1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
В брак вступил Океан, с Юноной — властитель Олимпа.
500 Свой у Всевышних закон: для чего же приравнивать нравы
Неба к нравам людей, на чужие ссылаться союзы?
Иль у меня из груди запретное пламя исчезнет,
Или, — когда не смогу, — пусть раньше умру, и на ложе
Мертвую сложат меня, и целует пусть мертвую брат мой!
505 Все же, чтоб это свершить, согласье потребно обоих.
Пусть это по сердцу мне, — преступленьем покажется брату!
А ведь Эола сыны не боялись сестрина ложа!410
Знаю откуда про них? Зачем их в пример привела я?
Что я, куда меня мчит? Прочь, прочь, бесстыдное пламя!
510 Буду я брата любить подобающей сестрам любовью.
Если б, однако же, он был первый любовью охвачен,
Может быть, к страсти его снисходительна я оказалась.
Или сама, в чем просьбе его отказать не могла бы,
Стану просить? И могла б ты сказать? И могла бы признаться?
515 Нудит любовь. Смогу. А если уста мои свяжет
Стыд, пусть скрытый огонь потаенные строки объявят».
Так решено; эта мысль победила души колебанья.
Приподнялась на боку и, на левую руку опершись,
Молвила: «Сам он увидит, я пыл безумный открою.
520 Горе! Что я творю? О, какою пылаю любовью?»
Вот уж обдуманных слов ряд чертит рукою дрожащей,
Правою держит стилет, а левой — пустую дощечку;
Только начнет — прервет; вновь пишет — и воск проклинает;
Что начертала — сотрет; отвергает, меняет, приемлет,
525 Только дощечки взяла — бросает, а бросив — берет их.
Хочет чего — не поймет; что сделать решила, то снова
Кажется худо; в лице со стыдливостью смешана смелость.
Вот написала «сестра» — и решила «сестра» уничтожить,
И переглаженный воск покрывает такими словами:
530 «Это письмо, лишь с тобой иль ни с кем не надеясь на счастье,
Пишет влюбленная. Стыд, ах, стыд назвать ее имя!
Если стремленья мои ты желаешь узнать, — я хотела б,
Имя свое не открыв, достичь, чтоб не раньше узналась
Библида, нежель сама в пожеланьях уверена станет.
535 Может свидетельством быть для тебя моей раны сердечной —
Бледность лица, худоба, выражение, влажные вечно
Веки, из груди моей беспричинно встающие вздохи,
Или объятья мои слишком частые, иль поцелуи,
Что далеко, как ты сам замечал, не сестрины были.
540 Я и сама, хоть душа страдала от раны тяжелой,
Хоть и пылало огнем нутро от раны тяжелой,
Боги свидетели мне! — избавить себя от безумья.
Долго вела я борьбу, избежать порываясь оружья
Мощного страсти. Сносить мне пришлось страданья сильнее,
545 Нежели деве терпеть подобает. Должна я признаться:
Побеждена я, тебя умоляю о помощи робко.
Ныне один ты спасти и сгубить полюбившую можешь.
Выбери, что совершить. Об этом не враг умоляет,
Но человек, что к тебе уже крепко привязан, но крепче
550 Жаждет связаться с тобой и плотнее узлом затянуться.
Долг соблюдать — старикам; что дозволено, что незаконно
Или законно, пускай вопрошают, права разбирая, —
Дерзкая нашим годам подобает Венера. Нам рано
Знать, что можно, что нет, готовы мы верить, что можно
555 Все, — и великих богов мы следуем в этом примеру.
Нет, ни суровость отца, ни почтение к толку людскому
Нас не удержит, ни страх. Так нечего нам и страшиться!
Сладостный сердцу обман прикроем с тобой именами
«Брат» и «сестра». Я могу говорить потихоньку с тобою.
560 Мы обниматься вольны, мы целуем друг друга открыто.
Недостает нам чего? Над признанием сжалься любовным!
Не излилось бы оно, но понудил огонь нестерпимый.
Пусть на могиле моей не означат, что ты ей виновник».
Все исчертила рука, не оставил ей больше простору
565 Воск: на самом краю примостилась последняя строчка.
Вот преступленья свои скрепляет печатью, слезами
Камень резной намочив: не влажен язык пересохший.
Вот и рабов одного позвала, застыдившись, и в страхе
Ласково молвила: «На! Отнеси это — верный из верных —
570 Ты моему… — потом, после долгого времени, — брату…»
Передавая, из рук уронила дощечки. Приметой
Дева была смущена… Удобную выбрав минуту,
К Кавну слуга подошел и слова потаенные отдал.
Сразу же гнев охватил молодого Меандрова внука.411
575 Часть лишь посланья прочтя, от себя он отбросил дощечки
И, удержавши едва над слугою трепещущим руки,
Молвит: «Скорей, о любви недозволенной вестник негодный,
Прочь убегай! Если б гибель твоя не влекла за собою
Также стыда моего, ты сейчас поплатился бы смертью!»
580 В страхе слуга убежал. Слова те жестокие Кавна
Передает госпоже. И, отвергнута, ты побледнела,
Библида! В ужасе грудь сковал ей холод ледяной.
Чувства вернулися к ней, и с ними вернулось безумство, —
И через силу уста так в воздух пустой восклицают:
585 «И поделом! О, зачем показала я в дерзости праздной
Рану мою? Для чего то признанье, которое должно
Было таить, я, увы, поручила дощечкам поспешным?
Надо мне было вперед души его выведать тайны
Речью окольной! Затем, чтобы мне не носиться по ветру,
590 Часть парусов развернув, испытать дуновенье сначала
Надобно было — и плыть проверенным морем; теперь же
Я парусов напрягла полотно неизведанным ветром,
И на утесы нести мой корабль; потону — и нахлынет
Весь на меня Океан, моему не вернуться ветрилу!
595 Что же? Иль ясные мне не вещали приметы — преступной
Не предаваться любви, — недаром письмо при посылке —
Я уронила и с ним мои уронила надежды?
Что бы число изменить, или даже письма содержанье?
Все-таки лучше число… Сам бог советовал, ясно
600 Сам указанья давал, — да только была я безумна!
Должно мне было самой говорить, а не воску вверяться,
Надо мне было пред ним обнаружить безумие страсти.
Слезы увидел бы он; лицо бы увидел влюбленной.
Больше могла б я сказать, чем эти вместили таблички!
605 Против желанья его я могла бы обвить ему шею,
Милые ноги обнять и о жизни молить, припадая.
Если б отверг он меня, увидал бы, что я умираю.
Предприняла бы я все; и когда бы одно не смягчило
Жесткую душу его, — могло бы все вместе. Отчасти,
610 Может быть, в том виноват и посыльный-слуга. Подошел он,
Верно, некстати, избрал неудачное время. Не выждал
Мига, когда у того и досуг был, и мысли свободны.
Это сгубило меня. Он, однако, рожден не тигрицей!
Ведь не каменья же он, не железо он твердое носит
615 И не алмазы в груди; молоком он вскормлен не львицы!
Будет он все ж побежден; повторю нападенье; досада
Не остановит меня нипочем до последнего вздоха.
Если бы можно назад воротить совершенное, — лучше
Было бы не начинать, — но начатое должно докончить!
620 Так, но не может же он, если б я отложила признанья,
Не вспоминать постоянно о том, что я сделать решилась.
Если я буду молчать, он подумает: то увлеченье
Легкое; боле того — что его искушаю коварством.
Будет он думать, что я покорилась не богу, который
625 Сильно так жег и сжигает мне грудь, — но влечению плоти.
Все, наконец, мне равно: несказанное я совершила.
Я написала ему, молила, греха я желала.
Это одно совершив, не могу я назваться невинной.
Действуя дальше, любовь я спасу, а вины не прибавлю», —
630 Молвила. И до того в ней расстроен смущенный рассудок! —
Жаждет опять испытать, что ее же сразило. Не знает
Меры, несчастная; вновь подвергает себя униженью…
Делу не видя конца, он бежал от греха, он покинул
Родину и основал град новый в земле чужедальней.
635 Скорбью томима, тогда Милетида лишилась и вовсе
Разума, как говорят. Тогда сорвала она платье
С груди и стала в нее ударять в исступленном безумье.
И откровенно, в бреду, признается при всех, что надежды
Не совершились любви. Родимый свой край и пенатов
640 Бросив постылых, идет по следам убежавшего брата.
Как, потрясая свой тирс, о потомок Семелы,412 по чину
Раз в три года тебя исмарийские славят вакханки, —
Так на просторных полях завывавшую Библиду жены
Зрели бубасские413. Их же оставив, она у карийцев
645 И у лелегов была ратоборных, и в Ликии тоже.
Вот уж оставила Краг, и Лимиру, и Ксанфовы воды,
Также хребет, где Химера жила, извергавшая пламя
Из глубины,414 — с змеиным хвостом и с львиною пастью.
Вот уже нет и лесов, — блужданьем своим утомившись,
650 Библида, падаешь ты головой на твердую землю
И неподвижно лежишь, лицом в облетевшие листья.
Нимфы лелегов не раз приподнять ее в нежных объятьях
Тщетно пытались, не раз с уговорами к ней подступали,
Чтобы умерила страсть: утешали ей душу глухую.
655 Молча лежит, запустив свои ногти в зеленые травы,
Библида и мураву потоками слез орошает.
Создали нимфы из слез — по преданью — струю водяную
Неиссякаемую. Что дать могли они больше?
Вскоре, подобно смоле, что из свежего каплет надреза,
660 Или как липкий битум, что из тучной земли истекает,
Иль как вода, что весной, под дыханием первым Фавона415
Ставшая твердой от стуж, размягчается снова на солнце, —
Так же, слезой изойдя, и несчастная Фебова внучка,
Библида, стала ручьем, сохраняющим в этих долинах
665 Имя своей госпожи и текущим под иликом416 черным.
   
Критских сто городов, быть может, наполнила б слава
О превращении том, когда бы недавнее чудо —
Ифис, сменившая вид, — как раз не случилось на Крите.
Феста земля, что лежит недалеко от Кносского царства,
670 Некогда произвела никому не известного Лигда,
Был из простых он людей, отличался богатством не боле,
Чем благородством. Зато незапятнанны были у Лигда
И благочестье и жизнь. К супруге он, бремя носившей,
Так обратился, когда уж родить подходили ей сроки:
675 «Два пожеланья тебе: страдать поменьше и сына
Мне подарить: тяжела была бы мне участь иная.
Сил нам Фортуна не даст. Тогда, — пусть того не случится! —
Если ребенка родишь мне женского пола, хоть против
Воли, но все ж прикажу: — прости, благочестье! — пусть гибнет!»
680 Вымолвил, и по лицу покатились обильные слезы
И у того, кто приказ отдавал, и у той, кто внимала.
Тщетно тут стала молить Телетуза любезного мужа,
Чтоб надеждам ее он подобной не ставил препоны.
Но на решенье своем тот твердо стоял. И созревший
685 Плод через силу уже Телетуза носила во чреве.
Вдруг, среди ночи явясь ей видением сонным, однажды
Инаха дочь417 у постели ее в окружении пышном
Будто стоит, — иль привиделось. Лоб украшали богини
Рожки луны и колосья, живым отливавшие златом,
690 И диадема; при ней — Анубис, что лает по песьи,
Апис, с окраской двойной, Бубастида святая и оный418,
Кто заглушает слова и перстом призывает к молчанью.
Систры419 звучали; тут был и вечно искомый Озирис
Вместе с ползучей змеей, смертоносного полною яда.
695 И, отряхнувшей свой сон, как будто все видящей ясно,
Шепчет богиня: «О ты, что присно при мне, Телетуза!
Тяжкие думы откинь, — обмани приказанья супруга.
Не сомневайся: когда облегчит твое тело Луцина, —
То и прими, что дано: я богиня-пособница, помощь
700 Всем я просящим несу; не будешь пенять, что почтила
Неблагодарное ты божество». Так молвив — исчезла.
Радостно с ложа встает и к созвездьям подъемлет критянка
Чистые руки, моля, чтобы сон ее сделался явью.
Муки тогда возросли, и само ее бремя наружу
705 Выпало: дочь родилась, а отец и не ведал об этом.
Девочку вскармливать мать отдает, объявив, что родился
Мальчик. Поверили все. Лишь кормилица знает про тайну.
Клятвы снимает отец и дает ему дедово имя,
Ифис — так звали того. Мать рада: то имя подходит
710 И для мужчин и для женщин; никто заподозрить не может.
Так незаметно обман покрывается ложью невинной.
Мальчика был на ребенке наряд, а лицо — безразлично
Девочки было б оно или мальчика — было прекрасно.
А между тем уж тринадцатый год наступает подростку.
715 Тут тебе, Ифис, отец белокурую прочит Ианту.
Между фестийских девиц несравненно она выделялась
Даром красы, рождена же была от диктейца Телеста.
Годами были равны и красой. От наставников тех же
Знанья они обрели, возмужалости первой начатки.
720 Вскоре любовь их сердца охватила. И с силою равной
Ранила сразу двоих: но различны их были надежды!
Срока желанного ждет и обещанных светочей свадьбы,
Мужем считает ее, в союз с ней верит Ианта.
Ифис же любит, сама обладать не надеясь любимым,
725 И лишь сильнее огонь! Пылает к девице девица.
Слезы смиряя едва, — «О, какой мне исход, — восклицает, —
Если чудовищной я и никем не испытанной новой
Страстью горю? О, когда б пощадить меня боги хотели,
То погубили б меня, а когда б и губить не хотели,
730 Пусть бы естественный мне и обычный недуг даровали!
Ибо коровы коров и кобылы кобыл не желают,
Любят бараны овец, и олень за подругою ходит;
Тот же союз и у птиц; не бывало вовек у животных
Так, чтобы самка у них запылала желанием к самке.
735 Лучше б мне вовсе не жить! Иль вправду одних лишь чудовищ
Крит порождает?.. Быка дочь Солнца420 на Крите любила, — 
Все-таки был он самец. Но моя — если только признаться
В правде — безумнее страсть: на любовь упованье питала
Та. Ухищреньем она и обличьем коровьим достигла,
740 Что испытала быка. Для обмана нашелся любовник.
Тут же, когда бы весь мир предложил мне услуги, когда бы
Вновь на вощеных крылах полетел бы по воздуху Дедал,
Что бы поделать он мог? Иль хитрым искусством из девы
Юношей сделать меня? Иль тебя изменить, о Ианта?
745 Что ж не скрепишь ты души, в себе не замкнешься, о Ифис,
Что не отбросишь своих безнадежных и глупых желаний?
Кем родилась ты, взгляни, и себя не обманывай доле.
К должному только стремись, люби, что для женщины любо.
Все от надежды: она и приводит любовь, и питает.
750 А у тебя ее нет. Отстраняет от милых объятий
Вовсе не стража тебя, не безмолвный дозор господина
И не суровость отца; и сама она просьб не отвергла б,
Все ж недоступна она; когда б и всего ты достигла, —
Счастья тебе не познать, хоть боги б и люди трудились.
755 Из пожеланий моих лишь одно остается напрасным:
Боги способствуют мне, — что́ могут — все даровали.
Хочет того же она, и родитель, и будущий свекор,
Только природа одна, что всех их могучее, — против.
Против меня лишь она. Подходит желанное время,
760 Свадебный видится свет, и станет моею Ианта, —
Но не достигнет меня: я, водой окруженная, жажду!
Сваха Юнона и ты, Гименей, для чего снизошли вы
К таинствам этим, где нет жениха, где мы обе — невесты!»
И замолчала, сказав. Но не в меньшем волненье другая
765 Девушка; молит тебя, Гименей, чтоб шел ты скорее.
Просит она, — но, боясь, Телетуза со сроками медлит.
То на притворный недуг ссылается; то ей приметы
Доводом служат, то сны; но средства лжи истощила
Все наконец. И уже подступает отложенной свадьбы
770 Срок; уже сутки одни остаются. Тогда Телетуза
С дочки своей и с себя головные срывает повязки
И, распустив волоса, обнимает алтарь, — «О Изида, —
Чьи Паретоний, Фарос и поля Мареотики,421 — молит, — 
Вместе с великим, на семь рукавов разделяемым Нилом!
775 Помощь подай мне, молю, о, избавь меня ныне от страха!
В день тот, богиня, тебя по твоим угадала я знакам,
Все я признала: твоих провожатых, светочи, звуки
Систров, и все у меня отпечаталось в памяти крепко.
Если она родилась, если я не стыдилась обмана, —
780 Твой то совет, поощренье твое! Над обеими сжалься,
Помощью нас поддержи!» — слова тут сменились слезами.
Чудится ей, что алтарь колеблет богиня, — и вправду
Поколебала! Врата задрожали у храма; зарделись
Лунным сияньем рога; зазвучали гремящие систры.
785 Верить не смея еще, но счастливому знаменью рада,
Мать из храма ушла. А за матерью вышла и Ифис, —
Шагом крупней, чем обычно; в лице белизны его прежней
Не было; силы ее возросли; в чертах появилось
Мужество, пряди волос свободные стали короче.
790 Более крепости в ней, чем бывает у женщин, — и стала
Юношей, девушка, ты! Приношенья несите же в храмы!
Радуйтесь, страх отрешив, — и несут приношения в храмы.
Сделали надпись, — на ней был коротенький стих обозначен:
«Юноша дар посвятил, обещанный девушкой, — Ифис».
795 Вскоре лучами заря мировые разверзла просторы,
Вместе Венера тогда и Юнона сошлись с Гименеем
К общим огням. И своей — господином стал Ифис Ианты.
  
  
   
 
КНИГА ДЕСЯТАЯ
   
После, шафранным плащом облаченный, по бездне воздушной
Вновь отлетел Гименей, к брегам отдаленным киконов422
Мчится — его не к добру призывает там голос Орфея.
Все-таки бог прилетел; но с собой ни торжественных гимнов
5 Он не принес, ни ликующих лиц, ни счастливых предвестий.
Даже и светоч в руке Гименея трещит лишь и дымом
Едким чадит и, колеблясь, никак разгореться не может.
Но тяжелей был исход, чем начало. Жена молодая,
В сопровожденье наяд по зеленому лугу блуждая, —
10 Мертвою пала, в пяту уязвленная зубом змеиным.
Вещий родопский певец, обращаясь к Всевышним, супругу
Долго оплакивал. Он обратиться пытался и к теням,
К Стиксу дерзнул он сойти, Тенарийскую щель423 миновал он,
Сонмы бесплотных теней, замогильные призраки мертвых,
15 И к Персефоне424 проник и к тому, кто в безрадостном царстве
Самодержавен, и так, для запева ударив по струнам,
Молвил: «О вы, божества, чья вовек под землею обитель,
Здесь, где окажемся все, сотворенные смертными! Если
Можно, отбросив речей извороты лукавых, сказать вам
20 Правду, дозвольте. Сюда я сошел не с тем, чтобы мрачный
Тартар увидеть, не с тем, чтоб чудовищу, внуку Медузы,425
Шею тройную связать, с головами, где вьются гадюки.
Ради супруги пришел. Стопою придавлена, в жилы
Яд ей змея излила и похитила юные годы.
25 Горе хотел я стерпеть. Старался, но побежден был
Богом Любви: хорошо он в пределах известен наземных, —
Столь же ль и здесь — не скажу; уповаю, однако, что столь же.
Если не лжива молва о былом похищенье, — вас тоже
Соединила Любовь! Сей ужаса полной юдолью,
30 Хаоса бездной молю и безмолвьем пустынного царства:
Вновь Эвридики моей заплетите короткую участь!
Все мы у вас должники; помедлив недолгое время,
Раньше ли, позже ли — все в приют поспешаем единый.
Все мы стремимся сюда, здесь дом наш последний; вы двое
35 Рода людского отсель управляете царством обширным.
Так и она: лишь ее положённые годы созреют,
Будет под властью у вас: возвращенья прошу лишь на время.
Если же милость судеб в жене мне откажет, отсюда
Пусть я и сам не уйду: порадуйтесь смерти обоих».
40 Внемля, как он говорит, как струны в согласии зыблет,
Души бескровные слез проливали потоки. Сам Тантал426
Тщетно воды не ловил. Колесо Иксионово427 стало.
Птицы печень клевать перестали; Белиды на урны
Облокотились;428 и сам, о Сизиф429, ты уселся на камень!
45 Стали тогда Эвменид, побежденных пеньем, ланиты
Влажны впервые от слез, — и уже ни царица-супруга,
Ни властелин преисподних мольбы не исполнить не могут.
Вот Эвридику зовут; меж недавних теней пребывала,
А выступала едва замедленным раною шагом.
50 Принял родопский герой нераздельно жену и условье:
Не обращать своих взоров назад, доколе не выйдет
Он из Авернских долин,430 — иль отымется дар обретенный.
Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются оба
Темной тропинке, крутой, густою укутанной мглою.
55 И уже были они от границы земной недалеко, —
Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть,
Полный любви, он взор обратил, и супруга — исчезла!
Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет,
Но понапрасну — одно дуновенье хватает несчастный.
60 Смерть вторично познав, не пеняла она на супруга.
Да и на что ей пенять? Иль разве на то, что любима?
Голос последним «прости» прозвучал, но почти не достиг он
Слуха его; и она воротилась в обитель умерших.
Смертью двойною жены Орфей поражен был, — как древле
65 Тот, устрашившийся пса с головами тремя,431 из которых
Средняя с цепью была, и не раньше со страхом расстался,
Нежель с природой своей, — обратилася плоть его в камень!
Или как оный Олен, на себя преступленье навлекший,
Сам пожелавший вины; о Летея несчастная, слишком
70 Ты доверяла красе: приникавшие прежде друг к другу
Груди — утесы теперь, опорой им влажная Ида.432
Он умолял и вотще переплыть порывался обратно, —
Лодочник433 не разрешил; однако семь дней неотступно,
Грязью покрыт, он на бреге сидел без Церерина дара.434
75 Горем, страданьем души и слезами несчастный питался.
И, бессердечьем богов попрекая подземных, ушел он
В горы Родопы, на Гем, поражаемый северным ветром.
Вот созвездием Рыб морских заключившийся третий
Год уж Титан завершил, а Орфей избегал неуклонно
80 Женской любви. Оттого ль, что к ней он желанье утратил
Или же верность хранил — но во многих пылала охота
Соединиться с певцом, и отвергнутых много страдало.
Стал он виной, что за ним и народы фракийские тоже,
Перенеся на юнцов недозрелых любовное чувство,
85 Краткую жизни весну, первины цветов обрывают.
Некий был холм, на холме было ровное плоское место;
Все зеленело оно, муравою покрытое. Тени
Не было вовсе на нем. Но только лишь сел на пригорок
Богорожденный певец и ударил в звонкие струны,
90 Тень в то место пришла: там Хаонии дерево435 было,
Роща сестре Гелиад,436 и дуб, вознесшийся в небо;
Мягкие липы пришли, безбрачные лавры и буки,
Ломкий пришел и орех, и ясень, пригодный для копий,
Несуковатая ель, под плодами пригнувшийся илик,
95 И благородный платан, и клен с переменной окраской; —
Лотос пришел водяной и по рекам растущие ивы,
Букс, зеленый всегда, тамариск с тончайшей листвою;
Мирта двухцветная там, в плодах голубых лавровишня;
С цепкой стопою плющи, появились вы тоже, а с вами
100 И винограда лоза, и лозой оплетенные вязы;
Падубы, пихта, а там и кусты земляничника с грузом
Алых плодов, и награда побед — гибколистная пальма;
С кроной торчащей пришли подобравшие волосы сосны, —
Любит их Матерь богов, ибо некогда Аттис Кибелин,
105 Мужем здесь быть перестав, в стволе заключился сосновом.
В этом же сонмище был кипарис, похожий на мету437,
Деревом стал он, но мальчиком был в то время, любимцем
Бога, что лука струной и струной управляет кифары.
   
Жил на картейских брегах,438 посвященный тамошним нимфам,
110 Ростом огромный олень; широко разветвляясь рогами,
Голову сам он себе глубокой окутывал тенью.
Златом сияли рога. К плечам опускалось, свисая
С шеи точеной его, ожерелье камней самоцветных.
А надо лбом его шар колебался серебряный, тонким
115 Был он привязан ремнем. Сверкали в ушах у оленя
Около впадин висков медяные парные серьги.
Страха не зная, олень, от обычной свободен боязни,
Часто, ничуть не дичась, и в дома заходил, и для ласки
Шею свою подставлял без отказа руке незнакомой.
120 Боле, однако, всего, о прекраснейший в племени Кеи,
Был он любезен тебе, Кипарис. Водил ты оленя
На молодые луга и к прозрачной источника влаге.
То оплетал ты цветами рога у животного или,
Всадником на спину сев, туда и сюда направляя
125 Нежные зверя уста пурпурной уздой, забавлялся.
Знойный был день и полуденный час; от горячего солнца
Гнутые грозно клешни раскалились набрежного Рака,439
Раз, притомившись, лег на лужайку со свежей травою
Чудный олень и в древесной тени наслаждался прохладой.
130 Неосторожно в тот миг Кипарис проколол его острым
Дротом; и видя, что тот умирает от раны жестокой,
Сам умереть порешил. О, каких приводить утешений
Феб не старался! Чтоб он не слишком скорбел об утрате,
Увещевал, — Кипарис все стонет! И в дар он последний
135 Молит у Вышних — чтоб мог проплакать он целую вечность.
Вот уже кровь у него от безмерного плача иссякла,
Начали члены его становиться зелеными; вскоре
Волосы, вкруг белоснежного лба ниспадавшие прежде,
Начали прямо торчать и, сделавшись жесткими, стали
140 В звездное небо смотреть своею вершиною тонкой.
И застонал опечаленный бог. «Ты, оплаканный нами,
Будешь оплакивать всех и пребудешь с печальными!» — молвил.
Рощу такую Орфей привлек. Посредине собранья
Всяческих диких зверей и множества птиц восседал он.
145 Вот уже пальцем большим испытал он достаточно струны
И, убедившись, что все, хоть разно звучат они, стройно
Звуки сливают свои, — молчанье прервал песнопеньем:
«Муза, с Юпитера ты — всем миром Юпитер владеет! —
Песню мою зачинай! О мощи Юпитера раньше
150 Много я песен сложил: величавым я плектром Гигантов
Пел, на флегрейских полях440 победительных молний сверженье.
Лирою легкой теперь зазвучу. Буду отроков петь я —
Нежных любимцев богов, и дев, что, пылая напрасно,
Кару в безумье своем навлекли на себя любострастьем.
   
155 В оные дни небожителей царь к Ганимеду фригийцу
Страстью зажегся; и вот изобрел он, во что превратиться,
Чтобы собою не быть; никакой становиться иною
Птицею сан не велел, — лишь его же носящей перуны.
И не помедлил: рассек заемными крыльями воздух
160 И Илиада441 унес, — он доныне его виночерпий
И, хоть Юнона мрачна, подает Вседержителю нектар.
   
Так же тебя, Амиклид442, Аполлон поселил бы в эфире,
Если б туда поселить разрешили печальные судьбы.
Выход дозволен иной — бессмертен ты стал. Лишь прогонит
165 Зиму весна и Овен водянистую Рыбу заступит,
Ты появляешься вновь, распускаясь на стебле зеленом.
Более всех ты отцом был возлюблен моим. Понапрасну
Ждали владыку тогда — земли средоточие — Дельфы.
Бог на Эвроте443 гостил в то время, в неукрепленной
170 Спарте. Ни стрелы уже у него не в почете, ни лира;
Сам он себя позабыл; носить готов он тенета
Или придерживать псов, бродить по хребтам неприступным
Ловчим простым. Свой пыл питает привычкою долгой.
Был в то время Титан в середине меж ночью грядущей
175 И отошедшей, — от них находясь в расстоянии равном.
Скинули платье друзья и, масляным соком оливы
Лоснясь, готовы уже состязаться в метании диска.
Первый метнул, раскачав, по пространству воздушному круг свой
Феб, и пред ним облака разделились от тяжести круга;
180 Времени много спустя, упадает на твердую землю
Тяжесть, паденьем явив сочетанье искусства и силы.
Неосторожный тогда, любимой игрой возбуждаем,
Круг подобрать поспешил тенариец444. Но вдруг содрогнулся
Воздух, и с крепкой земли диск прянул в лицо тебе прямо,
185 О Гиацинт! Побледнели они одинаково оба —
Отрок и бог. Он в объятия взял ослабевшее тело.
Он согревает его, отирает плачевные раны,
Тщится бегство души удержать, траву прилагая.
Все понапрасну: ничем уж его исцелить невозможно.
190 Так в орошенном саду фиалки, и мак, и лилея,
Ежели их надломить, на стебле пожелтевшем оставшись,
Вянут и долу свои отягченные головы клонят;
Прямо держаться нет сил, и глядят они маковкой в землю.
Так неподвижен и лик умирающий; силы лишившись,
195 Шея, сама для себя тяжела, к плечу приклонилась.
«Гибнешь, увы, Эбалид, обманутый юностью ранней! —
Феб говорит. — Эта рана твоя — мое преступленье.
Ты — моя скорбь, погублен ты мной; с моею десницей
Смерть да свяжут твою: твоих похорон я виновник!
200 В чем же, однако, вина? Так, значит, виной называться
Может игра? Так может виной и любовь называться?
О, если б жизнь за тебя мне отдать или жизни лишиться
Вместе с тобой! Но меня роковые связуют законы.
Вечно ты будешь со мной, на устах незабывших пребудешь;
205 Лиры ль коснется рука — о тебе запоют мои песни.
Будешь ты — новый цветок — мои стоны являть начертаньем.
После же время придет, и славный герой заключится
В тот же цветок, и прочтут лепестком сохраненное имя».
Так говорят Аполлона уста, предрекая правдиво, —
210 Кровь между тем, что, разлившись вокруг, мураву запятнала,
Кровью уже не была: блистательней червени тирской
Вырос цветок. У него — вид лилии, если бы только
Не был багрян у него лепесток, а у лилий — серебрян.
Мало того Аполлону; он сам, в изъявленье почета,
215 Стоны свои на цветке начертал: начертано «Ай, ай!»
На лепестках у него, и явственны скорбные буквы.
Спарте позора в том нет, что она родила Гиацинта;
Чтут и доныне его; что ни год, по обычаю предков,
Славят торжественно там Гиацинтии — праздник весенний.445
   
220 Если же ты, Амафунт446, изобильный металлами, спросишь,
Горд ли он тем, что родил Пропетид, — он откажется, так же
Как и от тех, у которых рога — в стародавнее время —
Были на лбу, — от чего получили прозванье керастов.447
Возле ворот их стоял Юпитера Гостеприимца
225 С прошлым печальным алтарь. Как завидит пришелец, что пятна
Крови на камне его, он думает: тут зарезают
Богу телят-сосунков да двухлетних овец амафунтских.
Путник сам жертвой бывал. Оскорбясь несказанным служеньем,
Милые грады свои и змеиные долы Венера
230 Бросить готова была, — «Но места мне любезные, грады
Чем согрешили мои? Чем они-то, — сказала, — преступны?
Лучше уже покарать изгнаньем безбожное племя,
Смертью иль ссылкою, — нет, чем-нибудь меж изгнаньем и смертью.
Среднее что же найду, как не казнь превращением вида?»
235 И между тем как она колебалась, во что изменить их,
Взор на рога навела и решила: рога им оставим.
И в косовзорых коров их большие тела обратила.
Все же срамных Пропетид смел молвить язык, что Венера
Не божество. И тогда, говорят, из-за гнева богини,
240 Первыми стали они торговать красотою телесной.
Стыд потеряли они, и уже их чело не краснело:
Камнями стали потом, но не много притом изменились.
   
Видел их448 Пигмалион, как они в непотребстве влачили
Годы свои. Оскорбясь на пороки, которых природа
245 Женской душе в изобилье дала, холостой, одинокий
Жил он, и ложе его лишено было долго подруги.
А меж тем белоснежную он с неизменным искусством
Резал слоновую кость. И создал он образ, — подобной
Женщины свет не видал, — и свое полюбил он созданье.
250 Было девичье лицо у нее; совсем как живая,
Будто с места сойти она хочет, только страшится.
Вот до чего скрывает себя искусством искусство!
Диву дивится творец и пылает к подобию тела.
Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,
255 Тело пред ним или кость. Что это не кость, побожился б!
Деву целует и мнит, что взаимно; к ней речь обращает,
Тронет — и мнится ему, что пальцы вминаются в тело,
Страшно ему, что синяк на тронутом выступит месте.
То он ласкает ее, то милые девушкам вещи
260 Дарит: иль раковин ей принесет, иль камешков мелких,
Птенчиков, или цветов с лепестками о тысяче красок,
Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинок
Дев Гелиад.449 Он ее украшает одеждой. В каменья
Ей убирает персты, в ожерелья — длинную шею.
265 Легкие серьги в ушах, на грудь упадают подвески.
Все ей к лицу. Но не меньше она и нагая красива.
На покрывала кладет, что от раковин алы сидонских,450
Ложа подругой ее называет, склоненную шею
Нежит на мягком пуху, как будто та чувствовать может!
270 Праздник Венеры настал, справляемый всюду на Кипре.
Возле святых алтарей с золотыми крутыми рогами
Падали туши телиц, в белоснежную закланных шею.
Ладан курился. И вот, на алтарь совершив приношенье,
Робко ваятель сказал: «Коль все вам доступно, о боги,
275 Дайте, молю, мне жену (не решился ту деву из кости
Упомянуть), чтоб была на мою, что из кости, похожа!»
На торжествах золотая сама пребывала Венера
И поняла, что таится в мольбе; и, являя богини
Дружество, трижды огонь запылал и взвился языками.
280 В дом возвратившись, бежит он к желанному образу девы
И, над постелью склонясь, целует, — ужель потеплела?
Снова целует ее и руками касается груди, —
И под рукой умягчается кость; ее твердость пропала.
Вот поддается перстам, уступает — гиметтский451 на солнце
285 Так размягчается воск, под пальцем большим принимает
Разные формы, тогда он становится годным для дела.
Стал он и робости полн и веселья, ошибки боится,
В новом порыве к своим прикасается снова желаньям.
Тело пред ним! Под перстом нажимающим жилы забились.
290 Тут лишь пафосский452 герой полноценные речи находит,
Чтобы Венере излить благодарность. Уста прижимает
Он наконец к неподдельным устам, — и чует лобзанья
Дева, краснеет она и, подняв свои робкие очи,
Светлые к свету, зараз небеса и любовника видит.
295 Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбе.
Девять уж раз сочетавши рога, круг полнился лунный, —
Паф453 тогда родился, — по нему же и остров был назван.
Был от нее же рожден и Кинир, и когда бы потомства
Он не имел, почитаться бы мог человеком счастливым.
   
300 Страшное буду я петь. Прочь, дочери, прочь удалитесь
Вы все, отцы! А коль песни мои вам сладостны будут,
Песням не верьте моим, о, не верьте ужасному делу!
Если ж поверите вы, то поверьте и каре за дело.
Ежель свершенье его допустила, однако, природа, —
305 За исмарийский народ и за нашу я счастлив округу,
Счастлив, что эта земля далеко от краев, породивших
Столь отвратительный грех. О, пусть амомом богаты,
Пусть и корицу, и нард, и из дерева каплющий ладан,
Пусть на Панхайской земле454 и другие родятся растенья,
310 Пусть же и мирру растят! Им дорого стала новинка!
Даже Эрот объявил, что стрелой не его пронзена ты,
Мирра; свои он огни от греха твоего отвращает.
Адской лучиной была ты овеяна, ядом ехидны,
Ты их трех фурий одна: преступленье — отца ненавидеть,
315 Все же такая любовь — преступленье крупней. Отовсюду
Знатные ищут тебя домогатели. Юность Востока
Вся о постели твоей соревнуется. Так избери же,
Мирра, себе одного, но, увы, все в одном сочетались.
Все понимает сама, от любви отвращается гнусной
320 Мирра, — «Где мысли мои? Что надо мне? — молвит, — о боги!
Ты, Благочестье, и ты, о право священное крови,
Грех запретите, — молю, — преступлению станьте препоной,
Коль преступленье в том есть. Но, по правде сказать, Благочестье
Этой любви не хулит. Без всякого выбора звери
325 Сходятся между собой; не зазорно бывает ослице
Тылом отца приподнять; жеребцу его дочь отдается,
Коз покрывает козел, от него же рожденных, и птицы
Плод зачинают от тех, чьим семенем зачаты сами.
Счастливы те, кто запретов не знал! Дурные законы
330 Сам себе дал человек, и то, что природа прощает,
Зависть людская клеймит. Говорят, что такие, однако,
Есть племена, где с отцом сопрягается дочь, или с сыном
Мать, и почтенье у них лишь растет от любви их взаимной.
Горе мое, что не там привелось мне родиться! Вредят мне
335 Здешних обычаи мест! Но зачем возвращаюсь к тому же?
Прочь, запрещенные, прочь, надежды! Любви он достоин, —
Только дочерней любви! Так, значит, когда бы великий
Не был отцом мне Кинир, то лечь я могла бы с Киниром!
Ныне ж он мой, оттого и не мой. Мне сама его близость
340 Стала проклятием. Будь я чужой, счастливей была бы!
Лучше далеко уйду и родные покину пределы,
Лишь бы греха избежать. Но соблазн полюбившую держит:
Вижу Кинира я здесь, прикасаюсь к нему, говорю с ним,
Для поцелуя тянусь, — о, пусть не дано остального!
345 Смеешь на что-то еще уповать, нечестивая дева?
Или не чувствуешь ты, что права и названья смешала?
Или любовью отца и соперницей матери станешь?
Сыну ли старшей сестрой? Назовешься ли матерью брата?
Ты не боишься Сестер455, чьи головы в змеях ужасных,
350 Что, беспощадный огонь к очам и устам приближая,
Грешные видят сердца? Ты, еще непорочная телом,
В душу греха не прими, законы могучей природы
Не помышляй загрязнить недозволенным ею союзом.
Думаешь, хочет и он? Воспротивится! Он благочестен,
355 Помнит закон. О, когда б им то же безумье владело!»
Молвила так. А Кинир, посреди женихов именитых,
В недоумении, как поступить, обращается к Мирре,
По именам их назвав, — чтоб себе жениха указала.
Мирра сначала молчит, от отцова лица не отводит
360 Взора, горит, и глаза обливаются влагою теплой.
Но полагает Кинир, — то девичий стыд; запрещает
Плакать, и щеки ее осушает и в губы целует.
Рада она поцелуям его. На вопрос же, — который
Был бы любезен ей муж, — «На тебя, — отвечала, — похожий!»
365 Он же не понял ее и за речь похваляет: «И впредь ты
Столь же почтительной будь!» И при слове «почтительной» дева,
С мерзостным пылом в душе, головою смущенно поникла.
Ночи средина была. Разрешил и тела и заботы
Сон. Но Кинирова дочь огнем неуемным пылает
370 И не смыкает очей в безысходном безумье желанья.
Вновь то отчается вдруг, то готова пытаться; ей стыдно,
Но и желанья кипят; не поймет, что ей делать, так мощный
Низко подрубленный ствол, последнего ждущий удара,
Пасть уж готов, неизвестно куда, но грозит отовсюду.
375 Так же и Мирры душа от ударов колеблется разных
Зыбко туда и сюда, устойчива лишь на мгновенье.
Страсти исход и покой в одном ей мерещится — в смерти.
Смерть ей любезна. Встает и решает стянуть себе петлей
Горло и, пояс уже привязав к перекладине, молвив, —
380 «Милый, прощай, о Кинир! И знай: ты смерти виновник!» —
Приспособляет тесьму к своему побелевшему горлу.
Ропот ее, — говорят, — долетел до кормилицы верной,
Что по ночам охраняла порог ее спальни. Вскочила
Старая, дверь отперла и, увидев орудие смерти
385 Подготовляемой, вдруг завопила; себя ударяет
В грудь, раздирает ее и, питомицы вызволив шею,
Рвет тесьму на куски. Тут только слезам отдается;
Мирру она обняла и потом лишь о петле спросила.
Девушка молча стоит, недвижно потупилась в землю.
390 Горько жалеет она, что попытка нарушена смерти.
Молит старуха, своей сединой заклинает; раскрыла
Ныне пустые сосцы, колыбелью и первою пищей
Молит довериться ей и поведать ей горе; девица
Стонет молящей в ответ. Но кормилица вызнать решила, —
395 Тайну сулит сохранить и не только — взывает: «Откройся,
Помощь дозволь оказать, — моя не беспомощна старость.
Если безумье в тебе, — исцелят заклинанье и травы;
Если испорчена ты, обрядом очистим волшебным;
Если же гнев от богов, — умиряется жертвами гнев их.
400 Что же полезней еще предложу? И участь и дом твой
Счастливы, все хорошо; мать здравствует, жив и родитель!»
Лишь услыхав об отце, испустила глубокие вздохи
Мирра. Кормилица все ж и теперь греха никакого
Не заподозрила, но о какой-то любви догадалась.
405 Крепко решив разузнать, что б ни было, — молит поведать
Все, на старую грудь привлекает льющую слезы
Деву, сжимает в руках своих немощных, так говоря ей:
«Вижу я: ты влюблена; но — откинь спасенья! — полезной
Буду пособницей я в том деле. Отец не узнает
410 Тайны!» Но злобно она отскочила от старой, припала
К ложу лицом, — «Уйди, я прошу, над стыдом моим горьким
Сжалься, — сказала, — уйди, — настойчивей молвила, — или
Спрашивать брось, отчего я больна: лишь грех ты узнаешь».
В ужасе та, от годов и от страха дрожащие руки
415 К ней простирает с мольбой, питомице падает в ноги.
То ей пытается льстить, то пугает на случай, коль тайны
Та не откроет, грозит ей уликой тесьмы и попытки
Кончить с собой; коль откроет любовь, обещает ей помощь.
Голову та подняла, и внезапные залили слезы
420 Старой кормилицы грудь; и, не раз порываясь признаться,
Речь пресекает она; застыдившись, лицо закрывает
Платьем и молвит, — «О, как моя мать осчастливлена мужем!»
Смолкла и стон издала. Кормилица похолодела,
Чувствует — ужас проник до костей в ее члены. Поднявшись,
425 Волосы встали торчком на ее голове поседелой.
Много добавила слов, чтобы та — если сможет — извергла
Злую любовь. Хоть совет и хорош, повторяет девица,
Что не отступит, умрет, коль ей не достанется милый!
Та же в ответ ей, — «Живи, овладеешь своим…» — не решилась
430 Молвить «отцом» и молчит; обещанья же клятвой скрепляет.
Праздник Цереры как раз благочестные славили жены,
Тот, ежегодный, когда, все окутаны белым, к богине
Связки колосьев несут, своего урожая початки.
Девять в то время ночей почитают запретной Венеру,
435 Не допускают мужчин. Кенхреида456, покинув супруга,
Вместе с толпою ушла посетить тайнодейства святые.
Благо законной жены на супружеском не было ложе,
Пьяным Кинира застав, на беду, расторопная нянька,
Имя другое назвав, неподдельную страсть описала
440 Девы, красу расхвалила ее; спросил он про возраст.
«С Миррой, — сказала, — одних она лет». И когда приказал он
Деву ввести, возвратилась домой. «Ликуй, — восклицает, —
Доченька! Мы победили!» Но та ощущает неполной
Эту победу свою. Сокрушается грудь от предчувствий.
445 Все же ликует она: до того в ней разлажены чувства.
Час наступил, когда все замолкает; промежду Трионов,457
Дышло скосив, Боот поворачивать начал телегу.
И к преступленью она подступила. Златая бежала
С неба луна. Облаков чернотой закрываются звезды.
450 Темная ночь — без огней. О Икар458, ты лицо закрываешь!
Также и ты, Эригона, к отцу пылавшая свято!
Трижды споткнулась, — судьба призывала обратно. Три раза
Филин могильный давал смертельное знаменье криком.
Все же идет. Темнота уменьшает девичью стыдливость.
455 Левою держит рукой кормилицы руку; другая
Ищет во мраке пути; порога уж спальни коснулась.
Вот открывает и дверь; и внутрь вошла. Подкосились
Ноги у ней, колена дрожат. От лица отливает
Кровь, — румянец бежит, сейчас она чувства лишится.
460 Чем она ближе к беде, тем страх сильней; осуждает
Смелость свою и назад возвратиться неузнанной жаждет.
Медлит она, но старуха влечет; к высокому ложу
Деву уже подвела и вручает, — «Бери ее! — молвит, —
Стала твоею, Кинир!» — и позорно тела сопрягает.
465 Плоть принимает свою на постыдной постели родитель,
Гонит девический стыд, уговорами страх умеряет.
Милую, может быть, он называет по возрасту «дочка»,
Та же «отец» говорит, — с именами страшнее злодейство!
Полной выходит она от отца; безбожное семя —
470 В горькой утробе ее, преступленье зародышем носит.
Грех грядущая ночь умножает, его не покончив.
И лишь когда наконец пожелал, после стольких соитий,
Милую он распознать, и при свете внесенном увидел
Сразу и грех свой и дочь, разразился он возгласом муки
475 И из висящих ножен исторг блистающий меч свой.
Мирра спаслась; темнота беспросветная ночи убийство
Предотвратила. И вот, пробродив по широким равнинам,
Пальмы арабов она и Панхаи поля покидает.
Девять блуждает потом завершающих круг полнолуний.
480 И, утомясь наконец, к земле приклонилась Сабейской.459
Бремя насилу несла; не зная, о чем ей молиться,
Страхом пред смертью полна, тоской удрученная жизни,
Так обратилась к богам, умоляя: «О, если признаньям
Верите вы, божества, — заслужила печальной я казни
485 И не ропщу. Но меня — чтоб живой мне живых не позорить,
Иль, умерев, мертвецов — из обоих вы царств изгоните!
Переменивши меня, откажите мне в жизни и смерти!»
Боги признаньям порой внимают: последние просьбы
Мирры нашли благосклонных богов: ступни у молящей
490 Вот покрывает земля; из ногтей расщепившихся корень
Стал искривленный расти, — ствола молодого опора;
Сделалась деревом кость; остался лишь мозг в сердцевине.
В сок превращается кровь, а руки — в ветви большие,
В малые ветви — персты; в кору — затвердевшая кожа.
495 Дерево полный живот меж тем, возрастая, сдавило;
Уж охватило и грудь, закрыть уж готовилось шею.
Медлить не стала она, и навстречу коре подступившей
Съежилась Мирра, присев, и в кору головой погрузилась.
Все же, хоть телом она и утратила прежние чувства, —
500 Плачет, и все из ствола источаются теплые капли.
Слезы те — слава ее. Корой источенная мирра
Имя хранит госпожи, и века про нее не забудут.
А под корою меж тем рос грешно зачатый ребенок,
Он уж дороги искал, по которой — без матери — мог бы
505 В мир показаться; живот бременеющий в дереве вздулся.
Бремя то мать тяготит, а для мук не находится слова,
И роженицы уста обратиться не могут к Луцине.
Все-таки — словно родит: искривленное дерево частый
Стон издает; увлажняют его, упадая, слезинки.
510 Остановилась тогда у страдающих веток Луцина;
Руки приблизила к ним и слова разрешенья сказала.
Дерево щели дает и вот из коры выпускает
Бремя живое свое. Младенец кричит, а наяды
В мягкой траве умащают его слезами родимой.
515 Зависть сама похвалила б дитя! Какими обычно
Голых Амуров писать на картинах художники любят,
В точности был он таким. Чтоб избегнуть различья в наряде,
Легкие стрелы ему ты вручи, а у тех отними их!
Но неприметно бежит, ускользает летучее время,
520 Нет ничего мимолетней годов. Младенец, зачатый
Дедом своим и сестрой, до этого в дереве скрытый,
Только родиться успел, красивейшим слыл из младенцев.
Вот он и юноша, муж; и себя превзошел красотою!
Вот и Венере он мил, за огни материнские мститель!
   
525 Мать как-то раз целовал мальчуган, опоясанный тулом,
И выступавшей стрелой ей нечаянно грудь поцарапал.
Ранена, сына рукой отстранила богиня: однако
Рана была глубока, обманулась сначала Венера.
Смертным пленясь, покидает она побережье Киферы.
530 Ей не любезен и Паф, опоясанный морем открытым,
Рыбой обильнейший Книд, Амафунт, чреватый металлом.
На небо тоже нейдет; предпочтен даже небу Адонис.
С ним она всюду, где он. Привыкшая вечно под тенью
Только лелеять себя и красу увеличивать холей,
535 С ним по горам и лесам, по скалам блуждает заросшим,
С голым коленом, подол подпоясав по чину Дианы;
Псов натравляет сама и, добычи ища безопасной,
Зайцев проворных она, иль дивно рогатых оленей
Гонит, иль ланей лесных; но могучих не трогает вепрей,
540 Но избегает волков-похитителей, также медведя,
С когтем опасным, и львов, пресыщенных скотнею кровью.
Увещевает тебя, чтоб и ты их, Адонис, боялся, —
Будь в увещаниях прок! «Быть храбрым с бегущими должно, —
Юноше так говорит, — а со смелыми смелость опасна.
545 Юноша, дерзок не будь, над моей ты погибелью сжалься!
Не нападай на зверей, от природы снабженных оружьем,
Чтобы не стоила мне твоя дорого слава. Не тронут
Годы, краса и ничто, чем тронуто сердце Венеры,
Вепрей щетинистых, львов, — ни взора зверей, ни души их.
550 Молнии в желтых клыках у жестоких таятся кабанов,
Грозно бросается в бой лев желтый с великою злостью,
Весь их род мне постыл». Когда ж он спросил о причине,
Молвит: «Скажу, подивись чудовищ провинности давней.
От непривычных трудов я, однако, устала, и кстати
555 Ласково тенью своей приглашает нас тополь соседний;
Ложе нам стелет трава. Прилечь хочу я с тобою
Здесь, на земле!» И легла, к траве и к нему прижимаясь.
И, прислонившись к нему, на груди головою покоясь,
Молвила так, — а слова поцелуями перемежала:
   
560 «Может быть, слышал и ты, как одна в состязании бега
Женщина быстрых мужчин побеждала. И вовсе не сказка
Эта молва. Побеждала она. Сказать было трудно,
Чем она выше была — красотой или ног превосходством.
Бога спросила она о супружестве. «Муж, — он ответил, —
565 Не для тебя, Аталанта460! Беги от супругина ложа.
Но не удастся бежать — и живая себя ты лишишься!»
Божья вещанья страшась, безбрачной жить она стала
В частом лесу и толпу домогателей страстных суровым
Гонит условием: «Мной овладеть единственно можно,
570 В беге меня победив. Состязайтесь с моими ногами.
Быстрому в беге дадут и супругу и спальню в награду.
Плата же медленным — смерть: таково состязанья условье».
Правила жестки игры! Но краса — столь великая сила!
И подчиняется ей домогателей дерзких ватага.
575 Тут же сидел Гиппомен, тот бег созерцая неравный, —
«Ради жены ли терпеть, — восклицает, — опасность такую?»
Он осудить уж готов чрезмерное юношей чувство.
Но увидал лишь лицо и покрова лишенное тело, —
Как у меня или как у тебя, если б женщиной стал ты, —
580 Остолбенел он и руки простер. «Простите! — сказал он. —
Был я сейчас виноват: еще не видал я награды,
Из-за которой борьба!» Восхваляя, он сам загорелся.
Чтобы никто обогнать в состязанье не смог ее, жаждет;
Чувствует ревность и страх. «Отчего мне в ристании этом
585 Счастья нельзя попытать? — говорит. — Всевышние сами —
Смелым помога!» Пока про себя Гиппомен рассуждает
Так, Аталанта уже окрыленным несется полетом.
Юноша видит ее аонийский, — как мчится быстрее
Пущенной скифом стрелы, — но сильнее девичьей красою
590 Он поражен; на бегу она ярче сияет красою!
Бьет пятами подол, назад его ветер относит,
По белоснежной спине разметались волосы вольно;
Бьются подвязки ее подколенные с краем узорным.
Вот заалелось уже белоснежное тело девичье.
595 Так происходит, когда, осеняющий атриум белый,
Алого цвета покров искусственный сумрак наводит.
Смотрит гость, а меж тем пройдена уж последняя мета.
Миг — и венок торжества украшает чело Аталанты;
Слышится стон побежденных, — и казнь по условью приемлют.
600 Но не испуган судьбой тех юношей, посередине
Встал аонийский герой и взоры направил на деву:
«Легкого ищешь зачем торжества, побеждая бессильных? —
Молвил, — со мной поборись! Коль волей судьбы одолею,
Не испытаешь стыда, что нашелся тебе победитель.
605 Ибо родителем мне Мегарей онхестиец.461 Ему же
Дедом — Нептун. Властелину морей, выходит, я правнук.
Доблесть не меньше, чем род. Победив Гиппомена, получишь —
Если меня победишь — долговечное, громкое имя!»
Так говорит, а Схенеева дочь на юношу смотрит
610 Нежно, в сомненье она, пораженье милей иль победа?
«Кто ж из богов, — говорит, — красоте позавидовав, ищет
Смерти его? Опасности жизнь дорогую подвергнув,
Брака со мною велит домогаться? Но нет, я не стою.
Я не красой пленена, но, пожалуй, плениться могла бы.
615 Чем же? Что юн? Так не сам он меня привлекает, а возраст.
Чем же? Что доблестен он, что страха смерти не знает?
Чем же? Что в роде морском поколеньем гордится четвертым?
Чем же? Что любит меня и так наш союз ему ценен,
Что и погибнуть готов, если рок ему жесткий откажет?
620 Гость, пока можно, беги, откажись от кровавого брака!
Брак со мною жесток. Сочетаться ж с тобою, наверно,
Каждая рада. Тебя и разумная девушка взыщет.
Но почему ж, столь многих сгубив, о тебе беспокоюсь?
Видел он всё. Пусть падет, коль стольких искателей смертью
625 Не вразумился еще, коль собственной жизнью наскучил.
Значит, падет он за то, что брака желает со мною?
И за свою же любовь недостойную гибель потерпит?
Нечего будет, увы, завидовать нашей победе.
Но не моя в том вина! О, когда б отступить пожелал ты!
630 Если ж сошел ты с ума, о, будь хоть в беге быстрее!
Сколь же в юном лице у него девичьего много!
Бедный, увы, Гиппомен, никогда бы тебя мне не видеть!
Жизни достоин ты был, когда бы счастливей была я.
Если бы рока вражда мне в супружестве не отказала,
635 Был бы единственным ты, с кем ложе могла б разделить я», —
Молвила. И в простоте, сражена Купидоном впервые,
Любит, не зная сама, и не чувствует даже, что любит.
Вот и народ, и отец обычного требуют бега.
Тут призывает меня умоляющим голосом правнук
640 Бога морей, Гиппомен: «Киферею молю, чтобы делу
Смелому помощь дала и свои же огни поощрила».
Нежные просьбы ко мне ветерок благосклонный доносит.
Тронута я, признаюсь. И немедленно помощь приспела.
Поприще есть, — Тамазейским его называют туземцы, —
645 Кипрской земли наилучший кусок. Старинные люди
Мне посвятили его и решили, как дар благочестья,
К храму придать моему. Посреди его дерево блещет
Золотоглаво, горят шелестящие золотом ветви.
Яблока три золотых я с него сорвала и явилась,
650 Их же в руке принесла; не зрима никем, им одним лишь,
К юноше я подошла и что с ними делать внушила.
Трубы уж подали знак, и от края, склоненные, оба
Мчатся, легкой ногой чуть касаются глади песчаной.
Мнится, могли бы скользить и по морю, стоп не смочивши,
655 И, не примявши хлебов, пробежать по белеющей ниве.
Юноши дух возбужден сочувствием, криками, — слышит
Возгласы: «Надо тебе приналечь, приналечь тебе надо!
Эй, Гиппомен, поспешай! Пора! Собери же все силы!
Не замедляй! Победишь!» Неведомо: сын Мегарея
660 Более этим словам иль Схенеева дочь веселится.
Сколько уж раз, хоть могла обогнать, но сама замедлялась,
Долго взглянув на него, отвести она глаз не умела!
Из утомившихся уст вылетало сухое дыханье.
Мета была далеко. Тогда наконец-то Нептунов
665 Правнук один из древесных плодов на ристалище кинул.
И обомлела она, от плода золотого в восторге,
И отклонилась с пути, за катящимся златом нагнулась.
Опередил Гиппомен, и толпа уж ему рукоплещет.
Но нагоняет она остановку свою и потерю
670 Времени. Юношу вновь позади за спиной оставляет.
Вот, задержавшись опять, лишь он яблоко бросил второе,
Следом бежит и обходит его. Оставался им кончик
Бега. «Теперь, — говорит, — помогай, о виновница дара!»
И через поприще вбок — чтобы позже она добежала —
675 Ловким, ребячьим броском он блестящее золото кинул.
Вижу, колеблется — взять или нет; но я повелела
Взять, и лишь та подняла, увеличила яблока тяжесть;
Ей помешала вдвойне: промедленьем и тяжестью груза.
Но — чтоб не стал мой рассказ самого их ристанья длиннее —
680 Девушка обойдена: награду увел победитель.
Я ль не достойна была, о Адонис, и благодарений,
И фимиамов его? Но несчастный забыл благодарность,
Не воскурил фимиам; я, конечно, разгневалась тотчас
И, на презренье сердясь, чтоб впредь мне не знать унижений
685 Меры решаю принять и на эту чету ополчаюсь.
Раз проходят они мимо храма Кибелы, который