1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
– Женился. – Он садится за стол. – Я же ее люблю.
   
– Но ты же трахаешься с другими? – шепотом говорю я.
   
– Скорее для понтов, – отмахивается Ваня, – чтобы форму не терять.
   
– Ты Катю любишь. – Я катаю по столу мякиш хлеба. – Может, и я кого-то полюблю?
   
– Ты, Дрончик, полюбишь только свою копию. Тебе нужна женщина, которая будет равнозначна тебе по всем пунктам. Социальным, интеллектуальным. Но которая будет сильнее тебя. В общем, думаю, тебе нужен парень! – Ваня смеется и чокается со мной.
   
– Где бы такую найти? Даже не так, – я делаю глоток, – я и хочу, и боюсь такую встретить.
   
– Почему?
   
– Знаешь, я тут поймал себя на мысли: слишком много пар кед, слишком много электронной музыки. Я стал представлять себя в сорок пять...
   
– И?
   
– ...И тут два варианта. Либо женатый отец семейства, располневший добряк еврейской наружности. Либо стареющий плейбой с малолетними телками.
   
– Выбор, конечно, в пользу последнего?
   
– Вроде бы так, но есть один нюанс. – Я оглядываюсь и перехожу на шепот. – Есть такая категория стареющих мудаков на молодежных дискотеках. Очень бы не хотелось в ней оказаться.
   
– А что ты делаешь, чтобы в ней не оказаться?
   
– Делаю вид, что ищу настоящую любовь. Пользуюсь кремами против старения кожи. Купил абонемент в спортзал. Нужное подчеркни!
   
– Дрончик, мы все тебя любим именно за это. – Ваня опять наполняет бокалы. – Не переживай. Ты безумно хорош в этих своих страданиях и метаниях. Время свое возьмет. Или Наташа...
   
– Мне следует отнести этот комментарий к оптимистичным?
   
– Как тебе больше хочется. Зависит от твоего нынешнего состояния.
   
– Ты понимаешь, Ваня, я потонул в омуте фальшивой, безответственной, а главное, бесцельной хуйни.
   
– Что ты называешь безответственностью и фальшью?
   
– Например, завтра я собираюсь пойти на дебаты молодых политиков в Думе, куда меня направил канал с надеждой вытащить на свет божий нового Жириновского и пригласить его на мое шоу. Но на самом деле я иду туда, чтобы склеить одну секретаршу. И я знаю, что она мне наверняка не даст (были попытки), но все равно иду.
   
– Нахуя?
   
– Ну, меня же, блядь, в Думу пригласили, а?
   
– И кому ты потом об этом расскажешь?
   
– Соскам без прописки, щенкам с соседних каналов, малознакомому, типа, олигарью. В общем, всем, кому неинтересно, но кто обязательно сделает многозначительно-понимающее лицо.
   
– Ну и что? Я сам завтра иду на день рождения к такому ублюдку, что даже описывать нет желания. Знаешь, из тех, что слывут коллекционерами современного искусства, но при случае с удовольствием готовы попиздить про сериал «Бригада». Но что делать? Приходится. Он же собирается спонсировать наш говносериал.
   
– А ему-то это зачем?
   
– У него любовница из культурненьких. Он ей завтра скажет: я, дорогая, меценат.
   
– Ты понимаешь вообще, что мы здесь обсуждаем? Взять хотя бы этот гребаный сериал. Ты пробил для Антона проект, чтобы мы все вместе могли заработать. Каналу это не нужно – он гонит тебя стричь бабки со спонсоров. Спонсор их дает, но только для того, чтобы, помимо половых, у них с любовницей еще и культурные связи были. А эта милая девушка завтра пойдет и отсосет – даже не тебе и не мне (хотя могла бы!), а Антону! Потому что он не просто интеллигентный человек, а режиссер! Выходит, что вся наша байда строится не вокруг продукта, а вокруг одного паршивого минета!
   
– Почти так, только отсосет она не Антону, а осветителю, потому что, кроме всех вышеперечисленных талантов, он моложе и более погружен в процесс, а значит, может выдать себя за сценариста – то есть человека, который создает нематериальные ценности шевелением мозговых клеток.
   
– Тем более!
   
– Но и это еще не все. Дело в том, что канал под этот сериал умудрился что-то из госбюджета выбить. Лобов такой документ «наверх» накатал, что по нему получается – мы вторую «Молодую гвардию» снимаем, и проект этот, в рамках молодежных программ, означен в будущем году первым. Так что отсос, в метафизическом смысле, получается совсем уж с проглотом.
   
– И как после этого называть то, что мы делаем? «42 метра, или Глубокая глотка-2»?
   
– Почему? «Первый Духовный Акафист 2010 года». Сокращенно, ПЕРДАК.
   
– Я так и знал, что дело закончится гомосексуализмом! – Я достаю косяк и начинаю раскуривать. – Пердаки...
   
– Э! Хорош на кухне курить! – Ваня бьет меня по руке. – Здесь же Катя! И дети!
   
– Да ладно, я сам инфантильный.
   
– Добрый вечер, товарищи телевизионщики! – На кухню заходит Катя. – Ванечка, пойди, пожалуйста, к детям, они без тебя не ложатся! Соскучились.
   
– А сама не уложишь? – канючит Ваня.
   
– Нет, милый, – обворожительно улыбается она. – Я пока с Андрюшей поговорю, давно не виделись.
   
– Ты чего, Дрончик, такой расстроенный? – говорит она, когда Ваня уходит.
   
– Проблемы в личной жизни, проблемы социального характера... В общем, как-то сложно все.
   
– Анашу курили! – Катя скорее утверждает, чем задает вопрос.
   
– Ну, не совсем чтобы курили... – Я отвожу глаза.
   
«Я поищу твой паспорт, – приходит эсэмэс от Наташи. – Если найду – возьму с собой на работу, заедешь».
   
«Мне он сегодня вечером нужен, у меня поезд», – лихорадочно отбиваю в ответ.
   
– Тут дети, как не стыдно! – Катя складывает в машину посуду.
   
«Меня не будет дома до десяти».
   
«У меня поезд в полночь, можно я к десяти подскачу?»
   
– Стыдно... потому и не курили...
   
«Я напишу, как приеду».
   
И потом, через несколько минут:
   
«Подскочи».
   
– Что у тебя опять случилось, Дрончик?
   
– Да не бери в голову, всякие траблы!
   
– Расскажешь, – говорит она, открывая балконную дверь.
   
– М-м-м, – я качаюсь между обнадеживающим эсэмэс и возможностью поплакаться в жилетку. – А ты хочешь, чтобы я рассказал?
   
– Косяк давай! – Катя протягивает руку.
   
– Зачем? – Я испуганно хватаюсь за карман джинсов.
   
– Доставай, доставай, пока Ваня детей укладывает!
   
– Э? – Я вопросительно поднимаю на нее глаза и вытаскиваю «беломорину».
   
– Только встань рядом, – она делает первую затяжку, – чтобы я мужа видела.
   
– Никогда бы не подумал, что ты куришь.
   
– Жена Цезаря вне подозрений! – Ее глаза вспыхивают желтым отблеском. – Теперь рассказывай...
   
   
Без пятнадцати десять я курю у ее подъезда. На плече, в спортивной сумке, две бутылки шампанского. В голове сумбур неопределенности. Чувствую себя полным идиотом и не совсем понимаю, для чего это делаю. Вчера мы высказали друг другу все достаточно конкретно. «Мальчик контекста»... Но ничего не могу поделать с этой навязчивой идеей: я хочу ее видеть. А стрелки на часах уже двинулись к двадцати минутам одиннадцатого. Неужели кинула?
   
Наконец, когда сигареты теряют вкус, а из окрестных подворотен звучат крики подвыпившей шпаны, у подъезда паркуется ее «Хонда». Она выходит из машины, открывает багажник, достает оттуда пакеты с продуктами, потом возвращается, забирает сумку и закрывает машину. Подлетаю сбоку, берусь за ручки пластиковых пакетов.
   
– Привет! Вот ты телевидение ругаешь, а в криминальной сводке каждый вечер говорят девушкам о том, что оставлять в открытой машине вещи небезопасно!
   
– Ты Капитан Очевидность? – Она поворачивает голову в мою сторону. – Прилетел из космоса спасать от гастарбайтеров беспечных одиноких девушек?
   
– Я помогу! – тяну пакеты на себя.
   
– Помоги. – Она пожимает плечами и передает мне пакеты.
   
Молча входим в подъезд, она тычет в кнопку лифта, ее спина чуть напряжена.
   
– Знаешь, я наврал про паспорт, – говорю я спине.
   
– Знаю, – отвечает спина.
   
Открывается лифт, мы входим.
   
– Откуда? – удивляюсь я, глядя в ее теплые карие глаза.
   
– Ты же не провинциальный плиточник, чтобы с паспортом ходить!
   
– В общем, да, – говорю я после некоторой паузы. – Я дешевый мудак.
   
– Мы с утра что-то не до конца выяснили?
   
Я мотаю головой. Отворачиваюсь. Заходим в квартиру, я ставлю пакеты на пол и вопросительно смотрю на нее.
   
– Спасибо. – Она натянуто улыбается, но дверь не закрывает.
   
Кажется, эта минута молчания никогда не закончится. Сейчас она скажет свое не терпящее возражений «пока», и все. Я зачем-то засовываю руки в карманы и делаю вид, будто погружен в изучение носков собственных ботинок.
   
– Ты определяешься, «туда» тебе, – она кивает на подъезд, – или «сюда»?
   
– То есть шансы, что я оставил у тебя паспорт, еще остались? – хмыкаю я.
   
– Я думала, что ты за это время еще какую-нибудь причину придумал, – она снимает туфли и идет в ванную.
   
– Знаешь, – говорю я, развязывая шнурки, – мы уже пару раз встречались «на кофе» и заканчивали вином. Поэтому я по традиции попросил бы у тебя чашку кофе, но на всякий случай скажу, что у меня с собой две бутылки шампанского. Так просто, вдруг тебе такая информация понадобится.
   
– Вау! – отзывается она. – Отнеси сумки на кухню, а?
   
Я, кажется, подлетаю на пару сантиметров над полом, пока перемещаюсь на кухню. Аккуратно ставлю пакеты перед холодильником, иду в ванную. Подхожу к ней сзади, слегка касаюсь губами ее шеи:
   
– Прости меня.
   
– Справедливости ради стоит отметить, что ты порядочная свинья! – Она продолжает делать вид, будто придирчиво оглядывает себя в зеркало.
   
– Так оно и есть, но...
   
– Что «но»? – Она замирает, смотрит на меня в зеркало.
   
Это дается мне неимоверным трудом, но все-таки я произношу вслух:
   
– Я соскучился по тебе.
   
Она оборачивается, потом слегка опускает голову и отвечает:
   
– Я тоже.
   
И вот мы уже сидим в гостиной, я растекся по дивану, с бокалом шампанского в одной руке и сигаретой в другой, она с ногами забралась в кресло и уплетает малину из пластиковой коробки, рассказывая мне, что сегодня было во время записи очередного рекламного ролика:
   
– Этот твой индюк, все время забываю его фамилию...
   
– Хижняк, – услужливо подсказываю я.
   
– Точно. Манерно расхаживал по лестнице перед старшеклассницами и так любовался своим отражением в немытых школьных окнах, что наступил в ведро с краской.
   
– Потом упал в него головой, я надеюсь.
   
– Нет, всего лишь матерился как сапожник, куда только манерность делась, ума не приложу! Как ты с ними работаешь? Там у вас все такие?
   
– Практически, – улыбаюсь я.
   
И в комнате висит плотное марево сигаретного дыма, и где-то вдалеке играет Coldplay, но что конкретно, разобрать сложно. А я нахожусь в состоянии такой приятной истомы, что, кажется, сейчас утону в этом дыму или в ее глазах. Впрочем, какая разница, лишь бы утонуть. Разговор касается студенческих лет, и каждый из нас старается рассказать свою историю. Я вспоминаю что-то про детство в Штатах, она про поездки туда с родителями в командировки. Мы оказываемся космополитами до мозга костей и патриотами до судорог. Мы могли пересечься когда-то в Нью-Йорке, возможно, она с родителями даже пила кофе в том же «Старбаксе», что и я. Может, мы тогда попали в смену к одной и той же толстой кассирше?
   
Мы обсуждаем такие приятные мелочи, что становится непонятно, откуда взялась вчерашняя взаимная агрессия? Проверяли себя на прочность? Бросали друг другу в лицо претензии, которые не успели или не смогли высказать миру? Может, говоря о другом, каждый из нас рассказывал о себе? Мне кажется, что мы невероятно похожи. Или просто смотримся в одно зеркало? Или закончилась бутылка шампанского? Но эту мысль мне не удается развить, потому что как раз в тот момент, когда я начинаю рассказывать ей про «Одиозный» журнал, мы находим кучу общих знакомых, которые работали журналистами/тусовали/пьянствовали в одном и том же офисе со мной. Я ссылаюсь на то, что в то время редко появлялся в офисе, работал, в основном, «по политике» и сворачиваю тему в сторону ютьюб, на котором видел гениальную рекламу какогото голландского журнала.
   
На столе возникает Mac, она перемещается на диван, и вот мы уже прижались друг к другу, я перманентно набрасываю ей на плечи плед, который продолжает съезжать, а на экране, один за другим, клипы, с которыми у каждого из нас связаны свои воспоминания.
   
– Я под эту песню увольнялась из рекламной компании. – Она ставит «Медведицу» Мумий Тролля.
   
– А я тогда был диким фанатом Pulp. – Я ставлю ей «Disco 2000».
   
– У Джарвиса есть нереальный дуэт с одной негритянкой. – Она быстро набирает в поисковике.
   
– В ту же тему. Помнишь дуэт Placebo и Боуи? Тут ролик есть с концерта в Монтрё. Анриал!
   
Depeche Mode, Radiohead, Moloko вперемежку с Benassi, Блестящие, Чичерина, Robert Miles, Маша и Медведи.
   
– «Рейкьявик» – нереальное видео!
   
– Тут басист косит под Слэша. – Я ставлю «November Rain Guns’n Roses».
   
В тему дождя немедленно возникает A-Ha, потом идет электроника – Groove Armada, Deep Dish, Tiesto. Под эту песню открывали «Цеппелин», и под эту же, помоему, закрывали, эти приезжали на «Форты», те рвали в клочья Би-2. Постепенно переходим к русскому рэпу нашего времени – Кровосток, Каста, Кач, ЦАО.
   
– А вот это уже просто откровенно питерское, – надувает губы она.
   
– Питерское? Я сейчас тебе покажу по-настоящему питерское. Врубаю «Сегодня ночью». Помнишь этого парня?
   
   
    
     
Помнишь этого парня?
     
Когда мечты разбились
     
О кремы для загара.
     
И девушки под утро
     
Теряли свои чары,
     
Когда вернуться поздно,
     
Когда все слезы в брызги.
     
Где кино-порно звезды?
     
Где нарко-шоу бизнес?
     
Я возглавляю топы всех разочарований,
     
Я видел в перископы, как тонет ваш «Титаник».
    
   
   
Чувствую, как бегут мурашки, но вижу их уже на ее предплечье. Что же это за морок такой? Я прикрывался страшной занятостью полдня, она – целый день. Мы не слышали друг друга пятнадцать часов, и, казалось, ее больше нет в моей голове. Но вот мы сидим дома уже четвертый час и не можем отлипнуть друг от друга. Обычно за это время у меня происходит два соития, потом еще полчаса на светские поцелуи (пока ждешь такси) и стандартный бокал спиртного в финале (чтобы оставить на губах хоть какое-то послевкусие). Или спринтерское закидывание алкоголем, быстрый секс и немедленное выпадение в сон с последующей утренней неловкостью. (Почему она все еще здесь? Ах, это ее квартира? А я и не заметил.) Но выпито уже две бутылки шампанского, а мы не пьяны. За все эти часы ты лишь дважды коснулся ее руки, а она обняла тебя за бицепс, расхохотавшись над тем, как ты изображал директора ее школы. И больше никаких физических контактов. Только «Вконтакте.ру», из которого ты ставишь трек за треком. Кошмар в том, что ты не чувствуешь себя обделенным. Нет пресыщенно-жлобского «чего-то не хватает». И кажется, в этом совместном слушанье музыки и есть секс.
   
– А чем ты занимался после «Одиозного» журнала? До этого своего ящика? – Ее широко раскрытые глаза искрят любопытством.
   
– Я? – У меня отсутствует файл с этим периодом. Я стер его, заблокировал, поставил пароль. – Честно? – после долгой паузы. – Хуйней страдал, – говорю я и отворачиваюсь.
   
Какое-то время мы сидим молча, затем она встает и разливает остатки шампанского по бокалам.
   
– Слушай, ты так порвал этого придурка из мэрии на прошлой неделе!
   
– Ты смотрела? – говорю я чуть более восторженно, чем следовало.
   
– Знаешь, мне понравилось.
   
– А говоришь, ни разу не видела, вруха! – Я укоризненно грожу ей пальцем. – Сейчас я тебе покажу, как у них чиновников рвут.
   
Включаю ей шоу «Colbert Report», мы дружно хохочем над сценой, где Кольбер, беседуя с женщиной, отстаивающей права матерей сцеживать молоко на рабочем месте, достает молокоотсосник, приставляет его к своей груди и включает.
   
– Представляешь, если бы я вот так вот с какой-нибудь заместительницей префекта? В ту же секунду закроют!
   
– Андрей, – она проводит рукой по моим волосам. – Мне кажется... я вижу тебя в другой программе. Это должно быть серьезное шоу. Правда.
   
– Не надо таких авансов! – Я допиваю шампанское. – Я их не заслужил.
   
– Нарываешься на комплимент?
   
– Нет, – становится грустно, – какие уж тут комплименты.
   
– Знаешь, – она продолжает гладить меня по волосам, по щеке, – ты какой-то колючий, будто тебя не долюбили в детстве... или по жизни... – и в ту же секунду отдергивает руку, будто испугавшись собственных слов.
   
– Я не знаю... то есть... никогда не думал об этом. Может, ты и права, – притягиваю ее к себе. «Интересно, кто и как сильно любил тебя в этой жизни, Наташенька», – думаю я, пока наши запахи не смешиваются, унося обоих в мятную муть с привкусом алкоголя на губах.
   
   
За окном начинает светать, Наташа спит у меня на плече, а я лежу и смотрю в потолок. Совершенно не могу уснуть. Но это не та бессонница, которая изматывает и выводит из себя. Голова поразительно чистая и пустая, как картонный глобус. И я гоняю по его поверхности мысли. Туда-сюда, туда-сюда. Вроде бы все началось с воспоминания моего с Ваней разговора о женитьбе. С чего вдруг я об этом заговорил? Кажется, я начал рассказывать ему про Наташку. Или он меня про нее спросил, а я ответил что-то вроде «случайное увлечение».
   
Точно. «Случайное увлечение», «одна из», «так уже было», «я не вижу оптимистического финала у этой истории». Ты прячешься за редутами ничего не значащих фраз, отгораживаешься частоколом эсэмэс, придумываешь поводы, чтобы не продолжать то, что еще толком не началось, сохраняешь полное радио-молчание, и к вечеру сходишь с ума оттого, что она тебе не написала. Я осторожно поворачиваю голову и смотрю на Наташу, на ее волосы, разбросанные по моему плечу.
   
Что-то идет не так, чувак, и ты это чувствуешь. Что-то выбилось из схемы, не пошло на поводу у твоих постоянных капризов. Ответ есть. Ты просто боишься произнести его вслух. Ты даже боишься думать о нем дольше одной секунды. Он лежит на поверхности, но ты всего лишь скользишь по ней. Как в той песне. Так легче. Так тяжелей. Но пока пусть так и будет. В борьбе с самим собой главное не победа, а участие...
  
  
   
    
Не отпускать
   
   
Проснулся около одиннадцати оттого, что вверху визжала дрель, а еще – оттого, что, повернувшись набок, не нашел ее рядом. Приоткрыл левый глаз, убедился, что никого нет. Приподнялся на локтях, прислушался к квартире, на всякий случай позвал: «Наташ!» – но не слишком громко. Не то чтобы меня пугало одиночество в чужой квартире, но честно говоря, я чувствую себя в таких случаях неуютно. Встал, вышел из спальни, услышал шум душа, пошлепал к ванной, открыв дверь, крикнул в мокрый пар: «Доброе утро!» – и услышал в ответ что-то про полотенце, и еще, кажется, «привет!».
   
Прошел на кухню, налил себе стакан сока. В голове вертелось, что надо бы домой, переодеться для корпоратива, а днем еще это гребаное интервью и вроде бы я Антону обещал заехать, обсудить детали предстоящей презентации. Или мы собирались вместе пообедать? Или... Но за всеми этими деталями маячило что-то другое. Я вдруг ощутил себя в совершенно незнакомом состоянии. Начало двенадцатого, а я до сих пор не включил телефон, не оделся и не убежал к себе. Меня совершенно не парит обстановка чужой квартиры, я не ищу, куда деть руки под столом, не отвожу глаза и даже не придумываю, что ей сказать, когда она выйдет из ванной. На душе абсолютная умиротворенность. Бррр. Я повертел головой и собрался уже объяснить себе, что это состояние значит и чем оно мне грозит, как услышал:
   
– Андрюш, полотенца в шкафу, в спальне. Во втором ящике снизу, – и потом опять шум воды.
   
Она стоит под душем, взбивая волосы резкими движениями, и я смотрю, как струи воды сбегают с ее лба. Текут по губам, подбородку, обволакивают шею, чтобы опять слиться в единый поток на животе и бедрах. Зеркало медленно запотевает, и я чувствую, что то же самое происходит с моими глазами. Я хлопаю ресницами, пытаясь восстановить четкость картинки, но это не помогает: картинка продолжает распадаться в этом теплом мареве, и Наташа, кажется, не замечает моего присутствия. А я уже и сам не помню, зачем пришел в ванную, и только обжегшая мои пальцы сигарета напоминает о том, что меня попросили принести полотенце.
   
Я подаю ей руку и набрасываю на плечи полотенце, аккуратно вытираю, как вытирают ребенка, которого у меня никогда не было. В следующий момент я ловлю ее губы, она упирается спиной в стенку ванной. Я успеваю опустить глаза и заметить лежащее на полу полотенце и мокрые следы ее ног на темном кафеле.
   
«Пошло оно к черту, это интервью!» – успеваю я подумать, и окружающая действительность стремительно теряет очертания...
   
Перед тем как выйти на улицу Наташа заставляет меня надеть шарф. Я отнекиваюсь, говорю, что еще не так развит стилистически, чтобы носить женские шарфы. Она говорит про мой кашель. Она замечает, что я похож на школьника младших классов, который хочет показать свою взрослость и идет зимой в школу без куртки. Я после деланного сопротивления сдаюсь и даю повязать шарф у себя на шее. Мне на самом деле необыкновенно приятно.
   
В лифте она проводит рукой по воротнику моей куртки, смотрит на меня, наклонив голову набок:
   
– Мне кажется, о тебе никто никогда не заботился. Кроме мамы, наверное. Ты не даешься, потому что тебе неприятно, или...
   
– ...или за все это время я так и не смог найти, кому бы отдаться в хорошие руки? Или это оттого, что нам обоим нравится песня «Sweet child of mine»?
   
– Почему именно эта?
   
– А она тебе не нравится?
   
– Нравится.
   
– Вот я и говорю, мы – одно сплошное совпадение.
   
– Ты мальчишка! – Она гладит меня рукой по щеке.
   
Я часто-часто киваю и опускаю глаза.
   
Мы гуляем по переулкам вокруг Чистых прудов, фотографируя друг на друга камерами мобильников, строим смешные рожи и принимаем вычурные позы, заставляя прохожих оборачиваться. Сегодня необыкновенно солнечный день, воздух в переулках можно назвать свежим, и даже рыжие, с красными подпалинами, кленовые листья, падают как-то чересчур киношно.
   
Мимо проезжает грузовик, поднимая пыльную волну, которая нас накрывает. Я чертыхаюсь, трясу головой и протираю глаза, забитые этой гадостью.
   
– Подожди! – Наташа вынимает у меня из волос какие-то щепки. – Открой левый глаз.
   
Я напряженно сощуриваюсь.
   
– У тебя там соринка. – Она аккуратно протирает пальцем в углу моего глаза. Глаза слезятся, потом изображение опять фокусируется.
   
– Спасибо! – Я целую ее в губы и беру за руку. На мостовой мы пропускаем трамвай и плетущееся за ним стадо джипов, выходим на дорожку вокруг пруда. Я показываю пальцем на ближайшую лавочку, но она морщит нос и вертит головой.
   
Навстречу нам идет пожилая прилично одетая пара. Мужчина в светлом плаще опирается на палку, но в то же время старается галантно поддерживать под руку свою спутницу. Они степенно проходят, и я ловлю обрывки их разговора про внучку и какую-то проблему со справкой, которую та должна была принести в школу.
   
И это зрелище кажется со стороны столь торжественным, что мы оба оборачиваемся им вслед.
   
– Интересно, какими мы будем в их годы? – произносит Наташа и вцепляется в мое запястье.
   
– Нам бы сначала дожить до их лет.
   
– Каждый раз, когда вижу такие пары, я пытаюсь понять, каким талантом нужно обладать, чтобы всю жизнь прожить вот так... вместе.
   
– Ты думаешь, они до сих пор любят друг друга? Или это просто привычка?
   
– Привычка? Невозможно ходить вот так, не любя. А твои родители живут вместе?
   
– Нет, – мотаю я головой. – А твои?
   
– Расстались. Ну то есть расстались они, я думаю, давно. Но развелись, дождавшись, пока ребенок окончит институт.
   
– Ты думаешь, это было правильно? – кажется, я и сам знаю ответ.
   
– В смысле? Что развелись? – Она все не отпускает мое запястье.
   
– Что дождались, пока. Думаешь, это кого-то от чегото уберегло?
   
– Не думаю. – Я чувствую, как она ищет мои пальцы. – Меня-то точно нет. И потом, мне было все равно. Я стала взрослой.
   
– Типа, с мальчиками начала, – я тщательно подбираю слова, – встречаться?
   
– В том числе. А ты знаешь, почему развелись твои родители? У кого-то был другой человек?
   
– Не знаю, – вру я. – Разные несовместимости... там... Как-то сложно все, в общем.
   
Мне показалось, она ждет такого же вопроса с моей стороны, но я молчу. Я не хочу слушать ее историю. Я не думаю, что она чем-то отличается от моей. И так ясно, что мы слишком рано стали взрослыми. То есть думали, что стали.
   
– А ты хотел бы состариться вот так, как эта пара?
   
Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами маленького загнанного зверька. С надеждой на то, что... Но к горлу подкатывает комок, потому что я точно знаю ее следующий вопрос: «С кем?» – и у меня нет на него ответа. И надо бы сострить или ответить что-то неопределенное, но мне вдруг становится холодно. Я съеживаюсь и закрываюсь, потому что не люблю таких вопросов, предпочитаю не смотреть в свое будущее так далеко, предпочитаю думать о том, что буду молодым лет до семидесяти, предпочитаю... аккуратно расцепить наши пальцы и сунуть руку в карман.
   
– Я вообще не хочу стариться. Это некрасиво, – говорю я.
   
– Не всегда, – отвечает она.
   
– Пойдем в «Шатер», перекусим что-нибудь легкое? – улыбаюсь я.
   
– Ага, – кивает она и делает шаг вперед.
   
Мы идем мимо обнимающихся студентов, бренчащих на гитаре панков, мамаш с колясками, пьющих пиво оболтусов, изображающих творческий андеграунд. Кажется, пропадает солнце, а вместе с ним и ощущение киношности происходящего. И мне становится неловко за тот свой ответ. Я обнимаю ее за плечи, но не чувствую тепла. Будто паутинка, связывавшая нас пять минут назад, оборвалась. Точнее, я сам ее оборвал. Мы болтаем о всяких глупостях, обсуждаем планы на воскресенье, и, кажется, в разговоре мелькает слово «кино» или даже «театр». Но все эти диалоги как бы за кадром, а нас-то в кадре и нет. Перед тем как мы переступаем порог «Шатра», я оборачиваюсь и снова вижу ту пожилую пару возле пруда, идущую своим прогулочным маршрутом.
   
Я отодвигаю ей кресло, помогаю снять куртку и задерживаю руки на плечах. Мы застываем в этой позе, и, кажется, шаткий баланс отношений восстановлен, но Наташа оборачивается, говорит «спасибо», улыбается и садится за стол. А все вокруг немедленно наполняется шумом чужих разговоров, мельканием официантов, звуками проезжающих по улице машин, одним словом, обретает свои цвета. Цвета обыденности. И на мониторах в зале Suede поют:
   
   
    
     
O maybe maybe it’s in clothes we wear?
     
The tasteless bracelets and the dye in our hear?
     
Maybe it’s our kookiness?
    
   
   
   
Нам приносят сашими и роллы и еще какие-то легкие закуски, а я смотрю на пруд, по поверхности которого разбегаются круги от ветра, и думаю о том, что мы вроде бы говорим друг другу обычные вещи, не замечая, как они ранят.
   
– Я бы уехала на неделю куда-нибудь в Северную Европу, – говорит Наташа.
   
– Голландия? – отвечаю, не глядя на нее.
   
– Может быть. Или в Бельгию. Ты был в Брюгге?
   
– Да. А ты?
   
– Я тоже. Там невероятно красиво осенью.
   
– Все зависит от того, с кем ты. – Я разламываю палочки. – А ты с кем туда ездила?
   
– С подругой, – отвечает она после некоторой паузы.
   
– А я – один.
   
– Один? – Она берет вилку. – Странно. Это слишком романтичный город, чтобы быть там одному.
   
– Я был с камерой. Я тогда в Голландии работал, на местном ТВ. – Я подливаю ей соевого соуса, стараясь заглянуть в глаза.
   
– Ты жил в Голландии? Долго?
   
– Не очень. – Соус немного переливается через край. – Так вышло.
   
– Не хочешь рассказывать? – Она заинтересованно смотрит на меня.
   
– Да нечего особенно рассказывать. Меня туда отец отправил, чтобы я в России «не снаркоманился», – пожимаю я плечами.
   
– В Голландию?! – Она смеется.
   
– Ну, типа того. У него там друзья, которые должны были меня контролировать. Устроить на телевидение. Устроили.
   
– А у тебя там была девушка? – Она слегка проворачивает вилку, держа ее за самый кончик.
   
– Ну... так. – Я смотрю на свое переломленное отражение в лунке вилки. – Ничего серьезного.
   
– Понятно! – Она отправляет в рот сашими.
   
– Ничего тебе не понятно. Не ревнуй меня к прошлому... пожалуйста.
   
– Я?! – Она роняет вилку на стол. – Да ты, Андрюша, с ума сошел! С чего мне тебя ревновать к прошлому? – Наташа закатывает глаза.
   
– Не злись, – я размешиваю в соусе васаби, – мне, например, совершенно не интересны твои бывшие мужчины. Потому что... я тебя к ним ревную.
   
– Глупый! – Она берет моими палочками кусок курицы и подносит к моим губам.
   
– Вкусно, – киваю я, беру палочки и делаю то же самое.
   
Некоторое время мы сидим молча и смотрим друг на друга. Тепло постепенно возвращается. Я глажу ее по руке, потом по предплечью, потом резко приподнимаюсь и целую в губы, задевая рукавом соусницу, и та опрокидывается. Наташа вытаскивает все салфетки из металлической салфетницы и оттирает рукав моей куртки, приговаривая что-то насчет моей реакции, и куртки, которая, «кажется, погибла». А я-то точно знаю, что погибну сам. Когда-нибудь, в одном из московских ресторанов, в которых так весело и так холодно от чужих глаз, от рук, прикосновение которых ты не любишь, и слов, которые для тебя давно уже ничего не значат. А куртку спасет химчистка.
   
За соседним столиком отец кормит ребенка, девочку лет семи, которая постоянно что-то лопочет, отвлекается на официантов, пытается деловито читать меню, в то время как папаша скармливает ей очередную порцию спагетти. Я смотрю на этого ребенка, который не осознает своего счастья, хотя она и не должна его осознавать. Счастье в таком возрасте должно просто быть. Как солнце по утрам, как шнурки, которые не хотят завязываться, как грибы осенью, как мандарины под Новый год. Я смотрю на них и стараюсь вспомнить похожую сцену из своего детства, но у меня не получается. Сую руку в карман и достаю темные очки, непонятно зачем. Наташа отрывается от моего рукава, прослеживает направление моего взгляда, смотрит на меня:
   
– Что ты там увидел?
   
– Мне кажется... что я... очень люблю детей, – говорю я, гладя ее по щеке. Вместо того, чтобы просто сказать: «Я люблю тебя».
   
– Я тоже люблю детей, – ее взгляд теплеет.
   
Я прикуриваю, она берет меня за руку, разворачивает мою кисть и затягивается. Выпускает дым из ноздрей и делает страшные глаза, пытаясь то ли прогнать нахлынувшую на меня тоску, то ли вернуть себя в то состояние безмятежной радости, что было с утра. Я улыбаюсь и стараюсь не смотреть на девочку с отцом.
   
Между нами тарелки с практически нетронутой едой. Я накрываю ее руку своей, потом слегка обхватываю пальцами. Мне хочется сказать:
   
«Не отпускай меня. Пожалуйста. Ты даже не представляешь, как давно со мной это состояние тоскливой безучастности ко всему. Я не хочу, чтобы ты спрашивала об этом, просто поверь, так оно и есть. Я устал. Я боюсь себе признаться, что только и делаю, что убегаю, ото всех сразу. Так же, как ты. Каждый из нас когда-то надеется прибежать к самому себе. А вдруг эта точка у нас с тобой одна? Скажи, возможно ли это? Хотя бы соври, мне будет легче. Я буду знать, что где-то есть место, в котором меня кто-то ждет».
   
Наташа дважды опускает и поднимает ресницы, словно говоря «да». Сигарета в пепельнице истлела почти до фильтра, потеряла опору и скатилась на стол. Через пару секунд уголек прожжет скатерть. Поднимется легкий дымок, повиснет между мной и ее глазами, а потом рассеется.
   
Мы боимся собственных признаний. Мы боимся даже попытаться влюбиться, всюду ожидая подстав. Господи, кто же так нас обидел?
  
  
   
    
Корпоратив
   
   
    
Менты веселятся,
    
Менты веселятся, когда их боятся.
    
И ты веселишься,
    
И ты веселишься, когда не боишься.
    
    
    Narkotiki. Менты веселятся
   
   
   
При входе мне дали красный пионерский галстук, а когда я попытался спросить, на кой черт он мне нужен, мне всучили еще пилотку с логотипом канала и буквально втолкнули в зал. И вот я стою дурак дураком, мну в руках эти предметы неведомого мне культа и пытаюсь врубиться в тонкую режиссуру корпоратива, а ко мне подходит Семисветова с бокалом вина: – Приветик, а тут пошли разговоры, что ты не приедешь! – Она целует меня в щеку. – Правда? – растерянно отвечаю я, засовывая галстук с пилоткой в карман куртки.
   
– Андрюш, это придется надеть! – Она забирает у меня галстук. – Давай повяжу.
   
– Надеть? – и тут я вижу, что у нее поверх свитера повязан точно такой же. – Нафига?
   
– У нас сегодня тематическая вечеринка. Типа, мы все пионеры.
   
– Умнее ничего нельзя было придумать?
   
Она пожимает плечами и водружает мне на голову пилотку. Я поворачиваю голову и вижу себя в отражении зеркал, которыми отделана верхняя часть бара: чувак в кожаной куртке Gucci, темно-синих джинсах и кедах, в съехавшей на бок пилотке и повязанном поверх белой футболки галстуке с абсолютно потерянным лицом.
   
– Добрый вечер, товарищи! – раздается со сцены зычный голос Лобова. – Церемонию пионерского «Костра», посвященного трехлетию канала М4М, объявляю открытой.
   
Он подносит к губам алюминиевый горн и выдувает несколько хриплых звуков.
   
– «Костер»? Сегодня жечь кого-то будут? – Я тщетно пытаюсь вычислить посреди всего этого кошмара Ваню, Антона или хотя бы свою ассистентку. Но, видимо, они стоят совсем близко у сцены. Отчаянно хочется нажраться.
   
– В Советском Союзе в пионеры принимали в третьем классе. Нам сегодня исполнилось три года, а значит, – Лобов откашливается, – мы доросли до того возраста, когда каждый из нас может с гордостью носить красный галстук.
   
Массовка начинает подсвистывать и улюлюкать. Видимо, здесь достаточно кретинов, которых подобная идея впирает. Вижу затылок Антона, пытаюсь сделать шаг вперед, но Даша незаметно подхватывает меня под руку, так что мне приходится тащить и ее.
   
– Чувак, – хлопаю я его по спине, – чувак, что все это значит?
   
– А! – Антон обнимает меня. – Здорово, братик! Это значит, бабла на канале нормально, не знаем, как спалить.
   
– Тихо, вы! – шипит Семисветова.
   
– Цензура? – Антон недобро сверкает глазами, что наводит меня на мысль о наличии в его крови не вполне легальных веществ.
   
– А мне можно такие же зрачки, пожалуйста? – Я подношу два разведенных пальца к его глазам, потом к своим.
   
– Ща, в пионеры всех примут и пойдем... примем. – Он глупо хихикает.
   
Семисветова недовольно фыркает у меня за спиной.
   
– И ты, Брут? – Антон указывает на нее пальцем.
   
– Я подумаю. – Она улыбается одной из своих развязных ухмылок, и я ловлю себя на мысли, что Дашино блядство – это не зов плоти, а нечто профессиональное. Как у актрис, которые даже без макияжа, с простудой или с похмелья, при наличии камеры моментально преображаются и начинают на нее играть. Для Даши камерой служат мужские глаза.
   
На сцену тем временем поочередно поднимаются сотрудники канала, наиболее полно проявившие себя на поприще оральных услуг руководству, за ними люди, спалившие на нас кучу рекламного бабла, лицемерно именуемые нами партнерами, чьи руки Лобов жмет таким образом, что его задница, кажется, оказывается выше уровня головы. Всем вручаются какие-то херовые вымпелы, дипломы в виде подушечек алого бархата с надписью «Лучшему в ...» (разобрать невозможно), черные коробки с суперпризами (размером побольше для партнеров, поменьше – для рядовых холопов). После этого начинают поздравлять редакции (тут обходится без коробок), и их представители получают цветы и статуэтки в виде микрофонов. Каждый раз, когда кто-то поднимается на сцену, из динамиков звучат фанфары.
   
– Тоже мне, «Грэмми», блядь, устроили! – сплевывает Антон, а я настолько ошарашен таким маскарадом, что перманентно отпиваю из Дашиного бокала и делаю вид, что ко мне эта инфернальная хуйня никакого отношения не имеет. Развлекаю себя тем, что верчу головой в поисках новых сотрудниц или просто приятно одетых телочек (скорее для проформы, потому что, с одной стороны, рядом стоит Даша, а с другой – пять минут назад я твердо решил валить к Наташе, часа через три. Ну, то есть не совсем твердо, как пойдет. Но решил).
   
Разглядывая зал, упираюсь в левый фланг, на котором, прислонившись плечом к стене, стоит Хижняк, одетый в черный смокинг и кроссовки. Злорадно отмечаю, что под смокинг надета рубашка, тогда как настоящий фрик вырядился бы в майку. Незамедлительно сообщаю Антону, что Хижняк – лох. Антон разводит руками, давая понять, что это и так очевидно. Даже не глядит в сторону Хижняка. Рядом с Антоном корреспондентка из новостной редакции, в узкой юбке с разрезом и обтягивающем пуловере.
   
– А я ее сначала не приметил, – шепчу ему на ухо.
   
– Карманный вариант, – отвечает он.
   
Чествование героев вчерашних дней плавно подходит к концу. Отъезжает занавес, обнаруживающий хор бледнолицых детей, которые начинают жалобно тянуть «Прекрасное далеко».
   
– Они правда из детского дома? – спрашивает ктото рядом, заставляя меня подавиться вином так, что часть жидкости приходится сплюнуть себе под ноги.
   
В руках у собравшихся сверкают бокалы. Начинается броуновское движение. Люди разбиваются на группки, подтягиваются к фуршетным столам, берут тарелки и приборы. Замечаю свою бригаду, машу им рукой, но они, кажется, меня не видят.
   
– Перекусим? – предлагает Даша.
   
– Наверное, – неопределенно отвечаю я и даю увлечь себя к закускам.
   
По дороге нам попадается Лобов под руку с директрисой большого рекламного агентства.
   
– О, какие люди! – Он картинно раскланивается. – А это, Оксана, самые большие звезды канала. – Лобов уже сильно подшофе. – Такие большие, по секрету тебе скажу, что самому приходится к ним на прием записываться.
   
– Ой, Анатолий Борисович, вы заставляете меня краснеть! – жеманничает Даша.
   
– Оксана, – протягивает мне руку девица, и я перекладываю тарелку в левую руку, чтобы поприветствовать ее.
   
– А вы садитесь к нам! – показывает Лобов в левый угол зала, где сосредоточен десяток столов «персона вип-вип».
   
– Да мы же со своими редакциями! – неуверенно мычу я.
   
– Конечно, Анатолий Борисович, – Семисветова больно щиплет меня за бок, – сейчас возьмем что-нибудь куснуть и присоединимся!
   
– Ну, возьми... куснуть... – фыркаю я.
   
– У них за столом уже Хижняк сидит. – Семисветова стучит меня по голове. – Хочешь устроить ему бенефис?
   
– Да мне как-то все равно, – пожимаю плечами, понимая, что она, в целом, права.
   
За столом, помимо Лобова и Оксаны, два зама, начальник информационного вещания, Ваня, Хижняк и трое из тех, у кого Лобов отсасывал на сцене. Сажусь рядом с Ваней, рядом со мной падает Даша. Завязывается нелепый светский треп обо всем, что никому не интересно. Хижняк слегка флиртует с этой Оксаной, трио клиентов деловито растирают с Лобовым «за перспективы», а я шепотом спрашиваю у Вани, как бы свалить отсюда, и поглядываю на счастливого Антона, сидящего за три стола от нас в женском окружении. Даша снимает под столом туфли и начинает возить по моей ноге, а вокруг так тесно, что мне и не отодвинуться. На поляне три бутылки шампанского, бутылка Bacardi и какая-то водка. Я стараюсь быть учтивым одновременно со всеми сидящими (то есть просто улыбаться, не произнося ни слова). Ваня рассказывает про наш сериал, Хижняк – про трудности работы в эфире с чиновниками, Лобов рисует на салфетке график роста аудитории нашего канала, а клиенты снисходительно кивают и опрокидывают рюмку за рюмкой. Мешаю Red Bull с Bacardi, и, кажется, я единственный, кто не при делах. Про сериал лучше и не вспоминать, вся трудность работы с чиновниками заключается в том, чтобы их не надорвать до конца, а на салфетке я в таком состоянии могу нарисовать разве что неприличное слово. Меня на самом деле и нет, есть только мой телефон под столом в непрерывном эсэмэс-чате с Наташей. Даша уже бросила в мою сторону три косых взгляда, Лобов пытался вовлечь в дискуссию о молодежной аудитории, а у меня в голове пульсирует Мумий-Троллевское «уходим, уходим, уходим».
   
Незаметно начинаются свальные танцы. Коллектив канала сосредоточенно двигает нижними частями тела, стараясь попадать не в такт, а под снисходительно-одобряющие взгляды начальства. Играет ужасающая русская попса, и официанты не перестают наполнять наши бокалы. Я чувствую, что пьянею, и стараюсь отпускать ничего не значащие фразы, которые могут быть истолкованы как угодно. «Акцент на этом можно бы и усилить», «Прямой эфир обладает особой энергетикой» и «Вы не покупаете у нас рекламу – вы покупаете настроение людей». Кажется, они не находят живого отклика в сердцах присутствующих (Ваня дважды наступил мне на ногу, а Даша толкнула под локоть). Внезапно ко мне поворачивается Оксана и замечает, что я ей кажусь «вещью в себе», «как настоящая звезда», и Лобов красноречиво закашливается, давая понять, что с этой сучкой мне следует быть как можно более учтивым.
   
А мне вспомнился другой вечер и другие люди. Я стою на открытой террасе одиннадцатого этажа отеля «Маджестик» и смотрю на огни ночной Барселоны. В одной руке у меня бокал шампанского, а в другой – полуистлевшая сигарета. И чья-то подруга (не исключено, что моя) стоит сзади и тихо спрашивает:
   
– Ты собираешься стать звездой?
   
А пять минут назад официантка сообщила мне, что шампанского больше нет, потому что мы уничтожили все запасы. Но люди за другими столиками продолжали его пить, и меня душило чувство отчаянной несправедливости, ведь на самом деле шампанское было, просто нам перестали его подавать, памятуя историю с разгромленным сьютом. Я стоял и безмолвно сокрушался по этому поводу, а вопрос девушки повис где-то там, над нашими головами, в свете прожекторов, изредка выхватывавших чаек, летевших в ночном небе. И ей пришлось повторить его громче:
   
– Ты собираешься стать звездой?
   
– Нет, – помотал я головой, не поворачиваясь. – Я собираюсь стать арт-объектом.
   
Она хотела добавить что-то еще, но я уже переместился на диваны и завязал беседу с менеджером рекорд-лейбла, который устраивал эту поездку для ведущих музыкальных каналов. А потом громко играл Moby, и нам постоянно приносили какие-то счета, которые нам даже не приходило в голову смотреть. Их всегда оплачивал кто-то другой.
   
А утром, в самолете, я от нечего делать спросил соседа:
   
– А человек может быть арт-объектом?
   
Но он лишь пожал плечами и ответил:
   
– Спроси у нашего тур-менеджера, это же они за все платят...
   
И в общем, с тех пор мало что изменилось. По-прежнему за все платят эти понурые пиджаки, а похотливые девицы, вроде Оксаны, у них на подхвате. И значит, мне следует сделать вид, будто я немного смущен, но польщен ее фразой, и вместо того чтобы ответить: «А ты мне кажешься тупой похотливой сукой», – улыбаться, улыбаться, улыбаться...
   
Играет самая избитая песня всех времен и народов «Lady in Red» Криса Де Бурга. Стоит ли говорить, что весь коллектив начинает дружно приглашать друг друга пообжиматься под это унылое говно. Даша вопросительно смотрит на меня, я киваю и встаю из-за стола, успевая заметить, что секундой позже пытается встать Хижняк. «Вот когда все эстетство разом пропадает», – отмечаю я и протягиваю Даше руку. Ну, хоть кому-то настроение испортил.
   
С полминуты танцуем молча, и я развлекаю себя попыткой понять, надела ли она сегодня лифчик.
   
– Как поживает наша общая знакомая? – вдруг начинает она.
   
– Какая? – идиотничаю я.
   
– Наташа. Учительница.
   
– Понятия не имею, честное слово! А у вас какая-то совместная история, да? – Я щелкаю пальцами. – Не поделили мальчиков и все такое?
   
– Типа того. – Она улыбается и стремительно меняет тему. – Ты долго здесь собираешься торчать?
   
– А есть идеи?
   
– Пригласи меня в гости.
   
– У меня сегодня племянник ночует.
   
– Тогда я тебя приглашаю! – Она прижимается ко мне.
   
– Суперидея. Тогда я сейчас со своей редакцией выпью, и поедем! – Мозг начинает придумывать схемы мягкого слива.
   
– Поцелуй меня! – неожиданно предлагает она, и я только в этот момент понимаю, насколько она нетрезва.
   
– Чэпэ.
   
– Что?
   
– Чистое палево.
   
– Ты кого-то стесняешься?
   
– Нет, но все же! – Оглядываюсь по сторонам, быстро целую в шею, стараясь обойтись малой кровью.
   
– Так неуверенно! – Она прикусывает губу. – А ты изменился, Андрюша.
   
– Здесь душно. Меня мутит слегка, – вру я.
   
– Давай уедем прямо сейчас! – оживляется Даша.
   
– Давай через полчаса! – Я улыбаюсь и целую воздух. В этот момент чертов «медляк» наконец заканчивается. – Я сейчас найду своих, потом вернусь за стол и мы свалим, окей?
   
Даша молча кивает. Ее глаза слишком блестят.
   
– Peace! – Я поднимаю два пальца вверх. – Веди себя, как хорошая девочка, пока меня не будет.
   
Иду по проходу вдоль столиков, киваю коллегам, пытаюсь найти своих, но их будто и не было. Навстречу мне движутся три чувака из рекламного отдела, чьих имен я не помню, одетые бутылкой пива, гамбургером и хотдогом.
   
– Хеллоу, дарлинг, – говорит мне хотдог. – Видели твое шоу в четверг, было круто.
   
– Здорово, чуваки. Вы прикольно одеты, – отвечаю. – Ну, типа, стильно и продуманно.
   
– Мы сегодня отвечаем за пиво, реквизит и танцы, – улыбается бутылка пива.
   
– Массовики-затейники. Внеклассная нагрузка, – кивает гамбургер.
   
– По какой накури вы такие костюмы себе придумали? – удивляюсь я. – И почему именно фастфуд?
   
– Долго объяснять! – отмахивается хотдог.
   
– Гашик, – гамбургер закрывает рот ладонью. – Ой!
   
– Хорошая идея, парни! – смеюсь я. – И отличные костюмы. Cool, wow и респект. Стесняюсь спросить, гашик-то остался?
   
Пиво и гамбургер многозначительно переглядываются, оценивая возможные последствия моего вопроса. Наконец пиво кивает.
   
– Есть трава, – наклоняется гамбургер к моему уху.
   
– Вы просто добрые волшебники, парни! – Я протягиваю руку.
   
– Сильвупле, – озираясь, хотдог достает из своих сосисочных складок два косяка, которые я прячу во внутренний карман куртки.
   
– Спасибо вам, большое человеческое, – и отваливаю в туалет.
   
Интересно было бы посмотреть, как эти укуренные черти будут развлекать народ, но – есть дела поважнее. На входе в туалет сталкиваюсь с Хижняком.
   
– Какая у тебя куртка красивая! – Он улыбается. – У меня такую же знакомый сутенер в Милане носит.
   
– У тебя влиятельные друзья, – пытаюсь пройти мимо.
   
– Куртка тебе очень идет, да! – проводит рукой по своей щеке. – И Семисветова, в целом, тоже.
   
– Мне вообще везет с вещами и людьми. Поссать не сходишь, не встретив звезду.
   
– Хорошая шутка!
   
– Твой костюм – это хорошая шутка! – отодвигаю его в сторону и сваливаю в кабинку.
   
В туалете висит тяжелый запах травы. Пытаюсь вспомнить глаза Хижняка, но вроде ничего особенного в них не было. Forget it. Встаю на унитаз, осматриваю окрестные кабинки, закрываюсь, сажусь и в пять затяжек убиваю косяк. Мыслям становится теплее.
   
Главное – не сделать трех вещей: не напиться; не напиться и не уехать с Антоном; не напиться и не уехать с Семисветовой. Все три задачи, отмечу, трудные. Посылаю эсэмэс Наташе, чтобы зацепиться, поймать нить, которая меня сегодня удержит, заставит включить голову и выключить обаяние.
   
«Ты как?»
   
«Скучаю».
   
«Я тоже. Через час выезжаю отсюда».
   
«Я тебя очень жду».
   
«Возможно, буду пьян. Не сильно».
   
«Я тоже пью вино».
   
«Я с тобой».
   
Чувствую, что начинаю растекаться, собираю себя в комок, как мокрую салфетку, и решительно выдвигаюсь. Стафф у этих фаст-фуд-ребят приятный. Весело и вкусно.
   
Вернувшись в зал, залипаю у стола звуковиков, выпиваю пару рюмок со съемочной бригадой, состоящей из пятидесятилетних мужиков (даже на корпоративе они пьют водку, разливая ее из-под стола), иду дальше и минуты три наблюдаю, как Хижняк пылко обнимается с начальницей отдела программного вещания (какими перестановками в «сетке» грозят мне эти объятия?), потом слушаю анекдоты пятилетней давности от ребят из маркетинга, заливисто хохочу (вообще я отметил, что обстановка стала более доверительной).
   
Краем глаза все время посматриваю на стол, за которым сидит Даша, отмечая, что она так же не выпускает меня из поля зрения. Соображаю, куда от нее спрятаться, но парадокс в том, что, обходя эти гребаные столы, я с каждым метром приближаюсь к ней.
   
Мимо пробегает Петрова, мой редактор, которую я еле успеваю схватить за руку.
   
– Вы где спрятались-то все?
   
– Мы все в той комнате, – Петрова указывает в глубину зала, – там караоке.
   
– Караоке?! – презрительно кривлюсь я, но тут вижу, что Даша встала из-за стола и двигается в мою сторону. – Ой, а возьмите меня с собой!
   
– Пойдем! – пожимает плечами Петрова.
   
– Возьми меня за руку, – шепотом говорю я.
   
– Зачем?
   
– Так надо!
   
Плетусь за ней, не отпуская ее руку, оборачиваюсь в сторону Даши и кричу ей: «Я скоро!» – но она меня в этом шуме, естественно, не слышит, и мне приходится показать пальцем на Петрову, потом на себя и изобразить микрофон у рта. Даша широко раскрывает глаза, а я киваю и показываю пальцем на нее, что означает «скоро вернусь». Только в дверях караоке-комнаты до меня доходит, что Даша могла неверно истолковать то, как я изображал у рта микрофон, особенно вкупе с указыванием на Петрову. Неожиданное открытие заставляет меня заржать в голос. Может, так оно и лучше.
   
Караоке-салон набит лучшими представителями нашего канала, что заставляет задуматься, не пропустил ли я новый тренд. Кто-то окает, кто-то кричит: «Какие люди!» – я обнимаюсь с большей половиной присутствующих, немедленно выпиваю стакан Bacardi, добиваясь стереоэффекта. Сажусь на один из диванов, которыми окружен стол с бухлом, и принимаюсь трепаться со своей ассистенткой и гримерами. Гуля замечает, что у меня «глаза не вполне себе», я шиплю на нее, но ответить что-то вразумительное заставить себя не могу. Через несколько минут чувствую напряжение в скулах, вероятно, все это время я так и не перестал блаженно улыбаться. Стаканы наполняются, подходят все новые люди, с которыми я чокаюсь. Корреспонденты заставили главного бухгалтера петь «Whenever you need somebody» на том основании, что он, как им кажется, похож на Рика Эстли. Бухгалтер очень старается, но не знает ни этой песни, ни языка на котором она поется. Всем нравится. Хлопают в ладоши. Подпевают. Меня продолжает немилосердно накрывать.
   
С очередной порцией людей в караоке оказывается Даша, которая довольно ловко ухитряется сесть через одного человека от меня. Я машу ей рукой.
   
– Ты когда так набраться успел? – наклоняется ко мне Даша.
   
– Тут прикольно! – киваю я, изображая глухоту.
   
– Может, пойдем воздухом подышим?
   
– Ага. Сейчас моя очередь петь!
   
– Все ясно! – Она надувает губы и отворачивается.
   
Я поднимаю вверх большой палец и качаю им в воздухе.
   
Тем временем в комнате реально становится невозможно дышать. Все в табачном дыму, смешанном с ароматами парфюма, алкоголя и пота. И кто-то протягивает мне микрофон, хотя у меня уже есть один, в который я, Женя и Олег хрипло орем Pixies: «Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is... my mind? Way out in the water, see it swimmin’»...
   
А на экране телевизора нон-стоп кадры из «Бойцовского клуба». И четыре девчонки из информационного отдела, взявшись за руки, прыгают на кожаном диване и визжат. Все одеты в одинаковые обтягивающие футболки с глупыми слоганами типа «Eat girl», нашитые блестками. Одна поскальзывается, падает на спину, ее лосины скользят по диванным подушкам, и она оказывается на полу, увлекая в свалку остальных. Окружающие взрываются одобрительным свистом и аплодисментами. И у девочек абсолютно пьяные улыбки, а у мальчиков абсолютно похотливые глаза. И кажется, все только и ждут, чтобы кто-нибудь кого-нибудь случайно выебал. Не для того чтобы слиться в групповой оргии, а так... для разнообразия. Это же лучше, чем караоке, ага?
   
Девочкам помогают подняться, они подходят к нам, на столике возникает много пустых бокалов, которые чья-то рука наполняет Bacardi. Я машинально беру один, понимая, что он из последних, делаю глоток, ловлю себя на коротком расфокусе, микрофон вырывают из рук: «Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is my mind?»
   
Чужие плечи, которые давят тебя с четырех сторон, пьяный шепот в ухо, попытки объятий, отдавленная левая нога, Даша с лицом унылого бассет-хаунда – все это меня нестерпимо напрягает. Мне хочется воздуха, хочется выйти на улицу. Пробираюсь к выходу, замечаю сидящего в углу на корточках Анального карлика. Черная футболка с длинным рукавом, поверх нее белая, с коротким. Голова запрокинута. На голове черная шапка носком, в зубах незажженная сигарета, взгляд отсутствующий.
   
– Тебе плохо, зайка? – интересуюсь я на всякий случай.
   
– Скучно, – отвечает он после продолжительной паузы, – хочется стильного мальчика. – Он пытается сфокусировать взгляд на мне. – Неиспорченного, откуда-нибудь из Сибири... например...
   
– Стильный гей из Сибири – это само по себе оксюморон.
   
– «Оксю» кто? – Он смотрит куда-то мимо.
   
– Именно, – киваю я.
   
Стою на улице, прислонившись к стене, пытаюсь курить, но голова настолько мутная, что тошнит уже от первой затяжки. В ушах слегка гудит после запойного караоке и мне надо бы, по идее, ловить такси и ехать домой, но ноги не идут. Стараюсь дышать глубже.
   
– Никогда не понимал, что так привлекает русских людей в караоке? – слышится сверху.
   
– Водка, – поднимаю голову, вижу Хижняка, достающего сигарету.
   
– А вы Михаила Круга пели? – Хижняк вертит в пальцах зажигалку. – Или...
   
– Славу Медяника. Тебе-то какая разница? – поднимаюсь по лестнице, встаю рядом.
   
– Так просто. – Он медленно затягивается. – Ты такие интересные имена называешь, я даже не слышал. Это из детства, да?
   
– Из юности. – Я стараюсь говорить как можно более спокойным голосом. – У тебя кислый день? Плохие рейтинги? Даже телка из программного вещания, и та – не дала?
   
– Я вот пытаюсь разобраться. Вроде бы ведущий модного канала, Pulp телезрителям ставит. Откуда это все: «караоке», «дала – не дала». Откуда весь этот совок, а?
   
– Слушай, Хижняк, чего ты доебался?
   
– Может, я хотел наладить между нами контакт, просто поговорить!
   
– Я не люблю разговоры на корпоративах.
   
– Понимаю. Мне говорили, у тебя к корпоративам особое отношение. – Он выжидающе смотрит на меня. – С некоторых пор.
   
– В смысле?
   
– Ну, ты как-то спел неудачно... или прочел рэп под видеоряд с голыми задницами... Это чья была вечеринка? Смешное название, типа «шимейл...», нет... «би»? Что-то связанное с нетрадиционным сексом.
   
– Транс. – Я закуриваю, сдерживаясь из последних сил. – Транс-бетон. Смешное название, ага.
   
– И ты с тех пор в караоке только поешь? Понимаю.
   
– Еще в ванной, – отворачиваюсь от него. – Это был последний вопрос интервью. Пришли мне завтра расшифровку на согласование.
   
– Да, конечно. А если ответов не хватит, я могу взять ваши ранние интервью на ютьюбе и наложить свои вопросы voice-over.
   
– Что?! – Мне будто ошпарили спину. – Что ты сказал?
   
– Нет, ну это было гениально! – Хижняк начинает ржать. – Чистые аферисты!
   
Мы медленно спускаемся по лестнице.
   
– Ты о чем сейчас говоришь? – подхожу к нему почти вплотную.
   
– Нет, ты в самом деле думаешь, что твою лажу с Кейвом никто не заметит? Лобов просто еще...
   
Но финал фразы я не слышу, потому что бью его в лицо. Он успевает уклониться, так что мой кулак задевает его правую скулу. Бьет в ответ мне в челюсть, довольно ощутимо.
   
– Сука, ну ты дождался наконец! – наношу ему удары в корпус и в голову, он отступает, умело закрывается и в какой-то момент подныривает под мою правую руку и бьет в подбородок. Я заваливаюсь назад, но успеваю схватить его за пиджак и увлечь за собой на землю.
   
Мы катаемся по асфальту, хрипим, мутузя друг друга наотмашь, куда попадет. Чувствую вкус крови во рту, нос тоже в крови. Глаза слезятся, и я почти ничего не вижу. Мне, в общем, и не надо видеть. Сплошная белая вспышка. Слепая ярость. Раздолбить его лицо. Приложить затылком о камень. Уничтожить.
   
Раздается визг тормозов. Потом чьи-то руки хватают меня под локти и за шкирку. Нас растаскивают. Я фокусирую взгляд на менте, заломившем руки Хижняку. Пытаюсь вырваться, но чувствую железную хватку держащего меня человека. Омерзительно пахнет лыжной мазью, кирзой и нестиранным сукном.
   
– Давай их к машине, старшина! – раздается командный голос.
   
– Документы есть? – У меня ощупывают карманы. – Вы откуда?
   
– С корпоратива, – нехотя отвечаю я. – У меня пропуск в Останкино, во внутреннем кармане.
   
– Мы с телевидения, – вторит Хижняк.
   
– Ща разберемся, с какого вы телевидения! – цедит старшина, залезает ко мне во внутренний карман, достает пропуск и... «беломорину». – О-па! А это чё у нас тут?
   
– Сигареты.
   
– Какие сигареты? – Он рывком разворачивает меня лицом к себе. – Какие сигареты, а?
   
Мент подносит «беломорину» к носу. Мент нюхает ее. Его глаза начинают блестеть.
   
– Торчки, – удовлетворенно замечает он.
   
– Этот тоже полный, – второй мент достает из кармана Хижняка пакет с содержимым бурого цвета и поднимает его вверх, держа двумя пальцами.
   
– Приехали вы, ребята...
   
«Какое же блядство!» – думаю я, пока на нас защелкивают наручники и заталкивают на заднее сиденье ментовской машины.
   
Мы довольно долго едем в отделение, и Хижняк переговаривается с ментами, а мне почему-то настолько все равно, будто меня здесь нет. Я смотрю в окно на ночную Москву, пока сидящий между нами старшина говорит про «распространение» и «барыг». Изредка хрипит милицейская рация. Хижняк вспоминает про понятых, которых ему обещают найти в отделении «в пять сек». Мне становится отчаянно жалко Наташу, которой я обещал вернуться два часа назад. Огни смазываются и сливаются в один длинный красно-желтый неоновый поток.
   
Потом нас вытаскивают на улицу, Хижняк отводит старшину в сторону, что-то тихо говорит ему, тот бурчит в ответ. Несколько секунд они переговариваются, потом мент качает головой. Хижняк возвращается, и мы ныряем под навес над входом в отделение. Кажется, начинается дождь.
   
Меня заводят в кабинет с желтым от никотина потолком, сажают на стул перед столом, за которым сидит майор с красными глазами. На все его вопросы я стандартно отвечаю «нет» и «не знаю». Отказываюсь подписывать протокол. Прошу сделать телефонный звонок. Узнаю, что «позвоню, бля, с зоны». Киваю. Пока он пуляет в меня очередями мата, статьями УК и разными эпитетами, характеризующими мою деятельность по сбыту наркотиков, я тупо смотрю перед собой на белую раму окна и вспоминаю сон с ментокатерами. «Не из Англии, не из Англии...». Ненавижу все это, ненавижу себя в этом...
   
   
– Вот скажи мне, Хижняк, почему ты все время на залупе? – Я заваливаюсь на лавочку в обезьяннике и растираю онемевшие от браслетов запястья.
   
– Да пошел ты! – лениво бросает он.
   
– Ты постоянно провоцируешь меня, постоянно доебываешься. – Левое запястье начинает отходить. – Тебе драйва не хватает?
   
– Может, ты меня раздражаешь!
   
– Чувак, а ты никогда не думал, о том, как ты раздражаешь?
   
– Это проблемы окружающих.
   
Повисает пауза. Странно, но я уже не чувствую ни злости к Хижняку, ни даже страха. Ничего. Опустошение. Молча лежим минут пять, оба в одинаковой позе: руки под головой, взгляд уперт в потолок. Отчаянно хочется курить.
   
– Старшина! – зову я. – Товарищ старшина! Командир, начальник, как это говорится?
   
– Чё орем? – Почему-то старшина кажется мне похожим на здоровенную мышь. Серая форма, бегающие глаза. Даже его поигрывание рукой на поясе выглядит как-то уж слишком мультипликационно. – Чё надо?
   
– Курить хочется, – отвечает за меня Хижняк.
   
– У следака завтра покуришь! – Он смотрит исподлобья. – Тут те не ночной клуб. Еще какие вопросы? Пожелания? – Он ощеривается.
   
– Больше никаких. – Я отворачиваюсь лицом к стене.
   
– Тогда, гы-гы, устраивайтесь поудобней, торчки!
   
– Удобней уж и некуда, – говорит Хижняк, – тут у вас...
   
– Уютненько, – говорим мы хором, что кажется мне весьма забавным.
   
Сажусь на скамейку, смотрю на Олега:
   
– Так и будем молчать?
   
– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – отвечает он, не меняя позы.
   
– Фиг знает. Ну, типа, расскажи что-нибудь. Какая тебе музыка нравится или почему ты надел под смокинг с кедами рубашку, а не футболку, или про то, какие тебе девушки нравятся.
   
– Тебе это интересно?
   
– Не-а! – Я сплевываю под ноги. – Но все лучше, чем тупо сидеть в тишине.
   
– Зайди на мою страницу «Вконтакте», там есть избранная музыка. А с рубашкой случайно вышло... Я футболку в машине сигаретой прожег на груди...
   
– Бывает...
   
– Какая глупость! – Хижняк приподнимается, закрывает лицо руками. – Блядь, попасть, как первокурсник, с коробком шмали!
   
– А ты им денег предлагал?
   
Хижняк молча кивает.
   
– Совсем не берут?
   
– Не хватило.
   
– А сколько предложил?
   
– Косарь грина, у меня больше на карточке нет.
   
– И они тебя за косарь не отпустили? – Я хлопаю себя ладонями по коленкам.
   
– Сказали, за двоих мало.
   
– То есть... – Я встаю. – Ты за меня, что ли, тоже просил?!
   
– Забей, все равно не отпустили.
   
– А с чего это вдруг мы стали такие сердобольные?
   
– Да так просто...
   
Пауза.
   
– Ты им правда за меня денег предложил? – сажусь рядом с ним.
   
Он кивает.
   
– Ну, спасибо! – жму ему руку.
   
– Не за что.
   
– Я как бы... тронут, чувак.
   
– Это же все из-за меня получилось. Не знаю, что на меня нашло... правда. – Он хлопает меня по руке. – Sorry.
   
– Да ладно, я же первый полез.
   
– Я бы на твоем месте тоже полез.
   
– Просто прорвало. – Я тру переносицу. – Знаешь, тотальное раздражение. Когда бесит все вокруг. Весь на нервяках.
   
– Интересно, мы изначально были такими или это издержки работы? Популярности?
   
– Наверное, с самого начала. На телеке ни один нормальный человек не работает.
   
– Но мы же вроде нормальные! – Олег смотрит на меня, потом на свои руки. – Я три года назад играл на гитаре. У нас даже команда своя была. Играли что-то среднее между Coldplay и Muse. И все было значительно проще.
   
– А я три года назад был гангста-репером. – Я пожимаю плечами. – Так смешно теперь! Я, Ваня и Антон. На полном серьезе делали вид, будто занимаемся музыкой.
   
– Три года назад. Кажется, вчера. На самом деле в этом городе год – за пять...
   
И мы начинаем говорить о прошлом. Всплывают названия клубов, имена, журналы, интернет-порталы, презентации, концерты, общие знакомые. Музыка, кино, истории, в которых каждый из нас мог оказаться на месте другого. И в какой-то момент мне кажется, что эта тема была кем-то придумана для нас. Два человека, которые вышли в дождь, чтобы случайно встретиться на остановке в ожидании последнего троллейбуса, который так и не пришел. Мы пугающе одинаковы, какого же черта не выяснить это раньше?! Тщеславие? Страх раскрыться?
   
– Я иногда спрашиваю себя: чем ты занимаешься, Олег? Чем ты, блядь, занимаешься, уродец?
   
– Делаешь хорошее шоу! – хлопаю его по плечу.
   
– Я?! Я делаю говенное шоу, чувак! Весь его смысл – уесть тебя. Я даже не помню, из-за чего все это началось, но так оно и продолжается.
   
– Да брось ты, обычная конкуренция!
   
– Какая, к черту, конкуренция?!
   
– Это телевидение, чувак! Такая игра. Знаешь, как рестлинг – где все спектакль, все вроде бы понарошку, но ключицы ломают на самом деле.
   
– Все это нелепо и банально. Взрослому мальчику вроде меня каждый день думать о том, что завтра я могу потерять рейтинги, или допустить фак-ап, или просто всем надоесть... – Он встает. – А ты... ты больше ничего и не умеешь. Знаешь, я ведь когда-то был неплохим журналистом. Писал музыкальные обзоры, брал интервью. «Роллинг Стоунз», «Афиша», «Тайм Аут»... Все к черту растерял! Забыл, как это делается.
   
– Я тоже многое забыл, но, если честно, мне нравится то, чем я занимаюсь. Напряжение, страх перед будущей невостребованностью – это будет завтра. А я не хочу смотреть в завтра. Для меня это как шестой сезон «Lost». Никогда не знаешь, будет ли продолжение.
   
– А у меня давнее подозрение, что все, чем мы занимаемся, никому, кроме рекламодателей, не нужно. Иногда мне кажется, что и аудитории-то нет вовсе. – Хижняк нарезает круги по обезьяннику. – Ну, то есть все тупо дрочат в интернете, а каналы башляют «Гэллап», чтобы показать, что их смотрят какие-то миллионы.
   
– А у тебя есть мечта? – неожиданно для самого себя спрашиваю я.
   
– Хочу свалить за границу, – не задумываясь отвечает он.
   
– И что ты будешь там делать?
   
– Пиццу развозить, собирать клубнику, ну чем там арабы занимаются?
   
– Я там жил. Там все по-другому. – Я улыбаюсь. – Не лучше и не хуже. Просто там нужно сбросить шкуру, впивать порами людей, их речь, привычки. У меня не получилось. Я свалил сюда.
   
– Я тебя понимаю, чувак. Еще ты мог бы сказать мне: «попробуй заниматься другим», типа, сделай другой проект, скажи новое слово. Но я сам себе это говорил тысячу раз. У меня не вышло. Сначала. А потом перестал пробовать.
   
– Думаешь, что сможешь без всего этого?
   
– Без этого? – Он обводит рукой стены. – Без ментов, рейтингов, понтов?
   
– Без обожания. Тебя же любят. Наверное, пара фан-страниц «Вконтакте» и «Одноклассниках» есть?
   
– Я не хочу, чтобы меня обожали за то, что я раз в неделю занимаюсь пошлыми подъебками, которые всем так нравятся.
   
– Тебя любят не за это. Ты герой, Олег. Ты герой для своей аудитории.
   
– Я не герой. Я жертва этого города, чувак. Я покупаю кроссовки, машины, новые зубы, дорогой алкоголь, снимаю дорогую квартиру. Все это из стремления соответствовать социуму. Вписаться в круг, очертить рамки, дать понять. Я покупаю вещи, чтобы... в конечном счете покупали меня. И весь мой андеграунд заканчивается там, где начинается новый контракт. Я с удовольствием продаюсь.