1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
«Потрясающий мужчина? Что в таких случаях говорят в ответ?»
   
— Хорошо. Мне тоже было приятно.
   
«Вроде нормально получилось. Нужно ее отсюда увести».
   
— Но сейчас мне надо домой, — сказала она. — Сестра должна заехать, чтобы забрать меня на обед. Ты тоже можешь с нами, если хочешь.
   
— Я должен ехать на работу, — солгал он.
   
— Я возьму сумочку.
   
«О нет!»
   
— Я сейчас вынесу.
   
Не в состоянии разобраться, что он на самом деле чувствует, не умея выразить свои чувства, подобно тому как шрам не может покраснеть, Долархайд не понимал, что произошло у них с Рив Макклейн и почему. Он был растерян, его пронзил неведомый ранее страх Раздвоения.
   
Она представляла собой угрозу. Она не представляла собой угрозы.
   
Угроза исходила от ее пугающей живости, с которой она отдалась ему на бабушкиной кровати.
   
Долархайд редко разбирался в своих чувствах до того, как начинал действовать. Сейчас он не знал, что чувствовал по отношению к Рив.
   
Безобразная сцена, которая произошла, когда он вез ее домой, помогла ему разобраться в своих чувствах. Проехав поворот на бульвар Линдберга, он заехал на бензоколонку «Сервко суприм», находящуюся на автостраде 70. Заправщик был коренаст и угрюм, от него несло перегаром дешевого крепленого. Он недовольно скривился, когда Долархайд попросил проверить уровень масла в двигателе.
   
Оказалось, что нужно долить больше литра. Заправщик всадил острый конец заливочного носика в новую банку, перевернул ее и вставил носик в заливочное отверстие.
   
Долархайд вышел из машины расплатиться.
   
Заправщик суетился возле машины, протирая стекло как раз напротив сиденья пассажира. Он все тер и тер одно и то же место.
   
Рив Макклейн сидела на высоком глубоком сиденье, положив ногу на ногу, ее юбка задралась выше колен. Белая палочка лежала рядом с ней.
   
Заправщик начал протирать стекло по второму кругу, откровенно заглядывая Рив под юбку.
   
Долархайд поднял глаза от бумажника и увидел, что происходит. Он просунул руку в кабину, щелкнул выключателем, и по стеклу быстро побежали дворники, ударяя заправщика по пальцам.
   
— Эй, ты, полегче!
   
Заправщик полез в двигатель за банкой. Он понял, что его застукали, и на его лице играла хитрая ухмылка, пока Долархайд не обошел фургон и не встал перед ним.
   
— Ах ты, сукин сын!
   
Над звуками «с» он пролетел как птица.
   
— Ты что, парень, офонарел?
   
Заправщик был такого же роста и веса, как Долархайд, но мускулатура у него была пожиже. Он был молод, но у него уже были вставные зубы, за которыми он не следил.
   
Долархайду не понравился зеленоватый цвет его зубов.
   
— Что у тебя с зубами? — спросил он тихо.
   
— Не твое поганое дело!
   
— Ты что, одалживал их своему дружку, хрен моржовый?
   
Долархайд стоял почти вплотную.
   
— Отойди от меня, я сказал! — крикнул заправщик и тихо прошипел сквозь зубы: — Свинья безмозглая. Подонок. Дурак.
   
От короткого удара заправщик полетел назад и с грохотом ударился о машину. По асфальту загремела пустая банка с заливочным носиком. Долархайд подобрал ее.
   
— Не беги. Все равно поймаю.
   
Он вытащил носик из банки и взглянул на острый конец.
   
Заправщик побледнел. В лице Долархайда было что-то такое, чего он никогда прежде не видел. На секунду Долархайд представил себе, как из всаженного в грудь носика фонтаном бьет кровь. За ветровым стеклом он увидел лицо Рив. Она качала головой и что-то говорила, пытаясь найти ручку и опустить стекло.
   
— Тебе кости еще не ломали, недоумок?
   
Заправщик быстро замотал головой:
   
— Я не хотел вас обидеть. Правда. Клянусь Богом.
   
Долархайд держал изогнутый металлический носик перед лицом заправщика, сжимая его обеими руками. Вдруг мышцы на его груди взбугрились, и носик согнулся пополам. Долархайд оттянул заправщику пояс брюк и бросил туда согнутый носик.
   
— Больше не пяль свои свиные зенки. — Он засунул деньги за бензин в нагрудный карман заправщика и сказал спокойно: — Пошел вон, но учти: чуть что, я тебя из-под земли достану.
  
  
   
    
36
   
   
Пленка пришла по почте в воскресенье. На небольшом пакете был указан адрес: «Вашингтон, Управление ФБР, для Уилла Грэма». Отправили бандероль из Чикаго в тот же день, когда убили Лаундса.
   
Криминалисты тщательно изучили коробку, в которой лежала кассета, и оберточную бумагу, но ничего заслуживающего внимания не нашли.
   
Кассету переписали и после обеда отправили копию с курьером в Чикаго. К ней была приложена записка от Ллойда Боумена: «Анализ индивидуальных характеристик речи подтверждает, что это Лаундс. По-видимому, он повторял под диктовку. Пленка новая, выпущена в течение последних трех месяцев, использована впервые. Отдел психологии сейчас анализирует текст записи. Доктор Блум тоже должен ее послушать, когда поправится, — ну это ты сам решишь.
   
Убийца явно пытается тебя запугать. Видно, не знает, бедолага, на кого напал!»
   
Скупая, но такая нужная сейчас ему, Грэму, поддержка.
   
Грэм знал, что слушать пленку придется. Он подождал, пока уйдет Честер.
   
Он не хотел сидеть взаперти в комнате присяжных с этой пленкой. Лучше было пойти в пустой зал суда — высокие окна пропускали там скупой солнечный свет. После ухода уборщицы в лучах света еще висела пыль.
   
Магнитофон был небольшой, серого цвета. Грэм положил его на стол адвоката и нажал на кнопку.
   
Раздался монотонный голос криминалиста: «Вещественное доказательство по делу номер 426238. Промаркировано и занесено в журнал под номером 814. Представляет собой компактную кассету для магнитофона. Далее следует запись оригинала».
   
Качество записи меняется.
   
Грэм стоит, схватившись руками за ограждение скамьи присяжных.
   
В голосе Фредди Лаундса звучат усталость и страх.
   
«Мне была оказана высокая честь. Передо мной… Передо мной… предстало чудесное… чудесное… и ужасное… ужасное зрелище — Могущество Большого Красного Дракона».
   
Запись оригинала, видимо, часто прерывалась, и магнитофон каждый раз записывал щелчок кнопки остановки ленты. Грэм видел палец, лежавший на кнопке. Палец Дракона.
   
«Я часто лгал. Я писал про Дракона под диктовку Уилла Грэма. Это он заставлял меня писать всю эту ложь. Я… Я оклеветал Дракона. Несмотря на это… Дракон милостив. Теперь я буду служить Ему. Он… озарил мою жизнь лучами Своей Славы, и я буду прославлять Его. Газеты! Когда вы будете это печатать, обязательно печатайте слово „Его“ с большой буквы.
   
Он знает, что ты заставлял меня лгать, Грэм. Так как ты заставлял меня лгать, ко мне Он будет более… более милостив, чем к тебе, Грэм.
   
Положи руку на поясницу, Грэм… и нащупай маленькие… узелки с двух сторон над почками. Теперь положи руку на позвоночник между ними… вот то самое место… где Дракон перекусит тебе хребет».
   
Грэм вцепился руками в барьер. «Черта с два, буду я себя щупать!» Дракон или не знает термина spina iliaca,[23] или намеренно решил не употреблять медицинскую терминологию.
   
«Тебя ждут страшные минуты. Из… из моих собственных губ ты услышишь то, что вселит в тебя ужас».
   
Пауза, после которой раздается страшный вопль. Затем еще более страшный крик человека, лишенного губ: «Чертов …одонок, ты …не о…ещал!»
   
Сев, Грэм опустил голову до самых колен. Он прерывисто дышал, открыв рот, пока перед глазами не перестали плясать яркие точки.
   
Прошел час, прежде чем он решился послушать пленку во второй раз.
   
Грэм отнес магнитофон в комнату присяжных и попробовал слушать там, но вынести голос Лаундса, раздающийся так близко, он не мог. Включив магнитофон, он вернулся в зал суда, оставив дверь открытой.
   
«Мне была оказана высокая честь…»
   
В дверях зала суда кто-то появился. Повернув голову, Грэм узнал молодого сотрудника из Чикагского управления ФБР и махнул рукой, чтобы тот заходил.
   
— Вам пришло письмо, — сказал парень. — Мистер Честер приказал отнести вам. Он велел обязательно передать, что письмо просветили.
   
Парень вытащил письмо из внутреннего кармана пиджака. Конверт был плотный, из розовато-матовой бумаги. Грэм надеялся, что письмо от Молли.
   
— Вот, видите штамп, что просветили?
   
— Спасибо.
   
— А вот зарплата, — сказал парень, передавая Грэму чек.
   
На пленке взвизгнул Фредди. Парень поежился.
   
— Извини, — сказал Грэм.
   
— И как вы все это слушать можете? — удивился парень.
   
— Ладно, иди домой, — отпустил его Грэм.
   
Он зашел за барьер, ограждающий места для присяжных, и уселся читать письмо. Ему нужно было передохнуть. Письмо прислал Ганнибал Лектер.
   
   
    
Дорогой Уилл!
    
Поздравляю с блестящим завершением операции по устранению Фредди Лаундса. Я безгранично восхищен. Вы очень хитры! Мистер Лаундс нередко оскорблял меня невежественными инсинуациями, и все же по крайней мере один раз его писания принесли пользу — это когда он сообщил, что Вы были пациентом дома скорби. Мой горе-адвокат так и не воспользовался этим, защищая меня в суде, ну да ладно.
    
Знаете, Уилл, Вы слишком много переживаете. Будет гораздо лучше, если Вы перестанете себя терзать.
    
Не мы выбираем себе натуру, Уилл, она дается свыше, как легкие, поджелудочная железа и все остальное. Зачем идти ей наперекор?
    
Я хочу Вам помочь, Уилл, и для начала ответьте-ка мне на один вопрос. Помните, у Вас была сильная депрессия после того, как Вы застрелили Гэррета Джекоба Хоббса? Вас ведь не смерть его так мучила, верно? Вы ведь на самом деле мучились потому, что Вам было очень приятно его убивать.
    
Подумайте над этим, но не переживайте. А где написано, что это обязательно должно быть неприятно? Ведь приятно же Богу убивать — Он постоянно этим занимается, а разве мы не созданы по Его образу и подобию?
    
Вы, вероятно, читали во вчерашних газетах о том, как Бог обрушил в Техасе церковную кровлю на тридцать четыре прихожанина. Это случилось в среду вечером и, наверное, как раз тогда, когда они елейными голосами выводили псалом, прославляя Его имя. Разве Ему было неприятно?
    
Тридцать четыре человека! А Вам — косточку подбросил. Одного Хоббса. Одним махом Он угробил сто пятьдесят филиппинцев в авиакатастрофе на прошлой неделе — что же Ему не позволить Вам убить какого-то ничтожного Хоббса. Короче говоря, Вам не грозит обратить на себя Его гнев из-за какого-то несчастного убийства. Вернее, уже двух. Все нормально!
    
Следите за прессой. Промысел Божий опережает нас, простых смертных.
    
С наилучшими пожеланиями,
    Ганнибал Лектер, доктор медицины
   
   
   
Грэм знал, что Лектер был абсолютно не прав относительно смерти Хоббса, но на какое-то мгновение он задумался, а так ли уж он не прав в случае с Фредди. Извечный враг, сидящий внутри Грэма, присоединился к обвинению Лектера.
   
На фотографии в газете он положил руку на плечо Фредди, как бы официально подтверждая, что это он сообщил Лаундсу оскорбительные для Дракона факты. А может, он действительно желал подставить Фредди, хоть самую малость? Грэм задумался над этим.
   
Его немного успокоила мысль о том, что он сознательно не мог упустить случай схватить Дракона, чего бы это ни стоило.
   
— Как вы меня все достали, сукины вы дети, — простонал Грэм.
   
Ему нужно передохнуть. Он позвонил Молли в дом стариков, но никто не подошел.
   
— Наверное, поехали куда-то на своем чертовом трейлере, — пробормотал Грэм.
   
Он вышел на улицу попить где-нибудь кофе, а отчасти и для того, чтобы доказать себе, что он не прячется.
   
В витрине ювелирного магазина он увидел изящный золотой браслет старинной работы, стоивший почти всю его зарплату. Он попросил упаковать его и приклеить на пакет почтовые марки. Только убедившись, что рядом никого нет, он написал на пакете адрес Молли в Орегоне и бросил его в почтовый ящик. В отличие от Молли Грэм не осознавал, что дарит подарки, когда злится.
   
Ему не хотелось возвращаться к оставленной в зале суда работе, но он должен был вернуться. Его подгоняла мысль о Вэлери Лидс.
   
«К сожалению, я не могу сейчас подойти к телефону», — произнес автоответчик голосом Вэлери Лидс.
   
Он пожалел, что не был с ней знаком, что не… Какое ребячество!
   
Грэм устал, в нем просыпались эгоизм и злость. Его измотанная психика рвалась в детство, когда все единицы измерения сводятся к первичным представлениям об окружающем пространстве: так, север для него находился там, куда вело шоссе номер 61, а метр восемьдесят навсегда оставались ростом отца.
   
Он силком усадил себя составлять детальный портрет обобщенной жертвы. В его распоряжении была груда протоколов, а также собственные умозаключения.
   
Богатство. Сходство номер один. Обе семьи были зажиточными. Хотя странно, что Вэлери Лидс экономила на колготках.
   
Грэм задумался, не была ли она в детстве бедна. Видимо, да — дети у них были одеты пусть с небольшой, но все-таки излишней роскошью.
   
Грэм тоже рос в бедной семье. Вместе с отцом они кочевали с одной мелкой верфи на другую: Билокси, Гринвилл, озеро Эри. Каждый раз приходилось идти в новую школу, каждый раз он оказывался в классе новеньким. Может, с того времени у Грэма сохранились остатки ненависти к богатым.
   
Видимо, Вэлери Лидс была все-таки из бедных. Его подмывало посмотреть фильм о ней еще раз. Посмотреть можно было в зале суда. Нет, с Лидсами все было, в общем-то, ясно. Лидсов он знал. Он не знал Джейкоби.
   
Его ужасно мучило то, что частная жизнь семьи Джейкоби, в сущности, ему неизвестна. Пожар в Детройте уничтожил все: и семейные альбомы, и, наверное, дневники.
   
Грэму приходилось изучать их по вещам, которые они желали иметь, покупали и использовали. Больше в его распоряжении ничего не было.
   
Папка уголовного дела по факту убийства семьи Джейкоби была достаточно толстой, но большую часть материалов составляли списки описи имущества, нажитого после переезда в Бирмингем. Грэм диву давался! Каждая вещь была застрахована и занесена в опись с указанием фабричного номера, как того требуют страховые компании. Человек, поклявшийся на пепелище, что следующий пожар не застанет его врасплох, обязательно застрахует в новом доме все до последнего гвоздя!
   
Адвокат семьи Джейкоби Байрон Меткаф прислал Грэму расплывчатые и неразборчивые машинописные копии страховых списков, а не ксерокопии.
   
Как и у Лидсов, у Джейкоби имелся катер для катания на водных лыжах. У Джейкоби был трехколесный мотоцикл, у Лидсов — кроссовый. Посасывая кончик большого пальца, Грэм перевернул страницу.
   
На второй странице четвертым номером шел кинопроектор фирмы «Чинон-Пасифик».
   
Грэм остановился. Как это он его проглядел? Он внимательно изучил содержимое каждого ящика, каждого поддона в бирмингемском хранилище, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку в частную жизнь Джейкоби.
   
Куда мог деться кинопроектор? Можно было сверить список, представленный Джейкоби в страховую компанию, со списком, составленным Байроном Меткафом как исполнителем завещания при сдаче имущества на хранение. Наличие предметов проверялось по списку заведующим складом, который и подписал договор на хранение.
   
На просмотр списка у Грэма ушло минут пятнадцать. Ни проектора, ни кинокамеры, ни пленки не было.
   
Откинувшись на спинку стула, Грэм пристально смотрел на фотографию смеющихся Джейкоби, стоящую перед ним.
   
«Ну куда же вы его дели?
   
Украли его, что ли?
   
Может, его убийца унес?
   
Если его унес убийца, может, он его продал скупщику краденого?
   
Милостивый Боже, помоги мне выйти на этот проектор».
   
Усталость куда-то исчезла. Грэму необходимо было выяснить, не пропало ли еще что-нибудь. Битый час он сверял список вещей, принятых на хранение, со списком, представленным Джейкоби в страховую компанию. Все сходилось, за исключением мелких ценностей. Их надо было искать в особом списке, составленном Байроном Меткафом при передаче ценностей для хранения в сейфе в одном из бирмингемских банков.
   
В списке ценностей было указано все. Кроме двух предметов.
   
«Хрустальная шкатулка, 100×75 мм, крышка из чистого серебра» была указана в списке для страховой компании, но ее не было в списке Меткафа.
   
«Рамка для фотографий, 225×275 мм, серебро, орнамент в виде виноградных гроздей и цветов» тоже отсутствовала в сейфе.
   
Украли? Куда-то положили, а потом забыли? Это все мелкие предметы, их легко спрятать. Обычно краденое серебро немедленно переплавляется, и обнаружить его трудно. А вот киноаппаратура просто покрыта серийными номерами. Ее найти можно.
   
Значит, убийца унес вещи?
   
Грэм смотрел на замусоленную фотографию Джейкоби и чувствовал сладостный зуд охотника, вышедшего на след. Однако, увидев добычу — ничтожную и жалкую, — он был разочарован.
   
В комнате присяжных стоял телефон. Грэм позвонил оттуда в Бирмингемское управление по расследованию убийств. Он попал к начальнику смены, дежурившей с трех ночи до одиннадцати утра.
   
— Я помню, по делу Джейкоби вы вели учет всех, кто заходил в дом после того, как его опечатали, правильно?
   
— Подождите, сейчас попрошу, чтобы посмотрели, — сказал начальник смены.
   
Грэм знал, что они вели учет. Было полезно записывать каждого, кто появляется на месте преступления, и Грэм в свое время с удовольствием отметил, что бирмингемская полиция не изменяет этой традиции. Он ждал пять минут, пока к телефону не подошел какой-то другой полицейский.
   
— Так, есть такой список. Что вам посмотреть?
   
— Там есть Найлз Джейкоби, сын погибшего?
   
— Так… Имеется такой. Приходил второго забрать личные вещи.
   
— У него с собой не было чемодана, там не записано?
   
— Чего нет, того нет. Извините.
   
Голос у поднявшего трубку Байрона Меткафа был хриплым, а дыхание тяжелым. Грэму было интересно, чем он там занимается.
   
— Извините, если помешал.
   
— Чем могу помочь, Уилл?
   
— Да вот тут возник вопрос насчет Найлза Джейкоби.
   
— Что, опять набедокурил?
   
— Я подозреваю, что он кое-что стянул из дома уже после убийства.
   
— Вон как…
   
— У вас в списке отсутствует серебряная рамка для фотографий. Когда я был в Бирмингеме, я забрал с собой семейную фотографию из его комнаты в общежитии. До этого она была вставлена в рамку — на ней следы от паспарту.
   
— Вот сукин сын. Я действительно позволил ему забрать одежду и какие-то необходимые ему книги, — возмутился Меткаф.
   
— Неудивительно, у Найлза друзья с претензиями. Но меня больше интересует другое — кинопроектор и кинокамера. Они тоже пропали. Я должен знать точно, он их взял или не он. Потому что если не он, тогда их унес убийца. В таком случае нам придется сообщать серийные номера во все ломбарды. Нам придется дать эти вещи в розыск по всей стране. Рамка уже, наверное, переплавлена.
   
— Ну я ему покажу! На всю жизнь эту рамку запомнит!
   
— Тут вот что нужно учесть. Если Найлз забрал проектор, он мог оставить пленку. Ну кто ее купит? Мне нужна пленка. Я должен ее посмотреть. Если вы пойдете напролом, он ни в чем не признается и просто выкинет пленку, если она у него.
   
— Тогда так, — помолчав, предложил Меткаф. — У него нет права собственности на машину — она перешла в наследуемое имущество. Имуществом распоряжаюсь я, следовательно, имею полное право обыскать машину без санкции прокурора. Судья — мой друг, поэтому с обыском комнаты проблем тоже не предвидится. Я позвоню.
   
Грэм вернулся к своей работе.
   
Богатство. Надо включить богатство в портрет жертвы.
   
Грэм задумался, в чем жены Лидса и Джейкоби ходили по магазинам. С недавних пор стало модным отправляться за покупками в одежде для тенниса. Однако кое-где разгуливать в полуголом виде было неумно вдвойне, просто небезопасно возбуждать одновременно классовую неприязнь и похоть.
   
Грэм представил себе, как они расхаживают по супермаркету, толкая перед собой тележки. Из-под коротеньких юбчонок в складочку светятся загорелые ножки, а на толстых белых носках при ходьбе приветливо подпрыгивают маленькие теннисные мячики. Вот они проходят мимо небритого бродяги, хищно лапающего их глазами, — он покупает тушенку, чтобы, кромсая ее ножом, отобедать в угнанной в соседнем штате машине.
   
Сколько зажиточных семей с тремя детьми и собакой укладывается сейчас спать, не подозревая, что от Дракона их отделяет хлипкая дверь с замком, который и гвоздем можно открыть. Мысленно рисуя потенциальных жертв маньяка, Грэм представлял себе умных преуспевающих людей, живущих в красивых уютных домах.
   
Но тот, кому предстояло стать следующей жертвой Дракона, не имел ни детей, ни собаки, а в доме его не было уюта. Следующей жертвой Дракона должен был стать Фрэнсис Долархайд.
  
  
   
    
37
   
   
С чердака грохот штанги разносился по всему старому дому.
   
Выжимая вес снова и снова, Долархайд доводил себя до изнеможения. Он никогда еще не поднимал столько за одну тренировку. Теперь он занимался уже в другой одежде; его татуировка была скрыта под тренировочными штанами. А куртка висела на стене, закрывая картину «Большой красный дракон и жена, облеченная в солнце». Зеркало занавешивало кимоно, напоминавшее сброшенную кожу леопардовой змеи.
   
Долархайд занимался без маски.
   
Оп! Сто двадцать шесть килограммов ложатся на грудь. Теперь жим над головой.
   
— О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   
Испугавшись прозвучавшего голоса, он чуть не выронил штангу, закачавшись под ее весом. Опускаем! Блины загремели при ударе о пол.
   
Он обернулся и стал смотреть в сторону, откуда раздался голос. Его могучие руки повисли вдоль туловища.
   
— О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   
Казалось, голос исходит из-под куртки, висящей на стене. От громкого скрипучего голоса у него даже запершило в горле.
   
— О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   
Долархайд уже знал, кто это говорит, и поэтому испугался. С самого начала он и Дракон слились в одно целое. Он был Пришествием, а Дракон был его высшим проявлением. Слиты воедино были их тела, голоса, их воли.
   
Но теперь все изменилось. После Рив. Нельзя упоминать Рив.
   
— КТО У НАС НА ОЧЕРЕДИ? — осведомился Дракон.
   
— Миссис …ерман… Шерман, — запинаясь, пробормотал Долархайд.
   
— ГОВОРИ ГРОМЧЕ. Я ТЕБЯ НЕ ПОНИМАЮ. О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   
Долархайд с каменным лицом взялся за гриф штанги. На грудь. Над головой. Сейчас ему было тяжелее.
   
— О миссис… ерман… в бассейне.
   
— ТЫ ДУМАЕШЬ О СВОЕЙ НОВОЙ ПОДРУЖКЕ, ВЕРНО? ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОНА СТАЛА ТЕБЕ ПОДРУЖКОЙ, ВЕРНО?
   
Штанга с глухим стуком упала на пол.
   
— Нет у меня никакой по…ружки.
   
От страха у него испортилась речь. Ему приходилось закрывать ноздри верхней губой.
   
— КОГО ТЫ ОБМАНЫВАЕШЬ? — У Дракона был сильный и четкий голос. Он без труда произносил звук «с». — ТЫ ЗАБЫЛ О СВОЕМ ПРИШЕСТВИИ. ГОТОВЬСЯ К ШЕРМАНАМ. КАЧАЙ МЫШЦЫ.
   
Долархайд схватился за гриф штанги и напряг мышцы. Вместе с телом напряглось его сознание. В отчаянии он заставлял себя думать о Шерманах. Он пытался представить тяжесть миссис Шерман. Это будет миссис Шерман. Он дрался в темноте с мистером Шерманом, прижимая его к полу, пока, теряя кровь, сердце Шермана не начало трепетать, как птица, зажатая в кулаке. Он слышал только это сердце. Он не слышал сердца Рив. Не слышал.
   
Страх высасывал из него силу. Он оторвал штангу от пола, но не смог взять ее на грудь. Он думал о Шерманах, расположившихся вокруг него с расширенными глазами, когда он придет собирать дань для Дракона. Было плохо. Было пусто, зияюще пусто. Штанга с глухим стуком упала на пол.
   
— НЕ ПОДХОДИТ!
   
— Миссис…
   
— ТЫ ДАЖЕ НЕ МОЖЕШЬ ВЫГОВОРИТЬ «МИССИС ШЕРМАН». ТЫ И НЕ СОБИРАЛСЯ ИДТИ К ШЕРМАНАМ. ТЕБЕ НУЖНА РИВ МАККЛЕЙН. ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОНА СТАЛА ТВОЕЙ ПОДРУЖКОЙ, ПРАВДА? ВЫ ХОТИТЕ СТАТЬ ДРУЗЬЯМИ.
   
— Нет.
   
— ЛОЖЬ!
   
— …А…ак, нена…олго.
   
— ТАК, НЕНАДОЛГО? АХ ТЫ, ГУБОШЛЕП СОПЛИВЫЙ! ДА КОМУ ТЫ НУЖЕН! ТОЖЕ МНЕ, ДРУГ НАШЕЛСЯ! ИДИ СЮДА! Я ТЕБЕ ПОКАЖУ, ЧТО ТЫ ТАКОЕ.
   
Долархайд повиновался.
   
— Я НЕ ВСТРЕЧАЛ ЕЩЕ ТАКОГО МЕРЗКОГО ГРЯЗНУЛЮ, КАК ТЫ. ПОДОЙДИ КО МНЕ.
   
Он поднялся.
   
— СНИМИ КУРТКУ.
   
Он снял.
   
— СМОТРИ НА МЕНЯ.
   
Дракон испепелял его взглядом.
   
— СНИМИ КИМОНО, ПОСМОТРИ В ЗЕРКАЛО.
   
Он посмотрел. Он не мог не смотреть, не мог отвернуть лица от беспощадного света. Теперь он и сам видел, какой он слюнтяй.
   
— ПОСМОТРИ НА СЕБЯ. У МЕНЯ ЕСТЬ СЮРПРИЗ ДЛЯ ТВОЕЙ ПОДРУЖКИ. СНИМИ С СЕБЯ ВСЕ.
   
Долархайд стал лихорадочно стягивать тренировочные штаны, они порвались. Он содрал их правой рукой и левой протянул Дракону.
   
Правая рука выхватила штаны из дрожащей, некрепкой левой руки. Швырнув их в угол, он рухнул на мат, извиваясь, как омар, живьем вырванный из своего панциря. Он обхватил себя руками и стонал, тяжело дыша. На его коже беспощадным электричеством ярко высвечивалась татуировка.
   
— Я НЕ ВСТРЕЧАЛ ЕЩЕ ТАКОГО МЕРЗКОГО ГРЯЗНУЛЮ, КАК ТЫ. ИДИ ЗА МНОЙ.
   
— Ба-уа-а-ка…
   
— ИДИ ЗА МНОЙ!
   
Он побрел из комнаты и вернулся с зубами Дракона.
   
— ПОЛОЖИ ИХ НА ЛАДОНИ. СОЕДИНИ ПАЛЬЦЫ И СОЖМИ ИХ.
   
Мышцы на груди Долархайда напряглись.
   
— ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКИЕ ОНИ ОСТРЫЕ. ОПУСТИ ИХ ВНИЗ, ПОД ЖИВОТ. ВЛОЖИ ЕГО МЕЖДУ ЗУБАМИ.
   
— Нет!
   
— ВЛОЖИ! А ТЕПЕРЬ СМОТРИ.
   
Сжимающиеся зубы начали причинять ему боль. На грудь капали слюна и слезы.
   
— Нет, ба-уа-а-ка!
   
— ТЫ ПАДАЛЬ, ЛЕЖАЩАЯ НА ПУТИ ПРИШЕСТВИЯ. ТЫ ПАДАЛЬ, И Я ДАМ ТЕБЕ ПОДХОДЯЩЕЕ ИМЯ. ТЫ МАНДУХ. КТО ТЫ?
   
— Я мандух.
   
Чтобы выговорить, ему пришлось прикрыть ноздри губой.
   
— СКОРО Я ОЧИЩУСЬ ОТ ТЕБЯ, — легко проговорил Дракон. — ЭТО ХОРОШО?
   
— Хорошо.
   
— КТО БУДЕТ СЛЕДУЮЩИЙ, КОГДА НАСТУПИТ ВРЕМЯ?
   
— Миссис …ерман.
   
Долархайда пронзила страшная боль, смешанная с леденящим душу страхом.
   
— Я ОТОРВУ ЕГО!
   
— Рив, Рив. Я отдам тебе Рив.
   
Его речь заметно улучшалась.
   
— ТЫ МНЕ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ ОТДАТЬ. ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ. ОНИ ВСЕ ПРИНАДЛЕЖАТ МНЕ. И РИВ МАККЛЕЙН, И ШЕРМАНЫ.
   
— Рив и Шерманы. Полиция узнает.
   
— Я ВСЕ ПРЕДУСМОТРЕЛ. ТЫ СОМНЕВАЕШЬСЯ?
   
— Нет.
   
— КТО ТЫ?
   
— Мандух.
   
— НУ ХОРОШО. МОЖЕШЬ УБРАТЬ МОИ ЗУБЫ. ЖАЛКИЙ, СЛАБЫЙ ГУБОШЛЕП. ХОТЕЛ СКРЫТЬ ОТ МЕНЯ СВОЮ ПОДРУЖКУ. ХОТЕЛ? Я ЕЕ ПОПОЛАМ РАЗОРВУ И РАЗОТРУ ТО, ЧТО ОСТАНЕТСЯ, ПО ТВОЕЙ УРОДЛИВОЙ МОРДЕ. БУДЕШЬ МНЕ МЕШАТЬ, Я ТЕБЯ НА ЕЕ КИШКАХ УДАВЛЮ. Я ЭТО МОГУ, ТЫ ЗНАЕШЬ. ПОСТАВЬ НА ГРИФ СТО ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ КИЛОГРАММОВ.
   
Долархайд добавил несколько блинов на штангу. До сих пор он больше ста двадцати шести килограммов не поднимал.
   
— ПОДНИМИ.
   
Если он окажется слабее Дракона, Рив умрет. Он знал это. Выпучив глаза, он силился оторвать штангу от пола, пока комната не исчезла в красной пелене.
   
— Я не могу.
   
— ПРАВИЛЬНО, НЕ МОЖЕШЬ. А Я МОГУ.
   
Долархайд схватился за гриф. Он выгнулся, поднимая штангу на грудь. Вверх! Штанга легко взлетела над его головой.
   
— ПРОЩАЙ, МАНДУХ! — сказал Долархайд — гордый Дракон, дрожа в ярком свете.
  
  
   
    
38
   
   
В понедельник утром Фрэнсис Долархайд так и не пошел на работу.
   
Как обычно, он выехал из дома вовремя. Выглядел безупречно, вел машину очень аккуратно. Повернув к мосту через Миссури, навстречу утреннему солнцу, он надел темные очки.
   
О спинку пассажирского сиденья постукивал термос с водой. Внутри позвякивали льдинки. Он потянулся и поставил его на пол кабины, напомнил себе, что нужно достать сухой лед и взять пленку из…
   
Долархайд пересекал реку, под ним текла вода. Он взглянул на белые барашки волн и вдруг почувствовал, что это он скользит куда-то в сторону, а волны стоят неподвижно. Навалилось неведомое ощущение разъединения и краха. Он снял ногу с педали газа. Микроавтобус замедлил ход и остановился в крайнем левом ряду. Сзади загудели клаксоны, образовалась пробка. Долархайд их не слышал.
   
Он сидел, медленно скользя взглядом на север над неподвижной водой, в лицо ему светило утреннее солнце. Из-под темных очков стекали слезы, падающие горячими каплями ему на руки.
   
Кто-то настойчиво стучал пальцем по боковому стеклу. Это подошел водитель из остановившейся сзади машины. У него было бледное, будто спросонья, лицо. Он что-то кричал через стекло.
   
Долархайд посмотрел на него. Навстречу, с другого конца моста, приближались голубые мигающие огни. Он понимал, что нужно трогаться. Он попросил свое тело нажать на газ, и оно подчинилось. Человек, стоящий сбоку, отскочил от машины, чтобы ему не отдавило ноги.
   
Долархайд заехал на стоянку большого мотеля недалеко от развязки федерального шоссе номер 270. Невдалеке стоял школьный автобус, в заднем стекле которого виднелся широкий раструб геликона.
   
Долархайд задумался, не должен ли он вместе со стариками лезть в автобус.
   
Нет, не то. Он огляделся в поисках «паккарда», на котором приехала мать.
   
«Залезай, только не пачкай ногами сиденье», — велела мать.
   
Нет, опять не то.
   
Он находился на стоянке мотеля в западной части Сент-Луиса. Он хотел иметь право выбора, но не имел его.
   
Через шесть дней, если он сможет вытерпеть, ему придется убить Рив Макклейн.
   
Что-то тонко свистнуло у него в носу.
   
А может, Дракон согласится довольствоваться пока Шерманами и подождет следующего полнолуния?
   
Нет. Не согласится.
   
Рив Макклейн не знала о существовании Дракона. Она думала, что провела ночь с Фрэнсисом Долархайдом. Она хотела лежать рядом с Фрэнсисом Долархайдом. Она отдалась Фрэнсису Долархайду в постели его бабушки.
   
«Ты потрясающий мужчина», — сказала Рив Макклейн во дворе.
   
А может, урод Долархайд ей нравится? Если так, то эта презренная женщина — извращенка. Он понимал, что должен ее презирать, но, боже, как с ней было приятно!
   
Рив Макклейн виновна в том, что ей нравится Фрэнсис Долархайд. Виновна.
   
Если бы не всепобеждающая сила его Пришествия, если бы не Дракон, он бы никогда не привел ее к себе домой. Он бы не смог любить ее. Или смог?
   
«О боже, как приятно…»
   
Она сказала «приятно». Ей было с ним приятно.
   
Заканчивался завтрак, и мимо его микроавтобуса потянулись люди, выходившие из мотеля. Равнодушные взгляды пробегали по нему, как десятки маленьких ножек.
   
Ему надо подумать. Он не может сейчас вернуться домой. Он взял номер в мотеле, позвонил на работу и сказал, что заболел.
   
В комнате, которую ему дали, было спокойно и тихо. Кроме дешевых литографий, изображающих старинные пароходы в дельте Миссисипи, никаких украшений не было.
   
Долархайд завалился на кровать прямо в одежде. Штукатурка на потолке искрилась мелкими точками. Через каждые пять минут ему приходилось вставать и идти мочиться. Его бросало то в жар, то в холод. Так прошел час.
   
Он не хотел отдавать Рив Дракону. Он стал думать, что с ним сделает Дракон, если он откажется принести Рив в жертву.
   
Сильный страх наплывает волнами, тело не может выдерживать его подолгу. Каждый раз после очередной волны наступал мертвый штиль, во время которого Долархайд мог обдумывать, как спасти Рив от Дракона. Существовал один способ, он мучительно возвращался к нему снова и снова. Он встал с кровати. В облицованной кафелем ванной громко щелкнул выключатель. Долархайд взглянул на карниз, на котором висела занавеска ванны, сделанный из привинченной к стене дюймовой трубы. Он снял занавеску и набросил ее на зеркало.
   
Схватившись за трубу, Долархайд подтянулся на одной руке до уровня подбородка, скользя ногами по стенке ванны. Труба оказалась прочной. Ремень у него тоже был прочный. Заставить себя сделать это он мог. Он ЭТОГО не боялся.
   
Один конец ремня он привязал к трубе беседочным узлом. Со стороны пряжки получилась петля. Толстая кожа не давала петле провиснуть, и она висела неподвижным упругим кольцом.
   
Долархайд сел на крышку унитаза и взглянул на петлю. Она висит слишком низко — придется поджать ноги. Он сумеет заставить себя не касаться петли, пока не ослабеет настолько, что уже не сможет поднять руки.
   
Да, он с Драконом — одно целое, но где гарантия, что Дракон погибнет вместе с ним? А если все-таки двое: он и Дракон? А вдруг тот уцелеет? Где гарантия, что, уцелев, Дракон не тронет его?
   
Наверное, не один день пройдет, пока обнаружат его тело. А что, если она станет его разыскивать? Вдруг заявится к нему домой и будет искать его там — на ощупь? Вот будет сюрприз, когда она поднимется наверх.
   
Большой Красный Дракон будет откусывать от нее в час по кусочку.
   
А может, позвонить и предупредить ее? Но что она может против Него, даже если ее предупредить? Ничего. Только уповать на быструю смерть, надеяться, что в ярости Он загрызет ее сразу.
   
На втором этаже его дома на репродукциях, рамки для которых Долархайд делал своими собственными руками, ждал Дракон. Дракон ждал в альбомах, журналах, которым несть числа, возрождаясь каждый раз, когда фотограф… делал…
   
В ушах Долархайда уже стоял оглушительный голос Дракона, изрыгающего проклятия в адрес Рив. Перед тем как сомкнуть челюсти, Дракон будет осыпать ее проклятиями. Он будет оскорблять и его, рассказывая ей, какое он, Долархайд, ничтожество.
   
— Не делай этого. Не… делай этого, — сказал Долархайд отражающей эхо кафельной плитке.
   
Он прислушался к своему голосу, голосу Фрэнсиса Долархайда, голосу, который Рив понимала легко, своему собственному голосу. Всю жизнь он его стыдился. Голос служил ему для того, чтобы изливать на окружающих злобу и ненависть.
   
Но он никогда не слышал, чтобы голос Фрэнсиса Долархайда оскорблял его самого.
   
— Не делай этого.
   
Голос, который он сейчас слышал, никогда не оскорблял его.
   
Голос повторял оскорбления Дракона. От этого воспоминания ему стало стыдно.
   
Он подумал, что мужчина он был, видимо, не ахти какой. Ему пришло в голову, что он по-настоящему этого так и не узнал, и теперь ему стало просто интересно.
   
Но у него еще оставалась капля мужской гордости, которую ему подарила Рив Макклейн; и он понимал, что убивать себя в ванной нелепо.
   
А что ему оставалось? Существовал ли другой выход?
   
Был такой выход, и когда он до него додумался, ему сразу показалось, что это кощунство. Но это был выход.
   
Он мерил шагами комнату от кровати до кровати. Вышагивая, он репетировал речь. Слова выговаривались хорошо, когда он глубоко дышал между предложениями и не спешил. Особенно удачно слова получались в интервалах между приступами страха. Очередная волна была особенно сильной — его чуть не вырвало. Сейчас наступит короткая передышка. Он ждал ее и, когда она пришла, бросился к телефону и позвонил в Бруклин.
   
   
На стоянке мотеля в автобус загружался школьный оркестр. Ему пришлось пройти сквозь толпу детей, чтобы выйти к своему микроавтобусу.
   
Толстый круглощекий мальчишка, перепоясанный потертым кожаным ремнем офицерского образца, принял грозный вид, выпятил грудь и раздул бицепсы за спиной Долархайда. Две стоящие рядом девочки прыснули. Когда Долархайд проходил под окном автобуса, оттуда издевательски крякнул геликон, и он не услышал, как смеялись за его спиной.
   
Через двадцать минут он остановил машину на дороге в трехстах метрах от бабушкиного дома.
   
Он вытер лицо носовым платком, сделал три или четыре глубоких вдоха. В левой руке он сжимал ключ от входной двери, правой вцепился в руль.
   
Он как-то по-особенному взвизгнул через нос. Потом еще раз, громче. Громче, еще громче. Вперед!
   
Щебенка застучала по днищу машины, когда он вдавил педаль газа, в ветровом стекле запрыгал, увеличиваясь, дом. Во дворе микроавтобус резко занесло, и он остановился. Выскочив из кабины, Долархайд рванулся к двери.
   
Внутри, не глядя по сторонам, он с грохотом скатился по лестнице в подвал и стал лихорадочно возиться с замком на сундуке, подбирая к нему ключи.
   
Наконец он понял, что нужный ключ лежит наверху. Он не дал себе времени на размышления. Бегом поднимаясь по лестнице, он тонко гудел через нос, настолько сильно, чтобы заглушить мысли и голоса.
   
Вот и бюро. Роясь в выдвижном ящике в поисках ключа, он старался не смотреть на Дракона, висящего над кроватью.
   
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?
   
Где же ключ, где же ключ?
   
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? ОСТАНОВИСЬ. Я НЕ ВСТРЕЧАЛ ЕЩЕ ТАКОГО МЕРЗКОГО ГРЯЗНУЛЮ, КАК ТЫ. ОСТАНОВИСЬ.
   
Руки Долархайда, шарящие в ящике, застыли.
   
— ПОСМОТРИ… ПОСМОТРИ НА МЕНЯ.
   
Стараясь не поворачиваться к стене, он вцепился в край бюро. Но голова поворачивалась сама собой, помимо его воли, он до боли скосил глаза в другую сторону.
   
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?
   
— Ничего.
   
Зазвонил телефон. Он снял трубку, встав спиной к картине.
   
— Привет, Долархайд. Как ты себя чувствуешь? — услышал он голос Рив.
   
Он откашлялся и еле слышно прошептал:
   
— Нормально.
   
— Я тут тебе уже звонила. Ваши мне сказали, что ты заболел. Слушай, судя по голосу, ты совсем расклеился.
   
— Поговори со мной.
   
— Ну конечно. А зачем же я звоню? Что стряслось?
   
— Грипп, — буркнул Долархайд.
   
— Собираешься к врачу?.. Алло! Я спросила, к врачу собираешься?
   
— Говори громче.
   
Он закончил рыться в первом ящике и выдвинул соседний.
   
— Что, плохо слышно? Если ты болен, не стоит лежать там одному.
   
— СКАЖИ ЕЙ, ЧТОБЫ ПРИШЛА ВЕЧЕРОМ ПРОВЕДАТЬ ТЕБЯ.
   
Долархайд едва успел прикрыть трубку ладонью.
   
— О господи, что это было? У тебя там кто-то есть?
   
— Приемник, не на ту кнопку нажал.
   
— Послушай, может, к тебе кого-нибудь прислать? Тебе совсем плохо, судя по голосу. А вообще, я сама приеду. Я попрошу Маршу отвезти меня в обеденный перерыв.
   
— Нет! — Ключ лежал под свернутым ремнем. Теперь он был у него в руках. Долархайд попятился в коридор, держа телефон в руках. — Я хорошо себя чувствую. Скоро увидимся.
   
Его чуть было не подвели звуки «с».
   
Он сбежал по лестнице вниз. Телефонная вилка выскочила из розетки, и аппарат покатился по ступеням.
   
Вдогонку он услышал дикий, яростный рев:
   
— ПОДОЙДИ СЮДА, МАНДУХ!
   
Вниз, в подвал. В сундуке сбоку от ящика с динамитом лежал металлический чемоданчик с наличными, кредитными карточками и водительскими правами, выписанными на разные имена. Там также лежали пистолет, нож и дубинка.
   
Он схватил чемоданчик и побежал по лестнице вверх, быстро пробежал мимо лестницы, ведущей на второй этаж, готовый драться, если появится Дракон. Он вскочил в кабину и резко взял с места, отчего микроавтобус завилял задними колесами по дороге, разбрасывая гравий.
   
Выехав на шоссе, он снизил скорость и остановился на обочине. Его вырвало. Наружу вышла желчь, смешанная со страхом.
   
Он вел машину, не превышая скорости, не забывая включать указатели поворотов заранее. Он очень аккуратно ехал в аэропорт.
  
  
   
    
39
   
   
Долархайд расплатился с таксистом перед жилым домом на Истерн-Паркуэй, в двух кварталах от Бруклинского музея. Остаток пути он прошел пешком. Его обгоняли люди в спортивной одежде, бегущие трусцой в сторону находящегося неподалеку парка.
   
Долархайд стоял на тротуаре между проносящимися машинами рядом со станцией метро «Ай-Ар-Ти», перед ним открывался прекрасный вид на здание Бруклинского музея, построенное в стиле классицизма. Долархайд видел его впервые в жизни, хотя заранее прочитал о нем в путеводителе. Книгу он заказал, когда увидел в журнале мелко напечатанные слова «Бруклинский музей» под фотографией «Большого красного дракона и жены, облеченной в солнце».
   
Над входом были вырезаны в камне имена великих мыслителей — от Конфуция до Демосфена. Здание впечатляло, сзади его окружал ботанический сад. Подходящее место для Дракона, решил Долархайд.
   
Под тротуаром прогрохотала подземка, задрожавший асфальт вызвал неприятную вибрацию ступней. Из-под решетки пахнуло затхлым воздухом, который смешался с запахом краски, изменившей цвет его усов.
   
До закрытия музея оставался только час. Долархайд пересек улицу и зашел в просторный вестибюль. Гардеробщица приняла у него чемоданчик.
   
— А завтра гардероб работает? — спросил он.
   
— Музей завтра закрыт.
   
Гардеробщица, худая женщина в голубом платье, отвернула от него свое морщинистое лицо.
   
— Посетители, которые придут завтра, смогут воспользоваться услугами гардероба?
   
— Нет, музей закрыт, значит, и гардероб закрыт.
   
— Спасибо.
   
— Не за что.
   
На первом этаже Долархайд побродил среди огромных стеклянных витрин в залах Океании и Американского континента, посматривая на образцы гончарного ремесла из Анд, доисторические каменные орудия, памятники материальной культуры и красочные маски индейцев северо-западного побережья.
   
Теперь до закрытия музея оставалось уже сорок минут. Больше времени на изучение первого этажа не оставалось. Он уже знал, где находятся выходы и лифты для посетителей.
   
Долархайд поднялся на лифте на пятый этаж. Он чувствовал, что Дракон уже где-то поблизости, но не тревожился — вряд ли тот поджидал его за углом.
   
В залах Дракона не было; картину убрали в запасник после возвращения экспозиции из лондонской галереи Тейт. Долархайд узнал по телефону, что «Большой красный дракон и жена, облеченная в солнце» выставляется редко. Картина была написана почти двести лет назад, к тому же акварельные краски на свету выцветают.
   
Долархайд остановился перед полотном Альберта Биерстэда «Буря в Скалистых горах — вершина Розали, 1866 г.». Отсюда были видны закрытые двери отдела изучения живописи и хранения картин. Тут находился Дракон. Не копия, не фотография, а сам Дракон. Вот куда он придет завтра, в назначенное ему время.
   
Он не спеша обошел по периметру пятый этаж, миновал галерею портретов, не обращая внимания на картины. Его интересовали двери. Он установил, где находятся пожарные выходы и главные лестницы, не забыв о лифтах для посетителей.
   
Смотрителями работали вежливые мужчины среднего возраста, обутые в ботинки на толстой подошве, привыкшие — это было заметно — подолгу стоять на ногах. Ни у одного из них не было оружия. Хотя охранник в вестибюле был вооружен пистолетом — видимо, полицейский, приходивший сюда подрабатывать в свободное от службы время.
   
По громкоговорителю объявили о закрытии музея.
   
Долархайд стоял на тротуаре под аллегорической фигурой, символизирующей графство Бруклин,[24] и наблюдал, как посетители выходили из музея навстречу ласковому летнему вечеру.
   
Поблизости топтались любители бега трусцой, ожидая, пока поток людей, направляющихся в метро, освободит им тротуар.
   
Несколько минут Долархайд провел в ботаническом саду. Затем он сел в такси и назвал адрес магазина, который выбрал, листая телефонный справочник.
  
  
   
    
40
   
   
В девять вечера в понедельник Грэм поставил портфель на пол у дверей чикагской служебной квартиры и полез в карман за ключами.
   
Он провел целый день в Детройте в больнице, где миссис Джейкоби до переезда семьи в Бирмингем выполняла бесплатную работу.
   
Он опрашивал медперсонал и листал личные дела в отделе кадров. Он искал человека, систематически меняющего место жительства, который бы работал в разное время в Детройте и Атланте или в Бирмингеме и Атланте; который бы имел доступ к фургону или микроавтобусу и инвалидным креслам, который бы мог знать или видеть миссис Джейкоби и миссис Лидс до того, как проник в их дома.
   
Крофорд считал, что поездка в Детройт окажется пустой тратой времени, но согласился, надеясь, что это пойдет Грэму на пользу. Крофорд был прав. Он слишком часто оказывался прав, черт бы его побрал.
   
Грэм услышал, что за дверью звонит телефон. Ключи застряли в подкладке кармана. Когда он с силой рванул их, за ними потянулась длинная нитка. Из порвавшегося кармана посыпалась внутрь штанины и покатилась по полу мелочь.
   
— А, черт!
   
Он успел пересечь половину комнаты, когда телефон умолк. Может быть, звонила Молли.
   
Он набрал ее номер в Орегоне.
   
К телефону подошел дедушка Вилли. В Орегоне было время ужина, и он говорил с полным ртом.
   
— Попросите Молли позвонить мне после ужина, — сказал Грэм.
   
Он был в душе, вымывая из глаз шампунь, когда опять зазвонил телефон. Он сполоснул голову, прошел к телефону, капая на пол водой, и схватил трубку.
   
— Здравствуйте, мои любимые губки.
   
— Привет, Грэм, да вы, оказывается, ловелас. Это Меткаф из Бирмингема.
   
— Извините, Байрон.
   
— У меня новости хорошие и плохие. Вы были правы насчет Найлза Джейкоби. Он действительно взял вещи в доме. Он их уже сплавил, но я накрыл его с гашишем, который он держал у себя в комнате. Отпираться он не стал. Это плохая новость: вы ведь надеялись, что вещи взял Зубастик, чтобы потом сплавить. А хорошая новость заключается в том, что нашлась пленка. У меня ее пока нет. Найлз говорит, что засунул бобины под сиденье в машине. Они вам еще нужны или нет?
   
— Конечно, конечно нужны!
   
— Машиной пользуется его сердечный друг Рэнди. Мы его еще не нашли, но скоро найдем. Если хотите, я пришлю бобины в Чикаго с первым же самолетом, а время уточню по телефону.
   
— Очень хорошо, Байрон, так и сделаем. Спасибо.
   
— Ничего, не стоит.
   
Молли позвонила, когда он уже засыпал. Они заверили друг друга, что у них все нормально, и замолчали, не зная, что еще сказать.
   
— Вилли тут отдыхает очень хорошо, — сказала Молли и позволила тому пожелать Грэму спокойной ночи.
   
Но Вилли рвался к телефону, чтобы сообщить Грэму потрясающую новость — дедушка купил ему настоящего пони!
   
А Молли ничего ему об этом не сказала.
  
  
   
    
41
   
   
По вторникам Бруклинский музей закрыт для обычных посетителей, но туда пускают студентов художественных колледжей и исследователей.
   
Бруклинский музей — просто рай для научных работников. Сотрудники музея прекрасные специалисты, они любезны и всегда готовы прийти на помощь; они часто разрешают исследователям, предварительно договорившись, приходить по вторникам, чтобы те могли поработать с экспонатами, хранящимися в запасниках музея.
   
Фрэнсис Долархайд вышел из метро где-то в начале третьего, сжимая под мышкой свои научные материалы: общую тетрадь, каталог галереи Тейт и биографию Уильяма Блейка.
   
Под рубашкой у него находились плоский револьвер тридцать восьмого калибра, кожаная дубинка и филейный нож, острый как бритва. Оружие он прикрепил к животу с помощью эластичного бинта так, чтобы сверху свободно застегивался спортивный пиджак. В кармане пиджака в запечатанном полиэтиленовом пакете лежала тряпка, пропитанная хлороформом.
   
В руке он нес новый гитарный футляр. Посередине Истерн-Паркуэй, неподалеку от выхода из метро, стояли три телефонных автомата. На одном была с мясом вырвана трубка. Из остальных двух работал только один.
   
Долархайд стал вкладывать в автомат одну за другой двадцатипятицентовые монеты и вскоре услышал голос Рив:
   
— Алло.
   
На другом конце провода слышались звуки фотолаборатории, заглушая ее голос.
   
— Алло, Рив, — сказал он.
   
— Привет, Долархайд. Как ты себя чувствуешь?
   
Шум от транспорта, проезжающего по обе стороны от Долархайда, мешал ему слышать Рив.
   
— Прекрасно.
   
— Ты что, из автомата звонишь? Я думала, ты дома лежишь.
   
— Я хочу сегодня поговорить с тобой.
   
— Хорошо, позвони мне вечером, ладно?
   
— Я должен… увидеть тебя.
   
— Я тоже хочу увидеться, но сегодня я не могу. Работы много. Ты мне позвонишь?
   
— Ладно, если ничего…
   
— Что-что?
   
— Я позвоню.
   
— Я очень хочу, чтобы ты скорей приехал.
   
— Хорошо. До свидания… Рив.
   
Прекрасно. Страх тонкой струйкой стекал у него от груди к животу. Переборов его, он перешел через дорогу.
   
По вторникам попасть в Бруклинский музей можно только через узкую дверь в самом конце правого крыла здания. Долархайд зашел в нее вслед за четырьмя студентами-художниками. Студенты свалили свои рюкзаки и сумки и, вытащив пропуска в музей, предъявили их вахтеру, сидящему за столом у входа.
   
Вахтер встал и подошел к Долархайду:
   
— Вы что, договаривались о встрече?
   
Долархайд кивнул.
   
— В отдел живописи, к мисс Харпер.
   
— Распишитесь в журнале, пожалуйста.
   
Вахтер подал ему ручку, но Долархайд держал наготове свою. Он расписался: «Пол Крейн».
   
Вахтер позвонил по служебному телефону наверх. Долархайд повернулся к нему спиной и, пока тот проверял, действительно ли его ждут, стал рассматривать висевшую над входом картину Роберта Блума «Праздник сбора винограда». Боковым зрением он видел, что здесь находится еще и охранник — тот самый, при пистолете.
   
— В конце вестибюля у киоска, рядом с главным лифтом, стоит банкетка, — сказал вахтер. — Садитесь там и ждите. Мисс Харпер к вам спустится.
   
Он подал Долархайду бело-розовый пластиковый нагрудный пропуск.
   
— Я положу тут гитару?
   
— Кладите, я присмотрю.
   
Когда свет был притушен, музей выглядел по-другому. Между огромными стеклянными витринами царил полумрак.
   
Долархайд просидел на банкетке минуты три, когда из лифта вышла мисс Харпер.
   
— Мистер Крейн? Меня зовут Пола Харпер.
   
Она была моложе, чем он думал, договариваясь с ней о встрече по телефону из Сент-Луиса; это была рассудительная на вид женщина со строгой, но миловидной внешностью. Юбка и блузка сидели на ней, как форменная одежда.
   
— Вы ведь звонили по поводу акварели Блейка? — спросила она. — Сейчас мы поднимемся, и я вам ее покажу. Поедем на служебном лифте. Вон туда, пожалуйста.
   
Она провела его мимо темной витрины музейного киоска, потом они прошли через маленький зал, увешанный орудиями древнего человека. Он быстро оглядывался, запоминая дорогу. Из зала «Две Америки» начинался коридор, ведущий к небольшому лифту.
   
В кабине мисс Харпер нажала кнопку пятого этажа. Она стояла, обхватив себя руками. Ее ясные голубые глаза остановились на пластиковой карточке на его груди.
   
— Вам дали пропуск на шестой этаж, — заметила она. — Впрочем, это не важно — у нас на этаже сегодня все равно из охраны никого нет. Вы над чем работаете?
   
До сих пор Долархайд отделывался от нее улыбками и неопределенными кивками.
   
— Пишу статью о Баттсе, — ответил он.
   
— Об Уильяме Баттсе?
   
Долархайд кивнул.
   
— Я о нем практически ничего не знаю. Упоминание о Баттсе как покровителе Блейка мы часто находим в сносках. Что, интересная личность?
   
— Я только начал. Мне придется съездить в Англию.
   
— Кажется, в Национальной галерее висят две акварели, заказанные Баттсом. Вы их уже посмотрели?
   
— Пока нет.
   
— Ну что же, пишите, не затягивайте.
   
Долархайд кивнул, как бы обещая не затягивать. Лифт остановился.
   
Пятый этаж. Тело его слегка дрожало, но руки и ноги были в порядке. Вот сейчас все решится. Если план не удастся, то живым его им не взять.
   
Она провела его по галерее американского портрета. В первый раз он шел другой дорогой. Он знал, где он находится. Все было нормально.
   
Однако в галерее его ожидал сюрприз, и когда он его увидел, то встал как вкопанный.
   
Пола Харпер почувствовала, что он остановился, и обернулась. Он стоял как завороженный перед нишей в стене.
   
Она подошла ближе и увидела, что привлекло его внимание.
   
— Это портрет Вашингтона кисти Гильберта Стюарта, — сказала она.
   
Какого там Джорджа Вашингтона!
   
— Мы видим его изображение на долларовой купюре. Иногда его называют лэнсдауновским портретом, потому что этот портрет Стюарт написал для маркиза Лэнсдауна в знак признательности за поддержку американской революции… Что с вами, мистер Крейн?
   
Долархайд побледнел. То, что он видел сейчас, было страшнее, чем все портреты, виденные им прежде на долларах, вместе взятые. Заключенный в раму Джордж Вашингтон сверлил его глазами, спрятанными под нависшими веками, показывая плохо сработанные вставные челюсти. Господи, как он напоминал бабушку! Долархайд почувствовал себя нашкодившим ребенком, застигнутым на месте преступления с водяным пистолетом в руках.
   
— Мистер Крейн, что с вами?
   
«Немедленно отвечай, а то все полетит к черту! Не стой как истукан! „Ты потрясающий мужчина“. „МЕРЗКИЙ ГРЯЗНУЛЯ…“ Нет. Быстро скажи что-нибудь».
   
— Я принимаю кобальт, — проговорил Долархайд.
   
— Вам лучше присесть, отдохнуть пару минут.
   
От него действительно исходил слабый больничный запах.
   
— Нет. Пойдемте. Мне уже лучше.
   
«Нет, ты больше не сможешь угрожать мне, бабушка. Я тебя убил бы, к черту, если бы ты уже не сдохла! Сдохла… Бабушка уже сдохла. Уже сдохла, сдохла! Навсегда. „Господи, ты потрясающий мужчина!“»
   
Но Долархайд знал, что тот, другой, был еще жив.
   
Он следовал за мисс Харпер, продираясь сквозь частокол своего страха.
   
Они прошли в отдел изучения живописи и хранения картин через двойные двери. Долархайд быстро огляделся. Внутри длинного, хорошо освещенного зала царило спокойствие. На многочисленных крутящихся стендах были укреплены закрытые картины. По одной стороне шли двери в небольшие кабинеты для сотрудников, отделенные от зала стеклянной перегородкой. Самая дальняя дверь была приоткрыта, и он услышал стук пишущей машинки.
   
Кроме Полы Харпер, никого в зале он не видел. Она подвела его к высокому рабочему столу и принесла стул.
   
— Посидите, пожалуйста. Сейчас я принесу картину.
   
Она исчезла между стеллажами.
   
Долархайд расстегнул пуговицу на животе.
   
Показалась мисс Харпер. Она несла плоский черный футляр размером не больше портфеля. Внутри была картина. Он никогда не думал, что она такая маленькая. В каталоге он прочитал, что ее размеры составляют 42,8 на 33,8 см, но особого внимания на это не обратил. Он думал, что картина больше. Но она оказалась маленькой. Маленькая картина, хранящаяся здесь, в тихом зале… Оказывается, всю свою силу Дракон получил от старого здания, окруженного садом.
   
Мисс Харпер что-то говорила:
   
— …приходилось держать ее в таком футляре, потому что она портится от света. Поэтому мы ее редко выставляем.
   
Девушка поставила футляр на стол и отстегнула защелку. У дверей раздался какой-то шум.
   
— Извините, я должна открыть дверь Хулио.
   
Она застегнула футляр и, взяв его с собой, подошла к стеклянным дверям. В коридоре рядом с тележкой стоял человек. Она придерживала двери, чтобы он мог вкатить тележку в зал.
   
— Как тут у вас, все нормально?
   
— Все нормально, Хулио.
   
Хулио вышел.
   
Мисс Харпер с футляром вернулась от двери.
   
— Извините, мистер Крейн. По вторникам Хулио сметает пыль и чистит потускневшие рамы. — Она открыла футляр и извлекла оттуда папку из белого картона. — Вы, конечно, понимаете, что дотрагиваться до нее нельзя. Я буду сама вам ее показывать — таково правило. Договорились?
   
Лишившись дара речи, Долархайд лишь кивнул.
   
Она открыла папку и убрала с поверхности картины пластиковый лист и мягкую прокладку.
   
Вот он. «Большой красный дракон и жена, облеченная в солнце» — разъяренный мужчина-дракон, обвив хвостом обессилевшую женщину, молящую о пощаде, вот-вот разорвет ее на части.
   
Картина действительно была небольшой, но очень экспрессивной. Лучшие репродукции не могли передать особенности и цветовые нюансы акварели.
   
Долархайд охватил всю картину взглядом, разом увидев все: и слова, начертанные рукой Блейка, и два коричневых пятна на правом поле бумаги. Сразу же захватив, картина его не отпускала. Оригинал был ярче, мощнее репродукции.
   
«Смотри на женщину, обвитую хвостом Дракона. Смотри».
   
Он увидел, что ее волосы были точно такого же цвета, что и у Рив. Он увидел, что от него до двери метров шесть. Он сдерживал рвущиеся наружу голоса.
   
«Надеюсь, я тебя не шокировала?» — спросила Рив Макклейн.
   
— Оказывается, в акварель он подмешивал мел, — продолжала Пола Харпер.
   
Она стояла, немного развернувшись к нему, чтобы видеть, что он делает, но глаз с картины не сводила.
   
Долархайд сунул руку под рубашку. Где-то зазвонил телефон. Стук машинки прекратился. Из-за крайней двери высунулась женская голова.
   
— Пола, тебя. Мама звонит.
   
Мисс Харпер и головы не повернула, не спуская глаз ни с Долархайда, ни с картины.
   
— Передай, пожалуйста, — крикнула она, — что я перезвоню!
   
Женщина скрылась за дверью. Машинка тут же застучала опять.
   
Долархайд больше не мог сдерживаться. Ну, или сейчас, или никогда!
   
Но его опередил Дракон. «Я НЕ ВСТРЕЧАЛ ЕЩЕ…»
   
— Что? — У мисс Харпер от удивления глаза полезли на лоб.
   
— …такой огромной крысы! — подхватил Долархайд, показывая на что-то за ее спиной. — Вон, вон, по стеллажу лезет!
   
Мисс Харпер обернулась:
   
— Где?
   
Из-под рубашки вынырнула дубинка. Легким взмахом кисти он стукнул ее по затылку. Она обмякла, одновременно Долархайд схватил в кулак ее блузку и шмякнул тряпку с хлороформом ей на лицо. Она что-то пискнула, не очень громко, и начала падать.