1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Не чувствует себя благополучным,
   
А день и ночь как будто ждет врага.
   
Как человек проходит с отвращеньем
   
Близ скотобойни на Восточном рынке
   
И издали базарный столб заметит,
   
Так веху страсти мудрый обойдет.
   
Кто путь свершает морем и горами,
   
При хлопотах, покоя знает мало,
   
Кто на верхушку дерева влезает,
   
Чтоб плод сорвать,— и шею сломит тот.
   
Так и желанье, с жадничаньем вечным:
   
Стараются, богатства накопляют,
   
Придумают мучительные ходы,
   
Сон громоздят,— и вдруг окончен сон.
   
Так ямы: есть огонь в них рдеет жарко,
   
Обманная над ямою поверхность,
   
Чуть тело проскользнет туда, пылает:
   
Кто мудр, тот в это пламя не пойдет.
   
Лик хоти — это мнимое виденье,
   
Лик страсти — как мясник с ножом кровавым,
   
Как Каурава, Нанда или Данта,
   
Сцепляющий и низко-рабский лик.
   
Кто мудр, тот с этим дела не имеет,
   
Скорей в огонь он бросится иль в воду
   
Иль свергнется с обрывного утеса,
   
Но не пойдет он к хоти в западню.
   
Искать услад небесных — есть не больше
   
Как содвигать в перемещеньи пытку.
   
Басундара и Сундара, два брата,
   
Друг с другом жили в ласковой любви,—
   
Но им затмила хоть алканья разум,
   
Друг друга, в возжеланьи, умертвили,
   
И имя их погибло безвозвратно:
   
Так вот к чему, ведя, приводит хоть.
   
Ей человек оцеплен и принижен,
   
В ее цепях он делается подлым,
   
Она его бодилом жжет и колет,
   
И длится ночь, избит, изношен он.
   
Олень в лесу так жаждет возглаголать,
   
И, речи не найдя, он умирает,
   
И птица так летит в силок лукавый,
   
И рыба так взманилась на крючок.
   
Подумавши о надобностях жизни,
   
В них постоянства вовсе не находишь:
   
Едим мы, чтобы голод успокоить,—
   
Чтоб жажда нас не жгла, должны мы пить,—
   
Одежду надеваем мы от ветра
   
И холода,— чтобы уснуть, ложимся,—
   
Чтоб двигаться, должны искать повозку,—
   
Чтоб отдохнуть, должны сиденье взять,—
   
Чтоб грязными не быть, должны мы мыться,—
   
Все это делать нам необходимо,—
   
Нет постоянства в тех пяти желаньях,
   
Чуть утишишь, вновь нужно утишать.
   
Как человек, что одержим горячкой,
   
Прохладного испить желает зелья,—
   
Алканье утолить томленье хочет,
   
Безумец постоянство видит в том.
   
Но постоянства в прекращеньи боли
   
Не может быть: желая хоть утишить,
   
Мы вновь хотим и громоздим хотенья,
   
В превратности такой устоя нет.
   
Наполниться питьем и вкусной пищей,
   
Одеться в подходящие одежды,
   
Не длительные это услажденья,
   
Проходит время, скорбь приходит вновь.
   
Прохладно лето в месячном сияньи,
   
Зима приходит,— и умножен холод,
   
Чрез восьмикратность мира все превратно,
   
Рабам отдайся,— доблесть потерял.
   
Молитвенность — все делает служебным,
   
Как правит царь, что царствует высоко;
   
Благоговейность повторяет скорби,
   
Подъемля тяжесть, силой счет ведет.
   
При всяком положеньи нашем в мире,
   
Вкруг нас не устают скопляться скорби,
   
Хоть будь царем, но пытка громоздится,
   
Люби — скорби, один — нет счастья в том.
   
Хотя б твои — четыре царства были,
   
Участвовать — в одном ты только можешь,
   
И в десять тысяч дел когда заглянешь,
   
Узнаешь десять тысяч ты забот.
   
Так положи конец своей печали,
   
У тишь хотенье, воздержись от дела,—
   
В том есть покой. Услад царя есть много,—
   
Без царства же есть радостный покой.
   
Не измышляй же мудрых ухищрений,
   
Дабы вернуть меня к пяти желаньям:
   
Что манит сердце — тихая обитель,
   
Что любо сердцу — это вольный путь.
   
А ты хотел бы, чтоб запутан был я
   
В обязанности и соотношенья,
   
Свершение хотел бы уничтожить
   
Того, чего я тщательно ищу.
   
Постылый дом мне страха не внушает,
   
И не ищу я радостей небесных,
   
Не жаждет сердце прибыли доступной,
   
И снял с себя я царский мой венец.
   
И вопреки тому, как размышляешь,
   
Предпочитаю более не править:
   
Избавившись змеиной пасти, заяц
   
Придет ли вновь, чтоб пожранным быть ей?
   
Кто факел держит и сжигает пальцы,
   
Из рук своих не выпустит ли факел?
   
Кто был слепец и обладает зреньем,
   
Захочет ли он снова темноты?
   
Или богач по бедности вздыхает?
   
Или мудрец невеждою быть хочет?
   
Коль в этом мире есть такие люди,
   
Тогда хочу опять в родимый край.
   
Я избавленья жажду от рожденья,
   
От старости, от смерти,— и хочу я
   
Выпрашивать как милостыни пищи
   
И возжеланья тела обуздать,—
   
В отъединеньи быть, смирив хотенье,
   
Избегнуть злых путей грядущей жизни,
   
Так мир найду я в двух мирах спокойных,
   
Прошу тебя, ты не жалей меня.
   
Жалей скорее тех, что правят царством,
   
Их души вечно пусты, вечно в жажде,
   
Им в настоящем мире нет покоя,
   
А после пытку примут как удел.
   
Ты, что владеешь именем высоким
   
И почитаньем, властелину должным,
   
Со мною разделить хотел бы сан свой
   
И дать мне долю всех своих услад,—
   
Взамен и я прошу тебя сердечно,
   
Ты раздели со мной мою награду.
   
Кто трех разрядов ведает усладу,
   
Тот в мире носит имя «Господин»,—
   
Но в том согласованья нет с рассудком,
   
Затем что эти блага не удержишь.
   
Где нет рожденья, жизни или смерти,
   
Кто будет в том,— он истый Господин.
   
Мне говорят: «Коль молод, будь веселым,
   
А будешь стар, тогда и будь отшельник».
   
Но я смотрю, что в старости есть слабость,
   
Благоговейным быть нет сил тогда.
   
Есть в юности могущество и твердость,
   
Есть крепость воли, в сердце есть решимость,—
   
А смерть как вор с ножом идет за нами,
   
И любо ей добычу ухватить.
   
Зачем же будем старости здесь ждать мы?
   
Непостоянство — мощный есть охотник,
   
Болезни — стрелы, лук его — есть старость,
   
Где жизнь и смерть, он мчится за живым.
   
Охотник не упустит верный случай.
   
Зачем нам ждать, когда придет к нам старость?
   
И те, что учат жертвоприношеньям,—
   
Неведеньем подвигнуты они.
   
Достойней — почитания закона
   
И прекращенье жертвоприношений.
   
Жизнь разрушать, хотя бы для молений,
   
В том нет любви, в убийстве правды нет.
   
Хотя б за эти жертвоприношенья
   
И длительная нам была награда,
   
Живое как могли бы умерщвлять мы?
   
В награде же и длительности нет.
   
То значило бы — мудро размышляя
   
И отвлеченно чтя благоговенье,
   
Пренебрегать благим в своих поступках:
   
Кто мудр — тот разрушать не будет жизнь.
   
Кто в этом, их устой — закон превратный,
   
Кто в этом — ими правит шаткий^ ветер,
   
Они как капля, свеянная с травки,
   
Я — выхода надежного ищу.
   
Есть Арада, он праведный отшельник,
   
Слыхал, он говорит красноречиво
   
О том, в чем верный путь освобожденья,
   
И должен я туда, где он, идти.
   
Но скорбь должна быть избранной неложно,
   
Поистине мне жаль тебя оставить,
   
Отечество твое да будет мирным,
   
И свыше и тобой защищено.
   
На это царство да прольется мудрость,
   
Как красота полуденного Солнца,
   
Да будешь ты вполне победоносным,
   
Да сердцем совершенным правишь ты.
   
Вода и пламень противоположны,
   
Но пламень причиняет испаренье
   
И пар в плавучесть облака восходит,
   
Из облаков струится книзу дождь.
   
Убийство и очаг несовместимы,
   
Кто любит мир, убийство ненавидит,
   
И если так убийцы ненавистны,
   
Кто в этом, пресеки же их, о царь.
   
Им повели найти освобожденье,
   
Как тем, кто пьет и все ж иссох от жажды».
   
И, сжав ладони, царь явил почтенье,
   
А в сердце у него горел восторг.
   
Он молвил: «Что ты ищешь, да найдешь ты,
   
И плод его да скоро ты получишь,
   
А как получишь этот плод прекрасный,—
   
Вернись, прошу, и не отринь меня».
   
И Бодгисаттва, в сердце мир лелея,
   
Решив его моление исполнить,
   
Спокойно отбыл, путь свой продолжая,
   
Чтоб к Араде-отшельнику прийти.
   
А царь меж тем и свита за владыкой,
   
Ладони сжав, пошли немного следом,
   
И снова в Раджагригу возвратились,
   
Лелея мысли в помнящих сердцах.
  
  
   
    
12. ОТШЕЛЬНИК
   
   
Сын лучезарного Солнца,
   
Знатного рода Икшваку,
   
К тихой направился роще,
   
Арада Рама там был.
   
Сын лучезарного Солнца,
   
Полный почтительным чувством,
   
Стал перед Муни великим,
   
Он пред Учителем был.
   
Спутники тихих молений,
   
Видя вдали Бодгисаттву,
   
Радостно песню пропели,
   
Тихо примолвив: «Привет».
   
Сжавши ладони с почтеньем,
   
Как подошел, преклонились,
   
После обычных вопросов,
   
Сели по сану они.
   
Все Брамачарины, видя,
   
Как был прекрасен царевич,
   
В качествах тех искупались,
   
Чистой напились росы.
   
Руки свои приподнявши,
   
Так Бодгисаттву спросили:
   
«Долго ли был ты бездомным
   
И разлученным с семьей?
   
Долго ли порваны были
   
Узы любови, что держат,
   
Как порывает порою
   
Цепи окованный слон?
   
Мудрости лик твой исполнен,
   
Он просветлен безупречно,
   
От ядовитого можешь
   
Ты отвратиться плода.
   
В древнее время могучий
   
Царь лучезарно-подобный
   
Передал царственность сыну,
   
Бросил увядший венок:
   
Но не такое с тобою,
   
Силы младой ты исполнен,
   
Все ж не вовлекся в любовь ты
   
К гордому сану царя.
   
Воля твоя непреклонна,
   
Это мы явственно видим,
   
Правый закон в ней вместится,
   
Как в надлежащий сосуд.
   
Воля твоя, закрепившись,
   
Мудрости будет ладьею,
   
Переплывет она море,
   
Жизни и смерти моря.
   
Те, что лишь учатся просто,
   
Их испытуют — и учат,
   
Случай же твой особливый,
   
Ум твой — как воля — готов.
   
То, что предпринял ты ныне,
   
Цепь изучений глубоких,
   
Цель эта зрима тобою,
   
Ты не отступишь пред ней».
   
Радостно слушал царевич
   
Эти слова увещанья.
   
На обращение это
   
Радостно он отвечал:
   
«Без предпочтения эти
   
И без пристрастья реченья,
   
Я принимаю советы,
   
И да свершатся они.
   
Факел в ночи да взнесу я,
   
В месте идя вероломном,
   
Челн да пройдет через море,—
   
Будь это так и сейчас.
   
Но, сомневаясь, дерзаю
   
Высказать эти сомненья,
   
Как победить, вопрошаю,
   
Старость, болезни и смерть?»
   
Арада Рама, услышав,
   
Что вопрошает царевич,
   
Сутры и Састры напомнил,
   
Путь ускользнуть изъяснил.
   
Молвил: «О юноша славный,
   
Столь высоко одаренный,
   
Видный столь явно средь мудрых,
   
Выслушай, что я скажу,—
   
Речь о скончании смерти.
   
Пять их — природа, измена,
   
Старость, рожденье и смерть,—
   
Пять этих свойств, надлежащих
   
Всем и всему в этом мире.
   
Без недостатка — природа
   
И, по себе, без пятна.
   
Переплетенье природы
   
В пять — сочетанье великих,
   
Пять составных в сочетаньи —
   
Власть восприятья дают.
   
Власть восприятья — причина
   
Той мировой перемены:
   
Форма, и звук, и порядок,
   
Вкус и касанье — их пять.
   
Это предметы суть чувства,
   
Что называется дхату,
   
Руки и ноги — дороги,
   
Их же корнями зовут.
   
Действия — путь пятикратный,
   
Пять их — корней для свершенья:
   
Око, и ухо, и тело,
   
Нос и язык — путь ума.
   
Разума корень — двоякий:
   
Он — вещество и разумность;
   
Узел природы — причина,
   
Знающий это есть Я 18.
   
Капила, Риши, а также
   
Те, кто их путь соблюдает,
   
Душу в основе увидя,
   
Мудрую вольность нашли.
   
Свойство постигнув рожденья,
   
Старости дряхлой и смерти,—
   
Силою мудрости зрящей
   
Верный сложили устой.
   
То же, что в противоречьи,—
   
Так говорят они,— ложно.
   
Страсть и неведенье — путы,
   
Ход к воплощениям вновь.
   
Кто о душе усомнился,
   
Это чрезмерность сомненья.
   
Не соблюдя различенья,
   
Вольности путь не найдешь.
   
Грань восприятья сдвигая,
   
Только запутаешь душу.
   
К смуте неверье приводит,
   
К разностям мыслей и дел.
   
Цепь о душе размышлений —
   
«Знаю» и «Я постигаю»,
   
«Я прихожу», «Ухожу я» —
   
Это суть путы души.
   
Разные есть возмечтанья,
   
«Так это» иль отрицанье,
   
Недостоверность такая —
   
То, что зовут «темнота».
   
Есть и такие, что молвят:
   
«Видимость — тождество с духом»,
   
«Внешнее — то же, что разум»,
   
«Числа орудий — душа».
   
Здесь различенье не точно,
   
Это зовут — крючкотворством,
   
Это суть вехи безумья,
   
Это отметины лжи.
   
Произношенье молений,
   
И убивание жертвы,
   
И очищенье водою,
   
И очищенье огнем,
   
С целью конечной свободы,—
   
Это плоды суть незнанья,
   
Суть достиженья без средства,
   
Путь, где, идя, не придешь.
   
Соотношения множить,
   
Это — прикованность к средству,
   
Вещь для души брать основой,
   
Это неволя есть чувств.
   
Восемь таких умозрений
   
В смерть и рожденье влекут нас.
   
Пять состояний есть в мире,
   
Так недоумки твердят:
   
Тьма, наряду с ней безумье
   
И сумасшествие также,
   
Гневная страсть рядом с ними,
   
Робостью схваченный страх.
   
Лик сумасшествия — похоть,
   
Из заблуждения — гневность,
   
Страсть — из безумной ошибки,
   
Сердце трепещет, в нем — страх.
   
Так недоумки глаголют,
   
Пять означают желаний;
   
Корень же скорби великой,
   
То, в чем рожденье и смерть,
   
Жизнь, что кипит пятерично,
   
Точка начальная вихря,
   
Водоворот изначальный,—
   
Явственно вижу,— есть Я.
   
Силою этой причины
   
И возникает повторность,
   
Узел рожденья и смерти
   
Связан и вяжется ей.
   
Если мы правильно смотрим
   
И в различении точны,
   
Четверократна возможность,
   
Чтоб из цепей ускользнуть:
   
Мудрость и свет зажигая,
   
Борешься с мраком незнанья,—
   
Делая свет очевидным,
   
Гонишь утайную тьму,—
   
Эти четыре постигнешь,
   
Можешь избегнуть рожденья,
   
Старости можешь не ведать,
   
Не проходить через смерть.
   
Раз победили рожденье,
   
Старость и смерть,— мы достигли
   
Места конечных свершений,
   
Где невозбранный покой.
   
Браманы, эту основу
   
С чистою жизнью сливая,
   
Много о ней говорили,
   
Миру желая добра».
   
Это услышав, царевич
   
Араду вновь вопрошает:
   
«Молви, как средства зовутся,
   
В чем невозбранный покой,—
   
Чистой в чем жизни есть свойство,
   
Должное время какое
   
Для совершенья той жизни,—
   
Это, прошу, изъясни».
   
Сутрам и Састрам согласно,
   
Арада молвил подробно:
   
«Раз обопрешься на мудрость,
   
В этом и средство твое.
   
Все ж я беседу продолжу.
   
Прочь от толпы удаляясь,
   
В мире живя как отшельник,
   
О подаяньи прося,—
   
Твердо блюдя благолепность,
   
В правом живя поведеньи,
   
Мало желая и зная,
   
Как воздержанье принять,—
   
Все принимая как пищу,
   
Хочешь ли ты иль не хочешь,
   
В Сутры и Састры вникая,
   
Мир тишины возлюбя,—
   
Явственно ведая свойство
   
Страха и жадных желаний,
   
Членами правя умело,
   
Ум в безглагольном смирив,—
   
Ты содвигаешь печали,
   
Ты прикасаешься счастья,
   
Первая это дхиана,
   
Первый изведан восторг.
   
Первый восторг получивши
   
И просветленье познавши,
   
Внутренним ты размышленьем
   
Мысли единой служи.
   
Сорваны путы безумья,
   
Ум лишь от мысли зависит,
   
В небе, где Брама, за смертью,
   
Ты, просветленный, рожден.
   
Средство свое применяя,
   
Дальше идешь в просветленьи
   
И во вторичном восторге,
   
В небе Абхасвары ты.
   
Средство свое применяя,
   
Третьей дхианы доходишь,
   
Новое примешь рожденье
   
В небе Субхакристны ты.
   
Этот восторг оставляя,
   
Прямо в четвертый восходишь,
   
Скорби и радости бросив,
   
К вольности духом идешь.
   
Здесь ты в четвертой дхиане,
   
В небе ты Врихата-фаля
   
Это — обширное небо,
   
Это — вместительный плод.
   
Все восходя в отвлеченьи,
   
В мыслях держа внетелесность,
   
В мудрости шествуя дальше,
   
Бросишь четвертый восторг.
   
Твердо продолжив исканье,
   
Свергнув желание лика,
   
В теле почувствуешь всюду
   
Вольность и с ней пустоту.
   
То ощущенье окрепнет,
   
Усовершенствуясь точно,
   
И в пустоте развернется
   
Веденья полный простор.
   
Тишь изнутри получивши,
   
«Я» отпадает как помысл,
   
Жизнь в невещественном примешь,
   
Мнимость познав вещества.
   
Твердость зерна раздробивши,
   
Стебель восходит зеленый,
   
Птица умчится из клетки,
   
Мы — из телесных границ.
   
Выше, чем Браман, взнесенный,
   
Признаки тела отбросив,
   
Все ж ты еще существуешь,
   
Мудрый, свободный, вполне.
   
Ты вопрошаешь о средствах,
   
Как ускользнуть в эту вольность?
   
Раньше я молвил: «Узнает,
   
Если кто в вере глубок».
   
Джаигисавья, и Вридха,
   
Джанака, мудрые Риши,
   
Правды ища той дорогой,
   
Освобожденье нашли».
   
Это услышав, царевич
   
В духе те мысли проверил
   
И, досягнув до влияния
   
Жизней, что были пред тем,—
   
Снова продолжил беседу,
   
Так вопрошая и молвя:
   
«Цепь этих помыслов мудрых
   
Мыслью своей я вобрал.