1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
С радости он закричит: "Отлично!  Прекрасно! Прелестно!"    

Даже, вдруг побледневши, из дружеских  глаз он уронит    

430  Слезы и вскочит в восторге  и в землю затопчет ногами.    

Как нанятые рыдать над усопшим, едва ли  не больше    

И говорят и мятутся — самих душевно скорбящих,    

Так насмешник действительно больше хвалителя  тронут.    

У богачей есть обычай множеством мучить  бокалов,    

435  Как бы пытая вином человека,  с желаньем изведать    

Дружбы достоин ли он. Уж если стихи сочиняешь,    

То опасайся похвал, прикрытых лисьего  шкурой.    

Если читали стихи Квинтилию — "Друг,  — говорил он,    

Это и это исправь", — а стал говорить,  что не можешь,    

440  Хоть два, три раза пробовал,  — "Так зачеркни, — он сказал бы, —     

Чтобы на наковальне не оглаженной стих  переделать".    

Если же ты отстоять, а не справить ошибку  старался,    

То уже более он не тратил речей по-пустому,    

Представляя тебе в одиночку любить твое  чадо.    

445  Честный и умный судья неудачных  стихов не приемлет,    

Жесткого не допускает, взъерошенный стих  отмечает    

Мрачной чертой, урезает прикрасы, внушенные  чванством;    

Ясности темным стихам заставит придать,  не допустит    

Речи двусмысленной; что подлежит переделке,  отметит,    

450  Словом он Аристарх — и не  скажет: "За что я обижу    

Друга такою безделкой?" — А эти безделки  доводят    

До беды, если раз осмеяли и приняли плохо.    

Как от страдающего чесоткой, или желтухой,    

Иль бесноватого, или от жертвы гневной  Дианы —     

455  Всякий разумный бежит и страшится  безумца-поэта,    

А мальчишки, гоняясь за ним, его беспокоют.    

Если ж, превыспренними стихами рыгая,  сорвется    

Он, как иной птицелов, на дрозда заглядевшийся,  в яму    

Или колодец — и станет протяжно вопить:  — "Помогите,    

460  Добрые граждане!" — пусть  никто не бежит на подмогу.    

Если же бросится кто помогать, опуская  веревку,    

То я скажу: "Как знать, быть может,  спрыгнул он нарочно    

И не желает спастись?" — И кстати  припомню погибель    

Сицилийца-певца. Когда за бессмертного  бога    

465  Признанным быть захотел Эмпедокл  — спокойно спрыгнул он,    

В пламень Этны. Так пусть погибать будут  вправе поэты!    

Кто спасает насильственно, — сходен поступком  с убийцей.    

Не в последний он так поступил, хотя и  спасенный    

Он человеком не станет и громкую смерть  не разлюбит.    

470  Не довольно понятно, чего  он стихи все кропает?    

Не опоганил ли праха отца он иль места  святого    

Не осквернил ли нечестьем? Но явный безумец,  он словно    

Разломавший решетку медведь, убежавший  из клетки,    

Чтеньем ужасных стихов и невежд и ученых  пугает.    

475  Если поймает кого, — до смерти  его зачитает,    

Не отстанет, как пьявка, пока не наполнится  кровью.     

     

105    

     Комментарии         

1  Общее правило единства изображений. Многие современные  Горацию стихотворцы (самонадеянные идиоты искусства) не только забывали это правило,  но даже кичились яркою пестротой своих несообразных произведений, считая такой образ  действий гениальною поэтическою вольностью. Гораций сравнивает такое несообразное  произведение с картиной, в которой живописец связал бы в одно целое члены человека,  зверей, птиц и рыб.    

6  О Пизонах смотри вступление.    

9  Гораций как бы подсказывает плохим художникам их обычное  оправдание и ссылку на поэтические вольности.    

11  Он признает их, но до пределов, указуемых самою природою  вещей.    

18  Как бы ни были красивы сами по себе отдельные предметы,  но вставленные не у места они так же оскорбляют чувство гармонии, как яркий лоскут,  нашитый на платье другого цвета.    

19  Потерпевшие кораблекрушение посвящали обыкновенно  в храм Нептуна дощечку, изображавшую их спасение; или же вешали ее себе через плечо  как знак, дозволявший им прибегать к общественной благотворительности. По свидетельству  древнего схоласта, один из таких бедняков пришел заказывать подобную дощечку к греческому  живописцу, набившему руку в писании кипарисов, и живописец спросил: уж не написать  ли тут же тебе и кипариса.    

22  Колесо горшечника.    

26  Пизоны.    

31  Великое изречение, указывающее на противоположную  бездну, избежать которой, в свою очередь, может только талант. Мало не создать ничего  безобразного, надо создать нечто красивое, а главное — цельное.    

34  Самый бездарный художник может добиться прилежанием  известной ловкости в воспроизведении подробностей, будучи не способен управиться  с целым. В пример такому положению Гораций приводит второстепенных скульпторов и  литейщиков, мастерские и лавки которых находились близ форума около гладиаторской  школы, носившей имя своего основателя М. Эмилия Лепида.    

35  Казалось бы все хорошо; есть и прилежание и известная  доля искусства, да нет безделицы — таланта, и выходит так же безобразно, как в остальных  чертах красивое лицо, с покривившимся носом.    

45  Так критически обращается поэт с новым своим песнопением,  пока оно окончательно не появилось в свет. Обещанным  называет его Гораций  в том смысле, что публика давно знает о новом, хотя еще не появившемся произведении  известного стихотворца, как это, например, было с "Энеидой". В таком случае  поэт как бы в долгу у публики и должен, сдержать обещание.    

51  Под именем Цетегов, происходивших от славной древней  фамилии Корнелиев, поэт подразумевает древних писателей и ораторов, вообще древних  римлян, имевших обычай, особенно на войне, препоясывать грудь фартуком, сходившим  ниже колен.    

53  Таких греческих и вообще иностранных слов с обрусевшими  окончаниями у нас набрался целый словарь, без особого разрешения Горация. Зато какую  ловкость и быстроту сообщил сам Гораций и другие римские поэты родному языку, вводя  в него греческие обороты!    

54  Плавт и Цецилий Стаций, оба старинные творцы комедий,  тогда как Варий и Вергилий являются представителями современности. Если что признавалось  справедливым и законным в старину, то почему же не быть ему таким же и в настоящее  время?    

56  М. Порций Катон, бывший цензор, один из величайших  мужей древнего Рима, даже в преклонных летах писал о различных предметах, например,  о земледелии, для чего принужден был создавать не существовавшие до того выражения,  обогащая таким образом речь отцов. Энний — древний эпический поэт.    

59  Сравнение, взятое с монеты, чекан которой всегда носит  признаки своего времени, равным образом и новое слово неминуемо отражает характер  и оттенки вновь сложившегося понятия.    

63  Говоря о смертности и недолговечности всего человеческого,  Гораций словом "Нептун" заменяет на одну из блистательных работ Августа  или, лучше сказать, Агриппы, который в 717 году, соединив каналами Авернское озеро  с Лукринским и последнее с морем, образовал, таким образом, превосходную гавань,  славившуюся в Италии под именем Юлианской, — в честь Юлия Цезаря.    

64  Говоря об этой гавани, Гораций прибавляет: "создания  смертных погибнут". Пророчество поэта сбылось в 1538 году. Землетрясение превратило  Лукринское озеро в болото, заросшее тростником.    

74  Эпический гекзаметр.    

75  Гораций относительно происхождения элегии придерживается  мнения Аттиков, согласно которому, элегия первоначально выражала только жалобу;  и только впоследствии стала выражать все нежные чувства, хотя бы и радостные, самобытным  и сладостным размером гекзаметра, перемежающегося с пентаметром. Краткою названа  элегия не столько сравнительно с большим объемом, сколько по отношению к высокому  строю эпоса.    

78  Изобретателем ямбического размера и беспощадного рода  сатиры, получившей название ямбов, считается Архилох. Беспощадными названы его ямбы  вследствие предания, по которому фиванец Ликамб обещал Архилоху руку дочери своей  Необулы, но, не сдержав слова, подвергся жестоким сатирам поэта. Предание продолжает,  что Ликамб, преследуемый ямбами, повесился вместе со своими дочерьми.    

80 Сокки  и котурны  стоят вместо комедии и трагедии.  Сокки — низкие башмаки для комических актеров; котурны — высокие пурпурного цвета  полусапожки для трагических актеров. Их носили на очень высоких подошвах, чтобы  насколько возможно увеличить рост полубогов и героев.    

83 Струнам , т. е. лирическому роду поэзии.    

88  Стыдно пускаться в пляс неумелому, но учиться плясать  не стыдно.    

91  Трапеза Тиеста часто служила содержанием для трагических  писателей, равно как и все Танталиды. Тиест, сын Пелопса, прижил детей с женою брата  своего Атрея, который за пиршеством из мести накормил этими детьми своего брата  и их отца Тиеста.    

94  В комедии Теренция Хрем осыпает ругательствами сына  своего Клитифона за расточительность в отношении к любовнице.    

96 Телеф , сын Иракла, раненный копьем Ахиллеса, мог только  от него и получить исцеление и вынужден был с этой целью предпринять странствие  из Мизии в Элладу. Пелей , отец Ахиллеса, в юности в сообществе брата своего  Теламона убил сводного брата своего Фоку, за что оба изгнаны отцом из родины (Эгины).    

113  Гораций преднамеренно противополагает почетному выражению  "всадники" заимствованное комическое слово: реdites — пехотинцы, вместо:  "простонародие".    

114  Хотя в тщательно пересмотренном по Бонду парижском  издании 1855 года и стоит: "Davusne loquatur" "Дав говорит ли"  — но мы в нашем переводе решились последовать тексту Ореллия, предлагающего читать:  "divusne ioquatur" "бог говорит ли" по следующим соображениям:  Гораций только что говорил о трагедии, и как-то странно вдруг увидать имя комического  слуги Дава, тем более, что это же самое имя повторяется в ст. 237 нашего письма.  Несогласные с нашим чтением, могут по желанию заменить слово "бог" словом  "Дав", благо русский язык так же мало страдает от этого варианта.    

118  Изнеженный ассириец в противоположность суровому  колхийцу.    

120  Выводя многоразличные сюжеты для трагедий, Гораций  с обычною быстротой и ловкостью наделяет известные имена типическими эпитетами.  Нечего говорить, как верно намечен характер Ахилла. Говоря о Медее, Гораций, вероятно,  имел в виду трагедию Эврипида, где она обрисована такою. Ино, дочь Кадма, от преследований  мужа своего Атама бросилась вместе с сыном своим Мелицертом в море. Жрица Ио, любовница  Зевеса, превращенная в корову, не могла укрыться от уязвлений овода, напущенного  на нее Герой. Иксион, царь Липатов, убийца тестя своего Деионея, дерзнувший оскорбить  своим искательством Геру, казнится за это в царстве теней на огненном колесе.    

128  Указав на необходимые условия самобытного творчества,  Гораций ставит на вид драматическому писателю, в свою очередь, затруднения на пути  воспроизведения общеизвестных типов, если только автор, не ограничиваясь пошлым  и рабским подражанием, захочет выразить свой личный взгляд на известные лица или  события.    

132  Под словом "круг" Гораций, намекая на избитую,  изъезженную арену цирка, имел, главным образом, в виду мало способных циклических  поэтов, бездарно исчерпывавших предания известного круга: Троянской войны, Одиссеи  и т. п. Гораций именно советует предоставлять фантазии большую свободу и не стесняться  этим кругом  (orbis сусllcus) из опасения дойти до несообразностей, из которых  даже стыдно будет выбираться на торную дорогу.    

136  Поэт должен быть осторожен и скромен в обещаниях.  Примером противного служит заносчивый циклический поэт, которого Гораций клеймит  стихом о горе, родившей мышь, вошедшим в пословицу.    

141  Три первые стиха "Одиссеи" Гораций переводит  двумя стихами.    

143  Гомер, подобно природе, переходит от менее ярких  явлений к более резким и выдающимся. Антифат , царь людоедов Листригонов.  ("Одиссея", X, 106).    

146  Мелеагр, брат Тидея, отца Диомеда, трагически погиб  от руки матери Алтеи. По свидетельству схолиаста, циклический поэт Антимах начал  свое повествование со смерти Мелеагра и таким образом растянул оное до уродства,  Гомер не начинает своей поэмы и со дня рождения виновницы войны Елены, происшедшей  вместе с Клитемнестрой из одного из парных яиц Леды, тогда как братья их Кастор  и Полидевк вышли из другого.    

150  Нельзя не указать тем художникам на это капитальное  замечание Горация. Только для бездарности все кажется одинаково легко. Для невежды  какая-нибудь крапива — дрянь и только ботаник — мыслитель видит ее красоту и неизъяснимую  тайну ее жизни.    

154  При конце действия (акта) сцена отделялась от зрителей  занавесом (aulaeum), который не спускался, а поднимался снизу вверх. Если пьеса  не нравилась, то зрители удалялись; в противном же случае ожидали спуска занавеса,  т. е. начала следующего акта.    

155  Нынешняя декламация актеров была у древних пением  под звук инструмента и певец-актер, кончивший роль свою, просил у зрителей рукоплесканий.    

156-178  Истинно мастерская характеристика различных возрастов  человека может служить нагляднейшим примером вечности искусства. 2000 лет как не  бывало! Все до малейшей подробности верно и теперь, и останется таким, пока будут  существовать люди.    

175  "Лета прибывают, — говорит схолиаст, — до  46-го года человеческой жизни; с этого времени они начинают убывать". Такое  сравнение взято, очевидно, с прибавления и уменьшения дней в годичном обращении.  Отсюда и французский оборот: un homme sur son retour.    

179  Правило для употребления двойственного элемента драмы,  наглядного действия и рассказа. Не должно выводить на сцену тривиального и возмутительного.    

185  Медея, мстя неверному Язону, убила двух своих детей  (Меда и Мермера).    

186 Атрей  см. примеч. к ст. 91.    

187  Прокна и Филомела — дочери афинского царя Пандиона.  Филомела пожелала навестить сестру свою Прокну, бывшую замужем за фракийским царем  Тереем. Терей, взявшийся проводить невестку, дорогой обесчестил ее и отрезал ей  язык. Когда преступление открылось, то боги превратили Терея в удода, Филомелу в  соловья, а Прокну в ласточку. Поэты смешивают превращения сестер, заменяя одну другою.  Кадм с женой Гармонией, превращенный в дракона или змея. Два последние превращения  могут выйти на сцене только балаганным фарсом.    

189  Естественно-художественный размер драмы: 5 актов:  "Deus ex machina" должен появляться только вследствие внутренних законов  действия. На сцене не должно быть разом более трех говорящих лиц. Место четвертого  лица занимает хор, который не должен петь ничего, не идущего к делу. Прелестное  указание на высокое признание жречески-религиозного хора.    

200  Который, хотя и знает будущий исход событий, тем  не менее должен благоговейно хранить тайну и любовно относиться к добрым угнетенным.    

202  Хор и между действиями не покидал театра, а под звуки  флейты (имевшей первоначально только четыре скважины) предавался с пантомимами лирическому  пению, состоявшему из строфы, антистрофы и эподы.    

210  Так все велось скромно, в строгих границах приличий,  пока завоевания не увеличили в столице массы населения и богатств. Тут уже начался  прогресс и как говорит схолиаст: "Ни нравы, ни законы уже не запрещали"  напиваться в праздники (nec more jam nec lege id vetante), а люди стали невозбранно  (impune) целый день "домашнему гению вином угождать" — попросту: пьянствовать.  Такая распущенность нравов отразилась и в искусстве, которое стало угождать многочисленным  посетителям из необразованных поселян.    

215  Роскошь нарядила и предводителя хоров — флейтщика  в длинное платье, называвшееся Surma от σνρειν — тащить.    

219  Сколько бы мы, согласно с теми или другими комментаторами,  не относили этих стихов к греческой и римской драме, это, на наши глаза, мало объяснит  их прямую связь с предыдущим. Мы истолковали себе эту связь следующим образом. Упадок  нравственно-социального элемента, отразившийся в драме, выразился, между прочим,  и в туманных стихах хора, которые Гораций иронически сравнивает с изречениями оракулов.    

220  Возвращаясь к форме и обстановке самой драмы, Гораций  намекает на древний обычай назначать премией на состязаниях драматических поэтов  — козла, откуда и самое название трагедия от τράγος — козел, и 'ωδή — песнь; буквально:  козлопение. Желая ввести острую шутку без вреда строгости трагедии, поэты стали  заменять обычный хор хороводом сельских полунагих, звериными шнурами прикрытых сатиров,  предводительствуемых Силеном. Грекам и римлянам очень нравились подобные пьесы,  которыми не брезгали и лучшие писатели. "Циклоп" Эврипида — единственная,  до нас дошедшая пьеса в этом роде и могущая нам дать понятие о том, о чем говорит  Гораций.    

222  "Тяжелые шутки" — естественное прибежище  писателя, рассчитывающего на сочувствие пьяной и буйной публики.    

225  Допуская даже драму с сатирами, Гораций увещевает  избегать двоякой крайности: чтобы величественное трагическое лицо не заговорило  вдруг низким языком подвалов, этих гнездилищ грязного разврата, или не пустилось  в безвоздушное пространство резонерского пустословия.    

231  Если трагедия и допустила в себе элемент легкомысленных  и задорных сатиров, то она все-таки не должна забывать своего достоинства. Мысль  эту Гораций объясняет прелестным сравнением с римскою матроной, которая, даже будучи  вынуждена приказанием первосвященника вступить в хоровод (в честь известного празднества,  например, матери богов — Цибелы) будет сохранять достоинство движений, в отличие  от распущенных танцовщиц.    

234  Становясь на место драматического писателя, Гораций  указывает Пизонам на необходимость строжайшего внимания к тону, до мельчайших подробностей.    

237 Силен  такой же слуга, как и комический Дав   и нахальная служанка Пифия , обманувшая своего господина, но он не может  говорить с ними одним языком, ибо не должно забывать, что он божественный прислужник  Вакха.    

240  В том-то и состоит величайшая задача и тайна искусства,  чтобы посредством сочетаний отдельных частей отыскать совершенство в предмете, который  своею простотою казался бы доступным каждому. Но именно эта простота и составляет  вечный камень преткновения для непосвященных.    

244  Лесные фавны или сатиры должны помнить, что безыскусственность  их мало имеет общего с испорченною нравственностью городской черни и что им также  не пристало любезничанье дурного тона, как и сквернословие, не приятное людям хорошего  общества.    

251  Торопливый ямбический (U -) ритм был причиной того,  что греки считали ямбические стопы попарно в шестистопном стихе (senarius) и называли  его: Τρίμετρος. Гораций или преднамеренно ошибается или имеет в виду только римских  писателей, относя к позднейшим временам употребление спондеев (- -) на нечетных  стопах драматического триметра . Далее он нападает на римских писателей Акция  и Энния за их небрежную отделку стихов, допускавших спондеи даже на четных стопах:  второй и четвертой.    

263  Сделав справедливое замечание насчет трудности критики,  даже в таком внешнем деле, как стихосложение Гораций укоряет современную публику  в излишней снисходительности к римским драматургам, прибавляя, что ни первое, ни  второе обстоятельство не могут служить поводом к неряшливой небрежности для истинного  художника. Высокими образцами вкуса для публики и поэтов Гораций выставляет греков.    

270  Возвращаясь от греков к соотечественникам, Гораций  как бы от имени их спрашивает: "Почему же прежние поколения восхищались Плавтом,  имеющим все недостатки, против которых восстает Гораций?" — и сам же отвечает:  "По глупости". Здесь не место разбирать, в какой мере справедлив Гораций  к Плавту.    

275 Феспис  (при Пизистрате) является здесь представителем  драматического искусства. Указание на эти телеги встречается только у Горация, вероятно,  приписавшего Феспису то, что бывало в Афинах на древних празднествах Дионисия —  хоях (οίχόες), во время которых разъезжали на телегах и насмехались над встречными.  К этим шутникам относится (по свидетельству схолиаста к Арист.<офановым>  облакам ) и пачканье лиц дрожжами. Феспис, напротив того, употреблял белила  и, наконец, полотняные маски. Эпитет: "средственные  — брусья"  указывает на небольшие размеры эсхиловой сцены.    

281  За Эсхилом явилась, во времена Перикла, старая комедия,  но, сделавшись цинически-нахальной (Аристофан), была запрещена законом. В появившейся  затем средней комедии писателям позволялось только острить над собою и товарищами  по искусству. В новой комедии времен Александра Великого (в которой отличались Менандр  и Филемон) уже нельзя было никого называть по имени и только дозволено было смеяться  над общими недостатками. Тут же исчез и хор с пением и пляской на сцене.    

288 Претекста , верхняя одежда высших сановников, окаймленная  пурпуром, здесь представительница героической трагедии, в противоположность гражданской  тоге , представительнице комедии.    

291  Выражения, указывающие на первообраз литейщика, тщательно  сглаживающего подпилком первоначальные шероховатости работы.    

292  Пизоны. См. вступление.    

294  Выражение, взятое от приема ваятеля, пробующего ногтем  на сваях, довольно ли гладко одна часть соединена с другой?    

295 Демокрит  учит, что талант, врожденная сила, небесный  дар гораздо предпочтительнее (блаженнее) простого искусства и несчастного в нем  упражнения; что без некоторого рода безумия, т. е. выспреннего полета воображения  (таково же мнение Платона), никто не может быть истинным поэтом. (Хоть бы наши критиканы  сообразили, кто это говорит?). Многие из современных Горацию рифмачей, о которых  он здесь говорит двояким образом, злоупотребляли воззрением Демокрита, вообразив  возможность заменить отсутствие порывистого таланта внутреннею и внешнею растрепанностью.    

300 Антикира  — имя двух городов, одного в Фессалии, другого  в Фокиде, славившихся произраставшею в их окрестностях белою чемерицей  (Helleborus), которою лечили от сумасшествия. Бездарный рифмач воображает себя поэтом  потому только, что запустил длинные волосы на голове, до того безумной, что ее не  излечит и тройной прием чемерки.    

301 Лицин , вольноотпущенный брадобрей Цезаря, прославившийся  богатством и заслуживший во время гражданских войн, враждой к Помпею, звание сенатора.  Надо однако же предполагать, что упоминаемый здесь Лицин только соименник первого.    

302  Иронически применяя систему гениального неряшества  к себе, Гораций как бы спохватывается, сколько гениальности утратили его стихи от  принятого им обычая приводить в порядок свой организм весною приемами очистительного.    

305  Делаясь, в силу своей задачи, временным критиком,  Гораций не может воздержаться, чтобы не подтрунить над этим ремеслом.    

309  Чтобы здраво писать, надо прежде всего здраво смотреть  на вещи, и для этого Гораций советует изучать практическую философию Сократовой  школы. Произведения этих философов, писанные в форме диалогов, могут служить образцами  не только здравомыслия, но и драматического искусства в обрисовке личностей.    

319-322  мы прошли бы молчанием эти стихи, если бы слово:  часто  (interdum), которым они начинаются, в связи с последующим не представляли  повода предположить, что Гораций говорит если не бессмыслицу, то плоскость. Что  же в самом деле удивительного, что болтовня пустых стихов часто  меньше нравится  произведений, имеющих бесспорные достоинства? Не часто , а всегда  . Но взяв в соображение, что Гораций везде летит, сознавая, что поэзия лишь только  остановится — проваливается в прозу, мы найдем в этих стихах указания тончайшего  художника. Вот их смысл: пустозвучные стихи не имеют никакого значения, но часто   внимание публики увлечено драматическим произведением, имеющим только внешние признаки  истинно-художественной вещи. Грация и красота не чувствуются в целом, не властвуют  им, а проступают местами, как бы пятнами, и художник, не понимая этого первейшего  требования искусства, воображает, что сделал все, достигнув дагерротипической верности  нравов. Как не сказать и тут, что Гораций словно метит этим камнем в огород нашей,  так называемой, натуральной школы.    

323  Греки так высоко стояли в искусстве только потому,  что искали одной славы, не помышляя о пользе, которая пришла к ним сама.    

325  Какую противоположность с этим высоким строем жизни  представляет плебейски-утилитарное воспитание римского юношества! Употребительнейшая  римская монета асс  была первоначально фунтовою медною пластинкою, заключавшею  двенадцать унций. Шестая часть асса называлась: (sextans) и содержала в себе два  унца. Во второй пунической войне стали чеканить ассы только в унц, а по окончании  этих войн только в пол-унца весом: (semiunciales). Таким образом отношение первоначального  асса  к последующим стало — 1:24, части асса , как веса и монеты были:  sextans в 2 унца; triens — треть; quadrans — четверть; semissis — поласса  . Преувеличенно говоря о раздроблении асса на 100 частей, Гораций указывает на мельчайшие  расчеты с дробями. Удивительно в ответах сына менялы Альбина не то, что он, подобно  другим мальчикам, разрешает задачи, во что он мгновенно находит соответственные  технические выражения: tries, semis.    

330  Возможно ли при подобном тривиально-утилитарном направлении  воспитания ожидать песнопений, достойных сохраняться для потомков в рукописях, которые  в ограждение от моли напитывались кедровым маслом или укладывались в кипарисные  шкатулки?    

333  Под именем пользы Гораций преимущественно разумеет  те общие, высоконравственные изречения, которыми блистала древняя драма и которые  были только следствием ее высокого строя и внутреннего богатства, а никак не целью.  (То же у Шекспира).    

337  Из переполненной груди слушателя.    

340  Ламия была у древних нечто вроде бабы-яги и глотала  непослушных детей. Вероятно, сочинитель какого-нибудь фарса дозволил себе неприличную  и несообразную сцену, в которой съеденный Ламией ребенок снова вытаскивается живым  из ее утробы.    

343  Вошел в пословицу.    

345  Такое сочинение принесет барыш книгопродавцам (Созиям  ), распространится по заморским провинциям и обессмертит поэта.    

347  Мысль о погрешимости человеческой Гораций разъясняет  примерами искусного китареда или стрелка, но тотчас же спешит оговориться, что китаред,  вечно ошибающийся, напоминает несчастного Херила , про которого схолиаст  рассказывает следующее: "Херил, воспевая деяния Александра, написал только  семь порядочных стихов; говорят, будто Александр сказал ему, что предпочел бы быть  Фирситом Гомера, чем его Ахиллом. Когда Александр уговорился с ним, чтобы он за  каждый хороший стих получал по золотому, а за дурной по удару кулаком, то он вследствие  множества дурных стихов был до смерти забит кулаками".    

359  Длинноты скучны и у безукоризненного Гомера, которого  оправдывает громадность его труда.    

366  Старший из молодых Пизонов.    

371  Посредственный оратор никогда не сделается Мессалой.  М. Валерий Мессала  Корвин, покровитель Тибулла, блиставший красноречием;  а посредственный законовед не будет Авлом Касцеллием (уже в 712 году славным юристом);  но этого от них никто и не требует.    

373  Колонны, на которых вывешивались объявления книгопродавцев.    

383  Может служить подтверждением уже высказанной нами  мысли, что в Риме на сочинительство порывались люди хорошего общества.    

387  Спурий Меций Тарпа, один из первых художественных  судей Рима, был, по словам схолиастов, в продолжение почти полувека одним из пяти  комиссаров критиков, без предварительного одобрения которых драматическое произведение  не могло появляться на театре. Заседания этой комиссии происходили в храме Аполлона.    

391  Орфей, вводя между фракийскими троглодитами начала  гражданственности, внушил им отвращение к употреблению в пищу убитых врагов.    

394  Амфион, с братом-близнецом Цетом  (zηθος),  сын Зевеса и Антиопы. Цет  остался пастырем и охотником, а Амфион звуками  лиры сделался строителем Фивских стен. В этом многознаменательном месте письма Гораций,  очеркивая догомерическое проявление поэзии, ясно указывает на высокое значение,  которое придавали древние этому вечному элементу человеческого духа, до того родственному  элементу религиозному, что от Орфея до Лютера люди, как только начнут молиться и  возвышаться духом, — начинают петь, и наоборот. Действительно, нужна почти нечеловеческая  грубость и тупость, чтобы после всего этого отвергать благотворное действие искусства  или приискивать ему еще какой-то внешней полезности. Лучшие проявления духа до того  в корне своем срослись с поэтическим восторгом, что все это вывело людей из троглодитов  в состояние гражданского общества, как-то: религия, гражданские законы, социальные  отношения, политическое устройство, науки и т. д., у всех первобытных народов выражались  в поэтической форме стихами, и поэты — сеятели всех этих благ — причислены к лику  богов.    

397  Вся их мудрость и заслуга состояли в том, что они  сумели: "Publica privatis secernere" отделить общее достояние от частной  собственности, мирское, гражданское от священного, церковного; воспретить  "concubitus vagus" переметную похоть, антигражданственный и антисемейный  этот элемент, встречающийся только между животными, не ведущими семейной жизни.  Где есть гнездо и воспитание детей, там непременно пара, отличающаяся замечательным  инстинктом взаимной привязанности. Созидатели гражданских обществ не ограничились  указанием на такую силу вещей, а определили взаимные обязанности и права супругов.  Не зная еще металлических досок, они резали буквы на деревянных.    

402  Тиртей, возбуждавший во время мессинских войн в спартанцах  мужество и единодушие.    

408  Поставив вопрос таким определительным образом, Гораций  положительно отвечает, что врожденная жила (vena) таланта настолько же нуждается  в науке, как и последняя в первой, ведь такова участь всех человеческих деятельностей,  из которых Гораций для примера выбирает две, более подходящие к поэзии тем, что  подобно ей не имеют другой цели кроме славы.    

412  Желающий на олимпийском беге быть победителем, с  отрочества готовится к этому телесными упражнениями и диетой.    

415  Равным образом, желающий состязаться в песнопении  в честь Аполлона Пифийского учится, состоя в послушании у наставника.    

416  Недостаточно в напыщенной самонадеянности восклицать:  "я дивный поэт" и, щеголяя мужиковато тривиальными выражениями, вроде  пожелания парши  всем отсталым, комически сознаваться, что, не имея на то  ни малейшего права, стыдишься быть последним, или показать незнание в том, чему  не учился . Такие смешные претензии, не произведя никогда двух художественных  стихов, были только вечным источником всяческого безобразия.    

419  Такое напыщенное самолюбие еще более раздувают в  богатом поэте-хлебосоле разные прихлебатели и искатели выгод. Богатого поэта, в  этом случае, Гораций сравнивает с (praeco) зазывателем в купеческую лавку. (Как  не остановиться и на этом сходстве с нашей жизнию!)    

425  Как бы ни был такой поэт-Амфитрион влиятелен и ловок,  едва ли удастся ему отличить у себя истинного друга от льстеца.    

434  Обычай заставлять гостей через силу пить вино, который  Гораций в шутку называет пыткою, устрояемою для отыскания истинной дружбы, скорее  ведет к противоположным результатам, напоминающим басню о вороне и лисице.    

438  В противоположность льстецам, Гораций припоминает  как тонкого и неподкупного критика бывшего друга своего Квинтилия Вара, которого  смерть он оплакал (в "Одах", 1, 24).    

450  Как Херил выставлен Горацием представителем несчастных  стихокропателей, так в глазах его идеалом критики является Аристарх , известный  александрийский исправитель текста Гомеровых поэм.    

451  Излишняя снисходительность друзей ведет пиесу к падению  на театре, а самого писателя ко всеобщему осмеянию. Все бегут от него, как от зараженного  прилипчивой или страшного болезнию; жертвы гневной Дианы (iracunda Diana) лунатика.    

457  Желая представить болезненное (не здравое) и не произвольное  состояние экзальтированного поэта, декламирующего про себя, Гораций говорит, что  он рыгает  стихами. Если безумец при этом упадет в яму, как птицелов, засмотревшийся  на дрозда, или как наш Метафизик  Хемницера, то Гораций советует не выручать  его, злобно утверждая, что не должно стеснять поэтических вольностей.    

465 Эмпедокл  из Агригента в Сицилии (в половине IV века  до Р. X.) государственный муж, философ и поэт, проповедовавший переселение душ,  тем самым подал, вероятно, повод к дошедшему до нас анекдоту о его кончине, согласно  которому он, ища бессмертия и новой метаморфозы, бросился в жерло Этны. Мало заботясь  о достоверности предания, Гораций пользуется им, чтобы выставить ненасытное самолюбие,  не останавливающееся ни перед чем, ни даже перед смертию, лишь бы она была громка  и общеизвестна.    

470  Гораций иронически спрашивает о причине такого болезненного  стихокропания.    

471 Опоганить  (так перевели мы глагол mingere) прах умершего  считалось великим преступлением, тем более прах отца. Место, пораженное молнией,  считалось священным, и боги карали безумием сего осквернителя.    

 ДОПОЛНЕНИЕ    

     

I Зевс    

     

     

Шум и гам, — хохочут девы,    

В медь колотят музыканты,    

Под визгливые напевы    

4  Скачут, пляшут корибанты.    

     

В кипарисной роще Крита    

Вновь заплакал мальчик Реи,    

Потянул к себе сердито    

8  Он сосцы у Амальтеи.    

     

Юный бог уж ненавидит,    

Эти крики местью дышат,    

Но земля его не видит,    

12  Небеса его не слышат.    

     

106    

     

II    

     

     

Сны и тени, —     

Сновиденья,    

В сумрак трепетно манящие,    

Все ступени    

Усыпленья    

6  Легким роем преходящие,    

Не мешайте    

Мне спускаться    

К переходу сокровенному,    

Дайте, дайте    

Мне умчаться    

12  С вами к свету отдаленному.    

Только минем    

Сумрак свода,    

Тени станем мы прозрачные,    

И покинем    

Там у входа    

18  Покрывала наши мрачные.    

     

107    

     

III К Сикстинской мадонне    

     

     

Вот сын ее, — он тайна Иеговы, —     

Лелеем девы чистыми руками.    

У ног ее земля под облаками,    

4  На воздухе нетленные покровы.    

     

И, преклонясь, с Варварою готовы    

Молиться ей мы на коленях сами    

Или, как Сикст, блаженными очами    

8  Встречать того, кто рабства  сверг оковы.    

     

Как ангелов, младенцев окрыленных,    

Узришь и нас, о дева! не смущенных:    

11  Здесь угасает пред тобой тревога.    

     

Такой тебе, Рафаэль, вестник бога,    

Тебе и нам явил твой сон чудесный    

14  Царицу жен — царицею небесной.    

     

108    

 IV Восточный мотив    

     

     

С чем нас сравнить с тобою, друг прелестный?    

Мы два конька, скользящих на реке,    

Мы два гребца на утлом челноке,    

Мы два зерна в одной скорлупке тесной,    

Мы две пчелы на жизненном цветке,    

8  Мы две звезды на высоте небесной.    

     

109    

     

V Шопену    

     

     

Ты мелькнула, ты предстала,    

Снова сердце задрожало, —     

Под чарующие звуки    

То же счастье, те же муки,    

Слышу трепетные руки, —     

6  Ты еще со мной. —     

     

Час блаженный, час печальный,    

Час последний, час прощальный,    

Те же легкие одежды,    

Ты стоишь, склоняя вежды, —     

И не нужно мне надежды:    

12  Этот час — он мой.    

     

Ты руки моей коснулась,    

Разом сердце встрепенулось;    

Не туда, в то горе злое,    

Я несусь в мое былое, —     

Я на все, на все иное    

18  Отпылал — потух.    

     

Этой песне чудотворной    

Так покорен мир упорной;    

Пусть же сердце, полно муки,    

Торжествует час разлуки,    

И, когда загаснут звуки, —     

24  Разорвется вдруг.    

     

110    

     

VI Романс    

     

     

Злая песнь! как больно возмутила    

Ты дыханьем душу мне до дна,    

До зари в груди дрожала, ныла    

4  Эта песня, эта песнь одна.    

     

И поющим отдаваться мукам    

Было слаще обаянья сна,    

Умереть хотелось с каждым звуком,    

8  Сердцу грудь казалася тесна.    

     

Но с зарей потухнул жар напевный,    

И душа затихнула до дна;    

В озаренной глубине душевной    

12  Лишь улыбка уст твоих видна.    

     

111    

 VII Музе    

     

     

Пришла и села. Счастлив и тревожен,    

Ласкательный твой повторяю стих;    

И если дар мой пред тобой ничтожен,    

4  То ревностью не ниже я других.    

     

Заботливо храня твою свободу,    

Непосвященных я к тебе не звал,    

И рабскому их буйству я в угоду    

8  Твоих речей не осквернял.    

     

Все та же ты, заветная святыня,    

На облаке, незримая земле,    

В венце из звезд, нетленная богиня,    

12  С задумчивой улыбкой на челе.    

     

112    

     

ВЫПУСК ВТОРОЙ    

     

* * *    

     

     

Не смейся, не дивися мне    

В недоуменье детски-грубом,    

Что перед этим дряхлым дубом    

4  Я вновь стою по старине.    

     

Не много листьев на челе    

Больного старца уцелели;    

Но вновь с весною прилетели    

8  И жмутся горленки в дупле.    

     

113    

     

I    

     

     

День проснется — и речи людские    

Закипят раздраженной волной,    

И помчит, разливаясь, стихия    

4  Все, что вызвано алчной нуждой.    

     

И мои зажурчат песнопенья,    

Но в зыбучих струях ты найдешь    

Разве ласковой думы волненья,    

8  Разве сердца напрасную дрожь.    

     

114    

 II Добро и зло    

     

     

Два мира властвуют от века,    

Два равноправных бытия:    

Один объемлет человека,    

4  Другой — душа и мысль моя.    

     

И как в росинке чуть заметной    

Весь солнца лик ты узнаешь,    

Так слитно в глубине заветной    

8  Все мирозданье ты найдешь.    

     

Не лжива юная отвага:    

Согнись над роковым трудом,    

И мир свои раскроет блага,    

12  Но быть не мысли божеством.    

     

И даже в час отдохновенья,    

Подъемля потное чело,    

Не бойся горького сравненья    

16  И различай добро и зло.    

     

Но если на крылах гордыни    

Познать дерзаешь ты, как бог,    

Не заноси же в мир святыни    

20  Своих невольничьих тревог.    

     

Пари, всезрящий и всесильный,    

И с незапятнанных высот    

Добро и зло, как прах могильный,    

24  В толпы людские отпадет.    

     

115    

     

III    

     

     

Ты был для нас всегда вон той скалою,    

Взлетевшей к небесам;    

Под бурями, под ливнем и грозою    

4  Невозмутимый сам.    

     

Защищены от севера тобою,    

Над зеркалом наяд    

Росли мы здесь веселою семьею, —     

8  Цветущий вертоград.    

     

И вдруг вчера, — тебя я не узнала:    

Ты был как божий гром…    

Умолкла я, — я вся затрепетала    

12  Перед твоим лицом.    

     

"О, да! Скала молчит; но неужели    

Ты думаешь: ничуть    

Все бури ей, все ливни и метели    

16  Не надрывают грудь?    

     

Откуда же — ты помнишь — это было,    

Вдруг землю потрясло,    

И что-то в ночь весь сад пробороздило    

20  И следом все легло.    

     

И никому не рассказало море,    

Что кануло ко дну, —     

А то скала свое былое горе    

24  Швырнула в глубину".    

     

116    

 IV    

     

     

С гнезд замахали крикливые цапли,    

С листьев скатились последние капли,    

Солнце, с прозрачных сияя небес,    

4  В тихих струях опрокинуло лес.    

     

С сердца куда-то слетела забота,    

Вижу, опять улыбается кто-то; —     

Или весна выручает свое,    

8  Или и солнышко всходит мое.    

     

117    

     

V    

     

     

О, этот сельский день и блеск его красивый    

В безмолвии я чту,    

Не допустить до нас мой ищет глаз ревнивый    

4  Безумную мечту.    

     

Лелеяла б душа в успокоенье томном    

Неведомую даль,    

Но так нескромно все в уединенье скромном,    

8  Что стыдно мне и жаль.    

     

Пойдем ли по полю мы, чуждые тревоги,    

И радует ходьба,    

Уж кланяются нам обоим вдоль дороги    

12  Чужие все хлеба.    

     

Идем ли под вечер, избегнувши селений,    

Где все стоит в пыли,    

По солнцу движемся, — гляжу, а наши тени    

16  За ров и в лес ушли.    

     

Всю ночь со всем уже, что мучило недавно,    

Перерывает связь,    

А звезды, с высоты глядя на нас так явно,    

20  Мигают, не стыдясь.    

     

118    

     

VI Ласточки    

     

     

Природы праздный соглядатай,    

Люблю, забывши все кругом,    

Следить за ласточкой стрельчатой    

4  Над вечереющим прудом.    

     

Вот понеслась и зачертила, —     

И страшно, чтобы гладь стекла    

Стихией чуждой не схватила    

8  Молниевидного крыла.    

     

И снова то же дерзновенье    

И та же темная струя, —     

Не таково ли вдохновенье    

12  И человеческого я?    

     

Не так ли я, сосуд скудельный,    

Дерзаю на запретный путь,    

Стихии чуждой, запредельной,    

18  Стремясь хоть каплю зачерпнуть?    

     

119    

 VII Осень    

     

     

Как грустны сумрачные дни    

Беззвучной осени и хладной,    

Какой истомой безотрадной    

4  К нам в душу просятся они.    

     

Но есть и дни, когда в крови    

Золотолиственных уборов    

Горящих осень ищет взоров    

8  И знойных прихотей любви.    

     

Молчит стыдливая печаль,    

Лишь вызывающее слышно,    

И, замирающей так пышно,    

12  Ей ничего уже не жаль.