1 2 3 4 5 6 7 8 
Музыка: Pink Floyd, The Final Cut
    
    
Нет, это был далеко не мой звездный час. И я нисколько не горжусь своим поведением. Но позвольте мне вставить слово в собственную защиту. В тот день я и без того достаточно настрадался, страдания эти еще отходили от меня широкими кругами, в точности как блины на воде от брошенного вскользь камня…
    
«Лучше бы ты умерла вместо нее». Да, именно так я и сказал. В ту минуту я именно так и думал. Ну кто будет печалиться о какой-то Бетан Бранниган? Какое место она занимает в системе мироздания? Вот Эмили Уайт, безусловно, была уникальна, у нее имелся настоящий дар Божий. А Бетан… так, никто и ничто. Именно поэтому, когда Бетан внезапно потерялась, ее имя почти не упоминалось ни в печатных изданиях, ни на интернет-сайтах; ее исчезновение было почти полностью заслонено всенародным горем — плачем по Эмили.
    
Газеты на первых полосах прямо-таки вопили: «ЭМИЛИ УТОНУЛА!», «ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ РЕБЕНКА-ВУНДЕРКИНДА!»
    
После таких потрясающих заголовков все остальное кажется тусклым и неинтересным. А название «Исчезновение маленькой местной жительницы» в лучшем случае печатали на шестой странице. Даже мать Бетан лишь утром заявила в полицию о пропаже дочери…
    
Я плохо помню, что происходило потом. Помню только, что долгое время провалялся дома в постели. Мать, заметив у меня высокую температуру, уложила меня в кровать и категорически запретила вставать. Затем начались знакомые головные боли, сильные рези в животе, жар. Полицейские вскоре заехали и к нам, но в таком состоянии я мало что мог сообщить. Что же касается мистера Уайта, то полицейские лишь через двое суток пришли к выводу: он тоже таинственным образом исчез…
    
К этому времени беглецов и след простыл. Да и с какой стати, решили в полиции, Патрику Уайту похищать соседскую девчонку, с которой он был едва знаком? Фезер, правда, открыла им возможный мотив похищения, и ее показания подтвердила миссис Бранниган. Новость о том, что Бетан — дочь Патрика, обеспечила этой истории новый прилив кислорода, и опять началась охота, искали уже не только пропавшую девочку, но и ее отца.
    
Автомобиль Патрика был найден на обочине дороги в пятидесяти милях к северу от Халла.
    
Несколько каштановых волосков на заднем сиденье свидетельствовали о том, что Бетан, скорее всего, была в этой машине, а вот давно ли, узнать было невозможно. Между тем, судя по банковским распискам, стало ясно: Патрик Уайт постепенно снимает деньги со своего счета. Затем, когда он три раза подряд взял наличными по десять тысяч фунтов, этот след внезапно оборвался. Видимо, теперь Патрик старался платить исключительно наличными, и выследить его стало гораздо труднее. Из полиции Бата поступили сведения о том, что там видели какого-то мужчину с девочкой, но через две недели — после объявления общегородских поисков — эта информация не подтвердилась. Затем появилась новая информация, на этот раз из Лондона, но и ее сочли ненадежной. На заявление миссис Бранниган ответили, что поиски ведутся, однако результаты пока неудовлетворительные.
    
Так прошло месяца три; не получая никаких солидных доказательств вины Патрика Уайта, люди стали подумывать, уж не совершил ли он, окончательно слетев с катушек после пережитой трагедии, двойное убийство-самоубийство? Исследовали все пруды и озера, все крутые утесы и скалы. Бетан наконец в газетах стали называть по имени, а подобный «высокий статус», как известно, зачастую предшествует весьма скверным открытиям. В церкви Молбри зажгли свечи по «АНГЕЛЬСКИ НЕВИННОЙ БЕТ, ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ДОЧЕРИ ГОСПОДА НАШЕГО». Собственно, миссис Бранниган инициировала не одно, а целую череду богослужений. А Морин Пайк устроила благотворительную распродажу. Но Всевышний по-прежнему хранил молчание. Теперь эту историю поддерживали на плаву только всевозможные спекуляции в прессе; порой такая поддержка жизненно необходима, ведь эта машина может или крутиться без конца (как в случае с принцессой Дианой, которой вот уже двенадцать лет как нет на белом свете, но имя ее по-прежнему часто упоминается в газетах), или выключиться в один миг — стоит только публике пожелать.
    
Интерес людей к Бетан падал довольно быстро. Ведь срезанная роза вскоре утрачивает аромат. «БЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕ НАЙДЕНА» — ну кому это интересно? Ведь прошло уже несколько месяцев. Потом год. В церкви Молбри годовщину отметили молитвами, бдениями и свечами. Вскоре у миссис Бранниган обнаружилась лимфома Ходжкина, словно Господь и так недостаточно ее мучил. Пресса несколько оживилась, но ненадолго. «ТРАГИЧЕСКАЯ РАЗВЯЗКА: МАТЬ ПРОПАВШЕЙ БЕТ СМЕРТЕЛЬНО БОЛЬНА РАКОМ». Однако всем было ясно: история давно протухла, покрылась пролежнями и умерла, и теперь нужно лишь, чтобы кто-то набрался смелости и выключил наконец эту адскую машину…
    
И тут их нашли. Случайно, ведь они забрались бог знает в какое захолустье. Один мужчина, попав в местную больницу с инсультом, отказался сообщать свое имя, но вызвавшая врача девочка сказала, что его зовут Патрик Уайт, а она — его дочь Эмили.
    
«КАКОЕ СЧАСТЬЕ!» — во все горло вопили газеты, как всегда удачно воспользовавшись подходящим клише. Однако распутать историю оказалось отнюдь не просто. С тех пор как исчезла Бетан Бранниган, прошло уже полтора года. Большую часть этого времени они с Патриком Уайтом провели в заброшенной шотландской деревушке. Патрик сам учил девочку школьной премудрости, и никто даже не заподозрил, что этот чудак, настоящий книжный червь, и его маленькая дочь могут оказаться совсем не теми, за кого себя выдавали.
    
Да и сама девочка — застенчивый и довольно замкнутый четырнадцатилетний подросток — настаивала на том, что ее имя Эмили, и была настолько не похожа на Бетан Бранниган, что даже ее мать, прикованная к постели последней стадией страшного недуга, стала колебаться и призналась, что не уверена, ее это дочь или нет.
    
Да, некоторое сходство с Бетан у девочки определенно имелось. Например, цвет волос и глаз. Однако она прекрасно играла на фортепиано, чего прежняя Бетан не умела, а Патрика Уайта называла исключительно «папочка» и упорно твердила, что совершенно ничего не помнит о той жизни, которую вела полтора года назад…
    
Для газетчиков день был поистине урожайным. Наибольшее распространение получили слухи о сексуальном насилии, хоть не было ни малейших причин подозревать Патрика Уайта в чем-то подобном. Затем наступило время всевозможных теорий о тайном сговоре, упрощенные варианты которых были щедро рассыпаны по наиболее популярным изданиям. После чего начался настоящий потоп: дождем посыпались невнятные медицинские диагнозы от реакции переноса до шизофрении и Стокгольмского синдрома.
    
Наша таблоидная культура предпочитает простые решения, быстрый и несложный вымысел, вовремя открытые и вовремя закрытые судебные дела. А этот случай был каким-то невнятным, запутанным и, что самое главное, необъяснимым. Шесть недель непрерывных допросов, однако Бетан — эту поистине волшебную шкатулку! — отпереть так и не удалось. А Патрик Уайт находился в больнице и был не в состоянии — а может, просто не хотел — общаться со следователями.
    
Между тем миссис Бранниган — которую журналисты продолжали именовать «мама Бет» — испустила дух, дав газетам еще одну возможность, вполне оправданную, применить слово «трагедия». Теперь бедняжка Бетан и вовсе осталась на свете одна-одинешенька, если не считать того человека, которого она называла «папочкой»…
    
Наверное, она была просто потрясена, когда узнала, что Патрик Уайт — действительно ее настоящий отец. Сообщили ей об этом совершенно несуразным образом, и лишь доктор Пикок отчасти сгладил нанесенный девочке удар, переписав свое завещание в ее пользу, словно это могло стереть из ее памяти страшное прошлое, заставить призрак Эмили навсегда исчезнуть из ее жизни…
    
Да уж, бедняжке Бетан и впрямь пришлось нелегко. Ей потребовалось несколько лет, чтобы хоть немного прийти в себя и оправиться. Сначала о ней заботились работники социальных служб, затем ее определили в приемную семью, и она постепенно научилась изображать те чувства, которых от нее ждали, но которых на самом деле она не испытывала. Ее приемные родители, Джефф и Трейси Джонс, жили в Белом городе в собственном доме и всегда хотели дочку. Но добродушный весельчак Джефф теперь отчего-то скисал, стоило ему хорошенько выпить, а Трейси, мечтавшая о маленькой девочке, которую можно будет одевать как куклу, не находила в доставшейся ей молчаливой и мрачной девочке-подростке ни капли сходства с собой. Однако Бетан, подавляя собственные эмоции, научилась сосуществовать даже с этими людьми. И сейчас еще можно разглядеть шрамы у нее на руках, полученные в те юные годы, эти серебристые следы прошлого, отчасти скрытые тонким рисунком тату.
    
Когда с ней общаешься, когда даже просто на нее смотришь, возникает ощущение, что она играет какую-то роль, что Бетан, как и Альбертина, — это лишь одна из ее аватарок, щит, которым она решительно загораживается от того мира, где нет и не может быть определенности. Она так ничего и не рассказала следователям, и те решили, что у нее заблокирована память. Но мне-то известно, что это не так. И ее недавние посты подтверждают мое мнение. Однако ее упорное молчание дало мистеру Уайту возможность не только выйти из больницы, но и потихоньку избавиться от предъявленных ему обвинений. И хотя всевозможные слухи и сплетни в Молбри по-прежнему циркулировали и многие продолжали верить в самое худшее, но все же отца и дочь постепенно оставили в покое, и они зажили дальше, как умели и как могли.
    
Прошло много лет, прежде чем я снова увидел ее. К тому времени мы оба стали другими людьми. Мы тогда встретились почти как чужие и ни словом не обмолвились о прошлом. А потом мы каждую неделю пересекались на занятиях нашего литературного семинара. И вот недавно с помощью лести ей удалось проникнуть в мою жизнь и найти подходящее место для нанесения удара…
    
Думаете, ей грозила опасность с моей стороны? Как раз наоборот! Я ведь уже говорил, что и волоска бы на ее голове не тронул. В своих вымышленных историях я могу действовать как угодно, но в реальной жизни, увы, обречен пресмыкаться перед теми людьми, которых более всего ненавижу и презираю.
    
Хотя теперь, надеюсь, это уже недолго будет продолжаться. Мой список смертников становится день ото дня все короче. Триция Голдблюм, Элеонора Вайн, Грэм Пикок, Фезер Данн. Соперники, враги, паразиты — всех их настигла дружественная рука Судьбы. Ну, Судьбы или Рока, называйте как угодно. Главное — я никогда ни в чем не виноват. Разве что в написанных историях.
    
Написав, переместим курсор вправо…
    
Но ведь это не совсем одно и то же, верно? Ведь пожелать смерти врагу даже в самой распрекрасной фантазии — вовсе не то же самое, что по-настоящему отнять у кого-то жизнь. Возможно, в этом и заключается мой истинный дар — не синестезия, которая причинила мне столько страданий, а способность вовремя спустить с поводка слово, направленное против того, кто меня обидел…
    
Ты еще не догадалась, чего я хочу от тебя, Альбертина? А ведь отгадка очень проста. Как я уже говорил, тебе и раньше приходилось это делать. Граница между словом и поступком связана с воплощением слова в жизнь. С экзекуцией.[52]
    
Экзекуция. Интересное слово, с такими остроконечными, холодными, зелеными, как лед, слогами. Но вторая его половина, созвучная слову cute,[53] делает его странно привлекательным; словно приговор предстоит привести в исполнение не человеку в черном капюшоне, а целой армии очаровательных, милых щенков…
    
Неужели ты и в самом деле не догадываешься, что тебе придется для меня сделать? Ах, Альбертина! Сказать тебе? После всего, что ты уже сделала, после всего, что мы с тобой пережили вместе… Ладно, тяни карту, любую…
    
Ты должна будешь убить мою мать.
   
  
  
   
    
Часть шестая
    
Зеленая
   
   
    
     
1
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 01.39, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: отвратительное
    
Музыка: Gloria Gaynor, I Will Survive
    
    
Она меняла свое имя не раз, но ее по-прежнему называют Глорией Грин. «Имя — это все равно что дорожный ярлык на чемодане, — думает она, — или карта, которая поможет людям выяснить, где ты была и куда направляешься». А она никогда нигде не была. Все крутилась где-то здесь, поблизости, по соседству, точно собака, ловящая собственный хвост, которая, даже осознав, что поймала сама себя, все равно вскоре снова начинает эту свистопляску.
    
Имена, кстати, бывают даже зловещими. Слова вообще обладают удивительной, поистине огромной силой. Катаются во рту, как леденцы, но в каждом свой тайный и важный смысл. Она всегда очень хорошо разгадывала кроссворды, акростихи и прочие словесные головоломки. Этот талант она передала и сыновьям, хотя лишь один из них знает о своих способностях и умеет ими пользоваться. Она всегда очень уважала книги, хотя художественную литературу никогда не читала, оставляя «всю эту чепуху» своему среднему сыну, который хоть и заика, а куда умнее ее — пожалуй, даже слишком умен, чтобы стать счастливым.
    
Его типичное англосаксонское имя означает «пылающий», и она, хоть и ужасно гордится сыном, все же знает: он очень опасен. Что-то такое сидит у него внутри, чего она совершенно не понимает. И это что-то не дает ему быть обычным человеком, а мир принимать таким, какой он есть. Миссис Бранниган, учительница с Эбби-роуд, пообещала, что он все это перерастет, и осторожно намекнула, что если бы Глория ходила по воскресеньям в церковь, то, возможно, и сын доставлял бы ей гораздо меньше неприятностей. Но сама-то она, мать Голубоглазого, считает, что миссис Бранниган ей не указ, что эта училка — полное дерьмо. Глория не сомневается: ее Голубоглазому просто нужно поменьше фантазировать.
    
А интересно, размышляет она, как бы все сложилось, если бы Питер Уинтер не умер? Сказывалось бы отцовское влияние на неправедной жизни Голубоглазого и его братьев? Было бы для них важно, что он вместе с ними ходит на футбол — чего им всегда так не хватало, — или играет с ними в парке в крикет, или мастерит модели аэропланов, или строит детскую железную дорогу, или вместе с ними завтракает по утрам, стряхивая с шипящей сковородки оладьи?
    
Но какой смысл плакать по убежавшему молоку? Питер был типичным паразитом, толстым и ленивым, только и знал, что есть и пить за чужой счет да еще тратить денежки, которые заработала она, Глория; больше он ни на что не годился. Разве только в постели был ничего, да и то ему требовалась кое-какая помощь. А в итоге даже его смерть легла ей на плечи, хотя с ней, Глорией Грин, справиться не так-то легко. Но как ни удивительно, а страховку ей выплатили вовремя; да и все остальное было не так уж и трудно провернуть — всего-то пережать трубочку большим и указательным пальцами, когда они с Питером остались одни в больничной палате…
    
«А что, если это было ошибкой?» — думает она теперь. Все-таки Голубоглазому нужен был отец. Отец, который объяснит, что к чему в жизни. Научит правильно понимать, как важна дисциплина. Вот только Питеру с тремя мальчишками было бы не справиться, не говоря уж о том, что один из них оказался особо одаренным. И Патрик Уайт — который во всех отношениях, кроме одного, смог бы стать идеальным отцом — был, как это ни печально, уже сброшен со счетов; нежная, артистичная душа, совершившая проступок и запутавшаяся…
    
Чувство вины сделало Патрика уязвимым. А шантаж щедрым. Благодаря тому, что Глория разумно манипулировала этими качествами, он долгие годы служил ей отличным источником дохода. Он нашел ей работу, помогал выпутываться из долгов. И Глория не обвиняла его ни в чем даже тогда, когда он позволил миссис Уайт ее выгнать. Нет, за это она всегда винила только Кэтрин с ее дурацкими ароматическими свечами и фарфоровыми куколками. И когда у Глории наконец появилась возможность нанести миссис Уайт ответный удар, она и раскрыла ей ту тайну, которую так долго хранила, в результате чего последовала череда ужасных событий, завершившихся убийством и самоубийством…
    
Но каковы бы ни были родители Голубоглазого, сам он абсолютно другой человек. Возможно, потому что чувствует все гораздо сильнее. Может, именно поэтому он так часто видит сны наяву. Господь свидетель: она не раз пыталась его защитить, убеждая всех, что он слишком туп, чтобы чувствовать страдания. Так ведь Голубоглазый сам эти страдания всюду ищет, точно свинья трюфели! И ей остается как-то ладить с ним, стараться исправлять сделанные им ошибки и устранять созданный им беспорядок.
    
Она хорошо помнит день, который они провели на берегу моря; ее мальчики были еще совсем малышами. Найджел, старший, естественно, сразу куда-то смылся. Бенджамину было года четыре, а Голубоглазому — почти семь. Они оба ели мороженое, и Голубоглазый заявил, что у его мороженого какой-то не такой вкус, словно даже вкус мороженого, которое ел его брат, влиял на его ощущения.
    
Голубоглазый всегда был чрезвычайно чувствителен. Теперь-то она это даже слишком хорошо понимает. Шлепнешь, бывало, по руке другого мальчишку, а сын вздрагивает; или плачет навзрыд, увидев в детском ведерке дохлого краба. Просто колдовство какое-то. Шаманство. Эти особенности Голубоглазого пробуждали в ее душе одновременно и странную жестокость, и острую жалость. Как он будет дальше-то жить, если у него не получается примириться с действительностью?
    
— Раз и навсегда запомни: этот краб просто притворяется мертвым, — произнесла она куда более резко, чем хотелось бы, обнимая за плечи его младшего братишку.
    
Он уставился на нее своими круглыми голубыми глазами, и она, почуяв, что синее ведерко у ее ног уже начинает пованивать, добавила:
    
— Не надо играть с этим! Гадость какая.
    
Голубоглазый молча посмотрел на краба, размазывая по губам подтаявшее мороженое. Он знал, что все мертвое — это гадость, но никак не мог отвести глаз от дохлого животного. Ее постепенно охватывало раздражение. Он ведь сам насобирал этих чертовых тварей! И что ей теперь с ними делать?
    
— Не надо было ловить их, если боялся, что они погибнут. Ну вот, теперь ты еще и братишку расстроил!
    
На самом деле маленький Бен был полностью поглощен остатками мороженого, отчего Глория еще сильнее разозлилась (хоть и понимала, что это совершенно бессмысленно); ведь именно Бену следовало быть наиболее впечатлительным — в конце концов, это он самый младший. А Голубоглазому полагалось приглядывать за братом, а не устраивать переполох по пустякам.
    
Но Голубоглазый — мальчик особенный, патологически чувствительный, и, несмотря на все ее попытки как-то укрепить и закалить его, приучить о себе заботиться, он ничуть не менялся, так что в конце концов заботиться о нем всегда приходилось ей самой.
    
Морин была уверена, что он прикидывается. «Типичный среднестатистический ребенок, — говорила она, как всегда несколько надменным тоном. — Завистливый, мрачный, жаждущий всеобщего внимания». Даже Элеонора так думала. А вот Кэтрин Уайт считала, что в Голубоглазом что-то есть; она любила его приободрить. Именно поэтому Глория и перестала брать его с собой на работу, заменив Бенджамином, который так хорошо играл один со своими машинками и никогда не путался под ногами…
    
— Я не виноват, — дрожащим голосом пробормотал Голубоглазый. — Я же не знал, что они возьмут и умрут…
    
— Все когда-нибудь умирают, — сердито буркнула Глория.
    
Глаза ее сынишки моментально наполнились слезами, а лицо так побледнело, словно он вот-вот собирался упасть в обморок.
    
В глубине души Глории хотелось его утешить, но она понимала: подобное потворство опасно. Уделять Голубоглазому на данном этапе особое внимание — это потакать его слабостям. А ее сыновья непременно должны стать сильными! Как иначе потом они будут о ней заботиться?
    
— А теперь избавься от этой мерзости, — велела она сыну, мотнув головой в сторону синего ведерка. — Ступай, выброси обратно в море или сделай еще что-нибудь.
    
Он помотал головой.
    
— Я н-не х-хочу. Оно пахнет!
    
— Давай-давай! И побыстрее. Иначе, ей-богу, ты у меня получишь!
    
Голубоглазый с ужасом взглянул на ведерко; пять часов на солнце произвели с его содержимым существенные перемены. Рыбный, морской, овощной запах превратился в отвратительную, удушливую вонь. Мальчика затошнило, и он беспомощно захныкал:
    
— Мам, ну пожалуйста…
    
— Прекрати немедленно!
    
Теперь уже расплакался и его младший братишка. Точнее, завыл — высоким, испуганным, леденящим душу воем. Глория в бешенстве набросилась на среднего сына.
    
— Ну вот, добился своего? Ты только посмотри, что ты наделал! Как будто у меня и без ваших слез хлопот мало!
    
Не удержавшись, она отвесила ему звонкую пощечину. Но, собираясь еще раз его ударить, случайно задела босоножкой на пробковой подошве пресловутое ведерко, и его отвратительное содержимое выплеснулось прямо ей на ногу.
    
Для Глории это стало последней каплей. Отшвырнув Бенджамина, она обеими руками вцепилась в Голубоглазого. Тот пытался вырваться, но мать была слишком сильной; казалось, она вся состоит из проволоки и кабеля. Запустив пальцы ему в волосы, она заставила его наклоняться все ниже, ниже, пока он не ткнулся лицом в песок, прямо в ту ужасную, пенящуюся, как дрожжи, массу из мертвых рыб, крабов и гнилых кокосов. Мороженое таяло и текло у него по руке, капая в коричневый песок, но он так и не осмелился его выкинуть, ведь если бы он бросил мороженое, мать наверняка бы его убила, как он убил всех этих тварей, оставив их в ведерке на берегу, — и этих крабов, и маленькую камбалу с открытым ротиком, напоминавшим щель почтового ящика. Голубоглазый очень старался не дышать, но в рот и в глаза все время попадал песок; он и плакал, и пукал, и ничего не мог с собой поделать, а мать все сильнее злилась и в итоге заорала:
    
— А ну глотай это, маленький говнюк, как ты проглотил своего братика!
    
И вдруг все кончилось. Она вдруг умолкла и остановилась, удивляясь сама себе. Господи, да что с ней такое? Дети, конечно, кого угодно могут свести с ума, и все-таки о чем она только думала, боже мой!
    
— Вставай, — скомандовала она.
    
Мальчик рывком поднялся, все еще держа в руке растаявший рожок с мороженым. Лицо у него было перепачкано песком и той морской дрянью. Из носа шла кровь, хотя и не очень сильно. Свободной рукой он вытер кровь, размазав ее по лицу, и уставился на мать полными слез глазами. А она уже более спокойным тоном произнесла:
    
— Хватит реветь как младенец. Никто ведь не умер. Доедай лучше свое чертово мороженое.
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
Albertine: (сообщение удалено).
     
blueeyedboy: Знаю. Мне тоже чаще всего не хватает слов…
    
   
   
    
     
2
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE
    
Время: 01.45, пятница, 22 февраля
    
Статус: ограниченный
    
Настроение: неуверенное
    
    
Ну хоть какая-то версия правды! Да и о чем беспокоиться — на этой-то стадии игры? Он наверняка понимает, что отступать слишком поздно. Мы оба успели показать, на что способны. Или он все-таки снова пытается меня спровоцировать? А может, это мольба о сочувствии?
    
Последние два дня мы оба торчали дома, якобы болели гриппом. Клэр сообщила мне по электронной почте, что Брендана не было на работе. «Зебра» тоже целых два дня была закрыта. Мне не хотелось, чтобы он туда приходил. Во всяком случае, пока я сама не буду к этому готова.
    
Сегодня вечером я заглянула в кафе в последний раз. Дома, в собственной постели, я спать не могла; дом слишком незащищен, там запросто можно организовать пожар, или утечку газа, или еще какой-нибудь «несчастный случай». Ему даже не надо будет задерживаться, чтобы посмотреть, осуществился ли его план. В «Зебре» гораздо труднее что-то подстроить, она, по крайней мере, находится на одной из центральных улиц, а на крыше — камеры слежения. Хотя это не так уж и важно. Автомобиль заправлен. Вещи упакованы. Я могу выехать в любой момент.
    
А вы думали, я останусь и буду с ним сражаться? Боюсь, воин из меня никудышный. Я всю жизнь только и делаю, что от кого-то убегаю, поздно менять свои привычки. И все-таки странно — вдруг взять и бросить «Зебру». Странно и печально — после стольких-то лет. Я буду скучать по ней, мало того, буду скучать по тому человеку, которым была, пока там работала, по человеку, которого даже Найджел понимал лишь отчасти; он думал, что настоящая Бетан — другая…
    
Настоящая Бетан? Не смешите меня. Внутри этих русских матрешек нет ничего настоящего — там только раскрашенные маски. И все-таки «Зебра» — хорошее место. И там до поры до времени было безопасно. Я припарковала машину рядом с церковью и пешком прошла по пустынной улице. Большая часть домов была погружена во тьму; дома ведь закрываются на ночь как цветы. Однако неоновая вывеска «Зебры» так и сияла, отбрасывая на снег лепестки света; было приятно снова вернуться, хотя бы совсем ненадолго…
    
Меня ожидал подарочек. Маленькая орхидея в горшке с вложенной визитной карточкой, на которой написано: «Альбертине». Он сам выращивает эти орхидеи, он говорил мне. Почему-то мне кажется, что это очень даже в его духе.
    
Переступив порог, я сразу включила компьютер. Почти наверняка он еще в Сети.
    
«Надеюсь, орхидея тебе понравилась?» — прочла я.
    
Я не собиралась вступать с ним в беседы. Я обещала себе, что ни в коем случае не стану этого делать. Но потом решила: а что в этом, собственно, такого плохого? Вряд ли сейчас это что-то изменит.
    
«Она прекрасна», — быстро написала я.
    
Чистая правда; сам цветок зеленый, горлышко у него фиолетовое, точно у какой-то ядовитой птички, а запах как у гиацинта, только слаще и чуточку напоминает пудру.
    
Ну вот, теперь он знает, что я здесь. Наверное, именно поэтому и прислал мне сюда орхидею. Но мне известно, что из дома он не может уйти раньше обычного, то есть до четверти пятого. Иначе его мать непременно встревожится, станет задавать вопросы, а Голубоглазый готов на что угодно, лишь бы избежать подозрений с ее стороны. Значит, до половины пятого я в полной безопасности, могу расслабиться и немного поболтать с ним онлайн.
    
«Это Zygopetalum „Голубой бриллиант“. Из тех, что обладают неплохим ароматом. Постарайся не убивать ее, ладно? Да, кстати, как тебе моя последняя история?»
    
«По-моему, ты был пьян или под кайфом», — огрызнулась я.
    
Он прислал маленький желтый смайлик.
    
«Зачем ты вообще выдумываешь эти рассказы?» — спросила я.
    
«Просто хочу, чтобы ты поняла меня. — Голос Брена так ясно звучал у меня в ушах, словно он находился рядом. — От убийства никуда не уйдешь, Бет».
    
«Тебе ли не знать этого», — быстро напечатала я.
    
Снова тот же смайлик и ответ:
    
«Полагаю, я должен чувствовать себя польщенным. Но ты же прекрасно понимаешь, что я все выдумал. Ничего подобного я бы никогда не смог совершить. Как не смог бы — в отличие от тебя — кинуть тот камень; между прочим, запястье болит до сих пор. Наверное, мне еще повезло: слава богу, ты не попала мне в голову».
    
«Интересно, во что я должна поверить? В то, что все это простые совпадения? Что Элеонора, доктор Пикок, Найджел — все твои враги — были стерты с доски лишь удачным стечением обстоятельств?»
    
«Ну нет, не совсем так, конечно, — отозвался он. — Кое-кто делал это от моего лица».
    
«Кто?»
    
Он долгое время молчал. На экране было пусто, лишь маленький синенький курсор терпеливо мигал возле «почтового ящика». Я даже подумала, что он отключился. Потом решила обновить страницу, и, когда уже собиралась нажать на кнопку, от него пришел вопрос:
    
«Ты действительно не догадываешься, кого я имею в виду?»
    
«Даже не представляю».
    
Еще одна затяжная пауза. Затем появилось автоматическое письмо от сервера:
    
«Получено сообщение на badguysrock!»
    
И два слова от него:
    
«Прочти это».
   
   
    
     
3
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 01.53, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: страждущее
    
Музыка: The Zombies, She's Not There
    
    
Он называет ее мисс Хамелеон-Блю. Вы можете называть ее Альбертиной. Или Бетан. Или даже Эмили. Как бы вы ни решили ее называть, она лишена собственной окраски. Словно хамелеон, она приспосабливается к любым условиям. Для мужчин она жаждет быть всем на свете: спасительницей, любовницей, вечным соперником. Она дает им все, чего, как ей кажется, они хотят. Дает все, что, по ее мнению, им нужно. Она любит готовить, и ей просто необходимо кого-то кормить. Она легко выясняет их вкусы и предпочтения, знает, когда добавить сливок, а когда нет, предвосхищает любые их желания прежде, чем они успеют пожелать.
    
Именно по этой причине Голубоглазый избегает ее. Он с детства был полноват, и хотя с тех пор минуло уже лет двадцать, он прекрасно понимает, что легко может снова превратиться в того толстого мальчика, каким был когда-то. А Хамелеон-Блю хорошо изучила его, даже слишком хорошо. Ей известны все его страхи и мечты, а также его аппетит и любимые блюда. Ему же известно, что некоторые заветные желания и не надо удовлетворять. Воспринимать их как призыв к действию, пытаться воплотить в жизнь — значит рисковать, нагнетая самые ужасные последствия. Так что Голубоглазый использует ряд зеркал, как Персей использовал щит в сражении с горгоной. Спрятавшись за затемненным стеклом и чувствуя себя в безопасности, он спокойно наблюдает и выжидает, когда настанет его время.
    
Некоторые люди рождены быть наблюдателями, и он это прекрасно знает.
    
Некоторые люди — это зеркала, они рождены отражать.
    
Некоторые — это оружие, и лучше всего они умеют убивать.
    
Разве зеркало выбирает, что ему отражать? Разве оружие выбирает свою жертву? Мисс Хамелеон ничего в этом не смыслит. У нее никогда, даже в детстве, не было ни собственных идей, ни собственных целей. И давайте посмотрим правде в глаза: у нее и собственных воспоминаний почти нет. Она понятия не имеет о том, кто она на самом деле; каждый день она исполняет новую роль, но при этом всегда старается произвести впечатление. Уж об этом-то ему известно, она ведь и на нем хочет оставить свой след.
    
Впечатлить. Впечатление. Импрессионисты. Какие интересные слова. To impress означает «произвести впечатление; вызвать восхищение; сделать заявление; оставить отпечаток». То есть речь идет о ком-то, кто лишь притворяется, пускает пыль в глаза. О художнике, рисующем картину маленькими мазками света. О фокуснике, создающем иллюзию с помощью дыма и зеркал, предзнаменований и снов.
    
Да, снов. Вот там-то все и начинается — в мире снов, вымысла и фантазий. А фантазии для Голубоглазого — его законная территория, его киберпространство. В них есть место для всех времен года, для всех приправ, для всех оттенков вкуса и страсти. Ведь страсть создает собственную вселенную, во всяком случае, здесь, на badguysrock; уже в самом этом названии заключена очаровательная двусмысленность — то ли это подобие скалистого острова, на который ссылаются грешники, то ли рай для негодяев со всего света, где им разрешено удовлетворять любые извращенные потребности.
    
Здесь каждому есть что скрывать. Для одного это его беспомощность, трусость, страх перед окружающим миром. Для второго, гражданина достойного, уверенного в себе, с ответственной работой и чудесным домом, где он всего лишь муж, мягкий, как масло с пониженным содержанием жира, — это тайная любовь к «темным лошадкам», проблемным, безнравственным и опасным. Для третьей, которая все старается похудеть, это правда о том, что ее излишний вес — просто предлог, извинение, нечто вроде толстого одеяла, под которым она прячется от мира, считая, что мир непременно съест ее. Для четвертого — это девочка, которую он убил в тот день, когда попал в аварию на мотоцикле; ей было всего восемь, она шла в школу, и тут на «слепом» повороте вдруг появился он, летевший со скоростью пятьдесят миль в час и еще не совсем протрезвевший после вчерашней попойки. Когда его занесло и он ударился о стену дома, то успел подумать: «Вот так, игра-то закончена, чувак…» Однако игра продолжалась, и как раз когда он почувствовал, что его позвоночник лопнул, словно натянутая струна, перед глазами мелькнул одинокий башмачок на обочине дороги, и он еще смутно удивился: кто это, черт побери, бросил такой хороший башмачок прямо в придорожную канаву? А потом он увидел и все остальное — то, что от этой девчушки осталось. И теперь, даже двадцать лет спустя, это единственное, что ему приходит во сне, эти сны продолжают его преследовать, снова и снова прошлое предстает с невероятной отчетливостью, и он ненавидит себя, ненавидит весь мир, но больше всего, пожалуй, ненавидит это ужасное, треклятое всеобщее сочувствие…
    
А как дела обстоят с Голубоглазым? Ну и он, как и все прочие представители рода человеческого, не совсем тот, кем кажется. И говорит о себе не совсем правду; но чем больше небылиц он сочиняет, тем скорее люди готовы поверить любой его лжи.
    
«Я никогда никого не убивал». Разумеется, правду он никогда не скажет. Именно поэтому он так старательно выставляет напоказ свои дурные стороны — онлайн, конечно; именно поэтому он держится так важно и демонстрирует свои основные инстинкты, точно павлин свой хвост во время брачного периода. А френды восхищаются его цельностью, обожают за искренность и прямоту. Голубоглазый вслух рассуждает о таких вещах, о которых другие едва ли осмеливаются мечтать; для них он — икона заблудшего племени, от которого отвернулся даже Господь…
    
«А как же Хамелеон-Блю?» — спросите вы. Она отнюдь не принадлежит к числу его постоянных друзей, но время от времени он все же встречается с ней. У них даже есть общая история, в которой, увы, не осталось уже почти ничего, что способно его тронуть, почти ничего, что могло бы привлечь его внимание. И все же он открывает ее заново, и она начинает казаться ему все более и более интересной. Он привык думать, что она лишена собственного цвета. На самом деле она просто легко приспосабливается, легко меняет окраску. Всю жизнь она была последователем: шла за чужим мнением, а сама так и не породила ни одной собственной идеи. Но дай ей конкретную цель и флаг в руки — и в ответ она подарит всю свою преданность.
    
Сначала она была последовательницей Иисуса и молилась о том, чтобы Он забрал во сне ее душу, если она умрет. Потом превратилась в последовательницу одного подростка, который исповедовал совсем другое евангелие. Затем — ей тогда было двенадцать лет — она без оглядки последовала в снежную круговерть за одним сумасшедшим. И вот теперь она следует за Голубоглазым вместе с его маленькой армией покорных мышек и не хочет ничего иного, кроме как до конца жизни до полного забвения танцевать под его дудку…
    
Они снова встретились на занятиях литературного семинара, когда ей уже исполнилось пятнадцать. Это был, конечно, не настоящий семинар, скорее занятия группы мягкой терапии, которые ей посоветовали посещать, чтобы научиться лучше выражать свои мысли и чувства. Голубоглазый тоже ходил на эти занятия, прежде всего в надежде исправить свой стиль, которого он всегда стыдился, а также потому, что его уже тянуло описывать вымышленные убийства.
    
В Деревне у него есть одна знакомая, он называет ее миссис Электрик. По возрасту она вполне годится ему в матери, что делает эту историю еще более отвратительной. Нет, он не знает все ее тайные мысли, просто эта миссис Электрик славится своей тягой к милым молодым людям. А Голубоглазый совершенно невинен — во всяком случае, в вопросах любви. И он действительно милый молодой человек лет двадцати. Он работает в магазине электротоваров, чтобы оплачивать свою учебу в колледже, и в джинсовом рабочем комбинезоне выглядит весьма стройным и привлекательным. Впрочем, пока никаких девушек у него нет, поскольку порой он все еще чувствует себя тем толстым мальчишкой, каким был всего пару лет назад.
    
А мисс Хамелеон, несмотря на свой юный возраст, обладает куда большим жизненным опытом. В конце концов, ей слишком многое пришлось пережить: смерть матери, инсульт отца, дьявольское зарево всеобщего внимания. Ее взяли под опеку; она живет в какой-то чужой семье в Белом городе. Ее приемный отец и хозяин дома работает слесарем-водопроводчиком; его уродливая жена раз сто, наверное, пыталась забеременеть, но всегда неудачно. Они оба яростные роялисты; их дом полон изображений принцессы Уэльской, одни выполнены на ткани, другие нарисованы акриловыми красками на дешевом холсте. Мисс Хамелеон эти картинки не нравятся, но она молчит; она вообще говорит очень мало, поскольку давно усвоила: лучше помолчать, пусть говорят другие. Данную семейку это полностью устраивает. Да и героиня наша — девочка хорошая. Хотя им бы следовало знать, что именно за хорошими девочками надо следить в оба.
    
Человек, которого я называю Дизель-Блю и который вместе со своей женой погибнет при пожаре, когда лет через пять или шесть его дом неожиданно вспыхнет, любит, когда его воспринимают как мужчину семейного; он называет мисс Хамелеон принцессой и по выходным берет ее с собой на работу. Он дает ей подержать большую коробку с инструментами, и она послушно ждет, пока он болтает с очередной заезженной клячей, изнуренной домашними проблемами, или с мужем очередной клячи, который всегда смутно агрессивен, ведь все эти мужья убеждены, что любой водопроводчик — просто торговец-неудачник, и они сами, стоит только захотеть, запросто смогли бы и прокладку, и кран сменить и подключить новый бойлер.
    
Да, Министерство здравоохранения и безопасности окончательно спятило, раз запрещает подобную самостоятельность. Так что мужья настроены весьма кисло и с презрением смотрят, как их жены готовят чай, угощают слесаря печеньем и беседуют с мрачноватой необщительной девчонкой, которая очень редко что-то отвечает или хотя бы улыбается. Обычно она одета в слишком просторный пуловер, скрывающий почти все тело, ее маленькие ручки торчат из широких рукавов, как бледные поникшие розовые бутоны, а лицо, скрытое густой завесой темных волос, кажется пустым и невыразительным, точно у фарфоровой куклы.
    
Как раз во время одного из таких визитов — это был особняк в Деревне — наша героиня впервые испытала живую радость от предвкушения убийства. Понятно, что то была не ее идея, она почерпнула ее у Голубоглазого на литературном семинаре. У мисс Хамелеон нет собственного стиля, ее потребность в творчестве основана на имитации; она ходит на занятия группы только потому, что там появляется он. Она не оставляет надежды, что когда-нибудь он снова заметит ее, что глаза их встретятся, и он уже не сможет оторваться от нее, очарованный ее красотой, и в его голубых глазах больше не будет отражаться никто, кроме нее, и больше никто не нарушит его творческой сосредоточенности.
    
Он называет ее миссис Электрик-Блю…
    
Отличный ход, Голубоглазый! Все имена и признаки должны быть изменены, дабы не пострадали невинные. Однако героиню тут же узнает мисс Хамелеон; ей отлично известен этот дом, поскольку она бывала там с приемным отцом. И она прекрасно знает, какой репутацией пользуется миссис Электрик, знает о ее пристрастии к молодым людям и о ее недавней связи со старшим братом Голубоглазого. Она считает эту пожилую особу довольно жалкой и презренной. И когда миссис Электрик через несколько дней находят погибшей, сгоревшей при пожаре, случившемся у нее в доме, у Хамелеон-Блю нет ни сил, ни желания печалиться по поводу кончины этой женщины; ей, в общем, безразлично.
    
Некоторые любят играть с огнем. И некоторые, безусловно, заслуживают смерти. Но какое отношение этот трагический несчастный случай имеет к такой хорошей девочке, которая спокойно сидит у камина и терпеливо ждет, пока ее приемный отец-слесарь закончит работу?
    
    
Сначала даже Голубоглазый ни о чем не догадывался, он думал, что просто вступил в действие закон кармы. Но со временем, когда его враги один за другим начинали шататься и падать, стоит ему прикоснуться к клавиатуре компьютера, перед ним все отчетливей вырисовывалась вполне определенная картина, теперь он видел ее отдельные детали так же явно, как цветочки на обоях в гостиной его матери.
    
Электрик-Блю. Дизель-Блю. Даже бедная миссис Химик-Блю, которая собственной рукой поставила печать на смертном приговоре, слишком сильно радея за чистоту и красоту вокруг, начиная с того милого чистенького мальчика, который ходит на ту же групповую терапию, что и ее толстуха племянница.
    
И еще доктор Пикок, чье единственное преступление состояло в том, что он поручил себя заботам Голубоглазого. К тому времени разум доктора уже наполовину угас, а его инвалидное кресло ничего не стоило столкнуть с невысокого самодельного пандуса; там, у крыльца, его на следующее утро и нашли: глаза широко открыты, рот искажен гримасой. И если Голубоглазый что-либо и почувствовал, то только разгоравшуюся зарю надежды…
    
«Возможно, она мой ангел-хранитель? — размышлял он. — Или это все-таки просто совпадение?»
    
Но почему она делала это? — вот вопрос, не оставляющий его. Пыталась сохранить его невинность? Принимала на себя его вину? Просто стремилась привлечь его внимание? А может, она видит себя палачом мира? Или все связано с одной маленькой девочкой, жизнь которой она так быстро и охотно присвоила? Или быть кем-то иным — это единственная форма ее существования? Возможно, впрочем, что у нее, как и у самого Голубоглазого, просто нет выбора и она обречена лишь отражать чувства тех, кто ее окружает.
    
Так или иначе, это не его вина. Он просто дает ей то, чего она хочет, вот и все. И если ей нравится ощущать вину, что тут поделаешь? Что поделаешь, если ее влекут преступления?
    
Поэтому он не намерен отвечать за ее желания и стремления. Он никогда не говорил ей, как поступить и что сделать. Однако он чувствует: она хочет от него большего. Он чувствует ее нетерпение. Вечно одно и то же, ох уж эти женщины! Женщины и их неоправданные ожидания! По прошлому опыту он знает: все это завершится слезами…
    
Хотя Голубоглазый не может винить ее за то, что она такой стала. Ведь именно он и создал ее, слепил из этой убийственной глины. Много лет она была его послушным големом, и теперь глиняный раб жаждет обрести свободу.
    
Но как она это сделает? Впрочем, несчастные случаи происходят так легко. Будет ли это яд, украдкой брошенный ему в питье? Или банальная утечка газа? Или автомобильная авария? Или пожар? А может, что-то эзотерическое? Или экзотическое — допустим, игла, смоченная ядом редкой южноамериканской орхидеи, или скорпион, спрятанный в корзине с фруктами? Так или иначе, Голубоглазый уверен: это будет нечто особенное.
    
Интересно, он почувствует приближение смерти? Успеет увидеть ее глаза? И что она, заглянув в эту бездну, там увидит? Что посмотрит на нее оттуда?
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
JennyTricks: ДУМАЕШЬ, ТЫ ТАКОЙ УМНЫЙ, ДА?
     
blueeyedboy: Тебе не понравилась моя маленькая история? Интересно, почему я ничуть не удивлен?
     
JennyTricks: МАЛЬЧИКИ ИГРАЮЩИЕ С ОГНЕМ МОГУТ ОБЖЕЧЬСЯ.
     
blueeyedboy: Спасибо, Дженни. Буду иметь в виду…
    
   
   
    
     
4
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE
    
Время: 02.37, пятница, 22 февраля
    
Статус: ограниченный
    
Настроение: гневное
    
    
Он называет меня големом. Как отвратительно точно! Голем, согласно легенде, существо, сделанное из слова и глины; безгласный раб, не имеющий иной цели, кроме исполнения любых требований хозяина. Но в одной из историй голем восстает — знал ли ты, Голубоглазый, что твой раб может восстать? — и выступает против своего создателя. Что там потом? Не помню. Но знаю, что кончилось плохо.
    
Неужели он действительно так думает обо мне? Он всегда был слишком самонадеянным. Даже в детстве, когда его чуть ли не все на свете презирали, в нем сквозило высокомерие, прочная вера в то, что он особенный, что таких больше нет, что ему на роду написано в один прекрасный день стать кем-то весьма значительным. Возможно, впрочем, это дело рук его матери. Ох уж эта Глория Грин и выдуманные ею цвета! Нет, его я, конечно, не защищаю, но все-таки с ее стороны совершенно дикая идея — распределять сыновей по цветам, как белье перед стиркой! Словно цвет может сделать тебя хорошим или плохим, словно любое преступление можно отстирать и вывесить на просушку…
    
Смешно, не так ли? Он ведь ненавидит ее, но не способен просто взять и уйти. Вместо этого, оставаясь с ней, он практикует собственные формы эскапизма. Уже несколько лет вся его жизнь протекает только в его голове. А для поручений у него есть голем, отлитый соответствующим образом и снабженный множеством различных функций…
    
Он лжет. Это всего лишь вымысел. Просто пытается пробить брешь в моей обороне. Ему известно, что память у меня «заедает», как сломанный проектор, который больше одного слайда подряд показать не способен. Да и рассказы Голубоглазого о тех или иных событиях всегда намного лучше моих — это все равно что фотографии высокого разрешения в сравнении с жалкими черно-белыми «зернистыми» снимками. Это правда, душа моя была исполнена смятения и раздражения. Но я никогда не была убийцей.
    
И он знает это. Он просто надо мной издевается. Хотя, конечно, он может быть очень убедительным. Ему и прежде приходилось лгать полиции, приписывая другим то, в чем виноват он сам. Интересно, а на этот раз он станет меня обвинять или нет? Удалось ли ему найти в квартире Найджела или в Доме с камином что-нибудь такое, что можно представить как основную улику? Или он просто пытается втянуть меня в диалог и выиграть время? А может, он изображает пикадора, старается раззадорить меня, точно быка, вынуждает первой сделать следующий шаг?
    
«Мальчики, играющие с огнем, могут обжечься».
    
Я бы не сумела выразиться точнее. Если он пытается как-то меня дезориентировать, то он ступил на опасную тропу. Теперь мне следовало бы, не обращая на него внимания, просто сесть в машину и уехать отсюда, но меня прямо-таки пожирает гнев. Слишком долго я играла в его заумные игры; мы все играли в них и этим совершенно его испортили и избаловали. Для него невыносимы чужие физические страдания, однако от чужих душевных страданий он расцветает. Так с какой стати мы позволяем ему это? И почему, интересно, никто до сих пор против этого не взбунтовался?
    
Ага, секунду назад пришло сообщение по электронной почте; я прочитала его с мобильного телефона.
    
«Напоминаю: каждый день поливай орхидею и ухаживай за ней.
    
А если бы ты в мое отсутствие стала ухаживать за всей моей коллекцией, я был бы тебе очень благодарен. Орхидеям комфортно в теплой влажной атмосфере, подальше от прямых солнечных лучей. Поливай умеренно. Не допускай, чтобы корни мокли. Спасибо. Пока.
    
Голубоглазый».
    
Не представляю, что он имеет в виду. Неужели подозревает, что я сбегу? Нет, скорее, он просто играет со мной, пытается заставить забыть об осторожности. Его орхидея стоит на заднем сиденье моего автомобиля, прочно закрепленная между двумя тяжелыми коробками. Почему-то мне не хочется оставлять ее здесь. Она выглядит такой безобидной со своим пучком крошечных цветочков.
    
И тут вдруг меня осеняет. Эта мысль появляется вместе с воспоминанием о запахе той орхидеи. И кажется такой ясной, такой прекрасной, точно свет маяка в тумане.
    
Должно же это когда-то кончиться, разве не понятно? Я слишком долго тащилась за ним следом, точно тот хромой мальчик из Гаммельна за Крысоловом. Это он сделал меня такой. Я плясала под его дудку. Моя кожа, точно карта, покрыта шрамами и отметинами того, что он сделал со мной. Но теперь я вижу его таким, какой он есть на самом деле: мальчишкой, который столько раз кричал «убийство», что наконец кто-то ему поверил…
    
    
Я изучила его повседневную жизнь, словно свою собственную. Из дома он выйдет без четверти пять, притворяясь, как обычно, что отправляется на работу. Не сомневаюсь, как раз тогда он и сделает свой первый ход. Вряд ли он будет в состоянии сопротивляться такому искушению, как «Розовая зебра» с ее теплыми манящими огнями, зная, что внутри нахожусь я, такая одинокая, уязвимая и беззащитная, точно мотылек, попавший внутрь светильника.
    
Он проедет на своем синем «пежо» по Милл-роуд и припаркуется на углу возле церкви Всех Святых, где снег всегда убран. На всякий случай проверит улицу — сейчас она совершенно пустынна — и пешком дойдет до «Зебры», стараясь держаться теневой стороны. Внутри кафе радио играет достаточно громко, что заглушит его шаги. Сегодня не классическая музыка, хотя я уже не боюсь ее — этот страх принадлежал Эмили; теперь надо мной не властна даже «Фантастическая симфония» Берлиоза.
    
Дверь на кухню заперта на щеколду. Ее довольно легко открыть — но сначала он обязательно поднимет глаза на неоновую вывеску, на эти мерцающие слова «Розовая зебра», от которых исходит едва ощутимый, призрачный запах газа…
    
Вот видите? Мне известны все его привычки. Теперь я использую его дар против него самого — тот самый дар, который он взял у своего брата. И когда реальный запах газа достигнет его ноздрей, он просто прогонит эту иллюзию прочь, как делал множество раз, и не станет обращать на нее внимание, по крайней мере, пока не войдет и дверь за ним тихонько не затворится.
    
Я особым образом переделала эту дверь; теперь повернуть ручку изнутри невозможно. К тому времени газ будет включен уже несколько часов. И к пяти часам будет достаточно любой искры, чтобы все вспыхнуло — щелкнет ли он выключателем или зажигалкой или включит мобильный телефон…
    
Меня там уже не будет, я давно уже оттуда уеду, так что ничего не увижу. Но мой мобильник имеет выход в Интернет, и у меня есть номер Голубоглазого. Он, конечно, должен еще сделать выбор — войти или не войти. Ведь жертва сама выбирает собственную судьбу. Никто не заставляет его входить, значит, некого и винить за то…
    
Возможно, когда он исчезнет, я снова стану свободной. Свободной от его желаний, зеркально отражающих мои собственные. Интересно, а куда девается отражение после того, как зеркало разбито? Что происходит с молнией, когда заканчивается гроза? В реальной жизни так мало смысла, смысл есть только в фантазиях. Я так долго была вымышленным персонажем, героиней одной из его многочисленных историй! Интересно, вымышленные персонажи когда-нибудь восстают против своих создателей?
    
Хочу думать, что все произойдет не слишком быстро. Что у него хватит времени понять. Когда он слепо сунет голову прямо в смертельную ловушку, надеюсь, у него останется несколько секунд, чтобы крикнуть, попытаться вырваться и спастись. Он будет с отчаянием барабанить кулаками в запертую дверь и наконец вспомнит обо мне, о том големе, что восстал против хозяина…
   
   
    
     
5
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Время: 04.16, пятница, 22 февраля
    
Статус: ограниченный
    
Настроение: оптимистичное
    
Музыка: Supertramp, Breakfast in America
    
    
Сегодня я постоянно просыпаюсь. Слишком много снов. У некоторых людей сны цветные, точно снятые на пленку «Техниколор», у некоторых — только черно-белые. А у меня сны полного погружения — звуки, запахи и все такое. Иногда среди ночи я вскакиваю в ужасе, весь мокрый от пота, а порой и вовсе не могу уснуть. Тогда единственное мое утешение — это Сеть; в онлайне всегда кто-нибудь бодрствует. Можно поболтать в чате, посетить фан-сайты, посмотреть порно. Сегодня у меня слишком унылое настроение для моего маленького писклявого хора мышек. Сейчас мне больше всего нужно услышать, как кто-то скажет: «Ты, Голубоглазый, самый лучший из всех».
    
И вот я снова на badguysrock — слежу за вероломной Альбертиной. Она зашла очень далеко, я даже горжусь ею, однако по-прежнему испытывает потребность в исповеди, точно та девочка-католичка из прошлого. Какое-то время мне был известен ее пароль. Правда, и теперь его нетрудно выяснить. Всего-то и требуется небрежным жестом бросить на конторку заполненный чек и, наливая себе чашку чая, подсмотреть, как она заходит на нужную страницу, — вот и все, можно сколько угодно читать любые ее посты…
    
Ты проверяешь свою почту, Альбертина? Моя, например, забита всевозможными письмами: жалобным хныканьем Кэпа и осторожными намеками Крисси; Токсик присылает порно, скачанное с сайта Bigjugs.com. От Клэр — очередное напоминание о семинаре в сопровождении совершенно идиотского, тупого поста, посвященного Голубому Ангелу и его суке-жене, а также какие-то нелепые рассуждения о душевном здоровье моей матери и о том, какой чудесный прогресс она, Клэр, усматривает в моей последней публичной исповеди.
    
Ну, есть там и всякий хлам вроде совершенно неграмотных посланий из Нигерии, в которых мне обещают незамедлительно выслать миллион фунтов в обмен на мои банковские реквизиты. Также мне предлагают запастись «Виагрой», развлечься сексом или пикантным видео с участием знаменитых тинейджерок — короче, там, как всегда, полно разнообразного, плавающего на поверхности мусора, который волны Интернета заносят в мой компьютер; на этот раз я рад даже спаму, ведь он означает, что я в своей стихии, это мой мир, и если меня лишить всего этого, я просто погибну, задохнусь, точно выброшенная на берег рыба…
    
В четыре я слышал, как встала мать. В последнее время она тоже плохо спит. Порой допоздна сидит в гостиной и смотрит программы спутникового телевидения, или возится на кухне, или идет прогуляться вокруг дома. Ей нравится быть уже на ногах, когда я ухожу на работу. Ей хочется приготовить мне завтрак и накормить меня.
    
Я выбираю в гардеробе чистую рубашку — сегодня это белая в голубую полоску — и тщательно одеваюсь. Я горжусь своим внешним видом. Так оно безопаснее, особенно когда мать глаз с тебя не спускает. Хотя надевать чистую сорочку нет ни малейшей необходимости — рабочая форма сантехника в больнице состоит из довольно грязного темно-синего комбинезона, военных ботинок со стальными набойками на носках и грубых перчаток для особых работ. Но матери вовсе не нужно об этом знать, ведь она так гордится своим Голубоглазым. И если она когда-нибудь раскопает правду…
    
— Би-Би! Это ты? — окликает она.
    
А кто же еще, мама?
    
— Поторопись! Я приготовила завтрак.
    
Сегодня, должно быть, я у нее на хорошем счету. Бекон, яйца, тосты с корицей. В общем-то, я совсем не голоден, но мне необходимо ее ублажить. Ведь завтра в это же время я буду уже в Америке.
    
Она смотрит, как я заправляюсь.
    
— Вот и молодец. Силы тебе еще понадобятся, мой мальчик.
    
Меня что-то смутно тревожит: уж больно приподнятое у нее настроение. Начну с того, что она, несмотря на раннее утро, полностью одета, сменила привычный халат на твидовую юбку и туфли из крокодиловой кожи. И даже подушилась своими излюбленными «L'Heure Bleue» — за ней так и тянется липкий аромат флердоранжа и гвоздики, который перекрывает пресловутая «дрожащая серебристая верхняя нота». Но самое интересное, она — я даже не знаю, как это назвать, — счастлива, что ли. Учитывая характер моей матери, можно твердо сказать: подобные мимолетные мгновения легко пересчитать по пальцам одной руки. А сегодня в ее повадке сквозит какая-то необычайная приветливость, что-то такое, чего я не видел с тех пор, как умер Бен. Вот уж действительно ирония судьбы. Ну да ладно, скоро все будет кончено.
    
— Не забудь напиток, — говорит она.
    
Но сегодня и это почти удовольствие. Даже вкус вполне терпимый, возможно потому, что фрукты свежие и что-то, кажется, добавлено новое — то ли черника, то ли черная смородина, — с привкусом танина.
    
— Я несколько изменила привычный рецепт, — поясняет мать.
    
— Ммм. Вкусно, — хвалю я.
    
— Ты сегодня лучше себя чувствуешь?
    
— Да я совершенно здоров, мам!
    
Отлично я себя чувствую! У меня даже голова не болит.
    
— Хорошо, что тебе дали отгулы.
    
— Ну мам, это же больница. Туда нельзя приносить гриппозные бациллы.
    
С этим мать полностью согласна. Считается, что в течение последних нескольких дней я «болел гриппом». Это официально. На самом деле я просто был занят — уверен, вы и сами догадаетесь, чем именно.
    
— Ты точно вполне здоров? По-моему, ты несколько бледноват.
    
— Зимой все бледные, мама.
   
   
    
     
6
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Время: 04.33, пятница, 22 февраля
    
Статус: ограниченный
    
Настроение: взволнованное
    
Музыка: The Beatles, Here Comes the Sun
    
    
Билеты я купил по Интернету. Приобретая их онлайн, вы получаете скидку. И можете заранее выбрать, где сидеть, заранее заказать еду, даже распечатать свой посадочный талон. Я предпочел место у окна, где можно смотреть, как удаляется земля. Никогда еще я не летал на самолете. Я и на поезде-то ни разу не ездил. Билеты, на мой взгляд, оказались довольно дорогими, но кредитка Альбертины вполне выдержит и не такие расходы. Я выкрал ее данные еще год назад, когда она заказывала книги на amazon.com. Тогда денег у нее на счету было не так много, зато теперь, когда она получила наследство доктора Пикока, мне этих средств хватит, наверное, на несколько месяцев. К тому времени, как она обнаружит, что кто-то снимает деньга у нее со счета — если она вообще когда-нибудь обратит на это внимание, — я прекрасно замету все следы.
    
Вещей я взял минимум. Только кейс с документами, немного наличных, айпод, смену белья и рубашку. Нет, мама, на этот раз не голубую! Рубашка яркая, оранжево-розовая и вся в пальмах. Не очень-то подходит для конспирации, но погодите, вот я доберусь до места и сразу выберу подходящие цвета.
    
Я в последний раз включаю компьютер — просто потехи ради, прежде чем навсегда его выключить. Решаю еще разок проверить почту, посмотреть, кому сегодня не спалось и нет ли неприятных сюрпризов; ну и заодно выяснить, кто меня любит, а кто желает моей смерти.
    
Ну вот, никаких сюрпризов.
    
— Что ты там возишься? — спрашивает снизу мать.
    
— Выключаю компьютер, мам. Спущусь через минуту.
    
Теперь надо только отправить одно крошечное послание на адрес: albertine@yahoo.com — и я буду готов выйти из дома, а в полдень я уже буду сидеть в самолетном кресле, смотреть телевизор и пить шампанское…
    
Шампанское. Champagne. Sham pain.[54] Хотя любое ощущение может быть только реальным, а не притворным. У меня даже живот заболел от волнения. Мне даже дышать больно. И я решил помедлить еще несколько секунд, чтобы немного расслабиться, и постарался сосредоточиться на синем цвете. Лунно-голубой цвет; голубой, как вода в лагуне; синий, как океан; сине-зеленый, как морская волна; нежно-голубой, как Гавайи. Голубой — цвет невинности, синий — цвет моих снов…
   
   
    
     
7
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 04.45, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: встревоженное
    
Музыка: Queen, Don't Stop Me Now
    
    
Кажется, она сняла туфли. Он даже шагов ее не услышал. Услышал только, как захлопнулась дверь комнаты и повернулся ключ в замке.
    
Щелк.
    
— Мам, ты чего?
    
Никакой реакции. Он подходит к двери. Так, ключи лежали у него в кармане куртки, должно быть, она взяла их оттуда, когда он снова поднялся к себе. Дверь из смолистой сосны, замок американский, цилиндрический. Он всегда очень ценил личную неприкосновенность.
    
— Ма, пожалуйста! Скажи что-нибудь!
    
Но в ответ только тяжелая тишина; он словно похоронен под снегом. Затем звук ее шагов, почти неслышно удаляющихся по застланной ковром лестнице.
    
Неужели она догадалась? Что же ей известно? У него такое чувство, что кто-то проводит ледяным пальцем по позвоночнику. Голос невольно начинает дрожать — отдаленный призрак того заикания, с которым, как ему казалось, он навсегда расстался.
    
— Мам, пожалуйста!
    
В любой его вымышленной истории главный герой непременно выломал бы дверь, а если бы не удалось, выбил бы окно и, не получив ни малейших повреждений, благополучно спрыгнул бы на землю. Но эту дверь так просто не выломаешь, и потом, он, Голубоглазый, может здорово разбиться, если прыгнет из окна, и почти наверняка будет потом валяться на обледенелой бетонной дорожке, корчась от боли.
    
Нет, он в ловушке. Теперь это окончательно ясно. Что бы там ни задумала мать, он бессилен предотвратить ее планы. Он слышит ее шаги в холле, шарканье ее домашних туфель по полированному паркетному полу. Позвякивание ключей. Она явно собирается куда-то уходить.
    
— Ма! — Его голос звенит от отчаяния. — Мама! Только, пожалуйста, не бери машину! Очень тебя прошу!
    
Вообще-то она почти никогда не берет его машину. Но сегодня он почти не сомневается: она возьмет ее. Даже если ехать всего ничего — на угол Милл-роуд и улицы Всех Святых. Но мать порой бывает ужасно нетерпеливой; к тому же ей известно, что та девушка ждет его, та самая ирландская девица с тату, та самая, что разбила сердце ее мальчику…
    
Откуда она узнала о его намерениях? Возможно, проверила его мобильный телефон, непредусмотрительно оставленный на столике в холле. Да, это была непростительная глупость с его стороны — бросить там телефон, словно приглашая ее заглянуть в память. И ей, конечно, ничего не стоило открыть его электронную почту и отыскать там их недавнюю переписку с Альбертиной.
    
«Альбертина, — наверняка подумала она с усмешкой. — Тоже мне роза!» Мать прекрасно поняла: это та самая ирландская девчонка, которая уже виновата в смерти одного ее сына и теперь имеет наглость запугивать другого. Может, Найджел и умер из-за той осы в банке, но она, Глория, совершенно уверена: этого не произошло бы, если б не та девица. Глупый, ревнивый Найджел сперва в нее втрескался, затем узнал, что его братец давно уже следит за ней и без конца ее фотографирует, и для начала пригрозил Голубоглазому, а потом и кулаки в ход пустил. Да так налетел на бедного беспомощного мальчика, что матери пришлось его оттаскивать, а потом и прикончить, как бешеного пса, чтобы ничего подобного не повторилось…
    
     
Дорогая Бетан (можно мне так называть Вас?)!
     
Вы, должно быть, уже слышали новость? Вчера ночью в своем Особняке умер доктор Пикок. Упал вместе с инвалидным креслом с крыльца. И все свое имущество — в последний раз его оценили в три миллиона фунтов — оставил Вам. Поздравляю. Полагаю, старик чувствовал, что должен Вам что-то — из-за того дела Эмили Уайт.
     
Впрочем, должна заметить, я удивлена. Брендан не говорил мне ни слова, а оказалось, все это время он работал у доктора Пикока; странно, что ему и в голову не пришло со мной поделиться. Возможно, впрочем, он упоминал об этом при Вас? В конце концов, вы с ним старые добрые друзья.
     
Понимаю, у моей и Вашей семьи имелись в прошлом некоторые разногласия. Однако теперь, когда Вы встречаетесь с обоими моими сыновьями, мы могли бы зарыть топор войны. Все просто потрясены тем, что случилось с доктором. И будет особенным шоком, если слухи, которые донеслись до меня, окажутся правдой; эта смерть, кстати, многим кажется весьма подозрительной.
     
И все же я бы не стала особенно тревожиться. Вы ведь понимаете: подобные истории со временем совершенно стираются из человеческой памяти.
     
Искренне Ваша,
     Глория.
    
    
Вот письмо матери. Она всегда прямо следует к намеченной цели. И она прекрасно знала, что конверт откроет именно Найджел, что он проглотит эту наживку. И когда в тот день Найджел влетел в дом и заявил, что ему нужно немедленно переговорить с Голубоглазым, именно она отвлекла старшего сына, отослала прочь с пощечиной, горящей на щеке, или подбросила осу в банке…
    
И теперь ее единственный оставшийся в живых сын в таком долгу перед ней, что ему вовек не расплатиться. Он никогда уже не сможет ее покинуть. И никогда не сможет принадлежать кому-то другому. А если он попробует сбежать…
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Эй, кто-нибудь откликнется? Здесь есть кто-нибудь?
    
   
   
    
     
8
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 04.47, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: отрезанное от мира
    
Музыка: My Chemical Romance, Mama
    
    
Ей бы следовало давно догадаться, что именно грядет. Ей бы следовало давно понять, что он кончит именно так. Но Глория не специалист по выявлению детских пороков. Для нее что выявление, что проявление, что проявка — в общем, какие-то очередные глупости, которыми Голубоглазый занимается в своей темной комнате в полном одиночестве. Ей даже думать об этом не хочется. Как и о той отвратительной Синей книге или о тех играх, в которые он так любит играть онлайн с этими своими невидимыми френдами. Пару раз она заглянула в его блог — с тем же смешанным чувством долга и отвращения, с каким раньше стирала его простыни, — но сделала это исключительно ради его же блага, желая уберечь. Ведь люди совершенно не понимают, насколько Голубоглазый чувствителен, да и откуда им знать, что он и постоять-то за себя не в силах…
    
Когда она вспоминает об этом, ее глаза слегка затуманиваются слезой. При всем своем стальном упорстве Глория порой бывает до странности сентиментальной; вот и сейчас, когда она очень на него сердита, ее бесконечно трогает мысль о его беспомощности. «Именно в такие моменты, — думает она, — я больше всего и любила его: когда он болел, или плакал от обиды, или ему казалось, что весь мир настроен враждебно и никто, кроме мамы, его не любит. И еще — когда все вокруг считали его виноватым».
    
Она-то знает, что он неповинен. Ну, во всяком случае, в убийстве. А если он и виноват в чем-то — например, в воображаемых преступлениях, — то это останется между ними и об этом будет известно лишь самому Голубоглазому и его маме, которая всю жизнь только и делала, что защищала его даже в ущерб себе самой. Но таким уж он, ее сын, уродился, так и сидит в построенном ею гнезде, точно толстый, не умеющий летать кукушонок с вечно раскрытым ртом.
    
Нет, он не был ее любимчиком. Но именно он оказался самым везучим из всех ее троих невезучих сыновей; природа подарила ему способность выживать, несмотря на весьма специфический, доставшийся от той же природы дар. «Вот уж точно, — размышляет Глория, — яблоко от яблони недалеко падает; он весь в отца».
    
Но она, мать, обязана оберегать сына, что бы ни случилось. Хотя порой прекрасно осознает, что надо бы наказать его, но это тоже только между ними, между Голубоглазым и его мамой. Никто чужой не смеет поднять руку на ее мальчика. И никто — ни школьные учителя, ни представители закона — не имеет права вмешиваться. Разве не она всегда его защищала? От тех, кто над ним издевался, от всяких головорезов и хищников?
    
Взять, к примеру, Трицию Голдблюм, ту суку, что соблазнила старшего мальчика — и стала причиной смерти младшего. Ей, Глории, было даже приятно заняться этой особой. Да и получилось все очень легко: пожар, вызванный замыканием, — вещь в высшей степени надежная.
    
Затем эта хиппи, подружка миссис Уайт, которая считала, что им далеко до нее. Да и сама Кэтрин Уайт, которую можно было запросто заставить слететь с катушек. А еще Джефф Джонс, тип, что удочерил ту ирландскую девчонку, а потом, через несколько лет, осмелился в пабе поднять руку на ее сына. Ну и конечно, Элеонора Вайн, проныра, шпионившая за Бренданом в Особняке; и Грэм Пикок, так жестоко их обманувший, к которому ее мальчик был по-настоящему привязан…
    
Пожалуй, наибольшее удовлетворение она получила от происшедшего с доктором Пикоком. Перевернувшийся в инвалидном кресле, оставленный умирать в одиночестве на тропинке, он напоминал черепаху, наполовину вылезшую из своего панциря. А она тем временем поднялась наверх и забрала ту статуэтку эпохи Тан, которой он изводил ее все эти годы и которую она затем аккуратно поставила в свой шкафчик рядом с фарфоровыми собачками. На ее взгляд, это никакое не воровство. Старик был кое-чем ей обязан за все беды, которые по его вине случились с Голубоглазым.
    
И вот, она столько сделала для сына, и где благодарность? Вместо того чтобы любить и всячески поддерживать мать, он осмелился перенести свою любовь на ирландскую девчонку из Деревни! Мало того, он еще и пытался внушить этой девчонке, что именно она может стать его защитницей…
    
«Ничего, он мне заплатит за это, — думает Глория. — Но дело прежде всего».
    
И тут сверху доносится яростный стук в дверь спальни и его голос:
    
— Ма! Пожалуйста! Открой дверь!
    
— Перестань вести себя как ребенок, — спокойно отвечает она. — Вот я вернусь, тогда и поговорим.
    
— Мама! Прошу тебя!
    
— Не выводи меня из себя…
    
Стук наверху мгновенно смолкает.
    
— Так-то лучше, — замечает Глория. — Нам с тобой действительно нужно многое обсудить. Например, твою работу в больнице. И то, как ты постоянно врал мне. И то, чем вы занимались с этой девицей. С ирландской девицей, покрытой татуировками.
    
Голубоглазый так и застывает за дверью. Он прямо-таки чувствует, как у него на голове замер каждый волосок. Он отлично понимает, что на чаше весов его мечта, и невольно боится. Да, естественно, ему страшно. А кому на его месте было бы не страшно? Его поймали в точно такую же бутылку-ловушку; хуже всего то, что ему необходимо чувствовать себя пойманным, ему необходимо это ощущение полной беспомощности. Но она-то там, по ту сторону двери, сторожит выход из ловушки, точно паук, готовый в любую секунду нанести ядовитый укус; и если хоть какая-то часть его плана пойдет не так, если ему не удастся компенсировать хотя бы малейшую из этих переменных, тогда…
    
Если. Если.
    
Зловещее слово с оттенком легкого серо-зеленого аромата деревьев и пыли, которая скопилась у него под кроватью. И он думает, что там, под кроватью, был бы в безопасности, там спокойно, темно и ничем не пахнет. Ему слышно, как мать внизу обувается, ищет ключи от входной двери и запирает ее за собой. Затем раздается хруст ее сапожек по снегу и звук открываемой дверцы автомобиля.
    
Она берет его машину, он так и знал! То, что он умолял ее этого не делать, как раз и заставило ее поступить именно так. Он закрывает глаза и слышит, как мать заводит автомобиль. Мотор оживает. Хороша будет ирония судьбы, если она попадет в аварию. И уж в таком случае его вины точно не будет. И тогда наконец он станет свободным…
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Что, по-прежнему никого? Ну ладно. Значит, я совершенно спокойно могу перейти к сцене четвертой…
    
   
   
    
     
9
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 04.56, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: настороженное
    
Музыка: The Rubettes, Sugar Baby Love
    
    
Полагаю, вы уже догадались, что это не совсем обычный рассказ. Остальные мои рассказы повествовали о том, что уже произошло, — хотя правдивы ли мои сюжеты, решать вам. Но эта небольшая историйка посвящена одному действу, которое совершается сейчас. Это, если угодно, некий проект, осуществляемый в настоящее время. Концептуальный прорыв, как выразилась бы Клэр. И как всякое концептуальное действо, он совершенно лишен риска. Хотя я почти убежден, что все это вот-вот закончится слезами.
    
Пять минут, чтобы доехать до «Зебры». Еще пять минут, чтобы позаботиться о деле. И после этого — упс! всему конец! — вот вам и оглушительный финал.
    
Надеюсь, о моих орхидеях позаботятся. Орхидеи — единственное, о чем я буду скучать, покинув дом. Остальное пусть горит синим пламенем, мне все равно. Разве что относительно фарфоровых собачек у меня особые планы.
    
Но прежде нужно отсюда выбраться. Дверь сосновая и сделана на совесть. В каком-нибудь фильме я, возможно, и сумел бы ее выбить, но реальная жизнь требует более разумного подхода. Набор инструментов, где есть и отвертка, и напильник, и перочинный ножик с коротким лезвием, поможет мне справиться с дверными петлями, после чего, надеюсь, я смогу беспрепятственно выйти.
    
В последний раз я осматриваю свои орхидеи. И замечаю, что Phalaenopsis, более известная как орхидея «Бабочка», нуждается в пересадке. Я совершенно точно знаю, как она себя чувствует; я, который прожил все эти годы в таком же крохотном, лишенном воздуха, ядовитом пространстве. Настало время изучать мир. Пора покинуть кокон и улететь…
    
Пока я тружусь над дверью, я начинаю понимать, что испытываю странные ощущения. В животе у меня какой-то переполох, словно там полно мотыльков. И меня, пожалуй, немного подташнивает. Айпод упакован в дорожную сумку, так что вместо него я включаю радио. Из усилителей, имеющих привкус жести, доносится пение, вкусом и цветом напоминающее розовую жевательную резинку: это «Рабиттс» поют «Sugar Baby Love».
    
Когда я был маленьким, то ошибочно принимал слово «беби» за свое прозвище Би-Би и всегда думал, что эти песенки написаны специально для меня, что даже там, на радио, все откуда-то знают: я особенный. Однако сегодня это пение кажется даже пугающим; тревожный фальцет перекрывает толстый слой басовых аккордов под мистический аккомпанемент дуп-шувадди, буп-шувадди. Вместе это звучит кисло-сладко, как витаминки-горошинки с капелькой аскорбиновой кислоты, которые ты в детстве долго катал во рту, и твои вкусовые рецепторы содрогались и корчились, если ты не был достаточно осторожен; кончик языка скользил по сахарной глазури, задевая за ее острые края, нащупывал ту пронзительно-кислую капельку внутри, и рот твой наполнялся сладостью и кровью; вот это-то и было вкусом детства…
    
Ньяааа-хаааа-хаааа-ооооооооох…
    
Но сегодня определенно есть что-то зловещее в этих расплывающихся, как туман, гласных, что-то, раздирающее внутренности, точно остренький камешек, случайно попавший в шелковый кошелек. Слово «сахар» совсем не сладкое, у него довольно противный розовый запах, напоминающий запах газа, которым иногда пользуются стоматологи для обезболивания; этот запах вызывает у меня головокружение и упорно проникает внутрь черепной коробки, и я почти вижу ее там — одновременно и здесь, и там, в крошечной кухоньке «Зебры». Там тоже «Рабиттс» орут так, что моментально вызывают мигрень; и еще там тошнотворно-сладкий запах газа, который отчетливо ощущается, несмотря на благоухание только что смолотого кофе. Но мать не замечает ни того ни другого, потому что вот уже пятьдесят лет курит «Мальборо» и из-за этого ее обонятельные рецепторы давным-давно атрофировались к чертям собачьим; только аромат «L'Heure Bleue» она еще чувствует. Она открывает дверь на кухню и…
    
Конечно, я не могу быть полностью уверен. Я могу ошибаться, например, насчет радиостанции. И насчет времени — она, возможно, еще на парковке, а может, как раз наоборот — все уже кончено. Однако интуиция подсказывает мне, что я абсолютно точен.
    
     
      
Sugar baby love
      
Sugar baby love
      
I didn't mean to make you blue…[55]
     
    
    
Возможно, в фантазиях Фезер о всяких случайных гостях, о духах и призраках, об астральных проекциях и было что-то, потому что сейчас, например, я отчетливо ощущаю, что стал легче воздуха и словно наблюдаю за происходящим из-под потолка. «Рабиттс» тянут свое ааах-ооп, шувадди-вадди, дуп-шувадди-вадди; мне хорошо видна макушка матери, пробор в ее редеющих волосах, пачка «Мальборо» у нее в руке и зажигалка, поднесенная к концу сигареты. Потом я вижу, как перегретый воздух дрожит и вздувается, точно воздушный шарик, который надули сверх всякой меры; мать спрашивает: «Эй, тут есть кто-нибудь?» — и в последний раз щелкает зажигалкой, раскуривая свою последнюю сигарету…
    
    
У нее не остается времени, чтобы понять. Да у меня и намерения такого не было. Глория Грин — это вам не оса в банке, которую можно поймать и использовать по своему желанию. Глория Грин — это вам не жалкий морской краб, оставленный умирать на палящем солнце. Ее уход из жизни мгновенен, раскаленный вихрь сметает ее как мотылька. Пффф! — и она превращается в ничто, даже фаланги пальца не остается, чтобы Голубоглазый мог идентифицировать останки, не остается даже сколько-нибудь заметной косточки, которая потом могла бы греметь внутри одной из ее фарфоровых собачек.
    
Находясь у себя в комнате, я почти слышу глухое бабах! Взрывается с таким сухим треском, словно с силой ударили палкой о скалу в Блэкпуле; сплошные острые края и зубная боль. И я, хотя никак не могу знать наверняка, вдруг испытываю полную уверенность, смешанную с изумлением и неописуемым облегчением: наконец мне это удалось. Я свободен от нее. Я избавился от своей матери…
    
Только не надо про удивление, Альбертина. Разве я не говорил тебе, что умею ждать? Неужели ты верила — после всего, что было, — в случайности? И неужели ты, мама, действительно считала, что я не замечаю твоей слежки? Что я не засек тебя сразу же, стоило тебе зарегистрироваться на badguysrock?
    
Она появилась на сцене несколько месяцев назад, прокомментировав один из моих публичных постов. Мать вряд ли можно было назвать грамотным пользователем, но кое-что она все же умела — например, подключаться к Сети с помощью мобильника. Ну и вскоре, видимо, кто-то намекнул ей, что стоит обратить внимание на сообщество badguysrock; наверное, это была Морин, которая действовала через Клэр, а может, даже Элеонора. Так или иначе, я этого ожидал, как и расплаты, хоть понимал, что мать никогда напрямик не скажет ни слова о моих контактах онлайн. Порой мать бывала до странности щепетильной и о некоторых вещах никогда не упоминала вслух. «Весь твой непристойный хлам наверху» — вот, пожалуй, самая откровенная ее фраза по поводу того, что обсуждается на сайте; я даже не помню, были то порнофильмы, или фотографии, или мои вымышленные истории.
    
Признаюсь, игра мне нравилась, это была игра с огнем, игра весьма рискованная; я дразнил ее, вынуждая раскрыться. Пожалуй, иногда я заходил слишком далеко, даже обжигал пальцы, но все же пытался держаться в рамках. Я старался четко просчитать, насколько сильно могу подтолкнуть их обеих; старался очень точно вычислить, какое давление могу оказать на механизм, чтобы он все-таки не сломался. Художник обязан хорошо изучить и понимать ту среду, в которой работает. Ну а потом стало уже совсем легко…
    
Ты не должна чувствовать себя виноватой, Альбертина. Ну откуда ты могла знать? И потом, иначе моя мать начала бы охоту на тебя, как было со всеми остальными. Если хочешь, можешь назвать это самозащитой. Или актом отмщения за грехи. Так или иначе, но теперь-то все кончено. Ты свободна. Прощай, и спасибо тебе. Если будешь на Гавайях — позвони. И пожалуйста, заботься о моей орхидее.
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
    
   
   
    
     
10
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Время: 05.17, пятница, 22 февраля
    
Статус: ограниченный
    
Настроение: болезненное
    
Музыка: Voltaire, Snakes
    
    
Наконец-то. Дверь слетает с петель. Я свободен и могу идти. Я беру свою дорожную сумку. Но боль в животе усилилась, такое ощущение, словно туда засунули пучок колючих веток, который обдирает мне всю слизистую. Я направляюсь в ванную, умываюсь, выпиваю стакан воды.
    
Господи, как больно! Что со мной? Я весь в поту. И выгляжу просто ужасно. В зеркале я напоминаю труп: глаза провалились, на губах остатки рвотных масс. Да что, черт возьми, это такое? За завтраком я хорошо себя чувствовал.
    
Завтрак. Вот оно! Мне бы следовало догадаться. Но я слишком поздно вспомнил то особенное выражение ее лица, тот почти счастливый взгляд. Сегодня она изъявила желание приготовить мне завтрак. И приготовила мое самое любимое. И стояла рядом, пока я ел. И даже витаминный напиток был вполне приемлемым, правда, другого вкуса. И она сообщила, что несколько изменила рецепт…
    
Боже мой, совершенно очевидно! Как я мог не обратить на это внимания? Значит, мамуля взялась за старые фокусы. Но я-то, как же я мог проявить подобную беспечность?
    
Теперь мне так больно, словно осколки стекла прогрызают себе путь сквозь мои внутренности. Я пытаюсь встать, но мучительная резь в животе заставляет меня сложиться пополам, точно перочинный ножик. Я вывожу на экран список френдов. Пора бы уже кому-нибудь и проснуться. Хоть кому-нибудь из тех, кто может помочь мне.
    
Посылаю сигнал в веб-журнал — должен же хоть кто-то откликнуться? Мать прихватила с собой мой мобильный телефон. Я печатаю «SOS» и жду. Неужели в Сети никого нет?
    
Captainbunnykiller в порядке.
    
Да, все правильно. На месте только этот отморозок. Но он теперь даже из дома не выходит, боится встретиться с мальчишками из предместий. Мимоходом я замечаю, что kidcobalt — «кобальтовый, водящий всех за нос» — удален из френдов Кэпа. Ну и ладно. Но цвет меня поразил.
    
ClairDeLune ощущает себя отвергнутой. Да, наверное, так и есть. Голубому Ангелу наконец все это осточертело, и он написал ей лично. Его тон, холодный и весьма профессиональный, не оставил Клэр никаких иллюзий. Быть отвергнутым — это больно в любом возрасте, но для Клэр подобное унижение оказывается непосильным ударом. Hawaiianblue исчез из ее списка. А также, насколько я вижу, и blueeyedboy.
    
Ну а Крисси? Она в очередной раз сообщает, что плохо себя чувствует. На этот раз я практически исполнен сострадания. Но, просмотрев список ее френдов, замечаю — уже почти ничему не удивляясь, — что azurechild там больше нет. Я, конечно, сразу проверяю, есть ли там blueeyedboy. И меня там тоже нет.
    
Три удара сразу? Это не просто совпадение. Я быстро просматриваю ленту друзей, проверяя аккаунты и аватары. BombNumber20. Purepwnage9. Toxic69. И только. Похоже, все как один решили меня покинуть и больше на badguysrock не появляться…
    
Ничего нет и от Альбертины. И мейл ее спит, а все посты в веб-журнале удалены. Конечно, я могу прочитать ее старые посты — в онлайне ничего не пропадает навсегда, каждое словечко спрятано в кэше или в зашифрованных файлах, этих компьютерных призраках. Но самой Альбертины больше нет. Впервые за двадцать лет — возможно, впервые в жизни — Голубоглазый остался совершенно один.
    
Один. Горькое, коричневое слово, точно опавший лист, подхваченный ветром; у этого слова вкус молотого кофе и земли, а пахнет оно сигаретным пеплом. Мне вдруг становится страшно. И боюсь я не столько самого одиночества, сколько отсутствия этих негромких голосов, уверяющих меня, что я настоящий, твердящих, что они видят меня…
    
Вы же понимаете, что я все выдумал? Вы же прекрасно знаете, что я никого не убивал! Да, у некоторых моих историй был несколько неприятный привкус, даже, пожалуй, тошнотворный, но ведь вы же не верите, что я действительно способен совершить нечто подобное?..
    
Ты веришь, Крисси?
    
А ты, Клэр?
    
Я серьезно. Ведь все это неправда. Просто художественный вымысел. Художественная вольность, точнее, распущенность. Если это и впрямь звучало для вас как реальность, если вы были почти убеждены, тогда… конечно, это своего рода комплимент, доказательство, что Голубоглазый пишет круто…
    
Верно, ребята? Токсик? Кэп?
    
Я снова пытаюсь спуститься по лестнице. Мне нужно вызвать такси. Я должен выйти отсюда. Должен бежать, спасаться. В полдень мне надо уже сидеть в самолете. Но такое ощущение, будто меня разрезали пополам, да и ноги почти не держат. Я снова тащусь в ванную, где меня выворачивает наизнанку.
    
Но мне по опыту известно, что это не поможет. Чем бы мать ни воспользовалась, теперь яд уже во мне, распространяется с кровотоком, отключая все системы организма. Иногда это продолжается несколько дней, иногда недель, в зависимости от дозы. Чем же она все-таки пользуется? Не имею представления. Но такси вызвать нужно. Ползком я, наверное, как-то доберусь до телефона. Он там, в гостиной, рядом с фарфоровыми собачками. Но мои истерзанные нервы не выдерживают даже мысли о том, что я упаду в беспомощности, а эти фарфоровые твари будут на меня смотреть. И змеи в животе окончательно вырываются на свободу, теперь их ничем не удержишь…
    
Проклятье, как меня тошнит! Как кружится голова! Комната так и вертится; перед глазами расцветают огромные черные цветы. Если я буду просто лежать тут, просто тихонько лежать, тогда, может, все обойдется. Может, со временем я сумею собраться с силами и как-то доехать до аэропорта…
    
Бип! Ага, наконец-то сообщение по электронной почте! Кисло-сладкий электронный сигнал. Кто-то из моих френдов все-таки откликнулся. Я знал, что они не оставят меня. Я знал, что они вскоре появятся.
    
Я ползу назад и нажимаю на кнопку message.
    
«Получен комментарий на ваш предыдущий пост».
    
Я отыскиваю этот пост; возле него появилась всего одна строчка. Без аватара, только картинка, принятая по умолчанию: синий силуэт внутри квадратика.
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
JennyTricks: СОВСЕМ НЕПЛОХО ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЯ. ХОТЯ НЕ СЛИШКОМ РЕАЛИСТИЧНО.
    
    
И после этих слов маленький подмигивающий смайлик.
    
Выхода нет. Нет выхода! По позвоночнику у меня стекает ручеек пота. В животе как будто полно битого стекла. Это ведь шутка, верно? Всего лишь дурная шутка. С того самого момента, когда она впервые зарегистрировалась на моем сайте, полагая, что умнее всех.
    
Ой, только не надо! Словно я мог не заметить пользователя с таким странным ником!..
    
JennyTricks.
    
Genitrix. Родительница, мать, праматерь.
    
И цвет у этого слова то голубой, как одеяние Девы Марии, то зеленый, как тот прилавок на рынке, а пахнет от него духами «L'Heure Bleue», сигаретами «Мальборо», капустным листом и морской водой…
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Мама?
    
    
Нет. Нет. Конечно нет. Боже мой, я же слышал взрыв! Мама не вернется — ни сегодня, ни когда-либо еще. И даже если ей каким-то образом удалось спастись, то с какой стати ей сидеть в Сети, а не вернуться домой, чтобы встретиться со мной лицом к лицу?
    
Нет, кто-то явно морочит мне голову. Полагаю, это Альбертина. Отличная попытка, Альбертина. Но я слишком давно играю в эти игры, так что вряд ли простому любителю удастся легко меня одурачить.
    
Бип! «Получен комментарий на ваш предыдущий пост».
    
Может, лучше стереть сообщение, не читая? А впрочем…
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
JennyTricks: НУ И КАК ТЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ГОЛУБОГЛАЗЫЙ?
     
blueeyedboy: Лучше не бывает, Дженни, спасибо.
     
JennyTricks: ТЫ НИКОГДА НЕ УМЕЛ ОБМАНЫВАТЬ, ДАЖЕ РАДИ СПАСЕНИЯ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ.
    
    
Ну, это вопрос спорный, JennyTricks. На самом деле именно благодаря лжи я сумел не только выжить, но и протянуть так долго. Подобно знаменитой Шахерезаде, я врал постоянно и последовательно, врал, спасая свою жизнь, врал гораздо дольше, чем тысячу и одну ночь. Итак, Дженни, кем бы ты ни была…
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Скажи, я знаю тебя?
     
JennyTricks: НЕ ТАК ХОРОШО, КАК Я ЗНАЮ ТЕБЯ.
    
    
Если честно, сомневаюсь в этом. Но теперь я заинтригован, хотя боль так и не прошла; она то немного отступает, то снова усиливается, точно волны под пирсом в Блэкпуле. Жизнь в страданиях… Какое выражение! Похоже на «мышь в бутылке». В общем, я по-прежнему в ловушке, и лучше, пожалуй, не размышлять горестно о том, в каких обстоятельствах я оказался — а обстоятельства эти далеко не блестящие, — а поступить гораздо проще: остаться здесь и, ухватившись за протянутую спасительную леску, продолжить диалог. Это, во всяком случае, предпочтительнее молчания.
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Ты уверена, что хорошо меня знаешь?
     
JennyTricks: О ДА! Я ОТЛИЧНО ТЕБЯ ЗНАЮ.
     
blueeyedboy: Это ты, Альбертина?
    
    
В ответ — еще один смайлик; желтое личико напоминает физиономию ухмыляющегося гоблина. Мне больно печатать, но молчание страшнее боли.
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Альбертина, это ты?
     
JennyTricks: НЕТ, ЭТА СУКА ОТЧАЛИЛА НАВСЕГДА.
    
    
Теперь я убежден — точно Бетан. Но как она раздобыла пароль матери? И откуда подключается? Хорошо, что ей неизвестно, как плохо я себя чувствую. Возможно, она не знает даже, что я еще дома. Скорее всего, думает, что сейчас я в аэропорту, прохожу регистрацию в бизнес-зале.
    
     КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ
     
blueeyedboy: Ладно, здорово было еще разок с тобой поболтать, но мне пора.
     
JennyTricks: НИКУДА ТЫ НЕ ПОЙДЕШЬ.
     
blueeyedboy: Как это? Обязательно пойду! Я улетаю на юг.
     
JennyTricks: НЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ, МАЛЕНЬКИЙ ТЫ ГОВНЮК. НАМ ЕЩЕ О МНОГОМ НУЖНО ПОГОВОРИТЬ.
    
    
Сука, я не боюсь тебя! Мне и впрямь немного лучше. Через минуту я поднимусь на ноги, возьму сумку, вызову такси и направлюсь в аэропорт. Кто знает, возможно, у меня еще хватит времени расквитаться с фарфоровыми собачками. Но пока я лучше полежу здесь, скрючившись, как человек-змея, и с помощью слов постараюсь не подпустить к себе боль, когда она, свирепо разинув пасть, приготовится проглотить меня целиком…
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
JennyTricks: ОСТАВАЙСЯ НА МЕСТЕ. Я УЖ ЕДУ ДОМОЙ. СКОРО О ТЕБЕ ПОЗАБОЧУСЬ.
    
    
Да нет, она просто блефует! Ничего она не знает! Хотя, если бы сейчас я думал иначе, я, пожалуй, немного бы испугался. У нее настолько материны интонации, что у меня просто волосы встают дыбом, а спина становится липкой от пота. И все-таки это очередной блеф, основанный на том, что Альбертине известно о моих намерениях. Она изучила мои слабости, вот и стреляет наугад. Но я уже победил, и с этим она ничего не поделает…
    
     КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
     
JennyTricks: ДУМАЕШЬ, ТЫ ТАКОЙ УМНЫЙ? НЕ СТОИЛО ДАЖЕ ПЫТАТЬСЯ МЕНЯ ОБМАНУТЬ. А ЕСЛИ Я УВИЖУ, ЧТО ТЫ ХОТЬ ПАЛЬЦЕМ ДОТРОНУЛСЯ ДО МОИХ ФИГУРОК, Я СЛОМАЮ ТВОЮ ГРЕБАНУЮ ШЕЮ, ЯСНО?
    
    
Ясно, игра закончена, JennyTricks. И терпение мое, судя по всему, исчерпано. Полно мест, где можно путешествовать, и людей, которых стоит повидать, и преступлений, которые можно совершить, и так далее. На Гавайях для человека с моими талантами существует сколько угодно возможностей. И масса объектов для изучения. Может, я пришлю тебе весточку оттуда. А пока, Дженни, кем бы ты ни была…
   
   
    
     
11
    
    ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
    
Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com
    
Время: 05.32, пятница, 22 февраля
    
Статус: публичный
    
Настроение: испуганное
    
Музыка: ABBA, The Winner Takes It All
    
    
Ясно. Шутки в сторону. Это уже не смешно. Пожалуй, она слишком много о нем знает, и этим почти достала его. Он встает, хотя ему по-прежнему ужасно больно. И комната снова начинает крутиться как бешеная, и от этого чертова мелькания он едва не теряет равновесие и хватается за край компьютерного стола.
    
Бип! Пришло новое сообщение. На этот раз он решает не обращать на него внимания и вешает на плечо дорожную сумку, все еще опираясь на стол.
    
Бип! Еще одно сообщение. «Опубликован пост на badguysrock!»
    
Но он уже прошел полпролета, крепко держась за перила. Теперь badguysrock кажется ему островом, с которого вдруг отчаянно захотелось сбежать. Каждый шаг дается с трудом, но он решает: «Я непременно выйду отсюда, даже если это меня убьет! И я не поползу — Голубоглазому это не к лицу. Я непременно доберусь до чертова самолета…»
    
Он настолько сосредоточен, что едва замечает звук подъехавшего автомобиля, и когда тот останавливается на дорожке у дома, ему все еще требуется несколько секунд, чтобы это осознать.
    
«Полиция? Уже успели приехать?» — недоумевает он.
    
Хлопает дверца машины. Раздается хруст шагов по снегу. Шаги приближаются. Поворачивается ключ в замке, отпирая входную дверь, и та тихо отворяется. Голубоглазый слышит, как кто-то вытирает ноги о коврик. Затем раздается двойной глухой стук — это упали на пол сброшенные башмаки. Затем чьи-то босые ноги прошлепали по паркету в холле.
    
«Они нашли ключи, только и всего», — думает Голубоглазый. Два детектива. Он легко может их представить: мужчина и женщина (в такой паре один полицейский всегда женщина), мужчина недалек и деловит, женщина добрее и чувствительнее. Но… зачем они сняли обувь? И почему не позвонили в дверь?
    
— Эй! — окликает он скрипящим голосом. — Я здесь, наверху!
    
Никто не отвечает. Вместо этого по лестнице поднимается запах сигаретного дыма. Затем раздается негромкий скользящий звук, словно проползла змея — или, может, это длинный кусок электрического провода тянут по полированному полу?
    
И тут его охватывает паника. Он падает, прижавшись к перилам. Пробует подняться, но ноги отказываются ему служить. Проклиная все на свете, он ползет назад, в свою комнату. Только вряд ли это поможет — ведь дверь-то он снял с петель! Однако там есть его компьютер, его остров, его тайное убежище.
    
Он снова поспешно заходит на badguysrock. Там его ждут два сообщения.
    
Он читает их, чувствуя, как усиливается головокружение, как с тошнотворной быстротой вращается комната. Глаза слезятся, в висках стучит боль, живот полон бритвенных лезвий…
    
А на лестнице слышится безжалостный стук шагов.
    
— Кто там? — Голос его звучит хрипло. — Мама, пожалуйста, отзовись! Это ты?
    
Но тишину прорезают только шаги на лестнице, которые медленно приближаются. Дрожащие пальцы Голубоглазого начинают бегать по клавиатуре. Шаги замирают; шуршит ковер. Голубоглазый лихорадочно печатает. Он не может, не осмеливается перестать печатать. Потому что если он прервется, ему придется обернуться и посмотреть на нее…
    
Ну конечно, это всего лишь вымысел. А в привидения Голубоглазый не верит. И, даже не набрав полностью текст послания, он понимает: это Альбертина. В конце концов она не смогла его бросить; она задержалась, прочитала свою почту и поспешила назад, поняв, что ему нужна ее помощь. А эту фантомную вонь «Мальборо» он просто себе вообразил, да и аромат «L'Heure Bleue», пожалуй, чересчур силен для реального. Нет, это точно Альбертина, она пришла спасти его…
    
— Я знал, что ты не оставишь меня, Бет.
    
Голос его звучит слабо и благодарно.
    
Но Альбертина молчит.
    
— Хотя ты ужасно меня напугала. Я ведь решил, что это не ты, а моя мать.
    
Он пробует рассмеяться, однако его смех куда больше похож на вопль боли. А тот плавный звук все приближается.
    
— Думаю, теперь мы с тобой на равных. И я даже готов признаться, что получил по заслугам.
    
От Альбертины по-прежнему ни словечка. Шаги у него за спиной останавливаются. И теперь он отчетливо чувствует ее запах: запах розы, окутанной дымом.
    
— Я принесла тебе лекарство, — говорит она.
    
— Мама? — шепчет он. — Мама? Мама!