1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Слова казались ей слишком бесплотными, и вот пришла пора раскаяться в собственной недальновидности. Да, подобно воде, слова бескостны, бесхребетны, но, подобно воде же, скопив страшную силу, подточив и обвалив дамбу правдивости, они мощным потоком хлынули на умы зачарованно внимающих людей, унося и растворяя прошлое.
   
«Да, это мы, — думала она. — Все хорошо знают, какие мы на самом деле, но запомнят нас такими, какими мы были показаны. Запомнят трех сумасшедших старух в остроконечных шляпах. А кем мы были, что делали — все это уже не существенно».
   
Она скосила глаза на короля Веренса. Чем он был хуже других королей? Ну сжег пару-другую хижин — скорее по рассеянности, и то жег он только тогда, когда был очень зол на кого-то. Если он и оставлял на мире раны, то эти раны быстро заживали.
   
«Да, тот, кто написал этот Театр, явно умел пользоваться магией. Даже я верю происходящему на сцене, хотя знаю, что все это неправда.
   
Искусство — зеркало жизни. И в нем действительно все отражается задом наперед.
   
Мы потеряны. И у нас не остается другого выхода. Придется стать такими, какими нас изображают».
   
Нянюшка Ягг со всей силы заехала ей локтем в ребра.
   
— Нет, ты слыхала? — взвизгнула она. — Мы, мол, детишек в котел кидаем! Чего они врут-то?! Нет, этого я не допущу, я не буду спокойно слушать, как нас очерняют!
   
Она уже собиралась подняться, но матушка схватила ее за шаль.
   
— Сиди на месте! — прошипела она. — Иначе будет только хуже.
   
— «.. Матерью в грязи лесов…» — как тебе это? Помнишь Милли Хипвуд? Она же матери своей ничего не сказала, отговорилась, что в лес хворост собирать пошла. Я с ней целую ночь просидела, — пожаловалась нянюшка. — Но девочка родилась прехорошенькая. Вранье! Кстати, неужели у нас в лесах так грязно?
   
— Слова, — задумчиво пробормотала матушка. — Сплошные слова.
   
— А этого с трубой зачем выпустили? Что он собирается делать? А-а… Конец первого действия.
   
«И слова эти уже не забудутся, — думала матушка. — За этими словами стоит сила. Хорошие, складные слова получились».
   
Тут раздался очередной хлопок грома, внезапно перешедший в гулкое дребезжание, какой может издать, к примеру, лист жести, вырвавшийся из рук и ударившийся о стену.
   
На окружающий сцену мир навалилась жара, выдавливая жизнь из самого воздуха, как подушка выдавливает последний воздух из легких жертвы. Матушка Ветровоск заметила, как на ухо герцогу что-то шепчет лакей. Нет, герцогу нет смысла прерывать пьесу. Он этого не сделает. Он захочет увидеть окончание.
   
Герцог, должно быть, почувствовал на своем затылке матушкин взгляд. Повернувшись, он прищурился и как-то странно, чуть сдержанно, улыбнулся ей. Затем коснулся плеча своей супруги и вместе с ней громко расхохотался.
   
Матушка Ветровоск весьма часто в своей жизни приходила в ярость. Умение гневаться она считала одной из самых сильных своих черт. Неразбавленная, чистая ярость является мощнейшей созидающей силой. Но сначала нужно научиться подчинять ее себе. Это не означает, что следует сложить руки и подождать, пока гнев не испарится. Нет, это означает, что гнев следует перегнать в заранее заготовленные вместилища, дождаться, пока он не затопит целые террасы сознания, и вот тогда, предвосхитив мгновение, когда он вырвется наружу, открыть маленькую дверку у основания баков, позволяя ревущей, раскаленной струе ярости раскрутить турбины мести.
   
Она чувствовала, что творится с землей. Чувствовала сквозь несколько футов фундамента, сквозь плиточное перекрытие, кожаную подметку и двойной носок. Земля затаилась и ждала.
   
— И это моя плоть и кровь? — долетели до ее ушей вопли короля-призрака. — Как он мог так обойтись с родным отцом? Я хочу взглянуть ему в глаза!
   
Матушка мягко взяла нянюшку Ягг за руку.
   
— Пойдем, Гита, — сказала она.
   * * *
   
А герцог Флем откинулся на спинку трона и безумными глазами обозревал мир. Мир не подвел ожиданий герцога. Более того, Флем даже не рассчитывал, что сумеет добиться столь многого. Он оглядывался на прошлое и видел, что оно плывет и тает, точно лед с приходом весны.
   
Повинуясь внезапному порыву, он еще раз подозвал к себе лакея.
   
— Вызови капитана моей гвардии, — велел он. — Пусть отыщет ведьм и бросит их в тюрьму. Герцогиня выразительно фыркнула:
   
— Ты что, забыл, чем в прошлый раз все закончилось?
   
— Тогда мы посадили под замок только одну ведьму, — возразил герцог. — А на этот раз за решеткой окажутся все три. Общественное мнение сейчас целиком и полностью на нашей стороне. А с общественным мнением даже ведьмы считаются.
   
Герцогиня хрустнула пальцами, демонстрируя все, что она думает об общественном мнении.
   
— Но признайся, мое сокровище, наш эксперимент удался.
   
— До сих пор все шло гладко.
   
— Вот и чудненько. Ну что ты стоишь как вкопанный? Ты должен успеть передать мой приказ до окончания пьесы. Спектакль будет иметь продолжение.
   
Встав перед зеркалом, Смерть поправил картонный череп, одернул полы балахона, отступил на несколько шагов и еще раз смерил себя придирчивым оком. Первая в жизни роль с текстом. Хочется, чтобы все прошло хорошо.
   
— Бойтесь и трепещите, о мимолетные! — вскричал он. — Ибо Смерть я, и противу меня… не станут… станут… Хьюл, станут или не станут?
   
— О боги, Смерди, неужели так трудно запомнить? «Противу меня не станут вам спасеньем ни запертый сто крат замок, ни дверь дубовая, обитая железом…» У тебя не голова, а решето… Не сюда, не сюда, идиоты! — И Хьюл бросился сквозь закулисный хаос вдогонку за двумя непутевыми носильщиками бутафории.
   
— Вот так-то, — произнес в пространство Смерть и возобновил упражнения у зеркала. — Противу меня не станут… вам ни тот-то тот-то, дверь, обитая железом… — без особого вдохновения произнес он и рассек воздух косой.
   
Лезвие отвалилось и грохнулось на пол.
   
— Как ты думаешь, сумею я на них страху нагнать? — поинтересовался он, принимаясь за починку косы.
   
Томджон, сидя на собственном горбу, мелкими глоточками пил чай.
   
— Все замечательно, дружище, — подбодрил он. — После того как ты явишься на глаза этим несчастным, они и настоящего Смерти уже не испугаются. Только мне сдается, что в голос нужно немножко добавить пустоты…
   
— Как это?
   
Томджон поставил на пол чашку. Вдруг на его лице заплясали какие-то тени, глаза ввалились, натянулись и прилипли к зубам губы, а кожа стала гладкой и матовой.
   
— СЛЕДУЙ ЖЕ ЗА МНОЙ, ЖАЛКИЙ АКТЕРИШКА! — промолвил он, с ужасающей неотвратимостью расставляя слоги, словно вколачивая их в крышку гроба.
   
В следующий же миг он вернул себе прежний облик.
   
— И так далее, — сказал он. Распластавшийся по стене Смерди перевел дух и нервно хмыкнул:
   
— О боги, ума не приложу, как тебе это удается. Да, вряд ли я когда-нибудь сумею изобразить что-либо подобное.
   
— На самом деле все просто. Ну, давай на сцену, если не хочешь, чтобы Хьюл снова закатил истерику.
   
Смерди бросил на него исполненный благодарности взгляд и помчался на сцену помогать с расстановкой декораций.
   
Томджон вернулся к чаепитию, которое протекало на редкость порывисто и неровно. Закулиснал суматоха отвлекала, но не больше. Мысли его были заняты другим.
   
Хьюл когда-то сказал, что в этой пьесе все прекрасно, кроме самой пьесы. Но Томджону не давало покоя ощущение, что пьеса сейчас отчаянно пытается измениться до неузнаваемости. В голове его жужжали какие-то далекие незнакомые слова. Такое впечатление, он против воли подслушивает чужую беседу. Для того чтобы заглушить это жужжание, ему даже приходилось кричать.
   
Нет, это неправильно. Написанная пьеса — это пьеса написанная. Она не может вдруг ожить и начать переделывать себя.
   
Неудивительно, что у всех все валится из рук. Пьеса извивается в объятиях актеров и пытается измениться.
   
О боги, поскорее бы убраться из этого чокнутого замка и никогда больше не видеть этого спятившего герцога… Томджон огляделся по сторонам. До начала следующего действия оставалось еще несколько минут. Он поднялся и рассеянно побрел куда глаза глядят, надеясь выйти на свежий воздух.
   
Первая же дверь, открывшись под его рукой, выпустила Томджона на площадку, обнесенную зубцами. Он затворил дверь, и звуки, доносящиеся со сцены, сразу померкли, сменившись бархатистым безмолвием. Пепельных оттенков закат потухал за мозаикой облаков, однако воздух был спокоен, как мельничный пруд, и жарок, как нутро топки. В лесу, что начинался за стенами замка, заорала какая-то пичуга.
   
Он прошел к другому краю площадки и заглянул в ущелье, образованное отвесными скалами. На невидимом дне, скрывшись за шторой из туманов, бушевал Ланкр.
   
Он повернулся, сделал шаг и внезапно погрузился в такой пронизывающий холод, что в первый миг задохнулся.
   
Небывалые ночные ветры ледяной хваткой вцепились в его одежду. Возле его уха раздалось странное бормотание, как будто говорящий хотел поскорее сообщить нечто крайне важное, но не мог совладать со скоростью речи. Мгновение Томджон стоял в полной неподвижности, но потом, обретя возможность дышать, стрелой бросился к двери.
   * * *
   
— Да не настоящие мы ведьмы!
   
— Тогда почему у вас вид как у типичных ведьм? Ребята, вяжите им руки!
   
— Да, мы похожи, но мы не настоящие!
   
Капитан гвардейцев еще раз тщательно осмотрел лица подозреваемых. Остроконечные шляпы, всклокоченные волосы, пахнущие отсыревшим сеном, нездоровый, зеленоватый румянец плюс колония разнообразных бородавок… Должность капитана герцоговой гвардии не сулила никаких перспектив людям, наделенным повышенной смекалистостью. Гвардии поступил приказ о задержании трех ведьм, и вопрос можно было считать решенным вплоть до получения дальнейших указаний.
   
За свою жизнь капитан всего один раз бывал в театре. Еще в детстве. И его так напугала скромная травка петрушка, вдруг принявшая человеческий облик, что будущий капитан дал себе зарок избегать всех форм организованного досуга, включая детские утренники, где постоянно появляются злобные крокодилы. Последние полчаса капитан провел в казарме, мирно прикладываясь к чарке вина.
   
— Слышали, что вам было сказано? Связать им руки!
   
— Кляпы вставлять?
   
— Да послушайте же, мы актеры, приехали с театром…
   
— Вставлять, — решил капитан, испуганно передернувшись. — Да понадежнее.
   
— Умоляем…
   
Капитан наклонился и злобно взглянул сразу в три пары встревоженных глаз. Его колотила дрожь.
   
— Все, — прошипел он, — не пугать вам больше маленьких детишек.
   
Он вдруг заметил, что его подчиненные переглядываются меж собой с некоторым изумлением. Капитан откашлялся и расправил плечи.
   
— Ну, дорогие мои театральные ведьмы, — изрек он, — ваше представление окончилось. Звучат аплодисменты. — Он повернулся к своим помощникам: — Заковать их в цепи.
   
А три другие ведьмы, оказавшись в царящем за сценой полумраке, бессмысленно пялились в темноту. Матушка Ветровоск держала в руках экземпляр сценария, куда периодически заглядывала, как будто в поисках вдохновения.
   
— «Суета суёт и всяческая суета», — неуверенно зачитала она.
   
— Так называются трагические перипетии, — пояснила Маграт. — Без них не обходится ни одна пьеса.
   
— Что-что суёт? — поинтересовалась нянюшка, которая прослушала половину фразу.
   
— Суета сует и всяческая суета, — терпеливо пояснила Маграт.
   
Нянюшка приободрилась:
   
— Всяческая — это хорошо. Значит, на всех хватит.
   
— Слушай, Гита, заткнись, а? — рявкнула на нее матушка. — Тебя все равно не обслужат. Эта суета предназначена исключительно для тех, кто суёт.
   
— Этого нельзя, нельзя допустить, — убежденно сказала Маграт. — Если пустить все на самотек, закончится тем, что ведьмы на веки вечные останутся злобными, мерзкими старухами!
   
— И в дела королей будут постоянно вмешиваться, — встряла нянюшка и поспешно добавила: — Чего мы себе никогда не позволяли.
   
— А какая жестокость по отношению к животным! — воскликнула Маграт. — Песья ноздря, распухшая жаба… Мы же никогда этим не пользовались!
   
Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг как по команде уставились в пол.
   
— И лес наш грязным обозвали, — горько хмыкнула нянюшка.
   
— Все это злостная клевета на ведьм, — заключила Маграт. — Мы живем в гармоническом единении с Природой, с ее великим кругооборотом, и никому ничего плохого не делаем. Я предлагаю бросить их в котел с расплавленным свинцом.
   
Две старшие ведьмы восхищенно уставились на Маграт. Та залилась румянцем, причем отнюдь не зеленого цвета, и скромно опустила глазки.
   
— У тетушки Вемпер был один рецепт, — пробормотала она. — Все крайне просто. Сначала нужно добыть свинец…
   
— По-моему, в данном случае этот вариант не подходит, — по окончании долгого и, казалось, мучительного раздумья произнесла матушка. — Они ведь даже понять ничего не успеют.
   
— Зато народ все поймет, — возразила нянюшка.
   
— Нет, такой подход для нас неприемлем, — уже чуточку тверже сказала матушка. — Мы ведь так и не узнаем, чем закончилась пьеса.
   
— А почему бы нам просто не изменить слова? — вдруг осенило Маграт. — Когда актеры снова выйдут на сцену, повлияем на них ведовством, они сразу забудут текст и будут говорить то, что мы им скажем.
   
— А ты у нас, значит, эксперт по театру? — ядовито заметила матушка. — На театре нужно уметь играть, иначе публика сразу почует что-то неладное.
   
— Это нетрудно, — отмахнулась нянюшка. — Я их внимательно слушала. Там все идет на один лад — выходишь и та-та та-та та-та та-та…
   
Матушка обдумала слова нянюшки.
   
— Нет, все не так просто, — заявила она наконец. — Некоторые речи были весьма и весьма хороши. Даже я не все понимала.
   
— Ничего сложного нет, — настаивала на своем нянюшка. — Все равно эти актеры постоянно забывают текст.
   
— Вы говорите о том, чтобы заставить их произносить новые слова? — уточнила Маграт. Нянюшка кивнула:
   
— Не знаю, как насчет новых, главное — чтобы они старые все забыли.
   
Теперь обе ведьмы смотрели только на матушку Ветровоск.
   
— Что ж, давайте попробуем, — устало проговорила та.
   
— Вы только подумайте, как будут благодарны нам грядущие поколения ведьм! — пылко воскликнула Маграт.
   
— Вот здорово-то, — кисло фыркнула матушка.
   
— Ага, вот вы где! Что за игру вы здесь затеяли?! Мы вас повсюду ищем!
   
Оторопелым взглядам ведьм предстал разъяренный гном, силящийся нависнуть над ними, как грозовое облако.
   
— Э-э, мы… — побелела Маграт.
   
— Да, да, вы! Если напряжетесь, то вспомните, что на прошлой неделе было решено вставить во второе действие сцену вокруг котла. Говорить вам ничего не придется. Вы лишь символизируете колдовские силы. И постарайтесь выглядеть как можно более гнусно. Давайте, ребятки, давайте. Кстати, у вас неплохо получается.
   
И Хьюл отвесил звонкий шлепок по попке Маграт.
   
— Отличная фигурка, Вильф! — весело воскликнул он. — Но еще пара подушечек не помешала бы. Грудь, грудь побольше. А бородавки, Биллем, — высший класс… Должен признаться, — произнес он, отступая на пару шагов, — вы выглядите как самые мерзостные и злобные ведьмы на свете. Отличненько! Вот только парики подкачали. Занавес открывается через минуту. Ну, ни пуха ни пера…
   
Он отвесил еще один звонкий шлепок по задней части Маграт и, дуя на отбитую руку, помчался торопить остальных актеров.
   
Обомлевшие ведьмы даже слова сказать не успели. Маграт и нянюшка Ягг инстинктивно развернули головы и выжидающе посмотрели на матушку.
   
Матушка засопела. Матушка подняла глаза. Матушка оглянулась по сторонам. Матушка взглянула на залитую огнями рампы сцену. И наконец, матушка хлопнула в ладоши так громко, что эхо разлетелось по всему замку.
   
— Отлично, — мрачно произнесла она. — Сейчас мы вам устроим спектакль.
   
Нянюшка, угрюмо сощурившись, глянула вслед умчавшемуся Хьюлу.
   
— Сейчас от вас такие перья полетят, — пообещала она.
   
Застыв в двух шагах от сцены, Хьюл поднял и резко опустил руку. Пора было поднимать занавес. Сейчас прозвучит гром и…
   
Гром не прозвучал.
   
— Гром! — зашипел Хьюл так яростно, что его услышала добрая половина зала. — Гром давайте!
   
Из-за ближайшей колонны послышалось жалобное причитание:
   
— Хьюл, я тут споткнулся и упал прямо на гром. Теперь он только бряцает!
   
Хьюл на пару секунд замер, считая про себя до десяти. Труппа стояла как вкопанная, но, увы, не как громом пораженная.
   
Закончив подсчет, Хьюл вскинул к небу свои крохотные кулачки и заорал:
   
— Бурю! Дайте мне бурю. Даже не ураган, мне нужна просто буря, самая заурядная. А теперь я скажу ПОСЛЕДНЕЕ! ВСЕ, с меня ДОВОЛЬНО!!! Гром мне сюда, или я вас сейчас…
   
Ослепительная вспышка молнии, ставшая ему ответом, разогнала тени замка, озарив все ослепительно-белым светом. Вслед за вспышкой накатил гром.
   
Это был самый оглушительный гром, который Хьюл когда-либо слышал. Такое впечатление — грохот начался у него в голове и разнесся по всем небесам.
   
Гром длился и длился. В замке не осталось ни одного спокойно лежащего камня. Пыль поднялась столбом. От дальнего угла замковой стены неторопливо отвалилась сторожевая башня и, пару раз величаво кувыркнувшись, сгинула в алчущей пасти ущелья.
   
Когда гром все же отзвучал, воцарилось звенящее, как удар колокола, безмолвие.
   
Хьюл поднял глаза и увидел громадные черные облака, набрякшие над замком.
   
Буря возвращалась.
   
Целые века у нее ушли на то, чтобы проникнуть в тайны древнего ремесла. Понадобились годы, чтобы обкатать новые приемы в далеких долах. Долгие часы она тренировалась на ледниках. Но довела свое мастерство до совершенства. И сегодня вечером, намереваясь выступить перед публикой, которая явно умела ценить талант, буря задалась целью доказать, что бывает куда больше шума из ничего, чем это принято считать.
   
Хьюл криво усмехнулся. А боги, оказывается, иногда слышат мольбы. Жаль, что он не догадался попросить заодно хорошую ветряную машину…
   
Он повернулся к Томджону и бешено замахал руками:
   
— Поехали! Поехали!
   
Юноша молча кивнул и приступил к ключевому монологу:
   
— Я не сдамся, перед каким-то Флемом землю целовать?
   
На сцене одна за другой появились три ведьмы. Первым делом они обступили котел, стоящий за спиной Злого Короля.
   
— Подделка, — процедила нянюшка Ягг. — Сделан из жести, а внутри какая-то гадость плавает.
   
— А огонь — просто куски красного картона! — подхватила Маграт. — Сверху казалось, что он совсем настоящий, но на самом деле просто красная бумага! Смотрите, его даже проткнуть можно.
   
— Уймитесь, — велела матушка. — Делайте вид, что занимаетесь делом, и ждите моих указаний.
   
Злой Король и Добрый Герцог уже было ввязались в обмен колкостями, который неизбежно должен был закончиться захватывающей дух Сценой Дуэли, как вдруг услышали какую-то странную возню за своими спинами и доносящиеся из публики смешки. После очередного кощунственного всплеска веселья Томджон не выдержал и оглянулся.
   
Одна ведьма рвала на мелкие кусочки огонь. Другая пыталась почистить котел. Третья же сидела, скрестив на груди руки, и наблюдала за действиями товарок.
   
— К несчастию, страна неузнаваема… — продекламировал Притчуд, но вдруг заметил выражение лица партнера и невольно проследил за его взглядом. Весь пафос сразу куда-то испарился.
   
— Она уже не мать нам… — поспешно подсказал Томджон.
   
— Д-да, н-но… — проблеял Притчуд, тыча в сторону ведьм кинжалом.
   
— Лично мне было бы стыдно за такой котел, — произнесла нянюшка Ягг шепотом, который был слышен даже в самых дальних уголках двора. — Его не меньше двух дней надо песком драить…
   
— Она уже не мать нам… — прошипел Томджон.
   
Краешком глаза он заметил Хьюла, который корчился от исступленного бешенства.
   
— Интересно, а как он у них мигал? — задумчиво проговорила Маграт.
   
— Тише, вы двое, — рявкнула матушка. — Людям мешаете. — Приподняв шляпу, она повернулась к Притчуду: — Ты продолжай, продолжай. Не обращай на нас внимания.
   
— В к-как-к-ком смысле? — опешил тот.
   
— Не мать нам, значит, говоришь? — в отчаянии провозгласил Томджон. — А кто тогда? Наверное, могила?
   
В этот момент буря выдала такой раскат грома, что с одной из уцелевших сторожевых башен снесло крышу.
   
Герцог с ногами забрался на трон и прижался к спинке. На лице его отразился безмерный ужас. Флем вытянул вперед то, что некогда напоминало палец.
   
— Они на сцене, — просипел он. — Это они. Что они делают в моей пьесе? Кто их туда пустил?
   
Герцогиня, менее склонная к риторическим вопросам, поманила к себе ближайшего стражника.
   
Тем временем Томджон умудрялся справляться уже с тремя ролями. Притчуд впал в бессознательное состояние. А теперь еще и Хрумгридж, исполняющий роль Добродетельной Герцогини в льняном парике, также срочно нуждался в помощи.
   
— Ужель ты назвала меня злодеем? Во всеуслышанье не смея так меня бесчестить, ты обронила это слово втихомолку, чтоб я один, его заметив, подобрал, — прокаркал Томджон. — Теперь заметил я, что стражу ты позвала при помощи, сдается мне, таинственного знака, пресытившись движеньем губ и языка…
   
На сцену, семеня ногами после хорошего пинка Хьюла, вылетел стражник.
   
— Хьюл спрашивает, что за балаган здесь творится? — прошипел он.
   
— Как ты сказал, любезный? — обратился к нему Томджон. — Почудилось ли мне, что ты сказал: «Я повинуюсь, госпожа»?
   
— Он приказал очистить сцену от посторонних! Томджон вышел к рампе:
   
— Чем всякий вздор плести, милейший, взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! Повторяю: взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! От удара. Черепаховым гарпуном. Да, да, гарпуном! Черт побери, он у тебя в руке, глаза-то разуй!
   
Стражник выдавил затравленную, обезображенную ужасом ухмылку.
   
Томджон чуть помедлил. Трое других актеров, что находились вместе с ним на сцене, не отрываясь глазели на ведьм. Перед внутренним оком Томджона, со всей неотвратимостью налоговой декларации, замаячил поединок на шпагах, по ходу которого ему предстоит отражать яростные выпады собственного клинка и завершить который следует вогнав самому себе шпагу в грудь.
   
Он повернулся, желая узнать, чем заняты ведьмы, и внезапно обмер.
   
Впервые в жизни ему изменила его замечательная память. Все слова начисто улетучились из головы.
   
Матушка Ветровоск выпрямилась. Вышла на авансцену. Публика затаила дыхание. Старая ведьма вскинула руку.
   
— Чтоб всем клеветникам на свете стало пусто! Восторжествуй же, Правда… — Она запнулась. — …Восторжествуй же, в общем и вообще.
   
Томджон почувствовал, как по коже пополз неприятный холодок. Его партнеры вдруг начали возвращаться к жизни.
   
Поднявшись из глубин внезапно опустевших разумов, на языках завертелись новые слова — слова, обагренные цветом крови и мести, слова, которые эхом отражались от стен древнего замка, слова, заключенные в силикон, слова, которые намеревались произнестись сами собой, слова, которые вцепились в уста актеров с таким остервенением, что попытка воздержаться от их произнесения могла закончиться травмой обеих челюстей.
   
— И вид его поныне страх тебе внушает? — вскричал Хрумгридж. — Напиток терпкий сил его лишил. Будь храбр, муж, хватай его кинжал. На ширине в два дюйма стали — королевство.
   
— Я не посмею, — вымолвил Притчуд, с изумлением косясь на собственные губы.
   
— Тебя не видит ни одна душа! — заорал Хрумгридж, тыча рукой в сторону обомлевшей публики. Так хорошо он никогда не играл. — Опомнись, только ночь безглазая кругом. Сегодня отберешь его кинжал, а завтра примешь королевство… Пыряй его скорее, не тяни!
   
Рука Притчуда задрожала.
   
— Я взял его, жена… Ужель и впрямь его кинжал держу я в своей руке?
   
— А что ж это, по-твоему, недотепа? Кончай его. Всю душу мне извел. Нет снисхожденья слабым! Мы всем потом расскажем, что, с лестницы спускаясь, он сам споткнулся и упал.
   
— Но люди заподозрят!
   
— В темницах наших места хватит всем. На крайний случай дыбу новую закажем. Держанье, о возлюбленный супруг, — надежнейший залог владенья. Особливо держание в руке кинжала…
   
Притчуд отдернул руку:
   
— Нет, не могу! Со мною был он самою воплощенной добротой!
   
— Уж если доброта бывает воплощенной, пусть воплотится Смерть его!
   
Смерди не прислушивался к тому, что творилось на сцене. Оставшись один в закулисном полумраке, он еще разок поправил маску, проверил свой смертоносный облик в зеркале и опять всмотрелся в текст.
   
— «Бойтесь и трепещите, о мимолетные, ибо Смерть я, и против… супротив…»
   
— ПРОТИВУ.
   
— Точно, — рассеянно признал юноша, — «и противу меня не станет вам спасеньем ни запертый домкрат…»
   
— СТО КРАТ.
   
— «Сто крат замок, ни дверь дубовая, обитая железом, когда явлюсь… явлюсь бельмом…»
   
— «КЛЕЙМОМ СВОИМ ПОМЕТИТЬ КОРОЛЕЙ ПРИГОВОРЕННЫХ». Смерди поник головой.
   
— Ну разве можно сравнить меня и тебя?! — жалобно всхлипнул он. — Ты помнишь каждое слово, и потом, потом оно у тебя звучит как нужно. — Он повернулся к собеседнику: — Здесь всего-то три строчки! Хьюл… он… задаст…
   
Юноша окаменел. Глаза его округлились и превратились в два чайных блюдца. Смерть, поднеся руку к его лицу, щелкнул костлявыми пальцами у него перед носом:
   
— ОСТАВАЙСЯ ЗДЕСЬ, — и, повернувшись кругом, степенно зашагал по направлению к сцене.
   
Его безглазый череп обозревал череду костюмов, восковые джунгли гримерных столов. В его отверстия для ноздрей вливался аромат нафталиновых шариков, грима и пота.
   
«Что-то во всем этом есть, — подумал Смерть, — что-то почти божественное. Внутри огромного мира люди построили мирок, который отражает окружающее точно так же, как капля воды вбирает в себя всю округу. Но все же… все же…»
   
В этот же мирок люди вобрали все те вещи, которых всегда пытались бежать, — ненависть и страх, тиранию и жестокость. Смерть разбирало любопытство. Люди истово желают избавиться от самих себя, однако все искусства, изобретенные смертными, только укрепляют стены этой темницы… Да, интересный случай.
   
Смерть находился здесь с миссией частного и вполне определенного свойства. Нужно было прибрать одну душу. Так что времени для пустопорожних размышлений не было. Хотя что есть время, если уж на то пошло?
   
Вдруг ноги его невольно отбили звонкую чечетку на замковых плитах. Затерянный среди серых теней, Смерть самозабвенно танцевал.
   
— ЛА-ЛА-ЛА-ЛА! — во всю глотку распевал он. Наконец, взяв себя в руки, Смерть поправил лезвие на косе и начал дожидаться своего выхода. Смерть всегда появлялся в назначенную минуту. О да, сейчас он всех поразит.
   
— Пусть воплотится Смерть его! Немедля! Смерть, хрустя суставами, неторопливо появился из-за кулис:
   
— БОЙТЕСЬ И ТРЕПЕЩИТЕ, О МИМОЛЕТНЫЕ, ИБО СМЕРТЬ Я И ПРОТИВУ МЕНЯ… И СУПРОТИВ МЕНЯ… КТО ПРОТИВ…
   
Смерть осекся. Осекся, наверное, впервые за целую вечность своего бытия.
   
Хотя Смерть Плоского мира и привык управлять судьбами миллионов, каждая отдельная смерть была делом частным и очень интимным.
   
Принято считать, что Смерть могут видеть либо существа оккультные, либо его непосредственные клиенты. Причина такого положения кроется в мудром свойстве человеческого разума отторгать образы, которые слишком ужасны, чтобы с ними просто так справиться. Однако сейчас то немаловажное обстоятельство, что несколько сотен собравшихся здесь людей ожидало появления Смерти, сыграло с ним роковую шутку.
   
Нехотя развернувшись, Смерть увидел сотни пялящихся на него глаз.
   
Томджон, хоть и заподозрил, кто стоит перед ним, все же не смог бросить товарища по актерскому ремеслу в беде.
   
— «…Не станет вам спасеньем…» — прошептал юноша еле шевелящимися губами.
   
Смерть ответил ему ошалелой улыбкой любителя, впервые оказавшегося на сцене.
   
— ЧТО? — переспросил он, точно стукнул по наковальне маленьким свинцовым молоточком.
   
— «…Не станет вам спасеньем ни запертый сто крат замок, ни дверь дубовая…» — покрываясь испариной, пробормотал Томджон.
   
— НЕ СТАНЕТ ВАМ СПАСЕНЬЕМ НИ ЗАПЕРТЫЙ СТО КРАТ ЗАМОК, НИ ДВЕРЬ… — в отчаянии повторил Смерть, читая по его губам.
   
— «…Дубовая, обитая железом!..»
   
— ЖЕЛЕЗОМ.
   
— Нет, я отказываюсь, — промолвил Притчуд. — Говорят тебе, меня увидит посторонний. Чу! Внизу, там, в зале, пара лишних глаз.
   
— Там ни души!
   
— Свирепый взгляд насквозь меня пронзил!
   
— Ничтожество! Глупец! Прикажешь мне самой кинжал тебе вложить в ладонь! Гляди, поднялся он на верхнюю ступеньку!
   
На лице Притчуда отразилась борьба безжалостных стихий.
   
— О нет! — вскричал он в ужасе, пряча за спиной руку.
   
Со стороны публики прозвучал ответный вопль. Герцог, приподнявшись с трона, прижимал к губам истерзанную руку. В следующий миг он уже кинулся по головам к сцене.
   
— Неправда! Я этого не делал! Вы все переврали! Откуда вы можете знать, как все обстояло на самом деле, если вас там даже рядом не было!
   
Опустив голову, он увидел устремленные со всех сторон взгляды и бессильно обмяк.
   
— Меня там тоже не было. — Он захихикал. — Если хотите знать, я в ту ночь спал в своей постели. Да, да, я отлично помню, как все было. Кровь на покрывале, кровь на полу. Потом я долго пытался отмыть эту кровь… Но это расследованию не подлежит. Внутренняя жизнь двора охраняется законом. Это все был сон. На следующий день я проснусь, а он жив-здоров. Завтра все будет по-старому, потому что вчера ничего не было. Завтра можно будет заявить, что мне, дескать, ничего не известно. Завтра можно сказать, что память моя повредилась! А сколько шуму он наделал, когда летел с лестницы. Чуть всех мертвых не поднял… Но кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови!
   
К концу своего монолога герцог уже вскарабкался на сцену и теперь, ослепительно улыбаясь, взирал на публику.
   
— Надеюсь, что мы наконец во всем разобрались, — проговорил он. — Ха. Ха.
   
Последовала звенящая пауза. Томджон открыл было рот, чтобы изречь что-нибудь подходящее ситуации, но понял, что сказать ничего не может.
   
Зато его губами завладела другая личность, которая, проникнув в него, во всеуслышание объявила:
   
— Заколоть меня моим же кинжалом?! О, негодяй! Я-то знаю, что ты — убийца! Я видел, как ты стоял наверху, слюнявя свой большой палец! С каким бы удовольствием я распорол тебе брюхо, если бы не мысль о том, что потом еще вечность придется выслушивать твои причитания. Это говорю тебе я, Веренс, покойный король Ланкра!..
   
— Кто-кто говорит? — переспросила герцогиня, приближаясь к сцене с полудюжиной стражников. — Это клевета на первых лиц королевства плюс подстрекательство к бунту. Бред сошедшего с ума актера.
   
— Черт возьми! — заорал Томджон. — Я — убиенный вами король Ланкра.
   
— В таком случае ты предполагаемая жертва преступления, — спокойно возразила герцогиня, — и не можешь ратовать за смертную казнь виновного. Это против всех правил.
   
Тело Томджона, крутанувшись, развернулось к Смерти.
   
— Ты был там! И все видел!
   
— ВРЯД ЛИ МЕНЯ СОЧТУТ ДОСТОЙНЫМ ДОВЕРИЯ СВИДЕТЕЛЕМ.
   
— Таким образом, доказательства отсутствуют, а за отсутствием доказательств дело прекращается, — заключила герцогиня, подавая солдатам знак. — Все, хватит с меня твоих экспериментов, — обратилась она к мужу. — Теперь будем делать по-моему.
   
Взойдя на сцену, она поискала глазами ведьм.
   
— Арестовать их, — приказала она.
   
— Нет, — промолвил Шут, выступая из-за кулис.
   
— Что ты сказал?!
   
— Я все видел, — ответил Шут, — той ночью я находился в Большой зале замка. Это ты убил короля, мой повелитель.
   
— Я не убивал! — вскричал герцог. — Ты лжешь, не было тебя там! Лично я тебя там не видел! В конце концов, я приказываю, чтобы тебя там не было!
   
— Раньше ты не был таким смелым, Шут! — заметила герцогиня Флем.
   
— Точно так, госпожа. Но сейчас приходится. Герцог нерешительно попытался пронзить его взором.
   
— Ты поклялся быть мне верным до последнего вздоха, — процедил он.
   
— Поклялся, мой господин. Сознаю свою вину…
   
— Так вот он, твой последний вздох!
   
Герцог вырвал кинжал из вялой руки Притчуда, бросился вперед и по самую рукоять вонзил клинок в сердце Шута. Маграт испустила страшный вопль.
   
Шут покачнулся вперед, потом отшатнулся назад.
   
— Благодарение небесам, все кончено, — промолвил он.
   
Маграт, растолкав в стороны актеров, подбежала к нему и прижала Шута к тому, что в принципе, из милосердия, можно было бы назвать грудью. Шута же осенило, что за всю жизнь ему так и не удалось увидеть женской груди — если не считать грудной возраст. И он проклял этот жестокий мир, который подарил ему сии переживания только накануне смертного часа.
   
Он с нежностью отодвинул одну из рук Маграт, сорвал с головы ненавистный рогатый колпак и зашвырнул его как можно дальше. Все, понял он, с шутовством наконец-то покончено, никаких больше клятв, никаких обещаний. Смерть — особенно скрашенная видом вожделенной женской груди — оказалась не такой уж жестокой штукой.
   
— Это не я, — заявил герцог.
   
«Самое интересное, что ничуточки не больно, — мелькнуло в голове у Шута. — Забавно…»
   
С другой стороны, мертвые боли не имут. Поскольку боль тоже не любит растрачиваться просто так.
   
— Вы все прекрасно видели, что я его даже пальцем не тронул, — сказал герцог.
   
Смерть взирал на Шута с тупым недоумением. Пошарив в тайниках балахона, он извлек на свет украшенные бубенчиками песочные часы и осторожно встряхнул их. По сцене прокатилось негромкое звяканье.
   
— И ничего подобного я не приказывал, — спокойно проговорил Герцог.
   
Голос звучал как будто издалека, то есть оттуда, где находился сейчас его разум. Действующие лица и исполнители затаив дыхание уставились на Флема. Питать ненависть к такому человеку было просто-напросто невозможно. Можно было лишь хотеть оказаться подальше от него. Даже Шуту хотелось того же, хотя на самом деле он был уже мертв.
   
Смерть постучал костлявым пальцем по часам и поднес их к глазницам, не понимая, что с ними такое.
   
— Вы все лжете! — кротко заявил герцог. — А врать плохо.
   
С блаженным и благодушным выражением пырнув кинжалом нескольких стоящих рядом актеров, герцог высоко вскинул руку:
   
— Все видят? Глядите. Ни капли крови… Это не я!
   
Тут он заметил герцогиню, которая возвышалась над ним подобно багровому цунами над крохотной рыбацкой деревушкой.
   
— Это все она, — промолвил он. — Это она его убила. — И, на общих основаниях, ткнул герцогиню пару раз кинжалом. После чего заколол и себя. Кинжал выпал из его руки.
   
Немного поразмыслив, голосом, вещавшим из миров, уже не столь удаленных от границы вменяемости, он произнес:
   
— Ничего у вас со мной не выйдет. — Флем повернулся к Смерти: — А комета будет? Я слышал, что, когда умирает особа королевских кровей, обязательно появляется комета. Я пойду посмотрю на нее, ладно? — И он медленно побрел за кулисы.
   
На сцену обрушился шквал оваций. Первой опомнилась нянюшка Ягг:
   
— Вы должны признать, что он не лишен королевского достоинства. Когда доходит до дела, эксцентричность королей не знает себе равных.
   
Смерть поднял часы и посмотрел их на свет, на его черепе по-прежнему отражалось недоумение.
   
А матушка Ветровоск, подхватив со сцены кинжал, потрогала лезвие. Щелкнув, клинок не сопротивляясь скользнул в рукоять.
   
Матушка вручила кинжал для осмотра подруге.
   
— Вот он, твой волшебный меч, — фыркнула она.
   
Маграт бросила взгляд сначала на орудие убийства, потом на убиенного:
   
— Так ты умер или как?
   
— По идее умер, — с некоторой хрипотцой в голосе ответил Шут. — Думаю даже, что нахожусь сейчас в раю.
   
— Слушай, перестань, я говорю серьезно.
   
— Если серьезно, то не знаю. Но в груди как-то тесно.
   
— Значит, ты жив.
   
— Все живы, все, — успокоила матушка. — Это же не настоящий кинжал. Наверное, актерам боятся доверять холодное оружие.
   
— Они ведь даже котел толком почистить не могут, — вставила нянюшка.
   
— Решать, кто здесь жив, а кто нет, буду я, — заявила герцогиня. — Как персона, облеченная правом казнить и миловать. Супруг мой, как вы все видели, окончательно рехнулся. — Она повернулась к стражникам: — А значит, я повелеваю…
   
— Быстрее! — прошипел король Веренс в ухо матушке. — Быстрее же!
   
Матушка Ветровоск расправила плечи и втянула в себя воздух.
   
— Умолкни, женщина! — рявкнула она. — Ибо перед тобой стоит истинный король Ланкрский! — И рука ее опустилась на плечо Томджона.
   
— Это он-то?!
   
— Это я-то?!
   
— Глупости, — фыркнула герцогиня. — Этот фигляр, актеришка…
   
— Она права, сударыня, — едва не заикаясь, пробормотал Томджон. — Мой отец владеет театром, а не королевством.
   
— Это настоящий король, — повторила матушка. — И мы можем это доказать.
   
— Не так быстро, — процедила герцогиня. — Мы этого не потерпим. Я знать не желаю никаких наследных принцев, вернувшихся за моим королевством. Стража, взять его!
   
Матушка вскинула руку. Солдаты остановились и принялись нерешительно перетаптываться с ноги на ногу.
   
— Она же ведьма, — робко промолвил один из них.
   
— Ты не ошибся, — кивнула герцогиня. Стражники затравленно поежились.
   
— Мы сами видели, как они людей превращают в тритонов.
   
— А еще они хвастались, что могут устроить кораблекрушение …
   
— Истинная правда, и суета суёт.
   
— Точно.
   
— Это надо бы обговорить. За ведьм особая плата.
   
— Она же может превратить нас в неизвестно кого. Даром что живет в грязном лесу.
   
— Перестаньте нести чушь, — приказала герцогиня. — Ведьмы никогда ничего подобного не делали и делать не умеют. Эти сказки для того и существуют, чтобы пугать людей.
   
Стражник замотал головой:
   
— А меня лично они убедили.
   
— Разумеется, ведь для того они и… Внезапно герцогиня прервалась и, устало вздохнув, вырвала из рук стражника пику.
   
— Я тебе покажу, на что способны эти ведьмы, — сказала она и метнула пику прямо в лицо матушки Ветровоск.
   
Матушка по-змеиному рассекла рукой воздух и сомкнула пальцы вокруг древка, остановив пику прямо перед собой.
   
— Ну что? — поинтересовалась она. — Хочешь еще что-нибудь показать?
   
— Ты меня не напугаешь, вещая сестрица!
   
На несколько мгновений матушка и герцогиня замерли, глядя в глаза друг другу. Наконец ведьма изумленно хмыкнула:
   
— А ведь ты правду говоришь. Ты действительно нас не боишься.
   
— Неужели ты думаешь, что я не успела изучить вас? Твое ведовство — это хитрое жульничество, рассчитанное на простолюдинов. Меня ты им не напугаешь. Можешь пробовать на мне свои самые злые чары — поглядим, что выйдет.
   
Матушка с ответом не спешила.
   
— Самые злые чары? — переспросила она наконец.
   
Маграт с нянюшкой начали потихоньку пятиться.
   
— А ты умна, — расхохоталась герцогиня. — Давай, давай, я разрешаю. Где твои жабы и демоны? Я…
   
Она внезапно замолкла. Губы ее продолжали шевелиться вверх-вниз, но больше с них не слетало ни звука. Лицо герцогини перекосилось от ужаса, ее глаза глядели куда-то за спину матушки, — казалось, они проникли за саму изнанку мироздания. Вскинув ладонь ко рту, герцогиня издала какой-то скулящий стон. Она застыла на месте без движения, как кролик, встретивший удава и отдающий себе отчет, что эта встреча с рептилией первая и последняя в его жизни.
   
— Что ты с ней сделала? — Маграт первая обрела дар речи.
   
Матушка чуть заметно ухмыльнулась.
   
— Головология, — пояснила она и снова ухмыльнулась. — Здесь Черной Алиссии до меня далеко.
   
— Да, конечно, но что именно ты сделала?
   
— Такие, как она, появляются только тогда, когда человек сам выстраивает стенки внутри своей головы, — сказала матушка. — А я их сейчас снесла. Нет больше стенок. Вопли. Мольбы. Угрызения совести. Все навалилось на нее сразу. Это достаточно просто сделать… — Она снисходительно покосилась на Маграт: — Я покажу тебе как-нибудь. Только напомни.
   
Маграт обдумала ее слова.
   
— Это ужасно, — призналась она в конце концов.
   
— Чепуха! — со страшной улыбкой на губах промолвила матушка. — Люди только и мечтают о том, чтобы поближе узнать себя. Вот я ей и помогла.
   
— Иногда приходится творить добро, чтобы наказать человека, — глубокомысленно изрекла нянюшка Ягг.
   
— По-моему, это самая жестокая вещь, которую только можно совершить, — упорствовала Маграт, глядя, как покачивается могучий торс герцогини.
   
— О боги, напряги же свое воображение, девочка, — вздохнула матушка. — На свете есть вещи куда хуже. Думаешь, иголки под ногти загонять — это хорошо? Или щипцами орудовать?
   
— А некоторые предпочитают раскаленные докрасна ножи, — встряла нянюшка. — Причем загоняют их рукояткой вперед, так что, пока вытащишь, все пальцы изрежешь.
   
— Жестокость жестокости рознь. То, что я сделала с герцогиней, — это мой предел, — сказала матушка. — Но это справедливо. Ведьма должна вести себя как ведьма. А все остальное — это драматические эффекты. Поверь мне, настоящая магия творится у людей в головах. Это и называется головологией. А если ты…
   
В этот самый миг сквозь прижатую к губам герцогини руку вырвалось наружу некое странное шипение. Голова ее вздернулась, глаза широко открылись, помигали и сфокусировались на матушке. Лицо герцогини исказила адская ненависть.
   
— Стража! Взять их! Мне что, нужно повторять?!
   
Нижняя челюсть матушки свалилась на грудь.
   
— Что? — ошалело пробормотала ведьма. — Но… но я же показала тебе, какая ты есть на самом деле.
   
— И что мне теперь — расстраиваться из-за этого? — (Ратники покорно схватили матушку за плечи, а герцогиня чуть ли не носом уперлась в лицо старой ведьмы.) Брови правительницы Ланкра образовали победоносный клин. — Думала, я рухну на пол без сознания? Что ж, старуха, да, я увидела, кто я есть на самом деле, и теперь горжусь этим, поняла?! Я ни о чем не жалею и готова повторить все сначала! Я нравлюсь сама себе, я люблю себя и наслаждаюсь тем, что делаю! — И герцогиня торжествующе поправила свой чудовищный бюст. — А вы просто старые дуры! — закричала она. — Вы — слабые людишки! Неужели вы действительно считаете, что все люди в глубине души милы и прекрасны?!
   
Сгрудившаяся на сцене толпа попятилась, освобождая место исступленному ликованию герцогини.
   
— Так знайте же, я заглянула в эти глубины! — продолжала она. — И теперь знаю, какая сила движет людьми. Ими движет страх. Всесильный, сокрытый от себя и других ужас. Неужели после этого я буду бояться вас, ничтожные ведьмы?! Да я такое вам устрою, что вы вовек меня не забудете, я…
   
В этот миг нянюшка Ягг с размаху хватила по ее затылку оловянным котлом.
   
— На мой взгляд, она даже для королевы чересчур эксцентрична, — заметила она, глядя на оседающую у ее ног герцогиню.
   
Ответом стало долгое, гнетущее молчание.
   
Матушка откашлялась. Улыбнувшись милой, дружественной улыбкой держащим ее стражникам, она предложила им заняться телесами герцогини.
   
— Уберите это и киньте в какую-нибудь камеру, — распорядилась она.
   
Стражники вытянулись по стойке «смирно», после чего схватили герцогиню под локти и, приложив поистине титанические усилия, поставили ее на ноги.
   
— Только не так грубо, — поморщилась матушка.
   
Потирая руки, она повернулась к Томджону, который с открытым ртом следил за происходящим.
   
— Вот все и закончилась, — проворковала она. — Теперь, парень, у тебя точно нет выбора. С этой минуты ты — король Ланкра!
   
— Но я ведь не умею быть королем!
   
— А мы тебя научим. Во всяком случае, орать ты точно умеешь.
   
— Но то была всего лишь роль!
   
— Вот и продолжай ее исполнять. Быть королем — это… это… — Матушка щелкнула пальцами, призывая на помощь Маграт. — Как зовутся эти твари, которых везде по сто штук?
   
Маграт была явно озадачена вопросом.
   
— Ты имеешь в виду проценты? — наконец сообразила она.
   
— Они самые, — довольно подтвердила матушка. — Король почти на все сто процентов актер. Так что не подведи нас.
   
Томджон повернулся к кулисам, надеясь, что хоть Хьюл ему чем-то поможет. Хьюл действительно находился за кулисами, но ничего происходящего он не видел. Положив сценарий на колено, он яростно правил написанное.
   
— УВЕРЯЮ ТЕБЯ, ТЫ ЖИВ И ЗДОРОВ. МНЕ НЕТ СМЫСЛА ТЕБЯ ОБМАНЫВАТЬ.
   
Герцог хихикнул. Обернув торс первой попавшейся простыней, он плутал по самым заброшенным коридорам замка. Периодически он издавал нечто вроде «у-у-у-у».
   
Смерть не знал, что и думать. Он не раз встречал людей, отказывающихся признать собственную кончину, потому что она всегда переживается как крайняя неожиданность и многие не готовы смириться с ее наступлением. Однако человек, который утверждает, что он — мертвец, и при этом дышит, попадался ему впервые. Смерть тревожно поежился.
   
— Я буду набрасываться на людей из-за спины, — вещал Флем. — Всю ночь по замку будет разноситься клацанье моих костей. А по утрам я буду залезать на крыши домов и предсказывать, кто из горожан умрет следующим…
   
— ЭТО ПРЕРОГАТИВА БАНЬШИ.
   
— Это меня не касается, — возразил герцог весьма решительным тоном. — Далее, я начну проникать сквозь стены, переворачивать столы, брызгать эктоплазмой на неугодных… и на угодных тоже. Ха. Ха.
   
— НЕ ПОЛУЧИТСЯ. ТЫ УЖ МЕНЯ ИЗВИНИ, НО ЖИВЫМ ЛЮДЯМ НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ СТАНОВИТЬСЯ ПРИВИДЕНИЯМИ.
   
Герцог предпринял несколько тщетных попыток проникнуть сквозь камни, махнул рукой и открыл дверь, выходящую на полуразрушенную замковую стену. Буря немного угомонилась, и на небе висел белый огрызок луны, маняще покачиваясь между мохнатыми тучами, точно билет в вечность, выпавший из рук билетера.
   
Смерть, шагнув сквозь стену, оказался рядом с Флемом.
   
— А ты вот скажи, — спросил его герцог, — если я и вправду жив, чего ты здесь околачиваешься?
   
Вскочив на уступ стены, герцог поправил простыню на груди. Ветер играл полами его тоги.
   
— Я ЖДУ.
   
— Ты будешь ждать вечно, костлявое чучело! — горделиво вскричал герцог. — Я стану своим в мире теней, раздобуду себе цепи… Я…
   
Герцог отвел ногу, пошатнулся, потерял равновесие, упал на стену и покатился в сторону пропасти. Одно мгновение еще была видна его правая рука, безуспешно цепляющаяся за трещины в кладке, но затем исчезла и она.
   
По идее Смерть способен находиться одновременно во всех частях Диска сразу. Да, в миг падения герцога он стоял на вершине крепостной стены и задумчиво колупал костлявыми пальцами несуществующие частицы мерцающего металла на лезвии косы. Но вместе с тем он уже очутился по пояс в пене, меж оскалившимися скалами Ланкрского ущелья. Его известковый взор пробежался по руслу потока и резко затормозил там, где над насыпью угловатой гальки пенились яростные волны.
   
Спустя мгновение герцог сел, разглядывая пролетающие сквозь его тело пенящиеся брызги.
   
— Тихими ночами я буду бродить по коридорам, — пообещал он. — И шептать под дверями. — Голос его становился все тише, теряясь в несмолкающем рычании Ланкра. — Плетеные кресла будут тревожно скрипеть под моей невесомой рукой. Вот увидишь!
   
Смерть удовлетворенно осклабился:
   
— ДА ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ?!
   
Начал накрапывать дождик.
   
Овцепикские ливни издревле славятся своей всепроникающей мокростью. В сравнении с ними обычный равнинный дождь — засуха и изжога. Остервенело хлеща по крыше Ланкрского замка, овцепикский ливень ухитрился просочиться сквозь черепицу и теперь с чувством глубокого удовлетворения наполнял Большую залу теплой, неуютной влажностью.
   
Сама зала вместила в себя добрую половину населения Ланкра. Рокот ливня даже заглушил постоянный вой бешеной реки. Сцена была залита водой. Декорации размывало, разноцветные ручейки бежали по доскам, а одна из кулис, сорвавшись с карниза, со скорбным видом валялась в глубокой луже.
   
Обращение матушки Ветровоск к жителям Ланкра близилось к завершению.
   
— Про корону не забудь, — шепнула ей нянюшка.
   
— Да, корона… — встрепенулась матушка. — Как вы уже могли заметить, она заслуженно венчает его голову. Мы спрятали ее среди других корон, которыми актеры играют в театр, потому что рассудили, что искать ее там никто не будет.
   
Если не верите, что она настоящая, можете сами убедиться — корона сидит на нашем короле как влитая.
   
Если публика и впрямь пришла к убеждению, что корона сидит на голове Томджона как влитая, то только благодаря невероятной силе убеждения, которой обладала матушка. Сам Томджон так не считал, ибо чувствовал, что только его уши мешают короне превратиться в своего рода нашейное украшение.
   
— Представьте себе, что он почувствовал, когда надел эту корону в первый раз, — продолжала матушка. — Думаю, он пережил нечто странное, экстрасенсорное.
   
— Вообще-то… — начал было Томджон, но никто и не подумал прислушаться к его мнению.
   
Юноша передернул плечами и нагнулся к гному, который все так же что-то яростно строчил:
   
— Слушай, Хьюл, а «экстрасенсорное» — это то же самое, что и «неудобное»?
   
Гном смерил его непонимающим взором:
   
— Что?
   
— Я спрашиваю, «экстрасенсорное» — это все равно что «неудобное»?
   
— А… Гм. Нет. Думаю, нет.
   
— Тогда что же это значит?
   
— По-моему, так называют нечто круглое и продолговатое. Но я не уверен. — Заветные листочки со сценарием притягивали взгляд Хьюла как магнит. — Кстати, ты, случаем, не помнишь, что он говорил насчет того, что не могло произойти завтра? Я не успел записать…
   
— Тебе даже не пришлось приводить доказательства моего… усыновления, — размышлял Томджон.
   
— Да уж, такие дела, — туманно изрек гном. — Вообще, лучше никогда не врать. Ты не видел, он ее действительно пырнул кинжалом или просто обвинил во всеуслышание?
   
— Я не хочу становиться королем! — хрипло заявил Томджон. — Мне всегда все говорили, что я — вылитый отец!
   
— Забавная штука эта наследственность, — все так же туманно изрек гном. — Если бы, скажем, я пошел в своего батюшку, то сидел бы сейчас в ста футах от поверхности и крушил киркой камень, но я… — Голос его оборвался. Взгляд гнома замер на кончике пера, как будто перед Хьюлом предстало нечто невообразимо прекрасное.
   
— И что ты?
   
— А?
   
— Ты меня вообще слушаешь?
   
— Я знал, знал, уже когда писал ее, я знал, что здесь что-то не клеится, что все совсем не так… Что ты там сказал? Ах да. Королевство. И ты в нем король. Хорошая работа. На нее всегда большой конкурс. Я очень счастлив за тебя, парень. Короли могут делать все, что им заблагорассудится.
   
Томджон оглядывал лица ланкрских вельмож. Вельможи в свою очередь с любопытством оглядывали Томджона — примерно с таким же выражением покупатель взирает на бычка, которого ему пытаются навязать. Холодная, склизкая мыслишка закралась в его голову. Раз он теперь король, значит, он может делать все, что захочет… Но прежде всего он обязан хотеть править Ланкром. И это не обсуждается.
   
— Ты можешь построить здесь собственный театр, — проговорил Хьюл, и глаза его на миг оживились. — Люков понаделаешь, костюмов нашьешь… Каждый вечер будешь давать новую пьесу. «Дискум» тебе сараем покажется.
   
— И кто будет ходить в мой театр? — хмуро поинтересовался Томджон, откидываясь на спинку кресла.
   
— Все.
   
— Что, каждый вечер здесь будет собираться все население Ланкра?
   
— Ну ты ведь можешь приказать… — пожал плечами Хьюл, не отрываясь от сценария.
   
«Так и знал, что он это скажет, — подумал Томджон и тут же добавил: — Но он ведь не со зла. В голове у него сейчас только эта пьеса. Весь остальной мир словно не существует».
   
Томджон снял с головы корону и повертел ее в руках. Выглядела она не такой уж и большой, но весила прилично. Интересно, а голову она натирать не будет?
   
Во главе стола стояло пустующее кресло. Как уверили Томджона, в этом кресле сидит призрак его настоящего родителя. Впрочем, будучи представленным отцу, Томджон не испытал никаких возвышенных чувств. Его просто коснулось нечто холодное, после чего в ушах у него раздалось какое-то призрачное жужжание.
   
— Я мог бы помочь отцу закрыть счета на строительство «Дискума», — сказал он.
   
— Отличная мысль, — одобрил Хьюл.
   
Томджон с сумрачным выражением покрутил корону на пальце и прислушался к жаркой дискуссии за столом.
   
— Пятнадцать лет? — переспросил городской голова Ланкра.
   
— Другого выхода у нас не было, — ответила матушка Ветровоск.
   
— То-то мне показалось, что булочная на прошлой неделе закрылась раньше обычного.
   
— Да нет же! — потеряв терпение, рявкнула ведьма. — Это здесь совершенно ни при чем. Перенос на вас никак не отразился.
   
— Абсолютно не отразился, — кивнул один из отцов города, соборный староста, делопроизводитель и могильщик в одном лице. — Мы просто недосчитались пятнадцати лет.
   
— Наоборот, — возразил городской голова. — Мне кажется, мы здесь только сэкономили. Вот смотри, время — это извилистая дорожка, вьющаяся между частными наделами. И мы, вместо того чтобы петлять, просто рванули через поля и тем самым сэкономили массу усилий.
   
— Отнюдь нет, — запротестовал делопроизводитель, вытаскивая из-за пазухи чистый лист бумаги. — Вот она, дорога…
   
Томджон прикрыл глаза и позволил бурным водам дискуссии вновь сомкнуться над его головой.
   
Итак, здесь все, похоже, желают видеть его на троне. И никто не догадался спросить, а чего, собственно, желает сам принц. Его мнение в расчет не принималось.
   
Да, все именно так и обстоит. Конкретно его в короли никто не прочил. Просто Томджона угораздило родиться наследником законного монарха.
   
Золото, как известно, не тускнеет, по крайней мере в физическом смысле. И все же нельзя было не заметить, что тонкий золотой обруч в его руках имеет весьма странный оттенок. Слишком много голов перебывало под этой короной. Если поднести ее к уху, то можно услышать стоны умерших.
   
Он вдруг почувствовал на себе чей-то цепкий, пытливый взгляд, изучающий его с въедливостью паяльной лампы, заинтересовавшейся леденцом. Томджон поднял голову.
   
На него смотрела младшая… совсем молоденькая ведьма, та, что с пытливым личиком и прической в стиле живой изгороди. Она сидела рядом с Шутом и выглядела так, будто имеет полное право находиться рядом с этим человеком.
   
Однако внимание ведьмы было приковано не к самому Томджону, а к некоторым деталям его наружности. Ее зрачки мерили лицо юноши, как пара совмещенных кронциркулей. Томджон попытался выдать ведьме свою фирменную улыбку, но ведьма ее словно не заметила.
   
«Все они заодно», — мрачно подумал он.
   
Один лишь Шут увидел, что принц улыбается, и в свою очередь ответил ему насмешливой гримасой, которая, вместе с быстрым вращением пальцев, подразумевала нечто вроде: «Из всех собравшихся только у нас с тобой головы в порядке. Интересно, долго мы еще здесь просидим?» Между тем сидящая рядом с Шутом девица продолжала разглядывать принца, щурясь и склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Затем она принялась с таким же вниманием разглядывать Шута, после чего снова перевела взор на Томджона. Наконец она повернулась к пожилой ведьме — душное и пропитанное влагой помещение было битком набито людьми, но только у этой ведьмы хватило ума потребовать кувшин холодного пива — и что-то горячо зашептала ей на ухо.
   
Этот ведущийся исключительно шепотом разговор получился долгим и весьма насыщенным. «Типичный образчик женского общения, — скептически подумал Томджон. — Обычно такого рода разговор ведется на пороге дома, а участницы его стоят скрестив на груди руки. И горе случайному прохожему, которого угораздит пройти мимо. Беседующие мигом прервутся и будут провожать бедолагу подозрительными взглядами, пока тот снова не очутится за пределами слышимости, после чего беседа вернется в прежнее русло».
   
Томджон вдруг сообразил, что матушка Ветровоск покончила с объяснениями и выжидающие взгляды собравшихся устремлены теперь на него.
   
— Гм, да-да? — отозвался он.
   
— Нам показалось, что правильнее всего назначить коронацию на завтра, — сказала матушка. — Нельзя, чтобы трон долго пустовал. Королевству это не понравится.
   
Матушка выпрямилась, отодвинула в сторону стул и подошла к Томджону. Взяв за руку, она подвела его через выложенный плиткой зал к трону, положила ладони на плечи юноши и, ласково нажав, усадила несопротивляющегося Томджона прямо на облезлые, потертые подушки из красного плюша.
   
По плитам поспешно заскрежетали ножки лавок и кресел. Томджон в панике заозирался по сторонам.
   
— Что вы задумали? — в ужасе спросил он.
   
— Не волнуйся, — успокоила его матушка. — Люди хотят подойти к тебе и поклясться в своей верности. Ты, главное, сиди спокойно, учтиво кивай и не забывай спрашивать, чем они занимаются и любят ли свое дело. Да, и отдай им корону.
   
Томджон с радостью стянул ее с головы.
   
— А зачем? — поинтересовался он.
   
— Они хотят преподнести ее тебе.
   
— Но ведь она и так уже у меня! — ничего не понимая, в отчаянии воскликнул Томджон. Матушка терпеливо вздохнула.
   
— Таковы правила этого, как его, в общем, какого-то кота, — объяснила она. — Должна состояться соответствующая церемония и все такое прочее.
   
— Ты, наверное, имела в виду этикет?
   
— Не все ли равно? Главное, так нужно. Томджон вцепился в ручки трона.
   
— Найди мне Хьюла, — взмолился он.
   
— Нет, здесь должна соблюдаться очередность. Иначе возникнет прецедент. Сначала к тебе подойдет…
   
— Я попросил тебя отыскать гнома. Ты что, женщина, плохо расслышала меня? — рявкнул Томджон голосом, который сделал бы честь любому королю, однако и матушка не растерялась:
   
— По-моему, молодой человек, ты не совсем понимаешь, с кем сейчас разговариваешь!
   
Томджон приподнялся над плюшевыми подушечками. За свою недолгую жизнь он переиграл великое множество королей, и короли эти редко когда приветливо улыбались своим подданным, с жаром пожимали руки и интересовались, насколько людям нравится их дело. О нет, то были монархи, которые ранним студеным утром истошным визгом труб поднимали войска и бросали воинов в кровавую сечу, каждый раз ухитряясь убедить солдат, что это куда более крутое времяпрепровождение, нежели валяться в теплых постелях. Призвав на помощь надменность, спесь и высокомерие своих героев, Томджон устроил матушке истинно королевскую выволочку.
   
— Нам казалось, что мы беседуем со своей подданной, — процедил он. — Поди же, женщина, и исполни, что велел тебе твой король.
   
Лицо матушки застыло в неподвижности, пока ведьма быстренько решала, как отреагировать на подобную наглость. Наконец она улыбнулась про себя и весело кивнула:
   
— Как будет угодно.
   
Уже через минуту она подвела к трону Хьюла, который умудрялся писать даже на ходу.
   
Подняв глаза на Томджона, гном изобразил учтивый поклон.
   
— Брось дурить, — вскинулся юноша. — Посоветуй лучше, что мне делать.
   
— Понятия не имею. Хочешь, я напишу тебе тронную речь?
   
— Я ясно выразился. У меня нет ни малейшего желания становиться королем.
   
— Тогда действительно с тронной речью могут возникнуть проблемы, — согласился гном. — А ты хорошо подумал? Роль короля — это большая удача.
   
— Но, принимая ее, ты лишаешься всех остальных ролей.
   
— Гм-м. Тогда так и скажи им. Что ты отказываешься.
   
— Полагаешь, этого будет достаточно?
   
— Во всяком случае, попытаться стоит.
   
Тем временем к трону уже приближалась группа отцов города, несущих на бархатной подушечке корону. На их лицах были написаны сдержанное почтение с небольшой примесью самодовольства. Корону они несли так, словно та была Подарком Хорошему Мальчику.
   
Городской голова Ланкра тихонько кашлянул в ладошку.
   
— Все приготовления, необходимые для церемонии коронации, вскоре будут завершены, — изрек он, — но тем временем мы хотели бы…
   
— Я отказываюсь, — заявил Томджон. Голова замешкался:
   
— Прошу прощения?
   
— Я не приму корону.
   
Городской голова помешкал еще пару мгновений. Губы его беззвучно шевелились, а глаза обрели странный блеск. Уместнее всего, наконец решил он, будет начать все с начала.
   
— Все приготовления, необходимые…
   
— Не выйдет, — перебил Томджон. — Я отказываюсь стать вашим королем.
   
Голова тяжело задышал, словно вытащенный из воды карп.
   
— Хьюл! — в отчаянии взвыл Томджон. — Ты же лучше меня умеешь обращаться со словами!
   
— Видишь ли, парень, — пожал плечами гном, — очевидно, выражение «я отказываюсь» не входит в список возможных ответов на предложение принять корону. Может, попробовать «я рассмотрю ваше предложение»?
   
Томджон одним рывком выпрямился, схватил с подушечки корону и потряс ею над головой, как тамбурином.
   
— Слушайте меня, вы все! — крикнул он. — Я крайне благодарен вам за оказанную честь. Но не могу стать вашим королем. На этой голове перебывало столько корон, что вам и не сосчитать, и единственное королевство, которым я умею править, ограничено театральными кулисами. Простите, что обманул ваши ожидания.
   
Мертвая тишина окутала залу. Похоже, эти слова тоже не входили в список предполагаемых ответов.
   
— Здесь есть еще одна проблема, — миролюбиво высказался Хьюл. — Видишь ли, на самом деле у тебя нет выбора. Ты уже король. Это роль, которая была уготована тебе с момента твоего появления на свет.
   
— Но я с ней не справлюсь!
   
— Это никого не волнует. Это не то, с чем ты справишься или не справишься, это то, кем ты являешься.
   
— Не вздумай бросить меня здесь! Я подохну со скуки в этих лесах.
   
Вновь грудь Томджону сдавили какие-то ледяные тиски, а в ушах его что-то загудело. На одно мгновение перед его взором предстали зыбкие, как туман, очертания высокого печального мужчины, с мольбой протягивающего к нему руки.
   
— Ты уж извини… — прошептал юноша. — Мне очень жаль.
   
Сквозь призрачный образ он опять почувствовал на себе заинтересованные взгляды ведьм.
   
— У тебя остается одна надежда, — пробормотал рядом с ним Хьюл. — Это если обнаружится другой наследник. Но ты, конечно, вряд ли помнишь своих братьев и сестер…
   
— Я вообще никого и ничего не помню! — заорал Томджон. — Хьюл, я…
   
Между ведьмами вновь вспыхнула яростная перепалка, которая закончилась тем, что Маграт, неумолимая, как приливная волна, неотвратимая, как приливающая к голове кровь, пересекла залу, откинула в сторону преградившую ей путь руку матушки Ветровоск и, приблизившись к трону, швырнула на алые подушечки не кого иного, как Шута.
   
— Эй, Можно тебя на минутку…
   
— Эгей! Эй, кто-нибудь!
   
— Э-ге-ге-гей! Умоляем, выслушайте нас!
   
Но в обстановке шумного веселья и всеобщей праздничности, воцарившейся в тот вечер в замке, никто так и не услышал исступленно-вежливые вопли, что эхом прокатывались по бесконечным лабиринтам подземелья. С каждым часом причитания становились все исступленнее и вежливее.
   
— Простите, пожалуйста! Это срочно. С Биллемом всегда происходит одна ужасная вещь, когда он видит крыс. Ау! Кто-нибудь!
   
Камера внутреннего ока медленно скользит по залитым тусклым светом древним коридорам, вбирая в себя сочащийся слизью гриб, ржавеющие цепи, сырые своды, тени…
   
— Послушайте, господа! Так ведь нельзя. Произошло нелепое недоразумение. Взгляните сами, на нас ведь парики…
   
Эхо жалобных причитаний вязнет в затянутых паутиной и обжитых грызунами туннелях, пока не становится тишайшим шепотом на грани слышимости.
   
— Эгей?! Слушайте, помогите, а? Рано или поздно им обязательно кто-нибудь поможет.
   * * *
   
Некоторое время спустя Маграт спросила у Хьюла, верит ли он в долгосрочные обязательства. На миг гном оторвался от своей работы — он грузил в фургоны декорации[21].
   
— Меня лично нанимали максимум на неделю, — поделился он своим опытом. — И то один раз чуть не кинули.
   
Миновал месяц, и над бархатисто-тусклым блюдцем торфяной пустоши растеклись сырые осенние ароматы. Многочисленные звезды милостиво взирали сверху на один маленький огонек, затерявшийся в Овцепиках.
   
Бродячий обелиск стоял пока на своем обычном месте, хотя было видно, что он тут же сделает ноги, стоит появиться кому-нибудь постороннему.
   
Ведьмы упорно и терпеливо хранили молчание. Можно было наперед предсказать, что у этого шабаша нет ни единого шанса занять место в сотне самых интересных шабашей за всю историю ведовства. Увидь этих ведьм Мусоргский, ночь на Лысой горе не закончилась бы и к полднику.
   
Первой заговорила матушка:
   
— Банкет, по-моему, удался.
   
— Мне чуть плохо не стало, так объелась, — гордо возвестила нянюшка Ягг. — А Ширл моя в тот день помогала на кухне, так что кое-какие объедки со стола принесла домой.
   
— Слыхали, слыхали, — холодно кивнула матушка. — Повара говорили, что на следующий день недосчитались доброй половины свиной туши и трех бутылок шипучего вина.
   
— Хорошо, когда молодые не забывают о стариках, — нисколечко не смутившись, промолвила нянюшка. — Я даже умудрилась памятный кубок стащить. — Она показала подругам свое приобретение. — Здесь написано «Вива Веренс II Рекс». Представляете, жить с каким-то собачьим имечком Рекс?! А вот изображение не похоже. Что-то не припоминаю, чтобы у него из уха торчала ручка.
   
Возникла очередная, долгая и ужасно учтивая пауза.