1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
– О  ком же идет речь?    

– Об  одном из моих людей, получившем удар копьем в плечо!    

– В  плечо? Тогда это пустяки, – заметил хирург.    

– Боюсь,  что не так, – понизил голос Габриэль, – один из его приятелей столь  неловко выдернул древко из раны, что острие осталось внутри.    

Амбруаз  нахмурился, но все же спокойно произнес:    

– Посмотрим,  однако…    

Его  подвели к раненому. Амбруаз Парэ разбинтовал плечо Мальмора и внимательно исследовал  ранение. Затем, с сомнением покачав головой, сказал:    

– Ничего  страшного.    

– Если  так, – воскликнул Мальмор, – то завтра я смогу драться?    

– Не  знаю, – проговорил Амбруаз Парэ, зондируя рану.    

– Все-таки  чуток больно… А когда будете извлекать проклятый обломок, будет еще хуже?    

– Нет,  хуже не будет… Вот он, – протянул ему врач острие копья, только что  извлеченное из раны.    

– О,  я вам весьма обязан, господин хирург! – вежливо поблагодарил Мальмор.    

Шепот  удивления и восхищения донесся до слуха Амбруаза Парэ. Габриэль воскликнул:    

– Как!  Уже все? Да ведь это чудо!    

– Нужно  отдать справедливость, что и пациент мой отнюдь не неженка!    

– Но  и хирург не какой-нибудь коновал, черт побери! – воскликнул какой-то  незнакомец, незаметно вошедший в палатку и стоявший за спинами волонтеров.    

При  звуке этого голоса все с почтением посторонились.    

– Герцог  де Гиз! – вырвалось у Парэ.    

– Да,  метр, перед вами герцог де Гиз, пораженный и восхищенный вашим умением. И я вас  не знал до сих пор? Как же вас зовут, метр?    

– Амбруаз  Парэ, монсеньер.    

– Итак,  заявляю вам, метр Амбруаз Парэ, что ваша карьера сделана… правда, при одном условии!    

– Можно  ли узнать, при каком именно, монсеньер?    

– Если  мне доведется заполучить в бою рану, то обещайте, что вы лично займетесь мною.    

– Я  так и сделаю, монсеньер, – ответил с поклоном Амбруаз. – В страданиях  все люди одинаковы. А теперь разрешите мне затампонировать и перевязать рану.    

– Делайте  свое дело, метр Амбруаз Парэ, – ответил ему герцог, – делайте и не  обращайте никакого внимания на меня. А я пока побеседую с господином  д'Эксмесом.    

Амбруаз  Парэ занялся перевязкой Мальмора. Раненый спросил:    

– Господин  врач, значит, я могу считать себя здоровым?    

Амбруаз  Парэ, накладывая последние бинты, сказал:    

– Почти!    

– Тогда  соблаговолите сообщить виконту д'Эксмесу, моему начальнику, что завтра я могу  принять участие в бою.    

– Завтра?  В бою? – вскричал Амбруаз Парэ. – И не думайте об этом! Несчастный! Я  вам предписываю восемь дней полного покоя.    

Мальмор  заревел:    

– Да  ведь за восемь дней и осада будет кончена! Мне никогда не придется больше  воевать!    

– Ну  и безумный смельчак! – заметил герцог де Гиз, прислушиваясь к разговору.    

– Таков  уж Мальмор, – с улыбкой сказал Габриэль. – И я прошу вас, монсеньер,  лично приказать его перенести в лазарет.    

– Ничего  нет проще. Прикажите сами, и пусть этого смельчака отнесут его же товарищи. Габриэль  чуть заметно замялся:    

– Дело  в том, монсеньер, что, возможно, мои люди понадобятся мне нынче ночью.    

– Вот  как? – удивился герцог де Гиз, взглянув на виконта.    

Тем  временем Амбруаз Парэ закончил перевязку и подошел к ним.    

– Если  вам угодно, господин д'Эксмес, – сказал он, – я могу прислать двух  своих служителей с носилками.    

– Благодарю  и принимаю, – отвечал Габриэль.    

Мальмор  снова испустил отчаянный стон. Амбруаз Парэ откланялся и ушел. По знаку Мартен-Герра  все волонтеры отошли в глубину палатки, а Габриэль остался как бы наедине с  главнокомандующим.    

 XVI.    

МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮПКА  СПАСАЕТ БОЛЬШИЕ КОРАБЛИ    

     

– Довольны  ли вы теперь, монсеньер? – так начал разговор Габриэль.    

– Да,  друг мой, – отвечал Франциск Лотарингский, – я доволен достигнутыми  успехами, но, должен признаться, беспокоюсь за дальнейшее. Поэтому-то я и  пришел к вам посоветоваться.    

– Разве  что-нибудь изменилось? – спросил Габриэль. – Обстановка, на мой  взгляд, складывается для нас более чем удачно. За четыре дня мы овладели двумя  подступами к Кале. Защитники самого города и Старой крепости не продержатся  больше сорока восьми часов.    

– Верно,  но если они продержатся хотя бы сорок восемь часов, то мы погибли, а они спаслись.    

– Позвольте  мне в этом усомниться, монсеньер.    

– Нет,  друг мой, многолетний опыт не обманывает меня. Достаточно малейшей случайности  или малейшего просчета – и вся наша затея рухнет. Уж мне-то можно  поверить.    

– Но  почему же? – беззаботно улыбнулся Габриэль, что никак не вязалось с  невеселыми словами герцога.    

– Я  вам все расскажу в двух словах, исходя из вашего же плана. Следите хорошенько.    

– Я  весь внимание.    

– Ваш  юношеский пыл разжег во мне – обычно осторожного – честолюбие, и я  соблазнился некою попыткой, рискованной и невероятной. Весь наш план строился  на том, что англичане будут ошеломлены и отрезаны. Взять Кале невозможно, пусть  так, но это не значит, что его невозможно захватить – вот самая суть  задуманного нами, не так ли?    

– И  до сего времени, – заметил Габриэль, – то, что сделано, не разошлось  с тем, что задумано.    

– Конечно, –  подтвердил герцог, – и вы, Габриэль, на деле доказали, что одинаково  хорошо разбираетесь как в людях, так и в делах. Лорд Уэнтуорс не обманул ни  одной из наших надежд. Он действительно был уверен, что девяти сотен солдат при  наличии мощных укреплений вполне достаточно, чтобы заставить нас пожалеть о  нашей смелой попытке. Он слишком мало нас уважал и не пожелал вызвать  необходимое для него подкрепление.    

– Я  заранее мог предугадать, – сказал Габриэль, – как этакая гордыня  поведет себя в подобных обстоятельствах.    

– И  благодаря этой гордыне, – подхватил герцог, – форт Святой Агаты был  захвачен нами почти без сопротивления, а форт Ньеллэ – через три дня после  удачных боев.    

– Все  настолько хорошо, – весело рассмеялся Габриэль, – что если теперь  англичане или испанцы пожалуют на выручку своих земляков или союзников, то их  встретят отнюдь не ликующим салютом, а губительным артиллерийским огнем.    

– Тогда  они нарушат присягу и будут держаться на расстоянии, – улыбнулся герцог де  Гиз, невольно заразившись весельем молодого человека.    

– Значит,  в этом смысле мы добились успеха? – спросил Габриэль.    

– Безусловно,  безусловно, – ответил герцог, но, к сожалению, это не единственное и не  самое серьезное препятствие. Мы закрыли одну из возможных дорог на Кале, но  есть еще и другая дорога.    

– Какая  именно, монсеньер? – спросил Габриэль, будто не понимая.    

– Вот  перед вами карта, составленная маршалом Строцци. По вашему плану Кале может получить  подкрепление с двух направлений: либо через форт Ньеллэ, либо через форт  Ризбанк, или, вернее, через Восьмигранник, который господствует над портом и  может пропускать и задерживать суда. Так что при желании английские суда могут  через несколько часов снабдить город и солдатами и припасами. Таким образом  форт Ризбанк охраняет город, а море охраняет форт Ризбанк. Кстати, как вы думаете,  чем занят сейчас лорд Уэнтуорс?    

– Это  же совершенно ясно, – спокойно ответил виконт д'Эксмес. – По  единодушному постановлению военного совета лорд Уэнтуорс отправляет в Дувр  несколько запоздалое сообщение и предполагает завтра в это самое время получить  подкрепления…    

– Ну,  а потом? Вы не договариваете…    

– Признаюсь  вам, монсеньер, так далеко я не заглядываю, – заявил Габриэль. – У  меня нет дара предвидения.    

– Тут  достаточно простой предусмотрительности и, если вы остановились на полдороге, я  договорю за вас.    

– Тогда  поведайте мне, как, по-вашему, развернутся события, – с поклоном спросил  Габриэль.    

– Все  будет очень просто. На выручку осажденным придет вся Англия, завтра же они  смогут перебросить к воротам Старой крепости огромные силы. Если же мы все-таки  сумеем удержаться, то тогда все испанские и английские отряды, еще разбросанные  на французской земле, ринутся к Кале. Собрав все свои силы в один кулак, они  непременно зажмут нас в тиски. Если они даже не сумеют захватить Ньеллэ и  удовлетворятся только фортом Святой Агаты, то и того достаточно, чтоб поставить  нас между двух огней.    

– Да,  такая катастрофа будет и вправду ужасна, – с полным спокойствием заметил  Габриэль.    

– И  в то же время она вполне возможна, – озабоченно потер лоб рукой герцог де  Гиз.    

– А  вы не задумывались, монсеньер, как ее предотвратить?    

– Черт  возьми, я ни о чем другом и не думаю!    

– И  что же? – как бы вскользь спросил Габриэль.    

– Есть  лишь один-единственный, да и то не слишком надежный, шанс: завтра бросить все  наши силы на штурм Старой крепости. Конечно, толком подготовиться мы не успеем,  но иного выхода у нас нет. И в этом, пожалуй, меньше безумия, чем спокойно  ждать подхода английских подкреплений. Быть может, при виде этих неприступных  стен в нас вновь пробудится то, что называли в Италии «французским бешенством».    

– И  это «бешенство» сломает себе шею, – спокойно возразил Габриэль. –  Простите меня, монсеньер, но, на мой взгляд, французская армия сейчас не  настолько сильна, чтобы затевать невыполнимые предприятия. Скорее всего, нас  просто отбросят. Что же тогда предпримет герцог де Гиз?    

– По  крайней мере постарается не допустить полного развала армии и окончательного  поражения. Нужно будет отвести от этих проклятых стен уцелевшие части, дабы  сохранить их до лучших дней.    

– Победителю  Меца и Ренти – позорно отступать!    

– И  все-таки это лучше, чем упорствовать.    

– Все  равно, – настаивал Габриэль, – удар будет слишком тяжел и для славы  Франции, и для вашего имени, ваша светлость.    

– О,  мне ли этого не знать! – воскликнул герцог. – Вот что такое успех,  вот что такое судьба! Если бы мне удалось захватить Кале, я был бы героем,  гением, полубогом! А если нет – сразу же превратился бы в самонадеянного  тупицу, которому под стать одни лишь поражения!..    

Раздосадованный  герцог замолк. Габриэль намеренно не прерывал затянувшегося молчания. Ему  хотелось, чтоб герцог до конца осознал всю опасность создавшегося положения.  Когда же, по его мнению, герцог понял все это, Габриэль заговорил:    

– Если  не ошибаюсь, вашу светлость охватили сомнения, которым бывают подвержены даже и  величайшие умы в разгаре своих величайших дел. Но послушайте. Разве мы не учли  еще в Париже все мельчайшие детали, все непредвиденные случайности, все  препятствия и пути их преодоления? Как же вы можете теперь сомневаться?    

– Боже  мой, – вздохнул герцог, – я был слишком заражен и ослеплен вашей  горячностью, вашей юношеской самонадеянностью!    

– Ваша  светлость! – упрекнул его Габриэль.    

– О,  не корите себя, я не имею к вам ни малейших претензий, друг мой! Я по-прежнему  восхищаюсь вашим замыслом, он поистине велик и патриотичен. Но грубая  действительность любит убивать светлые упования… Однако у меня, помнится, и  тогда еще были опасения, но вы их рассеяли!    

– Каким  способом, с вашего позволения, монсеньер?    

– Вы  мне сказали, что, если мы молниеносно овладеем фортами Святой Агаты и Ньеллэ,  то форт Ризбанк перейдет в наши руки с помощью преданных вам горожан. Тогда  Кале не получит подкрепления ни с суши, ни с моря. Таково было ваше обещание.    

Эти  слова нисколько не смутили виконта.    

– Конечно, –  подтвердил он.    

– Что  «конечно»? Ваши ожидания обмануты! Ваши друзья из Кале, очевидно, не сдержали  своего слова, ибо не уверены в нашей победе. Они трусят и покажутся только  тогда, когда их помощь нам уже не потребуется!..    

– Прошу  простить, ваша светлость, – хладнокровно перебил его Габриэль, –  откуда вам это известно?    

– Из  вашего молчания, дорогой мой! Настал критический момент, а они даже и не шевелятся,  вы тоже молчите. Я понял так, что вы теперь на них не рассчитываете.    

– Если  бы вы знали меня лучше, вам было бы ведомо, что я не люблю говорить, когда могу  действовать.    

– Что  такое? Вы еще надеетесь?..    

– Да,  ваша светлость, я ведь еще жив! – печально и значительно ответил Габриэль.    

– Значит,  форт Ризбанк…    

– Перейдет  к нам в нужное время… если я не погибну.    

– Но  это нужное время, Габриэль, настанет завтра… завтра же утром!..    

– Тогда  завтра утром форт будет наш, – с полнейшей невозмутимостью повторил  Габриэль. – Я не отказываюсь от своих слов и даже ценой жизни сдержу свое  слово.    

– Габриэль, –  воскликнул герцог де Гиз, – что вы задумали? Пойти на смертельную опасность  ради какой-то безрассудной затеи?.. Я запрещаю, запрещаю вам! Франции слишком  нужны такие люди, как вы!    

– Не  извольте беспокоиться, монсеньер. Родина стоит того, чтобы ради нее рисковали.  Так что разрешите уж мне поступить по-своему.    

– Но  чем я могу вам помочь?    

– Монсеньер,  у меня есть предложение.    

– Говорите,  говорите, – нетерпеливо откликнулся Франциск Лотарингский.    

– Завтра,  пятого числа, около восьми часов утра соблаговолите поставить самого зоркого часового  на пост, с которого виден форт Ризбанк. Если там будет еще развеваться  английский флаг, бросайтесь на отчаянный приступ, который вами предрешен, ибо  присутствие английского флага будет означать, что дело у меня сорвалось, а сам  я погиб.    

– Погиб! –  вскричал герцог. – Вы же сами видите, что идете на верную смерть!    

– Если  так случится, не тратьте времени на то, чтобы оплакивать меня…    

– Но  у вас есть хоть какая-то надежда на успех, Габриэль?    

– Конечно,  есть, монсеньер. Главное – не волнуйтесь и не торопитесь давать сигнал на  приступ. Я все-таки надеюсь, что к восьми часам над фортом Ризбанк взовьется  французский флаг, и тогда ваши солдаты с успехом пойдут на штурм!    

– Французский  флаг – над фортом Ризбанк? – вскричал герцог де Гиз.    

– И  думаю, что, увидев его, – продолжал Габриэль, – все корабли,  прибывающие из Англии, немедленно повернут обратно.    

– Я  тоже так думаю… – сказал герцог. – Но как вы этого добьетесь?    

– Позвольте  сохранить мою тайну при себе, ваша светлость. Если вы сочтете мою затею  нелепой, вы непременно пожелаете отговорить меня, а теперь не время рассуждать  и сомневаться. Так или иначе, ни вас, ни армию я не опорочу и обойдусь только  теми людьми, которые при мне. Я выполню свою задачу без посторонней помощи или  умру.    

– К  чему такая гордость?    

– Гордость  здесь ни при чем, ваша светлость. Я просто хочу возместить ту великую милость,  которую вы обещали мне оказать.    

– О  какой милости вы говорите, Габриэль? У меня довольно хорошая память, особенно  когда дело касается моих друзей… Однако, право, я что-то…    

Но  Габриэль перебил его:    

– Монсеньер,  для меня милость эта важнее всего! Мне бы хотелось, чтоб вы подтвердили перед  королем следующее: взятие Кале было задумано и осуществлено именно мною! Уж  поверьте мне, ваше высочество, не ради почестей я этого добиваюсь – пусть  они достанутся вам, главе всей кампании… Вот о какой милости идет речь…    

– И  вы говорите о такой величайшей доблести лишь намеками? – воскликнул  герцог. – Черт побери, неужто вы в этом сомневаетесь? Да это же не  милость, а простая справедливость! Я всегда готов признать и оценить вашу  доблесть и вашу службу, виконт д'Эксмес!    

– Мое  честолюбие так далеко не заходит, – отвечал Габриэль. – Пусть король  узнает о моих трудах, у него в руках есть награда, которая для меня дороже всех  почестей и всех земных благ.    

– Король  будет знать все, что сделано вами для него, Габриэль! А теперь скажите, не могу  ли я вам быть полезен еще чем-нибудь?    

– Можете,  монсеньер, и я попрошу вас о некоторых услугах.    

– Говорите.    

– Во-первых,  мне нужно знать пароль, чтобы нынче ночью выйти из лагеря.    

– «Кале  и Карл».    

– Затем,  ваша светлость, если я паду, а вы победите, прошу вас иметь в виду, что  герцогиня де Кастро, дочь короля, – пленница лорда Уэнтуорса.    

– Я  знаю свой долг человека и дворянина. Дальше.    

– Наконец,  ваша светлость, этой ночью мне окажет немалую помощь один здешний рыбак по  имени Ансельм. Возможно, что он погибнет вместе со мной; я хочу, чтоб его семья  была обеспечена за мой счет. Я написал об этом моему управляющему Элио, но и  вас прошу проследить за выполнением моей воли.    

– Будет  сделано. Это все?    

– Все,  ваша светлость! Но если нам больше не придется свидеться, вспоминайте обо мне  хоть изредка и поведайте о моей участи двум известным вам людям: королю,  который, безусловно, порадуется моей смерти, и госпоже де Кастро, которая,  возможно, опечалится. Больше я не смею вас задерживать. Прощайте, ваша  светлость!    

Герцог  де Гиз встал:    

– Гоните  прочь печальные мысли. Я ухожу, а вы, друг мой, еще раз хорошенько все продумайте  в своем таинственном плане. Мне же, видимо, не суждено заснуть этой ночью.  Больше всего меня тревожит та полнейшая неизвестность, которой окутана ваша  затея. Но тайный голос твердит мне, что мы с вами еще увидимся, и я не прощаюсь  с вами, нет!    

– Спасибо  за доброе предчувствие, – сказал Габриэль. – Если мы встретимся, так  только во французском городе Кале!    

– И  тогда вы сможете гордиться тем, что спасли честь Франции, а заодно и мою!    

– Иногда,  монсеньер, маленькие шлюпки спасают большие корабли, – с поклоном ответил  Габриэль.    

Уходя из  палатки, герцог де Гиз в последний раз пожал руку виконту д'Эксмесу, дружески  обнял его и задумчиво побрел к себе.    

 XVII.    

ПОД ПОКРОВОМ ТЕМНОЙ  НОЧИ    

     

Проводив  герцога, Габриэль вернулся и подал знак Мартен-Герру, которому, очевидно, не  нужны были никакие разъяснения. Он поднялся и вышел.    

Через  четверть часа оруженосец возвратился в сопровождении какого-то худого, оборванного  человека. Мартен подошел к погруженному в размышления Габриэлю:    

– Ваша  милость, вот тот человек.    

– Очень  хорошо! Так это вы рыбак Ансельм, о котором мне говорил Мартен-Герр? – обратился  Габриэль к пришельцу.    

– Да,  ваша милость, это я.    

– И  вы знаете, чего мы ждем от вас?    

– Ваш  оруженосец сказал мне об этом, ваша милость, и я к вашим услугам.    

– Мартен-Герр  должен был также поставить вас в известность, что вы рискуете жизнью наравне с  нами.    

– О,  об этом можно было и не упоминать. Я и так каждый день рискую жизнью, чтобы поймать  какую-нибудь рыбешку, и зачастую возвращаюсь ни с чем. Гораздо милее рискнуть  сегодня своею вяленой шкурой ради вас… притом за приличное вознаграждение.    

– Это  верно, – заметил Габриэль, – но ведь твои повседневные опасности  всегда непредвиденны, – например, в заведомую бурю ты не выйдешь в море. А  тут опасность вполне определенная.    

– Конечно,  надо быть либо святым, либо сумасшедшим, чтобы в этакую ночь довериться морю.  Но это дело паше, не мне вас отговаривать.    

– Но  когда мы доберемся до цели, – продолжал Габриэль, – твоя служба на  том не кончится. Тебе придется пойти в драку и поработать по-солдатски ничуть  не хуже, чем по-рыбацки. Не забывай об этом!..    

– Ладно, –  проворчал Ансельм, – вы только меня не запугивайте. Вы отвечаете за жизнь  тех, кто мне дорог, а я взамен отдаю свою. Сделка состоялась, больше говорить  не о чем.    

– Ты  храбрый человек, – сказал виконт. – Можешь быть спокоен: и жена, и твои  дети ни в чем не будут нуждаться. На этот счет я дал распоряжение своему  управляющему Элио, а герцог де Гиз лично проследит за этим.    

– Больше  мне и не нужно, – молвил рыбак, – вы великодушнее любого короля. Я  вас не подведу.    

– Теперь  скажи: твоя лодка выдержит четырнадцать человек?    

– Ваша  милость, она выдерживала и до двадцати.    

– Нужны  тебе еще гребцы?    

– Ясное  дело, ваша милость. У меня и так будет полно хлопот с рулем да с парусом, ежели  придется его ставить.    

Тут в  разговор вмешался Мартен-Герр:    

– Трое  из наших ребят – Амброзио, Пильтрусс и Ландри – гребут так, словно  никогда ничем другим и не занимались. Да и я сам прилично гребу.    

– Ну  и ладно, – рассмеялся Ансельм, – Мартен мне открыл все, кроме одного:  где мы должны причалить.    

– У  форта Ризбанк, – произнес виконт д'Эксмес.    

– У  форта Ризбанк? Вы сказали: у форта Ризбанк? – переспросил пораженный  Ансельм.    

– А  что, ты возражаешь?    

– Какие  там возражения! – махнул рукой рыбак. – Только место-то не слишком  важное для высадки, я там еще ни разу не бросал якорь. Ведь это же голая скала!    

– Ты  отказываешься?    

– Да  нет же! Доставлю уж вас до форта Ризбанк, если удастся. Веселенькую прогулочку  вы затеяли!    

– Когда  мы должны быть готовы? – спросил Габриэль.    

– А  вы хотите быть там к четырем часам?    

– Между  четырьмя и пятью, не позже.    

– Тогда  надо выйти из лагеря в час ночи.    

– Хорошо,  я предупрежу своих людей.    

– Так  и сделайте, монсеньер, – согласился рыбак. – Только разрешите мне  соснуть часок вместе с ними. Со своими я попрощался, лодка надежно укрыта, так  что уходить от вас мне не с руки.    

– Ты  прав, Ансельм, поспи-ка немного. Ведь нынешней ночью тебе придется потрудиться  на славу. А сейчас… Мартен-Герр, оповести отряд.    

– Эй,  вы! Все сюда! – закричал Мартен-Герр.    

– Что?  Что случилось? – посыпались вопросы. Все поднялись и обступили  Мартен-Герра.    

– Благодарите  его светлость: через час – вылазка.    

– Вот  это здорово! Очень хорошо! Ура! – завопили волонтеры.    

Мальмор  тоже присоединил свое ликующее «ура» к товарищам по оружию. Но в этот же момент  вошли четыре санитара, посланные Амбруазом Парэ, и, несмотря на сопротивление  раненого, уложили его на носилки. Напрасно Мальмор обращался к своим товарищам  с душераздирающими воплями, напрасно он осыпал их проклятиями, называя трусами  и мошенниками. С ним никто не посчитался, и его унесли.    

– Теперь  нам остается, – сказал Мартен-Герр, – точно определить каждому свое  место и распределить обязанности.    

– А  какая работенка нам предстоит? – спросил Пильтрусс.    

– Пойдем  на приступ!    

– Тогда  я иду первым! – вскричал Ивонне.    

– Хорошо, –  согласился оруженосец.    

– Несправедливо! –  заявил Амброзио. – Ивонне вечно лезет вперед, как будто, кроме него,  никого нет!    

– Не  спорьте! – перебил их виконт д'Эксмес. – В предстоящем нам приступе  первый в ряду подвергается наименьшей опасности. Это ясно хотя бы из того, что  замыкаю шествие я!    

– Тогда  Ивонне просчитался, – рассмеялся Амброзио.    

Мартен-Герр  назвал каждому его номер в будущей цепи. Амброзио, Пильтрусса и Лактанция  оповестили, что они сядут за весла. Итак, все было подготовлено, все  рассчитано, все предусмотрено. Габриэль приказал всем ложиться спать: в нужный  час он сам их разбудит.    

Через  несколько минут по всей палатке разнесся богатырский храп, которому вторили монотонные  бормотания Лактанция. Наконец стихли и они.    

Один  Габриэль не спал. Через час он потихоньку разбудил своих людей. Все поднялись,  бесшумно оделись и вышли из лагеря. Габриэль вполголоса произнес: «Кале и  Карл», и часовые беспрепятственно пропустили их.    

Маленький  отряд во главе с Ансельмом миновал деревню и двинулся вдоль берега. Никто не  проронил ни слова; только слышно было, как надрывается ветер да глухо стонет  море…    

Там, в  городе, тоже кто-то не спал. То был лорд Уэнтуорс. Он только что вернулся в  свой дом, чтобы хоть на какое-то время забыться сном. Он ведь не спал целых  трое суток, с неослабевающей энергией затыкая все самые опасные бреши в обороне  города, поспевая всюду, где требовалось его присутствие.    

Вечером  4 января он еще раз побывал в Старой крепости, самолично произвел развод караулов,  проверил надежность городской стражи, на чьей обязанности лежала охрана форта  Ризбанк. Все было готово к отражению штурма. А завтра… завтра прибудут  подкрепления, которые он запросил из Дувра.    

Да, для  волнений не было никаких причин, и все-таки утомленный до крайности лорд  Уэнтуорс не мог заснуть.    

Какая-то  смутная, безотчетная тревога не покидала его, заставляя ворочаться в постели с  боку на бок.    

– Черт  возьми! Ведь все предосторожности приняты. Старая крепость недоступна, и неприятель  наверняка не отважится на ночной штурм, все остальные позиции надежно защищены  дюнами и морем.    

Лорд  Уэнтуорс твердил себе это тысячи раз и все-таки не мог заснуть. Он чувствовал,  как в ночи, окутавшей город, зарождается какая-то страшная беда, восстает во  плоти какой-то невидимый враг. И этот враг – не маршал Строцци, не герцог  де Невер, даже не великий Франциск де Гиз. Кто он?    

Не  бывший ли его пленник, тот самый безумный виконт д'Эксмес, воздыхатель госпожи  де Кастро? Неужели это он? Ха-ха… Забавный противник для губернатора Кале,  столь надежно охраняемого!    

И,  несмотря ни на что, лорд Уэнтуорс не мог ни подавить, ни объяснить своего  страха.    

Он  чувствовал его, ощущал – и не мог спать.    

 XVIII.    

МЕЖДУ ДВУХ ПРОПАСТЕЙ    

     

Форт  Ризбанк, тот самый, который из-за своих восьми выступов именовался Восьмигранником,  был сооружен перед самым входом в Кале. Массивный и угрюмый, он глыбой  вздымался над скалой, такой же мрачной и громадной.    

Море  нередко обрушивало свои грозные валы на эту сумрачную скалу, но никогда не добиралось  до крепости.    

В эту  ночь, на 5 января 1558 года, море было как никогда бурным и зловещим. Из  глубины его доносились какие-то протяжные скорбные стоны, подобные рыданиям  безутешной в своем отчаянии души.    

Прошло  всего несколько минут после смены часовых, как вдруг чей-то отчетливый голос,  похожий на зов далекой трубы, ворвался в шум рычащего прибоя, в эти вечные  стоны океана.    

Заступивший  на караул часовой вздрогнул, прислушался и, словно не поняв происхождения этого  странного зова, прислонил свой арбалет к стене. Затем, убедившись, что рядом  никого нет, он приподнял сторожевую будку, извлек оттуда свернутую в клубок  веревочную лестницу и тут же прикрепил ее к железному крюку, которым  увенчивалась амбразура башни. Затем он связал между собою два конца лестницы и  через амбразуру бросил ее вниз. Благодаря двум свинцовым грузилам лестница  благополучно скатилась к самому подножию крепости.    

Едва  лишь часовой закончил свою таинственную процедуру, как показался ночной дозор  и, увидев, что часовой на посту, обменялся с ним паролем и спокойно прошел  дальше.    

Было уже  четверть пятого утра…    

Через  два часа поистине героических усилий лодка наконец причалила к форту Ризбанк. К  скале приставили деревянную лестницу, уткнув верхний ее конец в первую же  попавшуюся выемку.    

Один за  другим в полном молчании высадившиеся смельчаки одолели лестницу и начали карабкаться  вверх по скале, пользуясь каждой щелью, каждым углублением.    

Цель  их – достичь подножия башни. Но ночь была темная, скала скользкая, руки у  них срывались, пальцы кровянились о камень; один из них оступился и, не  удержавшись, рухнул в море. По счастью, последний из четырнадцати все еще  находился в лодке, и, видя, что сорвавшийся в море бедняга уже плывет к лодке,  он протянул ему руку.    

– Это  ты, Мартен-Герр? – неуверенно спросил он, не разглядев его в темноте.    

– Он  самый, ваша светлость!    

– Как  это тебя угораздило свалиться? – упрекнул его Габриэль.    

– Лучше  я, чем другой.    

– Почему  это?    

– А  потому, что другой мог бы и закричать.    

– Пожалуй,  так, – согласился Габриэль. – Но коли уж ты очутился здесь, помоги  мне привязать лодку вот к этому корневищу.    

– Корневище  не больно-то крепко держит, ваша светлость. Вдруг его вырвет волной, и тогда  лодка пропадет, да и мы заодно с ней.    

– Что  делать? Лучше не придумаешь, – ответил виконт.    

Привязав  канатом лодку, Габриэль приказал оруженосцу:    

– Подымайся!    

– После  вас, ваша милость.    

– Тебе  говорят – поднимайся! Ну! – нетерпеливо топнул ногой Габриэль.    

Момент  был неподходящий для споров. Мартен-Герр, а следом и Габриэль доползли до  лестницы и стали подниматься вверх.    

Когда  Габриэль уже занес ногу на последнюю ступень, огромная волна налетела на берег,  вырвала корневище и унесла в открытое море лодку вместе с лестницей.    

Виконт  погиб бы, если бы Мартен мгновенно не наклонился над морскою пропастью и не  удержал за плащ своего хозяина.    

– На  сей раз ты спас мне жизнь, Мартен!    

– Так-то  оно так, но вот лодка-то распрощалась с нами!    

– Пустяки!  Ведь она оплачена, – беззаботно рассмеялся Габриэль, скрывая свое беспокойство.    

– Все  едино, – пожал плечами Мартен-Герр. – Если там, наверху, не окажется  вашего человека, или лестница не достанет до земли, или оборвется у нас под  ногами, – значит, все наши надежды на возвращение укатились вместе с этой  проклятой лодкой.    

– Тем  лучше, – молвил Габриэль, – теперь нам остается победить или  погибнуть!    

– Пусть  так, – просто согласился Мартен.    

– Идем!  Отряд, наверно, уже добрался до башни – шума-то совсем не слышно. Ладно,  трогаемся… Только будь осторожен, Мартен.    

– Не  беспокойтесь, на этот раз не сорвусь!    

Они  двинулись в путь и через десять минут, преодолев неисчислимые опасности и препятствия,  присоединились к остальным.    

Было уже  без четверти пять, когда Габриэль с непередаваемой радостью обнаружил веревочную  лестницу, свисавшую со скалы.    

– Видите,  друзья, – вполголоса сказал он, – нас наверху ждут. Возблагодарим  господа, ибо обратного пути у нас нет: море поглотило нашу лодку. Итак,  вперед – и бог наш защитник!    

– Аминь! –  добавил Лактанций.    

Теперь  все знали, что вернуться обратно невозможно, но никто не заколебался.    

При  слабом свете едва наступающего утра Габриэль пристально вглядывался в суровые,  бесстрастные лица смельчаков. И все они, как один, повторили за ним:    

– Вперед!..    

– Помните,  кто за кем идет! Первый – Ивонне, за ним – Мартен-Герр, за  ними – каждый по порядку своих номеров. Замыкающий – я. Веревка,  полагаю, достаточно крепка.    

– Веревка  железная, ваша светлость, – сказал Амброзио. – Мы уж ее опробовали,  она не то что четырнадцать, а тридцать душ выдержит!    

– Тогда  дело за тобой, Ивонне, – сказал виконт д'Эксмес. – Ты рискуешь  пропустить самое опасное в нашем путешествии. Иди – и мужайся!    

– Мужества,  монсеньер, мне не занимать, особенно когда бьет барабан и грохочут пушки. Но,  признаться, нет у меня привычки к тихим вылазкам и скользким канатам. А  вообще-то хорошо, когда идешь впереди всех.    

Габриэль,  не желая спорить на эту тему, резко сказал:    

– Хватит  болтать! Надо не говорить, а дело делать. Вперед, Ивонне! И помни:  передышка – только на стопятидесятой ступеньке. Все готовы? Мушкеты –  за спину, кинжалы – в зубы! Смотрите вверх, а не вниз, думайте о  всевышнем, а не о гибели! Вперед!    

Ивонне  поставил ногу на первую ступень. Пробило пять часов. Медленно и бесшумно четырнадцать  смельчаков начали свое опасное восхождение.    

Поначалу  Габриэль, замыкавший шествие, почти не ощущал опасности. Но чем выше они  подымались, тем сильнее и сильнее раскачивалась эта диковинная гроздь,  унизанная живыми существами. Вот тогда-то он и почувствовал, что опасность  стала чуть ли не осязаемой.    

Страшное  и величественное зрелище представляла эта картина: в темноте, под дикое завывание  ветра, четырнадцать человек, похожих на призраки, в полной тишине карабкаются  по отвесной стене, на вершине которой ждет их возможная, а внизу верная смерть.  На стопятидесятой ступеньке Ивонне остановился.    

Еще  раньше было обусловлено, что на передышку уйдет столько времени, сколько потребуется  дважды прочитать «Отче наш» и «Богородицу». Но и после этого Ивонне не двинулся  с места.    

Тогда  Мартен-Герр счел за благо хлопнуть его по ноге и шепнул.    

– Трогай!    

– Не  могу… – хрипло отозвался Ивонне.    

– Не  можешь? Почему, негодяй? – вздрогнул Мартен-Герр.    

– Голова  закружилась…    

Холодный  пот выступил на лбу у Мартена. На какое-то мгновение он не знал, на что решиться.  Если у Ивонне действительно закружилась голова и он упадет, он невольно увлечет  вниз и всех остальных. Спускаться обратно тоже не имело смысла. В таком  ужасном, никак не предвиденном положении Мартен совершенно растерялся и  ограничился тем, что наклонился к Ансельму, который двигался за ним, и сказал:    

– У  Ивонне голова закружилась.    

Ансельм,  как и Мартен, тоже вздрогнул и, в свою очередь, сообщил Шарфенштейну, своему  соседу:    

– У  Ивонне голова закружилась.    

Так, по  цепочке, эта страшная весть дошла до Габриэля, который, услыхав ее, побледнел.    

 XIX.    

ОТСУТСТВУЮЩИЙ АРНО ДЮ  ТИЛЬ ОКАЗЫВАЕТ ПАГУБНОЕ ВЛИЯНИЕ НА СУДЬБУ БЕДНЯГИ МАРТЕН-ГЕРРА    

     

Это был  самый страшный и напряженный момент. Потрясенный Габриэль словно увидел перед  собой воочию неумолимую опасность. Да не одну, а целых три. Внизу бурлящее  море, казалось, требовало своей доли добычи; впереди, над головой Габриэля,  двенадцать человек застыли в смертельном ужасе, не имея возможности ни  отступить, ни продвинуться, преграждая ему путь к третьей, пока еще незримой  опасности – к пикам и аркебузам англичан, поджидающих их, вполне возможно,  наверху.    

По  счастью, Габриэль был из тех людей, которые не медлят даже перед пропастью,  поэтому решение его было мгновенным. Он даже и не задумался, что рука может  дрогнуть и тогда он грохнется прямо о скалы. Подтягиваясь на руках, он стал  подыматься по краю веревочной лестницы. Сила и воля его были столь велики, что  он добрался до Ивонне.    

– Ты  будешь двигаться? – резко и повелительно обратился он к Ивонне.    

– У  меня… голова… кружится, – отвечал бедняга, выбивая дробь зубами.    

– Будешь  двигаться? – повторил виконт д'Эксмес.    

– Не  могу… – лепетал Ивонне. – У меня руки и ноги… отрываются от ступенек…  вот-вот упаду…    

– Посмотрим, –  проронил Габриэль.    

Он  выхватил кинжал, потом, действуя ногами и левой рукой, дотянулся до поясницы  Ивонне и приложил острие кинжала к его спине.    

– Чувствуешь  мой кинжал? – спросил он.    

– Ох,  ваша милость!.. Пощадите!..    

– Клинок  тонок и остер, – продолжал Габриэль с поразительным хладнокровием. –  Стоит тебе откинуться назад, он сам собою пронзит тебя. Теперь слушай меня  хорошенько. Мартен-Герр пойдет перед тобою, а я позади. Если ты хоть вздрогнешь,  клянусь богом, ты не упадешь вниз! Я пришпилю тебя кинжалом к этой каменной  стене, и все пройдут дальше через твой труп.    

– О,  смилуйтесь, монсеньер! Я пойду! – испуганно воскликнул Ивонне, избавившись  от прежнего страха.    

– Мартен, –  сказал виконт, – ты слышал? Подымись выше.    

Мартен  тем же способом, что и его хозяин, через мгновение очутился первым на лестнице.    

– Вперед! –  произнес Габриэль.    

Мартен  ловко полез по лестнице, а Ивонне, забыв про свое головокружение, двинулся за  ним, ибо Габриэль в правой руке держал кинжал, грозивший Ивонне смертью.    

Так все  четырнадцать прошли последние сто пятьдесят ступенек.    

«Черт  возьми! – весело размышлял Мартен-Герр, видя, что стена почти  рядом, – монсеньер нашел превосходное средство от головокружения…»    

Развить  эту мысль ему так и не удалось, ибо голова его вдруг вынырнула над краем крепостной  площадки.    

– Это  вы? – обратился к Мартену незнакомый голос.    

– Черт  возьми! – только сказал оруженосец, переводя дыхание.    

– Давно  пора, – заметил часовой. – Через пять минут пройдет дозор.    

– Ладно,  мы сумеем его встретить, – отозвался Мартен и уперся коленом о каменный  выступ.    

И в эту  же минуту часовой, пытаясь разглядеть его в темноте, спросил:    

– Как  тебя зовут?    

– Мартен-Герр…    

Не успел  он закончить фразу, как Пьер Пекуа (это был именно он) изо всех сил толкнул его  в грудь, и Мартен-Герр полетел в пропасть.    

– Господи! –  падая, прошептал бедняга.    

На  площадку уже взбежал Ивонне и, ощутив под ногами твердую почву, немедленно  обрел свое хладнокровие и смелость; вслед за ним появились Габриэль и все  остальные.    

Пьер  Пекуа не оказал им ни малейшего сопротивления. Он стоял словно окаменевший.    

– Несчастный! –  вскричал виконт д'Эксмес, тряся его за плечи. – Что с вами случилось? Что  вам сделал Мартен-Герр?    

– Мне?  Ничего, – глухо ответил оруженосец. – Но Бабетте! Моей сестре!    

– Да,  я и забыл совсем! – вскричал пораженный Габриэль. – Бедный Мартен… Но  это же был не он! Неужели его не спасти?    

– Спасти  от падения с высоты двухсот пятидесяти футов на голый камень! – зловеще рассмеялся  Пьер Пекуа. – Полноте, господин виконт, подумайте лучше о том, как бы вам  спастись самому вместе в вашими людьми! Сейчас не время жалеть преступника!    

– Преступник!  Он неповинен, говорю я вам! И я это вам докажу! Но сейчас не время, вы правы.  Что же нам теперь предстоит?    

– Сейчас  пройдет ночной дозор. Надо заткнуть рот и связать четырех человек… Но нам не  придется их ждать, вот они!    

Едва  Пьер Пекуа проговорил эти слова, как действительно показался городской патруль,  направлявшийся по внутренней лестнице на площадку. Если бы они подняли тревогу,  все бы, наверно, пропало. Но, по счастью, Шарфенштейны, дядюшка и племянник,  люди от природы любопытные и дотошные, как раз оказались рядом с ними. Поэтому  никто из всего патруля не успел даже и пикнуть. Мощные ладони зажали им рты и  мгновенно прижали к земле. Подбежавшие Пильтрусс и еще двое волонтеров тут же  обезоружили и связали четырех ошарашенных городских стражников.    

– Здорово  получилось! – заметил Пьер Пекуа. – Теперь надо захватить врасплох  остальных часовых, а потом уж ринуться в караулку! Мы с братом обработали чуть  ли не половину стражников, и теперь они ждут не дождутся французов. Я сам схожу  и сообщу им о нашем успехе. А вы тем временем займитесь часовыми.    

– Я  крайне вам благодарен, Пекуа, – сказал Габриэль, – и если бы не  гибель Мартен-Герра!..    

– Еще  раз прошу вас, господин д'Эксмес предоставьте это дело богу и моей  совести, – сурово ответил непреклонный горожанин. – Я ухожу. Делайте  свое дело, а я займусь своим.    

Все  дальнейшие события развернулись именно так, как предсказывал Пьер Пекуа. Большинство  часовых перешли на сторону французов. Один вздумал было сопротивляться, но был  мгновенно обезоружен и связан. Когда оружейник возвратился в сопровождении Жана  Пекуа и нескольких верных людей, вся крепостная площадка форта Ризбанк была во  власти виконта д'Эксмеса.    

Теперь  предстояло завладеть караульным помещением, и Габриэль решил не медлить. Нужно  было скорее воспользоваться первым смятением и нерешительностью врага.    

В этот  ранний утренний час сменившиеся с постов караульные спали праведным сном младенцев.  Не успели они даже проснуться толком, как были уже связаны по рукам и ногам.  Словом, до битвы дело не дошло, ибо вся эта суматоха длилась всего несколько  минут. Не было еще и шести часов, как весь форт Ризбанк – ключ к гавани и  к городу – принадлежал уже французам.    

Итак,  вся операция прошла необычайно быстро и удачно. Форт Ризбанк уже был взят, виконт  д'Эксмес успел расставить новых часовых и сообщить им новый пароль, а в городе  обо всем этом даже и не догадывались.    

– Но  раз Кале еще держится, значит, и нам рано складывать оружие, – говорил  Пьер Пекуа Габриэлю. – Поэтому, господин виконт, советую поступить так: вы  с Жаном и с половиной наших людей будете удерживать форт, а я – во главе с  другими – вернусь в город. Если потребуется, мы там лучше поможем  французам, чем здесь.    

– А  вы не боитесь, – спросил Габриэль, – что лорд Уэнтуорс разъярится и  сведет с вами счеты?    

– Будьте  покойны! Не такой уж я дурак. Если надо, я обвиню Жана в предательстве. Мы, дескать,  были застигнуты врасплох и, несмотря на яростное сопротивление, вынуждены были  сдаться на милость победителя. А тех, кто отказался подчиняться вам, попросту  прогнали с форта. У лорда Уэнтуорса теперь дела невеселые, так что он не  усомнится в наших словах и еще поблагодарит нас!    

– Ладно, –  согласился Габриэль. – Идите обратно в Кале. Я вижу, вы не только  смельчаки, но и большие хитрецы. Вы и мне сумеете помочь, если я рискну на  вылазку.    

– Ох,  не рискуйте, ваша светлость! – воскликнул Пьер Пекуа. – С такими  силами многого вы не добьетесь, а потерять можете все! Оставайтесь уж тут!    

– Значит,  пока герцог де Гиз и все остальные бьются, рискуя жизнью, я сложа руки буду  здесь бездельничать? – возмутился Габриэль.    

– Их  жизнь принадлежит только им, ваша светлость, а форт Ризбанк – Франции, –  возразил благоразумный горожанин. – Послушайте: в решающий момент я  подниму всех, кто со мной одних убеждений. Вот тогда-то вы и явитесь, нанесете  сокрушительный удар и передадите юрод герцогу де Гизу.    

– Но  кто же меня предупредит, что пора действовать?    

– Вы  мне вернете тот рог, что я вам вручил. Кстати, зов его оповестил меня о вашем  прибытии. Когда до форта Ризбанк снова донесется призыв, смело выходите и во  второй раз добейтесь победы!    

Габриэль  сердечно поблагодарил Пьера Пекуа, отобрал вместе с ним людей, которые должны  были вернуться в город, и проводил их до ворот форта.    

Было уже  половина восьмого. Светало.    

Габриэль  сам проследил, чтобы над фортом водрузили французские флаги: ведь они должны  были успокоить герцога де Гиза и отпугнуть английских капитанов. Потом он  прошелся по площадке, которая была свидетельницей событий этой ужасной  достославной ночи.    

Побледнев,  он подошел к тому месту, где был сброшен в пропасть Мартен-Герр, несчастная  жертва рокового недоразумения, и наклонился над скалой. Сначала он ничего не  увидел, но, приглядевшись, заметил у края водосточной трубы распростертое тело  Мартен-Герра. Видимо, эта труба и смягчила силу страшного падения.    

Ему  показалось, что оруженосец мертв, и он захотел отдать ему последние почести.  Рядом с Габриэлем стоял и Пильтрусс; оплакивая Мартен-Герра, которого всегда  очень любил, он тут же присоединился к благочестивому намерению своего  начальника. Укрепив веревочную лестницу, он полез обратно в пропасть и вскоре  возвратился с телом своего друга. Мартен еще дышал.    

Приглашенный  хирург обнаружил, что у бедняги сломана рука и раздроблено бедро.    

Хирург  брался залечить руку, а ногу посоветовал ампутировать, но сам не решался на  столь сложную операцию.    

Осталось  только ждать. Если бы удалось связаться с метром Амбруазом Парэ, Мартен-Герр  был бы спасен.    

 XX.    

ЛОРД УЭНТУОРС ТЕРЯЕТ  ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖДУ    

     

Герцог  де Гиз не слишком-то верил в успех затеянной Габриэлем вылазки. Тем не менее он  пожелал самолично убедиться в ее результатах. Ведь в создавшемся трудном  положении хотелось уповать даже на несбыточное.    

Около  восьми часов в сопровождении немногочисленной свиты он подъехал к тому месту,  откуда виден был форт Ризбанк, вооружился подзорной трубой, взглянул на форт и  радостно вскрикнул. Ошибки не могло быть – там, на форте, развевался  французский флаг!    

– Молодчина  Габриэль! – воскликнул он. – Он все-таки совершил чудо! А я-то еще  сомневался!.. Теперь Кале будет наш! А если подоспеют англичане, то Габриэль  сумеет их встретить по-своему!    

– Ваша  светлость, вы, кажется, не ошиблись, – заметил кто-то из свиты, глядя в  подзорную трубу. – Поглядите, не английские ли паруса на горизонте?    

– Ишь  ты, заторопились! – рассмеялся герцог. – Давайте взглянем… – И  он взял трубу. – И впрямь англичане! Дьявольщина! Они не теряются! Я их  так скоро не ждал. Что же, делать нечего… Посмотрим теперь, как будут себя  вести нежданные гости и как встретит их молодой губернатор форта Ризбанк!    

Уже  совсем рассвело, когда английские суда показались на виду форта.    

Развевающееся  на ветру французское знамя предстало пред ними, словно грозный призрак. А чтобы  придать реальность этому видению, Габриэль произвел троекратный залп из пушек.    

Все  сомнения у англичан отпали – французское знамя действительно колыхалось на  английской башне. Очевидно, не только башня, но и весь город был во власти  французов. Значит, они опоздали!    

После  нескольких минут удивления и растерянности их корабли повернули и направились к  Дувру. Они ведь могли лишь помочь Кале, но отбить город обратно были не в  силах.    

– Хвала  господу! – ликовал герцог. – Нет, каков Габриэль! Он положил Кале нам  прямо в руки. Стоит только сжать их – и город наш!    

И,  вскочив на коня, он помчался в лагерь торопить осадные работы. Всякое событие,  как правило, имеет свою оборотную сторону: то, что радует одного, повергает в  слезы другого. И пока герцог де Гиз радостно потирал руки, лорд Уэнтуорс рвал и  метал.    

После  тревожной ночи, полной зловещих предчувствий, лорд Уэнтуорс под утро наконец  уснул и вышел из своих покоев лишь тогда, когда хитроумные защитники форта во  главе с Пьером Пекуа принесли ему роковое известие.    

Губернатор  узнал об этом последний. Не веря своим ушам, разъяренный лорд велел привести к  себе старшего из беглецов. Перед ним с поникшей головой и с горестным  выражением лица предстал Пьер Пекуа.    

Хитрый  горожанин, вроде бы все еще потрясенный происшедшим, описал, как триста злонамеренных  авантюристов внезапно вскарабкались на скалу. При этом он не забыл упомянуть,  что тут наверняка таится какая-то измена, но какая именно, он, Пьер Пекуа,  раскусить не сумел.    

– Но  кто же командовал этим сбродом? – допытывался лорд Уэнтуорс.    

– Бог  ты мой, да ваш же бывший пленник д'Эксмес! – с непостижимой наивностью  отвечал оружейник.    

Губернатор  воскликнул:    

– Вот  когда сбываются сны!    

Потом,  нахмурившись и будто вспомнив о чем-то неожиданном, добавил.    

– Постойте…  Он ведь, кажется, был вашим постояльцем?    

– А  как же!.. – не смущаясь, отвечал Пьер. – Тут мне скрывать нечего…  Больше того: думается мне, что мой двоюродный братец Жан… ну, этот ткач… он  тоже малость замешан в этой истории…    

Лорд  Уэнтуорс словно пронизал его взглядом, но горожанин даже и не потупился.  Впрочем, у него были все данные для подобной смелости: губернатор прекрасно  знал, что влияние Пьера Пекуа в городе ставит его выше всяких подозрений.    

Задав  еще несколько вопросов и упрекнув на прощанье за нерасторопность, губернатор  наконец отпустил его с миром.    

Оставшись  один, лорд Уэнтуорс впал в мрачное отчаяние.    

И было  от чего! Город с таким малочисленным гарнизоном, да еще лишенный теперь всякой  помощи и зажатый между фортами Ньеллэ и Ризбанк, уже не мог защищаться. Хорошо,  если он продержится всего несколько дней, а может… и часов!    

Все это  было невыносимо для такого спесивого гордеца, каким был лорд Уэнтуорс.    

– Все  равно! – твердил он вполголоса, бледный от гнева и от не остывшего еще  удивления. – Все равно им дорого обойдется победа! Они уже считают Кале  своим, но я-то, я буду сражаться до конца, и они заплатят за свой успех  столькими жизнями, сколько мне потребуется! А этому кавалеру прекрасной Дианы  де Кастро… – он остановился, и зловещая мысль озарила радостью его мрачное  лицо, – этому кавалеру прекрасной Дианы, – продолжал он с каким-то  упоением, – не придется слишком радоваться моей смерти. Я уж постараюсь…  приготовлю ему подарочек!..    

И,  выпалив эти слова, он стремглав бросился из особняка, надо было подымать дух у  людей, надо было отдавать приказания и распоряжения Какое-то мрачное решение  подкрепило и успокоило его мятущуюся душу Он вновь обрел обычное свое  хладнокровие, которое невольно внушало надежду отчаявшимся защитникам крепости.    

В задачу  нашей книги не входит описание осады Кале во всех подробностях. Франсуа де Рабютен[50] в своей  хронике «Бельгийские войны» излагает все это с достаточным многословием.    

5 и 6  января обе стороны – как осаждающие, так и осажденные – проявляли  удивительное мужество и героическую стойкость. Но действия осажденных  сковывались какой-то необъяснимой силой: маршал Строцци, руководивший осадой,  казалось, заранее знал все способы защиты, все замыслы англичан. Черт возьми,  можно было подумать, что стены города были прозрачны!    

Несомненно,  у противника имелся план города!    

Да, у  герцога де Гиза действительно был план города, и мы знаем, кто ему его  доставил. Таким образом, виконт д'Эксмес, даже отсутствуя, приносил немалую  пользу штурмующим крепость французским войскам.    

И однако  вынужденное бездействие, в котором он оказался, страшно тяготило пылкого юношу.  Запертому в форте Ризбанк, ему ничего не оставалось делать, как только  заботиться о надлежащей обороне форта.    

Закончив  обход постов, Габриэль обычно садился у постели Мартена и принимался утешать и  подбадривать его.    

Бравый  оруженосец переносил свои страдания с удивительной выдержкой и душевным спокойствием.  Его удивляло и удручало только одно: почему Пьер Пекуа совершил такой необъяснимый  злодейский поступок? Поэтому-то Габриэль решился наконец рассказать  Мартен-Гeppy его псевдособственную биографию в том виде, в каком она  представлялась ему по внешним данным и совпадениям; становилось очевидным, что  некий плут, воспользовавшись каким-то сверхъестестенным сходством с Мартеном,  совершил целый ряд омерзительных, но никем не наказанных поступков и притом еще  извлек немало выгод для своей персоны. Это разоблачение Габриэль сделал нарочно  в присутствии Жана Пекуа. Жана, человека честного, потрясла и возмутила эта  грязная история. И особенно его заинтересовала личность того, кто всех сумел  обмануть. Кто он, этот негодяй? Женат ли он? Где скрывается?    

Мартен-Герр  тоже был потрясен такой гнусностью. Конечно, он был счастлив, что с его совести  спало в конце концов такое бремя злодеяний, но в то же время страдал при мысли,  что имя его и добрая слава замараны таким проходимцем. И кто знает, на какие  подлости еще пустится негодяй, прикрываясь его именем.    

Теперь  он понял жестокую месть Пьера и не только простил его, но даже оправдал. Добряк  оруженосец упускал при этом из виду, что за проделки виновного расплачиваться  приходится ему самому.    

Когда  Габриэль с улыбкой указал ему на это, Мартен ответил.    

– Не  все ли равно! Я все-таки доволен, что так получилось! По крайней мере, если  только я выживу и останусь хромым, меня никто не смешает с обманщиком и  предателем.    

Но, увы,  это слабое утешение было весьма сомнительным. Выживет ли он? Хирург городской  стражи не ручался. Нужна была неотложная помощь хорошего хирурга, а тут в  течение двух дней приходилось довольствоваться простыми перевязками.    

Но не  только это беспокоило Габриэля. Часто он напрягал слух, пытаясь уловить далекий  звук рога, который бы положил конец этому проклятому бездействию. Но до него  доносился лишь отдаленный однообразный грохот французских и английских батарей.    

Наконец  вечером 6 января, после тридцати шести часов, проведенных в Ризбанке, ему послышался  какой-то непонятный шум, какие-то странные возгласы. Оказалось, французы после  горячей схватки ворвались в Старую крепость.    

Тем не  менее англичане в течение следующего дня делали все возможное, чтобы удержать  столь важную позицию и отстоять их последние опорные пункты. Однако было ясно,  что завтра английскому владычеству в Кале придет конец.    

Было три  часа дня, когда лорд Уэнтуорс, бесстрашно бившийся все эти дни в первых рядах,  понял, что сил у них хватит не больше, чем на два часа. Он позвал лорда Дерби и  спросил его.    

– Сколько  времени мы можем еще продержаться?    

– Максимум  три часа.    

– Но  за два часа вы ручаетесь? Лорд Дерби прикинул в уме:    

– Если  ничего непредвиденного не случится, могу ручаться.    

– Тогда,  друг мой, доверяю вам командование, а сам удаляюсь. Если англичане в течение  двух часов не получат никакого перевеса, на что я не слишком-то надеюсь, я  разрешаю вам, больше того – приказываю трубить отбой и сдаваться!    

– Два  часа мы продержимся, милорд. Лорд Уэнтуорс изложил своему лейтенанту условия  сдачи, в которых герцог де Гиз не мог ему отказать.    

– Но  вы, милорд, – заметил граф Дерби, – из этих условий упустили одно. Я  должен предложить господину де Гизу назначить вам выкуп.    

Мрачный  огонек блеснул в угрюмом взоре лорда Уэнтуорса.    

– Нет,  нет, – возразил он со странной улыбкой, – мною, друг мой, не  занимайтесь. Я сам уже позаботился обо всем… Делайте то, что вам приказано.  Передайте в Англии: я сделал все, что было в человеческих силах, для защиты  города и уступил только судьбе! А вы бейтесь до последней возможности, но  берегите английскую честь и кровь! Таково мое последнее слово. Прощайте!    

Молча  пожав руку порывавшемуся что-то сказать лорду Дерби, он покинул поле боя и  направился прямо в свой опустевший особняк.    

В его  распоряжении было еще целых два часа. В этом он не сомневался.    

 XXI.    

ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ    

     

Лорд  Уэнтуорс хорошо знал, что во дворце у него никого нет, ибо еще с утра он  предусмотрительно отправил всю свою челядь на валы. Андре, французский паж  госпожи де Кастро, был по его приказу заперт. Следовательно, Диана должна быть  одна или в крайнем случае со служанкой.    

Итак,  шагая по вымершим улицам города, лорд Уэнтуорс, мрачный и ожесточенный,  направлялся прямо к покоям, которые занимала госпожа де Кастро.    

Никто не  доложил о его приходе, и он, не испрашивая позволения, стремительно ворвался в  комнату Дианы. Даже не поклонившись удивленной пленнице, он повелительно бросил  служанке:    

– Немедленно  убирайтесь прочь! Возможно, французы нынче вечером войдут в город, и я не  намерен за вас отвечать. Отправляйтесь к вашему отцу!    

– Но,  милорд… – возразила служанка. Губернатор яростно топнул ногой:    

– Вы  слышали, что я сказал? Я так хочу!    

– Однако,  милорд… – попыталась было вмешаться Диана.    

– Я  сказал: я так хочу, сударыня! – вскинул голову лорд Уэнтуорс.    

Испуганная  девушка убежала.    

– Я  вас, милорд, совсем не узнаю, – обронила Диана после тягостного молчания.    

– Потому  что вы никогда не видели меня побежденным, – едко усмехнулся лорд  Уэнтуорс. – Вы оказались блестящим пророком моего позора, а я-то, безумец,  вам еще не верил! Я разбит, разбит начисто, окончательно, бесповоротно!  Торжествуйте!    

– Значит,  французы побеждают? – спросила Диана, с трудом подавляя в себе радость.    

– Побеждают?  Форт Ньеллэ, форт Ризбанк, Старая крепость – все в их руках! Они могут  взять город голыми руками! Они будут в Кале! Радуйтесь!    

– О, –  возразила Диана, – имея дело с таким противником, как вы, милорд, нельзя  заранее праздновать победу!    

– Ха!..  Ха!.. Нельзя?.. Разве вы не видите, что я покинул свой пост? Я был там все  время, пока шел бой, но если я теперь здесь, разве вам не ясно, что я не хочу  присутствовать при поражении! Через полтора часа лорд Дерби сдастся. Радуйтесь!    

– Но  вы говорите все это таким тоном, что вам трудно поверить, – со слабой  улыбкой возразила Диана, оживившись при мысли об освобождении.    

– Тогда,  чтобы вас убедить, я скажу вам по-другому: герцогиня, через полтора часа французы  вступят в город, и виконт д'Эксмес вместе с ними. Трепещите!    

– Что  означают ваши слова? – побледнела Диана.    

– Что?  И вы еще не поняли? – лихорадочно рассмеялся лорд Уэнтуорс, подходя к  ней. – Мои слова означают только одно: через полтора часа мы переменимся  ролями. Вы будете свободны, а я превращусь в пленника. Виконт д'Эксмес вернет  вам свободу, любовь, счастье, а меня швырнет на дно какого-нибудь каменного  колодца! Трепещите!    

– Но  почему же я должна трепетать? – спросила Диана, отступая к стене под мрачным  и воспаленным взглядом этого человека.    

– Боже  мой, разве это трудно понять? Сейчас я здесь повелитель, а узником стану только  через полтора часа! Через час с четвертью, ибо время бежит! Через час с  четвертью я буду в вашей власти, но пока еще вы – в моей! Через час с  четвертью виконт д'Эксмес будет здесь, но пока здесь я! Вот почему вам должно  радоваться и трепетать!    

– Милорд,  милорд, – вздрогнула Диана, в ужасе отталкивая лорда Уэнтуорса, –  чего вы хотите от меня?    

– Чего  я хочу? – глухо переспросил тот.    

– Не  подходите ко мне!.. Или я закричу, позову на помощь, и вы будете обесчещены на  всю жизнь, негодяй!    

– Кричи,  зови, мне все едино, – со зловещим спокойствием произнес лорд  Уэнтуорс. – Дом пуст, улицы пустынны, на твои крики, по крайней мере в  течение часа, никто не придет. Посмотри – я даже не потрудился закрыть  двери и окна.    

– Но  через час придут, и я разоблачу вас… Тогда вас убьют!    

– Нет, –  невозмутимо заметил лорд Уэнтуорс, – убью себя я сам. Неужели ты думала,  что я переживу взятие Кале? Через час я покончу с собой, так решено, и не будем  об этом говорить. Но сначала я тебя отниму у этого проклятого виконта!.. Теперь  я не молю тебя, а требую!..    

– А  я – умираю! – воскликнула Диана, выхватив кинжал из-за корсажа.    

Но  прежде чем она успела нанести себе удар, лорд Уэнтуорс бросился к ней, схватил  ее за руку, вырвал кинжал и отбросил его прочь.    

– Еще  рано! – опять улыбнулся он своей пугающей улыбкой. – Я не позволю вам  себя заколоть! Потом делайте с собой что хотите, но этот последний час  принадлежит мне!..    

Он  протянул к ней руки, и она в порыве отчаяния бросилась к его ногам:    

– Пожалейте,  милорд!.. Пощадите!.. Не забывайте, что вы дворянин!    

– Дворянин! –  вскричал тот, бешено тряся головой. – Да, я был дворянином и вел себя как  дворянин, пока побеждал, пока надеялся, пока жил! Но теперь я не дворянин, нет,  я просто человек, человек, который готов умереть, но сначала отомстит! – И  стремительным рывком он поставил Диану на ноги.    

У нее  уже не было сил ни звать на помощь, ни кричать, ни умолять.    

В этот  миг на улице послышался сильный шум.    

– А! –  слабо вскрикнула Диана, и в глазах ее снова зажегся огонек надежды.    

– Вот  и прекрасно! – дико захохотал лорд Уэнтуорс. – Очевидно, население  занялось грабежом! Пусть так! – И он поднял Диану на руки.    

Она  могла только прошептать:    

– Милосердия!..    

– Нет,  нет!.. – повторил лорд. – Ты слишком хороша!    

Диана  лишилась сознания.    

Но ему  не пришлось прижаться губами к ее помертвевшим устам, ибо в это мгновение дверь  с треском распахнулась, и на пороге показались виконт д'Эксмес, оба Пекуа и  несколько стрелков.    

Габриэль  со шпагой в руке одним прыжком оказался рядом с лордом.    

– Негодяй!    

Тот,  стиснув зубы, схватил свою шпагу, лежавшую на кресле.    

– Назад! –  осадил своих людей Габриэль. – Я сам покараю злодея!    

И  соперники в полном молчании скрестили клинки.    

Пьер и  Жан Пекуа с товарищами расступились, расчистив им место, и застыли как вкопанные,  следя за этим смертельным поединком.    

Но мы  еще не поведали, каким образом, опережая расчеты лорда Уэнтуорса, подоспела к  беззащитной пленнице нежданная помощь.    

Пьер  Пекуа в течение двух последних дней успел подготовить и вооружить тех, кто  вместе с ним тайно жаждал победы французов. А поскольку в победе можно было уже  не сомневаться, то число таких горожан значительно возросло. Оружейник хотел  нанести удар в самый решающий момент и поэтому выжидал, когда его отряд  увеличится, а осажденные англичане дрогнут. Ему совсем не улыбалось даром  рисковать жизнью людей, которые ему доверились. Только после взятия Старой  крепости он решил наконец действовать.    

И когда  прозвучал его рог, из форта Ризбанк, как по волшебству, рванулись виконт  д'Эксмес и его отряд. В мгновение ока они обезоружили немногих часовых из  городской охраны и распахнули ворота перед французами.    

Потом  весь отряд, получив пополнение и осмелев после первого легкого успеха, ринулся  к тому месту, где лорд Дерби безуспешно искал для себя почетной гибели.    

Но что  же оставалось делать лейтенанту лорда Уэнтуорса, когда он очутился между двумя  огнями? Виконт д'Эксмес уже ворвался в Кале с французским знаменем в руке, а  городская стража взбунтовалась… И лейтенант предпочел сдаться. Он только слегка  сжал сроки, обусловленные губернатором, но ведь сопротивление стало  бессмысленным и лишь усугубляло кровопролитие. Лорд Дерби отправил  парламентеров к герцогу де Гизу.    

Именно  этого и добивались сейчас Габриэль и оба брата Пекуа.    

Но их  волновало отсутствие лорда Уэнтуорса. Тогда вместе с двумя-тремя верными солдатами  они выбрались из гущи схватки, где еще гремели последние залпы, и, томимые  тайным предчувствием, поспешили к особняку губернатора.    

Все  двери были распахнуты настежь, и они без труда добрались до покоев герцогини де  Кастро.    

И как  раз вовремя!..    

Шпага  виконта д'Эксмеса сверкнула, простираясь над дочерью Генриха II…    

Поединок  был напряженным. Недаром оба противника были сильны в искусстве фехтования и  оба обладали завидной выдержкой. Их клинки яростно извивались, как шеи, и  перекрещивались, как молнии.    

Однако  через две минуты могучим ударом виконт д'Эксмес выбил шпагу из рук лорда  Уэнтуорса. Лорд пригнулся, чтобы избежать удара, поскользнулся на паркете и  упал.    

Гнев,  презрение, ненависть, бушевавшие в сердце Габриэля, вытеснили всякое  великодушие, и он мгновенно приставил шпагу к груди этого недостойного  человека. Ни один из возмущенных свидетелей этой сцены не пожелал удержать руку  мстителя. Но Диана де Кастро, только что очнувшаяся от обморока, сразу же  поняла, что произошло, и бросилась между Габриэлем и лордом Уэнтуорсом,  крикнув:    

– Милосердия!    

Какое  удивительное совпадение слов! Она просила пощадить того, кто только что не пожелал  пощадить ее.    

Габриэль,  увидя Диану и услышав ее голос, почувствовал, как волна нежности и любви захлестывает  его. Гнев его мгновенно угас.    

– Вам  угодно, чтобы он жил? – спросил он у Дианы.    

– Прошу  вас, Габриэль, дайте ему возможность покаяться!..    

– Пусть  будет так, – ответил молодой человек и, прижимая коленом к полу  разъяренного, рычащего лорда, спокойно обратился к Пекуа и стрелкам: –  Подойдите сюда. Свяжите этого человека и бросьте его в подземелье собственного  дворца. Пусть судьбу его решит сам герцог де Гиз.    

– Нет,  убейте меня, убейте меня! – отбиваясь, вопил лорд Уэнтуорс.    

– Делайте,  что я сказал, – закончил Габриэль, не отпуская его. – Теперь я  понимаю, что жизнь для него будет пострашнее смерти.    

И как ни  метался, как ни бесился лорд Уэнтуорс, его все-таки связали, заткнули ему  кляпом рот и утащили вниз.    

Тогда  Габриэль обратился к Жану Пекуа, стоявшему рядом с братом:    

– Друг  мой, я в вашем присутствии рассказал Мартен-Герру всю его диковинную историю, и  вы теперь знаете, что он ни в чем не повинен. Вы, должно быть, и сами  постараетесь облегчить жестокие муки страдальца. Окажите мне услугу…    

– Все  понятно, – перебил его Жан Пекуа. – Надо раздобыть этого Амбруаза  Парэ, дабы он спас от верной смерти вашего оруженосца! Бегу, а чтобы за ним  лучше ухаживали, прикажу перенести его к нам домой.    

Недоумевающий  Пьер Пекуа, словно в кошмарном сне, смотрел то на Габриэля, то на своего  двоюродного брата.    

– Идем,  Пьер, – сказал Жан, – ты поможешь мне. Вижу, что ты ничего не  понимаешь. По дороге я все тебе объясню, и ты наверняка согласишься со мной.  Надо же исправить зло, сотворенное по недосмотру.    

Откланявшись  Диане и Габриэлю, Жан ушел вместе с Пьером.    

Когда  Диана и Габриэль оказались одни, она в порыве благодарности рухнула на колени  и, воздев руки к небу, взглянула на своего земного спасителя.    

– Благодарю  тебя, боже! Благодарю за то, что я спасена, и за то, что спасена я им!    

 XXII.    

ЛЮБОВЬ РАЗДЕЛЕННАЯ    

     

Диана  бросилась в объятия Габриэля:    

– Спасибо,  Габриэль, спасибо!.. Я призывала вас, своего ангела-хранителя, и вы явились…    

– О  Диана, – воскликнул он, – я так страдал без вас! Как давно я вас не  видел!    

– И  я тоже, – шепнула она.    

И,  словно торопясь, они принялись рассказывать друг другу с ненужными  подробностями все то, что довелось им вытерпеть во время долгой разлуки.    

Кале и  герцог де Гиз, побежденные и победители, – все было забыто! Волнения и  страсти, кипевшие вокруг них, просто не доходили до их сознания. Блуждая в мире  любви и радостного опьянения, они не видели и не хотели видеть другого реального  мира, скорбного и сурового.    

Так они  сидели друг против друга. Руки их как бы случайно встретились и замерли в  нежном пожатии. Надвигалась ночь. Разрумянившаяся Диана встала.    

– Вот  вы уже и покидаете меня, – с грустью заметил молодой человек.    

– О  нет, – подбежала к нему Диана. – С вами так хорошо, Габриэль! Этот  час прекрасен!.. Отдадимся же ему. Не нужно ни страха, ни смущения. Я верю:  господь к нам благосклонен – недаром же мы так страдали!    

И легким  движением, совсем как в детстве, она склонила свою голову на плечо Габриэля; ее  большие бархатные глаза медленно закрылись, а волосы коснулись воспаленных уст  юноши.    

Растерянный,  дрожащий, он вскочил на ноги.    

– Что  с вами? – удивленно раскрыла глаза Диана.    

Бледный,  как мел, он упал к ее ногам.    

– Я  люблю тебя, Диана! – вырвалось у него.    

– И  я люблю тебя, Габриэль, – отозвалась она, словно повинуясь неодолимому  зову сердца.    

Никто не  знает, никто не ведает, как слились их губы, как соединились в едином порыве их  души; в эту минуту они ни в чем не отдавали себе отчета.    

Но  Габриэль, почувствовав, что от счастья у него мутится рассудок, вдруг отпрянул  от Дианы.    

– Диана,  оставьте меня! Я должен бежать!.. – в ужасе вскричал он.    

– Бежать?  Но зачем? – спросила она удивленно.    

– Диана,  Диана! А что, если вы – моя сестра!    

– Ваша  сестра? – повторила обомлевшая Диана. Габриэль замер на месте, потрясенный  своими собственными словами, и провел рукой по пылающему лбу.    

– О  боже, что я сказал?    

– В  самом деле, что вы сказали? Как понимать это страшное слово? Не в нем ли  разгадка ужасающей тайны? Боже мой, неужели я действительно ваша сестра?    

– Моя  сестра? Разве я признался, что вы моя сестра? – лихорадочно заговорил  Габриэль.    

– Ах,  значит, так и есть! – воскликнула Диана.    

– Да  нет же, это не так! Пусть даже я не знаю правды, но это не так!.. И я не должен  был говорить с вами об этом! Ведь это тайна моей жизни или смерти, и я поклялся  ее сохранить! О великий боже, как же я проговорился?!