1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 
 Кусок отличный взять себе, но тот      

 Лишь крови напился; ему казалось,      

 Что как вино она из вены бьет.      

 Матросы съели мясо. Что осталось -      

 Мозги, печенка, сердце, пищевод -      

 Акулам за борт выброшено было.      

 Таков удел несчастного Педрилло.      

       

 78      

       

 Матросы съели мясо, я сказал,      

 За исключеньем тех, кого действительно      

 Сей вид мясоеденья не прельщал.      

 Жуан был в их числе: неудивительно -      

 Уж если он собачку есть не стал,      

 Считая, что сие предосудительно,      

 Не мог он, даже голодом томим,      

 Позавтракать наставником своим!      

       

 79      

       

 И он был прав. Последствия сказались      

 Обжорства их в конце того же дня:      

 Несчастные, безумствуя, метались,      

 Кощунствуя, рыдая и стеня,      

 В конвульсиях по палубе катались,      

 Прося воды, судьбу свою кляня,      

 В отчаянье одежды раздирали -      

 И, как гиены, с воем умирали.      

       

 80      

       

 От этого несчастья их число,      

 Я полагаю, сильно поредело.      

 Но те, кому покамест повезло      

 В живых остаться, думали несмело,      

 Кого бы снова скушать; не пошло      

 На пользу им сознанье злого дела      

 И зрелище жестокой смерти тех,      

 Кто объедался, позабыв про грех.      

       

 81      

       

 Всех толще был помощник капитана,      

 И все о нем подумывали, - но      

 Прихварывал он что - то постоянно;      

 Еще соображение одно      

 Спасло его от гибели нежданно:      

 Ему преподнесли не так давно      

 По дружбе дамы в Кадисе в складчину      

 Подарок, удручающий мужчину.      

       

 82      

       

 Педрилло уж никто не доедал:      

 На аппетит усердных едоков      

 Невольный страх порядком повлиял.      

 Жуан, ко всем превратностям готов,      

 Куски бамбука и свинца жевал;      

 Когда же случай им послал нырков      

 И пару альбатросов на жаркое, -      

 Покойника оставили в покое.      

       

 83      

       

 Пусть те, кого шокирует из вас      

 Удел Педрилло, вспомнят Уголино:      

 Тот, кончив свой трагический рассказ,      

 Грыз голову врага. Сия картина      

 В аду ничуть не оскорбляет глаз;      

 Тем более уж люди неповинны,      

 Когда они друзей своих едят      

 В минуты пострашней, чем Дантов ад.      

       

 84      

       

 Лишь ночью ливнем тучи разразились.      

 Как трещины засушливой земли,      

 Страдальцев губы жаждою кривились,      

 Ловили капли влаги, как могли.      

 Когда б вы в Малой Азии родились      

 Иль без воды дней десять провели, -      

 В колодец вы мечтали бы спуститься,      

 Где, как известно, истина таится.      

       

 85      

       

 Дождь ливмя лил, но эта благодать      

 Жестокой жажды их не облегчала,      

 Пока не догадались разостлать      

 На палубе остатки одеяла;      

 Его, понятно, стали выжимать      

 И воду пили жадно, одичало,      

 Впервые ощущая, может быть,      

 Насколько велико блаженство пить.      

       

 86      

       

 Глотая воду, как земля сухая,      

 Их губы оставались горячи,      

 Их языки чернели, опухая,      

 В иссохшем рту, как в доменной печи.      

 Так, о росинке нищих умоляя,      

 В аду напрасно стонут богачи!      

 И если это правда, то действительно      

 Доктрина христианства утешительна.      

       

 87      

       

 Среди скитальцев были два отца      

 Измученных и два печальных сына.      

 Один держался бодро до конца,      

 Но умер вдруг, как будто без причины.      

 Старик отец взглянул на мертвеца,      

 Перекрестился истово и чинно,      

 "Да будет воля божья!" - произнес      

 И попрощался с первенцем без слез.      

       

 88      

       

 Второй ребенок слабеньким казался,      

 Он был изнежен и немного хил,      

 Но долго мальчик смерти не сдавался,      

 Поддерживал в нем дух остатки сил.      

 Отцу ребенок слабо улыбался      

 И слово утешенья находил,      

 Когда в чертах отца, с надеждой споря,      

 Мелькала тень разлуки - ужас горя.      

       

 89      

       

 И, наклонись над мальчиком своим,      

 Не отрывая глаз, отец унылый      

 Следил за ним, ухаживал за ним.      

 Когда страдальцев ливнем оживило,      

 Ребенок был уж вовсе недвижим,      

 Но взор померкший радость озарила,      

 Когда из тряпки в рот ему отец      

 Хоть каплю влаги выжал наконец.      

       

 90      

       

 Ребенок умер. Пристально и странно      

 Смотрел отец на хладный этот прах,      

 Как будто труп, простертый бездыханно,      

 Еще очнуться мог в его руках.      

 Когда же, став добычей океана,      

 Поплыл мертвец, качаясь на волнах, -      

 Старик упал и встать уж не пытался,      

 Лишь изредка всем телом содрогался.      

       

 91      

       

 Вдруг радуга у них над головой,      

 Прорезав облака над мглою моря,      

 На крутизне воздвиглась голубой.      

 Все стало сразу ярче, словно споря      

 Сияньем с этой аркою цветной;      

 Как плещущее знамя на просторе,      

 Горел ее прекрасный полукруг;      

 Потом поблекнул и растаял вдруг.      

       

 92      

       

 Как ты хорош, хамелеон небесный,      

 Паров и солнца дивное дитя!      

 Подернут дымкой пурпур твой чудесный,      

 Все семицветье светом золотя, -      

 Так полумесяцы во тьме окрестной      

 Горят, над минаретами блестя.      

 (Но, впрочем, синяки при боксе тоже      

 С его цветами, несомненно, схожи!)      

       

 93      

       

 Все ободрились: радугу они      

 Считали добрым предзнаменованьем:      

 И римляне и греки искони      

 Подобным доверяли указаньям      

 В тяжелые и горестные дни      

 Полезно это всем; когда страданьем      

 Измучен ум, - приятно допустить,      

 Что радуга спасеньем может быть.      

       

 94      

       

 Вдруг белая сверкающая птица,      

 Как будто голубь, сбившийся с пути,      

 Над ними стала медленно кружиться,      

 Казалось, уж готовая почти      

 Для отдыха на мачту опуститься,      

 Как будто ночь хотела провести      

 Среди людей, - и птицы появленье      

 Им показалось признаком спасенья.      

       

 95      

       

 И все - таки хочу отметить я.      

 Сей голубь очень мудро поступил,      

 Что дальше от двуногого зверья      

 Найти себе пристанище решил:      

 Будь даже тем он голубем, друзья,      

 Который Ною милость возвестил,      

 Насытились бы им, как пищей редкой, -      

 Им и его оливковою веткой.      

       

 96      

       

 С приходом ночи ветер разыгрался,      

 Но был спокоен звездный небосвод.      

 В неведомом пространстве продвигался      

 Скитальцев жалких обветшалый бот.      

 То им казалось - берег рисовался      

 В туманной мгле на грани синих вод;      

 То слышался им дальний шум прибоя,      

 То грохот пушек, словно с поля боя.      

       

 97      

       

 К рассвету ветер сразу ослабел.      

 Вдруг вахтенный воскликнул возбужденно,      

 Что долгожданный берег засинел      

 В дали, зари сияньем освещенной.      

 Никто поверить этому не смел:      

 Скалистый берег, светлый, озаренный, -      

 Уже не сон, мерещившийся им;      

 Он был реален, видим, достижим!      

       

 98      

       

 Иные разрыдались от волненья,      

 Иные, не решаясь говорить,      

 Глядели вдаль в тупом недоуменье,      

 Еще не смея ужас позабыть;      

 Иной шептал творцу благословенья      

 (Впервые в долгой жизни, может быть!);      

 Троих будить настойчиво пытались,      

 Но трупами лентяи оказались.      

       

 99      

       

 Днем раньше на волнах они нашли      

 Большую черепаху очень ценной      

 Породы, к ней тихонько подплыли,      

 Поймали и насытились отменно.      

 День жизни этим все они спасли,      

 Притом же им казалось несомненно,      

 Что так внезапно, в столь тяжелый час      

 Их провиденье, а не случай спас.      

       

 100      

       

 Гористый берег быстро вырастал,      

 К нему несли и ветер и теченье,      

 Куда - никто доподлинно не знал,      

 Догадки возникали и сомненья.      

 Так долго ветер их бросал и гнал,      

 Что были все в большом недоуменье:      

 Кто эти горы Этною считал,      

 Кто - Кипром, кто - грядой родосских скал.      

       

 101      

       

 А между тем теченье неуклонно      

 Их к берегу желанному несло.      

 Они, как призраки в ладье Харона,      

 Не двигались, не брались за весло;      

 Им даже бросить трех непогребенных      

 В морские волны было тяжело, -      

 А уж за ними две акулы плыли      

 И, весело резвясь, хвостами били.      

       

 102      

       

 Жестокий голод, жажда, зной и хлад      

 Измученных страдальцев обглодали,      

 Ужасен был их облик и наряд:      

 Их матери бы даже не узнали!      

 Их ветер бил, хлестали дождь и град,      

 Их леденили ночи, дни сжигали,      

 Но худшим злом был все - таки понос,      

 Который им Педрилло преподнес.      

       

 103      

       

 Все приближался берег отдаленный,      

 Еще недавно видимый едва;      

 Уже дышала свежестью зеленой      

 Его лесов веселая листва.      

 Скитальцев взор, страданьем воспаленный,      

 Слепила волн и неба синева,      

 Они не смели верить, что нежданно      

 Спаслись от хищной пасти океана.      

       

 104      

       

 Казалось, берег был безлюдно - тих,      

 Одни буруны пенились у скал;      

 Но так истосковалось сердце их,      

 Что рифов устрашающий оскал      

 Кипеньем волн косматых и седых      

 Ни одного гребца не испугал:      

 Стремительно они на скалы ринулись -      

 И, что вполне понятно, опрокинулись.      

       

 105      

       

 Но мой Жуан свои младые члены      

 Не раз в Гвадалкивире омывал, -      

 В реке сей славной плавал он отменно      

 И это ценным качеством считал;      

 Он переплыл бы даже, несомненно,      

 И Геллеспонт, когда бы пожелал, -      

 Что совершили, к вящей нашей гордости,      

 Лишь Экенхед, Леандр и я - по молодости.      

       

 106      

       

 Жуан, хоть был измучен и устал,      

 Отважился с волнами состязаться.      

 Страшась акул, он силы напрягал,      

 Чтоб как-нибудь до берега добраться.      

 Трех спутников он сразу потерял:      

 Два вовсе не смогли передвигаться,      

 А к третьему акула подплыла      

 И, за ногу схватив, уволокла.      

       

 107      

       

 Но наш герой держался еле - еле      

 И вдруг увидел длинное весло;      

 Хоть руки у Жуана ослабели      

 И плыть ему уж было тяжело,      

 Весло схватил он, и к желанной цели      

 Его и эту щепку понесло,      

 То плыл он, то барахтался, то бился -      

 И на песок беспомощно свалился.      

       

 108      

       

 Впился ногтями цепко он в песок,      

 Сквозь бред соображая через силу,      

 Что океан ревел у самых ног      

 То дико, то угрюмо, то уныло,      

 Бесясь, что утащить его не мог      

 Обратно в ненасытную могилу.      

 Жуан лежал недвижен, слаб и нем.      

 Да, он от смерти спасся, - но зачем?      

       

 109      

       

 С усилием он попытался встать,      

 Но тут же на колени опустился.      

 Тревожным взором начал он искать      

 Товарищей, с которыми сроднился,      

 Но хладный страх объял его опять:      

 Один лишь труп с ним рядом очутился, -      

 На берегу чужом, у хмурых скал,      

 Казалось, погребенья он искал.      

       

 110      

       

 Заметив это вздувшееся тело,      

 Жуан подумал, что узрел свой рок.      

 В его глазах все сразу потемнело,      

 Все поплыло - и скалы и песок;      

 Рука, весло сжимая, помертвела,      

 И, стройный, как весенний стебелек,      

 Поник он вдруг, бессильный и безгласный,      

 Как лилия увядшая, прекрасный.      

       

 111      

       

 Как долго он на берегу лежал,      

 Не знал Жуан - он потерял сознанье      

 И времени совсем не замечал:      

 Сквозь тяжкие, но смутные страданья      

 Он, пробиваясь к жизни, ощущал      

 Биенье крови, пульса трепетанье,      

 Мучительно томясь. За шагом шаг      

 Смерть отступала, как разбитый враг.      

       

 112      

       

 Глаза открыл он и закрыл устало      

 В недоуменье. Чудилось ему,      

 Что лодку то качало, то бросало,      

 И с ужасом он вспомнил - почему,      

 И пожалел, что смерть не наступала.      

 И вдруг над ним сквозь сон и полутьму      

 Склонился лик прекрасный, как виденье.      

 Лет восемнадцати, а то и менее.      

       

 113      

       

 Все ближе, ближе... Нежные уста,      

 Казалось, оживляющим дыханьем      

 Его согреть хотели; теплота      

 Ее руки с заботливым вниманьем      

 Касалась щек его, висков и рта      

 С таким любовным, ласковым желаньем      

 В нем снова жизнь и чувства воскресить,      

 Что мой герой вздохнул - и начал жить.      

       

 114      

       

 Тогда его полунагое тело      

 Плащом прикрыли, голову его      

 Поникшую приподняли несмело;      

 Жуан, еще не помня ничего,      

 К ее щеке прижался, помертвелый,      

 И, из кудрей питомца своего      

 Рукою нежной влагу выжимая,      

 Задумалась красавица, вздыхая.      

       

 115      

       

 Потом его в пещеру отнесла      

 Она вдвоем с прислужницей своею.      

 Хоть та постарше госпожи была,      

 Но позадорней, да и посильнее.      

 Костер она в пещере развела,      

 И перед ним предстала, словно фея,      

 Девица - или кем бы там она      

 Ни оказалась, - девственно стройна.      

       

 116      

       

 На лбу ее монеты золотые      

 Блестели меж каштановых кудрей,      

 И две косы тяжелые, густые      

 Почти касались пола. И стройней      

 Была она и выше, чем другие;      

 Какое - то величье было в ней,      

 Какая - то надменность; всякий знает,      

 Что госпоже надменность подобает.      

       

 117      

       

 Каштановыми были, я сказал,      

 Ее густые волосы; но очи -      

 Черны как смерть; их мягко осенял      

 Пушистый шелк ресниц темнее ночи.      

 Когда прекрасный взор ее сверкал,      

 Стрелы быстрей и молнии короче, -      

 Подумать каждый мог, ручаюсь я,      

 Что на него бросается змея.      

       

 118      

       

 Лилейный лоб, румянец нежно - алый,      

 Как небо на заре; капризный рот...      

 Такие губки увидав, пожалуй,      

 Любой о милых радостях вздохнет!      

 Она красой, как статуя, сияла.      

 А впрочем, присягну: искусство лжет,      

 Что идеалы мраморные краше,      

 Чем юные живые девы наши!      

       

 119      

       

 Я говорю вам это неспроста,      

 Я даже под присягой утверждаю:      

 Одной ирландской леди красота      

 Увянет незамеченной, я знаю,      

 Не оживив ни одного холста;      

 И если злое время, все меняя,      

 Морщинами сей лик избороздит, -      

 Ничья нам кисть его не сохранит!      

       

 120      

       

 Такою же была и эта фея;      

 Хоть не испанским был ее наряд -      

 Попроще, но поярче, веселее.      

 Испанки избегают, говорят,      

 Материй ярких - хитрая затея!      

 Но как они таинственно шуршат      

 Баскинами и складками мантильи -      

 Веселые прелестницы Севильи!      

       

 121      

       

 Но наша дева в пестрые цвета      

 Была с большим уменьем разодета.      

 Все было ярко в ней - и красота,      

 И золото, и камни - самоцветы.      

 И кружевная тонкая фата,      

 И поясок, и кольца, и браслеты,      

 И туфельки цветные; но - ей-ей! -      

 Чулок на ножках не было у ней!      

       

 122      

       

 Костюм ее служанки был скромнее,      

 Из пестрых тканей, более простых;      

 Фата была, понятно, погрубее,      

 И серебро монет в кудрях густых      

 (Оно приданым числилось за нею,      

 Как водится у девушек таких).