1 2 3 4 5 6 7 8 

– Ну, давайте проведем экспертизу в рамках дела об убийстве Собликовой и Коренева, – предложила Настя. – Ведь по делу точно установлено, что Собликова с помощью Коренева пыталась что-то найти в архиве Соловьева. Мало ли что я придумала насчет информационного письма с предложением тиражей. А может, искали вовсе не письмо, а как раз шпаргалку. В конце концов, передо мной стояла задача найти среди бумаг Соловьева посторонние документы, которые могли стать объектом поисков для Собликовой и издателей. Я вам нашла два документа. И идет проверочная работа по обоим.

– Анастасия, врать нехорошо, – строго произнес Ольшанский.

– Почему врать-то? – искренне возмутилась Настя. – Ничего не врать. Мы отрабатываем все возможные версии, обычное дело. А если вас что-то смущает, я вам скажу еще больше. Юрка Коротков выехал в тот город, где погибла жена Соловьева. Уж по факту ее смерти дело точно есть, хотя и приостановленное, поскольку убийство не раскрыто.

– Но то дело и находится в ведении того города. Как же я могу своей властью в него лезть? Не дело ты говоришь, Каменская.

– А если из этого города к вам поступит официальный запрос? Если Юрка сумеет добиться, чтобы расследование возобновили?

– Тогда другое дело, – согласился следователь. – А у тебя такие серьезные основания полагать, что и к болезни Соловьева, и к смерти его жены приложили руку шерхановцы?

– Серьезные, – кивнула она. – Гордеев правильно сказал, когда два однотипных события случаются уж очень вовремя, это обычно дурно попахивает. Соловьев собрался разводиться, вступать в новый брак и уезжать со второй супругой за границу. Гибель жены эти планы нарушила, потому что он не мог оставить здесь пятнадцатилетнего сына одного. Потом, два с половиной года назад, он снова собрался уезжать, на этот раз ему предложили пятилетний контракт за рубежом с перспективой впоследствии остаться там насовсем. И тут очень кстати делается эта таинственная болезнь, от которой у него ноги не ходят. Врач со «Скорой помощи» утверждает, что его, избитого, привезли в больницу прямо с улицы. Издатели, корча трагическую мину, поют нам песни о том, что это случилось на нервной почве, что Владимир Александрович не смог оправиться после трагической смерти жены, а тут еще и сын от рук отбился и связался с дурной компанией. А сам Соловьев вообще ничего не говорит. Но знаете, что самое любопытное?

– Что же, интересно знать?

– А то, что Соловьев, как бы трудно ему ни было, наотрез отказывается жить вместе с сыном. Видеть его не хочет и говорить о нем тоже не хочет. И меня это наводит на вполне определенные мысли.

– Да, Анастасия, мыслей у тебя, я смотрю, навалом, – усмехнулся Ольшанский. – Ну давай, излагай.

– Похоже, он уверен в том, что к избиению причастен его сын. Тогда понятно, почему он сделал все, чтобы дело не дошло до милиции. И точно так же понятно, почему он видеть его не хочет. Пожалел, родная кровь все-таки, но простить не смог.

– Чего-то ты накрутила, по-моему, – поморщился следователь. – Уж больно сложно.

– Ну, Константин Михайлович, было бы просто – давно бы уже все наружу выплыло, – возразила Настя.– И потом, хоть и сложно, я согласна, зато в такой постановке вопроса все концы сходятся. Мне бы, конечно, такой разворот событий и в голову не пришел, если бы я не узнала, как сильно зависит эта шайка-лейка от Соловьева, от его присутствия здесь, в России, в Москве. Ведь именно на нем все завязано, вы поймите. Он сделал из безграмотного графомана Накахары знаменитого писателя Отори Митио. И рвущийся к мировой славе Митио щедро отстегивает тем, кто ему эту малину устроил. Он-то как раз человек если и не кристально честный, то благородный и в чем-то даже порядочный. Откуда ему знать, что его деньги не доходят до того, чьими усилиями он превратился в настоящего писателя? Не будет Соловьева – не будет новых романов сначала Накахары, а потом и Митио. Ведь заменить одного переводчика на другого уже невозможно. Это им с Соловьевым так повезло, спокойный интеллигентный человек, он переписывает творения, переводя их с японского, и слишком многого за это не требует, он самореализуется в этой работе и вполне счастлив. И потом, он ведет замкнутый образ жизни, нигде почти не бывает и мало с кем общается. То есть шансы, что вскроется истина, достаточно малы. Он ведь даже «левые» тиражи русских изданий не отслеживает. А другой переводчик может оказаться куда более зубастым и когтистым, с ним и контрафактные тиражи не пройдут, и про Отори Митио он в два счета узнает. И хорошо, если только свою долю потребует. А то ведь может и разоблачением пригрозить. Но главное даже не в этом. У Соловьева есть свой литературный стиль, неповторимый, своеобразный. Этот стиль и сделал популярного писателя Митио. Никакой другой переводчик этого не сможет повторить, даже если у него будет талант и он в принципе сможет из полуграмотного лепета сделать настоящую книгу. «Шерхан» скупил у японца оптом по бросовой цене все рукописи, а Соловьев обработал только половину. При этом наш зарубежный автор из Страны восходящего солнца не остановился, он продолжает писать, и предполагается, что Соловьев до конца жизни или, во всяком случае, еще много лет будет обеспечивать «Шерхану» красивую жизнь. Представляете, каких заработков они все лишатся, если Соловьев сорвется с крючка и уедет за границу? Или просто по каким-то причинам перестанет с ними сотрудничать? Это же для них полная катастрофа.

– Красиво рассказываешь, – задумчиво покивал головой Ольшанский. – Но уж очень неправдоподобно. Что-то нам с тобой в последнее время на писателей везет, не находишь? Раньше все спекулянты золотом-бриллиантами попадались да контрабандисты, перевозящие оружие и наркотики. А теперь писатели.

– Ничего удивительного, – пожала плечами Настя. – Где большие деньги – там и преступления. Раньше на литературе больших денег не делали, потому и мы с вами этим не занимались. А теперь развлекательная продукция дает такие прибыли, что только диву даешься. Пока мы только писателями занимались, а завтра нам еще трупы вокруг кинобизнеса подбросят. Телевидение свое громкое слово уже сказало, только за два последних года было несколько убийств вокруг рекламных дел. Вы же с телевизионщиками в прекрасные годы застоя тоже небось дела не имели.

– Это точно. Ладно, Каменская, уговорила ты меня. Сделаю вид, что твоя шпаргалка из одной оперы с информационным письмом. Возьму грех на душу, пошлю на экспертизу. Ты есть не хочешь случайно?

– Случайно хочу, – засмеялась Настя. – Ужасно. А что у вас есть интересного?

– Сам не знаю. Нина мне что-то с собой завернула, я и не посмотрел. Но пахнет из портфеля вкусно.

Он достал довольно солидный пакет, и по небольшому неуютному кабинету мгновенно разлился упоительный запах свинины, запеченной со специями. Ольшанский достал из стола нож и тарелку, нарезал толстыми ломтями хлеб.

– Угощайся. Выпить хочешь?

– Нет, спасибо. Вы на меня не обращайте внимания, выпейте, если душа просит.

– Еще чего, – поморщился Константин Михайлович. – Она у меня никогда не просит, тем более на работе.

– Зачем же предлагаете?

– Ну так, для проформы. Считай, из вежливости. Гостья как-никак. У меня для гостей в сейфе всегда что-нибудь булькает. Ох, мать честная, а дверь-то я не запер!

Он метнулся из-за стола, в два огромных шага пересек кабинет и, громыхнув связкой ключей, запер дверь изнутри.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Ольшанский, – теперь жить можно. А то ворвется какой-нибудь подследственный, а мы тут с тобой ресторан устроили. Ты мне скажи-ка, вы насчет Устинова ничего не придумали?

– Ничего, – призналась Настя. – Умный он. И хитрый. Ничем его не подцепишь.

– Умный-то умный, а Оксану проглядел, – заметил следователь, с наслаждением пережевывая ароматное мягкое мясо. – Обидел девушку, она к нам и побежала. Должен был предусмотреть, если умный.

– Любовь – такая штука, которую не предусмотришь. Согласна, другой на его месте улегся бы с Оксаной в койку, дабы не сердить ее. А он почему-то не смог. То ли принципы у него, через которые он переступить не может, то ли проявил легкомыслие и забыл о старой истине.

– О какой истине?

– Нет ничего страшнее, чем месть отвергнутой женщины.
* * *
– Как такое могло произойти? – недоумевал полковник Гордеев. – Вы ведь предъявляли Черкасову фотографии всех, кто живет в «Мечте». Или вы, по обыкновению, схалтурили и кого-то пропустили?

– Нет, Виктор Алексеевич, всех показали. Всех до единого, ручаюсь, – твердо ответил Миша Доценко.

– Почему же он никого не узнал? Ведь должен был узнать. Не мог не узнать. То, что преступник не отреагировал на фотографию Черкасова, это я понимаю. Так и должно быть. Но Черкасов-то должен был узнать его.

– Он мог не знать его. Я это вполне допускаю.

– А его жену он тоже мог не знать? Думай, что говоришь, дружок, – сердито откликнулся Гордеев.

– Она сильно изменилась, Виктор Алексеевич. Действительно до неузнаваемости. Была юной стройной девушкой, а превратилась в бабищу весом в сто килограммов. Когда училась в институте вместе с Черкасовым, носила короткую стрижку, а теперь у нее шевелюра – кудри длиной до лопаток, все лицо закрывают. И косметики, как на полотнах великих мастеров. Ничего удивительного.

– Ну хорошо, допустим, – смягчился полковник. – А Черкасов? Он тоже изменился до неузнаваемости? Почему она его не узнала? Ведь фотографию Черкасова показывали всем в «Мечте».

– Нет, Черкасов не сильно изменился. Дело в том, что Янина Борисовна Якимова находится за границей. Когда мы вышли на Черкасова, ее уже не было в Москве, и она эту фотографию не видела.

– Черт знает что! – в сердцах бросил Гордеев. – Вот всегда так: из-за какой-нибудь ерунды, которую и предусмотреть-то невозможно, вся работа стопорится. Когда она вернется?

– Через два дня.

– Ладно. Что делаете сейчас? Якимова, я надеюсь, ума хватило не трогать?

– Не трогаем. Проверяем все его связи потихоньку, ищем место, где он держал мальчиков. В первую очередь, конечно, осмотрели дачи, его собственную и его родителей. Осталась еще дача родителей Янины Борисовны. Может, еще какое-нибудь тихое местечко проклюнется. Канал, по которому он добывал наркотики, Селуянов уже нашел.

– Вот жизнь, – тяжело вздохнул Виктор Алексеевич. – Живут люди, живут себе в достатке, в счастье, в покое, горя не знают. И вдруг начинают мстить, счеты сводить, старое вспоминать. Зачем, а? Не знаешь?

– Не знаю, – тихо ответил Доценко. – Наверное, их это точит, жить не дает, разъедает, как ржавчина. Такой человек может много лет страдать, а потом отомстит – и успокоится.

– Если бы так, сынок. Беда-то вся в том, что успокоения это не приносит. Берут грех на душу, страшный грех, а легче не становится. И понимают они, что все напрасно было, а поправить уже ничего нельзя. Глупцы, право слово.
* * *
Дача родителей Янины Борисовны Якимовой, в девичестве Яны (или Нины, как ее называли друзья и сокурсники) Бергер, находилась в ближнем Подмосковье по Рижской дороге. Дом был большой и ухоженный, но для жизни зимой не приспособлен. Дачный сезон уже начался, на каждом участке были люди, и супруги Бергер тоже здесь. Селуянов вошел в калитку, поднялся на крыльцо и вежливо постучал.

– Входите, открыто! – послышался из дома приятный женский голос.

Мать Янины Борисовны была красавицей и в свои годы, плавно приближающиеся к семидесяти. Возраст не испортил точеных черт ее лица и почти не тронул сединой густых темных волос. Фигура была стройной, но походка уже выдавала усталость и болезни.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Селуянов. – Вы не подскажете, можно ли в вашем поселке снять дачу на лето? Вы ведь, наверное, всех здесь знаете.

– Почему вы так решили? – удивилась женщина.

– У вас сад очень ухоженный, и видно, что вы здесь много лет.

– А вы наблюдательны, – засмеялась Бергер. – Я с ходу ничего вам не скажу, давайте спросим у мужа. Борис! Спустись, пожалуйста!

По скрипучей лестнице спустился со второго этажа отец Янины, Борис Моисеевич.

– У нас гости? – радушно пророкотал он густым басом. – Здравствуйте, молодой человек.

– Здравствуйте. Ваша супруга посоветовала мне обратиться к вам. Не знаете ли вы, где здесь поблизости можно снять дачу на все лето?

– У Шараповых, – тут же ответил Бергер, не задумываясь. – Они себе в районе Переделкина роскошный дом отстроили, а эту дачу с удовольствием сдают. Только я не знаю, может, они уже с кем-нибудь договорились. Я могу вам дать, если хотите, их московский телефон, позвоните им, спросите.

– Спасибо большое, – благодарно ответил Николай. – А может быть, они сейчас здесь?

– Это вряд ли, – покачала головой мать Янины. – Они здесь вообще не появляются с тех пор, как построили новый дом. Что им тут делать? Договариваются со съемщиками в Москве, дают им ключи и берут оплату вперед. Но вы на всякий случай подойдите, конечно. Если там кто-то уже живет, значит, дача сдана. Я вам сейчас объясню, как пройти. Боря, дай мне листочек бумаги, я нарисую, а то молодой человек не найдет.

Она быстро набросала на клочке бумаги схему дачного поселка, и Селуянов, который всю жизнь любил топографию и разные карты и схемы, поразился тому, что рисунок получился четкий, точно сориентированный по сторонам света, с соблюдением всех пропорций.

– Мы сейчас с вами находимся вот здесь, – она отметила крестиком место на схеме. – Вам нужно пройти между вот этими домами, пересечь дорогу, пройти мимо магазина и зайти вот сюда. Я понятно объяснила?

– Еще как, – восхищенно ответил Николай. – У вас, я смотрю, большой навык в составлении схем.

– А как же, – вмешался Борис Моисеевич, все это время придирчиво наблюдавший за карандашом в руках жены. – Сорок лет за кульманом. Лауреат нескольких премий за архитектурные проекты.

Было видно, что он гордится женой, не ударившей в грязь лицом перед этим молодым, с его точки зрения, пареньком.

– Я потрясен, – искренне сказал Селуянов и, повинуясь внезапному порыву, поднес к губам морщинистую, но все еще изящную руку матери Янины Якимовой.

Выйдя из дома Бергеров и направляясь в соответствии с указанным маршрутом к участку Шараповых, Николай не переставал удивляться сам себе. Откуда возник этот порыв? Почему он вдруг поцеловал руку старой женщины? И дело было вовсе не в том, что она вызвала у него симпатию и даже восхищение профессионализмом в работе над схемой. В ближайшие дни их ждет страшный удар. Уж как там они относятся к зятю, любят ли его или просто терпят, Селуянов не знал, но их единственная дочь окажется женой убийцы и останется одна с тремя детьми на руках. Через два дня Янина Борисовна вернется из-за границы, и, если за это время будут найдены все улики против ее мужа, Евгения Якимова арестуют. Если улики будут найдены раньше, арест все равно отложат до ее возвращения. Нельзя забирать из дома отца и оставлять троих детишек одних. Они ни в чем не виноваты. Пусть рядом с ними будет мать, которая, может быть, найдет в себе силы как-то смягчить удар, обмануть их, сказать, что папа уехал надолго по делам…

Вот и дом, который ему нужен. От участка Бергеров далеко. Николай опытным взглядом окинул окна, входную дверь, замок. Непохоже, что с прошлого лета здесь никого не было. Множество мельчайших примет говорило о том, что в течение зимы и весны сюда приезжали, и неоднократно. Но сейчас здесь, пожалуй, никого нет. На двери висячий замок, тишина, и нет того особого запаха, который непременно появляется там, где есть люди. Николай на всякий случай постучал, но ответа, как и предполагалось, не дождался.

Потоптавшись возле дома, он перешел дорогу и зашел на чей-то участок. Небритый мужик в старых тренировочных штанах, сидя на корточках, что-то мудрил с кустами смородины. Услышав за спиной шаги, он с трудом поднялся на ноги и, охая, схватился за поясницу.

– Чего надо? – неприветливо спросил он, зыркнув недобрыми глазами на Селуянова.

– Шараповых ищу, – миролюбиво ответил оперативник, будто не замечая откровенного недовольства хозяина дачи.

– Эка махнул! – Небритый мужик скорчил злобную мину и сплюнул. – Они здесь уж сто лет не бывают. У богатеев свои причуды, новый дом где-то построили, а этот только сдают. Здесь ты их не найдешь.

– Жалко, – огорченно сказал Николай. – Я ведь почему сюда притащился? Мне сказали, у них можно дачу снять. Правда, предупреждали, что искать их в Москве надо, здесь их теперь не бывает, но, говорят, они тут появлялись. Вот я и подумал, что, может, застану.

– Не, это тебе наврали, – отозвался дачник. – Приезжали, это верно, только не они. Они, видать, дом кому-то еще осенью сдали. То и дело шваль какая-то на иномарках прикатывала. Человек по пять. Чего уж они там делали, я не знаю, но тихо себя вели, наговаривать на людей не стану. Ни там громких песен, ни скандалов, ничего такого. Тихие, культурные. Приедут, в дом войдут – и до следующего дня. Потом выйдут, по машинам рассядутся – и привет. Я уж подумал, сходка у них там политическая. К выборам-то.

– Одни и те же приезжали или разные?

– Эка, – снова крякнул дачник. – Тебе-то что за разница, ежели ты дачу снять хочешь? Любопытный ты, парень, не в меру.

– Ага, – с готовностью подтвердил Николай. – Жутко любопытный. Что сделаешь, хозяин, характер такой. Меня мамка с детства за это лупила. Хлебом не корми – дай в чужие дела нос сунуть. Не сердись.

Небритый дачник глянул на него с интересом и даже с некоторой теплотой. Селуянов знал, что самокритичность – хорошее оружие. Сам себя обругаешь, вину признаешь – глядишь, и смягчится собеседник. Так оно и вышло.

– Вообще-то я на лица не больно глядел, но машины были одни и те же. То есть похожие. А тебе зачем?

– А просто так, – обезоруживающе улыбнулся Селуянов. – Ладно, хозяин, не буду больше тебя отвлекать, поеду в Москву, там Шараповых найду. Да, кстати, ты Бергеров знаешь?

– Архитекторшу? Знаю. Они старожилы, у них дача здесь уж лет тридцать.

– А дочку их тоже знаешь?

– Нинку-то? А как же. Только она давно уж тут не бывает. Когда маленькая была, каждое лето с родителями на даче проводила. А как замуж вышла, так и не видно ее. Архитекторша говорила, у них с мужем своя дача есть, они теперь туда ездят.

– Богатый, видно, муж-то, – словно невзначай заметил Селуянов.

– Да бес его знает, богатый он или бедный. Я его и не видел ни разу. Я ж говорю, как Нинка замуж вышла, так и не бывает здесь. Ни с мужем, ни одна. А тебе чего до Бергеров? Опять любопытствуешь?

– Ну, – подтвердил оперативник. – Говорят, дочка у них крутая бизнесменша, вот и спросил. Интересно же, какие у таких дочек мужья бывают. Я б сам на такой женился.

– Женился бы он, – презрительно хмыкнул дачник. – Конечно, на чужой каравай рот разевать – много ума не надо. Женился вот один такой на моей дочке, сначала тихий был, смирный, а потом враз так дело повернул, что мы с женой теперь круглый год на даче живем. Выжил нас из городской квартиры. А ведь мы ее своим трудом по копейке, по рублику строили. Да что там говорить…

Он безнадежно и обиженно махнул рукой и снова вернулся к своим смородиновым кустам.
* * *
– Надо же, как просто, – удрученно сказала Настя, когда Селуянов вернулся вечером на Петровку. – Ищем всюду, ищем, а место оказывается у нас под носом. Не зря говорят: нахальство – второе счастье. В полукилометре от дачи родителей жены устроиться – это надо суметь.

– Он не очень-то рисковал, – заметил Коля. – Ведь, кроме Бергеров, его в поселке никто не знает, а они бывают на даче только летом. Я уж не говорю о том, что все дело происходило осенью, зимой и весной, когда там вообще довольно безлюдно. Похоже, кроме мужика, с которым я разговаривал, там никто постоянно не живет. Так что риск на самом деле был минимальный. Меня гораздо больше интересуют тихие культурные люди на иномарках, которые туда систематически наведывались.

– У тебя есть объяснение? – спросила она.

– Есть. Только оно очень страшное. Даже и говорить не хочется. Придется мне для начала еще разочек Славика Дорошевича потрясти.

– Может, скажешь, до чего додумался?

– Нет, сначала проверю. Очень уж гадко.

Он уже взялся за ручку двери и собрался выйти из кабинета, когда Настя окликнула его:

– Коля, ты что, всерьез думаешь, что это может быть так?

– Ты о чем? – оторопело обернулся он.

– О том, о чем ты мне только что говорил. И не делай из меня, пожалуйста, невинный цветок, не надейся, что до твоих гадостей я сама не додумаюсь. Ты ведь подозреваешь, что в пустой даче Шараповых устроили бардак для гомосексуалистов, верно? Мальчишек с первого же дня сажали на иглу и держали их постоянно под кайфом, пока они не умирали. И давали ими попользоваться избранной элите за хорошие деньги. Разве ты не это имел в виду?

– Это. Трудно с тобой, Аська.

– Не всем, – скупо улыбнулась она. – Только некоторым. Мы дом осматривать будем или как?

– Обязательно. Я уже разговаривал с хозяином дачи, с Шараповым. Дом был сдан в ноябре прошлого года приличному мужчине. Срок – пока до лета. Мужчина по приметам – не Якимов.

– Понятное дело. Подставной. Якимов мог от жены или от ее родителей услышать о том, что дом Шараповых сдается, и решил не искать удачи в заморских краях, не светиться в поисках дома, который можно снять. В поселке его никто не знает, можно наведываться туда безболезненно, если соблюдать элементарную аккуратность. Но кто-то же должен был там постоянно находиться с мальчиками. Ясно, что не сам Якимов. Он – отец семейства, ему детей обихаживать надо. У него свободное время – только днем, когда дети в садике и в школе. Наверное, тот человек, который договаривался с Шараповыми, и мальчиков стерег. Тоже примета времени, между прочим.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что раньше местный участковый обязательно поинтересовался бы, кто в доме живет и что там происходит. А теперь никому ни до чего дела нет. Для преступников наступила эпоха великой безопасности. Так до чего ты с Шараповым-то договорился?

– Завтра с утречка встретимся и поедем осматривать дом. Он запасные ключи возьмет, чтобы замок не ломать.

До ухода с работы Насте нужно было успеть переделать кучу дел, но все валилось из рук. Она с трудом заставляла себя сосредоточиться и тут же снова отвлекалась на мысли то о Якимове, то о Соловьеве. В конце концов она не выдержала и позвонила мужу:

– Лешик, какие у тебя планы на завтра?

– Вопрос не предвещает ничего хорошего, – ответил Алексей. – Завтра я собираюсь сидеть дома и работать. У тебя есть возражения?

– Я хотела спросить, могу ли я завтра взять машину.

– Ася, весь год, что мы с тобой женаты, я, как тупой дятел, пытаюсь вдолбить тебе в голову, что у нас все общее – и деньги, и машина. Если тебе надо – бери и не спрашивай.

– Ладно, – вздохнула она. – Возьму и не спрошу. Но она тебе точно не нужна?

– Не понимаю, как я мог на тебе жениться. Был уверен, что ты умная. А ты, как выяснилось, с первого слова ничего не понимаешь. Тебе все надо по три раза объяснять.

– Не смей меня критиковать, – рассмеялась Настя. – Пусть я глупая, но зато я тебя люблю. Это мое главное достоинство, которое перевешивает все мои многочисленные пороки.

– Ну разве что…

Ей все-таки удалось заставить себя выбросить из головы посторонние мысли и заняться неотложными делами. Завтра она поедет к Соловьеву, не дожидась возвращения Короткова из командировки.
* * *
Но, прежде чем ехать в «Мечту», она отправилась на городскую квартиру Соловьева, где теперь жил его сын Игорь. Вид квартиры привел ее в ужас, но чего-то подобного она и ожидала. Кроме самого Игоря, по комнатам бродили какие-то сомнамбулического вида парни в черных майках, черных кожаных жилетках и черных же повязках на голове. Игорь Соловьев, впрочем, выглядел точно так же.

– Ты разговаривать-то в состоянии? – спросила его Настя, пройдя в комнату.

– Смотря о чем, – ухмыльнулся юноша. – Вы из милиции, что ли? Так я только употребляю, имею право, закон разрешает. А если вы насчет хранения – так у меня ни-ни. Я законы знаю, не маленький.

– Подготовился на все случаи жизни, – спокойно констатировала Настя. – Но я наркотиками не занимаюсь. Не мой профиль.

– А чего ж тогда? Вы мне больше ничего не шейте, на мне ничего нет.

– Уверен?

Парень вмиг стал агрессивным, глаза превратились в узкие щелки, из которых на Настю полыхнуло одновременно ненавистью и презрением.

– Не берите на понт. Я вас сюда не звал.

– Это верно, – покладисто согласилась она, решив не ссориться с Игорем. Трое здоровых парней под наркотическим дурманом – не та компания, с которой можно было позволить себе конфликтовать. – Я хочу поговорить с тобой об отце.

– У-у-у, опять благотворительность, – протянул он. – Чего ж вы не уйметесь никак? Все воспитываете меня, воспитываете, время вам девать некуда. Оставили бы вы меня в покое, а? И его заодно.

– Оставлю, – пообещала Настя. – Вот задам тебе несколько вопросов – и оставлю. Честное слово. И воспитывать не буду. Ну как, поговорим?

– Только недолго, – предупредил Игорь. – Мне уходить надо.

– Хорошо, я постараюсь недолго. Почему отец не хочет, чтобы ты жил с ним?

– Во спросили! – грубо расхохотался он. – Это я не хочу с ним жить, а не он со мной.

– Ты не понял. То, что ты не хочешь жить с отцом, я могу объяснить. Но ведь и он не хочет тебя видеть. Почему?

– А черт его знает, – махнул рукой Игорь. – Вбил себе в голову какую-то дурь. Кто его разберет?

– Какую именно дурь?

– Да про деньги. Я ему честно сказал, что деньги нашел в почтовом ящике, в конвертике, а он не верил. Говорил, что вроде я украл их, муть всякую нес.

– А ты их действительно нашел, а не украл?

– Ну точно. Я ж не сумасшедший. Нашел и начал тратить. А отец заметил, что у меня шмотки новые появились, и прицепился, мол, откуда. А что я, должен был, по-вашему, в милицию их нести? Нашли придурка.

– Когда это случилось?

– Ну тогда, когда он в больницу попал. К нему сначала не пускали несколько дней, а потом, когда пустили, я в новой куртке пришел, шикарная такая куртка, дорогая, и «кроссы» новые прикупил. А он прямо взвился, как увидел. Я ему говорю: «Нашел деньги в конверте случайно». А он мне: «Уйди, видеть тебя не хочу». Вот так и не хочет до сих пор.

– А с чем он в больницу попал? Что с ним случилось?

– Да избили его. Напали какие-то суки, избили, «дипломат» отняли, а там денег много было, он как раз в издательстве большой гонорар получил, домой возвращался.

– Может быть, он думал, что это ты и твои дружки его избили?

– Не знаю я, что он там думал, – огрызнулся Игорь.

– Но ты хотя бы пытался объясниться с ним? Это же не по-человечески: отец непонятно почему говорит сыну «уйди», а сын поворачивается и уходит навсегда, будто так и надо.

– А чего мне с ним объясняться, если он мне не верит. Не очень-то и хотелось.

– Но ведь он любит тебя, Игорь. У него никого нет, кроме тебя.

– У-тю-тю, – предостерегающе поднял палец сын Соловьева. – Мы же договаривались, что воспитывать не будете.

– Не буду. Спасибо, что нашел для меня время. Только хотелось бы, чтобы ты не забывал: твой отец сделал все, чтобы факт его избиения до милиции не дошел, потому что был уверен, что ты принимал в нем участие. Он хотел оградить тебя от тюрьмы, несмотря на то, что сам остался инвалидом. И, между прочим, регулярно пересылает тебе справки о своей инвалидности, которые освобождают тебя от армии. Это я говорю не в порядке воспитания, а в порядке информации. Закрой за мной дверь.

Выйдя из подъезда и сев за руль, Настя заметила, что у нее дрожат руки. Отвращение к сыну Соловьева было таким острым, что ей захотелось немедленно принять душ, чтобы отмыться.
* * *
Перемена в Соловьеве была столь разительной, что Настя не поверила своим глазам. Даже произошедшее почти у него на глазах двойное убийство, в результате которого погибли его любовница и помощник, не оставило на его лице такого заметного следа, как дни, которые он провел в одиночестве, наедине со вспыхнувшей в нем ненавистью к бессовестно обиравшим его издателям. Щеки ввалились, теплые серые глаза стали жесткими и словно посветлели. Даже мягкий обволакивающий голос налился металлом.

– Володя, у нас с тобой будет трудный разговор, но я не могу тебя от него избавить, – сказала Настя. – Мы должны наконец расставить все точки над «и».

– Ты меня пугаешь, – недобро усмехнулся Соловьев. – Какое еще неприятное известие ты для меня припасла?

– Известие будет. Но сначала вопросы, впрочем, они тоже неприятные. Я не спрашиваю тебя, от какой такой болезни у тебя отнялись ноги. Я уже точно знаю, что тебя избили. И знаю, что были предприняты определенные меры к тому, чтобы дело не дошло до милиции. Ты подозревал, что в этом замешан твой сын?

– Я тебя не понимаю.

– Не надо, Володя, этот этап мы уже прошли. Ты можешь спокойно говорить со мной на эту тему, потому что твой сын действительно не имеет к избиению никакого отношения. Поверь мне. И ему поверь. Наверное, тебе есть в чем его упрекнуть, но только не в этом.

– Как ты узнала?

– Узнала. Я должна перед тобой извиниться за обман. Я не работаю в фирме.

– А где же?

– Там, где и работала. В милиции, в уголовном розыске. Мне было странно, что ты поверил в легенду о фирме. Мне казалось, ты должен лучше знать меня и понимать, что свою работу я ни на что не променяю. А ты поверил и этим огорчил меня. Но суть не в том. После убийства, которое произошло у тебя в доме, мне пришлось довольно плотно заниматься «Шерханом». И то, что я узнала, на многое открыло мне глаза. Я расскажу тебе все, что знаю сама, но сначала я хочу услышать от тебя, что произошло в декабре девяносто третьего года. Ты получил в издательстве большой гонорар, положил деньги в «дипломат» и пошел домой. Было темно и довольно поздно, на тебя напали, избили, отняли «дипломат». Приехала «Скорая» и увезла тебя в больницу. Что было потом?

Соловьев долго молчал, пристально разглядывая Настю. Внешне он был спокоен, только кадык судорожно дергался вверх-вниз.

– Ты можешь мне обещать, что Игорь не пострадает, если я все тебе расскажу?

– Даю слово. Правда, один раз я тебя обманула, но я прошу тебя мне поверить. Игорь не пострадает уже хотя бы потому, что он не участвовал в нападении на тебя.

– Ну хорошо. Приехал Автаев из издательства. Долго мялся, искал слова…
* * *
…Он выглядел очень несчастным и виноватым. Было видно, что хочет сообщить Соловьеву что-то неприятное, но не знает, как это сделать. Наконец решился:

– Володя, мы все потрясены тем, что случилось. И знаешь, мы подумали, что это не может быть совпадением. На тебя напали как раз в тот день, когда ты получил большие деньги. Мы перетрясли всех своих ребят в издательстве, ну и… Одним словом… Володя, наберись мужества. Один парень, фотограф, признался, что твой сын просил его сообщить, когда ты получишь гонорар. Уж не знаю, где и как они познакомились. Но он сообщил Игорю еще утром в тот день, что ты должен приехать за гонораром. Конечно, мы этого фотографа моментально уволили. Сегодня утром мы говорили с Кириллом и решили, что в этом несчастье есть и наша вина. Все-таки наш сотрудник… Поэтому насчет денег ты не беспокойся, через пару дней мы всю сумму компенсируем. А что делать с Игорьком – ума не приложу.

– Я не верю, – прошептал Соловьев, с трудом поворачивая голову. – Игорь не мог.

– Володя, нам тоже трудно было в это поверить. Вчера я был у тебя дома, хотел спросить у мальчика, не нужно ли чем-то помочь. И знаешь, что я увидел? Новую одежду и новую аппаратуру. Видеомагнитофон, музыкальный центр – и все новенькое, еще в коробках. Игорек сказал, что нашел деньги, случайно нашел. Якобы в почтовом ящике, в конверте. Ты можешь этому поверить? Отца ограбили, а сын в это же время находит случайно большую сумму? Я понимаю, что тебе больно это слышать, но мы должны решить вопрос сейчас, пока еще не поздно, пока можно что-то сделать.

– Что ты хочешь сделать?

– Спасти Игоря. Он – твой сын, и ты должен его простить. Он трудный мальчик, он перенес страшную трагедию, когда погибла Светочка, он пошел по кривой дороге, но ты – отец. Пойми, сейчас еще можно попытаться спасти его от тюрьмы. Если ты согласен, мы это устроим.

– Каким образом?

– Я знаю, к кому надо пойти и заплатить, чтобы сообщение из больницы в милицию не имело хода дальше. Все бумаги уничтожат, ни одного следа не останется. Мы все возьмем на себя, Володя, ты ни о чем не беспокойся. Подумай о том, как ты будешь страдать, если твой сын окажется в тюрьме.

– Хорошо, – бессильно прошептал Соловьев. – Сделайте это. И вот еще что, Гриша. У меня уже достаточно денег для того, чтобы купить жилье. Я не хочу больше жить с этим подонком. Пока я в больнице, займитесь поисками новой квартиры для меня.

– Может быть, дом? – оживился Автаев. – Сейчас на окраинах Москвы строят прелестные коттеджные городки, дом можно построить по индивидуальному проекту, чтобы в нем все было так, как удобно владельцу.

– Пусть будет дом, – равнодушно откликнулся Соловьев. – Мне все равно. А на первое время снимите для меня квартиру.

Автаев был первым посетителем, пришедшим к нему после того, как его перевели из послеоперационной палаты в общую. Когда на другой день явился сын, Соловьев сразу обратил внимание на новую дорогую одежду. Игорь рассказывал что-то совершенно невразумительное о найденных в почтовом ящике деньгах, и Владимир Александрович понял, что Автаев говорил правду. А уж когда сын заявил, что два дня назад украденный «дипломат» со всеми документами подбросили прямо к дверям квартиры, Соловьев больше не сомневался.

– Уйди, – сквозь зубы сказал он сыну. – И не смей сюда приходить. Я не хочу тебя видеть.

Сын молча пожал плечами и ушел, и это в глазах отца стало еще одним доказательством его вины.

Прошло еще несколько дней, и издатели устроили перевод Соловьева в хорошую платную клинику, где никто не знал, что его, избитого, привезли прямо с улицы, где он лежал в одноместной палате и получал еду, которая вполне могла соперничать с ресторанными блюдами…
* * *
– И теперь ты хочешь убедить меня в том, что мой сын ни в чем не виноват?

– Хочу. Потому что я знаю, кто все это устроил.

– Кто же?

– Твои друзья из «Шерхана».

– Ты с ума сошла! Как тебе такое могло в голову прийти?

– Пришло, как видишь. Сколько человек участвовали в нападении на тебя?

– Трое.

– Ты видел их лица?

– Смутно. Было темно.

– Жаль. Потому что фотографию одного из участников я могла бы тебе показать уже сейчас.

– Настя, то, что ты говоришь, нелепо.

– Ничуть. Один из нападавших смотрел твои бумаги, которые были в «дипломате». Уж не знаю, что он там искал, может быть, просто проявил любознательность, но он их вынул и положил на стол вместе со своими бумагами. Потом сложил обратно в «дипломат» и не заметил, как вместе с твоими документами в «дипломат» попали два маленьких листочка бумаги. С этого все и началось для меня. Я выяснила, что это за листочки, и нашла человека, которому они принадлежали. Знаешь, кто он такой? Двоюродный брат Вовчика Мешкова, личного телохранителя Кирилла Есипова. По совместительству – милиционер, сержант.

– Все равно это нелепость, – упрямо покачал головой Соловьев. – Зачем «Шерхану» это нужно было? Я не вижу причин. Более того, они компенсировали мне все украденные деньги, они из своего кармана давали взятки, чтобы откупиться от врачей и милиции и заставить всех молчать. Они пошли на такие огромные затраты, приложили такие усилия…

– Интересно, зачем? – осведомилась Настя. – Из любви к тебе?

– Они нормальные добрые ребята, они всегда хорошо ко мне относились, мы дружим. Что неестественного ты видишь в их бескорыстной помощи? Или ты настолько очерствела на своей милицейской работе, что всюду видишь только корысть и злой умысел? И в конце концов, зачем им нужно было ссорить меня с Игорем? Этому нет объяснения и быть не может.

– Ты хочешь меня обидеть? Не старайся. На своей милицейской работе я научилась не обижаться, даже когда ко мне бывают несправедливы. Ссорить тебя с сыном они не хотели, это было просто следствием того, что они сделали. Они не хотели, чтобы ты уехал за границу. И не хотели, чтобы нападением на тебя занималась милиция, иначе все могло вскрыться. Поэтому они решили свалить вину на Игоря и связать этим тебе руки. Как видишь, у них это получилось. С кем-нибудь другим, может быть, и не получилось бы, но тебя они хорошо знали, знали твой характер и были уверены, что в вину сына ты легко поверишь, ведь его поведение оставляло желать много лучшего. И еще одна деталь. О покойниках плохо не говорят, но ты вспомни, как твой помощник вдруг невзлюбил меня и привечал Марину. Шерхановцам не нужна чужая женщина рядом с тобой. Потому что чужая женщина может заставить тебя изменить твою жизнь. Например, уехать куда-нибудь. Или она начнет совать нос в твои дела и возьмет на себя твои отношения с издательством. Они не могли этого допустить. Кроме того, на подходе была Марина, и для нее нужно было расчистить пространство, а я мешала. Но хватит об этом. Послушай лучше историю про замечательного писателя Отори Митио, это тебя развлечет. И, может быть, после этого ты мне поверишь.
* * *
Он возненавидел Михаила Черкасова в тот самый день, когда увидел его на студенческом балу танцующим с Яной. Студенты инженерно-строительного института, где учился Якимов, устроили совместный новогодний вечер с Плехановским. Тогда Евгений впервые увидел Яну и понял, что должен чувствовать человек, сраженный наповал. Он всегда был веселым, компанейским парнем, активно ухаживал за девушками, но ничего подобного никогда не испытывал. Ноги делались ватными при одном только взгляде на нежное темноглазое лицо, дыхание останавливалось, руки тряслись. Он сделал попытку познакомиться с ней, Яна поболтала с ним несколько минут и умчалась танцевать с высоким рыхловатым длинноволосым парнем, на которого смотрела влюбленно и нежно. И таких приступов ревности у Якимова тоже никогда не было. Он просто сходил с ума.

Это было похоже на наваждение. Он не мог думать ни о чем, только о Яне. Она снилась ему, он слышал ее голос, он готов был узнать ее в каждой стройной черноволосой девушке на улице, в метро, в здании института. Он узнал, где она живет, и начал следить за ней. Вид Яны, идущей под руку с Черкасовым, обнимающейся с ним на трамвайной остановке, целующейся в темном зале кинотеатра, был болезненно невыносим.

Он стал худеть, таял на глазах, терял сон. Он ничего не мог с этим поделать. Многие его сокурсники на том новогоднем балу познакомились с девушками из Плехановского и стали с ними встречаться. От них-то и узнал Женя Якимов, как опозорил Яну отвратительный педераст Черкасов. И Женя кинулся на помощь.

Яна узнала его с трудом, она совсем не помнила студента-строителя, который пытался завязать с ней знакомство несколько месяцев назад. Она была мало похожа на ту девушку, которую он видел еще две недели назад с Черкасовым в Сокольниках, где они, взявшись за руки, прогуливали лекции. Она стала бледной, под глазами залегли огромные темные круги, речь стала замедленной, будто заторможенной. Женя повел ее в кафе, и, когда она, съев два кусочка шашлыка, бросилась в туалет, зажимая рот рукой, он все понял.

– Выходи за меня замуж, – сказал он ей на другой день. – Как бы там ни было, ребенку нужен отец. Если ты не захочешь со мной жить – разведемся, когда маленькому исполнится год. Но пусть он родится в браке.

– Зачем тебе это? – медленно спросила Яна. – Ты берешь на себя такую обузу. Женщина с ребенком, отец которого – отвратительное, порочное чудовище. Зачем?

– Я люблю тебя. Можешь смеяться надо мной. Но я тебя люблю. Мне все равно, кто отец твоего ребенка. Важно, что ты – его мать. И тебе надо уйти из Плехановского, они же тебя затравят.

Это было разумно. Яна к этому времени уже хорошо прочувствовала, что такое быть всеобщим посмешищем. С трудом дотянув до сессии, она подала документы на перевод в экономико-статистический институт, отучилась в нем один семестр и взяла академический отпуск на год в связи с рождением ребенка. Мальчик родился в законном браке.

Но Якимов себя переоценил. Когда он предлагал Яне руку и сердце, он искренне верил в то, что ему безразлично, кто отец ребенка. После рождения мальчика все изменилось. Он смотрел на малыша, а видел Черкасова. Наваждение вернулось, но это было уже наваждение не любви, а ненависти. И каждый раз, ложась в постель с женой, Евгений мысленно представлял себе, как она занималась любовью с гомосексуалистом. Интересно, какую позу он предпочитал? Наверное, сзади, чтобы можно было убедить себя, что ласкаешь мальчика.

После академического отпуска Яна вернулась в институт и благополучно окончила его. Якимов сразу же стал настаивать на рождении их общего ребенка, и Яна с радостью согласилась. Первая беременность прибавила ей десять килограммов лишнего веса, но теперь она нравилась мужу еще больше. Казалось, он был влюблен даже сильнее, чем тогда, когда исподтишка следил за ней, умирая от ревности и любви.

Второй ребенок – девочка – принес Яне еще десяток килограммов и огромное счастье в их семью. Они с самого начала жили дружно, их характеры оказались удивительно подходящими друг к другу, а общий ребенок сделал их еще ближе. Когда Яна забеременела в третий раз, встал вопрос об аборте.

– Рожай, – решительно заявил Якимов. – Чем больше детей – тем лучше.

– Но у меня только-только пошли дела, – неуверенно возразила Янина, которая как раз занялась собственным бизнесом, и весьма успешно. – Если я выпаду из обоймы хотя бы на год, все потом придется начинать сначала.

– Я уйду с работы и буду сидеть с детьми, а ты сможешь спокойно продолжать свое дело. Ну пожалуйста, Яночка, пусть у нас будет еще один ребенок.

– А если я еще больше растолстею? – смеялась Яна. – Ты же меня бросишь.

– Не смей даже шутить так, – сердился Якимов. – Я никогда тебя не брошу, даже если ты будешь весить тонну, облысеешь и станешь носить вставную челюсть.

Ее не пришлось долго уговаривать, она тоже любила детей и готова была рожать их столько, сколько в состоянии прокормить.

Все было хорошо. Но сын Янины и Черкасова подрастал и с каждым днем делался все больше и больше похожим на своего отца. Рядом с Якимовым целыми днями ходил маленький Миша Черкасов. Жизнь снова сделалась невыносимой. Мальчик проявлял недюжинные способности к математике, блестяще играл в шахматы, одним словом, был живым воплощением этого негодяя, этой падали, для которой на земле не должно быть места. Сын гомосексуалиста! А вдруг это передается по наследству? Якимов не перенесет такого позора, если мальчик, носящий его фамилию и считающийся его родным сыном, будет пойман со спущенными штанами рядом с голой задницей какого-нибудь другого парня. Никогда. Ни за что. Это он виноват, Черкасов, это он превратил жизнь Жени Якимова в ад, ежедневный, постоянный, непрекращающийся. Он опозорил Яну, заставил ее страдать. Он отравил жизнь самому Якимову. Нет ему места на земле. Нет и быть не может.

Сначала Евгений хотел просто убить его. Слежка была делом привычным, в свое время он хорошо натренировался, когда по пятам ходил за обожаемой Яной. Выяснив в Мосгорсправке адрес Черкасова, Якимов стал не торопясь вникать в образ жизни врага, его привычки, круг общения, режим работы, придумывая способ, как, где и когда его безопаснее всего убить. Но постепенно план модифицировался. Рядом с Черкасовым появился очаровательный Олег Бутенко – копия молодой Яны. Значит, этот урод остался верен своим вкусам. Что ж, тем хуже для него.

Улучив момент, когда Черкасов был на работе, Евгений позвонил в его квартиру. Договориться с Олегом было несложно, он оказался существом крайне легкомысленным и легко пошел на контакт, потому что запас наркотиков у него иссякал. Тогда и сложился окончательно чудовищный план уничтожения Михаила Черкасова. Оставалось только выяснить, какими наркотиками пользуется Бутенко, и достать их в достаточном количестве, чтобы обеспечить сходство будущих смертей.

Проблемы решались поэтапно. Сначала помощник, человек, готовый за деньги делать все, что угодно. Потом дом – дача Шараповых. На оплату услуг помощника и на наркотики требовались деньги, и изощренный ум, терзаемый ревностью и ненавистью, породил идею о том, где их взять. Точнее – как заработать. Похищаемых мальчиков можно сдавать в аренду таким же чудовищам, как и сам Черкасов. Когда будут найдены трупы, экспертиза установит, что мальчики жили половой жизнью с мужчинами, это должно навести на Черкасова. И за это можно брать деньги.

Оставалось решить вопрос с уликами. Это был уже третий визит Якимова к Олегу Бутенко. Чрезмерно концентрированный препарат быстро сделал свое дело. У Якимова от волнения резко подскочило давление, пошла носом кровь. Достав платок и крепко прижав к носу, он отогнул край ковра, чтобы не запачкать его кровью. Успел вовремя – несколько капель упали на пол как раз там, где только что был светлый палас. Приведя себя в порядок, Евгений своим же платком тщательно протер пол и вернул палас в прежнее положение. Засунул подальше блокнот, который был у первого из похищенных им мальчиков, Валерия Лискина. Поискал среди вещей Черкасова что-нибудь, что можно будет подбросить рядом с трупом, нашел галстучную булавку, оторвал от нее подвеску-подковку и сунул в карман. Убедился, что Олег мертв. Все, можно уходить.

Теперь оставалось искать подходящих мальчиков, знакомиться с ними, сажать в машину и увозить за город. Потом, когда они умрут от наркотиков, вывозить трупы. И ждать, когда милиция доберется до этого ничтожества. Разумеется, ей надо помочь. Якимов знал, как это сделать.

Одного из мальчиков, Диму Виноградова, он высмотрел на улице как раз в тот момент, когда у него заглохла машина. Не заводилась – хоть тресни. А мальчуган был чудо как хорош – просто одно лицо с Олегом Бутенко, только помладше, лет четырнадцати. И на Яночку похож, на молодую. Впрочем, все они были на нее похожи. Якимов с сожалением уже собрался было отказаться от затеи на сегодня, но внезапно рядом затормозила голубая «Волга», хозяин которой выскочил из машины и быстро куда-то побежал, оставив ключи в замке зажигания. Это был шанс. Якимов мгновенно пересел в «Волгу» и помчался в сторону универсама, куда несколько минут назад ушел мальчик с темными глазами. Методика быстрого знакомства была отработанной. Через полчаса он уже вез Диму в сторону «Мечты»: Яна была в отъезде, ее машина стояла в гараже, и еще через час Якимов ехал с мальчиком на машине за город. А «Волгу» бросил на дороге.

Когда он наконец прочитал в газетах об аресте Черкасова, у него камень с души свалился. Он сделал ЭТО. Теперь он может спать спокойно.
* * *
Вернувшись на работу после поездки к Соловьеву, Настя удивилась, не застав на месте ни Селуянова, ни Доценко. Они ведь обещали к концу дня подъехать, им нужно было обсудить кучу вопросов.

– Ты бы больше шлялась, – проворчал полковник Гордеев. – Они поехали Шикеринца задерживать.

– Как? Уже? – изумилась Настя. – Что-нибудь случилось?

– Коротков отзвонился, там улик на Шикеринца – видимо-невидимо. А уж когда его фотографию предъявили – вообще все закрутилось. В деле об убийстве Светланы Соловьевой есть описание примет некоего мужчины, которого видели возле нее несколько раз, но которого никто не знал. Между прочим, в эпизоде с женой Соловьева Шикеринец действовал вместе с кузеном, с Мешковым то есть. Здесь-то, в Москве, Мешкова нельзя было задействовать, его Соловьев в лицо знал. А там они расслабились. Короче, ребята поехали за обоими. Будешь ждать?

– Не знаю. Подожду, наверное.

– Не советую. Езжай-ка домой, Стасенька. Ты выглядишь плохо, отдохни немного. Никуда они не убегут, завтра все узнаешь.

– Тоже верно, – вздохнула она.

Назавтра началась обычная рутинная жизнь. Оперативное совещание, справки, отчеты, рапорты, сводки, новые трупы и новые подозреваемые. Все как обычно.

Около пяти часов вечера Настя зашла в кабинет, который занимали Коротков и Селуянов. Юра ночью прилетел из командировки и сидел небритый и серый, но бодрый и веселый.

– Слушай, даже не верится, что мы наконец разделались с этими трупами, – заявил он, целуя Настю в щеку. – Такой клубок дерьма навертелся – казалось, в жизни не расхлебаем. А ничего, глядишь – и справились. Глаза боятся – руки делают.

Настя хотела уже что-то ответить, но на столе у Селуянова зазвонил телефон. Он снял трубку, бросил несколько коротких слов, быстро закончил разговор и посмотрел на часы.

– Звонил Лесников из Шереметьева. Янина Якимова прошла паспортный контроль. Сейчас чайку попьем и поедем, помолясь. Как раз она успеет до дома добраться.

Настя глубоко вздохнула и задержала дыхание, борясь со внезапно подступившими слезами.

– Неужели и правда – все?

– Все. Аська, мы сделали это. Мы вытащили это дохлое «еврейское» дело. Эй, ты что, плачешь? Тебе кого жалко-то?

– Нет, просто напряжение отпустило. Дура я, да? Давайте я вам чай сделаю. И все. Закончим с этим.
* * *
Прошло еще несколько дней, и вечером ей домой позвонил Соловьев. Настя все-таки оставила ему свой новый номер телефона.

– Это правда, что Женя Якимов – преступник? – спросил он без долгих предисловий.

– Чем вызван твой вопрос? – осторожно откликнулась Настя.

– Я все понял. Ты все время лгала мне. Я не был тебе интересен, ты не хотела разбираться в себе, когда приехала поздравить меня с днем рождения.

– Володя, ну что ты…

– Не надо, Настенька. Я все понял. Ты прикрывалась мной, потому что на самом деле тебе нужен был мой сосед, а вовсе не я. Ты только делала вид, что интересуешься мной. А я, дурак, поверил, слюни распустил. Ждал тебя. Телефон обрывал, пытаясь до тебя дозвониться. Это жестоко, Настя. Зачем ты это сделала?

– Володя, то, что сделал Якимов, еще более жестоко. Подумай об этом. И прости меня, если можешь.

– Ты лгала мне, – упрямо повторил Соловьев.

– Да, – призналась она. – Но ведь и ты мне лгал. Тогда, много лет назад. Я же не устраивала тебе сцены из-за этого.

– Это что, месть? – зло усмехнулся он.

– Нет, это не месть. Просто у меня такая работа. Что поделать, я вынуждена иногда делать людям больно. Надеюсь, что ты меня поймешь. Прости, Володя.

– Нет.

– Ну, как знаешь.

Она тихонько положила трубку на рычаг и взяла сигарету. Опять она во всем виновата. Мало того, что Соловьев страдает, так она еще разрушила его такую размеренную, налаженную и обеспеченную жизнь. С «Шерханом» в ближайшее время будет покончено, и это значит, что не будет больше ни переводов, ни гонораров. То есть будут, конечно, в каком-нибудь другом издательстве, но это уже будет не то. Соловьев не сможет больше получать радость, преобразуя рукой стилиста чьи-то творения. И деньги будет получать не такие большие, ведь «Шерхан» – самое богатое из московских издательств. Правда, она постаралась вернуть ему сына…

Ну и пусть, подумала Настя со внезапным ожесточением. На всех не угодишь. Она не золотой червонец, чтобы всем нравиться. У нее есть дело, и она его делает. Как умеет.