1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
Все чаще, чаще смерть у нас в рядах,
     
И вот для всех раскрылася могила;
     
Лишь я один лежу, сражен, но живу,
     
И вижу смерть — ко мне спешит прилив.
    
   
   19
   
    
     
Вдруг страх среди врагов, их разгоняя,
     
Возник, — как будто с неба пал огонь;
     
Топча убитых и живых роняя, —
     
Гляжу, — бежит Татарский черный конь
     
Гигантский; стук копыт его ужасен,
     
И некто светлый, в белом, на коне,
     
С мечом, и лик сидящего Прекрасен;
     
Войска бегут, смешались, как во сне,
     
Сквозь их ряды, с чудовищною силой,
     
Летит как будто Ангел белокрылый,
    
   
   20
   
    
     
Бежали все испуганные прочь.
     
Я встал; сдержалось Призрака стремленье;
     
И ветер наступающую ночь
     
Наполнил как бы ласковостью пенья;
     
Остановился конь передо мной,
     
Мне женский лик предстал, как лик святыни,
     
И прозвучал мне зов души родной,
     
Пленительный, как звонкий ключ в пустыне:
     
"Лаон, садись!" — звала она меня,
     
И рядом с нею сел я на коня.
    
   
   21
   
    
     
"Вперед! Вперед!" — тогда она вскричала,
     
Взмахнув мечом над головой коня,
     
Как будто это бич был. Ночь молчала.
     
Как буря мчит туман, его гоня,
     
Так мчался конь, и были мы безмолвны,
     
Неслись, неслись, бесстрашно, как гроза;
     
Ее волос темнеющие волны,
     
Развеявшись, слепили мне глаза,
     
Мы миновали дол и гладь потока,
     
Тень от коня в ней зыблилась широко.
    
   
   22
   
    
     
Он высекал огонь из камня скал,
     
Копытами гремя по мертвым скатам,
     
Поток под ним весь брызгами сверкал,
     
И в беге, точно бурею объятом,
     
Он мчал нас, мчал вперед и все вперед,
     
Сквозь ночь, к горе, чья гордая вершина
     
Светилась: там виднелся некий свод,
     
Мерцала там под звездами руина;
     
Могучий конь напряг сурово грудь,
     
И наконец окончили мы путь.
    
   
   23
   
    
     
Утес стоял в выси над Океаном,
     
И можно было слышать с вышины,
     
Как, скрытая нависнувшим туманом,
     
Живет вода, и внятен звук волны,
     
Такие звуки слышатся порою
     
Там, где вздыхают ветры не спеша,
     
Где в чарах, порожденных Тишиною,
     
Как будто что поет, едва дыша;
     
И можно было видеть, там далеко,
     
Шатры и Море, спавшее широко.
    
   
   24
   
    
     
Глядеть, внимать — то был единый миг,
     
Он промелькнул — два существа родные
     
Один в другом нашли всего родник,
     
Всю глубь Небес, все радости земные;
     
Во взорах Цитны — то была она —
     
Такое было нежное сиянье,
     
Такой бездонной грусти глубина,
     
Что силою волшебного влиянья
     
Я заколдован был, — и вот у ней
     
Невольно слезы льются из очей.
    
   
   25
   
    
     
И скрыла омоченное слезами
     
Она на грудь ко мне лицо свое,
     
И обнял я усталыми руками
     
Все тело истомленное ее;
     
И вот, не то скорбя, не то в покое,
     
Она сказал мне: "Минувшим днем
     
Ты потерял сраженье в тяжком бое,
     
А я была в цепях перед Царем.
     
Разбив их, меч Татарский я схватила
     
И на коня могучего вскочила.
    
   
   26
   
    
     
И вот я здесь с тобою речь веду,
     
Свободны мы". Она коня ласкала
     
И белую на лбу его звезду
     
С признательностью нежной целовала,
     
И множество благоуханных трав
     
Рвала ему вокруг руины сонной,
     
Но я, ее усталость увидав,
     
На камень усадил ее, склоненный
     
К стене, и в уголке, меж темных мхов,
     
Коню я груду положил цветов.
    
   
   27
   
    
     
Был обращен к созвездиям востока
     
В руине той разрушенный портал,
     
Там только духи жили одиноко,
     
Которым человек приют здесь дал,
     
Оставив им в наследство то строенье,
     
Над кровлею его переплелись
     
Вокруг плюща ползучие растенья
     
И свешивались в зал, с карниза вниз,
     
Цеплялись вдоль седых его расщелин,
     
И плотный их узор бел нежно-зелен.
    
   
   28
   
    
     
Осенние здесь ветры из листов
     
Сложили даже, силой дуновений,
     
Как бы приют для бестревожных снов,
     
Под нежной тенью вьющихся растений.
     
И каждый год, в блаженном забытьи,
     
Над этими умершими листами,
     
Лелеяла весна цветы свои.
     
Звездясь по ним цветными огоньками,
     
И стебли, ощущая блеск мечты,
     
Переплетали тонкие персты.
    
   
   29
   
    
     
Не знаем мы, какое сновиденье
     
В пещерах нежной страсти нас ведет,
     
В какое попадаем мы теченье,
     
Когда плывем во мгле безвестных вод,
     
В потоке жизни, между тем как нами
     
Владеют крылья ветра, — и зачем
     
Нам знать, что там сокрыто за мечтами?
     
Любовь сильней, когда рассудок нем.
     
Нежней мечта, когда душою пленной
     
Мы в Океане, в музыке Вселенной.
    
   
   30
   
    
     
Для чистых чисто все. Мои мечты,
     
Ее мечты — окутало Забвенье:
     
Забыли мы, под чарой красоты,
     
Всех чаяний общественных крушенье,
     
Хоть с ними мы связали столько лет;
     
На нас нашла та власть, та жажда, знанье,
     
Что мысли все живит, как яркий свет,
     
Всем облакам дает свое сиянье:
     
Созвездия нам навевали сны,
     
На нас глядя с лазурной вышины.
    
   
   31
   
    
     
То сладкое в нас было упоенье,
     
Когда в молчанье каждый вздох и взгляд,
     
Исполненные страсти и смущенья,
     
О счастье безглагольном говорят —
     
Все грезы юных дней, их благородство,
     
Кровь общая, что в нас, кипя, текла,
     
И самых черт нам дорогое сходство,
     
И все, чем наша жизнь была светла.
     
Вплоть до имен, — все, что в душе боролось,
     
Нашло для нас безмолвный властный голос.
    
   
   32
   
    
     
И прежде чем тот голос миновал.
     
Ночь сделалась холодной и туманной,
     
С болота, что лежало между скал,
     
Сквозь щель в руину гость пришел нежданный —
     
Бродячий Метеор; и поднялось
     
До потолка то бледное сиянье,
     
И пряди голубых его волос
     
От ветра приходили в колебанье,
     
И ветер странно в листьях шелестел,
     
Как будто дух шептал нам и блестел.
    
   
   33
   
    
     
Тот Метеор облек в свое сиянье
     
Листы, на ложе чьем я с Цитной был,
     
И обнаженных рук ее мерцанье,
     
И взор ее, что нежил и любил, —
     
Одной звезды двойное отраженье,
     
На влаге переменчивой волны, —
     
Ее волос роскошное сплетенье,
     
Мы оба были им окружены.
     
И нежность губ я видел, побледневших,
     
Как лепестки двух роз, едва зардевших.
    
   
   34
   
    
     
К болоту Метеор ушел, во тьму;
     
В нас кровь как бы на миг остановилась,
     
И ясно стало сердцу моему,
     
Что вот она одним огнем забилась
     
В обоих; кровь ее и кровь моя
     
Смешалась, в чувстве все слилось туманном,
     
В нас был восторг немого бытия
     
С недугом, упоительно-желанным;
     
Лишь духи ощутить его могли,
     
Покинув темный тусклый сон земли.
    
   
   35
   
    
     
То было ли мгновением услады,
     
Смешавшим чувства, мысли в зыбях тьмы
     
И даже погасившим наши взгляды,
     
Чтобы друг друга не пугали мы,
     
И ринувшим нас в вольное забвенье,
     
Где встретили мы страстность, как весну?
     
Иль было это тех времен теченье,
     
Что создали и солнце, и луну,
     
И всех людей, что умерли, но были,
     
Пока мы здесь о времени забыли?
    
   
   36
   
    
     
Не знаю. Как назвать, мечтой какой,
     
Те полные забвенья поцелуи,
     
Когда рука сплетается с рукой
     
И с жизнью жизнь сливается, как струи?
     
Как взор назвать, что потонул в огне,
     
И что это за властное хотенье,
     
Что сердце по-обрывной крутизне
     
Ведет вперед, за грани отдаленья,
     
К тем вихрям мировым, где, пав на дно.
     
Два существа сливаются в одно?
    
   
   37
   
    
     
То тень, что между смертными незрима,
     
Хотя слепые чувствуют ее;
     
И власть ее божественного дыма
     
Здесь знать дала присутствие свое,
     
Где нежною четой, в любви сплетенной,
     
Мы пребывали до тех пор, когда
     
Ночь минула и новый день зажженный
     
Погас, — и я почувствовал тогда,
     
Луна была в выси над облаками,
     
Сбиралась буря с громкими ветрами.
    
   
   38
   
    
     
Казались побледневшими уста
     
У Цитны, под холодною луною
     
Ее волос роскошных красота
     
На грудь струилась темною волною;
     
А там, в груди, царила тишина,
     
В ее глазах, в их глубине бездонной,
     
Была услада радости видна;
     
Пусть за стеною ветер возмущенный
     
Свистел и пенил ключ, бежавший с гор, —
     
Мы были тихи, ясен был наш взор.
    
   
   39
   
    
     
Любовь горела в нас безгрешным светом,
     
И подтверждал безмолвно каждый взгляд,
     
Что слиты мы негаснущим обетом,
     
Что совершен таинственный обряд.
     
Немногим был восторг такой прозрачный
     
Дарован, — к нам пришел он вновь и вновь:
     
Мы праздновали в этой ночи брачной
     
Созвучность дум и первую любовь, —
     
И все мечты, с их вешним ароматом,
     
Пленительно сестру венчали с братом.
    
   
   40
   
    
     
Природы целомудренный закон
     
Любовь влагает в тех, что вместе были
     
В младенчестве, — когда свой первый сон
     
Они под властью новых не забыли,
     
И если их обычай не стеснил,
     
И рабство не связало роковое.
     
Там, где течет Эфиопийский Нил,
     
В священной роще дерево живое,
     
Чуть тень к нему от птицы с высоты
     
Падет, — сжимает, дрогнувши, листы, —
    
   
   41
   
    
     
Но родственные листья обнимает —
     
И в час, когда ему сияет день,
     
И в час, когда листы разъединяет
     
У всех других растений ночи тень.
     
Так мы сливались в ласке неизменной,
     
Любовь питала юные сердца
     
Той мудростью святой и сокровенной.
     
Чья музыка струится без конца;
     
Так мощный Нил дарит обогащеньем, —
     
Египет весь живет его теченьем.
    
   
   42
   
    
     
Как отклик тех журчавших родников
     
Был голос Цитны, нежно-переменный,
     
Мой голос слит был с ним, созвучьем слов,
     
Мы были двое в пропастях вселенной;
     
И между тем как буря в облаках
     
Гремела, говорили мы о грозном
     
Крушенье всех надежд, — о семенах.
     
Что скрыты все же в воздухе морозном
     
И зло убьют; для нас горел маяк,
     
Не поглотил нас в жадной бездне мрак.
    
   
   43
   
    
     
Но Цитна третий день уже не ела;
     
Я разбудил Татарского коня
     
И обнуздал его рукой умелой,
     
Доверчиво смотрел он на меня;
     
Скорбя о неизбежности разлуки,
     
Хотя и на недолгий, быстрый срок.
     
Был полон я такой глубокой муки,
     
Что уст от уст я оторвать не мог, —
     
В таких прощальных ласках есть безбрежность:
     
Еще, еще, растет и жаждет нежность.
    
   
   44
   
    
     
В последний раз поцеловать, взглянуть, —
     
И Цитна смотрит, как я уезжаю;
     
Гроза и ночь не закрывали путь
     
Среди стремнин ближайших; дальше, с краю.
     
Ползли туманы, ветер мглу принес,
     
Но все еще сквозь сеть дождя виднелась
     
На белой ткани темнота волос,
     
Разлившаяся их волна чернелась,
     
Домчался по ветрам прощальный крик,
     
И вот уже равнины я достиг.
    
   
   45
   
    
     
Я не боялся бури: не был страшен
     
Ее порыв и гордому коню,
     
Когда срывался гром с небесных башен.
     
Он радовался синему огню.
     
Широкие глаза налились кровью,
     
И ржаньем откликался он громам,
     
Как будто был охвачен он любовью,
     
И ноздри раздувал в ответ ветрам;
     
И вскоре пепелище я заметил,
     
Там, где Огонь Резню приветом встретил.
    
   
   46
   
    
     
Достиг я разоренного села,
     
С деревьев листья в буре облетали,
     
Там кровь людская пролита была.
     
Стояли груды стен, как знак печали,
     
Теперь огонь в жилищах тех потух,
     
Бежала жизнь, и смерть в права вступила,
     
Отшел от тел их согревавший дух,
     
Чернелись в блесках молнии стропила.
     
Лежали кучей, точно сонм теней,
     
Тела мужчин, и женщин, и детей.
    
   
   47
   
    
     
На площади был ключ, и были трупы;
     
Чтоб жажду утолить, я слез с коня,
     
Глаза усопших, стекловидны, тупы,
     
Глядели друг на друга, на меня.
     
На землю и на воздух безучастный;
     
Склонясь к ключу, отпрянул в страхе я:
     
Вкус крови был в нем, горький и ужасный;
     
На привязи коня я у ручья
     
Оставил, и в пустыне той гнетущей
     
Искать стал, есть ли в ней еще живущий.
    
   
   48
   
    
     
Но были мертвы все, и лишь одна
     
Там женщина по улицам бродила,
     
Какой-то странной скорбью сражена,
     
Она на духа ада походила:
     
Заслышав шум шагов, она сейчас
     
К моим губам горячий рот прижала,
     
И, в диком долгом смехе веселясь,
     
С безумным взглядом, громко закричала:
     
"Ты пил напиток Язвы моровой,
     
Мильоны скоро чокнутся с тобой".
    
   
   49
   
    
     
"Меня зовут Чума, сестру и брата —
     
Малюток двух — кормила грудью я;
     
Пришла домой: одна огнем объята,
     
Другой лежит разрублен, кровь струя.
     
И с той поры уж я не мать, живая,
     
Но я Чума — летаю здесь и там,
     
Блуждая и живущих убивая:
     
Чуть только прикоснусь я к чьим губам,
     
Они увянут, как и ты увянешь,
     
Но раз ты Смерть, ты помогать мне станешь.
    
   
   50
   
    
     
"Что ищешь ты? Сбирается туман,
     
Горит луна, и росы холодеют;
     
Мой мальчик спит, глубоки язвы ран,
     
И черви в нем теперь кишат, густеют.
     
Но что ты ищешь?" — «Пищи». — "Ты ее
     
Получишь; Голод — мой любовник жадный,
     
Но он удержит бешенство свое;
     
Тебя во мрак не бросит непроглядный:
     
Лишь тот, кого целую я теперь.
     
Придет на пир, в отворенную дверь".
    
   
   51
   
    
     
И с силой сумасшедшего схватила
     
Она меня и повела с собой;
     
Все мимо трупов, каждый шаг, — могила,
     
Вот мы дошли до хижины одной;
     
Из всех домов, теперь опустошенных,
     
К себе она собрала хлебы в дом
     
И в виде трех столбов нагроможденных
     
Меж мертвецов поставила кругом.
     
Она младенцев мертвых нарядила,
     
Как бы на пир, и рядом посадила.
    
   
   52
   
    
     
Грозясь рукою на гремевший гром,
     
Она вскричала, с сумасшедшим взглядом:
     
"Пируйте, ешьте — завтра мы умрем!"
     
И хлебный столб, который был с ней рядом,
     
Толкнув ногой, разрушила она,
     
Как бы гостям бескровным предлагая;
     
Я был в сетях чудовищного сна,
     
И, если б не ждала меня родная,
     
Там далеко, — меня б схватила тьма,
     
От состраданья я б сошел с ума.
    
   
   53
   
    
     
Теперь же, взявши три-четыре хлеба,
     
Уехал я — безумную с собой
     
Не мог увлечь. Уже с востока Небо
     
Мелькнуло мне полоской голубой, —
     
Гроза притихла; по прибрежью моря
     
Могучий конь проворно нес меня,
     
Седые скалы показались вскоре,
     
И гул пошел от топота коня,
     
Меж этих скал, над вьющейся дорогой,
     
Сидела Цитна и ждала с тревогой.
    
   
   54
   
    
     
Как радостно мы встретились! Она,
     
Вся бледная, покрытая росою,
     
Истомлена была, почти больна,
     
И я домой повел ее тропою,
     
Обнявши нежно; мнилось мне, что в ней
     
От этого такое было счастье,
     
Какое неизвестно для людей;
     
Наш конь, как бы исполненный участья,
     
За нами мирно шел, и в полумгле
     
Окончили мы путь наш по скале.
    
   
   55
   
    
     
Мы ласками друг друга отогрели,
     
Был поцелуем встречен поцелуй.
     
Потом мы наши яства мирно ели;
     
И как порой осенней, возле струй.
     
Цветок, совсем иззябший под дождями,
     
Вдруг радугой распустится в лучах, —
     
Жизнь юная, улыбкой и огнями,
     
Сверкнула на щеках ее, в глазах.
     
Забота уступила власть здоровью,
     
И озарилась вся она любовью.
    
   
  
  
   
    
Песнь седьмая
   
   1
   
    
     
Так мы сидели в утренних лучах,
     
Веселые, как этот блеск рассвета,
     
Прогнавший ночь, горящий в облаках;
     
Трава была росой полуодета,
     
И в ней играл чуть слышно ветерок.
     
Светили нам созвучья слов и ласки,
     
И наш восторг настолько был глубок,
     
Что время, видя роскошь этой сказки,
     
Забыло, что мгновения летят,
     
Забыло стрел своих смертельный яд.
    
   
   2
   
    
     
Я рассказал ей все мои страданья, —
     
Как я терзался, как сошел с ума.
     
И как Свободы гордое восстанье
     
Вернуло ум, и как распалась тьма;
     
И по щекам ее струились слезы,
     
Вслед мыслям быстрым, что питали их;
     
Так солнце, победив в горах морозы,
     
Струит потоки с высей снеговых;
     
Я кончил, воцарилося молчанье,
     
И начала она повествованье.
    
   
   3
   
    
     
Необычаен был ее рассказ,
     
В нем точно память многих душ сплеталась.
     
И хоть в уме огонь тех дней не гас,