1 2 3 4 5 6 7 8 
   
— Ух ты. Это так символично: тень от монумента мертвой общине падает на могилу Адама.
   
Те три часа, пока я хоронил Адама, — самый долгий период у меня в жизни, когда я был сам по себе. Был без работы. А теперь здесь Фертилити. Она мне скажет, что делать. Моя новая работа — следовать за ней.
   
Фертилити обводит взглядом пустырь и говорит:
   
— Здесь прямо долина Теней Смерти. — Она говорит: — Ты выбрал самое что ни на есть подходящее место, чтобы размозжить брату голову. Просто Каин и Авель, ни дать ни взять.
   
Я убил своего брата.
   
Я убил ее брата.
   
Адама Бренсона.
   
Тревора Холлиса.
   
Мне нельзя доверять ничьих братьев, когда у меня в руках камень или телефонная трубка.
   
Фертилити лезет в сумку, что висит у нее на плече.
   
— Хочешь лакричных конфет? «Красные ниточки»?
   
Я протягиваю к ней руки в корке засохшей крови.
   
Она говорит:
   
— Я так понимаю, что нет.
   
Она оглядывается через плечо на такси, которое ждет чуть поодаль, работая на холостых оборотах, и машет рукой. Из водительского окна высовывается рука и машет в ответ.
   
Она говорит, обращаясь ко мне:
   
— Давай скажем для краткости так: Адам и Тревор — их никто не убивал. Они сами себя убили.
   
Она говорит мне, что Тревор покончил с собой, потому что у него в жизни не осталось уже ничего, что могло бы его удивить. Никаких приключений, никаких сюрпризов. Он был болен, смертельно болен. Он умирал от скуки. Смерть была для него единственной тайной в жизни.
   
Адам хотел умереть, потому что он знал, что ему никогда не стать кем-то другим — он так на всю жизнь и останется братом из Церкви Истинной Веры. Потому что это в него вдолбили с младенчества. Адам убивал уцелевших членов общины, потому что он знал: старая культура рабов не сможет создать новую культуру свободных людей. Как и Моисей, который водил свой народ по пустыне почти сорок лет, Адам хотел, чтобы я выжил, но избавился от установок раба, вбитых в меня с детства.
   
Фертилити говорит:
   
— Ты не убивал моего брата.
   
Она говорит:
   
— И своего брата ты тоже не убивал. То, что ты сделал, это можно назвать самоубийством при участии третьего лица.
   
Она достает из сумки цветы, настоящие живые цветы, небольшой букет свежих роз и гвоздик. Красные розы и белые гвоздики.
   
— Так что не переживай.
   
Она приседает на корточки и кладет цветы на журналы, под которыми похоронен Адам.
   
— Вот еще один символ, — говорит она, по-прежнему сидя на корточках и глядя на меня снизу вверх. — Эти цветы через пару часов завянут и начнут гнить. Их обкакают птички. Из-за дыма они будут вонять, а завтра по ним, может быть, проедет бульдозер. Но сейчас они такие красивые.
   
Какой она все-таки милый и чуткий человек.
   
— Да, — говорит она. — Я знаю.
   
Фертилити поднимается на ноги, берет меня за руку выше запястья — там, где чисто, где нету крови, — и ведет к такси.
   
— Слабыми, измученными и бездушными мы можем побыть и потом, когда это не будет стоить мне денег, — говорит она.
   
По дороге к такси она мне рассказывает, что вся страна кипит от возмущения — как я испортил им все удовольствие от Суперкубка. Так что на самолет или автобус мы точно нигде не сядем. В газетах меня называют Антихристом. Массовым убийцей из Церкви Истинной Веры. Цены на все товары под маркой Тендера Бренсона резко взлетели вверх, но совсем не по тем причинам. Все крупные мировые религии, католики, иудеи, баптисты и кто еще там, все вопят в один голос: а мы же вас предупреждали.
   
Когда мы подходим к такси, я прячу окровавленные руки в карманы. Спусковой крючок пистолета буквально сам лезет под палец.
   
Фертилити открывает заднюю дверцу и подталкивает меня внутрь. Потом обходит машину и садится с другой стороны.
   
Она улыбается водителю в зеркале заднего вида и говорит:
   
— Теперь обратно в Гранд-Айленд.
   
На счетчике светится: 780 долларов.
   
Водитель смотрит на меня в зеркале заднего вида и говорит:
   
— Что, мамочка выбросила на помойку твой любимый дрочильный журнал? — Он говорит: — Эта свалка — она бесконечная. Здесь никогда ничего не найдешь, если вдруг что потерялось.
   
Фертилити говорит мне шепотом:
   
— Не обращай на него внимания.
   
Водитель — хронический алкоголик, говорит она шепотом. Она собирается расплатиться с ним по кредитной карточке, потому что через два дня он погибнет в аварии. Так что запрос на выплату от него не придет.
   
Близится полдень, солнце почти в зените, и с каждой минутой тень от бетонной колонны — все меньше и меньше:
   
Я говорю: а как там моя рыбка?
   
— О Господи, — говорит она. — Твоя рыбка.
   
Такси едет обратно во внешний мир, подпрыгивая на ухабах и выбоинах.
   
По идее, меня уже ничто не должно задевать. Но я все равно не хочу это слышать.
   
— Твоя рыбка. Мне очень жаль, — говорит Фертилити. — Она умерла.
   
Рыбка номер шестьсот сорок один.
   
Я говорю: ей не было больно?
   
Фертилити говорит:
   
— Нет, наверное, нет.
   
Я говорю: ты забыла ее покормить?
   
— Нет.
   
Я говорю: тогда что случилось?
   
И Фертилити говорит:
   
— Я не знаю. Она просто сдохла. Сама по себе.
   
Без всякой видимой причины.
   
Это ничего не значит.
   
Это не было значимым политическим жестом.
   
Она просто сдохла.
   
Это была самая обыкновенная рыбка, но, кроме нее, у меня не было никого.
   
Любимая рыбка.
   
После всего, что случилось, я должен был воспринять это с легкостью.
   
Ну, подумаешь, рыбка.
   
Милая рыбка.
   
Но, сидя на заднем сиденье такси, держа руки в карманах, сжимая в руке пистолет, я вдруг понимаю, что горько плачу.
  
  
   
    
6
   
   
В Гранд-Айленде у нас появился маленький сынишка с волчанкой, так что мы пару дней задержались в местном доме Рональда Макдоналда.
   
Потом мы «поймали» особняк Парквуда, курсом на запад. Там было только четыре спальни, и мы спали раздельно, каждый — в своей комнате с еще двумя спальнями между нами.
   
В Денвере у нас была дочка с полиомиелитом, и мы опять получили приют в доме Рональда Макдоналда — там мы поели и переночевали, и мир не трясся у нас под ногами всю ночь. В доме Рональда Макдоналда нам пришлось спать в одной комнате, но там были две отдельные кровати.
   
Из Денвера мы отправились в Шайенн — в особняке «Парусник». Мы дрейфовали в пространстве, как в море. И это не стоило нам ни гроша.
   
Мы «застопили» половину городского коттеджа Саттон-Плейс, который ехал мы даже не знали куда. Мы с Фертилити просто забрались внутрь, разрезав защитную пленку и заклеив ее за собой изнутри.
   
Три дня и три ночи подряд мы ехали в половине садового домика Фламинго и проснулись только тогда, когда его принялись устанавливать на фундамент в Гамильтоне, штат Монтана. Мы вышли наружу из задней двери чуть ли не в ту же секунду, когда счастливое семейство, купившее этот дом, входило в переднюю дверь.
   
У нас с собой не было ничего — только сумка Фертилити и пистолет Адама.
   
Мы потерялись в пустыне.
   
В Миссоуле, штат Монтана, мы «поймали» треть дома «Мастер», курсом на запад по межштатной автомагистрали № 90.
   
За окном промелькнул знак: Спокейн, 300 миль.
   
За Спокейном был знак: Сиэтл, 200 миль.
   
В Сиэтле у нас был сынишка с патологией отверстий в сердце.
   
В Такоме у нас была дочка с полным отсутствием чувствительности в руках и ногах.
   
Мы говорили людям, что врачи даже не знают, в чем дело.
   
Люди нам говорили, что надо надеяться, пусть даже на чудо.
   
Люди, у которых действительно были дети — дети, которые умерли или умирали от рака, — говорили нам, что Бог добрый и милосердный.
   
Мы жили вместе, как будто мы муж и жена, но мы почти что и не разговаривали друг с другом.
   
На юг, по межштатной автомагистрали № 5, через Портленд, штат Орегон, мы ехали в половине поместья «Падубы на холме».
   
И прежде чем мы успели внутренне к этому подготовится, мы уже были дома — в том городе, где мы с ней познакомились. Мы стоим на обочине, глядя, как уезжает вдаль наш последний дом.
   
Я все еще не сказал Фертилити о последнем желании Адама: чтобы мы с ней занялись сексом.
   
Как будто она не знает.
   
Она знает. В ту ночь, когда я лежал без сознания, Адам только об этом с ней и говорил. Нам с ней надо заняться сексом. Чтобы освободить меня и придать мне силу. Чтобы Фертилити поняла, что секс — это не только когда богатенький консультант по маркетингу средних лет вливает в тебя свою ДНК.
   
Но нам теперь негде здесь жить, нам обоим. В наших квартирах — в моей и в ее — давно уже поселились чужие люди. Фертилити это знает.
   
— Есть одно место, где можно переночевать, — говорит она, — но сперва нужно туда позвонить.
   
В телефонной будке висит мое объявление столетней давности.
   
Дай себе, своей жизни, еще один шанс. Нужна помощь — звони. И мой старый номер.
   
Я звоню, и записанный на пленку голос говорит: мой номер отключен.
   
И я говорю в трубку: без шуток.
   
Фертилити звонит в это место, где, как ей кажется, мы сможем остановиться на ночь. Она говорит в трубку:
   
— Меня зовут Фертилити Холлис, меня к вам направил доктор Вебстер Эмброуз.
   
Ее дурная работа.
   
Вот он — замкнутый круг. Петля истории, о которой говорил агент. Всеведущая Фертилити — это так просто. Нет ничего нового под луной.
   
— Да, у меня есть ваш адрес, — говорит Фертилити в трубку. — Прощу прощения за позднее предупреждение, но так получилось. Я раньше этим не занималась, так что, можно сказать, это мой дебют. Нет, — говорит она, — это не исключается из суммы, подлежащей обложению подоходным налогом. Нет, — говорит она, — это за всю ночь, но каждая следующая попытка оплачивается дополнительно. Нет, — говорит она, — скидок за оплату наличными у нас нет.
   
Она говорит:
   
— Детали мы с вами обсудим при личной встрече.
   
Она говорит в трубку:
   
— Нет, чаевых мне не нужно.
   
Она щелкает пальцами, обернувшись ко мне, и произносит одними губами «дай ручку». Она записывает адрес на моем объявлении о телефоне доверия, повторяя в трубку название улицы и номер дома.
   
— Хорошо, — говорит она. — Значит, в семь. До свидания.
   
В небе над нами — все то же солнце, оно смотрит на нас с высоты, а мы совершаем все те же ошибки, снова и снова. Небо такое же синее — после всего, что было. Ничего нового. Никаких сюрпризов.
   
Это место, о котором она говорит, — я его знаю. Пара, нанявшая Фертилити для размножения, это те самые люди, на кого я работал. Мои хозяева по телефону с громкой связью.
  
  
   
    
5
   
   
Дорога к постели Фертилити идет мимо грязных заляпанных окон и облупившейся краски. Заплесневелая плитка и пятна ржавчины. Засорившиеся водостоки и протершиеся на коврах проплешины. Провисшие шторы и обивка в затяжках. Все остановки на крестном пути.
   
Это уже после того, как мужчина и женщина, на кого я работал, ушли с Фертилити в спальню на втором этаже, чтобы заняться там бог знает чем.
   
Это уже после того, как я проник в дом через окно в полуподвале, которое было открыто, как и предсказывала Фертилити. Уже после того, как я прятался среди поддельных цветов на заднем дворе — цветов, украденных с чужих могил, — уже после того, как Фертилити позвонила в дверь ровно в семь.
   
Кухня вся пыльная. В раковине — гора грязной посуды с остатками присохшей еды, приготовленной в микроволновке. Микроволновка внутри вся в пятнах от разорвавшейся пищи.
   
Да, меня выдрессировали и продали, как раба, и я принимаюсь за привычную работу. Чищу и мою. Спросите меня, как отмыть микроволновку от присохших кусков пищи, спекшихся в корку.
   
Нет, правда спросите.
   
Давайте.
   
Надо поставить в микроволновку чашку с водой и прокипятить эту воду в течение двух-трех минут. Корка размокнет, и ее можно будет стереть влажной тряпочкой.
   
Спросите меня, как отмыть руки от крови.
   
Главное — не задумываться о том, как быстро все это случается. Самоубийства. Несчастные случаи. Преступления по страсти. В состоянии аффекта. Главное — тут же об этом забыть.
   
Фертилити там, наверху, выполняет свою работу.
   
Сосредоточься на пятнах. Чисти, пока не отчистишь — и пятна, и память. Мастерство и вправду приходит с практикой. Если можно назвать это мастерством.
   
Старайся не думать, как это обидно, когда твой единственный настоящий талант — скрывать правду. Умение, данное Богом: совершать тяжкий грех. Твое призвание. Врожденный дар к отрицанию и отречению. Божье благословение.
   
Если можно назвать это благословением.
   
Весь вечер я чищу и мою и все равно чувствую себя грязным.
   
Фертилити сказала, что процедура должна завершиться еще до полуночи. Потом ее оставят одну в зеленой спальне, где она будет лежать, задрав ноги выше головы. Когда хозяева благополучно заснут в своей спальне, я смогу подняться наверх.
   
На часах на микроволновке светится одиннадцать тридцать.
   
Я решаю, что уже можно, и дорога к постели Фертилити идет мимо засохших домашних растений и потускневших дверных ручек, мимо крошечных пятен от мух и отпечатков пальцев, измазанных в типографской краске от газет. Повсюду на мебели — пятна, прожженные сигаретами, и засохшие круги от стаканов. Все углы затянуты паутиной.
   
В зеленой спальне темно, и Фертилити говорит из темноты:
   
— Может, прямо сейчас и займемся сексом.
   
И я говорю: да, наверное.
   
Она говорит:
   
— У тебя есть резинки?
   
А я думал, она бесплодна.
   
— Ну да, я стерильна, — говорит она, — но я столько раз занималась опасным сексом со всякими мужиками. Вдруг я чего-нибудь подцепила, какую-нибудь кошмарную болезнь. Смертельную.
   
Я говорю, что, если бы я собирался жить долго, меня бы это волновало. А так — мне все равно.
   
Фертилити говорит:
   
— У меня точно такое же отношение к задолженности на кредитке.
   
И мы занимаемся сексом.
   
Если можно это так назвать.
   
После того, как я ждал всю жизнь, я успеваю засунуть в нее только полдюйма и сразу кончаю.
   
— Ну, — говорит Фертилити, отстраняясь, — надеюсь, это действительно придало тебе сил.
   
Она не дает мне второго шанса заняться любовью.
   
Если можно это так назвать.
   
Она засыпает, а я еще долго лежу без сна, и смотрю на нее, и думаю про ее сны — что ей сейчас снится, какое новое убийство, или самоубийство, или кошмарный несчастный случай. И не со мной ли он произойдет.
  
  
   
    
4
   
   
На следующее утро Фертилити шепчется с кем-то по телефону. Я просыпаюсь — она уже встала и полностью одета. Она говорит в трубку:
   
— У вас есть рейс до Сиднея, вылетающий в восемь утра?
   
Она говорит:
   
— Нет, только туда. У окна, если можно. Вы принимаете кредитные карточки?
   
Она вешает трубку и надевает туфли. Она только сейчас замечает, что я проснулся и смотрю на нее. Она кладет в сумку свой ежедневник, но тут же вытаскивает его и кладет обратно на комод.
   
Я говорю: ты куда собралась?
   
— В Сидней.
   
А зачем?
   
— Просто так.
   
Я говорю: нет, скажи.
   
Она уже взяла сумку и направляется к двери.
   
— Потому что я все-таки получила свой долгожданный сюрприз, — говорит она. — Я так хотела сюрприза, и вот вам, пожалуйста, — получите. Только я не хочу вот таких сюрпризов.
   
Что такое?
   
— Я забеременела.
   
Откуда ты знаешь?
   
— Я знаю все, — кричит она на меня. — То есть я знала все. Этого я не знала. Я не знала, что у меня будет ребенок. А я не хочу, чтобы он жил в этом жалком, кошмарном и скучном мире. Я не хочу, чтобы он унаследовал от меня мой дар видеть будущее и жить в сплошной неизбывной тоске, когда тебя ничем уже не удивишь. Я не хочу никакого ребенка и никогда не хотела, но вот он — есть. Этого я не предвидела.
   
И что теперь?
   
— Я лечу в Сидней, в Австралию.
   
Но зачем? Почему?
   
— Моя мама покончила самоубийством. Мой брат покончил самоубийством. Так что сам догадайся.
   
Но почему в Австралию?
   
Она уже вышла за дверь и тащит сумку по коридору к лестнице. Я бы бросился следом за ней, но я голый.
   
— Воспринимай это, — кричит она из коридора, — как очень-очень радикальный аборт.
   
Из хозяйской спальни выходит мужчина в синем костюме, который я гладил тысячу раз. Голос, который я тысячу раз слышал по телефону, по громкой связи, обращается ко мне с вопросом:
   
— Вы доктор Эмброуз?
   
Пока я лихорадочно одеваюсь, Фертилити уже выходит из дома. Я смотрю в окно спальни, как она пересекает лужайку и направляется к стоянке такси.
   
В коридор выходит женщина в синей блузке, которую я стирал на руках тысячу раз, и встает рядом с мужчиной в синем костюме. Они замирают в дверях хозяйской спальни, и женщина, на которую я работал, кричит:
   
— Это он! Помнишь? Он раньше работал у нас! Это тот самый Антихрист!
   
Я запихиваю под мышку ежедневник Фертилити и бегу к лестнице. Я выбегаю из дома, несусь вдоль по улице, до автобусной остановки, там я быстро пролистываю ежедневник, нахожу сегодняшнее число — и вот он, ответ.
   
Сегодня, в 01:25 пополудни, самолет, следующий прямым рейсом № 2039 до Сиднея, будет угнан каким-то маньяком и разобьется где-то в малонаселенном районе Австралии.
   
Леди и джентльмены, будучи последним оставшимся на борту самолета рейса № 2039, пролетающего над бескрайними равнинами Австралии, я просто обязан вам сообщить, что у нас только что выгорел последний двигатель.
   
Пожалуйста, пристегните ремни. Мы приступаем к заключительной фазе спуска в небытие.
  
  
   
    
3
   
   
Аэропорт так и кишит агентами ФБР. Они ищут Тендера Бренсона, массового убийцу. Тендера Бренсона, лжепророка. Тендера Бренсона, который испортил весь Суперкубок. Тендера Бренсона, который сбежал от алтаря, бросив невесту.
   
Тендера Бренсона, Антихриста.
   
Я догоняю Фертилити у стойки продажи билетов.
   
Она говорит:
   
— Пожалуйста, мне один. Я заказывала по телефону.
   
За эти недели, с тех пор, как она меня красила в черный, волосы у меня отросли, так что видны светлые корни. Я опять растолстел — от жирной пищи из придорожных закусочных. Дело за малым: чтобы какой-нибудь проницательный вооруженный охранник присмотрелся ко мне как следует и взял меня на мушку.
   
Я проверяю карман пиджака. Там пусто. Пистолет Адама куда-то пропал.
   
— Если ты ищешь пистолет своего брата, то он у меня, — говорит мне Фертилити. — Самолет обязательно должен быть угнан, даже если мне придется угнать его самой.
   
Я говорю: он не заряжен. Она это знает.
   
— Нет, — говорит она, — он заряжен. Я тебе соврала, чтобы ты лишний раз не волновался.
   
То есть Адам мог в любую минуту меня пристрелить.
   
Фертилити достает из спортивной сумки блестящую медную урну. Она говорит, обращаясь к девушке за стойкой:
   
— У меня с собой прах моего брата. У меня не будет проблем, чтобы пронести его на борт?
   
И девушка говорит: никаких проблем. Урну нельзя просветить рентгеновскими лучами, но ей все равно разрешат взять ее на борт.
   
Фертилити платит за билеты, и мы направляемся к выходу на посадку. Она вручает мне сумку и говорит:
   
— Я с ней таскалась последние полчаса, руку уже оттянула. Раз уж ты здесь, сделай что-нибудь полезное.
   
Ребята из службы безопасности слишком обеспокоены урной и поэтому не особо приглядываются ко мне. Металлическая урна не просвечивается лучами, но никому не охота ее открывать и тем более — шарить там рукой.
   
Сотрудники службы безопасности, похоже, работают парами. Они здесь повсюду: они смотрят на нас и переговариваются друг с другом по рации. Урна трется о мою ногу сквозь плотную ткань спортивной сумки. Фертилити смотрит на свой билет и на номера выходов на посадку, мимо которых мы с ней идем.
   
— Ну вот, — говорит она, когда мы доходим до нужного выхода. — Давай мне сумку и двигай отсюда.
   
Посадку уже объявили, и люди выстроились в очередь перед выходом.
   
Пассажиры с билетами на ряды с пятидесятого по семьдесят пятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.
   
Кто из этих людей — психованный террорист, угоняющий самолеты, я не знаю.
   
В вестибюле у нас за спиной пары сотрудников службы безопасности собрались по четверкам и шестеркам.
   
— Давай сумку, — говорит Фертилити. Она хватается за ручку и пытается выдернуть у меня сумку.
   
Я не понимаю, зачем ей везти с собой прах Тревора.
   
— Отдай.
   
Пассажиры с билетами на ряды с тридцатого по сорок девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.
   
Сотрудники службы безопасности уже направляются в нашу сторону. У всех расстегнуты кобуры, все держат руки на пистолетах.
   
И тут до меня доходит. Где пистолет Адама.
   
Он там, в урне, говорю я и пытаюсь отнять у Фертилити сумку.
   
Пассажиры с билетами на ряды с десятого по двадцать девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.
   
У сумки отрывается ручка, и урна с глухим звуком падает на пол с ковровым покрытием. Мы с Фертилити бросаемся к ней.
   
Фертилити хочет угнать самолет.
   
— Кто-то должен его угнать, — говорит она. — Это судьба.
   
Мы одновременно хватаемся за урну.
   
Пассажиры с билетами на ряды с первого по девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.
   
Я говорю: здесь никто не умрет.
   
Заканчивается посадка на рейс № 2039.
   
— Этот самолет должен разбиться в Австралии, — говорит Фертилити. — Я никогда не ошибаюсь.
   
Кто-то из службы безопасности кричит:
   
— Стоять!
   
Повторяю: заканчивается посадка на рейс № 2039.
   
Нас уже окружили со всех сторон, и тут с урны срывается крышка. Прах Тревора Холлиса разлетается серым облаком. Прах к праху, пыль к пыли. Пыль летит всем в глаза. Забивается в легкие. Облако пыли — прах Тревора Холлиса. Пистолет Адама падает на ковер.
   
Раньше Фертилити, раньше ребят из службы безопасности, пока самолет не отъехал от посадочного рукава, я хватаю пистолет. Я хватаю Фертилити. Хорошо, хорошо, пусть все будет так, как она говорит, шепчу я ей, держа пистолет у ее головы.
   
Я пячусь к выходу.
   
Я кричу: всем стоять.
   
Я приостанавливаюсь, чтобы стюардесса на выходе, проверяющая билеты, оторвала корешок от билета Фертилити, и указываю кивком на открытую урну и на прах Тревора, рассыпанный по всему залу.
   
Я говорю: может быть, кто-нибудь это все соберет и отдаст этой женщине. Это ее брат.
   
Ребята из службы безопасности стоят в напряжении, целясь мне в лоб, пока стюардесса, проверяющая билеты, собирает как может прах Тревора обратно в урну и отдает урну Фертилити.
   
— Спасибо, — говорит Фертилити. — Мне так неудобно.
   
Мы садимся на самолет, говорю я, и мы взлетаем.
   
Я пячусь к выходу. Интересно, а кто же там, на борту, настоящий угонщик.
   
Когда я спрашиваю Фертилити, она смеется.
   
Когда я спрашиваю: почему ты смеешься, она говорит:
   
— Вот ирония судьбы. Ты очень скоро поймешь, кто угонщик.
   
Я говорю: скажи мне.
   
Все пассажиры столпились в задней части салона. Сидят, склонив головы. И рыдают. В проходе рядом с пилотской кабиной — гора бумажников и кошельков, часов и ноутбуков, сотовых телефонов и диктофонов, плееров для компакт-дисков и обручальных колец.
   
Люди знают, что надо делать.
   
Их хорошо научили.
   
Как будто все это их касается.
   
Как будто тут дело в деньгах.
   
Я говорю членам экипажа, чтобы они закрыли люки в салонах. Я в свое время немало полетал на самолетах от стадиона к стадиону, говорю я. Готовьте самолет к взлету.
   
На ближайших к нам сиденьях сидят: толстый мужик в деловом костюме, восточного вида. Скорее всего пакистанец. Парочка белых ребят-студентов. Парень китайского вида.
   
Я спрашиваю Фертилити: кто? Кто настоящий угонщик?
   
Она стоит на коленях в проходе и сосредоточенно роется в куче добровольных подношений. Забирает себе красивые женские часики и жемчужное ожерелье.
   
— Догадайся сам, Шерлок, — говорит она.
   
Она говорит:
   
— Я здесь — всего лишь невинная заложница, — и защелкивает у себя на запястье бриллиантовый браслет.
   
Я кричу: всем без паники, сохраняйте спокойствие, но я думаю, вам надо знать — на борту опасный террорист-убийца, и он собирается разбить самолет.
   
Кто-то вскрикивает.
   
Я говорю: заткнитесь, пожалуйста.
   
Я говорю: пока я не выясню, кто этот террорист, всем оставаться на своих местах.
   
Фертилити выуживает из кучи подношений кольцо с бриллиантом и надевает его себе на палец.
   
Я говорю: кто-то из вас — террорист. Я не знаю, кто именно, но кто-то из вас собирается разбить самолет.
   
Фертилити только хихикает.
   
У меня ощущение, что я явно что-то пропустил.
   
Как говорится, не понял юмора.
   
Я говорю: вы не волнуйтесь, сидите спокойно.
   
Я говорю стюарду, чтобы он пошел и сказал командиру экипажа, что я не хочу, чтобы кто-то пострадал, но мне действительно очень нужно выбраться из страны. Нам нужно взлететь и приземлиться где-нибудь в безопасном месте, где-нибудь между Америкой и Австралией. И там все высадятся.
   
Фертилити смеется, глядя на меня, и я говорю ей: ты тоже высадишься.
   
Потом мы полетим дальше, только я и один пилот. И когда мы поднимемся в воздух во второй раз, говорю я, я дам пилоту возможность выпрыгнуть с парашютом.
   
Я говорю: все ясно?
   
И стюард говорит: да, глядя на пистолет, нацеленный ему в лицо.
   
Этот самолет разобьется в Австралии, говорю я, но умрет только один человек.
   
И тут до меня начинает доходить.
   
Может, здесь нет никакого другого угонщика.
   
Может быть, этот угонщик — я.
   
Люди начинают шептаться. Они меня узнали. Я — тот самый массовый убийца, про которого говорили по телевидению. Я — Антихрист.
   
Я — психованный террорист.
   
Я — угонщик.
   
И тут меня пробивает смех.
   
Я говорю Фертилити: это ты все подстроила, да?
   
И она отвечает, смеясь:
   
— Ну, немножко.
   
И я спрашиваю сквозь смех: а ты правда беременна?
   
И она отвечает, смеясь:
   
— Боюсь, что правда. И я правда этого не предвидела. Это по-прежнему настоящее чудо.
   
Стюарды закрыли люки, и самолет медленно отъезжает от терминала.
   
— Понимаешь, в чем дело, — говорит Фертилити, — тебе всю жизнь говорили, что надо делать, — твоя семья, твоя Церковь, твои хозяева, твой психолог, агент, твой брат…
   
Она говорит:
   
— Так вот. Сейчас тебе никто ничего не подскажет.
   
Она говорит:
   
— Я знаю только, что ты найдешь выход. Как из этого выбраться. Ты найдешь способ, как освободиться от своей прежней жизни, в которой были сплошные провалы. Для всех ты умрешь.
   
Двигатели завелись, и Фертилити протягивает мне золотое обручальное кольцо.
   
— А потом ты расскажешь свою историю и освободишься от прошлого, — говорит она, — и мы начнем новую жизнь, мы с тобой вместе, и будем жить долго и счастливо.
  
  
   
    
2
   
   
Где-то на пути в Порт-Вилу на Новых Гибридах я подаю свой последний обед — так, как я всегда об этом мечтал.
   
Если я вдруг увижу, что кто-нибудь мажет маслом целый кусок хлеба, а не отламывает маленькие кусочки, я его пристрелю на месте.
   
Если кто-нибудь запивает еду, не проглотив предварительно тот кусок, что во рту, я и его пристрелю.
   
Если кто зачерпнет еду ложкой к себе — убью не задумываясь.
   
Если кто не положит салфетку себе на колени…
   
Если кто сдвинет еду на тарелке пальцем…
   
Если кто-то приступит к еде, пока не подано всем…
   
Если кто будет дуть на еду, чтобы ее остудить…
   
Если кто-то заговорит с набитым ртом…
   
Если кто будет пить белое вино, держа бокал за чашечку, или красное — держа бокал за ножку…
   
Получит пулю в лоб.
   
Мы летим на высоте 30 000 футов над землей со скоростью 455 миль в час. Мы находимся на борту самолета, то есть машины, которая есть величайшее достижение человеческой цивилизации, вершина технологической мысли, и мы будем обедать культурно, как и положено цивилизованным людям.
  
  
   
    
1
   
   
Вот моя исповедь.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
По словам Фертилити, если я сумею придумать, как мне спастись и не разбиться, я сумею спастись и не разбиться. Я сумею спастись. От крушения. От себя самого — от того, чтобы быть Тендером Бренсоном. От полиции. От моего прошлого, от моей прежней жизни — жалкой, изломанной, перегоревшей, запутанной.
   
Фертилити говорила, что все очень просто: надо лишь рассказать людям мою историю, как я дошел до жизни такой, и тогда я сумею придумать, как мне спастись.
   
Вот так вот просто: освободиться от прошлого и начать новую жизнь.
   
Если я уцелею, сказала Фертилити, мы сможем подумать, как сделать так, чтобы секс у нас получался лучше.
   
Мы начнем новую жизнь вместе с ней.
   
Мы запишемся в школу танцев.
   
Она сказала, чтобы я продолжал говорить до последнего. Пока самолет не разобьется. И тогда все подумают, что я умер. Она сказала: начни с конца.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
Я не знаю, работает эта штуковина или нет. Слышите вы меня или нет. Я не знаю.
   
Но если вы слышите — слушайте. И если вы слушаете, это будет история о том, как все пошло наперекосяк. Здесь у меня бортовой регистратор рейса № 2039. Так называемый «черный ящик», хотя он оранжевый, а не черный, и там внутри — записывающее устройство, такая петелька из проволоки. Она ведет постоянную запись всего, что было. Это и будет история всего, что было.
   
Было и есть.
   
Можно ее раскалить добела, эту проволоку, и она все равно расскажет ту же самую историю.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
Даю пробу.
   
И если вы слушаете, я хочу, чтобы вы знали: пассажиры благополучно высадились в Порт-Виле, в Республике Вануату, в обмен на полдюжины парашютов и на запас крошечных бутылечков с джином.
   
А потом, когда мы поднялись в воздух и взяли курс на Австралию, пилот выпрыгнул с парашютом.
   
Я повторю это еще не раз, но это чистая правда. Я — не убийца.
   
Я здесь один, в небе.
   
Все четыре двигателя уже выгорели, и началось контролируемое падение, нырок носом в землю. Это называется заключительной фазой спуска, когда ты несешься к земле со скоростью тридцать два фута в секунду, прямиком на Австралию. С конечной скоростью.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
Еще раз: вы слушаете запись на бортовом регистраторе рейса № 2039.
   
И вот на такой скорости и на такой высоте я здесь один, в самолете. И вот — история моей жизни. И эта история не разобьется на миллионы кровавых ошметок и не сгорит вместе с тысячей тон полыхающего металла. Когда самолет упадет, люди будут искать и найдут бортовой регистратор. И моя история уцелеет.
   
И я буду жить вечно.
   
И если бы я смог придумать, о чем говорила Фертилити, я бы спасся. Но я не могу. Потому что я глупый.
   
Раз, раз. Раз, два, три.
   
Вот моя исповедь.
   
Моя молитва.
   
Моя история. Мое заклятие.
   
Услышьте меня. Посмотрите на меня. Запомните меня.
   
Любимого никчемного неудачника.
   
Неумелого мессию.
   
Будущего возлюбленного. Ушедшего к Богу.
   
Я заперт здесь, как в ловушке, в этом нырке, в моей жизни, в пилотской кабине реактивного авиалайнера, и желтые равнины Австралии уже совсем-совсем близко.
   
Я бы столько всего изменил, но уже не могу.
   
Это конец. Теперь все — в прошлом.
   
Вот — жизнь и смерть Тендера Бренсона, и теперь я могу наконец освободиться от прошлого.
   
Лучистое синее небо — во всех направлениях.
   
Горящее великолепное солнце — прямо передо мной. Сегодня вообще замечательный, ясный день.
   
Раз, раз. Раз, два…