать честно не стоит.
   
— Вы раскрыли основы чрезвычайно ясно, сэр. Принципы, о которых вы говорили сегодня, будут хорошим фундаментом знаний для остальных студентов в классе.
   
Дипломатия — изрядная часть актерского искусства.
   
Хемме слегка раздулся от полученного комплимента, но затем посмотрел на меня более внимательно.
   
— Остальных студентов? — переспросил он.
   
— Боюсь, я уже знаком с основами, сэр. Я знаю три закона и четырнадцать следствий. Как и первые девяносто…
   
— Да-да, понимаю, — оборвал он меня. — Я очень занят сейчас. Мы можем поговорить об этом завтра перед занятием. — Он повернулся и быстро ушел.
   
Полбуханки — лучше, чем ничего. Я пожал плечами и отправился в архивы. Если я не могу узнать ничего нового из лекций Хемме, то можно ведь начать самообразование.
   
Когда я на этот раз вошел в архивы, за столом сидела девушка, причем поразительно красивая — с длинными темными волосами и чистыми ясными глазами. Несомненно, значительное улучшение по сравнению с Амброзом.
   
Она улыбнулась, когда я подошел к столу.
   
— Как твое имя?
   
— Квоут, — ответил я. — Сын Арлидена.
   
Она кивнула и начала листать журнал.
   
— А твое? — спросил я, чтобы заполнить тишину.
   
— Фела, — ответила она, не поднимая глаз. Затем кивнула сама себе и похлопала по журналу: — Вот ты где. Проходи.
   
Из вестибюля вели две пары дверей, одна была помечена «Хранилище», другая — «Книги». Не зная разницы между ними, я направился к тем, что были помечены «Хранилище». Это было то, чего я хотел: кучи книг, огромные груды книг, бесконечные полки книг.
   
Я положил руку на ручку двери, но голос Фелы остановил меня:
   
— Извини. Ты здесь первый раз?
   
Я кивнул, не отпуская ручку. Я был так близок. Что не так теперь?
   
— Хранилище только для арканума, — извиняющимся тоном сказала она. Потом встала из-за стола, прошла к другой двери. — Сюда, давай покажу.
   
Я неохотно отпустил ручку двери и последовал за ней.
   
Обеими руками она потянула тяжелую деревянную дверь на себя, открыв большое помещение с высоким потолком, заполненное длинными столами. Десяток студентов сидели по всему залу, читая. Зал был хорошо освещен неподвижным светом множества симпатических ламп.
   
Фела наклонилась ко мне и тихо сказала:
   
— Это главный читальный зал. Ты найдешь здесь все необходимые книги по основным предметам.
   
Придержав дверь ногой, она указала на длинный ряд полок вдоль стены с тремя или четырьмя сотнями книг. Столько книг одновременно я еще не видел.
   
Фела продолжала шептать мне на ухо:
   
— Это тихое место. Разговаривать можно только шепотом. — (Я уже заметил, что в комнате стоит почти неестественная тишина.) — Если тебе понадобится книга, которой здесь нет, можешь оставить заявку на столе. — Она показала на стол. — Хранисты найдут книгу и принесут тебе.
   
Я повернулся спросить ее и только тогда понял, насколько она близко ко мне. Как же очарован я был архивами, раз не заметил, что одна из самых красивых женщин Университета стоит меньше чем в пятнадцати сантиметрах от меня.
   
— А сколько времени уходит на то, чтобы найти книгу? — спросил я, стараясь не глазеть на нее.
   
— Когда как. — Фела перекинула длинные черные волосы через плечо — Иногда мы больше заняты, иногда меньше. Некоторые люди лучше ищут нужные книги. — Она пожала плечами, и прядь волос скользнула по моей руке. — Обычно не больше часа.
   
Я кивнул, разочарованный, что не могу посмотреть все архивы, но в восторге оттого, что все-таки попал сюда. Опять же, полбуханки лучше, чем ничего.
   
— Спасибо, Фела. — Я вошел внутрь, и она отпустила дверь, которая закрылась за мной.
   
Но через секунду хранистка снова вошла.
   
— Одно, последнее, — тихо сказала она. — Вообще-то это ясно без слов, но ты здесь первый раз… — Ее лицо было серьезно. — Книги не покидают эту комнату. Ничто не выходит из архивов.
   
— Конечно, — сказал я. — Естественно.
   
На самом деле я этого не знал.
   
Фела улыбнулась и кивнула:
   
— Я просто хотела убедиться. Пару лет назад у нас был юный дворянин, который привык таскать книги из отцовской библиотеки. До этого я никогда не видела, как Лоррен хмурится или говорит громче, чем шепотом. Но когда он поймал этого парня на улице с одной из книг…
   
Она потрясла головой, словно не могла даже примерно описать то, что увидела.
   
Я попытался вообразить высокого сурового магистра в гневе и потерпел неудачу.
   
— Спасибо за предупреждение.
   
— Не за что. — Фела вернулась в холл.
   
Я подошел к столу, который она мне указала.
   
— Как мне попросить книгу? — тихо спросил я храниста.
   
Он показал на большую книгу записей, наполовину заполненную именами студентов и их запросами. Некоторые просили книги с конкретным названием или автором, но большая часть была просто запросами на информацию. Одна из записей привлекла мое внимание: «Бэзил — иллийский лунный календарь. История алуранского календаря». Я оглядел комнату и увидел мальчика с занятия Хемме: он сгорбился над книгой, делая выписки.
   
Я написал: «Квоут. История чандриан. Сообщения о чандрианах и их знаки: черные глаза, синее пламя и т. д.».
   
Потом я прошел к полкам и стал разглядывать книги. Я узнал одну или две с моих занятий с Беном. Единственными звуками в комнате были случайный скрип пера и тихий, как шорох птичьих крыльев, звук переворачиваемых страниц. Я обнаружил, что тишина отнюдь не выбивает меня из колеи, но странным образом успокаивает. Позже я узнал, что это место зовется «могилой» из-за гробового молчания, царящего здесь.
   
Наконец мое внимание привлекла книга с названием «Особенности брачных игр драккусов обыкновенных», и я унес ее на один из читальных столов. Я выбрал ее из-за обложки: на ней был вытиснен красивый рельефный дракон, — но, когда начал читать, обнаружил, что это подробное исследование нескольких общеизвестных мифов.
   
Я уже прочел половину введения, поясняющего, что миф о драконе, по всей вероятности, произошел от куда более прозаичных драккусов, когда моего локтя коснулся хранист.
   
— Квоут?
   
Я кивнул, и он вручил мне маленькую книжку в синей матерчатой обложке.
   
Открыв ее, я сразу же разочаровался. Это оказался сборник сказок о фейри. Я пролистал книгу, надеясь найти хоть что-нибудь полезное, но она была полна приторно-липких сказок о приключениях, адресованных детям. Ну, вы знаете такие: храбрый сирота обманывает чандриан, добывает богатство, женится на принцессе и живет долго и счастливо.
   
Вздохнув, я закрыл книгу. Этого следовало ожидать: ведь пока чандрианы не убили мою семью, я тоже считал их не более чем детскими сказками. Такой поиск ни к чему не приведет.
   
Пройдя к столу, я довольно долго размышлял, прежде чем написать новую строчку в книге запросов. «Квоут. История ордена амир. Происхождение амир. Практики амир». Я дошел до конца строчки и, вместо того чтобы начать новую, посмотрел на храниста за столом.
   
— Я возьму все об амир, правда, — сказал я.
   
— Сейчас мы немного заняты, — ответил он, указывая на зал. С тех пор как я пришел сюда, появилось еще около десятка студентов. — Но принесем сразу, как только сможем.
   
Я вернулся за стол и еще раз просмотрел детские сказки, а потом сменил их на бестиарий. На этот раз ожидание было куда более долгим, и я открывал для себя необычную летнюю спячку саскинианов, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Я обернулся, ожидая увидеть храниста с грудой книг или, может быть, Бэзила, подошедшего поздороваться. И был очень удивлен, узрев над собой магистра Лоррена в черной магистерской мантии.
   
— Пойдем, — сказал он и жестом показал мне следовать за ним.
   
Не зная, в чем может быть дело, я вышел вслед за ним из читального зала. Мы завернули за стол храниста и прошли вниз по ступенькам в маленькую безликую комнату со столом и двумя стульями. В архивах было полно комнаток вроде этой — читальных норок, сделанных для того, чтобы дать членам арканума возможность посидеть в одиночестве, изучая книги.
   
Лоррен положил книгу запросов из могилы на стол.
   
— Я помогал одному из новых хранистов и обратил внимание на твой запрос, — сказал он. — Ты интересуешься чандрианами и амир?
   
Я кивнул.
   
— Это связано с заданием от преподавателя?
   
Секунду я размышлял о том, не сказать ли ему правду. О том, что случилось с моими родителями. О легенде, которую я услышал в Тарбеане.
   
Но реакция Манета на мое упоминание о чандрианах показала, насколько это будет глупо. Пока я не увидел чандриан своими глазами, я не верил в них. И если бы раньше кто-то заявил мне, что видел их, я бы решил, что он сумасшедший.
   
В лучшем случае Лоррен подумает, что я видел это в бреду, в худшем — что я глупый ребенок. Я вдруг остро осознал тот факт, что, разговаривая с магистром архивов Университета, я прикасаюсь к одному из краеугольных камней цивилизации.
   
Новая картина вдруг сложилась передо мной. Истории старика из какой-то таверны в Доках вдруг показались очень далекими и незначительными.
   
Я покачал головой:
   
— Нет, сэр. Просто хочу удовлетворить любопытство.
   
— Я весьма уважаю любопытство, — без всякого выражения произнес Лоррен. — И возможно, смогу немного удовлетворить твое. Амир являлись частью церкви, давно, когда еще была сильна Атуранская империя. Их девиз звучал так: «Иваре Эним Эуге» — что приблизительно переводится как «Ради благой цели». Они были рыцарями, в равной мере странствующими и творящими суд. Обладая властью судить, они могли выступать судьями в религиозных и светских судах. Все они в той или иной степени освобождались от исполнения законов.
   
Большую часть этого я уже знал.
   
— Но откуда они появились? — спросил я. Ближе подойти к истории Скарпи я не осмелился.
   
— Они произошли от странствующих судей, — ответил Лоррен. — Людей, которые ходили из города в город, неся власть закона маленьким атуранским селениям.
   
— Значит, они появились в Атуре?
   
Он посмотрел на меня:
   
— А где еще они могли появиться?
   
Я не смог заставить себя сказать ему правду: ведь после истории, рассказанной стариком, я подозревал, что у амир могут быть куда более древние корни, чем Атуранская империя. И о своей надежде, что амир и сейчас существуют где-то в мире.
   
Лоррен принял мое молчание за ответ.
   
— Маленький совет, — мягко сказал он. — Амир — эффектные фигуры. В юности все мы воображаем себя амир и сражаемся в битвах на ивовых прутиках. Для мальчиков естественно тянуться к таким историям. — Он встретился со мной глазами. — Однако мужчина, арканист, должен сосредоточиваться на глубинных основах. Ему следует заниматься практическими делами.
   
Он удерживал мой взгляд, продолжая говорить:
   
— Ты юн. Многие осудят тебя только за это.
   
Я открыл было рот, но он поднял руку.
   
— Я не виню тебя за увлечение мальчишескими фантазиями. Но советую избегать выказывать это увлечение.
   
Он спокойно смотрел на меня, его лицо, как всегда, ничего не выражало.
   
Я подумал о том, как Амброз обошелся со мной, и кивнул, чувствуя, что щеки заливает краска.
   
Лоррен достал перо и нарисовал ряд штрихов поперек моей первой записи в книге запросов.
   
— Я весьма уважаю любопытство, — повторил он. — Но другие думают не так, как я. Я бы не хотел, чтобы твоя первая четверть осложнилась проблемами. Полагаю, для тебя все и так будет нелегко и без этой дополнительной заботы.
   
Я повесил голову, чувствуя, что чем-то разочаровал его.
   
— Понимаю. Спасибо, сэр.
  
  
   
    
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
    
ДОСТАТОЧНО ВЕРЕВКИ
   
   
На следующий день я пришел на лекцию Хемме на десять минут раньше и сел в первом ряду. Я надеялся поймать Хемме до того, как начнется занятие, и таким образом избавить себя от присутствия на еще одной его лекции.
   
К сожалению, он не пришел раньше. Лекционный зал был полон к тому времени, как он вошел через маленькую дверь и поднялся по трем ступенькам на возвышающуюся деревянную сцену. Он оглядел класс, ища меня глазами.
   
— Ах да. Наш чудо-ребенок. Встаньте, если не трудно.
   
Не совсем понимая, что происходит, я встал.
   
— У меня приятные новости для всех, — сказал Хемме. — Господин Квоут вчера уверял меня, что он полностью понимает принципы симпатии. По ходу дела он предложил прочитать сегодняшнюю лекцию. — Он сделал широкий жест, приглашая меня присоединиться к нему на сцене, и улыбнулся, буравя меня холодным взглядом. — Господин Квоут?
   
Конечно, он издевался надо мной, ожидая, что я сгорблюсь на своем сиденье, оробевший и пристыженный.
   
Но я повидал за свою жизнь немало провокаций и провокаторов. Поэтому я поднялся на сцену и пожал ему руку. И заговорил со студентами хорошо поставленным сценическим голосом:
   
— Я благодарю магистра Хемме за эту возможность и всего лишь попытаюсь помочь ему пролить некоторый свет на этот чрезвычайно важный предмет.
   
Начав эту маленькую игру, Хемме не мог прекратить ее, не выставив себя дураком. Пожимая мне руку, он бросил на меня взгляд, каким волк удостаивает загнанного на дерево кота. Самодовольно улыбаясь, он сошел со сцены и занял мое место в первом ряду. Уверенный в моем невежестве, он был готов продолжать фарс.
   
Я бы ни за что не выкрутился, если бы не два из многочисленных слабых мест Хемме. Во-первых, его общая глупость: он не поверил в то, что я рассказал магистрам за день до того. Во-вторых, его желание увидеть меня потерпевшим поражение.
   
Проще говоря, он дал мне достаточно веревки, чтобы повеситься. Очевидно, он не понимал, что, когда петля завязана, она подойдет к любой шее.
   
Я обозрел класс.
   
— Сегодня я покажу пример работы законов симпатии. Однако, поскольку время ограничено, мне потребуется помощь. — Я указал на первого попавшегося студента. — Не будете ли вы так добры принести мне волосок магистра Хемме?
   
Хемме выдернул волосок с преувеличенным изяществом. Когда студент принес его мне, Хемме осклабился, искренне забавляясь, уверенный, что чем грандиозней мои приготовления, тем большим будет мой конфуз в конце.
   
Я извлек пользу из этой маленькой заминки, чтобы посмотреть, с каким оборудованием мне предстоит работать. На одном краю сцены была установлена жаровня, а быстрый обыск ящиков стола принес мне мел, призму, серные спички, увеличительное стекло, несколько свечей и несколько металлических болванок странной формы. Я взял три свечи, а прочее оставил.
   
Я принял волос магистра Хемме у студента и узнал Бэзила, мальчика, которого Хемме застращал накануне.
   
— Спасибо, Бэзил. Принесите сюда эту жаровню и зажгите как можно быстрее.
   
Когда он поднес ее ближе, я с восторгом увидел, что она оборудована маленькими мехами. Пока Бэзил поливал угли спиртом и высекал искру, я обратился к классу:
   
— Концепцию симпатии не так уж просто понять. Но в основе всего лежат три простых закона. Первый — доктрина соответствия, гласящая: «Подобие усиливает симпатию». Второй — принцип сродства, который говорит: «Часть предмета может представлять весь предмет». Третий — это закон сохранения: «Энергия не может быть создана или уничтожена». Соответствие, сродство, сохранение — три «С».
   
Я сделал паузу, слушая звук полусотни перьев, записывающих мои слова. Рядом Бэзил усердно раздувал меха. Я понял, что вполне могу получать удовольствие от всего этого.
   
— Не огорчайтесь, если пока вам это кажется бессмысленным. Демонстрация сделает все предельно ясным.
   
Поглядев вниз, я увидел, что жаровня хорошо разогревается. Я поблагодарил Бэзила и, подвесив металлическую чашу над углями, бросил на нее две свечи, чтобы натопить воска.
   
Третью свечу я поставил в подсвечник на столе и поджег серной спичкой. Потом убрал чашу с жара и осторожно вылил расплавленное содержимое на стол, получив приличную кляксу размягченного воска. Я снова посмотрел на студентов.
   
— В симпатии большая часть вашей работы состоит в перенаправлении энергии. Симпатические связи — вот те каналы, по которым идет энергия. — Я вытащил из воска фитили и начал лепить из него куколку, отдаленно напоминающую человека. — Первый закон, который я назвал «Подобие усиливает симпатию», просто означает, что чем больше предметы похожи друг на друга, тем сильнее будет между ними симпатическая связь.
   
Я поднял куклу и показал классу:
   
— Это магистр Хемме. — По залу пронесся смешок. — На самом деле это мой симпатический образ магистра Хемме. Кто-нибудь хочет угадать, почему он не слишком хорош?
   
Наступила тишина. Я позволил ей подержаться немного: холодная публика, Хемме их запугал вчера, и они не торопились отвечать. Наконец с задних рядов один студент сказал:
   
— Не того размера?
   
Я кивнул и продолжал озирать класс.
   
— Сам-то он не из воска.
   
Я кивнул:
   
— Кукла слегка напоминает его общими очертаниями и пропорциями. Однако это довольно плохой симпатический образ. Поэтому любая симпатическая связь, основанная на нем, будет довольно слабой. Вероятно, около двух процентов эффективности. Как мы можем улучшить ее?
   
Снова повисла тишина, более короткая, чем первая.
   
— Можно сделать куклу побольше, — предложил кто-то.
   
Я кивнул, продолжая ждать. Другие голоса закричали:
   
— Можно вырезать на ней лицо магистра Хемме. Можно нарисовать. Надеть маленькую мантию. — Все засмеялись.
   
Я поднял руку, призывая к тишине, и удивился, как быстро она наступила.
   
— Отложим практику, предположим, что вы сделали все это. Двухметровый, полностью раскрашенный, мастерски вырезанный образ магистра Хемме стоит рядом со мной. — Я сделал жест. — Даже при всех этих усилиях лучшее, на что вы можете надеяться, — это десяти- или пятнадцатипроцентная симпатическая связь. Не очень-то хорошо, а прямо сказать — плохо. Это подводит меня ко второму закону, сродству. Легкий способ запомнить его: «Однажды вместе — навсегда вместе». Благодаря великодушию магистра Хемме у меня есть его волос. — Я показал волос и торжественно воткнул его в голову куклы. — И вот теперь мы уже получаем симпатическую связь, которая будет работать на тридцать — тридцать пять процентов.
   
Я наблюдал за Хемме. Если поначалу он выглядел немного настороженным, то теперь снова вернулся к самодовольной ухмылке. Он знал, что без правильного заклинания и хорошо сфокусированного алара весь воск и все волосы мира не принесут ни малейшей пользы.
   
Уверившись, что Хемме считает меня дурачком, я указал на свечу и спросил его:
   
— С вашего разрешения, магистр?
   
Он благожелательно махнул рукой и откинулся на стуле, сложив руки перед собой, уверенный в полной безопасности.
   
Конечно, я знал нужное заклинание. Я говорил ему об этом. А Бен научил меня алару, вере в хлыст, давным-давно — когда мне было еще двенадцать.
   
Но меня это не волновало. Я поместил ноги куклы в пламя оплывающей коптящей свечи.
   
Наступила напряженная тишина, все задержали дыхание и вытянули шеи, глядя на магистра Хемме.
   
Тот пожал плечами, изображая удивление. Но в глазах его мне ясно виделись почти сомкнувшиеся челюсти капкана. Ухмылка растянула уголок его рта, и Хемме начал подниматься с места.
   
— Я ничего не чувствую. Ч…
   
— Именно, — сказал я резко, словно щелкнул хлыстом, и снова перевел внимание студентов на себя. — А почему? — Я выжидательно посмотрел на зал. — Из-за третьего закона, о котором я говорил: закона сохранения. «Энергия не может быть создана или разрушена, только утеряна или найдена». Если бы мне пришлось поднести свечу к ногам нашего высокочтимого учителя, ничего страшного бы не случилось. А поскольку всего лишь около тридцати процентов тепла проходят по связи, мы не получаем даже малого результата.
   
Я сделан паузу, чтобы дать слушателям обдумать мои слова.
   
— Это главный вопрос симпатии: где мы берем энергию? Ответ прост.
   
Я задул свечу и снова зажег ее от жаровни. И неслышно пробормотал несколько нужных слов.
   
— Добавляя вторую симпатическую связь между свечой и более устойчивым огнем… — Я разделил свой разум на две части, одна связывала вместе Хемме и куклу, а другая — свечу и жаровню. — Мы получаем желаемый эффект.
   
Я небрежно поднес ноги восковой куклы к фитильку свечи — точнее, сантиметра на два-три выше: туда, где пламя горячее всего.
   
Испуганный возглас раздался с места, где сидел Хемме.
   
Не глядя на него, я продолжал совершенно бесстрастным тоном:
   
— И похоже, в этот раз мы добились успеха.
   
Класс засмеялся.
   
Я задул свечу.
   
— Это также хороший пример силы, которой повелевает умелый симпатист. Вообразите, что бы случилось, если бы мне вздумалось бросить куклу в огонь? — Я задержал ее над жаровней.
   
Словно по сигналу, Хемме бросился на сцену. Может, это была всего лишь моя фантазия, но мне показалось, что он немного волочит левую ногу.
   
— Очевидно, теперь магистр Хемме считает нужным подвести итоги лекции. — По классу прокатался смех, на этот раз более громкий. — Благодарю вас всех, студенты и товарищи. На этом моя скромная лекция заканчивается.
   
Тут я использовал один из сценических трюков. Существуют особая интонация и поза, которые дают толпе сигнал аплодировать. Я не могу объяснить, как точно, но это всегда дает желаемый эффект. Поклонившись залу, я повернулся к Хемме среди аплодисментов, хотя и не оглушительных, но, возможно, больших, чем ему доставались за всю его жизнь.
   
Когда он сделал последние несколько шагов ко мне, я чуть не отскочил. Его лицо опасно покраснело, на горле билась жилка, словно готовая лопнуть.
   
И все же сценическая подготовка помогла мне сохранить самообладание. Я спокойно встретил взгляд Хемме и протянул ему руку. С немалым удовлетворением я наблюдал, как он бросил быстрый взгляд на все еще аплодирующий класс, сглотнул и пожал мне руку.
   
Пожатие Хемме было болезненно крепким. Могло выйти и хуже, если бы я не провел в эту минуту над жаровней восковой куклой. Лицо магистра сменило цвет с синевато-багрового на пепельно-серый быстрее, чем можно было ожидать. Его рукопожатие претерпело ту же трансформацию, и я получил свою руку в целости и сохранности.
   
Я еще раз поклонился студентам и вышел из зала, не оглядываясь.
  
  
   
    
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
    
НА РОГАХ
   
   
После того как Хемме отпустил класс, новости о моем выступлении распространились по Университету со скоростью лесного пожара. По реакции студентов я понял, что магистра Хемме не особенно любили: когда я сидел на каменной скамье возле гнезд, проходящие студенты улыбались мне, некоторые приветственно махали или со смехом поднимали большие пальцы.
   
Пока я наслаждался признанием, холодная тревога медленно вползала в сердце: я сделал своим врагом одного из девяти магистров. Мне было необходимо узнать, насколько велика опасность, в которой я оказался.
   
   
На ужин в столовой давали черный хлеб с маслом, тушеное мясо и бобы. Там уже сидел Манет, буйные лохмы делали его похожим на большого белого волка. Симмон и Совой лениво ковырялись в еде, обмениваясь невероятными предположениями насчет того, чье мясо сегодня потушили. Но мне, меньше оборота назад покинувшему улицы Тарбеана, еда казалась великолепной.
   
Однако, слушая друзей, я стал быстро терять аппетит.
   
— Не пойми меня превратно, — сказал Совой. — Орехи у тебя увесистые, в этом сомневаться не приходится. Но все же… — Он сделал жест ложкой. — Они тебя за это выпорют.
   
— Если ему повезет, — заметил Симмон. — В смысле, мы ведь тут говорим о злоупотреблении магией, разве нет?
   
— Да большое дело! — протянул я куда уверенней, чем себя чувствовал. — Я лишь слегка поджарил ему пятки.
   
— Любая вредоносная симпатия подпадает под злоупотребление магией. — Манет указал на меня куском хлеба, его кустистые седые брови сурово сошлись арками у него над переносицей. — Надо умнее выбирать драки, мальчик. Перед магистрами нос не задирай. Они могут сделать твою жизнь настоящим адом, если ты вдруг попадешь в их черные книги.
   
— Он первый начал, — сказал я угрюмо сквозь полный рот бобов.
   
К нашему столу подбежал запыхавшийся мальчишка.
   
— Ты Квоут? — спросил он, оглядывая меня.
   
Я кивнул, желудок мой внезапно сжался.
   
— Тебя ждут в Зале магистров.
   
— Где это? — спросил я. — Я здесь всего пару дней.
   
— Может кто-нибудь из вас показать ему? — спросил мальчик, озирая стол. — Мне надо сказать Джеймисону, что я его нашел.
   
— Я покажу, — сказал Симмон, отталкивая от себя миску. — Я уже сыт.
   
Джеймисонов посыльный убежал, и Симмон начал вылезать из-за стола.
   
— Погоди, — сказал я, указывая ложкой на поднос. — Я еще не доел.
   
Симмон был весь как на иголках.
   
— Не могу поверить, что ты ешь, — сказал он. — Даже я не могу. А как ты можешь?
   
— Я голоден, — объяснил я. — Не знаю, что ждет меня в Зале магистров, но полагаю, что лучше встретить это с полным желудком.
   
— Тебя прокатят на рогах, — сказал Манет. — Это единственная причина, зачем тебя вызывают так поздно вечером.