1 2 3 4 5 6 7 8 9 
– Если за вами ничего нет, то вам нечего опасаться. Но попасть под арест всегда неприятно – особенно теперь.
    
– Я не хочу попасть под арест.
    
– Тогда уезжайте в Швейцарию.
    
– Как?
    
– На моей лодке.
    
– На озере буря, – сказал я.
    
– Буря миновала. Волны еще есть, но вы справитесь.
    
– Когда нам ехать?
    
– Сейчас. Они могут прийти рано утром.
    
– А наши вещи?
    
– Уложите их. Пусть ваша леди одевается. Я позабочусь о вещах.
    
– Где вы будете?
    
– Я подожду здесь. Не нужно, чтоб меня видели в коридоре.
    
Я отворил дверь, прикрыл ее за собой и вошел в спальню. Кэтрин не спала.
    
– Что там такое, милый?
    
– Ничего, Кэт, – сказал я. – Хочешь сейчас одеться и ехать на лодке в Швейцарию?
    
– А ты хочешь?
    
– Нет, – сказал я. – Я хочу лечь опять в постель.
    
– Что случилось?
    
– Бармен говорит, что утром меня придут арестовать.
    
– А бармен в своем уме?
    
– Да.
    
– Тогда, пожалуйста, милый, одевайся поскорее, и сейчас же едем. – Она села на край постели. Она была еще сонная. – Это бармен там, в ванной?
    
– Да.
    
– Так я не буду умываться. Пожалуйста, милый, отвернись, и я в одну минуту оденусь.
    
Я увидел ее белую спину, когда она снимала ночную сорочку, и потом я отвернулся, потому что она так просила. Она уже начала полнеть от беременности и не хотела, чтоб я ее видел. Я оделся, слушая шум дождя за окном. Мне почти нечего было укладывать.
    
– У меня еще много места в чемодане, Кэт, если тебе нужно.
    
– Я уже почти все уложила, – сказала она. – Милый, я ужасно глупая, но скажи мне, зачем бармен сидит в ванной?
    
– Тсс, он ждет, чтоб снести наши вещи вниз.
    
– Какой славный!
    
– Он мой старый друг, – сказал я. – Один раз я чуть не прислал ему трубочного табаку.
    
Я посмотрел в открытое окно, за которым темнела ночь. Озера не было видно, только мрак и дождь, но ветер улегся.
    
– Я готова, милый, – сказала Кэтрин.
    
– Хорошо. – Я подошел к двери ванной. – Вот чемоданы, Эмилио, – сказал я. Бармен взял оба чемодана.
    
– Вы очень добры, что хотите помочь нам, – сказала Кэтрин.
    
– Пустяки, леди, – сказал бармен. – Я очень рад помочь вам, только не хотел бы нажить себе этим неприятности. Слушайте, – сказал он мне, – я спущусь с вещами по черной лестнице и пройду прямо к лодке. Вы идите спокойно, как будто собрались на прогулку.
    
– Чудесная ночь для прогулки, – сказала Кэтрин.
    
– Ночь скверная, что и говорить.
    
– Как хорошо, что у меня есть зонтик, – сказала Кэтрин.
    
Мы прошли по коридору и по широкой, устланной толстым ковром лестнице. Внизу, у дверей, сидел за своей конторкой портье.
    
Он очень удивился, увидя нас.
    
– Вы хотите выйти, сэр? – спросил он.
    
– Да, – сказал я. – Мы хотим посмотреть озеро в бурю.
    
– У вас нет зонта, сэр?
    
– Нет, – сказал я. – У меня непромокаемое пальто.
    
Он с сомнением оглядел меня.
    
– Я вам дам зонт, сэр, – сказал он. Он вышел и возвратился с большим зонтом. – Немножко великоват, сэр, – сказал он. Я дал ему десять лир. – О, вы слишком добры, сэр. Очень вам благодарен, – сказал он.
    
Он раскрыл перед нами двери, и мы вышли под дождь. Он улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась ему. – Не оставайтесь долго снаружи в бурю, – сказал он. – Вы промокнете, сэр и леди. – Он был всего лишь младший портье, и его английский язык еще грешил буквализмами.
    
– Мы скоро вернемся, – сказал я.
    
Мы пошли под огромным зонтом по дорожке, и дальше мокрым темным садом к шоссе, и через шоссе к обсаженной кустарником береговой аллее. Ветер дул теперь с берега. Это был сырой, холодный ноябрьский ветер, и я знал, что в горах идет снег. Мы прошли по набережной вдоль прикованных в нишах лодок к тому месту, где стояла лодка бармена. Вода была темнее камня. Бармен вышел из-за деревьев.
    
– Чемоданы в лодке, – сказал он.
    
– Я хочу заплатить вам за лодку, – сказал я.
    
– Сколько у вас есть денег?
    
– Не очень много.
    
– Вы мне потом пришлете деньги. Так будет лучше.
    
– Сколько?
    
– Сколько захотите.
    
– Скажите мне, сколько?
    
– Если вы доберетесь благополучно, пришлите мне пятьсот франков. Это вас не стеснит, если вы доберетесь.
    
– Хорошо.
    
– Вот здесь сандвичи. – Он протянул мне сверток. – Все, что нашлось в баре. А здесь бутылка коньяку и бутылка вина.
    
Я положил все в свой чемодан.
    
– Позвольте мне заплатить за это.
    
– Хорошо, дайте мне пятьдесят лир.
    
Я дал ему.
    
– Коньяк хороший, – сказал он. – Можете смело давать его вашей леди. Пусть она садится в лодку.
    
Он придержал лодку, которая то поднималась, то опускалась у каменной стены, и я помог Кэтрин спуститься. Она села на корме и завернулась в плащ.
    
– Вы знаете, куда ехать?
    
– Все время к северу.
    
– А как ехать?
    
– На Луино.
    
– На Луино, Коннеро, Каннобио, Транцано. В Швейцарии вы будете только когда доедете до Бриссаго. Вам нужно миновать Монте-Тамара.
    
– Который теперь час? – спросила Кэтрин.
    
– Еще только одиннадцать, – сказал я.
    
– Если вы будете грести не переставая, к семи часам утра вы должны быть на месте.
    
– Это так далеко?
    
– Тридцать пять километров.
    
– Как бы не сбиться. В такой дождь нужен компас.
    
– Нет. Держите на Изола-Белла. Потом, когда обогнете Изола-Мадре, идите по ветру. Ветер приведет вас в Палланцу. Вы увидите огни. Потом идите вдоль берега.
    
– Ветер может перемениться.
    
– Нет, – сказал он. – Этот ветер будет дуть три дня. Он дует прямо с Маттароне. Вон там жестянка, чтоб вычерпывать воду.
    
– Позвольте мне хоть что-нибудь заплатить вам за лодку сейчас.
    
– Нет, я хочу рискнуть. Если вы доберетесь, то заплатите мне все сполна.
    
– Пусть так.
    
– Думаю, что вы не утонете.
    
– Вот и хорошо.
    
– Держите прямо по ветру.
    
– Ладно. – Я прыгнул в лодку.
    
– Вы оставили деньги за номер?
    
– Да. В конверте на столе.
    
– Отлично. Всего хорошего.
    
– Всего хорошего. Большое вам спасибо.
    
– Не за что будет, если вы утонете.
    
– Что он говорит? – спросила Кэтрин.
    
– Он желает нам всего хорошего.
    
– Всего хорошего, – сказала Кэтрин. – Большое, большое вам спасибо.
    
– Вы готовы?
    
– Да.
    
Он наклонился и оттолкнул нас. Я погрузил весла в воду, потом помахал ему рукой. В ответ он сделал предостерегающий знак. Я увидел огни отеля и стал грести, стараясь держать прямо, пока они не скрылись из виду. Кругом бушевало настоящее море, но мы шли по ветру.
   
   
    
     
Глава тридцать седьмая
    
    
Я греб в темноте, держась так, чтоб ветер все время дул мне в лицо. Дождь перестал и только изредка порывами налетал снова. Я видел Кэтрин на корме, но не видел воду, когда погружал в нее лопасти весел. Весла были длинные и не имели ремешков, удерживающих весло в уключине. Я погружал весла в воду, проводил их вперед, вынимал, заносил, снова погружал, стараясь грести как можно легче. Я не разворачивал их плашмя при заносе, потому что ветер был попутный. Я знал, что натру себе волдыри, и хотел, чтоб это случилось как можно позднее. Лодка была легкая и хорошо слушалась весел. Я вел ее вперед по темной воде. Ничего не было видно, но я надеялся, что мы скоро доберемся до Палланцы.
    
Мы так и не увидели Палланцы. Ветер дул с юга, и в темноте мы проехали мыс, за которым лежит Палланца, и не увидели ее огней. Когда наконец показались какие-то огни, гораздо дальше и почти на самом берегу, это была уже Интра. Но долгое время мы вообще не видели никаких огней, не видели и берега и только упорно подвигались в темноте вперед, скользя на волнах. Иногда волна поднимала лодку, и в темноте я махал веслами по воздуху. Озеро было еще неспокойное, но я продолжал грести, пока нас вдруг чуть не прибило к скалистому выступу берега, торчавшему над водой; волны ударялись о него, высоко взлетали и падали вниз. Я сильно налег на правое весло, в то же время табаня левым, и мы отошли от берега; скала скрылась из виду, и мы снова плыли по озеру.
    
– Мы уже на другой стороне, – сказал я Кэтрин.
    
– А ведь мы должны были увидеть Палланцу?
    
– Она осталась за мысом.
    
– Ну, как ты, милый?
    
– Ничего!
    
– Я могу тебя немного сменить.
    
– Зачем? Не нужно.
    
– Бедная Фергюсон! – сказала Кэтрин. – Придет утром в отель, а нас уже нет.
    
– Это меня меньше беспокоит, – сказал я. – А вот как бы нам добраться до швейцарского побережья, пока темно, чтобы нас не увидела таможенная стража.
    
– А далеко еще?
    
– Километров тридцать.
    * * *
    
Я греб всю ночь. Мои ладони были до того стерты, что я с трудом сжимал в руках весла. Несколько раз мы едва не разбились о берег. Я держался довольно близко к берегу, боясь сбиться с пути и потерять время. Иногда мы подходили так близко, что видели дорогу, идущую вдоль берега, и ряды деревьев вдоль дороги, и горы позади. Дождь перестал, и когда ветер разогнал тучи, вышла луна, и, оглянувшись, я увидел длинный темный мыс Кастаньола, и озеро с белыми барашками, и далекие снежные вершины под луной. Потом небо опять заволокло тучами, и озеро и горные вершины исчезли, но было уже гораздо светлее, чем раньше, и виден был берег. Он был виден даже слишком ясно, и я отвел лодку подальше, чтобы ее не могла заметить с Палланцанской дороги таможенная стража, если она там была. Когда опять показалась луна, мы увидели белые виллы на берегу, по склонам гор, и белую дорогу в просветах между деревьями. Я греб не переставая.
    
Озеро стало шире, и на другом берегу у подножья горы мы увидели огни; это должно было быть Луино. Я увидел клинообразную расщелину между горами на другом берегу и решил, что, вероятно, это и есть Луино. Если так, то мы шли хорошим темпом. Я втащил весла в лодку и лег на спину. Я очень, очень устал грести. Руки, плечи, спина у меня болели, и ладони были стерты.
    
– А что, если раскрыть зонтик? – сказала Кэтрин. – Ветер будет дуть в него и гнать лодку.
    
– Ты сумеешь править?
    
– Наверно.
    
– Возьми это весло под мышку, прижми его вплотную к борту и так правь, а я буду держать зонтик.
    
Я перешел на корму и показал ей, как держать весло. Я сел лицом к носу лодки, взял большой зонт, который дал мне портье, и раскрыл его. Он, хлопнул, раскрываясь. Я держал его с двух сторон за края, сидя верхом на ручке, которую зацепил за скамью. Ветер дул прямо в него, и, вцепившись изо всех сил в края, я почувствовал, как лодку понесло вперед. Зонт вырывался у меня из рук. Лодка шла очень быстро.
    
– Мы прямо летим, – сказала Кэтрин. Я не видел ничего, кроме спиц зонта. Зонт тянул и вырывался, и я чувствовал, как мы вместе с ним несемся вперед. Я уперся ногами и еще крепче вцепился в края, потом вдруг что-то затрещало; одна спица щелкнула меня по лбу, я хотел схватить верхушку, которая прогибалась на ветру, но тут все с треском вывернулось наизнанку, и там, где только что был полный, надутый ветром парус, я сидел теперь верхом на ручке вывернутого изодранного зонта. Я отцепил ручку от скамейки, положил зонт на дно и пошел к Кэтрин за веслом. Она хохотала. Она взяла меня за руку и продолжала хохотать.
    
– Чего ты? – Я взял у нее весло.
    
– Ты такой смешной был с этой штукой.
    
– Не удивительно.
    
– Не сердись, милый. Это было ужасно смешно. Ты казался футов двадцати в ширину и так горячо сжимал края зонтика… – она задохнулась от смеха.
    
– Сейчас возьмусь за весла.
    
– Отдохни и выпей коньяку. Такая замечательная ночь, и мы столько уже проехали.
    
– Нужно поставить лодку поперек волны.
    
– Я достану бутылку. А потом ты немного отдохни.
    
Я поднял весла, и мы закачались на волнах. Кэтрин открыла чемодан. Она передала мне бутылку с коньяком. Я вытащил пробку перочинным ножом и отпил порядочный глоток. Коньяк был крепкий, и тепло разлилось по всему моему телу, и я согрелся и повеселел.
    
– Хороший коньяк, – сказал я. Луна опять зашла за тучу, но берег был виден. Впереди была стрелка, далеко выдававшаяся в озеро.
    
– Тебе не холодно, Кэт?
    
– Мне очень хорошо. Только ноги немножко затекли.
    
– Вычерпай воду со дна, тогда сможешь протянуть их.
    
Я снова стал грести, прислушиваясь к скрипу уключин и скрежету черпака о дно лодки под кормовой скамьей.
    
– Дай мне, пожалуйста, черпак, – сказал я. – Мне хочется пить.
    
– Он очень грязный.
    
– Ничего. Я его ополосну.
    
Я услышал, как Кэтрин ополаскивает черпак за бортом лодки. Потом она протянула его мне до краев полным воды. Меня мучила жажда после коньяка, а вода была холодная, как лед, такая холодная, что зубы заломило. Я посмотрел на берег. Мы приближались к стрелке. В бухте впереди видны были огни.
    
– Спасибо, – сказал я и передал ей черпак.
    
– Сделайте одолжение, – сказала Кэтрин. – Не угодно ли еще?
    
– Ты бы съела что-нибудь.
    
– Нет. Я пока еще не голодна. Надо приберечь еду на то время, когда я проголодаюсь.
    
– Ладно.
    
То, что издали казалось стрелкой, был длинный скалистый мыс. Я отъехал на середину озера, чтобы обогнуть его. Озеро здесь было гораздо уже. Луна опять вышла, и если guardia di Finanza[34] наблюдала с берега, она могла видеть, как наша лодка чернеет на воде.
    
– Как ты там, Кэт?
    
– Очень хорошо. Где мы?
    
– Я думаю, нам осталось не больше восьми миль.
    
– Бедненький ты мой! Ведь это сколько еще грести. Ты еще жив?
    
– Вполне. Я ничего. Только вот ладони натер.
    
Мы ехали все время к северу. Горная цепь на правом берегу прервалась, отлогий спуск вел к низкому берегу, где, по моим расчетам, должно было находиться Каннобио. Я держался на большом расстоянии от берега, потому что в этих местах опасность встретить guardia была особенно велика. На другом берегу впереди была высокая куполообразная гора. Я устал. Грести оставалось немного, но когда уже выбьешься из сил, то и такое расстояние велико. Я знал, что нужно миновать эту гору и сделать еще по меньшей мере пять миль по озеру, прежде чем мы попадем наконец в швейцарские воды. Луна уже заходила, но перед тем, как она зашла, небо опять заволокло тучами, и стало очень темно. Я держался подальше от берега и время от времени отдыхал, подняв весла так, чтобы ветер ударял в лопасти.
    
– Дай я погребу немножко, – сказала Кэтрин.
    
– Тебе, пожалуй, нельзя.
    
– Глупости. Это мне даже полезно. Не будут так затекать ноги.
    
– Тебе, наверно, нельзя, Кэт.
    
– Глупости. Умеренные занятия греблей весьма полезны для молодых дам в период беременности.
    
– Ну, ладно, садись и греби умеренно. Я перейду на твое место, а потом ты иди на мое. Держись за борта, когда будешь переходить.
    
Я сидел на корме в пальто, подняв воротник, и смотрел, как Кэтрин гребет. Она гребла хорошо, но весла были слишком длинные и неудобные для нее. Я открыл чемодан и съел два сандвича и выпил коньяку. От этого все стало гораздо лучше, и я выпил еще.
    
– Скажи мне, когда устанешь, – сказал я. Потом, спустя немного: – Смотри не ткни себя веслом в живот.
    
– Если б это случилось, – сказала Кэтрин между взмахами, – жизнь стала бы много проще.
    
Я выпил еще коньяку.
    
– Ну как?
    
– Хорошо.
    
– Скажи мне, когда надоест.
    
– Хорошо.
    
Я выпил еще коньяку, потом взялся за борта и пошел к середине лодки.
    
– Не надо. Мне так очень хорошо.
    
– Нет, иди на корму. Я отлично отдохнул. Некоторое время после коньяка я греб уверенно и легко. Потом у меня начали зарываться весла, и вскоре я опять перешел на короткие взмахи, чувствуя тонкий смутный привкус желчи во рту, оттого что я слишком сильно греб после коньяка.
    
– Дай мне, пожалуйста, глоток воды, – сказал я.
    
– Хоть целое ведро.
    
Перед рассветом начало моросить. Ветер улетел, а может быть, нас теперь защищали горы, обступившие изгиб озера. Когда я понял, что приближается рассвет, я уселся поудобнее и налег на весла. Я не знал, где мы, и хотел скорей попасть в швейцарскую часть озера. Когда стало светать, мы были совсем близко от берега. Видны были деревья и каменистый спуск к воде.
    
– Что это? – сказала Кэтрин. Я поднял весла и прислушался. На озере стучал лодочный мотор. Мы подъехали к самому берегу и остановились. Стук приблизился; потом невдалеке от нашей кормы мы увидели под дождем моторную лодку. На корме сидели четыре guardia di Finanza в надвинутых шляпах альпийских стрелков, с поднятыми воротниками и с карабинами за спиной; все четверо казались сонными в этот ранний час. Мне видны были желтые знаки у них на воротниках и что-то желтое на шляпах. Стуча мотором, лодка проехала дальше и скрылась из виду под дождем.
    
Я отъехал к середине озера. Очевидно, граница была совсем близко, и я вовсе не хотел, чтоб нас окликнул с дороги часовой. Я выровнялся там, откуда берег был только виден, и еще три четверти часа греб под дождем. Один раз мы опять услышали моторную лодку, и я переждал, пока стук затих у другого берега.
    
– Кажется, мы уже в Швейцарии, Кэт, – сказал я.
    
– Правда?
    
– Точно нельзя сказать, пока мы не увидим швейцарскую армию.
    
– Или швейцарский флот.
    
– Ты не шути швейцарским флотом. Та моторная лодка, которую мы только что слышали, и была, наверно, швейцарский флот.
    
– Ну, если мы в Швейцарии, так, по крайней мере, позавтракаем на славу. В Швейцарии такие чудесные булочки, и масло, и варенье.
    * * *
    
Было уже совсем светло, и шел мелкий дождь. Ветер все еще дул с юга, и видны были белые гребни барашков, уходившие от нас по озеру. Я уже не сомневался, что мы в Швейцарии. За деревьями в стороне от берега виднелись домики, а немного дальше на берегу было селение с каменными домами, несколькими виллами на холмах и церковью. Я смотрел, нет ли стражи на дороге, которая тянулась вдоль берега, но никого не было видно. Потом дорога подошла совсем близко к озеру, и я увидел солдата, выходившего из кафе у дороги. На нем была серо-зеленая форма и каска, похожая на немецкую. У него было здоровое, краснощекое лицо и маленькие усики щеточкой. Он посмотрел на нас.
    
– Помаши ему рукой, – сказал я Кэтрин. Она помахала, и солдат нерешительно улыбнулся и тоже помахал в ответ. Я стал грести медленнее. Мы проезжали мимо самого селения.
    
– Вероятно, мы уже давно в Швейцарии, – сказал я.
    
– Нужно знать наверняка, милый. Недостает еще, чтобы нас на границе вернули обратно.
    
– Граница далеко позади. Это, вероятно, таможенный пункт. Я почти убежден, что это Бриссаго.
    
– А нет ли здесь итальянцев? На таможенных пунктах всегда много народу из соседней страны.
    
– Не в военное время. Не думаю, чтоб сейчас итальянцам разрешали переходить границу.
    
Городок был очень хорошенький. У пристани стояло много рыбачьих лодок, и на рогатках развешаны были сети. Шел мелкий ноябрьский дождь, но здесь даже в дождь было весело и чисто.
    
– Тогда давай причалим и пойдем завтракать.
    
– Давай.
    
Я приналег на левое весло и подошел к берегу, потом, у самой пристани, выровнялся и причалил боком. Я втащил весла, ухватился за железное кольцо, поставил ногу на мокрый камень и вступил в Швейцарию. Я привязал лодку и протянул руку Кэтрин.
    
– Выходи, Кэт. Замечательное чувство.
    
– А чемоданы?
    
– Оставим в лодке.
    
Кэтрин вышла, и мы вместе вступили в Швейцарию.
    
– Какая прекрасная страна, – сказала она.
    
– Правда, замечательная?
    
– Пойдем скорей завтракать.
    
– Нет, правда замечательная страна? По ней как-то приятно ступать.
    
– У меня так затекли ноги, что я ничего не чувствую. Но, наверно, приятно. Милый, ты понимаешь, что мы уже здесь, что мы выбрались из этой проклятой Италии.
    
– Да. Честное слово, да. Я еще никогда так хорошо ничего не понимал.
    
– Посмотри на эти дома. А какая чудная площадь! Вон там можно и позавтракать.
    
– А какой чудный дождь! В Италии никогда не бывает такого дождя. Это веселый дождь.
    
– И мы с тобой уже здесь, милый. Нет, ты понимаешь, что мы с тобой уже здесь?
    
Мы вошли в кафе и сели за чистенький деревянный столик. Мы были как пьяные. Вышла чудесная чистенькая женщина в переднике и спросила, что нам подать.
    
– Булочки, и варенье, и кофе, – сказала Кэтрин.
    
– Извините, булочек теперь нет – время военное.
    
– Тогда хлеба.
    
– Может быть, сделать гренки?
    
– Сделайте.
    
– И еще яичницу.
    
– Из скольких яиц угодно господину?
    
– Из трех.
    
– Лучше из четырех, милый.
    
– Из четырех яиц.
    
Женщина ушла. Я поцеловал Кэтрин и очень крепко сжал ей руку. Мы смотрели друг на друга и по сторонам.
    
– Милый, ну скажи, разве не чудесно?
    
– Замечательно, – сказал я.
    
– Это ничего, что нет булочек, – сказала Кэтрин. – Я думала о них всю ночь. Но это ничего. Это совсем даже ничего.
    
– Вероятно, нас очень скоро арестуют.
    
– Не думай об этом, милый. Мы раньше позавтракаем. Быть арестованными после завтрака не так уж страшно. И потом, что они могут нам сделать? Я британская подданная, а ты американский, и у нас все в полном порядке.
    
– У тебя есть паспорт?
    
– Конечно. Ах, не будем говорить об этом. Давай радоваться.
    
– Я и так радуюсь изо всех сил, – сказал я. Толстая серая кошка, распушив хвост султаном, прошла по комнате к нашему столу и, изогнувшись вокруг моей ноги, стала об нее тереться с довольным урчанием. Я наклонился и погладил кошку. Кэтрин радостно улыбнулась мне. – А вот и кофе, – сказала она.
    * * *
    
Нас арестовали после завтрака. Мы погуляли немного по городку и потом спустились к пристани за своими чемоданами. У лодки стоял на страже солдат.
    
– Это ваша лодка?
    
– Да.
    
– Откуда вы приехали?
    
– С той стороны озера.
    
– Вам придется пойти со мной.
    
– А чемоданы?
    
– Можете взять.
    
Я взял чемоданы, и Кэтрин пошла рядом со мной, а солдат позади нас, к старому дому, где была таможня. В таможне очень худой и воинственный с виду лейтенант стал нас допрашивать.
    
– Ваша национальность?
    
– Американец и англичанка.
    
– Предъявите ваши паспорта.
    
Я дал свой, и Кэтрин достала свой из сумочки. Он долго рассматривал их.
    
– Почему вы приехали в Швейцарию так, на лодке?
    
– Я спортсмен, – сказал я. – Гребля – мой любимый спорт. Я гребу всегда, как только представится случай.
    
– Зачем вы приехали сюда?
    
– Заниматься зимним спортом. Мы туристы, и нас интересует зимний спорт.
    
– Здесь не место для зимнего спорта.
    
– Мы знаем. Мы хотим ехать дальше, туда, где можно заниматься зимним спортом.
    
– Что вы делали в Италии?
    
– Я изучал архитектуру. Моя кузина изучала искусство.
    
– Почему вы уехали оттуда?
    
– Мы хотим заниматься зимним спортом. В военное время трудно изучать архитектуру.
    
– Посидите, пожалуйста, здесь, – сказал лейтенант. Он взял наши паспорта и вышел во внутреннюю дверь.
    
– Милый, ты неподражаем, – сказала Кэтрин, – на том и стой. Ты хочешь заниматься зимним спортом.
    
– Ты что-нибудь понимаешь в искусстве?
    
– Рубенс, – сказала Кэтрин.
    
– Много мяса, – сказал я.
    
– Тициан, – сказала Кэтрин.
    
– Тициановские волосы, – сказал я. – Ну, а Мантенья?
    
– Ты трудных не спрашивай, – сказала Кэтрин. – Но я все-таки знаю: очень страшный.
    
– Очень, – сказал я. – Масса дырок от гвоздей.
    
– Видишь, какая чудная у тебя будет жена, – сказала Кэтрин. – Я смогу беседовать об искусстве с твоими заказчиками.
    
– Вот он идет, – сказал я.
    
Худой лейтенант появился из глубины таможенного здания с нашими паспортами в руке.
    
– Мне придется отправить вас в Локарно, – сказал он. – Вы можете нанять экипаж, с вами вместе сядет солдат.
    
– Что ж, пожалуйста, – сказал я. – А как быть с лодкой?
    
– Лодка конфискована. Что у вас в этих чемоданах?
    
Он осмотрел содержимое обоих чемоданов и вынул бутылку с коньяком.
    
– Может быть, составите мне компанию? – спросил я.
    
– Нет, благодарю вас. – Он выпрямился. – Сколько у вас денег?
    
– Две с половиной тысячи лир.
    
– А у вашей кузины?
    
У Кэтрин было тысяча двести с лишним. Лейтенант остался доволен. Его обращение с нами стало менее высокомерным.
    
– Если вас интересует зимний спорт, – сказал он, – самое лучшее для этого место – Венген. У моего отца в Венгене очень хороший отель. Открыт круглый год.
    
– Очень приятно, – сказал я. – Нельзя ли получить у вас адрес?
    
– Я вам напишу на карточке. – Он очень вежливо подал мне карточку. – Солдат вас проводит до Локарно. Ваши паспорта будут у него. Очень сожалею, но это необходимо. Я не сомневаюсь, что в Локарно вы получите визу или разрешение от полиции.
    
Он передал оба паспорта солдату, и, взяв чемоданы, мы направились к селению, чтобы там нанять экипаж.
    
– Эй! – окликнул лейтенант солдата. Он сказал ему что-то на диалекте. Солдат перекинул винтовку через плечо и подхватил наши чемоданы.
    
– Прекрасная страна, – сказал я Кэтрин.
    
– Практичная, во всяком случае.
    
– Очень вам благодарен, – сказал я лейтенанту. Он помахал нам рукой.
    
– К вашим услугам, – сказал он. Мы пошли за своим стражем наверх.
    
Мы поехали в Локарно в экипаже, с солдатом на переднем сиденье возле кучера. В Локарно все сошло неплохо. Нас допросили, но очень вежливо, потому что у нас были паспорта и деньги. Едва ли они поверили хоть одному моему слову, и я думал о том, как все это глупо, но это было все равно как в суде. Никаких разумных доводов не требовалось, требовалась только формальная отговорка, за которую можно было бы держаться без всяких объяснений. Мы имели паспорта и хотели тратить деньги. Поэтому нам дали временные визы. Эти визы в любой момент могли аннулировать. Мы должны были являться в полицию всюду, куда ни приедем.
    
Можем ли мы ехать, куда хотим? Да. А куда мы хотим ехать?
    
– Куда ты хочешь ехать, Кэт?
    
– В Монтре.
    
– Очень хороший город, – сказал чиновник. – Я думаю, что вам понравится этот город.
    
– Локарно тоже очень хороший город, – сказал другой чиновник. – Я уверен, что вам очень понравится Локарно. Это очень красивый город.
    
– Нам нравится там, где можно заниматься зимним спортом.
    
– В Монтре не занимаются зимним спортом.
    
– Прошу прощения, – сказал первый чиновник. – Я сам из Монтре. На Монтре-Оберланд-Бернской железной дороге, безусловно, есть условия для зимнего спорта. С вашей стороны нечестно было бы отрицать это.
    
– Я и не отрицаю. Я просто говорю, что в Монтре не занимаются зимним спортом.
    
– Я оспариваю это, – сказал первый чиновник. – Я оспариваю это утверждение.
    
– Я настаиваю на этом утверждении.
    
– Я оспариваю это утверждение. Я сам катался на luge[35] по улицам Монтре. Я совершал это неоднократно. Luge, безусловно, один из видов зимнего спорта.
    
Второй чиновник обернулся ко мне.
    
– Вы имели в виду luge, говоря о зимнем спорте, сэр? Уверяю вас, в Локарно вам будет чрезвычайно удобно. Вы найдете здесь здоровый климат, вы найдете здесь красивые окрестности. Вам здесь очень понравится.
    
– Господин сам выразил желание ехать в Монтре.
    
– А что такое luge? – спросил я.
    
– Вы видите, он даже никогда не слыхал о luge.
    
Это очень понравилось второму чиновнику. Он торжествовал.
    
– Luge, – сказал первый чиновник, – это то же, что тобогган.
    
– Должен возразить, – покачал головой второй чиновник. – Здесь я опять должен возразить. Тобогган очень отличается от luge. Тобогган делается в Канаде из плоских планок. Luge – это обыкновенные салазки на полозьях. Точность прежде всего.
    
– А нельзя ли нам кататься на тобоггане? – спросил я.
    
– Конечно, можно и на тобоггане, – сказал первый чиновник. – Вполне можно кататься на тобоггане. В Монтре продаются отличные канадские тобогганы. Братья Окс торгуют тобогганами. Они сами импортируют тобогганы.
    
Второй чиновник отвернулся.
    
– Для катания на тобоггане, – сказал он, – требуется специальная piste.[36] Нельзя кататься на тобоггане по улицам Монтре. Где вы остановились?
    
– Мы еще сами не знаем, – сказал я. – Мы только что приехали из Бриссаго. Экипаж ждет на улице.
    
– Вы не пожалеете о том, что едете в Монтре, – сказал первый чиновник. – Вы найдете там прекрасный мягкий климат. Вам не нужно будет далеко ходить, если вы захотите заниматься зимним спортом.
    
– Если вас действительно интересует зимний спорт, – сказал второй чиновник, – поезжайте в Энгадин или Мюррен. Я вынужден протестовать против данного вам совета ехать в Монтре для зимнего спорта.
    
– В Лез-Аван над Монтре превосходные условия для любого зимнего спорта. – Патриот Монтре яростно взглянул на своего коллегу.
    
– Господа, – сказал я. – К сожалению, мы должны ехать. Моя кузина очень устала. Мы рискнем отправиться в Монтре.
    
– Приветствую ваше решение. – Первый чиновник пожал мне руку.
    
– Полагаю, что вы будете сожалеть об отъезде из Локарно, – сказал второй чиновник. – Во всяком случае, в Монтре вам придется явиться в полицию.
    
– Никаких недоразумений с полицией у вас не будет, – уверил меня первый чиновник. – Со стороны населения вы встретите исключительное радушие и дружелюбие.
    
– Большое спасибо вам обоим, – сказал я. – Ваши советы для нас очень ценны.
    
– До свидания, – сказала Кэтрин.
    
– Большое спасибо вам обоим.
    
Они проводили нас поклонами до дверей, патриот Локарно с некоторой холодностью. Мы спустились по лестнице и сели в экипаж.
    
– О, господи, милый! – сказала Кэтрин. – Неужели нельзя было выбраться оттуда раньше?
    
Я дал кучеру адрес отеля, рекомендованного нам одним из чиновников. Кучер подобрал вожжи.
    
– Ты забыл про армию, – сказала Кэтрин. Солдат стоял у экипажа. Я дал ему десять лир.
    
– У меня еще нет швейцарских денег, – сказал я. Он поблагодарил, взял под козырек и ушел. Экипаж тронулся, и мы поехали в отель.
    
– Что это тебе вздумалось сказать про Монтре? – спросил я Кэтрин. – Ты действительно хочешь туда ехать?
    
– Это было первое, что мне пришло в голову, – сказала она. – Там неплохо. Мы можем поселиться где-нибудь наверху, в горах.
    
– Тебе хочется спать?
    
– Я уже засыпаю.
    
– Мы хорошо выспимся. Бедная ты моя Кэт! Досталось тебе этой ночью.
    
– Мне было очень весело, – сказала Кэтрин. – Особенно когда ты сидел с зонтиком.
    
– Ты понимаешь, что мы в Швейцарии?
    
– Нет, мне все кажется: вот я проснусь, и это все неправда.
    
– И мне тоже.
    
– Но ведь это правда, милый? Это ведь не на Миланский вокзал я еду провожать тебя?
    
– Надеюсь, что нет.
    
– Не говори так. Я боюсь. Вдруг это в самом деле так.
    
– Я точно пьяный и ничего не соображаю, – сказал я.
    
– Покажи свои руки.
    
Я протянул ей обе руки. Они были стерты до живого мяса.
    
– Только в боку раны нет, – сказал я.
    
– Не богохульствуй.
    
Я очень устал, и у меня кружилась голова. Все мое оживление пропало. Экипаж катился по улице.
    
– Бедные руки! – сказала Кэтрин.
    
– Не тронь их, – сказал я. – Что за черт, я не пойму, где мы. Куда мы едем, кучер?
    
Кучер остановил лошадь.
    
– В отель «Метрополь». Разве вы не туда хотели?
    
– Да, да, – сказал я. – Все в порядке, Кэт.
    
– Все в порядке, милый. Не волнуйся. Мы хорошо выспимся, и завтра ты уже не будешь точно пьяный.
    
– Я совсем пьяный, – сказал я. – Весь этот день похож на оперетту. Может быть, я голоден.
    
– Ты просто устал, милый. Это все пройдет.
    
Экипаж остановился у отеля. Мальчик вышел взять наши чемоданы.
    
– Уже проходит, – сказал я. Мы были на мостовой и шли к отелю.
    
– Я знала, что пройдет. Ты просто устал. Тебе нужно выспаться.
    
– Во всяком случае, мы в Швейцарии.
    
– Да, мы действительно в Швейцарии.
    
Вслед за мальчиком с чемоданами мы вошли в отель.
   
  
  
   
    
КНИГА ПЯТАЯ
   
   
    
     
Глава тридцать восьмая
    
    
В ту осень снег выпал очень поздно. Мы жили в деревянном домике среди сосен на склоне горы, и по ночам бывали заморозки, так что вода в двух кувшинах на умывальнике покрывалась к утру тонкой корочкой льда. Madame Гуттинген рано утром входила в комнату, чтобы закрыть окна, и разводила огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые дрова трещали и разгорались, и огонь в печке начинал гудеть, и madame Гуттинген во второй раз входила в комнату, неся толстые поленья для печки и кувшин с горячей водой. Когда комната нагревалась, она приносила завтрак. Завтракая в постели, мы видели озеро и горы по ту сторону озера, на французском берегу. На вершинах гор лежал снег, и озеро было серое со стальной синевой.
    
Снаружи, перед самым домом, проходила дорога. От мороза колеи и борозды были твердые, как камень, и дорога упорно лезла вверх через рощу и потом, опоясав гору, выбиралась туда, где были луга, и сараи, и хижины в лугах на опушке леса, над самой долиной. Долина была глубокая, и на дне ее протекала речка, впадавшая в озеро, и когда ветер дул из долины, слышно было, как речка шумит по камням.
    
Иногда мы сворачивали с дороги и шли тропинкой через сосновую рощу. В роще земля под ногами была мягкая: она не отвердела от мороза, как на дороге. Но нам не мешало то, что земля на дороге твердая, потому что подошвы и каблуки у нас были подбиты гвоздями, и гвозди вонзались в мерзлую землю, и в подбитых гвоздями башмаках идти по дороге было приятно и как-то бодрило. Но идти рощей было тоже очень хорошо.
    
От дома, в котором мы жили, начинался крутой спуск к небольшой равнине у озера, и в солнечные дни мы сидели на веранде, и нам было видно, как вьется дорога по горному склону, и виден был склон другой горы и расположенные террасами виноградники, где все лозы уже высохли по-зимнему, и поля, разделенные каменными оградами, и пониже виноградников городские дома на узкой равнине у берега озера. На озере был островок с двумя деревьями, и деревья были похожи на двойной парус рыбачьей лодки. Горы по ту сторону озера были крутые и остроконечные, и у южного края озера длинной впадиной между двумя горными кряжами лежала долина Роны, а в дальнем конце, там, где долину срезали горы, был Дан-дю-Миди. Это была высокая снежная гора, и она господствовала над долиной, но она была так далеко, что не отбрасывала тени.
    
Когда было солнечно, мы завтракали на веранде, но остальное время мы ели наверху, в маленькой комнатке с дощатыми стенами и большой печкой в углу. Мы накупили в городе журналов и книг и выучились многим карточным играм для двоих. Маленькая комната с печкой была нашей гостиной и столовой. Там было два удобных кресла и столик для журналов и книг, а в карты мы играли на обеденном столе, после того как уберут посуду. Monsieur и madame Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали, как они разговаривают, и они тоже были очень счастливы вдвоем. Он когда-то был обер-кельнером, а она работала горничной в том же отеле, и они скопили деньги на покупку этого дома. У них был сын, который готовился стать обер-кельнером. Он служил в отеле в Цюрихе. Внизу было помещение, где торговали вином и пивом, и по вечерам мы иногда слышали, как на дороге останавливались повозки и мужчины поднимались по ступенькам в дом пропустить стаканчик.
    
В коридоре перед нашей комнатой стоял ящик с дровами, и оттуда я брал поленья, чтоб подбрасывать в печку. Но мы не засиживались поздно. Мы ложились спать в нашей большой спальне, не зажигая огня, и, раздевшись, я открывал окна, и смотрел в ночь, и на холодные звезды, и на сосны под окнами, и потом как можно быстрее ложился в постель. Хорошо в постели, когда воздух такой холодный и чистый, а за окном ночь. Мы спали крепко, и если ночью я просыпался, то знал отчего, и тогда я отодвигал пуховик, очень осторожно, чтобы не разбудить Кэтрин, и опять засыпал, с новым чувством легкости от тонкого одеяла. Война казалась далекой, как футбольный матч в чужом колледже. Но из газет я знал, что бои в горах все еще идут, потому что до сих пор не выпал снег.
    
Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого дома вела вниз тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочитали спускаться по дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями, а потом между каменными оградами виноградников и еще ниже между домиками лежащих у дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна, забыл какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитого каменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами виноградников, где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие и бурые, и земля ожидала снега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и серое, как сталь. От chateau дорога шла вниз довольно отлого, а потом сворачивала вправо, и дальше был вымощенный булыжником очень крутой спуск прямо к Монтре.
    
У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегу озера и видели лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали, как только подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодаль от берега плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде. Придя в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Там было много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были открыты, и нам везде были очень рады. Была очень хорошая парикмахерская, и Кэтрин зашла туда причесаться. Хозяйка парикмахерской встретила ее очень приветливо, это была наша единственная знакомая в Монтре. Пока Кэтрин причесывалась, я сидел в пивном погребке и пил темное мюнхенское пиво и читал газеты. Я читал «Корьере делла сера» и английские и американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской, вероятно, чтобы нельзя было использовать их для сношений с неприятелем. Это было невеселое чтение. Дела везде обстояли невесело. Я сидел в уголке с большой кружкой темного пива и вскрытым бумажным пакетом pretzeis[37] и ел pretzeis, потому что мне нравился их солоноватый привкус и то, каким вкусным от них становилось пиво, и читал о разгроме. Я думал, что Кэтрин зайдет за мной, но она не заходила, и я положил газеты на место, заплатил за пиво и пошел искать ее. День был холодный, и сумрачный, и зимний, и камень стен казался холодным. Кэтрин все еще была в парикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел. Это меня волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной, и голос у меня был немного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел волосы Кэтрин в трех зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом хозяйка уложила Кэтрин волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко изменила прическу, вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.
    
– Мне прямо совестно, что я так долго.
    
– Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? – улыбнулась хозяйка.
    
– Да, – сказал я.
    
Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул ветер.
    
– Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, – сказал я.
    
– Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? – сказала Кэтрин. – Знаешь что? Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой Кэтрин пиво очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.
    
– Маленькая Кэтрин, – сказал я. – Вот лентяйка!
    
– Она умница, – сказала Кэтрин. – Она себя очень хорошо ведет. Доктор говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно расти.
    
– Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он сможет стать жокеем.
    
– Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самом деле пожениться, – сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. На улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.
    
– Давай поженимся теперь, – сказал я.
    
– Нет, – сказала Кэтрин. – Теперь неудобно. Уже слишком заметно. Не пойду я такая в мэрию.
    
– Жаль, что мы раньше не поженились.
    
– Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?
    
– Не знаю.
    
– А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной матроной.
    
– Какая же ты матрона?
    
– Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли это у нас. Я ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.
    
– Когда же мы поженимся?
    
– Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была великолепная свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
    
– Но тебя это не огорчает?
    
– А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то через пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната. Разве я плохая жена?
    
– Ты чудная жена.
    
– Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять похудею, мы поженимся.
    
– Хорошо.
    
– Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у меня таз узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
    
– Что он еще сказал? – Я встревожился.
    
– Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге от моего кровяного давления.
    
– А что еще он сказал насчет узкого таза?
    
– Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.
    
– Правильно.
    
– Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
    
– Он шутник, твой доктор.
    
– Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет время родиться маленькому.
    
– Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
    
– Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы ни поженились, – ребенок считается законным.
    
– Где ты это вычитала?
    
– В нью-йоркском «Уорлд алманак» в библиотеке.
    
– Ты просто прелесть.
    
– Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку, правда, милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
    
– Ты прелесть.
    
– Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
    
– Бойни?
    
– Нет. Я забыла.
    
– Небоскреб Вулворта?
    
– Нет.
    
– Большой Каньон?
    
– Нет. Но и это тоже.
    
– Что же тогда?
    
– Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это Золотые ворота?
    
– В Сан-Франциско.
    
– Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть Сан-Франциско.
    
– Отлично. Туда мы и поедем.
    
– А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?
    
– В пять с минутами есть поезд.
    
– Вот на нем и поедем.
    
– Ладно. Я только выпью еще пива.
    
Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься по лестнице к станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. В витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице на верхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял электрический поезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено время отхода. Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на станционные часы. Было пять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я видел, как вагоновожатый и кондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли окно. Вагон отапливался электричеством, и в нем было душно, но в окно входил свежий холодный воздух.
    
– Ты устала, Кэт? – спросил я.
    
– Нет. Я себя великолепно чувствую.
    
– Нам недолго ехать.
    
– Я с удовольствием проедусь, – сказала она. – Не тревожься обо мне, милый. Я себя чувствую прекрасно.
    * * *
    
Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы проснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели, как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что она началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, и мы лежали и разговаривали.
    
– Хорошо бы походить на лыжах, – сказала Кэтрин. – Такая досада, что мне нельзя на лыжах.
    
– Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не опаснее, чем в автомобиле.
    
– А трясти не будет?
    
– Можно попробовать.
    
– Хорошо бы, не трясло.
    
– Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.
    
– Перед обедом, – сказала Кэтрин, – для аппетита.
    
– Я и так всегда голоден.
    
– И я тоже.
    
Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзя было уйти далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались до станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно было раскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой стряхнув друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.
    
– Сегодня сильная буря, – сказала кельнерша.
    
– Да.
    
– Снег поздно выпал в этом году.
    
– Да.
    
– Что, если я съем плитку шоколада? – спросила Кэтрин. – Или уже скоро завтрак? Я всегда голодна.
    
– Можешь съесть одну, – сказал я.
    
– Я возьму с орехами, – сказала Кэтрин.
    
– С орехами очень вкусный, – сказала девушка. – Я больше всего люблю с орехами.
    
– Я выпью еще вермуту, – сказал я.
    
Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло снегом. Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы. Мело прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли завтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.
    
– Завтра можно будет пойти на лыжах, – сказал он. – Вы ходите на лыжах, мистер Генри?
    
– Нет. Но я хочу научиться.
    
– Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество, он вас научит.
    
– Чудесно. Когда он должен приехать?
    
– Завтра вечером.
    
Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате и смотрели в окно, как валит снег, Кэтрин сказала:
    
– Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть среди мужчин, походить на лыжах?
    
– Зачем мне это?
    
– Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?
    
– А тебе хочется повидать других людей?
    
– Нет.
    
– И мне нет.
    
– Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне приятно ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много болтаю, и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.
    
– Ты хочешь, чтоб я уехал?
    
– Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.
    
– Ну, так я и не поеду никуда.
    
– Иди сюда, – сказала она. – Я хочу пощупать шишку у тебя на голове. Большая все-таки шишка. – Она провела по ней пальцами. – Милый, почему бы тебе не отпустить бороду?
    
– Тебе хочется?
    
– Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с бородой.
    
– Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну отпускать. Это идея. Теперь у меня будет занятие.
    
– Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?
    
– Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?
    
– Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда я такая, тебе скучно со мной?
    
– Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.
    
– Даже теперь?
    
– И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не хорошо тут?
    
– Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то неспокойный.
    
– Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не тревожит меня. Я ни о чем долго не думаю.
    
– Кого ты вспоминаешь?
    
– Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о них не думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.
    
– О чем ты сейчас думаешь?
    
– Ни о чем.
    
– Нет, ты думал о чем-то. Скажи.
    
– Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.
    
– И все?
    
– Да.
    
– А у него сифилис?
    
– Не знаю.
    
– Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?
    
– У меня был триппер.
    
– Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?
    
– Очень.
    
– Я б хотела, чтоб у меня тоже был.
    
– Не выдумывай.
    
– Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед тобой.
    
– Вот это красиво.
    
– А что у тебя был триппер, красиво?
    
– Нет. Смотри, как снег идет.
    
– Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?
    
– То есть как?