1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
– Все,  что мне нужно знать, я знаю, дорогая Мод, Робин рассказал мне, что произошло  между вами.    

Девушка  слегка покраснела.    

– Если  бы вы тогда не ушли так поспешно, – сказала Мод, пряча покрасневшее лицо  на плече Уильяма, – вы бы узнали, что, глубоко тронутая вашей нежностью и  терпеливой любовью, я готова была на нее ответить. Пока вас не было, я привыкла  смотреть на Робина глазами сестры, и сегодня даже не знаю, Уилл, билось ли мое  сердце когда-нибудь для другого, а не для вас.    

– Значит,  это правда, что вы меня немножко любите, Мод? – спросил со слезами на  глазах Уилл, молитвенно сложив руки.    

– Не  немножко, нет, Уилл: очень люблю.    

– О  Мод, Мод, вы дарите мне такое счастье!.. Вот видите, я недаром надеялся, ждал,  был терпелив и говорил так: в один прекрасный день она меня полюбит… Мы ведь  поженимся, правда?    

– Милый  Уилл!    

– Скажите  «да» или лучше так: «Я хочу выйти замуж за моего доброго Уильяма».    

– Я  хочу выйти замуж за моего доброго Уильяма, – покорно повторила девушка.    

– Дайте  мне руку, дорогая Мод.    

– Вот  вам моя рука.    

И Уильям  страстно поцеловал маленькую ручку своей невесты.    

– Когда  мы поженимся, Мод? – спросил он.    

– Не  знаю, мой друг, на днях.    

– Конечно,  а точнее? Скажем, завтра?    

– Ну  что вы, Уильям, как можно!    

– Почему  же нет?    

– Уж  слишком внезапно, слишком быстро.    

– Счастье  никогда не приходит слишком быстро, милая Мод, и если бы мы могли пожениться  прямо сейчас, я был бы счастливейшим из людей. Но уж если нужно подождать до завтра,  покорюсь. Решено, завтра вы станете моей женой!    

– Завтра?! –  воскликнула девушка.    

– Да,  и по двум причинам: первая – та, что завтра мы будем праздновать день рождения  моего отца, которому пойдет семьдесят шестой год. Вторая – та, что моя мать  хочет отпраздновать мое возвращение. Значит, праздник будет еще радостнее, если  к нему добавится свершение наших обоюдных желаний.    

– Ваша  семья, Уильям, не готова принять меня в свое лоно, и, может быть, ваш отец скажет…    

– Мой  отец, – прервал ее Уилл, – мой отец скажет, что вы ангел, что он  любит вас и давно считает своей дочерью. Ах, Мод, вы плохо знаете доброту и  нежность этого старика, если сомневаетесь. Он будет только рад счастью сына.    

– У  вас такой большой дар убеждать, милый Уилл, что я теперь полностью разделяю  ваше мнение.    

– Значит,  вы согласны, Мод?    

– Придется  согласиться, Уилл.    

– Но  я вас не принуждаю, сударыня.    

– Поистине,  Уилл, вам нелегко угодить! Конечно, вы хотели бы, чтобы я сказала: «От всего  сердца согласна…    

–…  завтра выйти за вас замуж», – закончил Уилл.    

–…  завтра выйти за вас замуж», – со смехом повторила Мод.    

– Прекрасно,  теперь я доволен. Идем, милая женушка, объявим нашим друзьям о предстоящей  свадьбе.    

Уильям  взял Мод под руку и спустился с ней в зал, где по-прежнему находилась вся  семья.    

Леди Гэмвелл  и ее муж благословили жениха и невесту, Барбара и Уинифред нежно назвали ее сестрицей,  а братья Уилла бросились восторженно ее целовать.    

Приготовления  к свадьбе целиком заняли женщин; задавшись целью сделать Уилла еще счастливее,  а Мод еще прекраснее, они тут же стали готовить для невесты прелестный наряд.    

Завтра  наступило совсем не быстро, как всегда наступает завтра, когда его нетерпеливо  ждут. С утра во двор замка свезли невероятное число бочонков с элем; украшенные  венками из листьев, они должны были смиренно ждать, когда их присутствие  удостоят вниманием. Праздник обещал быть великолепным; во всех комнатах стояли  охапки цветов, музыканты настраивали инструменты, а приглашенные толпами  съезжались в замок.    

Час, на  который было назначено венчание мисс Линдсей и Уильяма Гэмвелла, приближался;  Мод в прекрасном платье ждала Уильяма в зале, но Уильяма все не было.    

Сэр Гай  послал на поиски слугу.    

Слуга  обошел весь парк, все помещения замка, повсюду звал, но ему отвечало только эхо  собственного голоса.    

Робин  Гуд и братья Уильяма сели на лошадей и обыскали нее окрестности, но не нашли  никаких следов Уильяма и не сумели ни у кого ничего о нем узнать.    

Гости  разделились на группы и обыскали местность с другой стороны, но тоже напрасно.    

К  полуночи вся семья в слезах собралась вокруг Мод, уже целый час лежавшей без  сознания.    

Уильям  исчез.    

 II    

     

Как мы  уже сказали, барон Фиц-Олвин привез в Ноттингемский замок свою красавицу-дочь  леди Кристабель.    

За  несколько дней до исчезновения бедного Уилла барон Фиц-Олвин сидел в одной из  комнат своих личных покоев, а напротив него расположился маленький старичок в  роскошном платье, сплошь украшенном золотым шитьем.    

Если бы  богатство могло состоять в уродстве, то мы бы сказали, что гость барона был  необычайно богат.    

Судя по  его лицу, этот щеголеватый старик был намного старше барона, но он, казалось, и  не вспоминал о своем возрасте.    

Похожие  на старых морщинистых и гримасничающих обезьян, они вполголоса беседовали, и по  тому, как каждый из них хитрил и льстил другому, было видно, что они пытаются  прийти к соглашению по какому-то важному для них обоих вопросу.    

– Вы  уж очень суровы со мной, барон, – сказал уродливый старик, качая головой.    

– Богом  клянусь, нет, – живо возразил лорд Фиц-Олвин, – я стараюсь обеспечить  счастье своей дочери, вот и все, и прошу вас верить, дорогой сэр Тристрам, что  у меня нет никаких задних мыслей.    

– Я  знаю, что вы хороший отец, Фиц-Олвин, и что счастье леди Кристабель – единственная  ваша забота… Так что же вы собираетесь дать в приданое вашей любимой, дочери?    

– Я  же вам уже сказал: пять тысяч золотых в день свадьбы и столько же немного  позже.    

– Надо  уточнить дату, барон, надо уточнить дату, – проворчал старик.    

– Ну,  скажем, через пять лет.    

– Срок  большой, и потом вы даете дочери чересчур скромное приданое.    

– Сор  Тристрам, – сухо сказал барон, – вы уж слишком долго испытываете мое  терпение. Прошу вас все-таки вспомнить, что дочь моя молода и красива, а вы  этими достоинствами могли обладать лет пятьдесят тому назад.    

– Ну-ну,  не надо сердиться, Фиц-Олвин, я ведь с добрыми намерениями: я рядом с вашими  десятью тысячами могу положить миллион золотых, – да что я говорю  миллион? – два миллиона.    

– Я  знаю, что вы богаты, – прервал сэра Тристрама барон, – к сожалению,  мне до вас далеко, но, тем не менее, я хочу, чтобы моя дочь стала одной из  знатнейших дам Европы. Я хочу, чтобы положение, которое займет леди Кристабель,  было не ниже, чем у королевы. Вы знаете о моих честолюбивых отцовских замыслах  и все же отказываетесь вручить мне сумму, которая помогла бы их осуществить.    

– Не  могу понять, дорогой Фиц-Олвин, чем может повлиять на счастье вашей дочери то,  останется в моих руках половина моего состояния или нет. Все доходы от  миллиона, от двух миллионов я отпишу леди Кристабель, но сам капитал будет  принадлежать мне. Вам не стоит беспокоиться, я обеспечу своей жене королевское  существование.    

– Это  все выглядит прекрасно… на словах, дорогой Тристрам, но позвольте вам заметить,  что, когда между супругами существует такая большая разница в возрасте, это  часто ведет к непониманию в семье. Может случиться так, что прихоти молодой  женщины станут вам невыносимы и вы заберете то, что дали. Если же половина  вашего состояния будет в моих руках, я буду спокоен за счастье дочери, ей  нечего будет бояться, а вы сможете ссориться с ней сколько вам будет угодно.    

– Ссориться?!  Вы шутите, дорогой барон, в жизни не случится с нами такого несчастья. Я так  люблю вашу нежную голубку, что побоюсь ее огорчить. Я уже двенадцать лет  надеюсь получить ее руку, а вы думаете, что я стану перечить ее прихотям! Да  сколько бы их у нее ни было, она будет богата и сможет их все удовлетворить.    

– Позвольте  вам сказать, сэр Тристрам, что если вы еще раз откажетесь удовлетворить мою  просьбу, я, не обинуясь, беру свое слово обратно.    

– Вы  уж очень спешите, барон, – проворчал старик, – давайте еще раз все  хорошенько обсудим.    

– Я  сказал все, что должен был сказать; мое решение принято.    

– Не  упрямьтесь, Фиц-Олвин. Ну, а если я вам дам пятьдесят тысяч золотых?    

– Вы  что, оскорбить меня хотите?    

– Оскорбить?!  Как вы плохо думаете обо мне, Фиц-Олвин!.. Ну, скажем, двести тысяч?..    

– Хватит,  сэр Тристрам. Я знаю размер вашего состояния, поэтому принимаю эти предложения  как насмешку. Что мне ваши двести тысяч?    

– Разве  я сказал двести тысяч, барон? Я хотел сказать пятьсот тысяч – пятьсот, слышите?  Очень приличная сумма, ведь вполне приличная?    

– Приличная, –  согласился барон, – но вы только что сами мне сказали, что могли бы положить  два миллиона рядом со скромными десятью тысячами моей дочери. Так дайте мне миллион,  и завтра же моя Кристабель станет вашей женой, если вы этого хотите, мой добрый  Тристрам.    

– Миллион?  Вы хотите, чтобы я доверил вам миллион, Фиц-Олвин? Это и вовсе нелепо: не могу  же я, будучи в здравом уме, вручить вам половину моего состояния!    

– Вы  что, сомневаетесь в моей честности и порядочности? – раздраженно  воскликнул барон.    

– Нисколько,  дорогой друг, нисколько.    

– Вы  подозреваете меня в том, что у меня есть еще какой-либо интерес помимо счастья  моей дочери?    

– Я  знаю, что вы любите леди Кристабель, но…    

– Что  «но»? – поспешно прервал его барон. – Решайтесь немедленно, или я  навсегда отказываюсь от принятых мною обязательств!    

– Вы  даже не оставляете мне времени подумать. В это время в дверь осторожно постучал  слуга.    

– Войдите, –  сказал барон.    

– Милорд, –  доложил лакей, – прибыл гонец от короля со срочными известиями; он ждет  позволения вашей светлости, чтобы сообщить их.    

– Проводите  его сюда, наверх, – ответил барон. – Ну, а теперь, сэр Тристрам, вот  вам мое последнее слово: если до прихода гонца, а он будет здесь через две  минуты, вы не согласитесь исполнить мои желания, не видать вам леди Кристабель.    

– Ради  Бога, послушайте меня, Фиц-Олвин, умоляю, послушайте!    

– Не  хочу ничего слушать; моя дочь стоит миллион; а потом, вы же сами сказали мне,  что любите ее.    

– Нежно  люблю, видит Бог, нежно люблю, – прошамкал безобразный старик.    

– Так  вот, вы будете очень несчастны, сэр Тристрам, потому что придется вам с ней расстаться  навеки. Я знаю одного молодого сеньора, знатностью не уступающего королю, при  этом богатого, очень богатого, и приятного лицом, который ждет только моего  согласия, чтобы предложить моей дочери свое имя и состояние. Если вы еще будете  хоть секунду колебаться, то завтра – понимаете, завтра! – та, кого вы  любите, моя дочь, прекрасная и очаровательная Кристабель, станет женой вашего  счастливого соперника.    

– Вы  безжалостны, Фиц-Олвин!    

– Я  слышу шаги гонца. Так да или нет?    

– Но…  Фиц-Олвин!    

– Да  или нет?    

– Да,  да, – прошептал старик.    

– Сэр  Тристрам, дорогой друг, подумайте, какое счастье нас ждет: моя дочь – сокровище  изящества и красоты.    

– Да  уж, хороша, ничего не скажешь, – подтвердил влюбленный старик.    

– И  стоит миллион золотых, – с насмешкой заключил барон. – Сэр Тристрам,  моя дочь – ваша.    

Вот так  барон Фиц-Олвин продал свою дочь, прекрасную Кристабель, сэру Тристраму  Голдсборо за один миллион золотых.    

Ввели  гонца, и он сообщил барону, что следы одного солдата, который убил капитана своего  полка, вели в Ноттингемшир. Король приказывал барону Фиц-Олвину схватить этого  солдата и без всякой пощады повесить.    

Отпустив  гонца, лорд Фиц-Олвин сжал в своих руках трясущиеся руки будущего супруга своей  дочери, извинился, что покидает его в такую счастливую минуту, но, как он  сказал, приказ короля требовал немедленного исполнения.    

Три дня  спустя после недостойной сделки, заключенной между бароном и сэром Тристрамом,  солдат, находившийся в розыске, был схвачен и посажен в одну из башен  Ноттингемского замка.    

А в это  время Робин Гуд продолжал усердно разыскивать Уильяма, который – увы! – и  был этим несчастным солдатом, схваченным стражниками барона.    

Увидев,  что все попытки напасть на след Уилла в Йоркшире напрасны, Робин Гуд вернулся в  лес, надеясь, что его люди, постоянно наблюдавшие за дорогой из Мансфилда в  Ноттингем, возможно, что-нибудь знают.    

В миле  от Мансфилда Робин Гуд встретил Мача, сына мельника; сидя, как и сам Робин,  верхом на крепкой лошади, он во весь опор скакал в том направлении, откуда тот  приехал.    

Увидев  Робин Гуда, Мач закричал от радости и остановил коня.    

– Как  я рад, что встретил вас, дорогой друг, – сказал он, – я еду и  Барнсдейл с известием о молодом человеке, который во время нашей встречи был  вместе с вами.    

– Вы  видели его? Мы ищем его уже три дня.    

– Видел.    

– Когда?    

– Вчера  вечером.    

– Где?    

– В  Мансфилде, куда я вернулся, проведя двое суток со своими новыми товарищами.  Когда я подходил к отцовскому дому, то заметил несколько лошадей. На одной из  них сидел человек, чьи руки были крепко связаны. Я узнал вашего друга. Солдаты  пошли выпить и положились на крепость веревок, поэтому его никто не стерег. Не  привлекая их внимания, мне удалось сообщить бедному малому, что я немедленно  еду в Барнсдейл рассказать вам о несчастье, которое с ним приключилось. Это  вернуло ему мужество, и он поблагодарил меня выразительным взглядом. Не теряя  ни минуты, я попросил дать мне лошадь и, уже садясь в седло, задал одному солдату  несколько вопросов о том, какая участь уготована пленнику. Он ответил, что по  приказу барона Фиц-Олвина молодого человека везут в Ноттингемский замок.    

– Благодарю  вас за то, что вы оказали мне услугу, да еще столь своевременно, дорогой Мач.  Вы мне рассказали все, что я хотел знать, и нам крепко не повезет, если мы не  сумеем расстроить жестокие планы норманнского сеньора. По седлам, дорогой Мач,  и поспешим в лесное убежище, а там уж я сделаю все, чтобы с необходимыми мерами  предосторожности предпринять вылазку.    

– А  где Маленький Джон? – спросил Мач.    

– Пошел  к убежищу по другой дороге. Мы разделились, надеясь собрать сведения с разных  сторон. Мне повезло больше, потому что я имел радость встретить вас, мой  храбрый Мач.    

– Это  мне повезло, атаман, – весело возразил Мач, – ваше желание для меня –  закон, который направляет все мои действия.    

Робин  улыбнулся, наклонил голову и понесся галопом, а его спутник мчался следом за  ним не отставая.    

Когда  Робин Гуд и Мач прискакали на место общего сбора разбойников, они увидели, что  Маленький Джон уже там. Робин Гуд рассказал другу о том, что сообщил ему Мач, и  приказал звать своих людей, рассеянных по лесу, составить из них отряд и вести  его на опушку леса, подступавшего к Ноттингемскому замку. Там они должны были  укрыться в тени деревьев, приготовиться к бою и ждать сигнала Робина. Отдав эти  распоряжения, Робин и Мач снова сели на лошадей и с еще большей скоростью  помчались по дороге и Ноттингем.    

– Дорогой  друг, – сказал Робин, когда они доехали до того места, где кончался  лес, – вот мы и у цели. Я не должен появляться в Ноттингеме, потому что о  моем присутствии в городе тут же узнают и поймут, зачем я тут, а мне бы этого  не хотелось. Вы меня понимаете? Если враги Уильяма будут осведомлены о моем  внезапном появлении, они насторожатся и нам будет гораздо труднее освободить  его. Вы пойдете в город один и найдете один домик неподалеку от Ноттингема. В  нем живет славный малый, один из моих друзей по имени Хэлберт Линдсей; если же  его нет дома, прелестная женщина с нежным именем Грейс скажет вам, где ее муж,  вы его найдете и приведете ко мне. Вы меня поняли?    

– Прекрасно  понял.    

– Хорошо,  тогда ступайте, а я сяду здесь, подожду вас и понаблюдаю за окрестностью.    

Оставшись  один, Робин спрятал лошадь в чаще, лег в тени дуба и стал думать, что следует  сделать, чтобы освободить бедного Уилла. Призвав на помощь всю свою  изобретательность, Робин размышлял, не забывая внимательно наблюдать за  дорогой. Вскоре он увидел, что из Ноттингема к лесу едет по дороге всадник,  молодой и очень богато одетый. «Богом клянусь, – сказал себе Робин, –  этот выехавший прогуляться верхом щеголь явно норманн; какая удачная мысль  пришла ему в голову – проехаться здесь и подышать лесными ароматами. Мне  кажется, госпожа Фортуна к нему так благосклонна, что не грех взять с него цену  стрел и луков, которые будут сломаны завтра в честь Уильяма. Платье на нем  роскошное, вид у него надменный, так что этот милый господин весьма вовремя мне  попался. Ну-ну, подъезжай поближе, дамский угодник, я сейчас несколько облегчу  ношу твоего коня».    

Робин  быстро вскочил на ноги и загородил путнику дорогу.    

Тот,  видимо ожидая от Робина слов приветствия, вежливо остановился.    

– Добро  пожаловать, прекрасный кавалер, – сказал Робин, поднося руку к шляпе, –  погода пасмурная, и я принял вас за вестника солнца. Ваша улыбка озаряет все  вокруг, и если вы побудете еще несколько минут на краю этого старого леса,  цветы в его тени примут вас за луч света.    

Незнакомец  весело рассмеялся.    

– Вы  не из отряда Робин Гуда? – спросил он.    

– Вы  судите по внешности, сударь, – ответил молодой человек, – и поскольку  я в костюме лесника, вы полагаете, что я непременно принадлежу к людям Робин  Гуда. Вы ошибаетесь, не все жители леса связали свою судьбу с этим изгнанником.    

– Возможно, –  с видимым нетерпением ответил незнакомец, – я думал, что встретил одного  из веселых лесных братьев, значит, я ошибся.    

Ответ  разбудил любопытство Робина.    

– Сударь, –  сказал он, – ваше лицо дышит такой искренностью и сердечностью, что, несмотря  на мою многолетнюю ненависть к норманнам…    

– Я  не норманн, сэр лесник, – прервал его всадник, – и по вашему примеру  могу сказать, что вы судите по внешности: вас вводят в заблуждение мое платье и  произношение. Я сакс, хотя в моих жилах и есть несколько капель норманнской  крови.    

– Всякий  сакс мне брат, сударь, и я счастлив, что могу засвидетельствовать вам свое доверие  и приязнь. Я действительно из людей Робин Гуда. Вам, конечно, известно, что с  норманнскими путешественниками мы знакомимся не столь бескорыстно.    

– Да,  я знаю, это очень вежливый и доходный способ знакомства, – смеясь, ответил  незнакомец, – и я много о нем слышал. Я как раз ехал в Шервуд с  единственной целью – иметь удовольствие познакомиться с вашим предводителем.    

– А  если я скажу вам, сударь, что вы говорите с Робин Гудом?    

– Я  протяну ему руку, – живо ответил незнакомец, сопровождая дружеским жестом  свои слова, – и спрошу: друг Робин, разве вы забыли брата Марианны?    

– Аллан  Клер! Вы Аллан Клер?! – радостно воскликнул Робин Гуд.    

– Да,  я Аллан Клер, и я так хорошо запомнил ваше выразительное лицо, дорогой Робин,  что узнал вас с первого взгляда.    

– Как  я счастлив видеть вас, милый Аллан! – продолжал Робин Гуд, сжимая обеими  руками протянутую ему руку. – Марианна даже не ждет уже счастья увидеть  вас на родной земле!    

– Бедная  моя, милая моя сестра! – с глубокой нежностью сказал Аллан. – Она  здорова? Счастлива ли хоть немного?    

– Здоровье  у нее прекрасное, дорогой Аллан, а горе только одно: вас нет рядом с ней.    

– Я  вернулся, и вернулся навсегда. Моя сестра скоро будет совсем счастлива. Вы  знали, дорогой Робин, что я поступил на службу к французскому королю?    

– Да,  нам об этом говорил один из людей барона, да и сам Фиц-Олвин в приступе откровенности,  вызванном страхом, рассказал нам, какое положение вы занимаете при короле Людовике.    

– Благоприятное  стечение обстоятельств позволило мне оказать королю Франции большую  услугу, – продолжал рыцарь. – Желая отблагодарить меня, он  соблаговолил проявить ко мне большой интерес и осведомиться, чего бы мне  хотелось. Его доброта придала мне смелости: я поведал ему, в каком горестном  состоянии находятся мои сердечные дела, рассказал, что мои поместья  конфискованы, и умолял позволить мне вернуться в Англию. Король милостиво согласился  удовлетворить мою просьбу, тотчас же дал мне письмо к Генриху Второму, и я, не  теряя ни минуты, отправился в Лондон. По просьбе французского короля Генрих  Второй вернул мне земли моего отца, а казначейство должно вернуть звонкой  монетой весь доход от моих имений со дня их конфискации. Кроме того, я обладаю  крупной суммой и, когда я вручу ее барону Фиц-Олвину, рассчитываю получить руку  леди Кристабель.    

– Я  знаю о вашем соглашении, – сказал Робин, – семь лет, назначенные  бароном, вот-вот истекут, если я не ошибаюсь?    

– Да,  завтра последний день.    

– Прекрасно!  Значит, вы должны поспешить к барону, час опоздания может вас погубить.    

– Как  вы узнали об этом соглашении и его условиях?    

– От  моего двоюродного брата Маленького Джона.    

– Того  великана – племянника сэра Гая Гэмвелла?    

– Его  самого, вы еще помните этого достойного малого?    

– Конечно,  помню.    

– Ну,  теперь он стал еще выше, а сила его просто непомерна. Вот через него я и узнал  о вашем договоре с бароном.    

– Лорд  Фиц-Олвин сказал ему это в порыве откровенности? – улыбаясь, спросил  Аллан.    

– Да,  Маленький Джон задавал вопросы его светлости, угрожая ему кинжалом.    

– Тогда  я понимаю, почему барон пошел на такое излияние чувств.    

– Дорогой  друг, – серьезным тоном прервал его Робин, – не доверяйте барону  Фиц-Олвину; он вас не любит и если сможет нарушить свою клятву, то непременно  это сделает.    

– Если  он вздумает отказать мне в руке леди Кристабель, клянусь, Робин, я заставлю его  жестоко раскаяться в этом.    

– А  у вас есть какой-нибудь способ дать барону понять, что наши угрозы не шутка?    

– Да,  но, впрочем, если бы у меня его и не было, я готов скорее осадить Ноттингемский  замок, чем отказаться от руки леди Кристабель.    

– Если  вы нуждаетесь в помощи, я целиком к вашим услугам, дорогой Аллан; я сию же минуту  могу предоставить в ваше распоряжение две сотни молодцов с резвыми ногами и  крепкими руками. Они одинаково хорошо владеют луком, мечом, копьем и щитом;  скажите только слово, и они под моим командованием выстроятся вокруг вас.    

– Тысячу  раз спасибо, дорогой Робин, я меньшего и не ожидал от такого друга, как вы.    

– И  вы были правы; теперь позвольте мне узнать, как вам стало известно, что я живу  в Шервудском лесу?    

– Закончив  дела в Лондоне, – ответил рыцарь, – я приехал в Ноттингем и узнал,  что барон вернулся и леди Кристабель тоже находится в замке. Успокоившись  относительно здоровья своей возлюбленной, я отправился в Гэмвелл. Сами судите,  каково было мое отчаяние, когда, въехав в деревню, я увидел развалины жилища  баронета. Я поспешно отправился в Мансфилд, и один из местных жителей рассказал  мне о происшедшем. О вас он отзывался с большой похвалой; он же сообщил, что  семейство Гэмвеллов тайно укрылось в своем имении в Йоркшире. А теперь поговорим  о моей сестре Марианне, Робин; она очень изменилась?    

– Да,  дорогой Аллан, очень.    

– Бедняжка  моя!    

– Она  стала совершенной красавицей, – со смехом добавил Робин, – потому что  хорошела с каждой весной.    

– Она  замужем? – спросил Аллан.    

– Пока  еще нет.    

– Тем  лучше. А вы не знаете, она отдала кому-нибудь свое сердце, обещала кому-нибудь  руку?    

– Марианна  сама вам ответит на эти вопросы, – сказал Робин и слегка покраснел. –  Как сегодня жарко! – добавил он, отирая пот со лба. – Прошу вас,  отойдем в тень, под деревья; я жду одного из моих людей, и мне кажется, что его  чересчур долго нет. Кстати, Аллан, вы помните одного из сыновей сэра Гая, Уильяма,  которого прозвали Красным из-за несколько яркого цвета его волос?    

– Такой  красивый молодой человек с большими голубыми глазами?    

– Да;  барон Фиц-Олвин отправил этого бедного малого в Лондон, где его записали в  полк, входивший в войско, которое до сих пор занимает Нормандию. В один  прекрасный лень Уильямом овладело неодолимое желание увидеть семью; он попросил  отпуск, но капитан несколько раз подряд ему отказал, и тогда взбешенный Уилл  убил его. Ему удалось добраться до Англии, мы встретились по счастливой случайности,  и я отвез его в Барнсдейл, где живет его семья. На следующий день по приезде в  доме был большой праздник; отмечали не только возвращение изгнанника, но и его  свадьбу и день рождения сэра Гая.    

– Уилл  женится? А на ком?    

– На  одной очаровательной девушке, которую вы знали, – мисс Линдсей.    

– Я  не помню ее.    

– Как,  вы забыли верную служанку и подругу леди Кристабель?    

– Ах,  да, вспомнил, – воскликнул Аллан Клер, – вы говорите о веселой дочке  привратника Ноттингемского замка, о шалунье Мод?    

– Именно  так; Мод и Уильям давно любили друг друга.    

– Мод  любила Красного Уилла? Что вы такое говорите, Робин? По-моему, сердце этой юной  особы принадлежало вам.    

– Нет,  нет, вы ошибаетесь.    

– Вовсе  нет, я теперь припоминаю, что если она вас и не любила, – а я в этом сильно  сомневаюсь, – то вы питали к ней глубокие и нежные чувства.    

– Я  тогда любил и теперь люблю ее как брат.    

– Да  неужели? – лукаво спросил рыцарь.    

– Честью  клянусь, это так, – ответил Робин, – но давайте вернемся к Уильяму.  Вот что произошло. За час до венчания он исчез, и я лишь недавно узнал, что его  похитили солдаты барона. Я собрал своих людей, скоро они уже будут близко и  смогут меня услышать, и рассчитываю с их помощью и моей ловкостью освободить  Уильяма.    

– А  где он?    

– Наверное,  в Ноттингемском замке; скоро узнаем точно.    

– Не  торопитесь с решением, дорогой Робин, подождите до завтра; я встречусь с  бароном и употреблю все возможное – и просьбы и угрозы, – чтобы освободить  вашего двоюродного брата.    

– Но  если этот старый негодяй совершит какие-либо поспешные действия, не придется ли  мне всю жизнь раскаиваться, что я потерял эти несколько часов?    

– А  у вас есть причины этого опасаться?    

– Зачем  вы задаете мне этот вопрос, дорогой Аллан, если вы лучше меня знаете, каков будет  ответ? Вам хорошо известно, что у лорда Фиц-Олвина нет ни сердца, ни души, ни  жалости. Если бы он посмел собственноручно повесить Уилла, уж будьте уверены,  он бы это сделал. Я должен поторопиться вырвать Уилла из этих львиных когтей,  если я не хочу потерять его навечно.    

– Может  быть, вы и правы, дорогой Робин, и моя осторожность в этом случае может быть  опасной. Я сейчас же отправляюсь в замок и, оказавшись там, возможно буду вам  чем-то полезен. Я расспрошу барона, а если он не ответит на мои вопросы,  обращусь к солдатам; перед щедрым вознаграждением, я надеюсь, они не устоят; вы  можете на меня рассчитывать; если же мои усилия не увенчаются успехом, я извещу  вас, что вы должны действовать со всей возможной поспешностью.    

– Решено,  рыцарь. Смотрите, мой человек возвращается, а с ним Хэлберт, молочный брат Мод.  Сейчас мы что-нибудь узнаем о том, что ждет бедного Уилла.    

– Ну,  так что? – спросил Робин, обняв своего молодого друга.    

– Мне  почти нечего вам сказать, – ответил Хэлберт, – я знаю только, что в  Ноттингемский замок привезли пленника, а Мач мне сообщил, что этот несчастный –  наш бедный друг Красный Уилл. Если вы хотите попытаться спасти его, Робин, это  нужно делать немедленно. Один монах-пилигрим, проходивший через Ноттингем, был  приглашен в замок, чтобы исповедать узника.    

– Пресвятая  Матерь Божья, сжалься над нами! – дрожащим голосом воскликнул Робин. –  Уиллу, моему бедному Уиллу угрожает смерть! Его нужно похитить из замка во что  бы то ни стало! И больше вы ничего не знаете, Хэлберт? – добавил Робин.    

– В  отношении Уилла ничего; но я узнал, что леди Кристабель в конце недели должна  выйти замуж.    

– Леди  Кристабель должна выйти замуж? – переспросил Аллан.    

– Да,  милорд, – ответил Хэлберт, удивленно глядя на рыцаря, – она выходит  замуж за самого богатого норманна во всей Англии.    

– Этого  не может быть! – воскликнул Аллан Клер.    

– Это  правда, – продолжал Хэлберт, – и в замке готовятся широко  отпраздновать это радостное событие.    

– Радостное  событие! – горько повторил Аллан. – И как же зовут негодяя,  вознамерившегося жениться на леди Кристабель?    

– Значит,  вы чужой в наших краях, милорд, – сказал Хэлберт, – раз вы не знаете  об огромной радости его светлости Фиц-Олвина. Его светлость был так ловок, что  ему удалось заполучить огромное состояние, при надлежащее сэру Тристраму  Голдсборо.    

– Леди  Кристабель станет женой этого отвратительного старика?! – в полном  изумлении воскликнул рыцарь. – Да ведь это полутруп. Это чудовищный урод и  гнусный скупец! Дочь барона Фиц-Олвина – моя невеста, и до последнего моего  вздоха никто, кроме меня, не получит прав на ее сердце.    

– Ваша  невеста, милорд?! Кто же вы?    

– Это  рыцарь Аллан Клер, – ответил Робин.    

– Брат  леди Марианны? Тот, кого так нежно любит леди Кристабель?    

– Да,  дорогой Хэл, – ответил Аллан.    

– Ура! –  закричал Хэлберт, подбрасывая в воздух шапку. – Как удачно вы приехали!  Добро пожаловать в Англию, сударь; ваш приезд наконец-то осушит слезы вашей  невесты, и на ее прекрасном лице расцветет улыбка. Торжества этого ужасного  бракосочетания должны состояться в конце недели; если вы хотите ему  воспрепятствовать, время терять нельзя.    

– Я  немедленно отправлюсь к барону, – ответил Аллан, – и если он  полагает, что и теперь может поступать по отношению ко мне так, как ему  вздумается, то он ошибается.    

– Рассчитывайте  на мою помощь, рыцарь, – сказал Робин. – Мы похитим леди Кристабель.  Я думаю, что мы все четверо отправимся к замку, но войдете туда вы один, а мы с  Хэлбертом и Мачем будем ждать вашего возвращения.    

Молодые  люди вскоре подошли к самым стенам замка и в ту минуту, когда рыцарь уже  направлялся к подъемному мосту, послышался скрежет цепей, мост опустился и из  ворот вышел старик в одежде пилигрима.    

– А  вот и исповедник, которого барон пригласил к несчастному Уильяму, – сказал  Хэлберт, – расспросите его, Робин, он нам расскажет, быть может, какая  участь уготована нашему другу.    

– Мне  в голову пришла та же мысль, дорогой Хэлберт, и я считаю, что встреча с этим святым  человеком – это помощь божественного Провидения. Да сохранит вас Дева Мария,  святой отец! – сказал Робин, почтительно кланяясь старику.    

– Да  сбудется по молитве твоей, сын мой! – ответил пилигрим    

– Вы  издалека идете, отец мой?    

– Из  Святой земли; я совершил долгое и трудное паломничество, чтобы искупить грехи  молодости, а теперь, усталый и обессилевший, возвращаюсь, чтобы умереть под  родным небом.    

– Господь  послал вам долгую жизнь, святой отец.    

– Да,  сын мой, мне уже скоро девяносто лет, и жизнь моя теперь кажется всего лишь  сном.    

– Молю  Деву Марию ниспослать вам мир и покой в оставшиеся вам дни, святой отец.    

– Да  будет так, милое дитя с ласковым и благочестивым сердцем. И я в свою очередь призываю  Господа излить на тебя всю Небесную благодать. Ты добрый юноша и верующий, так  прояви милосердие и подумай о тех, кто страдает и должен скоро умереть.    

– Объяснитесь,  святой отец, я вас не понимаю, – с дрожью в голосе сказал Робин.    

– Увы,  увы! – воскликнул старик. – Одна душа должна скоро вернуться на Небо,  в свою горную обитель, а телу, в котором она живет, нет и тридцати лет. Человек  твоего, наверное, возраста скоро должен умереть страшной смертью; молись за  него, сын мой.    

– Он  исповедался вам перед смертью, святой отец?    

– Да,  и через несколько часов его жестоко разлучат с жизнью.    

– Где  же этот несчастный?    

– В  одной из темных камер этого замка.    

– Он  там один?    

– Да,  сын мой, один.    

– И  бедняга должен умереть? – спросил Робин.    

– Да,  завтра на рассвете.    

– Вы  уверены, святой отец, что осужденного не казнят еще до утра?    

– Уверен.  Увы! Ведь это так скоро! Твои слова огорчают меня, дитя мое. Ты что, желаешь  смерти твоего брата?    

– Нет,  святой старец, нет, тысячу раз нет! Я отдал бы за него свою жизнь. Я знаю этого  несчастного, отец мой, знаю и люблю. Вы не скажете, к какой казни его  приговорили? И не знаете ли вы, где его казнят – в замке или за его стенами?    

– Тюремщик  мне сказал, что этого беднягу отведет на виселицу ноттингемский палач; приказано  повесить его прилюдно на городской площади.    

– Помоги  нам, Боже! – прошептал Робин. – Святой отец, – добавил он, беря  старика за руку, – не окажете ли вы мне услугу по доброте своей?    

– Чего  ты хочешь от меня, сын мой?    

– Я  хочу, я прошу вас, отец мой, чтобы вы вернулись в замок и попросили барона  оказать вам милость и разрешить сопровождать пленника до подножия виселицы.    

– Я  уже добился этой милости, сын мой: я буду завтра утром рядом с вашим другом.    

– Да  благословит вас Бог, святой отец, да благословит вас Бог. Мне нужно сказать  нечто очень важное тому, кто завтра идет на смерть, и я хотел попросить вас,  добрый старец, передать это ему от моего имени. Завтра утром я буду здесь, под  этими деревьями. Будьте так добры, прежде чем вы войдете в замок, выслушать мои  слова.    

– Я  непременно встречусь с тобой здесь завтра, сын мой.    

– Спасибо,  отец мой, до завтра.    

– До  завтра, и да будет мир с тобой!    

Робин  почтительно поклонился, и пилигрим, скрестив руки на груди и шепча молитвы,  ушел.    

– До  завтра, – повторил Робин, – и посмотрим, будет ли Уилл повешен!    

– Нужно  будет, – заметил Хэл, внимательно слушавший разговор Робина с  пилигримом, – разместить ваших людей поближе к месту казни.    

– Они  будут стоять так, чтобы им был слышен звук рога, – ответил Робин.    

– А  как вы их спрячете от солдат?    

– Не  беспокойтесь об этом, дорогой Хэлберт, – ответил Робин, – мои веселые  лесные братья уже давно научились становиться невидимыми, даже на большой  дороге, и, поверьте мне, они не станут ходить вокруг солдат барона, а появятся  на сцене только по условному сигналу.    

– Мне  кажется, вы настолько верите в успех, дорогой Робин, – сказал Аллан, –  что я хотел бы иметь хоть часть вашей нынешней уверенности в отношении своих  собственных дел.    

– Рыцарь, –  ответил Робин, – позвольте мне только освободить Уильяма, доставить его в  Барнсдейл, передать с рук на руки его дорогой женушке, и мы займемся леди  Кристабель. Ведь венчание должно состояться еще через несколько дней, и у нас  есть время подготовиться к серьезной борьбе с лордом Фиц-Олвином.    

– Я  хочу войти в замок, – сказал Аллан, – и так или иначе выяснить тайну  этой комедии. Если барон счел возможным нарушить свои обязательства,  пренебрегая честью и порядочностью, то я буду считать себя вправе пренебречь  почтением, которое я ему обязан оказывать, и любым способом сделать так, чтобы  леди Кристабель стала моей женой.    

– Вы  правы, милый друг, немедленно отправляйтесь к барону; он вас не ждет, а потому  очень возможно, что от удивления выдаст себя. Говорите с ним дерзко и дайте ему  понять, что вы не побоитесь применить силу, чтобы получить леди Кристабель. А  пока вы будете беседовать на эту важную тему с лордом Фиц-Олвином, я соберу  своих людей и подготовлю их к задуманному мной делу. Если я вам понадоблюсь,  пошлите нарочного на то место, где мы с вами только что встретились, и в любой  час, днем и ночью он найдет там одного из моих храбрых товарищей. Если же вам  нужно будет побеседовать с вашим верным союзником, вы велите отвести вас в наше  убежище. А теперь скажите, вы не боитесь, что в замок вы войдете, но выйти из  него не сможете?    

– Лорд  Фиц-Олвин не посмеет применить насилие к такому человеку, как я, – ответил  Аллан, – это было бы уже слишком опасно для него; впрочем, если он  действительно собирается выдать Кристабель за этого омерзительного Тристрама,  то он будет так торопиться выпроводить меня, что уж скорее не примет меня, чем  будет пытаться задержать. Итак, прощайте, вернее, до свидания, дорогой Робин, я  скорее всего увижусь с вами до конца дня.    

– Я  буду ждать вас.    

Аллан  направился к воротам замка, а Робин, Хэлберт и Мач быстрым шагом добрались до  города.    

Рыцарь  без малейших затруднений был проведен в покои лорда Фиц-Олвина, и вскоре он  увидел грозного владельца замка.    

Если бы  барон увидел выходца с того света, и то он не испытал бы такого ужаса, как при  виде этого красивого молодого человека, стоящего перед ним в позе, исполненной  достоинства и гордости.    

Барон  бросил на своего слугу такой испепеляющий взгляд, что тот со всех ног кинулся бежать  из комнаты.    

– Я  не ожидал вас увидеть, – сказал лорд Фиц-Олвин, переводя гневный взор на  рыцаря.    

– Возможно,  милорд, но я явился.    

– Это  я вижу. К счастью для меня, вы нарушили слово: срок, который я вам назначил,  истек вчера.    

– Ваша  светлость ошибается, я явился на милостиво назначенное вами свидание точно в  указанное время.    

– Мне  трудно поверить вам на слово.    

– Очень  жаль, но вы поставите меня перед необходимостью вас к этому принудить. Мы по  доброй воле приняли по отношению друг к другу определенные обязательства, и я  вправе требовать выполнения ваших обещаний.    

– Вы  выполнили все условия договора?    

– Выполнил.  Их было три: я должен был вернуть себе свои поместья, иметь сто тысяч золотых и  явиться к вам через семь лет просить руки леди Кристабель.    

– И  у вас действительно есть сто тысяч золотых? – с жадностью спросил барон.    

– Да,  милорд. Король Генрих вернул мне мои поместья и доходы от них со дня конфискации.  Я богат и требую, чтобы завтра же вы отдали мне руку леди Кристабель.    

– Завтра! –  воскликнул барон. – Завтра? А если бы вы завтра сюда не явились, –  добавил он мрачно, – наше соглашение было бы расторгнуто?    

– Да;  но послушайте меня, лорд Фиц-Олвин, я прошу вас выбросить из головы дьявольские  замыслы, которые в ней зреют: я явился в назначенный час, и ничто на свете – не  стоит и пытаться применить силу – ничто на свете не может заставить меня  отказаться от той, которую я люблю. Если, отчаявшись во всех других средствах,  вы решитесь прибегнуть к хитрости, я отомщу и, будьте уверены, отомщу жестоко.  Мне известна одна ваша тайна, и я ее раскрою. Я жил при дворе короля Франции, и  мне стали известны подробности одного дела, которое касается лично вас.    

– Какого  дела? – с беспокойством спросил барон.    

– Сейчас  не время пускаться в долгие объяснения по этому поводу: довольно будет вам  знать, что я держу в памяти имена тех презренных англичан, которые предполагали  отдать свою родину под иноземное иго. (Лорд Фиц-Олвин побледнел.) Сдержите  обещание, которое вы мне дали, милорд, и я забуду, что вы повели себя подло и  предательски по отношению к своему королю.    

– Рыцарь,  вы оскорбляете старика, – прервал его барон, принимая возмущенный вид.    

– Я  говорю правду, и ничего больше. Еще один отказ, милорд, еще одна ложь, еще одна  увертка, и королю Англии будут представлены доказательства вашей преданности  отечеству.    

– Вам  повезло, Аллан Клер, – как можно мягче сказал барон, – что Небо  одарило меня спокойным и терпеливым нравом; если бы я был по природе своей  гневлив и раздражителен, вы бы жестоко поплатились за вашу дерзость: я приказал  бы бросить вас в крепостной ров.    

– Такой  поступок был бы чистым безумием, милорд, потому что он не спас бы вас от королевской  мести.    

– Ваша  молодость служит извинением вашим дерзким речам, рыцарь; я проявлю снисходительность,  хотя мне было бы просто наказать вас за них. Зачем же прибегать к угрозам, еще  не зная, действительно ли я собираюсь отказать вам в руке своей дочери?    

– Потому  что я достоверно знаю о нашем намерении отдать руку леди Кристабель презренному  и жалкому старику сэру Тристраму Голдсборо.    

– Да  неужели? Кто же, скажите на милость, этот болтливый дурак, поведавший вам такую  дурацкую историю?    

– Это  не важно, весь город Ноттингем только и говорит, что о приготовлениях к этой  богатой и смехотворной свадьбе.    

– Я  не могу отвечать, рыцарь, за все глупые и лживые слухи, которые обо мне распространяют.    

– Значит,  вы не обещали сэру Тристраму руку вашей дочери?    

– Позвольте  мне не отвечать на этот вопрос. До завтрашнего дня я волен в своих мыслях и  желаниях; вот завтра уже воля ваша: приходите, и я полностью удовлетворю ваши  требования. Прощайте, рыцарь Клер, – вставая, закончил старик, – я  желаю вам всего доброго и прошу оставить меня одного.    

– До  счастливого свидания, барон Фиц-Олвин. И помните, что у дворянина только одно  слово.    

– Прекрасно,  прекрасно, – проворчал старик, поворачиваясь к гостю спиной.    

Аллан  вышел из покоев барона с тяжелым сердцем. Он не мог не видеть, что старый лорд  опять замышляет какую-то подлость. Его полный угрозы взгляд провожал рыцаря до  порога комнаты; потом, не желая отвечать на последний поклон молодого человека,  старик отошел к окну.    

Как  только Аллан вышел (он отправился на встречу с Робин Гудом), барон яростно зазвонил  в колокольчик, стоявший на столе.    

– Пришлите  мне Черного Питера, – отрывисто сказал он вошедшему слуге.    

– Сию  минуту, милорд.    

Через  несколько минут солдат, которого вызвал Фиц-Олвин, уже стоял перед ним.    

– Питер, –  обратился к нему барон, – у тебя под началом есть несколько храбрых и  неболтливых парней, которые выполняют без обсуждения данный им приказ?    

– Да,  милорд.    

– Они  смелы и умеют забывать об услугах, которые могут быть ими оказаны?    

– Да,  милорд.    

– Прекрасно!  Отсюда только что вышел рыцарь в богатом красном камзоле; иди за ним следом с  двумя крепкими парнями и сделай так, чтобы он больше мне не мешал. Ты меня  понял?    

– Отлично  понял, милорд, – ответил Черный Питер е омерзительной улыбкой и наполовину  вытащил из ножен огромный кинжал.    

– Я  вознагражу тебя, храбрый Питер. Не бойся ничего, но действуй скрыто и  осторожно. Если этот мотылек полетит к лесу, идите за ним, и под сенью деревьев  вам будет легче обделать это дельце. Отправив его в мир иной, заройте его под  каким-нибудь старым дубом, а могилу прикройте терном и листвой, и никто не  найдет его труп.    

– Ваши  приказания будут в точности выполнены, и когда я снова увижу вас, этот кавалер  будет спать под зеленым травяным ковром.    

– Я  жду тебя; немедленно идите следом за этим наглым щеголем.    

Питер  Черный в сопровождении двух своих товарищей покинул замок и вскоре напал на  след Аллана Клера.    

Молодой  человек медленно, опустив голову, шел печальный и задумчивый в сторону  Шервудского леса. Увидев, что он дошел до опушки, убийцы, шедшие за ним по  пятам, вне себя от зловещей радости ускорили шаг и спрятались за кустами,  ожидая подходящей минуты, чтобы броситься на него.    

Аллан  Клер поискал глазами проводника, которого обещал прислать Робин Гуд, и, продолжая  внимательно осматривать окрестности, принялся размышлять о том, каким образом вырвать  Кристабель из рук ее недостойного отца.    

Из этих  тягостных раздумий рыцаря вывел треск ветвей; он повернул голову и увидел, что к  нему быстрым шагом приближаются трое мужчин с обнаженными мечами и зловещим выражением  на лицах.    

Аллан  прислонился спиной к дереву, вытащил меч из ножен и спросил твердым голосом:    

– Негодяи,  что вам от меня нужно?    

– Твою  жизнь, нарядный мотылек! – воскликнул Черный Питер и бросился на рыцаря.    

– Назад,  презренная тварь! – вскричал Аллан, нанося противнику удар в лицо. –  Все назад! – продолжал он, с невероятной ловкостью выбивая оружие из рук  второго нападающего.    

Черный  Питер удвоил усилия, но задеть молодого человека так и не смог; тот не только  вывел из строя одного из нападавших, закинув его меч на ветви дерева, но еще и  раскроил голову третьему.    

Обезумев  от ярости, Черный Питер вырвал с корнем молодое деревце, снова бросился на  Аллана и с такой силой ударил его по голове, что тот выронил меч и без чувств  упал на землю.    

– Добыча  наша! – радостно закричал Питер, помогая подняться и встать на ноги своим  раненым товарищам. – Ковыляйте в замок и оставьте меня одного, я этого  парня прикончу. Ваше присутствие здесь небезопасно, да и наши стоны мне  надоели. Убирайтесь, я сам вырою яму для этого молодого вельможи, только  оставьте лопату, которую вы принесли с собой.    

– Вот  она, – ответил один из его товарищей и добавил: – Питер, я едва жив, я не  смогу идти.    

– Проваливай,  или я тебя прикончу, – грубо ответил Питер.    

И  убийцы, полумертвые от боли и страха, с трудом потащились сквозь заросли.    

Оставшись  один, Питер принялся за свое страшное дело; он уже вырыл яму почти до половины,  как вдруг получил такой удар палкой по плечу, что растянулся во весь рост на  краю могилы.    

Немного  придя в себя от боли, негодяй повернулся к тому, кто вознаградил его по заслугам,  и увидел над собой румяное лицо огромного парня, одетого в рясу доминиканского  монаха.    

– Ах  ты нечестивец, мерзавец черномордый, – громовым голосом вопил монах, –  ты ударил дворянина по голове и, чтобы спрятать концы в воду, подло зарываешь  несчастную жертву! А ну, отвечай, разбойник, кто ты есть?    

– За  меня ответит меч, – произнес Питер и вскочил на ноги, – он тебя отправит  в мир иной, и там ты сможешь спросить у Сатаны мое имя, если тебе так хочется  его узнать.    

– Если  мне не повезет и я умру раньше тебя, наглый плут, мне все равно не придется  этого делать, я и так по твоей роже вижу, что ты исчадие ада. И позволь мне посоветовать  твоему мечу помолчать, а то, если он пошевелит языком, моя палка заставит его  умолкнуть навеки. Самое лучшее, что ты можешь сделать, это убраться отсюда.    

– Сначала  я покажу тебе, как я владею мечом, – сказал Питер, нанося монаху удар.    

Удар был  таким быстрым и сильным, что до кости рассек монаху три пальца на левой руке.    

Монах  вскрикнул, обрушился на Питера, согнул его пополам и стал осыпать ударами палки.    

И тут с  убийцей стало происходить что-то странное: он выронил меч, в глазах у него помутилось,  он перестал соображать и утратил возможность защищаться.    

Когда  монах прекратил наносить удары, Питер был мертв.    

    

– Негодяй! –  бормотал монах, задыхаясь от усталости и боли. – Проклятый негодяй! Он  решил, что пальцы бедному Туку даны для того, чтобы их кусал норманнский пес?  Ну, полагаю, я дал ему хороший урок; к сожалению, на пользу он ему не пойдет,  потому что он уже дух испустил! Ну что же! То его вина, а не моя: зачем он убил  этого красивого малого? Ах, Бог ты мой! – воскликнул добрый брат Тук,  положив здоровую руку на грудь рыцаря. – Он ведь дышит, и сердце бьется,  правда, слабо, но видно, что жизнь в нем еще теплится. Взвалю-ка я его на плечи  и отнесу в наше убежище. Бедный малый, да он и не тяжелый! А ты, подлый  убийца, – закончил брат Тук, пиная ногой тело Питера, – оставайся  здесь, и пусть волки, если они не отобедали, разорвут твои останки.    

Произнеся  все это, монах твердой походкой со всей возможной скоростью двинулся к жилищу  веселых лесных братьев.    

Теперь  нам нужно сказать несколько слов, чтобы объяснить, каким образом был схвачен  Красный Уилл. Человек, который встретил Уилла в компании Робин Гуда и  Маленького Джона в харчевне в Мансфилде, по высочайшему повелению разыскивал  беглеца. Увидев его в сопровождении пяти крепких парней, которые могли прийти к  нему на помощь, осторожный сыщик решил отложить его арест на некоторое время.  Он вышел из трактира, послал в Ноттингем за солдатами, а потом ночью привел их  в Барнсдейл.    

На  следующий день по роковой случайности Уилл вышел из замка и попал прямо в их руки,  не успев оказать ни малейшего сопротивления.    

Сначала  Уильямом овладело бурное отчаяние, но встреча с Мачем вселила в него некоторую  надежду. Он сразу понял, что, узнав о его положении, Робин Гуд не пожалеет  ничего на свете, чтобы прийти ему на помощь, и если уж не сумеет его спасти, то  не остановится ни перед чем, чтобы отомстить за его смерть. Он знал также, и  это служило ему большим утешением в его жестокой судьбе, что он будет горько  оплакан и что Мод, так радовавшаяся его возвращению, прольет потоки слез над их  погибшим счастьем.    

Запертый  в темной камере, Уилл с тоской и страхом ожидал казни, и каждый час приносил  ему надежду и боль. Бедный узник с беспокойством прислушивался к любому шуму,  доносившемуся снаружи, надеясь различить отдаленный звук рога Робин Гуда.    

Когда  блеснули первые лучи солнца, Уильям молился; он благоговейно исповедался накануне  доброму старику-пилигриму и с чистой душой, вручив свое сердце Богу, последней  своей надежде и опоре, приготовился к приходу стражников, которые должны были  явиться за ним на рассвете.    

Солдаты  взяли Уильяма в кольцо и двинулись по дороге в город.    

Когда  отряд вошел в Ноттингем, его окружила огромная толпа: большая часть жителей города  с раннего утра ожидала этого мрачного шествия.    

Как ни  велики были надежды несчастного, он невольно пошатнулся, не увидев в толпе ни  одного знакомого лица. Сердце его дрогнуло, и долго сдерживаемые слезы набежали  на глаза, но надежда все же не до конца покинула его, потому что внутренний  голос шептал ему: «Робин Гуд недалеко, Робин Гуд сейчас придет».    

Подойдя  к подножию отвратительной виселицы, сколоченной по приказу барона, Уильям  смертельно побледнел: он не думал, что умрет такой позорной смертью.    

– Я  хочу поговорить с лордом Фиц-Олвином, – сказал он.    

В  качестве шерифа барон должен был присутствовать при казни.    

– Что  вы хотите от меня, несчастный? – спросил он.    

– Я  не могу надеяться на помилование, милорд?    

– Нет, –  холодно ответил старик.    

– Тогда, –  спокойно продолжал Уильям, – я прошу о милости, в которой великодушный человек  не может мне отказать.    

– О  какой милости?    

– Милорд,  я принадлежу к благородной саксонской семье, и имя, которое я ношу, – синоним  чести; ни один из членов этой семьи не заслужил презрения сограждан. Я солдат и  дворянин и должен умереть как солдат.    

– Вы  будете повешены, – грубо ответил барон.    

– Милорд,  я рисковал жизнью на поле брани и не заслуживаю того, чтобы меня повесили как  вора.    

– Ах,  вот как, – усмехнулся старик, – а как же вы хотите искупить ваше  преступление?    

– Дайте  мне меч, и прикажите вашим солдатам нападать на меня с копьями; я хочу умереть  как честный человек, со свободными руками и с лицом, обращенным к Небу.    

– Вы  что, считаете меня дураком? Стану я рисковать жизнью своих людей, чтобы исполнить  вашу последнюю прихоть! Вовсе нет, вы будете повешены.    

– Милорд,  заклинаю вас, умоляю, сжальтесь надо мной, я даже уже не прошу дать мне меч, я  не буду защищаться, пусть наши солдаты изрубят меня в куски.    

– Презренный! –  воскликнул барон. – Ты убил норманна и просишь милости у норманна! Глупец!  Прочь! Ты умрешь на виселице, и вскоре, я надеюсь, разбойник, сделавший Шервудский  лес пристанищем для своих негодяев, составит тебе компанию.    

– Если  бы тот, о ком вы отзываетесь с таким презрением, мог меня услышать, я бы только  смеялся над вашей похвальбой, жалкий вы трус! Запомните, барон Фиц-Олвин: если  я умру, Робин Гуд отомстит за меня. Берегитесь, барон: не пройдет и недели, как  Робин Гуд будет в Ноттингемском замке!    

– Пусть  явится хоть со всей своей шайкой, я прикажу сколотить двести виселиц! Палач,  исполняйте свой долг, – добавил барон.    

Палач  положил руку на плечо Уильяма. Молодой человек в отчаянии огляделся, но, увидев  вокруг только молчаливую и объятую жалостью толпу, препоручил свою душу  Господу.    

– Остановитесь! –  воскликнул дрожащий старческий голос пилигрима. – Остановитесь! Я хочу  дать этому бедному грешнику последнее благословение.    

– Вы  выполнили свой долг по отношению к этому негодяю, – разъяренно вскричал барон, –  и незачем затягивать казнь!    

– Нечестивец! –  воскликнул пилигрим. – Вы хотите лишить этого несчастного помощи религии?    

– Поторопитесь, –  нетерпеливо ответил лорд Фиц-Олвин, – я устал от всех этих проволочек.    

– Солдаты,  отойдите немного, – сказал старик, – молитвы умирающего не должны  быть услышаны нечестивыми ушами.    

По знаку  барона солдаты отошли на несколько шагов от осужденного.    

У  подножия виселицы остались только Уильям и пилигрим.    

Палач  почтительно слушал распоряжения барона.    

Склонившись  перед Уильямом, пилигрим сказал:    

– Не  шевелитесь, Уилл, я Робин Гуд: я перережу веревку, которой вы связаны, мы  вместе бросимся в гущу солдат, и они от неожиданности потеряют голову.    

– Будьте  благословенны, милый Робин Гуд, будьте благословенны, – прошептал бедный  Уильям, задыхаясь от счастья.    

– Уильям,  наклонитесь и сделайте вид, что говорите со мной; прекрасно! Ну вот, веревки  перерезаны; а теперь вытащите из-под моей рясы меч. Нашли?    

– Да, –  прошептал Уильям.    

– Отлично!  Становимся спина к спине и покажем лорду Фиц-Олвину, что вы не для того  появились на этот спет, чтобы вас повесили.    

И в одно  мгновение Робин Гуд скинул рясу и предстал перед изумленными собравшимися в  знакомом платье лесника.    

– Милорд, –  воскликнул он звонким голосом, – Уильям Гэмвелл – один из веселых лесных  братьев. Вы у меня его похитили, я пришел забрать его обратно, и взамен я пришлю  вам труп негодяя, которому вы поручили подло убить рыцаря Аллана Клера.    

– Пятьсот  золотых тому, кто схватит этого разбойника! – прокричал барон. –  Пятьсот золотых храбрецу, который задержит его!    

Сверкающим  взором Робин Гуд оглядел толпу, застывшую в ужасе:    

– Я  никому не советую рисковать жизнью, сейчас здесь будут мои товарищи.    

С этими  словами Робин затрубил в рог, и в ту же минуту из лесу вышел отряд лесных братьев;  в руках они держали луки с натянутыми тетивами.    

– К  оружию! – закричал барон. – К оружию! Верные норманны, уничтожьте  этих разбойников!    

Но в  солдат полетели тучи стрел. Обезумев от страха, барон вскочил на лошадь и,  что-то громко выкрикивая, понесся к замку. Испуганные жители Ноттингема  бросились за своим сеньором, а солдаты, поддавшись всеобщей панике, понеслись  за бароном.    

– Лес  и Робин Гуд! – кричали веселые лесные братья, со смехом преследуя врагов.    

Горожане,  лесники и солдаты вперемешку пронеслись по городу, причем первые онемели от  ужаса, вторые смеялись, а третьи были в бешенстве. Барон первым влетел во двор  замка, а все остальные за ним. Снаружи остались только лесные братья, громкими  веселыми возгласами провожавшие своих малодушных противников.    

Когда  Робин Гуд и его люди возвращались в лес, горожане, ни один из которых не был ранен  и нисколько не пострадал в этой необычайной стычке, единодушно признали, что  молодой предводитель разбойников смел и в несчастье верен другу.    

К этому  дружному хвалебному хору присоединились и нежные девичьи голоса, а одна из  девушек даже заявила, что лесники кажутся ей такими приветливыми и  доброжелательными, что отныне она не побоится идти лесом совсем одна.    

 III    

     

Убедившись,  что Робин Гуд не намеревается осаждать замок, разбитый физически лорд  Фиц-Олвин, в голове которого теснились невыполнимые планы – один фантастичнее  другого, удалился в свои покои.    

Там  барон стал размышлять об удивительной смелости Робин Гуда: среди белого дня, не  имея другого оружия, кроме меча, обнаженного им только для того, чтобы  перерезать веревки осужденного, с замечательным присутствием духа он сумел  держать на почтительном расстоянии большой отряд солдат. Ему вспомнилось  постыдное бегство солдат, и, забыв, что он первый подал тому пример, барон  проклял их трусость.    

– Какой  непристойный страх! – восклицал он. – Какой нелепый испуг! Что  подумают горожане? Им позволительно было бежать, ведь им нечем было защищаться,  но солдаты, дисциплинированные, вооруженные до зубов! Это неслыханное  происшествие навсегда испортило мою репутацию человека доблестного и храброго.    

От этих  размышлений, весьма тягостных для его самолюбия, барон перешел к совершенно  другим. Он настолько преувеличивал позор поражения, что в конце концов всю вину  за него взвалил на солдат; в его воображении он не возглавил паническое  бегство, а прикрыл отступление и только благодаря собственному мужеству  проложил себе дорогу сквозь ряды окруживших его разбойников. И как только он  окончательно подменил действительность своими измышлениями, его ярость достигла  крайнего предела, он выскочил из комнаты во двор, где солдаты стояли группками  и с огорчением говорили о своем позорном бегстве, обвиняя в нем своего  господина. Барон влетел в толпу как бомба, приказал всем встать вокруг него и  произнес длинную речь об их подлой трусости. После этого он привел солдатам  несколько вымышленных примеров беспочвенной паники, прибавив, что память  человеческая не упомнит трусости, сравнимой с той, какую они ставят себе в  упрек. Барон говорил так горячо и возмущенно, так умело напустил на себя вид  непоколебимого и недооцененного мужества, что солдаты, поддавшись чувству уважения  к своему господину, в конце концов поверили в свою полную и неоспоримую  виновность. Ярость барона показалась им благородным гневом. Они опустили головы  и признали себя робкими людьми, боящимися собственной тени. Когда барон наконец  кончил свою напыщенную речь, один из солдат предложил преследовать разбойников  до их тайного убежища. Все остальные радостными криками приветствовали это  предложение; солдат, высказавший столь воинственную идею, стал умолять храброго  краснобая возглавить отряд. Но тот вовсе не был расположен поддаваться на эти  неуместные просьбы и ответил, что он благодарен за оказанное ему доверие, но в  настоящую минуту ему куда более приятно оставаться дома.    

– Мои  храбрецы, – добавил барон, – осторожность требует, чтобы мы дождались  более благоприятного случая для захвата Робин Гуда. Я полагаю, что мы должны  воздержаться, по крайней мере, в эту минуту, от любых необдуманных действий.  Сейчас – осторожности, а в час битвы – смелости – вот все, что я от вас требую.    

Сказав  это, барон, опасаясь настойчивости своих солдат, оставил их строить планы  победы. Успокоившись относительно своей репутации храброго вояки, барон забыл о  Робин Гуде и стал думать о своих личных интересах и о претендентах на руку  своей дочери. Само собой разумеется, что лорд Фиц-Олвин полагался на испытанную  не раз ловкость Черного Питера; по его мнению, Аллан Клер уже не существовал на  свете. Правда, Робин Гуд сообщил ему о смерти его кровавого порученца, но  барону и дела не было до того, что Питер заплатил жизнью за услугу, оказанную  им своему господину и повелителю. Раз он избавился от Аллана Клера, то между леди  Кристабель и сэром Тристрамом больше не стояло никаких преград, а этот  последний был настолько близок к могиле, что новобрачная должна была, так  сказать, со дня на день сменить свадебные одежды на темное вдовье покрывало.  Молодая и необыкновенно красивая, совершенно свободная, сказочно богатая леди  Кристабель тогда нашла бы себе партию, достойную ее красоты и богатства. И  барон спрашивал себя, кто это будет. Горя неуемным честолюбием, он мысленно  искал такого супруга для дочери, который соответствовал бы его высоким  притязаниям. Старому гордецу уже мерещилось великолепие королевского двора и он  стал подумывать о сыновьях Генриха II. В то время, когда непрестанная борьба  враждующих партий раздирала Английское королевство, постоянная нехватка денег  превратила их в огромную силу, и возвышение леди Кристабель до ранга члена  королевской семьи не было невозможным. И эта пленительная надежда в мозгу лорда  Фиц-Олвина приняла очертания замысла, уже близкого к осуществлению. Барон уже  видел себя дедом короля Англии и думал о том, на принцессах каких королевских  дворов было бы выгодно женить своих внуков и правнуков, как вдруг он вспомнил  слова Робина, и весь его воздушный замок рухнул. А вдруг Аллан Клер еще жив?!    

– Надо  немедленно нее выяснить! – вскричал барон, выведенный из себя самой этой  мыслью.    

Он  яростно стал звонить в колокольчик, день и ночь стоявший у него под рукой.  Пришел слуга.    

– Черный  Питер в замке?    

– Нет,  милорд, он вчера ушел с двумя своими людьми, и они вернулись без него, причем  один из них серьезно ранен, а другой полумертв.    

– Пришлите  ко мне того, кто еще стоит на ногах.    

– Слушаюсь,  милорд.    

Вскоре  человек, которого спрашивал барон, предстал перед ним: голова его была забинтована,  а левая рука висела на перевязи.    

– Где  Черный Питер? – спросил барон, не удостоив беднягу даже сочувственным взглядом.    

– Не  знаю, милорд; я оставил его в лесу, он рыл могилу молодому дворянину, которого  мы убили.    

Лицо  барона слегка покраснело, он попытался что-то сказать, но с губ его срывались нечленораздельные  звуки; он отвернулся и сделал убийце знак выйти из своих покоев.    

Тот  ничего другого и не желал; держась за стены, он вышел.    

– Мертв! –  прошептал барон с непередаваемым волнением и повторил: – Мертв! – Побледнев  как смерть, он продолжал бормотать слабеющим голосом: – Мертв, мертв!    

Теперь  оставим Фиц-Олвина мучаться тайными угрызениями взбудораженной совести и поищем  того человека, которого он предназначил в супруги своей дочери.    

Сэр  Тристрам не покидал замка и собирался оставаться в нем до самого конца недели.    

Барон  желал, чтобы венчание его дочери состоялось в часовне замка, а сэр Тристрам,  хотя и боялся какого-нибудь коварного покушения на свою особу, непременно хотел  пышно венчаться в Линтонском аббатстве, расположенном примерно в миле от  Ноттингема.    

– Дорогой  друг, – сказал лорд Фиц-Олвин не допускающим возражения тоном, когда обсуждался  этот вопрос, – вы глупец и упрямец, потому что не видите ни моих добрых намерений,  ни собственных интересов. Не стоит думать, что моя дочь жаждет вам принадлежать  и что она с радостью пойдет к алтарю. Не могу вам сказать почему, но я  предчувствую, что в Линтонском аббатстве произойдет некое событие, губительное  для исполнения наших взаимных обязательств. Мы здесь в опасной близости от  шайки разбойников, и они под началом своего решительного атамана вполне  способны окружить и ограбить нас.    

– Я  возьму с собой свою охрану, – ответил сэр Тристрам, – она  многочисленна, и это испытанные и храбрые люди.    

– Как  нам будет угодно, – сказал барон. – Но если случится несчастье, не  жалуйтесь.    

– Оставьте  беспокойство, я беру на себя всю вину за свою ошибку, если она будет совершена  мною при выборе места брачной церемонии.    

– А  кстати, – заметил барон, – не забудьте, прошу вас, что накануне этого  торжества вы должны вручить мне миллион золотых.    

– Сундук,  в котором заперта эта огромная сумма, Фиц-Олвин, находится в моей  комнате, – тяжело вздыхая, ответил сэр Тристрам, – и в день свадьбы  его перенесут в ваши покои.    

– Накануне, –  возразил барон, – накануне, как мы условились.    

– Хорошо,  накануне.    

С этим  старики и расстались: один пошел ухаживать за леди Кристабель, а другой погрузился  в мечты о своем будущем величии.    

В замке  Барнсдейл царила великая печаль: старый сэр Гай, его жена и дочери днем, как  могли, утешали друг друга, пытаясь смириться с исчезновением бедного Уилла, а  ночью оплакивали его.    

На  следующее утро после чудесного спасения Уилла вся семья сидела в зале и грустно  беседовала о том, что же случилось с Уильямом, как вдруг у ворот замка громко и  радостно затрубил охотничий рожок.    

– Это  Робин! – воскликнула Марианна, подбежав к окну.    

– И  конечно, с добрыми вестями, – подхватила Барбара. – Ну же, милая Мод,  крепитесь и надейтесь, Уильям скоро вернется!    

– Увы!  Вы говорите неправду, дорогая сестрица!    

– Я  правду сказала, правду! – закричала Барбара. – Это Уилл и Робин, а с  ними еще какой-то молодой человек, наверное, их друг.    

Мод  бросилась к дверям; Марианна узнала брата (Аллан уже оправился от удара и чувствовал  себя превосходно), побежала вместе с Мод и упала в его объятия.    

Мод,  словно безумная, повторяла одно и то же:    

– Уилл!  Уилл! Милый Уилл!    

А  Марианна, обвив руками шею брата, не могла вымолвить ни слова.    

Не  станем даже пытаться изобразить радость этой счастливой семьи. Господь еще раз  вернул этим людям целым и невредимым человека, которого они не надеялись больше  увидеть и горько оплакивали.    

Улыбки  стерли даже воспоминания о слезах, и все дети, обменявшись объятиями и поцелуями,  были по очереди прижаты к материнской груди. Сэр Гай благословил Уилла и его  спасителя, а леди Гэмвелл с улыбкой обняла прелестную Мод.    

– Ну  разве я была не права, когда говорила, что Робин привез добрые вести? –  спросила Барбара, целуя Уилла.    

– О,  вы были безусловно правы, дорогая Барбара, – ответила Марианна, сжимая  руки Аллана.    

– Хотелось  бы мне, – продолжала шалунья Барбара, – перепутать Уилла и Робина и  поцеловать Робина от всей души.    

– Такой  способ выражать признательность послужит нам дурным примером, дорогая Барби, –  со смехом подхватила Марианна, – мы все будем вынуждены поступить как вы,  и Робин умрет от счастья.    

– И  это будет для меня блаженная смерть, вам не кажется, леди Марианна?    

Девушка  покраснела.    

По лицу  Аллана Клера скользнула едва заметная улыбка.    

– Рыцарь, –  сказал Уилл, подходя поближе к молодому человеку, – вы видите, какие теплые  чувства внушает Робин моим сестрам, и он эти чувства заслужил. Рассказывая вам  о наших несчастьях, Робин скрыл от вас, что он спас от смерти моих отца и мать;  не поведал вам, с какой бесконечной преданностью он относится к Барбаре и  Уинифред; умолчал о том, что нежно, как лучший друг, заботился о моей невесте  Мод. И говоря о леди Марианне, Робин не добавил: «Я заботился о счастье той,  что была далеко от вас; в моем лице она имела верного друга, самоотверженного  брата…»    

– Прошу  вас, Уильям, – прервал его Робин, – пощадите мою скромность, хоть  леди Марианна и говорит, что я разучился краснеть, я чувствую, как мое лицо  начинает пылать.    

– Дорогой  Робин, – сказал рыцарь и в волнении сжал руки молодого человека, – за  мной давно огромный долг признательности по отношению к вам, и я счастлив, что  могу теперь его засвидетельствовать. Мне не нужно было слов Уилла, чтобы  увидеть, как достойно выполнили вы трудную задачу, доверенную вашей чести, ибо  тому порукой были и есть все ваши поступки.    

– О  милый брат, – воскликнула Марианна, – если бы вы знали, как он был  добр и щедр ко всем нам! Если бы вы знали, насколько достойно похвал его  поведение по отношению ко мне, вы бы его почитали и любили, как…    

–… как  его любишь ты, да? – спросил, нежно улыбаясь, Аллан.    

– Да,  как я его люблю, – ответила Марианна и на ее лице отразилось чувство  огромной гордости, а ее мелодичный голос задрожал от волнения, – и я не  боюсь признаться в чувстве к великодушному человеку, разделившему со мной все  мои печали. Робин любит меня, дорогой Аллан, и любит меня так же сильно и  давно, как я люблю его. Я обещала свою руку Робин Гуду, и мы ждали твоего  приезда, чтобы освятить наши чувства перед алтарем.    

– Мне  приходится краснеть за свой эгоизм, Марианна, – сказал Аллан, – и  этот стыд заставляет меня вдвойне ценить безупречное поведение Робина. Твой  единственный защитник был далеко от тебя, он тебя забыл, а ты, дорогая сестра,  продолжала помнить о нем и ожидать его возвращения, полагая, что без него ты не  имеешь права на счастье. Простите мне, и вы и он, мою невольную жестокость;  Кристабель будет моей заступницей перед вами. Спасибо, дорогой Робин, –  добавил рыцарь, – спасибо, у меня нет слов, чтобы выразить вам мою  искреннюю благодарность… Вы любите Марианну, и Марианна любит вас, и я счастлив  и горд отдать вам ее руку.    

И с  этими словами рыцарь взял руку сестры и вложил ее в руки Робина.    

Сердце  Робина было переполнено радостью, он привлек Марианну к себе и страстно поцеловал.    

Уильям,  казалось, обезумел от проявлений восторга у окружающих и, искренне желая дать  выход своим бурным чувствам, обнял Мод, несколько раз поцеловал ее в шейку,  пробормотал что-то нечленораздельное и наконец разразился оглушительным «ура».    

– Мы  поженимся в один и тот же день, хорошо, Робин? – закричал он  радостно. – А точнее, завтра. Ах, нет, нельзя откладывать на завтра то,  что можно сделать сегодня, это приносит несчастье! Поженимся сегодня? Что вы на  это скажете, Мод?    

Девушка  рассмеялась.    

– Вы  уж чересчур торопитесь, Уильям! – воскликнул рыцарь.    

– Слишком  тороплюсь? Хорошо вам так говорить, Аллан, но если бы вас, как меня, похитили  прямо из объятий женщины в ту минуту, когда вы собирались назвать ее своей  женой, вы бы не говорили, что я слишком тороплюсь. Разве я не прав, Мод?    

– Да,  Уильям, вы правы, но все же сегодня нам свадьбу отпраздновать не удастся.    

– Почему?  Почему, я вас спрашиваю? – нетерпеливо воскликнул Уилл.    

– Потому  что мне необходимо на несколько часов покинуть Барнсдейл, друг Уилл, – ответил  рыцарь, – а мне было бы чрезвычайно приятно присутствовать на вашей  свадьбе и свадьбе моей сестры. Я со своей стороны надеюсь на счастье стать  мужем леди Кристабель, и три наши свадьбы могли бы быть отпразднованы в один и  тот же день. Подождите немного, Уильям, и через неделю все устроится к нашему  взаимному удовольствию.    

– Ждать  еще неделю?! – вскричал Уильям. – Это невозможно!    

– Но,  Уильям, неделя пройдет быстро, – сказал Робин, – и у вас достанет  душевных сил набраться терпения.    

– Хорошо,  покоряюсь, – расстроенным тоном сказал молодой человек, – все вы  против меня, а мне приходится защищаться одному. Мод должна была бы меня  красноречиво поддержать своим нежным голоском, а она молчит. Умолкаю и я.  Знаете, Мод, мне кажется, что нам нужно было бы побеседовать о нашей будущей  семейной жизни; пойдемте, погуляем в саду, так часа два и пройдет, и эта  бесконечная неделя станет на два часа короче.    

И не  ожидая согласия девушки, Уильям взял ее за руку и увлек за собой в зеленую тень  парка.    

Семь  дней спустя после свидания Аллана Клера и лорда Фиц-Олвина леди Кристабель  одиноко сидела, а точнее – полулежала в кресле в своей комнате.    

Поникшая  фигура девушки была скрыта тяжелыми складками белого атласного платья, а  покрывало английского кружева, спускаясь с белокурой головки, почти целиком  укутывало ее. Лицо ее с правильными и чистыми чертами было смертельно бледно,  бескровные губы плотно сжаты, а огромные помертвевшие глаза с ужасом безотрывно  смотрели на дверь.    

Время от  времени горячая слеза сбегала по лицу Кристабель, и лишь эта слеза, эта роса печали,  свидетельствовала о том, что жизнь еще теплится в этом ослабевшем теле.    

Два часа  прошло в смертельном ожидании. Кристабель была как неживая: в душе ее теснились  пленительные воспоминания о невозвратимом прошлом, и она с непередаваемым  ужасом следила за приближением рокового мгновения.    

– Он  забыл меня! – неожиданно воскликнула девушка, сжимая руки, ставшие белее,  чем ее платье. – Он забыл ту, которой клялся в любви, которой говорил, что  любит только ее; он женился! О мой Господь! Сжалься надо мной, силы оставили  меня, сердце мое разбито. Я столько выстрадала! Из-за него я выслушивала  горькие упреки, терпела холодные взгляды того, кого обязана любить и почитать!  Ради него я без единой жалобы вынесла жестокое обращение, мрачное одиночество в  монастыре! (Из груди девушки вырвалось сдержанное рыдание, и слезы хлынули из  ее глаз.) Тихий стук в дверь прервал горестные размышления леди Кристабель.    

– Войдите, –  еле слышно сказала она.    

Дверь  отворилась, и перед глазами убитой горем девушки появилось сморщенное лицо сэра  Тристрама.    

– Дорогая  леди, – сказал старик с гримасой, которую он считал любезной  улыбкой, – наступил час отправляться в путь. Позвольте мне, прошу вас,  предложить вам руку: сопровождающие уже ждут нас, и скоро мы станем самыми  счастливыми супругами во всей Англии.    

– Милорд, –  прошептала Кристабель, – я не в состоянии спуститься.    

– Что  вы такое говорите, любовь моя? Вы не в состоянии спуститься? Ничего не понимаю:  вы одеты, нас ждут. Ну же, дайте мне вашу прекрасную ручку.    

– Сэр  Тристрам, – подняла свой пылающий взор Кристабель, и губы ее  задрожали, – заклинаю вас, выслушайте меня; если есть в вашем сердце хоть  искра жалости, то вы склонитесь к мольбам бедной девушки и избавите меня от  этой ужасной церемонии!    

– Ужасной  церемонии?! – с весьма удивленным видом повторил сэр Тристрам. – Что  это значит, миледи? Я вас не понимаю.    

– Избавьте  меня от необходимости что-либо объяснять вам, – рыдая, ответила Кристабель, –  я благословлю ваше имя, я буду молить Бога за вас.    

– Мне  кажется, вы очень взволнованы, моя голубка, – сказал старик слащавым  голосом. – Успокойтесь, и сегодня вечером или завтра утром, если вам это  удобнее, вы поведаете мне свои девичьи тайны. Сейчас нам нельзя терять ни  минуты, но после свадьбы все будет иначе, у нас будет уйма времени, и я с утра  до вечера буду вас слушать.    

– Ради  Бога, милорд, выслушайте меня сейчас: если мой отец вас обманывает, то я не  хочу обольщать вас напрасными надеждами. Милорд, я не люблю вас, мое сердце  принадлежит одному молодому дворянину, которого я знаю с самого детства;  подавая вам руку, я думаю о нем: я люблю его, милорд, я люблю его и всей душой  привязана к нему.    

– Вы  забудете этою молодого человека, миледи, и, когда вы будете моей женой, вы о  нем и не вспомните, поверьте мне.    

– Я  никогда его не забуду; его образ навечно запечатлен в моем сердце.    

– В  вашем возрасте люди всегда думают, что полюбили навеки, любовь моя, но время уходит  и стирает из памяти некогда столь дорогие черты. Идемте же, мы обо всем этом  поговорим позднее, и я постараюсь, чтобы мечты о будущем вытеснили из вашего  сердца воспоминания о прошлом.    

– Милорд,  вы безжалостны!    

– Я  люблю вас, Кристабель.    

– Господи,  смилуйся надо мной! – вздохнула бедняжка.    

– Конечно,  Господь смилуется, – сказал старик, беря Кристабель за руку, – и  пошлет смирение и забвение. (Сэр Тристрам почтительно, нежно и сочувственно  поцеловал холодную руку, которую он держал в своих.) Вы будете счастливы,  миледи, – добавил он.    

Кристабель  печально улыбнулась.    

«Я  умру», – подумала она.    

В  Линтонском аббатстве шли последние приготовления к венчанию леди Кристабель и  старого сэра Тристрама.    

С утра  часовня была увешана великолепными драпировками, а благоухающие цветы распространяли  в ней сладостные ароматы. Епископ Херефордский, который должен был венчать супругов,  во главе монахов в белых стихарях стоял на пороге церкви, ожидая новобрачных.  За несколько минут до приезда сэра Тристрама и леди Кристабель к епископу  подошел какой-то человек, державший в руке маленькую арфу.    

– Ваше  преосвященство, – сказал незнакомец, почтительно кланяясь, – вы  будете венчать будущих супругов?    

– Да,  друг мой, – ответил епископ, – а почему ты меня об этом спрашиваешь?    

– Ваше  преосвященство, – ответил незнакомец, – я лучший арфист во Франции и  Англии, и обычно на всех пышных праздниках пригождается мое искусство. Я слышал  о свадьбе богача сэра Тристрама и единственной дочери барона Фиц-Олвина и решил  предложить свои услуги его сиятельству.    

– Если  ты так же талантлив, как на вид уверен в себе и тщеславен, добро пожаловать.    

– Спасибо,  ваше преосвященство.    

– Я  очень люблю звучание арфы, – продолжал епископ, – и ты бы доставил  мне удовольствие, если бы сыграл что-нибудь до приезда новобрачных.    

– Ваше  преосвященство, – гордо ответил незнакомец и величественно завернулся в  свой длинный плат, – если бы я был обычным бродячим музыкантом, каких вы  привыкли слышать, то пошел бы навстречу вашим желаниям; но я играю только в  определенное время и в соответствующем месте; скоро я удовлетворю вашу вполне  понятную просьбу.    

– Ах  ты наглец! – разгневанно воскликнул епископ. – Приказываю тебе  немедленно играть!    

– И  до струн не дотронусь, пока не явится свадебный поезд, – с полным  хладнокровием возразил незнакомец, – но вот тогда, ваше преосвященство,  вам доведется услышать звуки, которые вас удивят, будьте уверены.    

– Мы  скоро сможем судить, чего ты стоишь: вот и жених с невестой.    

Незнакомец  отошел на несколько шагов, а епископ двинулся навстречу приехавшим.    

На  пороге церкви леди Кристабель, почти теряя сознание, повернулась к барону  Фиц-Олвину.    

– Отец, –  сказала она еле слышным голосом, – сжальтесь надо мной, это замужество станет  моей смертью.    

Барон  строго взглянул на дочь, приказывая ей замолчать.    

– Милорд, –  обратилась она к сэру Тристраму, судорожно вцепившись в его рукав, – не  будьте безжалостны, вы еще можете вернуть мне жизнь, смилуйтесь надо мной!    

– Поговорим  об этом позже, – ответил сэр Тристрам, делая знак епископу, что пора войти  в церковь.    

Барон  взял дочь за руку, намереваясь подвести ее к алтарю, как вдруг громкий голос произнес:    

– Стойте!    

Лорд  Фиц-Олвин вскрикнул, а сэр Тристрам, готовый упасть в обморок, прислонился к  порталу церкви. Незнакомец взял за руку леди Кристабель.    

– Жалкий  бродяга! – воскликнул епископ, узнав арфиста. – Кто позволил тебе,  наемному музыканту, дотронуться своими грязными руками до этой благородной  девицы?    

– Провидение,  которое послало меня, чтобы я стал ей опорой в ее слабости, – гордо ответил  незнакомец.    

Барон  набросился на арфиста.    

– Кто  вы? – закричал он. – И почему препятствуете совершению священного  обряда?    

– Несчастный! –  воскликнул незнакомец. – Вы называете священным обрядом заключение омерзительного  союза между юной девушкой и стариком! Миледи, – добавил он, почтительно  склоняясь перед едва живой от страха Кристабель, – вы пришли в лом  Господень, чтобы взять имя благородною человека, и вы это имя получите…  Мужайтесь, Господь в своей божественной доброте хранил вашу невинность.    

Арфист  одной рукой развязал завязки плаща, а другой поднес к губам охотничий рог.    

– Робин  Гуд! – воскликнул барон.