1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
   
Сиена посмотрела на него так, как будто ее спрашивал ненормальный.
   
— Что я думаю? Я думаю, что он из Всемирной организации здравоохранения. Что для нас это самая верная возможность выяснить, что происходит.
   
— А сыпь?
   
Сиена пожала плечами:
   
— Он же сказал — тяжелый контактный дерматит.
   
— А если он сказал неправду? — прошептал Лэнгдон. — Если это что-то другое?
   
— Другое? — Она посмотрела на него с удивлением. — Роберт, у него не чума, если вы об этом. Господи спаси, он врач. Если бы у него была смертельная болезнь и он знал, что заразен, у него хватило бы рассудка не ходить по городу, заражая всех подряд.
   
— А если он не понял, что это чума?
   
Сиена поджала губы и на секунду задумалась.
   
— Тогда, боюсь, и вам, и мне крышка — а также всем вокруг.
   
— Знаете, вы могли бы помягче с пациентом.
   
— Предпочитаю откровенность. — Она вручила ему прозрачный пакет с маской. — Несите нашего маленького друга.
   
Когда они вернулись к доктору Феррису, он как раз заканчивал тихий разговор по телефону.
   
— Позвонил моему водителю, — сообщил он. — Будет ждать нас снаружи в… — Он смолк, уставясь на мертвое лицо Данте Алигьери в руке у Лэнгдона. — Черт! — Он даже отпрянул. — Это еще что такое?
   
— Долгая история, — отозвался Лэнгдон. — Объясню по дороге.
  
  
   
    
Глава 60
   
   
Нью-йоркский издатель Джонас Фокман проснулся дома от звонка служебного телефона. Он повернулся на бок и посмотрел на часы: 4.28 утра.
   
В издательском мире внезапные ночные тревоги так же редки, как внезапный успех книги. Раздосадованный, он слез с кровати и пошел по коридору в кабинет.
   
— Алло? — раздался в трубке знакомый низкий баритон. — Джонас, слава Богу, вы дома. Это Роберт. Я вас не разбудил?
   
— Конечно, разбудили! Сейчас четыре утра!
   
— Извините. Я в Европе.
   
В Гарварде не объясняют про часовые пояса?
   
— Джонас, у меня неприятности, мне нужна помощь. — В голосе Лэнгдона слышалось волнение. — Речь о вашей корпоративной карточке NetJet.
   
— NetJet? — Фокман иронически рассмеялся. — Роберт, мы издатели. У нас нет доли в частной авиакомпании.
   
— Мой друг, мы оба знаем, что вы врете.
   
Фокман вздохнул.
   
— Хорошо. Выразимся иначе. Для автора кирпичей по истории религии у нас нет доступа к частным самолетам. Если соберетесь написать «Пятьдесят оттенков иконографии», тогда поговорим.
   
— Джонас, сколько бы полет ни стоил, я с вами расплачусь. Даю слово. Я когда-нибудь нарушал обещание?
   
Если не считать, что на три года опоздал со сдачей последней книги. Тем не менее Фокман расслышал в голосе Лэнгдона настоящую тревогу.
   
— Скажите, что случилось? Я постараюсь помочь.
   
— Объяснять некогда, но мне очень нужно, чтоб вы это сделали. Вопрос жизни и смерти.
   
Фокман давно работал с Лэнгдоном и хорошо понимал его мрачноватый юмор, но сейчас в тоне Роберта не было и намека на шутливость. Там что-то очень серьезное. Фокман шумно выдохнул. Мой финансовый директор меня повесит. Спустя полминуты у него уже был записан маршрут, нужный Лэнгдону.
   
— Все нормально? — спросил Лэнгдон, почувствовав, что собеседника смутил маршрут.
   
— Да, просто я думал, что вы в Штатах, — сказал Фокман. — Удивлен, что вы в Италии.
   
— Мы оба удивлены, — сказал Лэнгдон. — Но спасибо, Джонас. Я отправляюсь в аэропорт.
   
   
Американский центр оперативного управления NetJet находится в Колумбусе, Огайо, и отдел обеспечения полетов работает круглосуточно.
   
Сотруднице эксплуатационной службы Деб Кир поступил заказ от корпоративного долевого владельца.
   
— Одну минуту, сэр, — сказала она и, поправив наушник, набрала данные на клавиатуре. — В принципе это заказ для NetJet-Европа, но я могу его провести.
   
Она быстро зашла на сайт европейской компании с центром в Пасу-де-Аркуш в Португалии и выяснила местоположение самолетов в Италии и поблизости от нее.
   
— Отлично, сэр. Кажется, у нас есть «Сайтейшн Excel» в Монако, и мы можем переправить его во Флоренцию в течение часа. Это устроит мистера Лэнгдона?
   
— Будем надеяться, — устало и слегка раздраженно ответил человек из издательской компании. — Очень вам признателен.
   
— Всегда рады помочь, — сказала Деб. — И мистер Лэнгдон намерен лететь в Женеву?
   
— Видимо, так.
   
Деб продолжала печатать.
   
— Готово, — наконец сказала она. — Мистер Лэнгдон вылетает из аэропорта Тассиньяно-Лукка, это около восьмидесяти километров к западу от Флоренции. Вылет в одиннадцать двадцать по местному времени. Мистеру Лэнгдону надо быть в аэропорту за десять минут до взлета. Вы не заказывали наземный транспорт и бортпитание, паспортные данные сообщили, так что все в порядке. Какие-нибудь еще пожелания?
   
— Разве что другой работы? — со смехом сказал он. — Спасибо. Вы меня выручили.
   
— Всегда рады помочь. Приятной вам ночи.
   
Деб дала отбой и вернулась к экрану, чтобы закончить оформление рейса. Она ввела паспортные данные Лэнгдона и хотела продолжать, но в окне замигало красное предупреждение. Деб прочла текст и удивленно раскрыла глаза.
   
Это какая-то ошибка.
   
Она попробовала еще раз ввести паспорт Лэнгдона. Снова замигало предупреждение. Это предупреждение появилось бы на компьютере любой авиакомпании мира, если бы Лэнгдон попытался забронировать билет.
   
Деб Кир смотрела на экран, не веря своим глазам. NetJet относилась к конфиденциальности личных данных клиентов очень серьезно, но это предупреждение перевешивало все ее правила, касающиеся конфиденциальности.
   
Деб Кир немедленно позвонила начальству.
   
   
Агент Брюдер закрыл мобильный телефон и стал рассаживать своих людей по фургонам.
   
— Лэнгдон уезжает, — объявил он. — Летит на частном самолете в Женеву. Взлет почти через час из аэропорта в Лукке, восемьдесят километров отсюда. Если не мешкать, до взлета успеем.
   
   
В это самое время взятый напрокат седан, оставив позади Соборную площадь, ехал по улице Панзани на север — к вокзалу Санта-Мария-Новелла.
   
Рядом с водителем сидел доктор Феррис, а сзади, полулежа на сиденье, Сиена и Лэнгдон. Идея заказать рейс на NetJet принадлежала Сиене. Направив охотников по ложному следу, они выгадают достаточно времени, чтобы не встретить помех на вокзале, который иначе был бы забит полицейскими. К счастью, до Венеции всего два часа поездом, а для местных поездок паспорт не требуется.
   
Лэнгдон повернулся к Сиене — она смотрела на доктора Ферриса с беспокойством. Видно было, что ему нехорошо, он дышал с трудом, как будто каждый вздох причинял ему боль.
   
Надеюсь, она не ошиблась насчет его болезни. Лэнгдон поглядел на его сыпь и представил себе, сколько микробов носится в тесном салоне «фиата». Даже кончики пальцев у доктора, похоже, покраснели и распухли. Лэнгдон отогнал неприятную мысль и поглядел в окно.
   
По дороге к вокзалу они проехали мимо гранд-отеля «Бальони», где часто проводились конференции по искусству, — Лэнгдон посещал их ежегодно. Он посмотрел на отель и вдруг осознал, что поступает сейчас так, как ни разу не поступал в жизни.
   
Уезжаю из Флоренции, не навестив Давида.
   
Он молча извинился перед Микеланджело и обратил взгляд на вокзал впереди… а мыслями устремился к Венеции.
  
  
   
    
Глава 61
   
   
Лэнгдон летит в Женеву?
   
Туман в голове не рассеивался, и доктор Элизабет Сински чувствовала себя все хуже на тряском заднем сиденье фургона, мчавшегося из Флоренции на запад, к частному аэродрому.
   
Женева? В этом нет никакого смысла, сказала себе Сински.
   
Единственной причиной могло быть то, что в Женеве штаб-квартира Всемирной организации здравоохранения. Лэнгдон там меня ищет? Нелепость. Лэнгдон знал, что Сински здесь, во Флоренции.
   
Пронзила другая мысль.
   
Боже… Зобрист нацелился на Женеву?
   
Зобрист был неравнодушен ко всяческой символике, и если он выбрал исходной точкой заражения штаб-квартиру ВОЗ, в этом была бы даже игра ума, учитывая его долгую войну с Сински. С другой стороны, если Зобрист искал самое эффективное место для вспышки чумы, то Женева отнюдь не лучший вариант. По сравнению с другими метрополисами она географически изолирована, и в это время года там прохладно. Обычно чума распространялась из перенаселенных и теплых мест. Женева расположена на высоте более трехсот метров над уровнем моря — не самый подходящий источник пандемии. Несмотря на всю его ненависть ко мне.
   
Так что вопрос оставался: зачем туда летит Лэнгдон? Этот непонятный маршрут американского профессора был еще одним звеном в цепи его странных поступков начиная с прошлого вечера, и сколько ни старалась Сински, она не могла найти им разумного объяснения.
   
На чьей он стороне?
   
Правда, Сински познакомилась с Лэнгдоном всего несколько дней назад, но она неплохо разбиралась в людях и не могла поверить, чтобы такого человека соблазнили деньгами. И все же вчера вечером он прервал с нами всякие контакты. А теперь казалось, Лэнгдон носится между городами, словно какой-то шпион. Или решил, что правда на стороне Зобриста?
   
От этой мысли ее обдало холодом.
   
Нет, убеждала она себя, я слишком хорошо знаю его репутацию, он на такое не способен.
   
Сински познакомилась с Робертом Лэнгдоном четыре дня назад в транспортном самолете «С-130», переоборудованном под мобильный координационный центр Всемирной организации здравоохранения.
   
В начале восьмого самолет приземлился на аэродроме Хэнскомфилд в двадцати с небольшим километрах от Кембриджа, Массачусетс. Сински не знала, как выглядит знаменитый профессор, с которым она связалась по телефону, и была приятно удивлена видом человека, уверенно поднявшегося по трапу в хвостовую часть самолета. Он вошел с беспечной улыбкой.
   
— Доктор Сински, я полагаю? — Лэнгдон крепко пожал ей руку.
   
— Профессор, ваш приход — большая честь для меня.
   
— А для меня — ваше приглашение.
   
Лэнгдон оказался высоким красивым мужчиной с интеллигентной внешностью и низким голосом. Поскольку его забрали прямо из университета и неожиданно, он, вероятно, был в рабочем костюме — твидовый пиджак, полотняные брюки защитного цвета и мокасины. Выглядел он моложе и спортивнее, чем она ожидала, и это лишний раз напомнило ей о ее возрасте. Я гожусь ему в матери.
   
— Спасибо, что согласились приехать, профессор, — сказала она с усталой улыбкой.
   
Лэнгдон показал на хмурого помощника, который был прислан за ним:
   
— Ваш друг не оставил мне выбора.
   
— Хорошо. За это ему и платят.
   
— Красивый амулет, — сказал Лэнгдон, глядя на ее ожерелье. — Лазурит?
   
Сински опустила глаза на голубой амулет в форме змеи, обвившей вертикальный столбик.
   
— Современный символ медицины. Кадуцей — вы, конечно, знаете его название.
   
Лэнгдон как будто хотел что-то сказать.
   
Она ждала.
   
Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:
   
— Итак, почему я здесь?
   
Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.
   
— Присаживайтесь. Мне надо кое-что вам показать.
   
Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? — подумала она.
   
Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких-нибудь двадцать часов назад.
   
Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.
   
— Saligia, — сказал Лэнгдон, — это латинское мнемоническое…
   
— Для семи смертных грехов, — подхватила Элизабет. — Мы осведомились.
   
— Хорошо… — В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. — Вы по какой-то причине хотели показать это мне?
   
— Да. — Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.
   
Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.
   
Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.
   
— «Карта ада» Боттичелли, — сказал он. — На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.
   
Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.
   
— Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, — сказала Сински.
   
В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.
   
— Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что-то чрезвычайное.
   
— Снизойдите к старческому капризу.
   
Лэнгдон тяжело вздохнул.
   
— Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что-то узнать о какой-то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…
   
— Ватикан меня терпеть не может.
   
Лэнгдон удивился:
   
— И вас тоже? Я думал, только меня.
   
Она грустно улыбнулась:
   
— ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов — одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.
   
— А Ватикан считает иначе.
   
— Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.
   
— Ну да, — с улыбкой отозвался Лэнгдон, — кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия, наставлять мир в вопросах секса.
   
Лэнгдон нравился ей все больше и больше.
   
Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.
   
— Профессор, посмотрите внимательнее.
   
Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.
   
— Странно. Она изменена.
   
Быстро заметил.
   
— Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.
   
Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».
   
— Кто это сделал? — спросил он. — Откуда эта вещь?
   
— Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.
   
— Прямо здесь? Сейчас?
   
— Да. Я понимаю, это с нашей стороны бесцеремонность, но не могу даже выразить, насколько это важно для нас. — Она помолчала. — Вполне может быть, что на карту поставлена наша жизнь.
   
Лэнгдон посмотрел на нее с тревогой.
   
— На расшифровку может потребоваться изрядное время, но если это так важно для вас…
   
— Благодарю. — Сински прервала его, пока он не передумал. — Вам надо кому-нибудь позвонить?
   
Лэнгдон покачал головой и сказал, что намеревался провести выходные тихо и в одиночестве.
   
Отлично. Сински усадила его за отдельный стол, с проектором, бумагой, карандашом и ноутбуком, имеющим надежный выход на спутник. Лэнгдон был глубоко озадачен этим интересом ВОЗ к переделанной картине Боттичелли, но послушно принялся за дело.
   
Решив, что он будет изучать картину несколько часов, доктор Сински занялась своими бумагами. Она слышала, как он время от времени встряхивает проектор и пишет в блокноте. Не прошло, наверное, и десяти минут, как он положил карандаш и объявил:
   
— Cerca trova.
   
Сински повернулась.
   
— Что?
   
— Cerca trova, — повторил он. — Ищите, и найдете. Вот что там зашифровано.
   
Сински поспешила к его столу, села рядом и зачарованно выслушала объяснение Лэнгдона, каким образом перемешаны круги Дантова ада и как, будучи расставлены в правильной последовательности, они дают итальянскую фразу cerca trova.
   
Ищите, и найдете? — удивлялась Сински. Это желал сообщить мне маньяк? Фраза звучала прямым вызовом. Вспомнились угрожающие слова безумца, которыми закончилась их встреча в Совете по международным отношениям. Что ж… тогда потанцуем?
   
— Вы побледнели, — сказал Лэнгдон, пристально глядя на нее. — Я так понимаю, вы ждали другого объяснения?
   
Сински овладела собой и поправила амулет на шее.
   
— Не совсем такого… Скажите, этой картой ада мне предлагают что-то искать?
   
— Да. Cerca trova.
   
— А где искать, не намекают?
   
К столу потянулись сотрудники ВОЗ, напряженно ожидая ответа. Лэнгдон потер подбородок.
   
— Впрямую — нет… Но могу высказать весьма правдоподобную догадку.
   
— Говорите, — произнесла она с неожиданной резкостью.
   
— Ну, как вы отнесетесь к Флоренции?
   
Сински стиснула зубы, стараясь не выдать своей реакции. Сотрудники же ее не так хорошо собой владели. Они обменялись изумленными взглядами. Кто-то схватил телефон и стал звонить. Кто-то поспешно вышел за дверь в носовую часть самолета.
   
Лэнгдон ничего не понимал.
   
— Я сказал что-то важное?
   
Чрезвычайно, подумала Сински.
   
— Почему вы сказали «Флоренция»?
   
— Cerca trova, — ответил он и быстро рассказал о давнишней загадке, связанной с фреской Вазари в палаццо Веккьо.
   
Ей этого было достаточно. Значит, Флоренция. Это не могло быть простым совпадением, раз ее мститель покончил с собой в каких-нибудь трех кварталах от палаццо Веккьо во Флоренции.
   
— Профессор, когда я показала вам мой амулет и сказала, что он называется кадуцеем, вы промолчали — как будто хотели возразить, но раздумали. Что вы хотели сказать?
   
Лэнгдон покачал головой:
   
— Ничего. Глупость. Профессорский педантизм иногда берет надо мной верх.
   
Сински посмотрела ему в глаза.
   
— Я спрашиваю потому, что хочу знать, можно ли доверять вам полностью. Что вы хотели сказать?
   
Лэнгдон сглотнул и откашлялся.
   
— Это не важно, но вы сказали, что ваш амулет — древний символ медицины. Правильно. Только, назвав его кадуцеем, вы допустили весьма обычную ошибку. В кадуцее две змеи на жезле с крыльями. На вашем амулете одна змея, и крыльев наверху нет. Ваш символ называется…
   
— Посохом Асклепия.
   
Лэнгдон удивленно посмотрел на нее.
   
— Да. Совершенно верно.
   
— Я знаю. Проверяла вашу искренность.
   
— Не понял?
   
— Мне было любопытно, скажете ли вы правду, не побоявшись смутить меня.
   
— Похоже, я не выдержал испытания.
   
— Больше так не делайте. Мы с вами можем работать только при условии полной откровенности.
   
— Работать с вами? Разве мы не закончили?
   
— Нет, профессор, не закончили. Мне надо, чтобы вы полетели с нами во Флоренцию и помогли кое-что отыскать.
   
Лэнгдон не поверил своим ушам.
   
— Сегодня?
   
— Боюсь, что да. Я еще должна рассказать вам, насколько угрожающая создалась ситуация.
   
— Что вы мне скажете, не имеет значения. Я не хочу лететь во Флоренцию.
   
— Я тоже, — хмуро отозвалась она. — Но к сожалению, время уже на исходе.
  
  
   
    
Глава 62
   
   
Полуденное солнце отражалось от гладкой крыши скоростного итальянского поезда «Фреччардженто», который мчался по Тоскане, описывая плавную дугу. Несмотря на свою скорость 280 километров в час, «Серебряная стрела» почти не издавала шума, а тихий перестук колес и слабое покачивание вагона действовали на пассажиров убаюкивающе.
   
Для Роберта Лэнгдона последний час слился в одно неясное пятно.
   
Сейчас Лэнгдон и доктор Феррис сидели в salottino скоростного поезда — отдельном купе бизнес-класса с четырьмя кожаными сиденьями и складным столиком. Феррис заплатил за все купе своей кредитной карточкой — а также за минеральную воду и бутерброды. Сиена и Лэнгдон, умывшись в туалете рядом с купе, с жадностью на них набросились.
   
Ехать до Венеции предстояло два часа. Как только они уселись, доктор Феррис посмотрел на маску в прозрачном пакете, лежавшую на столе, и сказал:
   
— Нам надо сообразить, на какое место в Венеции указывает эта маска.
   
— И быстро, — возбужденно добавила Сиена. — Это, может быть, наш единственный шанс предотвратить угрозу со стороны Зобриста.
   
— Подождите. — Лэнгдон накрыл маску ладонью, словно хотел ее защитить. — Вы обещали, что как только мы сядем в поезд, вы кое-что проясните для меня касательно последних дней. Сейчас я знаю только, что ВОЗ попросила меня расшифровать изменения, сделанные Зобристом в «La Mappa». Больше ничего вы мне не сказали.
   
Доктор Феррис беспокойно заерзал и почесал сыпь на лице и шее.
   
— Понимаю, вы раздосадованы, — сказал он. — Конечно, это выбивает из колеи, когда не можешь вспомнить, что с тобой было, но с медицинской точки зрения… — Он взглянул на Сиену, ища подтверждения, и продолжил: — Очень советую не тратить силы на то, чтобы вспомнить забытые детали. При амнезии лучше всего оставить забытое забытым.
   
— Оставить? — Лэнгдон рассердился. — Ни черта подобного! Мне нужны ответы! Ваша организация вытащила меня в Италию, в меня стреляли, я потерял несколько дней жизни. Я желаю знать, что здесь происходит!
   
— Роберт, — мягко вмешалась Сиена, пытаясь его успокоить. — Доктор Феррис прав. Вам будет совсем не полезно, если на вас разом обрушится поток информации. Подумайте о тех обрывках, которые вам запомнились — женщина с серебристыми волосами, «ищите, и найдете», корчащиеся тела на «La Mappa», — эти образы беспорядочно и самопроизвольно вспыхивали у вас в мозгу и почти лишили способности думать связно. Если доктор Феррис станет подробно рассказывать о последних днях, это почти наверняка вытеснит другие воспоминания, и галлюцинации могут начаться заново. Ретроградная амнезия — опасное состояние. Несвоевременные воспоминания могут разрушительно сказаться на психике.
   
Такая мысль Лэнгдону в голову не приходила.
   
— Вы, наверное, испытываете растерянность, — сказал Феррис, — но сейчас вам надо сосредоточиться, чтобы мы могли продвинуться в наших поисках. Нам необходимо понять, о чем говорит маска.
   
Сиена кивнула.
   
Врачи, кажется, во всем согласны, подумал Лэнгдон.
   
Он сидел молча, мучаясь неопределенностью. Чувство было очень странное: встретить незнакомца и при этом ощущать, что ты его уже несколько дней знаешь. Честное слово, думал он, где-то я уже видел эти глаза.
   
— Профессор, — сочувственно произнес Феррис, — я догадываюсь, что вы не вполне мне доверяете, и это понятно, учитывая, что вам пришлось пережить. Один из побочных эффектов амнезии — легкая паранойя и недоверие.
   
В самом деле, подумал Лэнгдон, если я даже своему рассудку не могу доверять.
   
— Кстати о паранойе, — шутливо вставила Сиена, явно стараясь разрядить атмосферу. — Роберт увидел у вас сыпь и подумал, что вы заразились чумой.
   
Феррис приоткрыл пошире опухшие глаза и рассмеялся.
   
— Сыпь? Поверьте, профессор, будь это чума, я не лечился бы от нее антигистаминной мазью, которую продают без рецепта. — Он вынул из кармана тюбик и бросил Лэнгдону. В самом деле, тюбик с противоаллергической мазью был уже наполовину выдавлен.
   
— Простите меня, — сказал Лэнгдон, чувствуя себя дураком. — Трудный день.
   
— Пустяки, — отозвался Феррис.
   
Лэнгдон отвернулся; за окном проплывала, вся в приглушенных тонах, мирная панорама Тосканы. Виноградники и фермы попадались все реже, равнина сменилась предгорьями Апеннин. Скоро поезд помчится по туннелям в горах, а потом опять устремится вниз, к Адриатическому морю.
   
Ничего себе, еду в Венецию чуму искать, подумал он.
   
Странный день оставил такое впечатление, словно Лэнгдон перемещался по местности, полной лишь смутных форм и лишенной деталей. Как во сне. Чудно: от кошмаров обычно просыпаются, а у Лэнгдона было ощущение, что он, проснувшись, погрузился в новый.
   
— Плачу лиру за ваши мысли, — шепнула рядом Сиена.
   
Лэнгдон повернулся к ней с усталой улыбкой.
   
— Все думаю — проснусь сейчас дома, и все это окажется дурным сном.
   
Сиена наклонила голову к плечу с видом скромницы:
   
— И когда проснетесь, не огорчитесь, что меня на самом деле не было?
   
Лэнгдону пришлось улыбнуться.
   
— Нет, немножко огорчился бы.
   
Она похлопала его по колену.
   
— Хватить грезить, профессор. За работу.
   
Лэнгдон неохотно перевел взгляд на морщинистое лицо, смотревшее со стола пустыми глазами. Потом аккуратно взял гипсовую маску обеими руками, перевернул и на вогнутой стороне прочел начало закрученного спиралью текста:
   
    
     
О вы, разумные, взгляните сами…
    
   
   
И усомнился, что может сейчас отнести эту характеристику к себе.
   
Тем не менее он принялся за работу.
   
   
В трехстах километрах от поезда, в Адриатике, по-прежнему стоял на якоре «Мендаций». На нижней палубе в стеклянную кабинку координатора Лоренса Ноултона постучали, и он нажал кнопку под столом, чтобы матовая стена стала прозрачной. За стеклом обозначилась фигура невысокого загорелого мужчины.
   
Шеф.
   
Вид мрачный.
   
Он молча вошел, запер дверь кабинки и, нажав выключатель, снова сделал стену непрозрачной. От него пахло спиртным.
   
— Зобрист оставил нам видео, — сказал он.
   
— Да, сэр?
   
— Я хочу его посмотреть. Немедленно.
  
  
   
    
Глава 63
   
   
Роберт Лэнгдон переписал спиральный текст с маски на бумагу, чтобы удобнее было в нем разбираться.
   
Сиена и доктор Феррис подсели к нему, и Лэнгдон старался не обращать внимания на затрудненное дыхание и беспрерывное почесывание доктора.
   
Он здоров, убеждал себя Лэнгдон, пытаясь сосредоточиться на тексте.
   
    
     
О вы, разумные, взгляните сами,
     
И всякий наставленье да поймет,
     
Сокрытое под странными стихами…
    
   
   
— Как я уже говорил, — начал он, — первая строфа в стихотворении Зобриста дословно воспроизводит строфу из «Ада» Данте — он предупреждает читателя, что за словами кроется более глубокий смысл.
   
Аллегорическая поэма Данте настолько насыщена завуалированными отсылками к политике, религии и философии, что Лэнгдон советовал студентам изучать итальянского поэта примерно так, как изучали бы Библию, — читать между строк, отыскивать глубинный смысл.
   
— Специалисты по средневековой аллегории обычно пользуются при анализе двумя категориями — «текст» и «образ». Текст — буквальное содержание произведения; образ — символическое наполнение.
   
— Ага, — с энтузиазмом подхватил Феррис, — раз стихотворение начинается с таких строк…
   
— Это значит, — перебила его Сиена, — что поверхностное чтение даст нам только часть его смысла. Подлинный смысл нам не откроется.
   
— В общем, да. — Лэнгдон обратился к тексту и продолжал читать вслух:
   
    
     
Ты дожа вероломного ищи —
     
Того, кто кости умыкнул незрячей,
     
Того, кто обезглавил жеребцов.
    
   
   
— Так, с безголовыми конями и костями слепой у нас неясно, но, видимо, нам предлагают найти какого-то конкретного дожа.
   
— Наверное… могилу дожа? — предположила Сиена.
   
— Или статую, или портрет, — ответил Лэнгдон. — Дожей нет уже несколько веков.
   
Дожи в Венеции играли ту же роль, что герцоги в других итальянских городах-государствах, и за тысячу лет, с 697 года, их сменилось больше сотни. Правление их прекратилось в конце восемнадцатого века с наполеоновским завоеванием, но их великолепие и могущество до сих пор остаются увлекательной темой для историков.
   
— Как вы, наверное, знаете, — продолжал Лэнгдон, — две главные туристические достопримечательности Венеции — Дворец дожей и собор Сан-Марко, построенные дожами и для дожей. Там похоронены многие из них.
   
— А вы знаете, какой дож отличался каким-то особенным злодейством? — спросила Сиена.
   
Лэнгдон взглянул на строку, вызвавшую вопрос: «Ты дожа вероломного ищи…»
   
— Такого не знаю, но в стихотворении говорится не о злодействе, а о вероломстве, то есть предательстве. Это разница — особенно для эпохи Данте. Предательство — один из семи смертных грехов, самый тяжкий, и наказание за него — последний, девятый круг ада.
   
Предателем для Данте был тот, кто изменил доверившемуся. Самое известное и злодейское предательство в истории — предательство Христа Иудой, и Данте считал его настолько гнусным, что отправил Иуду в самую сердцевину ада, место, названное по имени самого подлого его обитателя Джудеккой.
   
— Так, — сказал Феррис, — значит, мы ищем дожа, совершившего предательство.
   
— И это ограничит нам круг претендентов, — поддержала его Сиена. Она посмотрела на стихи. — Но следующая строка… «Кто обезглавил жеребцов». — Она подняла глаза на Лэнгдона. — Был такой дож, который отрезал у лошадей головы?
   
Лэнгдону пришла на память отвратительная сцена из «Крестного отца».
   
— Такого не припомню. Но еще тут говорится, что он похитил кости слепой. — Лэнгдон посмотрел на Ферриса. — У вас в телефоне есть Интернет?
   
Феррис тут же вынул телефон и подержал его в распухших красных пальцах.
   
— Мне трудновато нажимать на кнопки.
   
— Давайте я. — Сиена взяла телефон. — Ищем венецианского дожа, плюс безголовые лошади и кости слепых. — Ее пальцы забегали по маленькой клавиатуре.
   
Лэнгдон еще раз просмотрел стихотворение и стал читать дальше.
   
    
     
В мусейоне премудрости священной,
     
Где золото сияет, преклони
     
Колени и услышь воды теченье.
    
   
   
— Мусейон — никогда не слышал этого слова, — сказал Феррис.
   
— Это греческое слово — храм, посвященный музам, — объяснил Лэнгдон. — В Древней Греции мусейон был местом, где собирались просвещенные люди, чтобы обмениваться идеями, обсуждать литературу, музыку, искусство. Первый мусейон был построен Птолемеем при Александрийской библиотеке задолго до рождения Христа, а затем в мире их возникли сотни.
   
— Доктор Брукс, — сказал Феррис, с надеждой глядя на Сиену, — можете посмотреть, есть ли мусейон в Венеции?
   
— Вообще их там десятки, — с веселой улыбкой сказал Лэнгдон. — Теперь они называются музеями.
   
— А-а. Видимо, нам придется забросить сеть пошире.
   
Сиена продолжала набирать на телефоне текст, конкретизируя задачу.
   
— Так, мы ищем музей, где можем найти дожа, который отрезал головы у лошадей и крал кости слепых. Роберт, есть такой музей, которым раньше всего стоило бы заняться?
   
Лэнгдон уже припоминал самые известные музеи Венеции — галерея Академии, Ка-Реццонико, палаццо Грасси, собрание Пегги Гуггенхайм, музей Коррер, — но ни один не подходил под это описание.
   
Он еще раз посмотрел на текст.
   
    
     
Где золото сияет, преклони колени.
    
   
   
Лэнгдон сухо улыбнулся:
   
— В Венеции есть один музей, идеально отвечающий этому описанию — «где золото сияет».
   
Феррис и Сиена выжидательно смотрели на него.
   
— Собор Сан-Марко. Самая большая церковь в городе.
   
На лице Ферриса отразилось сомнение.
   
— Церковь — музей?
   
— Да. Так же как музей Ватикана. Больше того: интерьер собора Сан-Марко знаменит еще и тем, что выложен золотой плиткой.
   
— Золотой мусейон, — взволнованно сказала Сиена.
   
Лэнгдон ответил кивком. Он не сомневался, что сияющий золотом храм в стихотворении — это собор Сан-Марко. Венецианцы веками называли его La Chiesa d’Oro — Золотой церковью, — и внутренность его представлялась Лэнгдону самым поразительным церковным интерьером на свете.
   
— В стихотворении сказано: преклони колени, — добавил Феррис. — Где естественнее это сделать, как не в церкви?
   
Пальцы Сиены забегали по клавишам.
   
— Добавляю в поиск собор Сан-Марко. Там, вероятно, и надо искать этого дожа.
   
Лэнгдон знал, что там они найдут сколько угодно дожей — это в прямом смысле слова базилика дожей. Почувствовав, что направление взято правильное, он опять обратился к стихам.
   
    
     
Преклони колени и услышь воды теченье.
    
   
   
Подземная вода. Есть ли вода под собором Сан-Марко? Что за вопрос? — подумал Лэнгдон. Там под всем городом вода. Все здания Венеции потихоньку уходят в воду. Лэнгдон представил себе внутренность собора и прикинул, где можно услышать журчание воды под полом. А когда услышим, что должны сделать?
   
Он вернулся к стихотворению и вслух прочел конец:
   
    
     
Затем подземный отыщи дворец,
     
Хтоническое чудище найди там,
     
Живущее в кроваво-красных водах,
     
Куда не смотрятся светила.
    
   
   
Образ складывался мрачный.
   
— Итак, — сказал Лэнгдон, — по-видимому, мы должны идти по звуку струящейся воды в какой-то подземный дворец.
   
Феррис почесал щеку и недовольно спросил:
   
— Что такое хтоническое чудище?
   
— Подземное, — сказала Сиена, продолжая нажимать кнопки. — «Хтонический» значит обитающий под землей.
   
— Да, отчасти, — сказал Лэнгдон. — Но у этого слова есть другие значения, связанные с мифами о чудовищах. «Хтонические» — это особая категория богов и чудовищ — Эринии, Геката и Медуза, например. Они зовутся хтоническими, потому что обитают под землей и ассоциируются с адом. — Он сделал паузу. — Но выходят из своих подземных обиталищ, чтобы нести бедствия миру людей.
   
Наступило долгое молчание; Лэнгдон понял, что все они подумали об одном и том же. Это хтоническое чудище… может быть только чумой Зобриста.
   
    
     
…подземный отыщи дворец.
     
Хтоническое чудище найди там,
     
Живущее в кроваво-красных водах,
     
Куда не смотрятся светила.
    
   
   
— Во всяком случае, — сказал он, возвращая их к сути дела, — мы должны искать место под землей, тогда понятна последняя строка про воду, куда не заглядывают светила.
   
— В самом деле, — Сиена подняла глаза от телефона, — если вода под землей, в ней не может отразиться небо. А есть в Венеции подземные озера?
   
— Мне о таких не известно, — ответил Лэнгдон. — Но в городе, построенном на воде, может быть что угодно.
   
— А что, если озеро внутри здания? — вдруг спросила Сиена, переводя взгляд с одного на другого. — Там говорится о подземном дворце. Вы как-то обронили, что Дворец дожей соединяется с собором, да? В таком случае на дворец и собор многое указывает: мусейон священной мудрости, дворец, связь с дожами — и все это расположено на главной лагуне Венеции, на уровне моря.
   
Лэнгдон задумался.
   
— Вы полагаете, что «подземный дворец» как-то связан с Дворцом дожей?
   
— А что? Там говорится, чтобы мы стали на колени в соборе Сан-Марко, а потом пошли по звуку струящейся воды. Может быть, этот звук приведет нас в соседний Дворец дожей. Там, может быть, нижняя часть дворца в воде.
   
Лэнгдон бывал во Дворце дожей много раз и знал, что никакие части его не затоплены. Этот просторный комплекс строений включал в себя и первоклассный музей, и целый лабиринт учрежденческих помещений, и внутренние дворы, и тюрьму, такую большую, что она занимала несколько зданий.
   
— Возможно, вы правы, — сказал Лэнгдон, — но если мы будем искать наобум, на это понадобится не один день. Предлагаю поступить так, как сказано в стихотворении. Сначала идем в собор, находим могилу или статую вероломного дожа и становимся на колени.
   
— А потом? — спросила Сиена.
   
— А потом… — Лэнгдон вздохнул. — Молимся изо всех сил, чтобы услышать журчание воды и чтобы она куда-нибудь нас привела.
   
В наступившем молчании Лэнгдон вспомнил встревоженное лицо Элизабет Сински, явившееся ему в галлюцинациях, и как она шептала ему из-за реки. Время уже на исходе. Ищите, и найдете. Где она сейчас? Цела ли? Люди в черном, конечно, уже поняли, что он и Сиена скрылись. Они погонятся за нами — вопрос, как скоро?
   
Преодолевая вдруг накатившую усталость, Лэнгдон вернулся к стихотворению. При взгляде на последнюю строчку у него возникла новая мысль. Он не знал, стоит ли заговаривать об этом. Куда не смотрятся светила. Может быть, это не имеет отношения к их поискам, и все же он решил поделиться своей мыслью.
   
— Я вот что хочу заметить.
   
Сиена подняла глаза от мобильного телефона.
   
— Три части «Божественной комедии» Данте, — сказал Лэнгдон, — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — все три заканчиваются одним и тем же словом.
   
Сиена смотрела с удивлением.
   
— Каким словом? — спросил Феррис.
   
Лэнгдон показал на нижнюю строчку переписанного текста.
   
— Тем же самым, которым кончается это стихотворение, — «светила».
   
Он поднял посмертную маску Данте и показал на центр спиральной надписи.
   
Куда не смотрятся светила.
   
— Мало того, — продолжал Лэнгдон, — в финале «Ада» Данте слышит шум ручья, пробившегося через камень, и, двигаясь вдоль него… выходит из ада.
   
Феррис слегка побледнел.
   
— Черт.
   
И в это мгновение вагон наполнился оглушительным грохотом — поезд «Фреччардженто» ворвался в горный туннель.
   
В темноте Лэнгдон закрыл глаза и попытался дать отдых уму. Зобрист, может, и был безумцем, подумал он, но Данте он знал основательно.
  
  
   
    
Глава 64
   
   
Лоренс Ноултон вздохнул с облегчением.
   
Шеф все-таки решил посмотреть видео Зобриста.
   
Ноултон живо нагнулся, достал красную флешку и вставил в свой компьютер, чтобы показать шефу. Дикое девятиминутное послание Зобриста не отпускало координатора, и ему ужасно хотелось увидеть его еще и чужими глазами.
   
Тогда это свалится с моих плеч.
   
Затаив дыхание, он пустил запись.
   
Экран потемнел, потом кабинку наполнил тихий плеск воды. Камера начала двигаться в красноватой мгле подземной полости, и хотя шеф внешне никак не реагировал, Ноултон чувствовал, что он и недоумевает, и встревожен.
   
Камера перестала двигаться вперед и нацелилась вниз, на поверхность воды, затем погрузилась на метр или два и показала полированную титановую пластинку, привинченную ко дну.
   
    
В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ
    
МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА
   
   
Шеф почти незаметно вздрогнул.
   
— Завтра, — прошептал он, взглянув на дату. — А знаем ли мы, где «это место»?
   
Ноултон помотал головой.
   
Камера переместилась налево и показала погруженный в воду пластиковый мешок со студенистым желтовато-коричневым содержимым.
   
— Что это, черт побери? — Шеф придвинул кресло и вглядывался в слегка волнующийся пузырь, похожий на воздушный шарик, привязанный ко дну.
   
Фильм продолжался; в кабинке повисла напряженная тишина. Вскоре экран потемнел, на стене пещеры появилась странная тень с птичьим носом и завела туманную речь:
   
    
Я Тень…
    
Загнанный под землю, я вынужден обращаться к миру из ее глубин, из мрачной пещеры, где плещут кроваво-красные воды озера, не отражающего светил.
    
Но это мой рай… идеальная утроба для моего хрупкого детища.
    
Инферно.
   
   
Шеф повернулся к Ноултону:
   
— Инферно?
   
Тот пожал плечами.
   
— Я же говорю: от этого мороз по коже.
   
Шеф напряженно вглядывался в экран.
   
Носатая тень продолжала говорить еще несколько минут; она говорила о моровых язвах, о необходимой чистке населения, о собственной грядущей славе, войне с невежественными врагами, чинившими бесконечные препятствия, и о горстке верных последователей, которые понимают, что только решительными действиями можно спасти планету.
   
Из-за чего идет война, Ноултон не знал, но с самого утра задавался вопросом: правильную ли сторону занял в ней Консорциум? Голос продолжал:
   
    
Я выковал орудие спасения, но наградой за мои труды — не лавры и не фанфары, а угрозы меня убить.
    
Смерти я не страшусь… ибо смерть превращает провидца в мученика… воплощает благородные идеи в мощные движения.
    
Иисус, Сократ, Мартин Лютер Кинг.
    
Скоро я стану с ними в один ряд.
    
Шедевр, который я создал, — творение самого Бога… Того, кто одарил меня умом, вооружил знаниями и вдохнул мужество, необходимое для того, чтоб выковать такое орудие.
    
И день уже близок.
    
Инферно спит рядом со мной и скоро вырвется из водного чрева… под пристальным взором хтонического чудища и всех его фурий.
    
При всей доблести моих деяний я, как и вы, не чужд Греху. И я повинен в самом черном из семи — в этом соблазне одиноких, которого столь немногим удалось избежать.
    
Гордыня.
    
Записав это послание, я уступил его черной тяге, страстному желанию оповестить мир о моем создании.
    
Пусть знает мир.
    
Человечество должно знать источник своего спасения… имя того, кто навеки запечатал зияющую пасть ада.
    
С каждым часом исход все определеннее. Математика, неумолимая, как закон всемирного тяготения, не признает сделок. То же экспоненциальное умножение жизни, которое почти убило человеческий род, теперь спасет его. Красота живого организма — будь он благом или злом — в том, что он подчиняется велению Божьему, единому для всех.
    
Плодитесь и умножайтесь.
    
И я пустил огонь… навстречу огню.
   
   
— Довольно.
   
Ноултон едва расслышал голос шефа.
   
— Сэр?
   
— Остановите видео.
   
Ноултон поставил на паузу.
   
— Сэр, самая страшная часть — как раз конец записи.
   
— Я увидел достаточно. — У шефа был больной вид. Он несколько раз прошелся по кабинке и вдруг повернулся к Ноултону. — Мы должны связаться с ФС-2080.
   
Ноултон задумался: тут были определенные сложности. ФС-2080 было кодовым именем одного из самых надежных агентов шефа во внешнем мире — именно он рекомендовал Консорциуму Зобриста как клиента. В эту минуту шеф, несомненно, клял себя за то, что положился на мнение ФС-2080; работа с Бертраном Зобристом внесла хаос в тонко отлаженную структуру Консорциума.
   
Первопричина этого кризиса — ФС-2080.
   
Все удлиняющаяся цепь тяжелых неудач, связанных с Зобристом, вызывала уже опасения за судьбу не только Консорциума, но, возможно… всего человечества.
   
— Необходимо выяснить истинные намерения Зобриста, — сказал шеф. — Я хочу точно знать, что он там разработал и реальна ли эта угроза.
   
Ноултон знал, что если кто и может ответить на эти вопросы, то только ФС-2080. Кто мог лучше знать Бертрана Зобриста? А Консорциуму пора нарушить протокол и выяснить, какого рода безумное предприятие поддерживал он по неведению весь последний год.
   
Ноултон обдумывал возможные последствия прямого обращения к ФС-2080. Само восстановление прямого контакта было чревато определенным риском.
   
— Сэр, если мы свяжемся с ФС-2080, — сказал он, — нам придется проявить в вопросах некоторую деликатность.
   
В глазах шефа вспыхнул гнев. Он вынул мобильный телефон.
   
— Нам теперь не до деликатностей.
   
   
Сидя с двумя спутниками в отдельном купе «Фреччардженто», человек в галстуке с «огурцами» и стильных очках изо всех сил старался не чесать сыпь, зудевшую все сильнее. Боль в груди тоже как будто усилилась.
   
Когда поезд наконец вырвался из туннеля, он посмотрел на Лэнгдона — тот, видимо, пребывал в глубоком раздумье и только сейчас открыл глаза. Сиена, сидевшая рядом с ним, посмотрела на мобильный телефон, который лежал на столе без дела: в туннеле сигнала, естественно, не было.
   
Она хотела продолжить поиски в Интернете, но не успела даже протянуть к телефону руку, как он завибрировал и отрывисто забибикал.
   
Узнав звонок, Феррис сразу схватил телефон, взглянул на осветившийся экран и встал.
   
— Извините, — сказал он, постаравшись скрыть удивление. — Мать прихварывает. Надо ответить.
   
Сиена и Лэнгдон понимающе кивнули, а он быстро вышел в проход и направился к ближайшему туалету.
   
Там он запер дверь и принял звонок.
   
— Алло?
   
В телефоне прозвучал мрачный голос:
   
— Говорит шеф.
  
  
   
    
Глава 65
   
   
Туалет во «Фреччардженто» был не больше, чем в авиалайнере — только-только повернуться. Феррис закончил разговор с шефом и опустил телефон в карман.
   
Земля уходит из-под ног, подумал он. Вся картина мгновенно изменилась, ему нужно было сориентироваться, и на это ушло некоторое время.
   
Мои друзья — теперь мои враги.
   
Он приспустил галстук и посмотрел на свое воспаленное лицо в зеркале. Оно выглядело хуже, чем он думал. Но по сравнению с болью в груди это его мало беспокоило.
   
Он нерешительно расстегнул несколько пуговиц и раскрыл рубашку.
   
Заставил себя поглядеть в зеркало и рассмотрел голую грудь.
   
Господи.
   
Темное пятно увеличилось.
   
Кожа в середине груди была иссиня-черного цвета. Пятно, прежде размером с мяч для гольфа, теперь было величиной с апельсин. Он легонько тронул болезненное место и передернулся.
   
Он торопливо застегнул рубашку. Только бы хватило сил сделать то, что должен сделать. Следующий час будет решающим, подумал он. Требуется целый ряд тонких маневров.
   
Он закрыл глаза, сосредоточился и прокрутил в уме свои дальнейшие действия.
   
Мои друзья стали врагами, снова подумал он.
   
Преодолевая боль, он сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить нервы. Ты годами обманывал людей, напомнил он себе. Это ты умеешь.
   
Теперь он был готов вновь предстать перед Лэнгдоном и Сиеной.
   
Мое заключительное представление, подумал он.
   
В качестве последней предосторожности перед тем, как вернуться к ним, он вынул аккумулятор из телефона, сделав его бесполезным.
   
   
Как он бледен, подумала Сиена, когда Феррис вернулся в купе и с тяжким вздохом сел на свое место.
   
— Как вы себя чувствуете? — спросила она с искренним беспокойством.
   
— Все в порядке. Спасибо.
   
Поскольку он явно не хотел углубляться в эту тему, Сиена перешла к делу.
   
— Мне нужен ваш телефон, если не возражаете. Я хочу еще поискать этого дожа. Может быть, удастся кое-что выяснить до того, как попадем в Сан-Марко.
   
— Ну разумеется. — Феррис вынул из кармана телефон и посмотрел на дисплей. — Ах, черт, разрядился, пока я говорил. Похоже, полностью. — Он взглянул на часы. — Венеция уже скоро. Придется подождать.
   
   
В восьми километрах от итальянского берега, на «Мендации», координатор Ноултон молча наблюдал за тем, как шеф расхаживает по тесной кабинке, словно зверь в клетке. После разговора по телефону шеф о чем-то напряженно думал, и Ноултон знал, что в такие минуты его лучше не трогать.
   
Наконец шеф заговорил, причем таким встревоженным тоном, какой Ноултону редко доводилось слышать.
   
— У нас нет выхода. Мы должны показать это видео доктору Элизабет Сински.
   
Ноултон, хоть и старался не выдать удивления, так и застыл в своем кресле. Этой седой ведьме? От которой мы весь год прятали Зобриста?
   
— Хорошо, сэр. Попробую послать ей по электронной почте.
   
— Боже упаси. Утечка — и разойдется по Сети. Будет массовая истерия. Я хочу, чтобы вы в кратчайший срок доставили Сински к нам на борт.
   
Ноултон смотрел на него в изумлении. Он хочет, чтобы директора ВОЗ привезли на «Мендаций»?
   
— Сэр, такое нарушение нашего режима секретности… мы подвергаем себя…
   
— Выполняйте, Ноултон! НЕМЕДЛЕННО!
  
  
   
    
Глава 66
   
   
ФС-2080 поворачивается к окну стремительно мчащегося «Фреччардженто» и смотрит на отражение Лэнгдона в стекле. Профессор все еще бьется над загадкой, которую оставил на посмертной маске Бертран Зобрист.
   
Бертран, думает ФС-2080. Как мне жить без него?
   
Боль утраты нисколько не притупилась. Вечер их первой встречи до сих пор казался волшебным сном.
   
Чикаго. Метель…
   
Январь, шесть лет назад… а кажется, это было вчера. Пробираюсь по сугробам вдоль продуваемой ветром Великолепной мили[45], пряча голову в воротник от слепящего снега. Твержу себе, что ни холод, ни ветер не остановят меня на моем пути. Сегодня вечером я могу услышать великого Бертрана Зобриста… живьем.
   
Я читаю все, что написано этим человеком, и я из тех пятисот счастливцев, кому удалось добыть билет на его выступление.
   
Но когда я вхожу в зал, окоченев от ветра, меня охватывает паника: зал почти пуст. Выступление отменили? Город парализован метелью… Неужели и Зобристу она помешала прийти?
   
Но вот и он сам.
   
Высокая стройная фигура появляется на сцене.
   
Он высок… очень высок… с живыми зелеными глазами, глубина которых, кажется, хранит в себе все тайны мира. Он окидывает взглядом пустой зал — всего десяток стойких поклонников, — и мне стыдно, что зал почти пуст.
   
Это Бертран Зобрист!
   
Ужасные мгновения тишины — он смотрит на нас строгим взглядом.
   
И вдруг разражается смехом, в глазах — блеск. «К чертям пустую аудиторию! — провозглашает он. — Мой отель рядом. Идемте в бар!»
   
Радостные восклицания, и наша маленькая компания переходит в бар соседнего отеля. Мы усаживаемся за отдельный столик, заказываем напитки. Зобрист услаждает нас рассказами о своих исследованиях, о прославивших его открытиях, делится мыслями о будущем генной инженерии. Пустые бокалы сменяются полными, Зобрист сворачивает на другую тему — его увлечение философией трансгуманизма.
   
«Я убежден, что в трансгуманизме единственная надежда человечества уцелеть в долгой перспективе, — возвещает он, расстегивая рубашку, чтобы продемонстрировать цепочку «H+», вытатуированных на плече. — Как видите, я привержен ему всецело».
   
У меня такое ощущение, точно я на аудиенции у рок-звезды. Кто бы мог подумать, что у прославленного «гения генетики» столько обаяния, такая харизма. Всякий раз, когда он смотрит на меня, его зеленые глаза зажигают во мне совершенно неожиданное чувство… глубокое сексуальное влечение.
   
Проходит час за часом, и наша группа редеет, гости, прощаясь, возвращаются к повседневной реальности. К полуночи я остаюсь с Бертраном Зобристом наедине. Голова слегка кружится от выпитого.
   
«Спасибо за этот вечер, — говорю я ему. — Вы изумительный учитель».
   
«Лесть? — Зобрист улыбается и наклоняется ко мне; наши ноги соприкоснулись. — С ней вы достигнете чего угодно».
   
Флирт явно неуместен, но за окнами пустого отеля снежная ночь, и ощущение такое, что весь мир замер.
   
«Как вы посмотрите? — говорит Зобрист. — По стаканчику перед сном в моем номере?»
   
Я застываю и выгляжу, наверное, так, как олень в лучах фар.
   
Глаза Зобриста тепло поблескивают.
   
«Позволите догадку? — шепчет он. — Вы ни разу не были со знаменитым мужчиной».
   
Я чувствую, что краснею, и стараюсь скрыть нахлынувшие эмоции — смущение, волнение, страх.
   
«Честно говоря, мне вообще не приходилось быть с мужчиной», — отвечаю я.
   
Зобрист улыбается и придвигается ближе.
   
«Не знаю, чего вы дожидались, но позвольте мне быть вашим первым».
   
В этот миг все оковы сексуальных страхов и разочарований детства спадают с меня… растворяются в снежной ночи.
   
Впервые в жизни вожделение во мне не подавлено стыдом.
   
Я хочу его.