1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Имущества, казны и в мыслях не делили. 
Друзья, рассказывают, там 
Не уступают в дружбе нам. 
Однажды полночью, когда друзья объяты 
Глубоким были сном и мрак скрывал палаты, 
Один из них, дрожа, соскакивает вдруг 
С постели, будит сонных слуг 
(А все покоилось в объятиях Морфея). 
Другой товарищ тут, от страха цепенея, 
Хватает кошелек, и вмиг, вооружен, 
К нему: "Чего ты прибегаешь, 
Когда кругом покой?!. Ты, кажется, смышлен: 
Ведь ночью спят, а ты плутаешь; 
Иль проигрался в пух и прах? 
Вот кошелек. Иль с кем повздорил? Тщетный 
страх, 
Кинжал при мне!" "О нет!-приятель отозвался,
Не это и не то, благодарю... Но мне 
Ты нынче грустным показался 
Во сне, 
И я встревожился: а вдруг на самом деле 
Так будет наяву. И я скорей с постели! 
Проклятый сон вина тревог моих..." 
Скажи, читатель, кто из них 
Любил сильней? С задачею такою 
Едва ль покончишь вдруг. 
О, что за клад-сердечный друг! 
Он в сердце вашем сам заботы открывает, 
И вашу скромность он щадит. 
Сон, мелочь всякая, пустяк его страшит, 
Когда о друге он мечтает. 
П. Порфиров. 
Из Бидпая и Локмана, как и предыдущая басня. 
154. Ягненок и Поросенок 
(Le Cochon, la Chevre et le Mouton) 
Мужик в телеге вез Ягненка 
И Поросенка. 
Куда же?.. в ряд мясной! 
Вот Поросенок развизжался, 
Как будто бы мясник с ножом за ним уж гнался, 
Кричит: "Увы! увы!"-"Проклятый сын свиной!"
Сказал Мужик ему. -Когда ты перестанешь? 
Ну, что Ягненок не кричит? 
Смотри, как он умен-молчит". 
"Нет, глуп! - прервал визгун. - Меня-то не 
обманешь! 
Он думает, что шерсть с него лишь состригут; 
А я могу ли быть в покое? 
Я знаю, с поросят щетины не берут, 
Так верно уж меня убьют, 
И на холодное пойду иль на жаркое. 
Ах, не сносить мне головы! 
Увы! увы!" 
Полезно иногда для нас и заблуждаться, 
Когда несчастия не можно отвратить. 
К чему и дальновидным быть? 
Что прежде времени нам сетовать и рваться?.. 
Измайлов. 
Заимствована из басен Эзопа. Тот же сюжет у Афтония (прим. к б, 137) и Локмана (б. 19). Лафонтен говорит в басне, что действующих лиц ее везли, конечно, не Табарэна смотреть. Этот Табарэн был театральный шут некого Мондора, продавца бальзама и мазей, открывшего в начале XVII в. театр в Париже. Комические и неприличные фарсы, которые давались в этом театре, имели колоссальный успех, увеселяя двор и город. Табарэн сделался такой знаменитостью, что "шутки" его были напечатаны и выдержали шесть изданий ("Recueil general et fantaisies de Tabarin"). На русский язык басня переведена, кроме Измайлова, Сумароковым ("Свинья, Овца и Коза"). 
Ягненок и Поросенок 
155. Тирсис и Амаранта 
(Tirsis et Amarante) 
Г-?е де Сильери 
Эзопа бросив, я давно 
Мечтал Боккачио отдаться; 
Но снова божество одно 
Желает наслаждаться 
Стихами басенок моих. 
Как отказать? - Судите сами, 
Нет отговорок никаких: 
Ведь вздорить с божествами, 
С богинями нельзя ж, 
Когда они красой пленяют 
И волю, и рассудок наш. 
Ну, словом, пусть теперь все знают: 
То - Сильери! Ей стих мой мил; 
И просит вновь она меня мольбой упорной, 
Чтоб серый Волк и Ворон черный 
Стихами вновь заговорил... 
Кто скажет: "Сильери",-все скажет. 
Едва ли кто из всех людей 
Ей в предпочтении откажет, 
И отказать возможно ль ей? 
Но возвратимся к делу снова. 
Порою темен ей смысл басенок моих: 
Умы высокие иного 
Подчас не понимают в них. 
Попробуем создать два-три повествованья, 
Понятных ей без толкованья. 
В них пастухов введем и станем рифмовать, 
Что Волки с Овцами поведают опять. 
Раз с Амарантой речь юнец Тирсис заводит: 
"Ах, если б некое, как я, ты знала зло, 
Что в восхищенье нас приводит! 
Ничто сравниться с ним доныне не могло. 
Позволь же рассказать о нем; а ты, внимая, 
Доверься мне душой своей: 
Могу ль я обмануть тебя, к тебе пылая, 
Из чувств нежнейших у людей?" 
Тут Амаранта отвечала: 
"Как называется то зло?"-"Любовь!.." 
"О да, Словечко чудное... Так назови сначала 
Все признаки его: что чувствуют тогда?" 
"Мученья; но зато царей все наслажденья 
При них скучны, смешны. Забыв себя, мечтой 
Уносятся в леса, в уединенье; 
Блуждая, сядут над рекой, 
В ней видят не себя, а образ дорогой, 
Все тот же, без конца мелькающий пред ними. 
Для прочего тогда становятся слепыми... 
Вот, на селе пастух живет, 
Чье имя, голос, вид краснеть уж заставляет. 
Иная, вспомнив, лишь вздохнет, 
Не знает почему, а все-таки вздыхает; 
Страшится видеть и... и видеть вновь желает". 
Тут Амаранта в тишине: 
"Ах, ты про это зло рассказываешь мне. 
Оно не ново: я его как будто знаю..." 
Тирсису думалось, что цели он достиг... 
"Вот это,-молвила красавица в тот миг,
Я к Клидаманту ведь питаю". 
Едва не умер тут от горя и стыда 
Пастух, нежданно пораженный. 
Так иногда 
Бывает в жизни обыденной: 
Иные, думая подчас себе помочь, 
Пособят лишь другим, как мой пастух 
точь-в-точь. 
П. Порфиров. 
В начале басни Лафонтен намекает на свои "рассказы", из которых многие были подражанием Боккаччо. Изданные в 1674 году, они были запрещены полицейским приказом. - Мадемуазель Габриель-Франсуаза-Брюляр де Сильери, которой посвящена басня, была племянница герцога Ла Рошфуко) автора "Правил" (прим. к б. 11); в 1765 году она вышла замуж за маркиза де ла Мотт-о-Мэн. 
156. Похороны Львицы 
(Les obseques de la Lionne) 
У Льва жена скончалась. 
Тут всякое зверьё 
К царю отвсюду собиралось, 
Чтоб выразить ему сочувствие свое, 
С которым лишь больней утрата. 
Во все леса, во все концы 
Помчалися гонцы, 
Что погребение последует тогда-то 
И там-то; где жрецы 
Места в процессии поделят меж зверями, 
Составив церемониал. 
Не шутка, если все стеклись, - судите сами. 
Царь плакал и стенал 
И стоном оглашал пещеру 
(Иного храма нет у львов); 
Ревел, по царскому примеру, 
Придворный штат на тысячи ладов. 
Я описал вам двор, где все царю послушны: 
Мрачны иль веселы, то вовсе равнодушны, 
То пылки ко всему, чего захочет он; 
По крайности, в лице должна быть эта мина. 
Народ - изменчивый всегда хамелеон, 
Он - обезьяна властелина, 
Все прихотью царя здесь дышат и живут; 
Простые пешки здешний люд. 
Но возвратимся к басне снова. 
Не плакал лишь Олень: за слабого сурово 
Смерть мстила; приняла царица должный суд, 
Сгубив его жену и сына дорогого. 
Олень не плакал. Льстец к царю явился тут 
С доносом, что Олень над скорбью всех смеялся. 
Ужасен в гневе царь, глаголет Соломон; 
Ужасный, если Лев-владыка возмущен. 
Но, впрочем, мой Олень читать не обучался. 
Царь рек: "Тебе смешно, о жалкий сын лесов! 
Ты не рыдаешь, вняв стенаньям голосов. 
До тела грешного священными когтями 
Не прикоснуся я... Эй, волки! отомстить 
Скорее за меня! изменника убить 
Пред отчими холмами!" 
"Помилуй, Государь!-вскричал Олень.-Теперь 
Дни плача минули, напрасна грусть поверь: 
Почившая в цветах великая царица, 
Кого безвременно похитила гробница, 
Вся лучезарная, в пути явилась мне. 
Ее узнал я. В тишине 
"Друг! - молвила она. - Теперь к богам иду я; 
Пусть не велят тебе рыдать, по мне горюя: 
Вкусила тысячи я наслаждений здесь, 
Познала радости блаженного чертога. 
Пусть царь и погрустит немного, 
Мне это нравится..."-Тут двор воскликнул весь: 
"Вот откровение. Вот, чудо!" И дарами 
Осыпан был Олень тогда. 
Владык вы тешьте сказочными снами 
И ложь приятную курите им всегда. 
Пусть сердце их кипит негодованьем, - верьте: 
Приманку скушают, и вы их друг до смерти. 
П. Порфиров. 
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). На русский язык басня образно, но отдаленно переведена Жуковским ("Похороны Львицы"). 
157. Крыса и Слон 
(Le Rat et l'Elephant) 
Французы многие страдают пошлым чванством, 
И то, что важностью прослыть у нас должно, 
Бывает в сущности мещанством. 
Французам свойственно оно, 
Здесь любят iiiaea считать себя "особой", 
Тщеславием у нас заражена толпа. 
Испанец горд, но гордостью особой: 
Безумней будучи, она не так глупа. 
Вот нашей гордости картинка, для примера. 
Из самых мелких Крыс одна 
Увидела Слона громадного размера, 
И посмеялась тут она 
Над поступью его медлительной и важной. 
Он двигался под ношей трехэтажной: 
На богомолье он султаншу нес 
Со всем ее домашним штатом: 
Старуха с ней была, мартышка, кот и пес. 
Дивясь толпе собравшегося люда, 
Тут Крыса молвила: "Глазеют, как на чудо, 
На массу грузную его, 
Как будто мы важней бываем оттого 
Чем более нам места в мире надо! 
Ребятам пугало - подобная громада! 
Я в нем не вижу ничего, 
Что поводом служило бы к почету. 
И как наш род ни мал, 
Но менее Слона на йоту 
Никто из нас себя не почитал!" 
Она и дальше речь вела бы в том же роде; 
Но Кот, опасный враг мышиной их породе, 
Крыса и Слон 
Из клетки выскочил и доказал ей он, 
Что Крыса все-таки не Слон. 
О. Чюмина. 
Из Федра. На русский язык басню перевел Сумароков ("Мышь и Слон"). Басня Дмитриева "Слон и Мышь" по содержанию совершенно отлична от Лафонтеновой. 
158. Предсказанье 
(L'Horosccope) 
Подчас находит нас судьбина 
На том пути, 
Где от нее мы думали уйти. 
Один Отец имел лишь Сына, 
И больше никого. 
Он так любил Сынка, что о судьбе его 
У прорицателей расспрашивать принялся. 
Один предрек, чтобы Отец старался 
Хранить дитя особенно от львов 
Лет так до двадцати, примерно. 
Отец, чтоб выполнить веленье старика, 
Задумал охранять любимого Сынка: 
Был строгий дан приказ (и соблюдался верно), 
Чтоб Сын не выходил и за порог дворца, 
Но мог в покоях он с подростками друзьями 
Резвиться и болтать. И целыми он днями 
Гулял и бегал без конца. 
Но вот и те года настали, 
Когда юнцам охота так люба. 
Ему в невыгодных рассказах описали 
Охотников. Увы! слова, совет, мольба 
Не могут изменить характера нисколько. 
Отважный юноша лишь только 
Почувствовал в груди горячку этих лет, 
Охотой бредить стал, тоскуя в заключеньи. 
Препятствие растет, и с ним растет стремленье. 
Он знал, чем вызван был мучительный запрет. 
И так как в комнате, богатой и чудесной, 
Висело множество картин, 
И холст, под кистию прелестной, 
Охоты представлял, с пейзажами долин, 
С зверями на долине, 
С бегущими людьми, 
То Сын, увидев льва нежданно на картине: 
"А, вот чудовище!-вскричал в сердцах,-пойми, 
Из-за тебя томлюсь в неволе заключенья!.." 
В неукротимой жажде мщенья, 
Бросается перед холстом, 
По неповинному бьет зверю кулаком. 
Но под картиною случился гвоздь: жестоко 
Он ранит юношу, вонзившися глубоко. 
И милый юноша, кого 
И Эскулапова рука не исцелила, 
Стал жертвою забот, хранящих жизнь его. 
Предосторожность и Эсхила 
Когда-то погубила: 
Так, прорицатель некий, говорят, 
Грозил, что здание его собой задавит. 
Эсхил покинул град, 
Вдали среди полей, под небом ложе ставит. 
Орел по воздуху там черепаху нес, 
И вот над лысою Эсхила головою, 
Что маленькой ему казалася скалою 
От вылезших волос, 
Добычу уронил, разбить ее стремяся, 
И жизнь несчастного Эсхила порвалася. 
Отсюда вывод мой таков: 
Искусство видеть даль невидимых годов, 
Коли оно и справедливо, 
Всегда заставит вас впадать 
В беду, которой вы стремились избежать. 
Но утверждаю я: искусство это лживо. 
Природа не связала, нет! 
Себя иль нас всех предопределеньем 
Всей жизни, с помощью планет: 
Все управляется стеченьем 
Мест, времени и лиц, 
Не от предвиденья каких-то небылиц! 
Вот под одной звездой два человека: 
И тот пастух, и этот царь живут. 
Царь держит скипетр, палку - тот. 
Звезда Юпитера судила так от века. 
А что - Юпитер сам? Материя и в ней 
Отсутствует сознанье. 
С чего же вдруг его влиянье 
Различно действует на этих двух людей? 
И как проникнуть все воздушное пространство? 
Марс, Солнце, пустоту безмерную пройти? 
Единый атом вас собьет всегда с пути... 
Как предусмотрит все провидцев шарлатанство? 
Вот нынешняя роль Европы: ведь теперь 
И не было б ее, явись лишь предсказанье. 
Что ж прежде ничего никто не молвил? Верь, 
Никто предвидеть был и сам не в состояньи. 
Огромность времени, стремленье быстрых дней, 
Изменчивость людских страстей 
Позволят ли кому, при слабости убогой, 
За шагом шаг, в поступках нас следить? 
А это все судьбу способно изменить. 
Течение ее нейдет одной дорогой; 
Не может ведь, как мы, все тот же путь держать. 
Но как по писанному тщатся прочитать 
Провидцы-чудаки судьбы людской стремленье. 
Не следует вниманья обращать 
На два рассказанные мною приключенья. 
Любимый слишком Сын или Эсхил для нас 
Не доказательства: все лживы предреченья; 
Предскажут, может быть, из тысячи лишь раз 
И то случайно, без сомненья. 
П. Порфиров. 
Приключения Эсхила, рассказанные Геродотом и Плинием, могли дать Лафонтену сюжет для этой басни. Великий греческий трагик, побежденный молодым Софоклом, удалился в Сицилию и там умер, раздавленный упавшей на него черепахой. 
159. Осел и Собака 
(L'Ane et le Chien) 
Природа учит нас друг другу помогать. 
Но раз Осел над этим посмеялся; 
Я просто не могу понять, 
Как он позорно так попался: 
Ведь он смиренный был Осел. 
С Собакой он однажды шел 
Преважно, ни о чем не думая на воле. 
Хозяин общий был у них 
И спал теперь. Осел с Собакой-мигом в поле: 
Среди полянок заливных 
Трава пришлась ему по вкусу, просто чудо! 
Репейнику ничуть! Он занялся травой: 
Ведь в редкость лакомое блюдо 
И праздничек такой, 
Смекнул Осленок мой. 
Собака ж, с голоду совсем изнемогая, 
Сказала: "Наклонись, товарищ, чтоб могла я 
Взять из корзинки свой обед". 
Ни слова тот в ответ: 
Осел и Собака 
Он, наш аркадский конь, средь заливного луга 
Боялся время потерять 
Траву жевать. 
Он долго делал вид, что не расслышал друга, 
И наконец сказал: "Друг! мой совет таков: 
Дождись, когда хозяин встанет; 
Проснется, и обед сейчас тебе готов. 
Он не задержит, он достанет..." 
Во время этих слов 
Из леса вышел Волк голодный. 
Осел - Собаку звать, увы, мольбой бесплодной: 
Ни с места та, в ответ: "Друг! мой совет таков: 
Беги, покуда наш хозяин не проснется; 
Он не задержит ведь; ты лыжи навостри 
И мчись. А если Волк догонит, подберется, 
Бей в морду новыми подковами. Смотри, 
Бей до смерти..." 
Но в миг единый 
Покончил серый Волк тут с глоткою ослиной. 
Я смею полагать 
Друг другу надо помогать. 
П. Порфиров. 
Из Абстемия (прим. к б. 24). Весьма близка к Лафонтеновой по содержанию басня Хемницера "Чужая беда". 
160. Паша и Купец 
(Le Bassa et le Marchand) 
Грек торговал в стране одной. 
Купца поддерживал Паша высоким саном, 
И отдувался Грек за то своим карманом, 
Пашу отдаривал богатою казной. 
Да, покровительство - товарец не пустяшный. 
Так стоил дорого Купцу пособник важный, 
Что коммерсантская взмолилася душа. 
Три турка, менее могучих, чем Паша, 
Поддержку общую тут предложили Греку: 
Просили меньше все втроем, 
Чем одному платил он человеку. 
Грек выслушал их речь и порешил на том. 
Паша про все узнал сторонкой, 
Услышал и совет, как надо поступить: 
Злодеев провести уловкой тонкой, 
Предупредить и отпустить 
В Рай, к Магомету с порученьем; 
Притом скорей, не то они 
Предупредят: "Как много лиц, взгляни,
К тебе давно кипящих мщеньем: 
Отрава иль кинжал, глядишь, тебя ушлет 
Быть покровителем купцам иного света". 
Но поступил Паша, прослушав речь совета, 
Совсем как Александр Великий: он идет 
В дом Грека; хладнокровный, 
Садится там за стол; как прежде, голос ровный 
И, как всегда, спокойный вид. 
И все убеждены, что их сокрыта тайна. 
"Друг, знаю!-тут Паша нежданно говорит.
Бросаешь ты меня, и слышал я случайно, 
Про мщение; но все ж 
Не верю я, о нет! Ты чересчур хорош, 
На отравителя нисколько непохож. 
Я больше не скажу ни слова. 
А что касается людей, 
Толкующих тебе о помощи своей, 
То выслушай: болтать не стану я пустого, 
Нравоученьями не буду донимать, 
Одну лишь басенку хочу я рассказать: 
Жил был Пастух, и пас он стадо 
С большущим Псом. Спросили раз, к чему 
Он держит Пса? Ведь ежедневно надо 
Хлеб целый скармливать ему. 
Отдать бы старшине безбожного обжору, 
А для дозору 
Достать бы мог Пастух 
Дворняжек двух 
Иль трех, которые и меньше б хлеба ели, 
И лучше бы его стеречь стада умели. 
Хоть ел он за троих, а невдомек того, 
Что пасть у Пса была тройная, 
Когда он грыз волков, в отважный бой вступая. 
Пастух послушался: дворняжки для него 
Все три дешевле стоить стали, 
Но без оглядки вмиг от волка удирали. 
Стада беду свою почуяли тогда ж... 
И ты почувствуешь беду, коли отдашь 
Себя бездельникам, что в помощь назвалися... 
Желаешь доброго,-скорей ко мне вернися". 
Ему поверил Грек. 
Урок для простаков: 
Как ни считай, а все вернее 
Защита одного царя, да посильнее, 
Чем слабых нескольких князьков. 
П. Порфиров. 
161. Польза знания. 
(L'Avantage de la Science). 
Два горожанина поспорили когда-то. 
Один знавался с нищетой, 
Хотя и был учен; другой 
Был неуч, - жил богато. 
И неуч думал одержать 
Победу в распре шумной: 
Он говорил, что уважать 
Его обязан каждый умный. 
Был просто глуп чудак: за что нам почитать 
Того, за кем и не водилось прежде, 
Да и теперь не числится заслуг? 
Ученый волю дал кичливому невежде: 
"Друг,
Болтал мой неуч, увлекаясь,
Себя считаешь ты влиятельным лицом. 
Скажи - для всех открыт твой дом? 
Что толку - целый век читать, не отрываясь? 
Живут ученые в подвалах да углах, 
Зимой как летом одеваясь; 
За камердинера - их тени на стенах. 
Сознаться, родина немного получает 
От тех, что медный тратят грош. 
По мне, тот гражданин и дорог, и хорош, 
Чья роскошь пышная богатство расточает; 
А в этой пышности живем лишь мы! Дойдут 
Все те из прихотей, которых знатный просит, 
К купцу и к мастеру, и к тем, что платья шьют, 
И к той, которая их носит; 
Затронут и ученых, вас, 
Нам посвящающих подчас 
Свои, оплаченные золотом, творенья". 
Смолк неуч... Эту речь бесстыдного глумленья 
Постиг заслуженный урок: 
Ученый не сказал ни слова в заключенье, 
И что он тут сказать бы мог? 
Но за ученого отмстила 
Война: 
Разрушена была цветущая страна, 
Где наших горожан жизнь мирно проходила. 
Покинули они родимый городок... 
Куда ни приходил невежда разоренный, 
Нигде он выпросить пристанища не мог; 
С любовью встречен был повсюду мой ученый. 
Так распря их судьбой была разрешена. 
Пусть мелют дурни - речь дурацкая смешна: 
У знанья есть своя цена. 
П. Порфиров. 
Заимствована из сборника Абстемия (прим, к б. 24). 
162. Юпитер и Перуны 
(Jupiter et Tonnerres) 
Людские видя заблужденья, 
Сказал Юпитер с высоты: 
"Создам другое населенье! 
Преступный род, погибнешь ты! 
В глубокий ад лети, Меркурий, 
И злейшую из лютых Фурий 
Сюда немедля приведи. 
Пощады более не жди, 
О род, не в меру мной любимый!" 
Но гнев царя неумолимый 
С теченьем времени остыл. 
Цари! по воле высших сил, 
Располагаете вы подданных судьбою! 
Пускай же и у вас остынет первый пыл: 
Пусть между гневом и грозою, 
Последствием его, хоть ночь одна пройдет! 
Меж тем Меркурий, чей полет 
Чудесно скор, а речь - как мед, 
Спустился в Ад к зловещим сестрам. 
Руководимый взором острым, 
Он предпочтенье отдает 
Алекто грозной - пред Мегерой 
И Тизифоной. В свой черед, 
Довольная такою мерой, 
Клянется та весь род людской 
Послать к Плутону на покой, 
В пределы мрачного аида. 
Грозила тщетно Эвменида: 
Царь передумал, - и назад 
Он Фурию отправил в ад. 
Но все же, более для вида, 
На землю он Перуны шлет: 
Отец, который сына бьет, 
Старается ударить мимо... 
И молния сожгла одну 
Незаселенную страну. 
С тех пор гордясь невыразимо, 
Зазнались люди без стыда. 
Олимп разгневался тогда; 
Богов верховный повелитель, 
Юпитер сам, Тучегонитель, 
Поклялся Стиксом наконец, 
Что он пошлет на землю грозы. 
Не веруя в его угрозы, 
Смеялись боги. Он - отец, 
Душе которого знакомы 
Любовь и жалость. Пусть же сам 
Дозволит он другим богам 
Вернейшие измыслить громы. 
Немедля выковал Вулкан 
Двойной с Перунами колчан: 
И те, которые летели, 
Не уклоняясь, прямо к цели 
Их олимпийцев шлет синклит; 
Другие, чей удар грозит 
Высоким лишь вершинам горным, 
В пути своем по временам 
Совсем теряются бесследно. 
Для нас угроза их - безвредна: 
Лишь эти шлет Юпитер сам. 
О. Чюмина. 
Идею этой басни Лафонтен, по мнению комментаторов, взял у Сенеки, из его "Естественных вопросов". Сенека рассказывает, что, по воззрениям этрусков, есть три рода громов, "бросаемых Юпитером". Первый, который он бросает не советуясь ни с кем, безвреден; два других, напротив, которые он бросает поnле совета с богами Олимпа, ужасны и опустошительны. 
163. Сокол и Каплун 
(Le Faucon et Le Chapon) 
Как сладок голосок предателя порою! 
Не доверяйтесь вы ему: 
Тот, право, не дурак, кто опытной душою 
Не верит ничему. 
Раз Маннский гражданин Каплун был приглашаем 
Перед хозяйские пенаты в суд предстать: 
Суд этот попросту мы печкой называем. 
Все слуги, чтоб домой ответчика загнать, 
Лукаво зазывая, 
Кричали: "Цып, цып, цып..." Но, быстро удирая, 
Наш малый не дурак не верил им ничуть. 
"Эй, слуги!-молвил он, смеясь.-Груба чрезмерно 
Приманка ваша; вам меня-то не надуть 
Наверно". 
Сокол и Каплун 
Питают каплуны к нам веры очень мало, 
Инстинкт ли, практика ль им это подсказала: 
Беглец, кого с таким трудом 
Ловили, был назавтра нужен 
На ужин, 
К жаркому за столом; 
Без этой почести вся живность 
Жила бы, думаю, гораздо веселей. 
Вот Сокол, на жердях сидевши, увидал, 
Как молодец наш удирал... 
И крикнул Каплуну: "Поверь, твоя наивность 
И глупость пресмешны... Невежи вы, ей-ей... 
Вот я: с хозяином охотиться умею, 
И вновь к нему спешу с добычею своею. 
В окне он, видишь ты? Он ждет тебя... Скорей! 
Да ты оглох никак?" 
"Нет, все я слышу: говор 
И зов... да что, скажи, что надобно ему? 
А этот дядя повар 
С ножом страшилищем гоняется к чему? 
Ты сам на этот зов хотел бы возвратиться? 
Нет, я уж побегу... Так перестань глумиться 
Над непокорностью, внушившей мне бежать, 
Хоть слышу за собой зов сладкий и певучий... 
Ах, если б довелся тебе подобный случай, 
Так много соколов на вертеле видать, 
Как много каплунов я вижу ежедневно, 
Ты б не бранил меня столь гневно". 
П. Порфиров. 
Из Бидпая и Локмана (прим. к б. 140 и к б. 19). На русский язык басня отдаленно переведена Жуковским ("Каплун и Сокол"). 
164. Кошка и Мышь 
(Le Chat et le Rat) 
Когда-то Кошка-баловница, 
Печальница-Сова, грызунья-Мышь 
Да кумушка-Куница, 
Народ враждебный все, любя лесную тишь, 
Привыкли навещать дупло склоненной 
Сосны, затерянной в глуши. 
Однажды, как они сошлись в завороженной 
Тиши, 
Там человек раскинул сети. 
Выходит Кошка на рассвете 
Охотиться. Сквозь дремь толпящихся теней 
Тенет не видно ей, 
И в западню она попала. 
Тут Кошка ну кричать, - и Мышка прибежала. 
Одна - в отчаяньи, другая - весела: 
Ее смертельный враг отныне враг бессильный. 
Рыдая, Кошка начала: 
"Твой нрав умильный, 
Твоя сердечность, милый друг, 
Давно, давно гремят вокруг. 
Взгляни: неопытность меня теперь сгубила... 
Ах, выручи меня из смертной западни! 
Тебя, одну тебя из всей твоей родни 
Я беззаветно так любила! 
Как, благодарная, я славила богов, 
И нынче вышла я им вознести моленья, 
За доброту твою всевышним приношенье; 
Но сеть опутала. В тебе - мое спасенье, 
Перегрызи узлы сетей..." 
"А что ты дашь мне?"-Мышь спросила. 
"Клянуся! - та проговорила. 
Клянусь быть вечною союзницей твоей, 
Кошка и Мышь 
Располагай, как хочешь, мною! 
От всех твоих врагов я помогу и всем: 
Куницу съем 
И схимницу-Сову: они всегда с тобою 
Враждуют..." Мышь в ответ: 
"Тебя освободить?! Не так глупа я, нет!.." 
И к норке Мышь уходит. 
Глядит, Куница у дупла, 
Мышь - выше по сосне, и здесь Сову находит: 
Со всех сторон беда пришла! 
Грызунья к Кошке воротилась, 
И над сетями так трудилась, 
Что удалось, в конце концов, 
Ей Кошку вырвать из оков. 
Тут Ловчий в лес вошел. В единое мгновенье 
Союзники-друзья скорей дерка! Потом 
Однажды Кошка в отдаленьи 
Заметила, что Мышь держалась, как с врагом, 
С союзницей своей. "Сестрица!-в умиленьи 
Ей Кошка говорит. - Приди на грудь мою, 
И знай, мне это опасенье 
Обидно; на меня, союзницу свою, 
Ты как на злейшего врага теперь взираешь. 
Иль думаешь, что я обет забыла свой, 
Спасенная тобой?" 
"А я, ты полагаешь, 
Тут Мышка, ей в ответ, - забыла норов твой?" 
Какой союз ни будет, 
Он ведь к признательности Кошку не понудит. 
Возможно ль ввериться союзу, если он 
По принужденью заключен? 
I. Порфиров. 
Из Бидпая и Локмана, как и предыдущая басня. На русский язык отдаленно переведена Жуковским ("Кот и Мышь"). 
165. Водопад и Река 
(Le Torrent et la Riviere) 
С ужасным шумом низвергался 
Ручей кристальною стеной 
С горы высокой и крутой, 
О камни с пеной раздроблялся, 
Кипел, крутил песок, ревел 
И в берегах стрелой летел; 
Ни птица, ниже зверь, к нему не приближались, 
И ноги смертного в него не опускались. 
Нашелся наконец 
Один отважный молодец, 
Который на коне через него пустился: 
Он от разбойников бежал, 
И смелым от боязни стал. 
До бедр конь только замочился, 
И вынес на берег противный седока. 
Разбойники за ним. Он лошадь погоняет; 
Скакал, скакал и видит, что река 
Ему дорогу пресекает. 
Река была не широка, 
Притом весьма тиха, как зеркало гладка: 
Итак, он смело въехал в воду. 
Но что ж? в мгновение одно 
Пошел с конем на дно, 
И на съедение немых достался роду. 
Иной угрюм, суров, сердит, 
Шумит, но только не вредит; 
Другой так смирен, тих и на речах прекрасен, 
Но он-то и опасен. 
Измайлов. 
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Кроме Измайлова, басня переведена на русский язык Сумароковым ("Река и Лужа"). 
166. Воспитание 
(L'Education) 
Бa?ain и Цезарь, два родные брата, 
Происходившие от знаменитых псов, 
Двум разным господам досталися когда-то. 
Один охотился среди густых лесов, 
На кухне брат его нашел себе жилище. 
Благодаря различной пище, 
Те качества, которыми равно 
Их наделила мать-природа, 
В одном все крепли год от года, 
В другом же было им заглохнуть суждено: 
Здесь не было на свойства эти спроса. 
Мальчишка дал ему прозвание Барбоса, 
Меж тем как первому из братьев удалось 
Стать Цезарем среди собачьего народа. 
Был не один кабан и лось 
Затравлен им. Высокая порода 
Оберегалась в нем, и строго потому 
Неравный брак был возбранен ему: 
Лишь чистокровное он произвел потомство. 
Зато, отсутствию забот благодаря, 
Сводил Барбос случайные знакомства, 
Своею нежностью, кого пришлось, даря, 
И населил своим плебейским родом 
Он всю страну. Вертельщиков-собак 
Он предком был: они, как знает всяк, 
Для цезарей прямым служили антиподом. 
Не всякий сын в отца. Отсутствие забот, 
Привычка к грубому простому обхожденью 
Все неизбежно к вырожденью 
С теченьем времени ведет. 
Культура и уход не праздные вопросы, 
И где заброшены природные дары, 
Там с незапамятной поры 
Из многих Цезарей выходят лишь Барбосы. 
О. Чюмина. 
Идея басни заимствована у Плутарха из его сочинения "Как нужно воспитывать детей". 
167. Собаки и ослиная туша 
(Les deux Chiens et l'Ane mort) 
Собака каждому, конечно, уж знакома, 
Как добрый друг людей, как верный сторож дома; 
А я скажу вам, что она 
Жадна до крайности и очень не умна. 
Вот вам пример: два пса однажды увидали, 
Что волны по морю ослину тушу гнали. 
"Кум, - говорит один, изволь-ка посмотреть: 
Добыча, право ведь, на диво!" 
А кум ему в ответ: "Отменная нажива! 
Но как нам ею завладеть? 
Туда добраться - дело небольшое, 
А вот назад..."-"Все брешешь ты пустое! 
Авторитетно первый перебил. 
К чему нам тратить столько сил, 
Когда достать ее мы можем проще вдвое: 
От моря стоит нам настолько лишь отпить, 
Чтоб дно под тушей осушить, 
И через час мы будем уж у цели; 
А там пируй хоть две недели!" 
Проект, как видите, во всем хорош и прост, 
В успехе ж тени нет сомненья, 
Собаки и ослиная туша 
И остроумный пес, задравши кверху хвост, 
Немедленно взялся за исполненье, 
За ним и кум, - и ну вдвоем 
Давай что мочи есть стараться: 
Торопятся, сопят, дохнуть и то боятся; 
И кончили разумники на том, 
Что уровня воды понизить не сумели, 
А с перепою оба тут же околели. 
Так точно создан человек: 
Чуть что-нибудь вдали его приманит, 
О сбыточности он и рассуждать не станет, 
И зачастую весь свой век, 
Недостижимого достичь стараясь силой, 
Кончает преждевременной могилой. 
Да, чтоб во всем послушным быть мечтам, 
Нам мало обладать двумя руками! 
Займемся же такими лишь делами, 
Которые посильны нам. 
Г т 
Из Эзопа и Локмана (прим, к б. 140 и б. 19). 
168. Демокрит и Абдеритяне 
(Democrite et les Abderitaines) 
Бессмысленную чернь я презирал всегда. 
Какою мелкою, пустой, несправедливой 
Она мне кажется тогда, 
Когда все меряет своею маркой лживой 
И судит по себе достоинства в другом. 
Все это Демокрит познал во дни былые: 
Безумцем ведь его сочли умы пустые. 
Презренная толпа! Да, впрочем, странно ль то? 
В отечестве своем ведь не пророк никто. 
Глупцы все эти люди были, 
А Демокрит - мудрец из мудрецов. 
И что же, наконец? Безумцы снарядили 
Гонцов, 
Чтоб Гиппократа те к больному пригласили 
Его рассудок исцелить. 
В слезах и голосом убитым 
Гонцы так стали говорить: 
"Безумье властвует отныне Демокритом! 
Да, чтение с ума свело его, поверь, 
И что ж? не более мы чтим его теперь. 
Число миров, толкует, бесконечно, 
И, может быть, они полны 
Бесчисленных существ, подобных мне. Так вечно 
Он бредит, и еще другие видит сны: 
Каких-то атомов сюда же приплетает, 
Невидимых фантомов, он 
И с места не сходя мечтает 
Измерить небосклон, 
Вселенную познать, себя не сознавая... 
Он прежде хоть с людьми беседовать умел, 
Теперь толкует он с собой лишь. Возрастая, 
Безумье перешло предел! 
Приди, божественный из смертных!.." 
Этой речи 
Не верил Гиппократ, но все ж пустился в путь. 
Подчас какие в жизни встречи 
Устраивает рок! Он пожелал столкнуть 
Друг с другом мудрецов нежданно. 
В тот миг, как Демокрит трудился неустанно 
Над самой важною из всех своих идей: 
Где у животных и людей, 
В сердцах или в мозгу, таится ум?
Философ 
Сидел под деревом тенистым, над ручьем, 
О мышленьи томясь тревогою вопросов; 
Лежала груда книг кругом, 
И, погружаяся, как и всегда, в их чтенье, 
Он не заметил друга приближенья. 
Конечно, краток был привет друзей моих: 
Не тратят мудрецы часов в речах пустых. 
Про разум и людей друзья потолковали 
И перешли к морали... 
Мне не к чему писать о речи той, 
Что мудрецы вели между собой: 
Довольно, кажется, рассказанного мной, 
Чтоб видеть, что народ-судья, увы, негодный! 
Тогда какая ж правда есть 
В словах, что мне пришлось прочесть, 
Где Божиим зовется глас народный? 
I. Порфиров. 
Сюжет басни есть анекдот, рассказанный в iaiii из писем Гиппократа, достоверность которого (письма) подвергается, впрочем, сомнению. Абдеры, родина Демокрита, небольшой фракийский городок, жители которого славились туповатостью. Как известно, Демокриту приписывается учение об атомистическом строении мира. 
169. Волк и Охотник 
(Le Loup et le Chasseur) 
Страсть к накоплению сокровищ, 
Ты - худшее из всех чудовищ! 
Глядишь, как на ничто, на милости богов! 
Ужели тщетно силой слов 
Сражался я с тобой неутомимо? 
Ужели, глух к словам моим неумолимо, 
Как ранее к речам мудрейшего, во век 
Себе не скажет человек: 
"Довольно! Я хочу изведать наслажденье!", 
Тебе осталось жить недолго. Поспеши, 
Даю тебе совет подобный от души; 
Он стоит целого, поверь, произведенья. 
"Я жить начну".-Когда?-"Вот с завтрашнего 
дня". 
Нет, Друг, послушайся меня, 
Смерть может захватить тебя на полдороге, 
Начни сегодня же; иначе могут боги 
Тебе конец послать в единый миг, 
Какой Охотника и Волка здесь постиг. 
Охотник, натянув у лука тетиву, 
Оленя положил стрелою на траву 
С убитою им раньше ланью. 
Подобною довольствоваться данью 
Конечно бы Охотник каждый мог; 
Но вепря видит наш стрелок 
И, жадный до подобной дичи, 
Он не откажется от лакомой добычи: 
Желает вепря он на месте положить. 
Хоть парки ножницы перерезают нить 
С большим усилием, стрелою пораженный, 
Однако, падает кабан изнеможенный. 
Волк и Охотник 
Довольно жертв? Но что же утолит 
Завоевателя громадный аппетит? 
При виде жалкой куропатки, 
Он вновь натягивает лук. 
Тогда кабан, в себя пришедший вдруг, 
Кидается к нему, собравши сил остатки, 
И, растерзав того, кем был он поражен, 
На трупе у врага, упившись местью сладкой, 
Благословляем куропаткой, 
Сам издыхает, отомщен. 
Начало басни к людям жадным 
Вполне относится; что до ее конца, 
То он касается скупца. 
Волк мимо проходил, и видом безотрадным 
Был восхищен. Судьбу благодаря: 
"Фортуна, ты вполне достойна алтаря! 
Воскликнул он. - Четыре целых трупа! 
Но их беречь должно; набрасываться - глупо; 
Когда еще найдешь подобный же запас! 
(Не все ль скупцы так молвят и у нас?) 
Одно, два, три, четыре тела! 
На столько же недель, на месяц хватит смело. 
Примусь за них дня через два. 
Но из кишки вот эта тетива, 
И ею закусить могу я несомненно!.." 
За лук берется Волк зубами, но мгновенно 
Стрела взвилась, - она летит в него, 
Пронзая внутренность его. 
За вывод мой стою я неизменно, 
Те два глупца-живой пример тому; 
Их той же участи постигла беспощадность: 
И скупость принесла погибель одному, 
Другого же сгубила жадность. 
О. Чюмина. 
Заимствована из Бидпая и Локмана (прим. к б. 140). 
170. Нечестный Сберегатель 
(Le Depositaire infidele) 
Животных мир и нравы 
Я в баснях воспевал; 
Иной сюжет бы дал, 
Быть может, меньше славы. 
Волк говорит, как бог, 
В моих произведеньях; 
Везде, где я лишь мог, 
Во всяких положеньях, 
Животные, в стихах, 
Людей изображали, 
И умных в дураках 
Нередко оставляли. 
Я выводил на сцену 
Одних другим на смену: 
Обманщиков, льстецов, 
Мошенников, тиранов, 
Разумников, болванов, 
И мог бы тьму лжецов 
Без всякого стесненья 
Прибавить в дополненье: 
Из нас ведь всякий лжец, 
Как говорит мудрец. 
Решил он осторожно 
Про люд один простой; 
Иначе б невозможно 
Терпеть порок такой. 
И я бы в возмущеньи 
Всегда протестовал, 
Нечестный Сберегатель 
Когда б мне кто сказал, 
Что лгут без исключенья 
Все люди. Ложь и ложь 
Не все одно и то ж. 
Великими лгунами 
Эзоп был и Гомер, 
Но вряд ли между нами 
Найдется лицемер, 
Который смел назвать бы 
Лжецами мудрецов! 
Нам правды не познать бы 
Без этаких лжецов. 
Все в них: очарованье, 
Восторги красоты, 
И сладкое мечтанье, 
И прелесть простоты. 
Бессмертны их созданья; 
И, как они, зато, 
При всем своем желаньи, 
Не лгал еще никто. 
Но лгать без размышленья, 
Молоть нелепый вздор, 
Как Сберегатель вор, 
Не надобно уменья. 
Вот дело в чем. Торговлей занимаясь 
И в путь по Делу отправляясь, 
Один купец соседу своему 
Железо отдал на храненье. 
Срок миновал, и вот к нему 
Купец пришел по возвращеньи. 
"Мое железо?- он сказал. 
- Железо, - отвечал сосед, - пропало! 
Я, признаюсь вам, оплошал, 
И крыса все его сожрала. 
Я разбранил своих людей, 
Но что поделаешь? Осталось 
На чердаке пять-шесть щелей, 
И крыса через них пробралась... 
Купец немало удивился 
Вранью соседа своего, 
Но тотчас ловко притворился, 
Что верит он словам его. 
Спустя немного дней он ловко похищает 
Ребенка у соседа и потом 
К себе соседа в дом 
Отужинать радушно приглашает. 
- Увольте, - говорит расстроенный отец, 
- Не до веселья мне. Внезапное несчастье 
Обрушил на меня Творец; 
Примите вы во мне участье!