1 2 3 4 5 6 7 8 
– Энджел, –  начала она, словно только и ждала его взгляда, – знаешь, почему я за тобой  побежала? Сказать тебе, что я его убила!    

И на ее  лице появилась жалобная улыбка.    

– Что? –  воскликнул он, думая, что она бредит.    

– Я  это сделала… сама не знаю как, – продолжала она. – Наверное, я должна  была это сделать ради тебя и ради самой себя, Энджел. Я давно боялась, еще в  тот день, когда ударила его перчаткой по губам, что когда-нибудь убью его за то  зло, какое он причинил мне в ранней юности, испортив тем и твою жизнь. Он стоял  между нами и погубил нас, но теперь он бессилен вредить нам. Я никогда не  любила его, Энджел, так, как любила тебя. Ты это знаешь, да? Ты мне веришь? Ты  ко мне не вернулся, и я принуждена была вернуться к нему. Зачем ты уехал,  зачем, когда я тебя так любила? Я не могу понять, зачем ты это сделал. Я тебя  не виню, но ты мне простишь, Энджел, мою вину перед тобой – теперь, когда я его  убила? Я бежала за тобой и думала, что теперь ты меня, наверно, простишь, раз я  это сделала. Меня словно осенило, что так я могу тебя вернуть. Больше я не  могла жить без тебя, ты не знаешь, как невыносимо мне было сознавать, что ты  меня не любишь. Скажи же мне, мой муж, мой любимый муж, скажи, что любишь меня  теперь, когда я его убила!    

– Я  люблю тебя, Тэсс, люблю, как раньше, – сказал он, судорожно прижимая ее к  себе. – Но как понять твои слова? Ты его действительно убила?    

– Да,  убила… – прошептала она, словно сквозь сон.    

– Он  мертв?    

– Да.  Он слышал, как я плакала, когда ты ушел, и стал надо мной издеваться, гнусно  ругать тебя, – тогда я это сделала. Сердце мое не вынесло. Он и раньше издевался  надо мной, говоря о тебе. А потом я оделась и пошла искать тебя.    

Наконец  Клэр почти поверил, что она, во всяком случае, пыталась сделать то, о чем говорила.  К ужасу перед ее поступком примешивалось изумление: как сильна была ее любовь к  нему и как необычайна, если она заглушила в ней все нравственные чувства! Не  отдавая себе отчета в серьезности своего поступка, она, казалось, была  счастлива: прислонившись к его плечу, она плакала от радости, а он смотрел на  нее и думал о том, какой темный инстинкт, унаследованный от д'Эрбервиллей,  вызвал в ней подобную моральную слепоту – если это можно было назвать слепотой.  Потом у него мелькнула мысль, что фамильная легенда о карете и убийстве  возникла потому, что д'Эрбервилли действительно бывали повинны в таких деяниях.  Он подумал, насколько вообще он мог, находясь в таком смятении, думать, он  предположил, что в минуту безумного горя, о котором она говорила, рассудок ее  помутился и она ринулась в эту пропасть.    

Если она  сказала правду – это было страшно; если бредила – печально. Но как бы то ни было,  она, его покинутая жена, страстно любящая женщина, льнула к нему в неколебимой  уверенности, что найдет у него защиту. И он понял, что не может обмануть ее  надежды. Наконец нежность одержала верх над всеми другими чувствами. Клэр  бледными губами без конца целовал ее. Потом, не выпуская ее руки, сказал:    

– Я  не покину тебя! Что бы ты ни сделала, любимая, я буду защищать тебя, пока  хватит сил!    

Они  пошли дальше под сенью деревьев. Тэсс поминутно повертывала голову, чтобы взглянуть  на него. Хотя он теперь исхудал и подурнел, она, очевидно, не находила в нем  никаких недостатков. Как в старые времена, он оставался для нее совершенством.  Все еще был он ее Антиноем, даже Аполлоном. Для нее, любящей, его изможденное  лицо было прекрасно, как утро, прекрасно сегодня, как и в день первой их  встречи, – ведь это было лицо единственного человека на земле, который  любил ее чистой любовью и верил в ее чистоту.    

Инстинктивно  сознавая всю опасность их положения, он не пошел, как намеревался раньше, на  станцию, но углубился в лес, который тянулся на много миль. Обнявшись, шли они  по сухому ковру из еловых игл, опьяненные сознанием, что наконец-то они вместе  и никто не стоит между ними; о мертвеце они забыли. Так прошли они несколько  миль. Наконец Тэсс, очнувшись, осмотрелась по сторонам и робко спросила:    

– Мы  идем куда-нибудь в определенное место?    

– Не  знаю, дорогая. А что?    

– Не  знаю.    

– Мы  можем пройти еще несколько миль, а когда стемнеет, поищем комнату в  какой-нибудь уединенной хижине. Ты не устала, Тэсси?    

– О  нет! Я могу идти без конца, когда ты обнимаешь меня.    

Уйти как  можно дальше – это было, пожалуй, самым разумным. Они ускорили шаги и, избегая  проезжих дорог, шли лесными тропинками, держа путь на север. Но и в течение  всего этого дня они действовали необдуманно: ни он, ни она не помышляли ни о  бегстве, ни о переодевании, ни о том, чтобы где-нибудь спрятаться. Будущее их  не заботило, и, как дети, они не заглядывали дальше этого дня.    

К  полудню они увидели придорожную харчевню, и Тэсс хотела войти туда вместе с  ним, чтобы поесть, но он убедил ее подождать его среди деревьев и кустов –  теперь они шли по перелескам, разбросанным среди вересковой равнины. Тэсс была  одета по последней моде, даже изящный зонтик с ручкой из слоновой кости был  диковинкой в этом глухом уголке, даже покрой ее платья привлек бы всеобщее  внимание. Вскоре он вернулся с провизией по крайней мере на шесть человек и  двумя бутылками вина: этого должно было им хватить на день, даже на два, если  бы случилось что-нибудь непредвиденное.    

Усевшись  на куче хвороста, они принялись за еду. Когда они завернули остатки провизии и  пошли дальше, было уже около половины второго.    

– У  меня хватит сил идти очень долго, – сказала она.    

– Мы  пойдем в глубь страны и скроемся там на время; вероятно, разыскивать нас будут  ближе к побережью, – заметил Клэр. – Потом, когда о нас забудут, мы  попробуем добраться до какого-нибудь порта.    

Она  ничего не ответила и только крепко его обняла. Так пошли они в глубь страны.  Хотя был май – английский май, но погода стояла ясная и теплая. Они прошли еще  несколько миль, и тропинка завела их в чащу Нового Леса, а к вечеру, повернув  на проселочную дорогу, они увидели над красивыми воротами большую доску, на  которой было написано белой краской: «Этот прекрасный дом сдается внаймы с  мебелью»; далее следовали подробности, а за справками предлагалось обращаться в  какое-то лондонское агентство. Войдя в ворота, они увидели построенный в  строгом стиле дом со службами.    

– Я  знаю, где мы, – сказал Клэр. – Это усадьба Бремсхерст. Видишь, дом  заперт, и аллея заросла травой.    

– Несколько  окон открыто, – заметила Тэсс.    

– Должно  быть, проветривают комнаты.    

– Весь  дом пустой, а у нас нет пристанища.    

– Ты  начинаешь уставать, моя Тэсси. Мы скоро отдохнем.    

И,  поцеловав ее скорбные губы, он повел ее дальше.    

Он тоже  чувствовал усталость, так как прошли они не меньше двадцати миль, и нужно было  подумать об отдыхе. Издали посматривали они на уединенные хижины и маленькие  харчевни и хотели было зайти в одну из последних, но мужество им изменило, и они  свернули в сторону. Они с трудом волочили ноги и наконец остановились.    

– Не  переночевать ли нам в лесу? – спросила она.    

Но, по  его мнению, было еще слишком холодно.    

– Я  все думаю об этом пустом доме, мимо которого мы прошли, – сказал  он. – Вернемся туда.    

Они  повернули назад, но только через полчаса добрались до ворот с объявлением. Он  попросил ее подождать, а сам отправился на разведку.    

Она села  под кустом у ограды, а Клэр, крадучись, направился к дому. Он не возвращался довольно  долго, и Тэсс охватила мучительная тревога – не за себя, а за него. Расспросив  какого-то мальчика, Клэр узнал, что за домом присматривает старуха, которая  приходит только в ясные дни открывать и закрывать окна; живет она в соседней  деревушке. Сегодня она придет только на закате закрыть окна.    

– Мы  можем влезть в одно из окон нижнего этажа и отдохнуть, – сказал он Тэсс.    

Под его  охраной она медленно пошла к дому; окна были закрыты ставнями и походили на  глаза слепого; оттуда на них никто не смотрел. Они поднялись на крыльцо; окно  около двери было открыто. Клэр влез в него и втащил за собой Тэсс.    

Все  комнаты, кроме прихожей, были погружены во мрак. Они поднялись на второй этаж;  здесь также все ставни были закрыты – дом проветривался кое-как, во всяком  случае, сегодня открыто было только окно в прихожей и одно окно в верхнем  этаже. Клэр отпер дверь большой комнаты, ощупью добрался до окна и приоткрыл  ставни, так что образовалась щель шириной в два-три дюйма. Яркий солнечный луч  проник в комнату, осветив тяжелую старомодную мебель, малиновые шелковые  портьеры и огромную кровать под балдахином; над ее изголовьем вырезаны были  бегущие фигуры – по-видимому, состязание Аталанты с женихами.    

– Наконец-то  мы отдохнем! – сказал Клэр, бросая на пол саквояж и сверток с провизией.    

Они  сидели, притаившись, поджидая старуху, которая должна была прийти закрыть окна.  Из предосторожности они снова плотно закрыли ставни и остались в полной  темноте, опасаясь, как бы старуха случайно не заглянула в эту комнату. Она  явилась между шестью и семью, но даже не зашла в то крыло дома, где они  приютились. Они слышали, как она закрыла окна, заперла двери и ушла. Тогда  Клэр, снова приоткрыв ставни, впустил луч света, и они поужинали. Постепенно их  окутывали тени ночи, у них не было свечей, чтобы разогнать мрак.    

 58    

     

Ночь  была странно торжественная и тихая. В глухой полуночный час Тэсс шепотом рассказала  мужу, как он во сне переносил ее на руках через реку Фрум, подвергая опасности  жизнь их обоих, как положил ее в каменную гробницу в разрушенном аббатстве.  Только сейчас узнал он об этом.    

– Почему  ты ничего не сказала мне на следующий день! – воскликнул он. – Это  избавило бы нас от многих недоразумений и печалей.    

– Не  думай о прошлом, – сказала она. – Я хочу думать только о настоящем.  Кто знает, что будет завтра?    

Но  завтра, казалось, не сулило ничего дурного. Утро было сырое, туманное, и Клэр,  зная, что старуха приходит отворять окна только в ясные дни, рискнул выйти из  комнаты и осмотреть дом, пока Тэсс спала. Провизии в доме не оказалось, но вода  была. Под покровом тумана Клэр покинул усадьбу и, дойдя до маленького городка,  находившегося в двух милях оттуда, купил в лавке чаю, хлеба и масла, а также  маленький чайник и спиртовку, чтобы избежать дыма. Тэсс проснулась, когда он  вернулся, и они принялись за принесенный им завтрак.    

Им не  хотелось идти дальше: прошел день, ночь, еще два дня, и так незаметно  промелькнуло пять дней полного уединения, ни один человек не нарушал их  покоя, – если это был покой. Единственным событием в их жизни была  перемена погоды; общество людей заменяли им птицы Нового Леса. По молчаливому  соглашению, они почти не говорили о месяцах, последовавших за днями их свадьбы.  Это мрачное время словно провалилось в хаос, и более отдаленное прошлое  сомкнулось над ним с настоящим. Когда Клэр заговаривал о том, чтобы покинуть  усадьбу и идти в Саутгемптон или Лондон, она отказывалась трогаться с места.    

– Зачем  нам обрывать эту жизнь, такую чудесную и радостную! – убеждала она. –  Чему быть, того не миновать. Все беды подстерегают нас там, а здесь  хорошо, – добавила она, заглядывая в щель ставней.    

Он тоже  посмотрел в щель. Она была права: здесь – любовь, близость друг к другу,  забвение заблуждений; там – неумолимая судьба.    

– И  знаешь, – сказала она, прижимаясь щекой к его щеке. – Я боюсь, что ты  не всегда будешь думать обо мне так, как думаешь теперь. Я не хочу пережить  твою любовь. Да, не хочу. Лучше мне умереть, прежде чем настанет время, когда  ты будешь меня презирать, – пусть я никогда не узнаю, что ты меня  презираешь.    

– Я  никогда не буду тебя презирать.    

– Ах,  если бы так! Но, вспоминая свою жизнь, я не верю, что может найтись хоть один  человек, который рано или поздно не почувствует ко мне презрения… Какое  страшное безумие овладело мной! А ведь раньше я бы не обидела мухи или червяка;  я часто плакала, глядя на птицу в клетке.    

Они  остались еще на сутки. Ночью пасмурное небо прояснилось, и поэтому старуха, присматривающая  за домом, проснулась рано. Ослепительный солнечный свет подбодрил ее, и она  решила немедленно пойти в усадьбу и хорошенько проветрить дом по случаю такой  чудесной погоды. И вот еще до шести часов она открыла окна в нижнем этаже, а  затем поднялась наверх и хотела было открыть дверь в комнату, где они спали,  как вдруг ей почудилось, что она слышит чье-то дыхание. Мягкие туфли заглушали  ее старческие шаги, и она хотела было уйти, но потом, предположив, что  ошиблась, вернулась к двери и осторожно нажала ручку. Замок был испорчен, но  изнутри кто-то заставил дверь мебелью, и она могла приоткрыть ее только на  один-два дюйма. Луч света, пробивавшийся в щель ставня, падал на лица мужчины и  женщины, погруженных в глубокий сон; губы Тэсс, полураскрытые, как  распускающийся цветок, касались щеки Клэра. Старуха была поражена приличным  видом этой пары, а также элегантным платьем Тэсс, висевшим на спинке стула,  шелковыми ее чулками, красивым зонтиком и другими изящными принадлежностями  туалета, который она продолжала носить, так как ничего другого у нее не было. И  негодование, охватившее старуху при мысли, что в дом забрались наглые ночные  бродяги, сменилось теперь романтическим сочувствием к тайно обвенчавшимся  влюбленным благородного происхождения, за которых она их приняла. Она закрыла  дверь и удалилась так же тихо, как пришла, намереваясь посоветоваться с  соседями о своем странном открытии.    

Минуту  спустя после ее ухода проснулась Тэсс, затем Клэр. У обоих было смутное  чувство, будто что-то потревожило их сон, и порожденная этим тревога все  усиливалась. Поспешно одевшись, Клэр внимательно осмотрел лужайку сквозь щель в  ставне.    

– Нам  надо уходить, – сказал он. – День ясный, и мне все время чудится что  в доме кто-то есть. И, во всяком случае, старуха сегодня придет.    

Тэсс  покорно подчинилась. Приведя комнату в порядок и захватив свои вещи, они  потихоньку вышли. На опушке леса она оглянулась, чтобы в последний раз  посмотреть на усадьбу.    

– Прощай,  счастливый дом! – сказала она. – Все равно мне осталось жить всего  несколько недель. Почему мы там не остались?    

– Не  говори так, Тэсс. Скоро мы уйдем из этих мест. Будем, как и раньше, идти прямо  на север. Никому не придет в голову разыскивать нас там. Если и будут нас  искать, то только в уэссекских портах. А мы доберемся до какого-нибудь  северного порта и уедем.    

Он  уговорил ее принять этот план, и они пошли прямо на север. Длительный отдых в  усадьбе восстановил их силы, и незадолго до полудня они увидели колокольни  Мелчестера, старинного городка, лежавшего на их пути. Днем Клэр решил отдохнуть  в роще, а дальше идти уже под покровом ночи. В сумерках он, как всегда,  отправился покупать провизию, а затем они пошли дальше и около восьми часов  перешли границу между Верхним и Средним Уэссексом.    

Тэсс не  впервые приходилось идти, минуя проезжие дороги, и она проявила такую же выносливость,  как в былые времена. Им пришлось войти в Мелчестер, чтобы по городскому мосту  перейти широкую реку, преграждавшую путь. В третьем часу ночи они шли по  безлюдным улицам, кое-где освещенным фонарями, шли не по тротуару, а по  мостовой, чтобы заглушить звук своих шагов. Слева смутно вырисовывался  величественный собор, но сейчас они не могли его разглядеть. Выйдя из города,  они прошли несколько миль по большой дороге, которая увела их на открытую  равнину.    

Небо  было затянуто облаками, но лунный свет, пробивавшийся сквозь эту завесу,  помогал им ориентироваться. Однако вскоре луна зашла, тучи, казалось, нависли  над самой головой, и стало темно, как в подземелье. Однако они кое-как  продвигались вперед, стараясь идти по траве, чтобы не слышно было шагов; это не  представляло затруднений, так как ни заборов, ни живой изгороди им не  попадалось, кругом тянулась открытая пустынная черная равнина, над которой дул  резкий ветер.    

Так  прошли они в темноте две-три мили, как вдруг Клэр заметил, что перед ними  маячит какое-то гигантское строение. Они едва на него не наткнулись.    

– Что  это за странное место? – воскликнул Энджел.    

– Здесь  все гудит, – сказала она. – Слушай!    

Он  прислушался. Ветер, разбиваясь о строение, гудел, словно дрожала струна  гигантской арфы. Больше ничего не было слышно. Вытянув руку, Клэр шагнул вперед  и коснулся вертикальной стены. Казалось, она была сложена не из отдельных  камней, а представляла собой одну сплошную каменную глыбу. Проведя по ней  рукой, он убедился, что это колоссальная прямоугольная колонна; вытянув левую  руку, он нащупал вторую такую же колонну. Вверху, между ними, черное небо  казалось еще чернее – там нависал соединяющий их архитрав. Клэр и Тэсс  осторожно прошли между колоннами, и гулкое эхо отвечало на их тихие шаги; но  оказалось, что они все еще находятся под открытым небом. Строение это было  лишено крыши. Тэсс боязливо затаила дыхание, а Энджел с недоумением проговорил:    

– Что  это может быть?    

Свернув  в сторону, они наткнулись еще на одну колонну, похожую на башню, прямоугольную  и мощную, как и первая. Здесь не оказалось ничего, кроме колонн, просветов  между ними и архитравов, соединяющих некоторые колонны.    

– Настоящий  храм ветров, – сказал Клэр.    

Следующая  колонна стояла совсем одиноко, другие образовывали трилитоны, а большинство  лежало на земле, и по их широкой поверхности могла бы проехать карета.    

Тэсс и  Клэр убедились, что находятся в лесу из монолитов, возвышающихся среди покрытой  травой равнины. Углубившись в эту обитель ночи, они остановились.    

– Это  Стоунхендж! – воскликнул Клэр.    

– Языческий  храм?    

– Да.  Он древнее столетий. Древнее, чем д'Эрбервилли! Что же нам делать, дорогая?  Пойдем дальше искать пристанища.    

Но Тэсс  была совсем измучена, она легла на продолговатую каменную плиту, защищенную от  ветра колонной. Днем солнце нагрело камень, и теперь он был сухой и теплый,  тогда как жесткая трава вокруг покрылась холодной росой, пропитавшей подол ее  платья и ботинки.    

– Я  не хочу идти дальше, Энджел, – сказала она, протягивая к нему руку. –  Нельзя ли остаться здесь?    

– Боюсь,  что нет. Днем это место открыто со всех сторон, хотя сейчас оно и кажется уединенным.    

– Я  припоминаю, что один из родственников моей матери был здесь пастухом. А в  Тэлботейс ты меня называл язычницей. Значит, теперь я дома.    

Он  опустился подле нее на колени и коснулся губами ее губ.    

– Ты  совсем засыпаешь, дорогая. Мне кажется, ты лежишь на алтаре.    

– Мне  здесь очень нравится, – прошептала она. – Я была бесконечно  счастлива, а здесь так торжественно и уединенно, нет ничего, только небо над  головой. Можно подумать, что, кроме нас двоих, в целом мире нет никого. И я бы  хотела, чтобы только мы двое и были на свете, – мы и Лиза Лу.    

Клэр  решил, что ей следует отдохнуть здесь до рассвета, и, прикрыв ее своим пальто,  сел рядом с ней.    

– Энджел,  если что-нибудь случится со мной, ты ради меня позаботишься о Лизе Лу? –  спросила она после долгого молчания, когда они оба прислушивались к ветру, завывающему  среди колонн.    

– Да.    

– Она  такая добрая, простодушная и чистая. О Энджел, я бы хотела, чтобы ты женился на  ней, если лишишься меня, а это случится скоро. Женись на ней!    

– Лишаясь  тебя, я лишаюсь всего. И она – моя свояченица.    

– Это  ничего не значит, любимый. В Марлоте часто женятся на свояченицах. Лиза Лу  милая и кроткая девочка, а какая она стала красивая! О, я бы не ревновала тебя  к ней, когда мы будем духами! Ах, если бы ты воспитал, обучил ее, Энджел, и  поднял до себя!.. В ней есть все, что было лучшего во мне, и нет моих  недостатков; а если бы она стала твоей, было бы так, словно смерть нас не  разлучила… Ну вот, теперь я тебе сказала. Больше я не буду говорить об этом.    

Она  умолкла, а он задумался. Далеко на северо-востоке он видел между колонн  горизонтальную полосу. Черный облачный свод приподнимался, словно крышка  горшка, пропуская у края земли свет загорающегося дня, и при этом свете начали  вырисовываться темные монолиты и трилитоны.    

– Здесь  приносили жертву богу? – спросила она.    

– Нет, –  сказал он.    

– А  кому?    

– Я  думаю, солнцу. Вот тот высокий камень стоит в стороне и обращен к востоку;  из-за него скоро выглянет солнце.    

– Помнить,  любимый, – сказала она, – пока мы не поженились, ты никогда не хотел  касаться моих верований? Но все-таки я знала твои мысли и думала так, как думал  ты, – не потому, что у меня были какие-то убеждения, а только потому, что  ты так думаешь. Скажи мне теперь, Энджел, как по-твоему, встретимся мы снова  после смерти? Я хочу знать.    

Он  поцеловал ее, чтобы избежать ответа в такую минуту.    

– О  Энджел… боюсь, что это значит – нет! – воскликнула она, заглушив  рыдание. – А я так хотела тебя увидеть, так хотела! Энджел, неужели даже  ты и я не встретимся? А ведь мы там любим друг друга!    

Подобно  тем, кто был сильнее, чем он, Клэр не ответил на роковой вопрос, заданный в роковую  минуту. И снова они умолкли.    

Минуты  через две дыхание ее стало ровнее, пальцы, сжимавшие его руку, разжались, и она  заснула. В бледном серебристом свете, разгорающемся на востоке, великая равнина  казалась черной и словно приблизилась к ним; сосредоточенная, напряженная  тишина окутывала необъятное пространство – тишина, предшествующая рассвету.  Восточные колонны с архитравами чернели на фоне светлого неба, дальше виднелся  камень Солнца, очертаниями своими напоминающий язык пламени, а перед ним  жертвенник. Ночной ветер стих, и вода, скопившаяся в выбоинах, напоминающих  чаши, застыла неподвижно. В то же мгновение за восточным краем развалин  мелькнуло темное пятно. Это была голова человека, шедшего по ложбине за камнем  Солнца. Клэр пожалел, что они не ушли отсюда, но сейчас благоразумнее было  остаться на месте. Человек направлялся прямо к тем колоннам, среди которых они  приютились.    

Сзади  послышался шум – шарканье ног. Оглянувшись, он увидел над поверженной колонной  еще человека; не успел, он опомниться, как справа, под трилитоном, появился еще  один, а слева другой. Рассвет позволил Клэру разглядеть, что человек, шедший с  западной стороны, был высокого роста и в нем чувствовалась военная выправка.  Очевидно, они их сознательно окружили. Значит, Тэсс сказала правду! Вскочив, он  стал осматриваться, ища какое-нибудь оружие, камень… мелькнула мысль о бегстве.  Но тот, что был ближе всех, уже подошел к нему.    

– Бесполезно,  сэр, – сказал он. – Нас здесь шестнадцать человек, и вся округа  поднята на ноги.    

– Дайте  ей самой проснуться, – шепотом умолял он обступивших его людей.    

Только  теперь они увидели, где она лежит, и не стали возражать; неподвижные, как колонны,  они стояли и стерегли ее. Он подошел к каменной плите и, склонившись над Тэсс,  взял ее маленькую руку; дыхание ее было короткое и слабое, как у ребенка.  Светало. Все ждали. Фигуры людей были темные, а лица и руки казались  посеребренными; блестели серо-зеленые камни, но равнина все еще была окутана  мраком. Всходило солнце; луч упал на лицо спящей, коснулся ее век и разбудил  ее.    

– Что  случилось, Энджел? – спросила она, приподнимаясь. – Они пришли за  мной?    

– Да,  любимая, – сказал он. – Они пришли.    

– Так  и должно быть, – прошептала она. – Энджел, я почти рада… да, рада!  Это счастье не могло быть долговечным. Слишком оно велико. Я была счастлива, а  теперь я не доживу до того времени, когда ты будешь меня презирать.    

Она  встала, выпрямилась и шагнула вперед, но никто не пошевелился.    

– Я  готова, – спокойно сказала она.    

 59    

     

Уинтончестер,  красивый древний город, бывшая столица Уэссекса, расположенный на холмистой  равнине, купался в ярких и теплых утренних лучах июльского солнца. На домах из  кирпича, черепицы и известняка почти высох покрывающий их мох, ручьи в долинах  обмелели, а на Хай-стрит, от Западных ворот до средневекового креста и от  средневекового креста до моста, лениво подметали улицу, что обычно предшествует  базарному дню.    

Как  известно каждому жителю Уинтончестера, у Западных ворот начинается длинная  прямая дорога, поднимающаяся на протяжении мили в гору и постепенно уводящая от  домов. По этой дороге шли из города два человека, шли быстро, словно не замечая  трудного подъема, – но не избыток сил был тому причиной, а глубокая  сосредоточенность. Вышли они на эту дорогу из узкой калитки в высокой стене.  Казалось, они хотели уйти подальше от домов и людей и потому избрали этот путь.  Хотя оба были молоды, но шли понурившись, а солнце безжалостно улыбалось, освещая  скорбную пару.    

Это были  Энджел Клэр и юная девушка, полуребенок-полуженщина, живое подобие Тэсс,  тоньше, чем она, но с такими же чудесными глазами, – Лиза Лу, свояченица  Клэра. Их бледные лица казались осунувшимися; они шли, держась за руки, в  глубоком молчании, а склоненные их головы приводили на память картину Джотто  «Два апостола».    

Они  почти достигли вершины Западного холма, когда на городских часах пробило  восемь. Оба вздрогнули и, сделав еще несколько шагов, подошли к первому  придорожному столбу, белевшему на зеленом фоне травы, так как здесь дорога не  отделялась изгородью от поля. Они ступили на траву и, повинуясь непреодолимой  силе, замедлили шаги, остановились у столба, повернулись и оцепенели в  ожидании.    

Вид с  этой вершины открывался необозримый. Внизу, в долине, лежал город, который они  только что покинули, и самые высокие здания напоминали изометрический чертеж;  массивная колокольня собора с ее нормандскими окнами, его длинные боковые  приделы и неф, шпили церкви св.Фомы, остроконечная башня колледжа, а правее –  башня и крыша древнего странноприимного дома, где странник и по сей день может  получить кусок хлеба и кружку эля. За городом поднимался куполообразный холм  св.Екатерины, а за ним громоздились другие холмы, теряясь в залитой  ослепительным блеском дали.    

На фоне  этого пейзажа и впереди других городских построек высилось большое кирпичное  здание с плоской серой крышей и рядами низких, защищенных решетками окон,  наводивших на мысль о заточении; своим казенным видом это строение резко  отличалось от причудливых готических зданий. Со стороны дороги его заслоняли  тисовые деревья и вечнозеленые дубы, но с вершины холма оно было хорошо видно.  Калитка, из которой они недавно вышли, находилась в стене этого здания. В  центре здания поднималась уродливая восьмиугольная башня с плоской крышей,  обращенная затененной стороной к холму. Если смотреть на нее отсюда, против  солнца, она казалась единственным пятном на прекрасном облике города. И,  однако, не его живописная красота, а именно это пятно притягивало взгляды двух  путников.    

К  карнизу башни был прикреплен длинный шест. С него не спускали они глаз. Спустя  несколько минут после того, как пробили часы, что-то медленно поползло вверх по  шесту и развернулось, подхваченное ветром. Это был черный флаг.    

«Правосудие»  свершилось, и «глава бессмертных» (по выражению Эсхила) закончил игру свою с  Тэсс. А рыцари и дамы из рода д'Эрбервиллей спали, ничего не ведая, в своих  гробницах. Два молчаливых путника склонились до земли, словно в молитве, и  долго оставались неподвижными. В полной тишине развевался флаг. Как только  вернулись к ним силы, они выпрямились, снова взялись за руки и пошли дальше.