1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
А потом он взял ключи и запер главную дверь. Это обеспечит немножко больше уединения.
   
Направляясь к камерам, он встретил юного Сэма. Лицо парня белело во мраке.
   
— Нашли кого-нибудь? — спросил Ваймс.
   
— Ох, сержант…
   
— Да?
   
— Ох, сержант… сержант… — По лицу младшего констебля катились слезы.
   
Ваймс подошел к парню и поддержал его. Казалось, что в теле Сэма не осталось ни единой косточки. Он дрожал.
   
— Там женщина в последней камере, и она… сержант… ох, сержант…
   
— Постарайся дышать глубже, — проговорил Ваймс. — Не то, чтобы этим воздухом можно дышать.
   
— А в конце есть комната, сержант… ох, сержант… Ненсибел снова упал в обморок.
   
— Но не ты. — Ваймс ободряюще похлопывал его по спине.
   
— Но там…
   
— Давай вытащим тех, кого сможем, ладно, парень?
   
— Но мы пригоняли фургон, сержант!
   
— Что? — переспросил Ваймс, а потом вспомнил. — О, да…
   
— Но мы ведь никого не сдали, парень, — добавил он. — Помнишь?
   
— Но я ведь и раньше ездил, сержант! Все мы! Мы просто передавали людей им и возвращались в штаб выпить какао, сержант!
   
— Ну, вам отдавали приказ… — сказал Ваймс, будто бы это могло помочь.
   
— Мы не знали!
   
«Не совсем так, — подумал Ваймс. — Мы не спрашивали. Мы просто не хотели думать об этом.» Люди входили в переднюю дверь, и некоторые из бедолаг выходили обратно через потайную дверь, и не всегда в одной коробке.
   
Они не соответствовали меркам.
   
Как и мы.
   
И тут он услышал низкий утробный звук. Сэм заметил палача в кресле. Он отпрянул от Ваймса, подбежал к полке и схватил дубину.
   
Ваймс был готов к этому. Он схватил мальчишку, развернул его и выбил оружие из его руки прежде, чем свершилось убийство.
   
— Нет! Не так! Не сейчас! Держи его! Укроти его! Не трать понапрасну! Отправь назад! Он вернется, когда ты позовешь!
   
— Вы знаете, что он делал все это! — закричал Сэм, пнув палача по ногам. — Вы сказали, что мы должны взять закон в свои руки!
   
«А, — подумал Ваймс. — Самое время для длительной дискуссии по поводу теории и практики правосудия. Вот сокращенная версия.»
   
— Ты не можешь выбить мозги человека, который привязан к креслу!
   
— Он же мог!
   
— А ты — нет. Потому что ты — не он!
   
— Но они…
   
— Младший констебль, смирно! — выкрикнул Ваймс, и обитый соломой потолок поглотил и похоронил его голос. Сэм моргнул покрасневшими глазами.
   
— Хорошо, сержант, но…
   
— Ты весь день собираешься хныкать? Забудь о нем. Давай вытащим выживших, ладно?
   
— Трудно сказать…
   
— Выполнять! За мной!
   
Он знал, что увидит под темными сводами камер, но лучше от этого не становилось. Некоторые могли ходить, или, может, прыгать. Одного или двоих просто избили, но не настолько, чтобы они не слышали, что происходит у них на виду, и не пережили весь этот кошмар. Они съежились, когда открылись двери, и вскрикивали, когда он прикасался к ним. Не удивительно, что Каченс получал свои признания.
   
Некоторые были мертвы. Другие… ну, если они и не были мертвы, если они просто ушли куда-то в себя, то было чертовски ясно, что ничто уже не могло их вернуть. Кресло ломало их снова и снова. Ни один человек не мог бы им уже помочь.
   
На всякий случай, и не чувствуя никакой вины, Ваймс достал свой нож и… помог им, как смог. Никто не дернулся, никто не вздохнул.
   
Он поднялся на ноги, в его голове клубились черные и алые тучи.
   
Головореза, простого как кулак, которому платят приличные деньги за работу, против которой он ничего не имеет, вполне можно понять. Но у Каченса были мозги…
   
Кто же знает, какое зло таится в человеческих сердцах?
   
Я.
   
Кто знает, на что способен разумный человек?
   
БОЮСЬ, ОПЯТЬ ЖЕ Я.
   
Ваймс взглянул на дверь в последнюю комнату. Нет, он туда не вернется. Не удивительно, что здесь воняет.
   
— ТЫ ВЕДЬ МЕНЯ НЕ СЛЫШИШЬ, ТАК? ЧТО Ж. Я ДУМАЛ, ЧТО СЛЫШИШЬ, — проговорил Смерть и вернулся к ожиданию.
   
Ваймс помог юному Сэму привести Ненсибела в чувство. Они наполовину перенесли, наполовину провели заключенных по длинному проходу на склад. Они оставили их там и вернулись назад забрать клерка, которого звали Требилкок. Ваймс объяснил ему преимущества сотрудничества с властями. Эти преимущества не были такими уж большими, если не сравнивать их с огромными недостатками, с которыми бы он быстро познакомился в случае отказа.
   
Ваймс вышел навстречу раннему вечеру. Колон и остальные еще ждали; все дело заняло каких-то двадцать минут.
   
Капрал отдал честь, а потом сморщил нос.
   
— Да, от нас несет, — согласился Ваймс. Он расстегнул ремень и снял нагрудник и кольчужную рубашку. Грязь подземелья, казалось, просочилась всюду. — Ладно, — сказал он, когда ему перестало казаться, что он стоит посреди канализации, — пара человек должна быть там, у входа на склад, еще двое — сзади с дубинками, а остальные будут здесь. Как мы и договаривались, хорошо? Сначала оглушить, арестовать потом.
   
— Так точно, сэр. — Колон кивнул. Люди разошлись по постам.
   
— А теперь дай-ка мне бренди, — добавил Ваймс.
   
Он развернул свой платок, промокнул в спирте и привязал к горлышку бутылки. Послышался гневный ропот. Стражники увидели, как Сэм и Ненсибел выводят заключенных.
   
— Было хуже, — бросил Ваймс, — уж поверьте. Верхнее окно посредине, Фред.
   
— Так точно, сержант, — отозвался Колон, отводя взгляд от идущих мимо раненых. Он поднял арбалет и аккуратно выбил два стекла и оконную раму.
   
Ваймс вытащил серебряный портсигар, достал сигару, зажег ее, поднес спичку к пропитанной бренди тряпице, подождал, пока она загорится, и швырнул бутылку в окно.
   
Послышался звон, звук взорвавшегося спирта, и показалось быстро занявшееся пламя.
   
— Отлично, сержант, — сказал Фред. — Э… не знаю, стоит ли сейчас об этом, сержант, но мы принесли еще одну бутылку, пока мы…
   
— В самом деле, Фред? И что ты предлагаешь?
   
Фред Колон снова взглянул на пленников.
   
— Предлагаю и ее туда же, — ответил он.
   
Эту бросили в одно из окон на первом этаже. Из-под карнизов уже валил дым.
   
— Мы не видели, чтобы кто-нибудь заходил или выходил оттуда, если не считать тех часовых, — сказал Фред, глядя на дым. — Не думаю, что там осталось много народу.
   
— Ровно до тех пор, пока мы не разрушим гнездо, — кивнул Ваймс.
   
Передняя дверь приоткрылась, из-за чего огонь разгорелся еще сильнее. Кто-то проверял.
   
— Они будут ждать до последней минуты, а потом выбегут, чтобы драться, — предупредил Ваймс.
   
— Вот и хорошо, сержант. Темнеет, — мрачно бросил Фред. Он вытащил свою дубинку.
   
Ваймс обошел здание, кивнул стражникам, стоявшим там, и запер заднюю дверь украденным ключом. В любом случае, она была узкой. Те, кто остались внутри, наверняка направятся к большим передним дверям, где они смогут быстро рассредоточиться, да и засаду там устроить сложнее.
   
Он проверил склад. Но такой выход по той же причине был неоправдан. Кроме того, он ведь запер дверь в подвал, так?
   
— Вы поэтому оставили палача, а, сержант? — ухмыльнулся юный Сэм.
   
Черт! Это ему и в голову не приходило. Он так разозлился на клерка, что совершенно позабыл об этом скоте в кресле.
   
Ваймс колебался. Но смерть в огне ужасна. Он потянулся за ножом, но тут же вспомнил, что тот остался в ножнах на ремне. Дым уже плыл по проходу на склад.
   
— Дай мне свой нож, Сэм, — сказал он. — Пойду… проверю его.
   
Младший констебль с некоторой неохотой протянул ему нож.
   
— Что вы собираетесь делать, сержант?
   
— Ты просто займись своим делом, младший констебль, а я займусь своим…
   
Ваймс скользнул в коридор. «Я перережу один ремень, — подумал он. — Их непросто разорвать. А потом… ну, у него будет шанс, даже в этом дыму. Это больше, чем было здесь у кого-нибудь еще.»
   
Он прокрался через кабинету и вошел в комнату.
   
Один факел все еще горел, но огонь теперь казался лишь легким ореолом в желтом мареве. Человек пытался сдвинуть тяжелое кресло, но оно было прочно прикреплено к полу.
   
Кресло было устроено с умом. До пряжек на ремнях было не дотянуться. Даже если у пленника была свободна одна рука, и эта рука еще не почувствовала на себе профессионализм палача, то все равно бы пришлось потрудиться, чтобы быстро выбраться из кресла.
   
Он наклонился, чтобы перерезать ремень, и тут услышал, как в скважине повернулся ключ.
   
Ваймс быстро отступил в тень.
   
Дверь открылась, впустив в комнату далекие крики и треск горящего дерева. Похоже, Неназываемые пытались прорваться на улицу глотнуть свежего воздуха.
   
Найдувас Каченс тихо ступил в комнату и закрыл за собой дверь. Заметив сидящую фигуру, он остановился и осторожно осмотрел ее. Он подошел к двери кабинета и заглянул внутрь. Он всмотрелся в камеры, но к тому времени Ваймс бесшумно прошел к стене.
   
Он услышал, как Найдувас вздохнул. За этим последовал знакомый скрип стали, тихий звук рассекаемой органики и хрип.
   
Ваймс потянулся к мечу. Но он ведь тоже остался наверху на дороге, так ведь…
   
Здесь, внизу, песенка в его голове зазвучала громче, с аккомпанементом металлического звона, который всегда был ее частью… смотри, как они подымаются, подымаются, подымаются…
   
Он затряс головой, как будто бы это могло прогнать воспоминание. Ему нужно сосредоточиться. Ваймс вбежал в комнату и прыгнул.
   
Ему казалось, что на долгое время он застыл в воздухе. Грудь палача была в крови. Каченс вкладывал клинок обратно в трость. А Ваймс, зависший в воздухе, был вооружен простым кинжалом.
   
«Я выберусь отсюда, — подумал он. — Я знаю это, потому что я это помню. Я помню, как Киль вышел и сказал, что все кончено.
   
Но то был настоящий Киль. А это я. Вовсе не обязательно, что все будет именно так.»
   
С удивительной скоростью Каченс рванулся в сторону, пытаясь снова обнажить свой клинок. Ваймс ударился о мешки на стене и тут же благоразумно откатился в сторону. Рапира полоснула рядом с ним, солома посыпалась на пол.
   
Он считал Каченса плохим фехтовальщиком. Его смехотворная тросточка предполагала это. Но он оказался уличным бойцом — никакого изящества, никаких красивых выпадов, просто определенный талант двигать клинок именно туда, где ты не надеялся на него наткнуться.
   
В уголке потолка потрескивал огонь. Пролившееся спиртное или просто жар пробрались сквозь толстые половицы. Из пары мешков шел густой белый дым, который окутывал людей все увеличивающимся облаком.
   
Он ходил вокруг кресла, пристально следя за Каченсом.
   
— Полагаю, вы делаете смертельную ошибку, — произнес Каченс.
   
Ваймс сосредоточился на рапире.
   
— Тяжелые времена требуют твердых мер. Каждый командир знает это… — добавил Каченс.
   
Ваймс увернулся, но продолжал кружить, держа кинжал наготове.
   
— Мясники нужны истории так же, как и пастухи, сержант.
   
Каченс сделал выпад, но Ваймс следил за его глазами и отпрянул вовремя. Этот человек не умолял. Он так и не понял, из-за чего все так произошло. Но он видел лицо Ваймса. Оно не отражало ни малейших эмоций.
   
— Вы должны понимать, что во времена чрезвычайного положения в государстве, мы не можем уделять внимание так называемым правам…
   
Ваймс бросился в сторону и по задымленному коридору прямо в кабинет. Каченс кинулся за ним. Клинок полоснул Ваймса по ноге. Он упал на стол клерка, выронив кинжал.
   
Каченс обходил его, выбирая место для удара. Он занес меч…
   
Ваймс схватил стальную линейку. Ее шлепок выбил меч прямо из рук капитана.
   
Точно во сне, припадая на раненую ногу, Ваймс выпрямился.
   
Отправь его назад во мрак, пока он не понадобится…
   
Опрокидываясь на спину, он повернул линейку, и ее край разрезал воздух, оставляя дым клубиться позади. Кончик рассек шею Каченса.
   
За Ваймсом из коридора вырывался белый дым. Потолок кровавой комнаты рушился.
   
Но он стоял, глядя на Каченса с тем же пустым сосредоточенным выражением лица. Человек ухватился руками за горло, сквозь его пальцы текла кровь. Он зашатался, тщетно хватая ртом воздух, и упал навзничь.
   
Ваймс бросил линейку на его тело и захромал прочь.
   
Снаружи слышалось громыхание передвигаемых баррикад.
   
Каченс открыл глаза. Мир вокруг был серым, если не считать стоящей перед ним черной фигуры.
   
Как и всегда, стараясь узнать побольше о новом человеке, тщательно изучая его черты лица, он пригляделся.
   
— Эмм… твои глаза… э… твой нос… твой подбородок… — Он сдался.
   
— ДА, — ответил Смерть, — Я НЕСКОЛЬКО ЗАКОВЫРИСТЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР.
   
СЮДА, МИСТЕР КАЧЕНС.
   
«Лорд Ветрун, — думал Ветинари, — был сущим параноиком.» Он поставил стражника даже на крыше ликерного завода, с которой был виден дворцовый двор. Точнее, двух стражников.
   
Если чуть приподняться над парапетом, то можно было вполне отчетливо увидеть одного из них, но другой таился в тенях труб.
   
Покойный достопочтимый Джон Кровистек заметил только первого.
   
Ветинари бесстрастно смотрел, как парня оттаскивают прочь. Если уж вы были наемным убийцей, то ваша смерть при выполнении задания была лишь частью работы, хотя и последней. Жаловаться не на что. И это теперь означало, что остался лишь один стражник, другой же тащил Кровистека вниз по ступеням.
   
Кровистек носил черное. Как и все наемные убийцы. Черный был стильным цветом и, кроме того, таковы были правила. Но лишь в полночь в темном подвале он мог оказаться к месту. Во всех других случаях Ветинари отдавал предпочтение темно-зеленому или оттенкам темно-серого. При правильном выборе цвета и позиции ты исчезал. Человеческие глаза помогали этому. Они исключали тебя из поля зрения, относя тебя к фону.
   
Конечно, его бы исключили из Гильдии, если бы поймали в подобном одеянии. Он же полагал, что это лучше, чем быть исключенным из числа стоящих и дышащих. Он предпочел бы простыть, чем остыть навсегда.
   
В трех футах от него стражник, не задумываясь о возможности появления других людей, зажег сигару.
   
Каким же гением был лорд Винстэнли Гревил-Пайп. Что за наблюдательность. Хэвлоку бы хотелось встретиться с ним, или хотя бы посетить его могилу, но, по всей видимости, она была внутри тигра, которого, к огромному своему удивлению Гревил-Пайп не заметил до самого последнего момента.
   
Впрочем, Ветинари оказал ему особую честь. Он отыскал и расплавил граверные пластины «Некоторых Наблюдений об Искусстве Невидимости».
   
Он отыскал и другие четыре сохранившиеся копии, но так и не смог заставить себя сжечь их. Вместо этого он соединил тоненькие книжицы и вставил их в обложку «Анекдотов Великих Счетоводов, Том 3». Ему казалось, что лорд Винстэнли Гревил-Пайп оценил бы это.
   
Ветинари, терпеливый точно кошка, удобно лежал на свинцовой крыше и смотрел на дворцовый двор, раскинувшийся внизу.
   
Ваймс лежал, уткнувшись лицом в стол в штабе Стражи, и изредка моргал.
   
— Прошу, не шевелитесь, — сказал доктор Лоуни. — Я почти закончил. Полагаю, вы бы рассмеялись, если бы я сказал вам не напрягаться?
   
— Ха. Ха. Ой!
   
— Это всего лишь поверхностная рана, но вам следует немного отдохнуть.
   
— Ха. Ха.
   
— У вас впереди тяжелая ночь. Как, подозреваю, и у меня.
   
— Все будет в порядке, если мы дотянем баррикады до Легкой улицы, — заметил Ваймс, и в наступившей красноречивой тишине он понял все.
   
Он сел на столе, который Лоуни использовал как операционный.
   
— Они уже на Легкой улице, так ведь? — спросил он.
   
— Последнее, что я слышал, — кивнул доктор.
   
— Последнее, что вы слышали?
   
— Ну, вообще-то нет, — отозвался Лоуни. — Все… расширяется, Джон. Самое последнее, что я слышал, было, как кто-то сказал «а зачем останавливаться на Легкой улице?»
   
— О, боже правый.
   
— Да. Я тоже так подумал.
   
Ваймс натянул бриджи, застегнул ремень и выскочил на улицу прямо в гущу спора.
   
Здесь была Рози Длань, и Сандра, и Редж Башмак, и еще с полдюжины человек, рассевшихся вокруг стола посреди улицы. Выйдя из дверей, Ваймс услышал, как жалобный голос произнес:
   
— Вы не можете бороться за «достойно оцененную любовь».
   
— Вы можете, если хотите, чтобы я и другие девушки были с вами, — ответствовала Рози. — «Бесплатная» — не то слово, которое бы нам хотелось видеть в данном контексте.
   
— Ох, ну хорошо, — согласился Редж, делая заметки. — Все довольны Правдой, Справедливостью и Свободой, так?
   
— И канализации получше. — Это был голос миссис Резерфорд. — И что-нибудь сделать с крысами.
   
— Полагаю, мы должны думать о более возвышенных материях, товарищ миссис Резерфорд, — сказал Редж.
   
— Я не товарищ, мистер Башмак, как и мистер Резерфорд, — проговорила миссис Резерфорд. — Мы всегда держимся сами по себе, я права, Сидни?
   
— У меня есть вопрос, — раздался голос из толпы зрителей. — Гарри Гибкий я. Держу обувную лавку в Новых Сапожниках…
   
Редж тут же ухватился за эту возможность избежать разговора с госпожой Резерфорд. Революционеры не должны встречаться с кем-то вроде госпожи Резерфорд в свой первый день.
   
— Да, товарищ Гибкий?
   
— И мы не бужуры, — добавила госпожа Резерфорд, не желая пускать все на самотек.
   
— Э… буржуазия, — поправил Редж. — Наш манифест взывает к буржуазии. Это как бур, э… жуаз, э… и я.
   
— Буржуазия, буржуазия, — проговорила госпожа Резерфорд, точно пробуя слово на язык. — Это… звучит не так уж плохо. Чем, э… они занимаются?
   
— В любом случае, здесь в седьмом пункте этой бумажки… — настаивал мистер Гибкий.
   
— … Народной Декларации Славного Двадцать Четвертого Мая, — поправил Редж.
   
— Да, да, точно… ну, здесь сказано, что мы получим во владение средства производства, вроде того, так я хочу знать вот что, как это будет действовать в отношении моей лавки? То есть, она в любом случае будет моей, так? Просто не то, чтобы там было места больше чем для меня и моего парня, Гэрбата, и, может, одного покупателя.
   
В темноте Ваймс улыбнулся. Некоторые вещи Редж никогда не мог предусмотреть.
   
— А, но после революции вся собственность будет принадлежать простым людям… э… то есть, она принадлежит и вам, и всем остальным, понимаете?
   
Товарищ Гибкий казался озадаченным.
   
— Но туфли делать буду я?
   
— Разумеется. Но все будет принадлежать народу.
   
— Тогда… кто будет платить за обувь? — спросил мистер Гибкий.
   
— За свою обувь все будут платить разумную цену, и вы не будете виноваты в том, что живете за счет обычного работяги, — коротко ответил Редж. — Теперь, если…
   
— То есть, коров?
   
— Что?
   
— Ну, там ведь только коровы, и парни с кожевенной лавки, и, честно говоря, они ведь целыми днями просто стоят в поле, ну, не парни, конечно, но…
   
— Послушайте, — вздохнул Редж. — Все будет принадлежать народу, и все будут жить лучше. Вы понимаете?
   
Сапожник нахмурился еще больше. Он не был уверен, что принадлежит к этому самому народу.
   
— Я думал, что мы просто не хотели, чтоб на нашей улице были солдаты, и толпа, и все такое, — произнес он.
   
Вид у Реджа был затравленный. И он нырнул в поисках безопасности.
   
— Ну, по крайней мере, мы все можем согласиться с Правдой, Свободой и Справедливостью, да?
   
Они закивали. Этого хотели все. Это ничего не стоило.
   
В темноте вспыхнула спичка, и, когда все повернулись, Ваймс зажег сигару.
   
— Вам бы хотелось Свободы, Правды и Справедливости, так ведь, товарищ сержант? — подбадривающее осведомился Редж.
   
— Мне бы хотелось вареного яйца, — отозвался Ваймс, туша спичку.
   
В ответ раздался нервный смешок, но Редж выглядел обиженным.
   
— В подобной ситуации, сержант, я полагаю, нам следует несколько расширить свои…
   
— Ну, да, мы могли бы, — произнес Ваймс, спускаясь по ступенькам. Он взглянул на листки, лежащие перед Реджем. Его это заботило. Правда, заботило. И он был серьезен. Очень серьезен. — Но… ну, Редж, завтра опять встанет солнце, и я вполне уверен что, чтобы не произошло, мы не найдем Свободу, и не будет полной Справедливости, и я чертовски уверен, что мы не узнаем Правды. Но вполне возможно, что я все же получу вареное яйцо. К чему все это, Редж?
   
— Народная Республика Улицы Паточной Шахты! — гордо заявил Редж. — Мы формируем правительство!
   
— О, прекрасно, — вздохнул Ваймс. — Еще одно. Как раз то, что нужно. Теперь, кто-нибудь из вас знает, где мои чертовы баррикады?
   
— Драсьте, мистер Киль, — раздался клейкий голос.
   
Он опустил взгляд. Там, все еще в своем большом плаще и теперь еще и в огромном шлеме, стоял Шнобби Шноббс.
   
— Как ты здесь оказался, Шнобби?
   
— Моя мама говорит, что я пронырливый, — ухмыльнулся Шнобби. Рукав, сложившись гармошкой, поднялся к голове беспризорника, и Ваймс понял, что где-то там это означало приветствие.
   
— Она права, — согласился Ваймс. — Так где…
   
— Я теперь констебль, сержант, — сообщил Шнобби. — Так сказал мистер Колон. Он дал мне шлем, и я вырезал себе значок из, из… что это, такое, из воска, вроде свечи, но есть нельзя?
   
— Мыло, Шнобби. Запомни это слово.
   
— Точно. А потом я вырежу…
   
— Где сейчас баррикады, Шнобби?
   
— Это будет стоить…
   
— Я твой сержант, Шнобби. Больше финансовые отношения нас не связывают. Скажи мне, где эти чертовы баррикады!
   
— Эм… наверно, около Короткой улицы, сержант. Все несколько… метафорически.
   
Майор Клайв Маунтджой-Стэндфаст невидяще уставился на карту, лежавшую перед ним, и пытался найти хоть какое-нибудь утешение. Сегодня он был главным полевым офицером. Командующие отбыли во дворец на какой-то прием или что-то вроде того. И он остался за главного.
   
Ваймс признавал, что в городских войсках есть несколько неглупых офицеров. Следует учесть, что с продвижением по службе их оставалось все меньше, но по случайности или предопределению каждой армии, в качестве рабочих лошадок на пыльных должностях, необходимы люди, которые могут убеждать, и составлять списки, и организовывать доставку провизии и оснащения, и, в общем-то, имеющие более семи пядей во лбу. Именно они управляли делами, предоставляя командующему офицеру возможность сосредоточиться на более высоких материях.
   
Майор и в самом деле не был глупцом, хотя и казался таковым. Он был идеалистом и считал своих людей «отличными парнями», хотя и бывали доказательства к обратному, и в целом, делал все, что мог, с оказавшейся в его распоряжении умеренной сообразительностью. Еще мальчишкой он читал книги о великих военных кампаниях и с патриотической гордостью смотрел на картины знаменитых кавалерийских сражений и славных побед. Когда же он сам стал участвовать в них, его почти шокировало, что художники не уделяли никакого внимания кишкам. Может, это у них не слишком хорошо получалось.
   
Майор ненавидел карты. Эта была картой города. Черт возьми, город не место для кавалерии! Конечно же, происходили несчастные случаи. И три из них со смертельным исходом. Даже кавалерийский шлем не слишком-то защищает от брошенного булыжника. А у Сестричек Долли солдата стащили с лошади и, прямо говоря, затоптали до смерти. И эта ужасная трагедия была, к несчастью, неизбежна, когда эти дураки решили использовать кавалерию в городе, с таким количеством переулков.
   
Разумеется, майор не думал о своих командирах, как о дураках, иначе это означало бы, что все, кто подчиняется им, так же являются дураками. Он предпочитал термин «неразумны», и использование этого слова беспокоило его.
   
Что же до остальных несчастных случаев, в результате трех из них люди потеряли сознание, врезавшись в магазинную вывеску, преследуя… ну, людей, потому как, во всей этой темноте и дыме, кто может сказать, где истинный враг? Эти идиоты, по всей видимости, считали, что враг это тот, кто бежит прочь. И они оказывались более удачливыми идиотами, потому что люди, направлявшие своих лошадей в темные переулки, которые петляли так и эдак и становились все уже и уже, и вдруг понимавшие, что стало слишком тихо, и что их лошадь уже не может развернуться, ну, тогда они узнавали, насколько быстро может бежать человек в кавалерийских сапогах.
   
Он пересмотрел отчеты. Сломанные кости, синяки, один человек пострадал от «дружеского удара» саблей своего же товарища…
   
Он бросил взгляд на капитана Тома Пререка из легкого пехотного полка лорда Селачия, который поднял глаза от собственных бумаг и слабо улыбнулся. Они вместе учились в школе, и Пререк, насколько понимал майор, был гораздо сообразительнее него самого.
   
— Ну и как это тебе, Том? — спросил майор.
   
— Мы потеряли около восьмидесяти человек, — ответил капитан.
   
— Что? Это ужасно!
   
— Ну, насколько мне известно, около шестидесяти из них дезертировали. В такой сумятице то и дело так бывает. Некоторые, наверное, заскочили домой проведать дорогую матушку.
   
— А, дезертиры. У нас тоже. В кавалерии! Как бы ты назвал человека, который бросает свою лошадь?
   
— Пехотинцем? Что же до остальных, ну, полагаю, лишь шесть или семь погибли от рук врагов. К примеру, троих закололи в переулке.
   
— По мне, так это определенно действия врагов.
   
— Да, Клайв. Но ты родился в Щеботане.
   
— Только потому, что моя мать гостила у своей тетки, а карета опаздывала! — краснея, запротестовал майор. — Если ты разрежешь меня пополам, то увидишь, что на сердце у меня написано «Анк-Морпорк»!
   
— Правда? Что ж, будем надеяться, до этого не дойдет, — произнес Том. — В любом случае, убийство в переулке всего лишь часть жизни большого города.
   
— Но они же были вооружены! Мечи, шлемы…
   
— Ценные трофеи, Клайв.
   
— Но я думал, что Городская Стража разобралась с бандами…
   
Том взглянул на своего друга поверх бумаг.
   
— Ты предлагаешь просить поддержки у полиции? В любом случае, ее теперь уже нет. Некоторые стражники присоединились к нам, как будто это что-то даст, а остальные либо избиты, либо сбежали…
   
— Опять дезертиры?
   
— Честно говоря, Клайв, все торопятся подальше отсюда, так что к завтрашнему утру нам будет довольно одиноко.
   
Мужчины замолчали, когда капрал принес новые сообщения. Они мрачно пролистали бумаги.
   
— Ну, по крайней мере, все затихло, — сказал майор.
   
— Ужинать пора, — объяснил капитан.
   
Майор всплеснул руками.
   
— Это не война! Человек бросает камень, заворачивает за угол и вновь превращается в добропорядочного гражданина! Нет никаких правил!
   
Капитан кивнул. Ничему подобному их не учили. Они изучали карты и кампании, с широкими равнинами и случайными возвышенностями, которые необходимо было захватить. Города должно либо осаждать, либо защищать. Они не должны были сражаться внутри них. Здесь невозможно смотреть, невозможно сгруппироваться, невозможно маневрировать, и вы всегда оказывались против людей, которые знали здесь все, как собственную кухню. И вам совершенно не хотелось сражаться с врагом без униформы.
   
— Где твой лорд? — спросил капитан.
   
— Отправился на бал, как и твой.
   
— А могу я спросить, какие приказы он тебе отдал?
   
— Сказал, что я должен делать все, что сочту нужным, дабы осуществить наши истинные замыслы.
   
— Он записал это?
   
— Нет.
   
— Жаль. Мой тоже.
   
Они обменялись взглядами, а потом Пререк сказал:
   
— Ну… сейчас ведь нет действительных волнений. Как таковых. Мой отец говорил, что все это было в его время. Он говорил, что лучше всего держать все в секрете. Булыжников не так уж много, говорил он.
   
— Уже почти десять, — произнес майор. — Люди ведь скоро пойдут спать, а?
   
Выражение их лиц излучало великую надежду, что все и вправду успокоилось. Никто в здравом уме не хочет оказаться в ситуации, когда от него ожидают, что он сделает все, что сочтет наилучшим.
   
— Ну, Клайв, если… — начал капитан.
   
Снаружи послышался шум, а потом в палатку вошел человек. Он весь был в крови и копоти. На его лице, там, где по ужасной грязи струился пот, проглядывали розоватые полосы. Из-за его спины виднелся арбалет, а на груди висела перевязь с ножами.
   
И он был явно безумен. Майору был знаком подобный взгляд. Слишком яркие глаза, ухмылка — слишком застывшая.
   
— Итак, — произнес он, снимая с правой руки медный кастет. — Жаль вашего часового, джентльмены, но он не хотел меня впускать, даже когда я назвал пароль. Вы здесь главные?
   
— Кто ты такой, черт возьми? — спросил майор, поднимаясь на ноги.
   
Человека, казалось, это не впечатлило.
   
— Карцер. Сержант Карцер, — ответил он.
   
— Сержант? В таком случае…
   
— С Цепной улицы, — добавил Карцер.
   
Теперь майор заколебался. Оба солдата знали о Неназываемых, хотя, если бы их спросили, они бы наверняка так и не смогли внятно рассказать, что же именно они знают. Неназываемые работали тайно, за кулисами. Они были чем-то большим, нежели просто стражниками. Они отчитывались исключительно перед патрицием; у них была полная свобода действий. С ними не связывались. Они не из тех, с кем стоило бы пересекаться. И не важно, что этот человек всего лишь сержант. Он из Неназываемых.
   
И, хуже всего, майор понял, что это существо может видеть, о чем он думает, и ему это нравится.
   
— Да, — кивнул Карцер. — Точно. И тебе повезло, что я здесь, солдатик.
   
«Солдатик, — подумал майор. — А ведь здесь есть те, кто слышит это, те, кто запомнит. Солдатик.»
   
— Почему же? — спросил он.
   
— Пока ты и твои блестящие солдатики гарцевали по округе и гонялись за прачками, — говорил Карцер, садясь на единственное свободное кресло, — на улице Паточной Шахты происходят настоящие неприятности. Ты знаешь об этом?
   
— О чем ты? Мы не получали никаких докладов о каких бы то ни было беспорядках, происходящих там!
   
— Да, точно. Разве это не странно?
   
Майор колебался. Где-то в голове зашевелилось смутное воспоминание… а потом, что-то бормоча, капитан протянул ему листок бумаги. Он взглянул на отчет и вспомнил.
   
— Один из моих капитанов был там днем и сообщил, что все под контролем, — произнес он.
   
— Правда? Под чьим контролем? — бросил Карцер. Он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол.
   
Майор уставился на них, но сапоги не проявляли ни малейшего стыда.
   
— Убери свои ноги с моего стола, — холодно произнес он.
   
Глаза Карцера сузились.
   
— И чья армия тебе помогать будет?
   
— Моя, вообще-то…
   
Майор посмотрел в глаза Карцера и тут же пожалел об этом. Безумец. Он видел подобный взгляд на поле битвы.
   
Очень медленно, с преувеличенной осторожностью Карцер опустил ноги со стола. Потом он достал платок и мрачно, с невыразимой иронией дохнул на столешницу, а потом усердно ее протер.
   
— Ох, простите, пожалуйста, — сказал он. — Однако, пока вы, джентльмены, начищали свой стол до блеска, язва, как они говорят, ха-ха, пожирает самое сердце города. Вам уже сообщили, что штаб на Цепной улице сожгли дотла? И, полагаю, мы потеряли несчастного капитана Каченса и, по крайней мере, одного из нашего… технического персонала.
   
— Боги, Каченс, — вздохнул капитан Пререк.
   
— Именно так я и сказал. Все те подонки, которых ваши парни вспугнули у Сестричек Долли и в других их гнездышках, ну, все они оказались там.
   
Майор взглянул на рапорт.
   
— Но наш патруль сообщил, что все казалось в порядке, на улицах были стражники, а люди махали флагом и пели национальный гимн, — сказал он.
   
— Ну вот, сами же видите, — ответил Карцер. — Вы сами поете национальный гимн на улицах, майор?
   
— Ну, нет…
   
— Кого отправил туда его светлость? — спросил Пререк.
   
Майор Маунтджой-Стэндфаст пролистал бумаги. Его лицо вытянулось.
   
— Раста.
   
— О боги. Какой удар.
   
— Смею предположить, он уже мертв, — высказал Карцер, и майор попытался сдержать легкую улыбку. — Человек, который теперь там руководит, зовет себя сержантом Килем. Но он самозванец. Настоящий Киль в морге.
   
— Откуда вы знаете все это? — спросил майор.
   
— У нас, Особых, свои методы добывания информации.
   
— Я слышал об этом, — пробормотал капитан.
   
— Военное положение, джентльмены, означает, что военные оказывают помощь гражданским властям, — проговорил Карцер. — А сейчас, гражданские власти — это я. Конечно, вы могли бы послать пару курьеров на бал, но не думаю, что это будет правильным для карьеры шагом. Так что, единственное, о чем я вас прошу, так это чтобы ваши люди помогли нам в небольшом… хирургическом вмешательстве.
   
Майор уставился на него. Его неприязни к Карцеру не было конца. Но майором он был не слишком долго, а если уж вас повышают, то вы надеетесь продержаться в этой должности настолько долго, чтобы даже тесьма слегка потускнела.
   
Он заставил себя улыбнуться.
   
— У вас и ваших людей был длинный день, сержант, — произнес он. — Почему бы вам не пройти в столовую, пока мы не посовещаемся?
   
Карцер встал так стремительно, что майор вздрогнул, и, упершись руками в его стол, наклонился вперед.
   
— Уж постарайся, Джимми-сынок, — сказал он, и улыбка его походила на край ржавой пилы. А потом развернулся и вышел прямо в ночь.
   
В последовавшей тишине Пререк произнес:
   
— Боюсь, его имя есть в списке офицеров, который Каченс прислал вчера. И, э… в целом он прав насчет закона.
   
— Хочешь сказать, мы должны выполнять его приказы?
   
— Нет. Но он вправе просить содействия.
   
— А я могу отказать?
   
— О, да. Разумеется. Но…
   
— … мне придется объяснить его светлости причину?
   
— Точно.
   
— Но этот человек сущий ублюдок! Я знаю таких. Из тех, что вербуются ради грабежа? Из тех, что оказываются на виселице в качестве примера остальным?
   
— Гхм…
   
— Что еще?
   
— Ну, в одном он прав. Я просматривал рапорты, и, ну, это странно. Вниз по улице Паточной Шахты все было тихо.
   
— Это хорошо, так?
   
— Это невероятно, Клайв, если сложить все воедино. Здесь сказано, что нападения не было даже на штаб стражи. Э… и твой капитан Бёрнс, сказал, что видел этого Киля, или кого-то, кто так называется, и уж если тот — сержант стражи, то он, Бёрнс, — дядюшка мартышки. Он говорит, что это — человек серьезных приказов. Думаю, он ему даже понравился.
   
— Боги, Том, мне нужна помощь!
   
— Тогда отправь нескольких всадников. Может, небольшой неофициальный патруль. Прояви сообразительность. Ты можешь позволить себе полчаса.
   
— Верно! Верно! Отличная идея! — отозвался майор, излучая облегчение. — Проследи за этим, хорошо?
   
Отдав гору приказов, он сел на место и уставился на карту. По крайней мере, хоть что-то имело смысл. Все эти баррикады были направлены внутрь. Люди отгораживались от дворца и центра города. Никто не будет беспокоиться о внешнем мире. Если в подобных обстоятельствах необходимо взять отдаленную часть города, то самым разумным будет идти через ворота в городской стене. Может, их охраняют не так, как должно.
   
— Том?
   
— Да, Клайв?
   
— Ты когда-нибудь пел национальный гимн?
   
— О, много раз, сэр.
   
— Я не имею в виду официально.
   
— То есть, чтобы показать, что я — патриот? Боги, нет. Это было бы очень странно, — ответил капитан.
   
— А как насчет флага?
   
— Ну, разумеется, каждый день я отдаю ему честь, сэр.
   
— Но ты не размахиваешь им? — поинтересовался майор.
   
— Думаю, пару раз я махал бумажным флажком, когда был ребенком. День рождения патриция, или что-то в этом роде. Мы стояли на улице, когда он проезжал мимо, и кричали «Ура!»
   
— И с тех пор ни разу?
   
— Ну, нет, Клайв, — смущенно ответил капитан. — Я бы сильно забеспокоился, если бы увидел человека, поющего национальный гимн и размахивающего флагом, сэр. Подобными вещами занимаются лишь иностранцы.
   
— Правда? Почему?
   
— Нам не нужно доказывать, что мы патриоты, сэр. То есть, это ведь Анк-Морпорк. Нам не нужно устраивать шумиху, по поводу того, что мы — лучшие, сэр. Мы это просто знаем.
   
Эта соблазнительная теория пришла в голову Виглету и Вадди, и, да, даже в не сильно тренированную голову Фреда Колона, и, насколько Ваймс смог понять, это было примерно так.
   
1. Предположим, расстояние позади баррикад больше, чем перед ними, так?
   
2. Тогда, вроде, там больше людей и больше города, если вы следите за ходом мыслей.
   
3. Тогда, поправьте меня, если я ошибаюсь, сержант, но это значит, скажем так, что мы впереди баррикад, я прав?
   
4. И тогда получается, что мы не бунтуем, так? Потому что нас больше, а большинство бунтовать не может, это очевидно.
   
5. Так что, мы теперь — хорошие парни. Разумеется, мы были хорошими парнями все это время, но теперь это вроде как официально, так? Вроде как математически доказано?
   
6. Так что, мы подумали, что дотащим их до Короткой улицы, а потом мы могли бы проскочить к Мутному Колодцу и вплоть до другой стороны реки…
   
7. Из-за этого у нас будут неприятности, сержант?
   
8. Вы странно смотрите на меня, сержант.
   
9. Простите, сержант.
   
Перед Ваймсом, все более волнуясь, стоял Фред Колон, рядом, точно пойманные за игрой Постучи в Дверь и Сматывайся, были другие, а сам Ваймс обдумывал все это. Люди осторожно следили за ним, на случай взрыва.
   
И в какой-то мере это было логично, если вы не брали во внимание слова вроде «реальная жизнь» и «здравый смысл».
   
Они неплохо потрудились. Боги, блокировать городскую улицу легко. Нужно лишь прибить доски к паре тележек и навалить на них мебель и другой хлам. Таким образом можно перекрыть главную улицу, а если их еще и подтолкнуть, то можно сдвинуть с места.
   
А в остальном все было не так уж сложно. В любом случае, в округе было множество маленьких баррикад. Парни просто соединили их вместе. И никто даже не заметил, как Народная Республика Улицы Паточной Шахты заняла почти четверть города.
   
Ваймс несколько раз глубоко вздохнул.
   
— Фред?
   
— Да, сержант?
   
— Я приказывал вам делать это?
   
— Нет, сержант.
   
— Слишком много улиц. Слишком много людей, Фред.
   
Колон просиял.
   
— А, ну, копов тоже больше, сержант. Много парней добралось. Хороших парней. А сержант Диккинс, он знает обо всем этом, он помнит, когда в последний раз было подобное, сержант, так что он сказал всем мужикам, способным держать оружие, собираться, сержант. И таких много, сержант! У нас есть армия, сержант!
   
«Именно так и рушатся миры, — подумал Ваймс. — Я был просто юным болваном, я не так смотрел на все это. Я думал, Киль возглавляет революцию. Интересно, думал ли и он так же?
   
Но я просто хотел сохранить мир на нескольких улочках. Я всего лишь хотел удержать горстку порядочных глуповатых людей подальше от тупой толпы, и бездумных повстанцев, и идиотской солдатни. Я, правда, правда, надеялся, что мы сможем этого избежать. Может, монахи были правы. Изменять историю все равно, что реку перекрывать. Путь она найдет сама.»
   
Он заметил сияющего Сэма среди мужчин. Поклонение герою, подумал он. От подобного и ослепнуть можно.
   
— Проблемы были? — спросил он Колона.
   
— Не думаю, что кто-нибудь понял, что здесь творится, сержант. У Сестричек Долли и дальше много чего творится. Кавалеристы атакуют, и что… подождите, вон еще идут.
   
На вершине баррикады стражник подал сигнал. Ваймс услышал что-то с другой стороны баррикады.
   
— Новые из Сестричек Долли, — сообщил Колон. — Что мы должны делать, сержант?
   
«Оставить их там, — подумал Ваймс. — Мы не знаем, кто они. Мы не можем пускать всех. Кое-кто из них может принести неприятности.
   
Беда в том, что я знаю, что там. Город превратился в круг Ада, и уже нигде не безопасно.
   
И я знаю, как я решу, потому что сам видел это.
   
Я не верю. Я стою вон там, чистенький розовощекий парнишка, полный идеалов, смотрящий на меня так, будто бы я какой-то герой. Я не посмею не быть им. Я приму глупое решение, потому что не хочу выглядеть слишком плохо перед самим собой. И попробуй объяснить это кому-нибудь, кто еще не выпил пары стаканов.»
   
— Ладно, впускай их, — сказал он. — Но никакого оружия. Передай всем.
   
— Забрать у них оружие? — переспросил Колон.
   
— Подумай над этим, Фред. Нам ведь не нужны здесь Неназываемые или переодетые солдаты? Прежде чем разрешить человеку брать в руки оружие, за него должны поручиться. Я не хочу, чтоб меня одновременно закололи и спереди, и сзади. Да, и, Фред… я не знаю, могу ли сделать это, и, наверное, долго это не протянется, но я повышаю тебя до сержанта. И если кто-нибудь захочет обсудить твою новую нашивку, пусть обратится ко мне.
   
И без того широкая грудь Фреда Колона заметно увеличилась.
   
— Так точно, сержант. Э… значит ли это, что я все еще принимаю приказы от вас? Точно. Да. Верно. Я все еще принимаю приказы от вас. Так точно.
   
— Баррикады больше не двигать. Перекройте эти улочки. Держите позицию. Ваймс, ты идешь со мной, и мне нужен лазутчик.
   
— Я могу пролезть куда угодно, сержант, — откуда-то из-за его спины вызвался Шнобби.
   
— А от тебя, Шнобби, мне нужно, чтобы ты выбрался отсюда и выяснил, что происходит.
   
Сержант Диккинс оказался моложе, чем помнилось Ваймсу. Но его пенсия была уже близко. Он ухаживал за своими шикарными сержантскими усами, навощенными на концах и тщательно выкрашенными, а надлежащая сержантская форма тела поддерживалась невидимым корсетом. Он много времени провел в полках, припоминал Ваймс, хотя родом был из Лламедоса. Люди узнали об этом потому, что он принадлежал к какой-то религии друидов, и до того строгой, что они не использовали даже стоящие камни. И были строжайше против ругательств, что совершенно не благотворно для сержанта. Или было бы, если сержанты не умели бы так успешно импровизировать.
   
Сейчас он был на Приветном Мыле, продолжении Цепной улицы. И у него была армия.
   
Ну, не совсем. Ни одно оружие в точности не соответствовало другому, да и большинство из этих предметов не было, прямо говоря, оружием. Ваймс вздрогнул, увидев толпу, и вспомнил прошлое, что, скорее всего, было воспоминанием будущего, все те домашние ссоры, на которых он присутствовал в те годы. Что делать с подобающе вооруженными людьми, ты знаешь. Но именно неподобающее оружие пугает рекрутов до дрожи. Здесь были мясницкие топорики, привязанные к шестам. А еще — длинные штыри и крюки для мяса.
   
Ведь, в конце концов, здесь живут мелкие торговцы, носильщики, мясники и портовые грузчики. И теперь перед Ваймсом стояли рассвирепевшие люди, которые изо дня в день, вполне законно держали в руках клинки и штыри, по сравнению с которыми обычный меч больше походил на шпильку для шляпки.
   
Но было и обычное оружие. Мужчины возвращались с войны с собственными мечами или алебардами. Оружие? Господь с вами, сэр, конечно же, нет! Это просто сувенир. И мечом, скорее всего, поправляли огонь, а алебарда поддерживала конец бельевой веревки, и их истинное предназначение было забыто…
   
… до сего дня.
   
Ваймс смотрел на них. Все, что им нужно делать, чтобы победить в схватке, так это стоять смирно. Если враги атакуют их с достаточной силой, то они окажутся за их спинами лишь в виде фарша.
   
— Некоторые из них были стражниками, сар, — шептал Диккинс, — многие служили в полках. А несколько мальчишек просто хотят посмотреть на действо, сами знаете. Ну, что думаете?
   
— Мне бы совершенно не хотелось драться с ними, — ответил Ваймс. По крайней мере, четверть мужчин были седы, а некоторые использовали свое оружие как опору. — Если уж на то пошло, мне бы не хотелось приказывать им. Если я скажу «кругом!», то у кого-нибудь что-нибудь да отвалится.
   
— Они тверды, сар.
   
— Вполне честно. Но война мне не нужна.
   
— О, до этого не дойдет, сар, — заверил его Диккинс. — Я видал пару баррикад в свое время. Обычно все заканчивается мирно. К власти приходят новые, людям становится скучно, и все расходятся по домам, понимаете.
   
— Но Ветрун — чокнутый.
   
— Назовите хоть одного, который не был, сар, — отозвался Диккинс.
   
«Сэр, — подумал Ваймс. — Или, по крайней мере, „сар“. А он ведь старше меня. Ох, ну что ж, может мне все удастся.»
   
— Сержант, — сказал он вслух, — я хочу, чтобы вы выбрали двадцать лучших, из тех, кто знает, что к чему. Кому можно доверять. Пусть будут наготове у Шатких Ворот.
   
Диккинс казался озадаченным.
   
— Но они же заколочены, сар. И прямо позади нас. Я думал, может…
   
— У ворот, сержант, — повторил Ваймс. — Они должны следить, чтобы никто не пробрался к ним и не открыл. И усильте охрану на мостах. Поставьте заграждения, натяните проволоку… я хочу, чтобы любой, кто попробует напасть на нас, перейдя по мостам, понял, что такое неприятности, ясно?
   
— Вы что-то знаете, сар? — спросил Диккинс, склонив голову набок.
   
— Скажем, я мыслю, как враг, — ответил Ваймс. Он приблизился на шаг и понизил голос. — Вы знаете историю, Дай. Никто, у кого есть хоть капля здравого смысла, не попрет на баррикаду. Нужно искать уязвимые места.
   
— Но есть и другие ворота, сар, — с сомнением заметил Диккинс.
   
— Да, но если они возьмут Шаткие, то попадут на Вязовую улицу и окажутся прямо там, где их не ждут.
   
— Но… вы их ждете, сар.
   
Ваймс лишь наградил его безучастным взглядом, который сержанты довольно верно расшифровывают.
   
— Считайте, уже сделано, сар! — радостно заключил Диккинс.
   
— На баррикадах тоже должны быть люди, — добавил Ваймс. — И пара патрулей, которые смогли бы быстро добраться до мест беспорядков. Сержант, вы знаете, как это устроить.
   
— Так точно, сар. — И Диккинс, ухмыльнувшись, отдал честь.
   
Он повернулся к собравшимся горожанам.
   
— Итак, сброд! — закричал он. — Я знаю, что кое-кто из вас служили в полках! Кто знает «Ангелочков»?
   
В воздух поднялось несколько серьезных сувениров.
   
— Отлично! Хор у нас уже есть! Так, это солдатская песня, ясно? Вы на солдат не похожи, но, клянусь богами, я добьюсь, чтобы вы звучали как оные! Подхватывайте на ходу! Напра-во! Шагом марш! «И ангелочки подымаются, подымаются, Ангелочки подымаются выше!» Запевай, маменькины сынки!
   
И они подхватили, подпевая тем, кто знал слова.
   
    
     
Как они подымаются, подымаются, подымаются,
     
Как они подымаются выше?
     
— Они подымают головы, головы, головы… —
    
   
   
пел Диккинс, когда они завернули за угол.
   
Ваймс прислушивался к затихающему припеву.
   
— Милая песенка, — сказал юный Сэм, и Ваймс вспомнил, что парень слышит ее в первый раз.
   
— Это старая солдатская песня, — отозвался он.
   
— В самом деле, сержант? Но она про ангелов.
   
«Да, — подумал Ваймс, — и просто удивительно, что еще будут поднимать эти ангелы с продолжением песни. Это настоящая солдатская песня: сентиментальная и слегка похабная.»
   
— Насколько я помню, ее обычно поют после битвы, — ответил он. И тут же добавил: — Я видел стариков, которые плакали при этом.
   
— Почему? Она кажется веселой.
   
«Они вспоминают тех, кто не поет ее с ними вместе, — подумал Ваймс. — Ты узнаешь. Я знаю.»
   
Через некоторое время вернулись патрули. Майор Маунтджой-Стэндфаст был достаточно разумен, чтобы не требовать письменных отчетов. На них уходит много времени, да и правописание было неважным. Один за другим люди рассказывали обо всем. Время от времени капитан Пререк, отмечавший все на карте, тихонько присвистывал.
   
— Она огромна, сэр. Правда, огромна! За баррикадами уже почти с четверть города!
   
Майор потер лоб и повернулся к рядовому Габитасу, который, похоже, несколько пострадал, добыв большую часть информации.
   
— Они все вроде бы как на одной линии, сэр. В общем, я подъехал к той, что на улице Героев, сняв шлем и стараясь, вроде как, выглядеть не на службе, и спросил, что все это значит. И человек крикнул, все в полном порядке, спасибо, и на данное время с баррикадами они закончили. Я спросил, как насчет закона и порядка, и они ответили, у нас все есть, спасибо.
   
— И никто в тебя не стрелял?
   
— Нет, сэр. Хотелось бы, чтоб и тут также было. Люди швыряли в меня камни, а старая дама облила меня из гор… из ведра. Э… есть кое-что еще, сэр. Э…
   
— Говори же.
   
— Я, э… думаю, я узнал некоторых. Там, на баррикадах. Э… они были из наших, сэр…
   
Ваймс закрыл глаза, надеясь, что так весь мир станет лучше. Но когда он снова открыл их, перед ним все еще было розовое лицо всего лишь сержанта Колона.
   
— Фред, — произнес он, — мне интересно, полностью ли ты понимаешь сложившуюся ситуацию? Солдаты — это другие люди, Фред — они должны быть снаружи. Если же они оказываются с этой стороны, Фред, то у нас, в общем и целом, нет никакой чертовой баррикады. Ты понимаешь?
   
— Да, сэр. Но…
   
— Ты хочешь завербоваться в один из полков, Фред, и, думаю, в первую очередь, ты узнаешь, что они очень четко разбираются в том, кто на их стороне, а кто — нет, Фред.
   
— Но, сэр, они…
   
— Я имею в виду, как давно мы знакомы, Фред?
   
— Два или три дня, сэр.
   
— Э… точно. Разумеется. Казалось, что больше. Так почему же, Фред, я прихожу сюда и узнаю, что вы впустили нечто, очень похожее на целый взвод? Ты ведь не начал снова думать метафизически, так?
   
— Все началось с брата Билли Виглета, сэр, — нервно заговорил Колон. — К нему присоединилось несколько его друзей. Все местные. А вон парень, с которым вместе рос Нэнсибел, и сын соседа Вадди, с которым он порой пьет в баре, и…
   
— Сколько, Фред? — устало прервал его Ваймс.
   
— Шестьдесят, сэр. Может уже и чуть больше.
   
— И тебе не приходило в голову, что все это — часть какого-то умного плана?
   
— Нет, сержант, совершенно. Потому что я не могу представить, чтобы Уолли Виглет был частью какого-то умного плана, сержант, поскольку он не слишком-то много думает, сэр. Его приняли в полк лишь после того, как кто-то написал на его ботинках Л и П. Понимаете, мы знаем их всех, сержант. Большинство из них пошли в армию, чтобы выбраться из города и, может, показать Иностранцу Джонни, кто здесь главный. Они не ожидали, что старушки будут плевать на них в их родном городе, сержант. Это может сильно огорчить парня. Ну, как и то, что в них камнями швыряют.
   
Ваймс сдался. Все это было так.
   
— Ну ладно, — сказал он. — Но если так пойдет и дальше, за баррикадой окажутся все, Фред.
   
«А ведь все могло быть и хуже», — подумал он.
   
На улицах люди разводили костры. Кто-то выносил котелки для готовки. Но большинство проводили свое время согласно традициям Анк-Морпорка, а именно — слоняясь по округе, дабы узнать, что будет дальше.
   
— Что будет дальше, сержант? — спросил Сэм.
   
— Думаю, они нападут с двух сторон, — отозвался Ваймс. — Кавалерия выедет из города и попытается проникнуть через Шаткие Ворота, потому что это кажется простым. А солдаты и… остальные стражники, которые не на нашей стороне, наверное, попытаются под прикрытием пробраться по Презренному Мосту.
   
— Вы уверены, сэр?
   
— Вполне, — кивнул Ваймс. К тому же, это уже случилось… или вроде того…
   
Он потер переносицу. Он не мог припомнить, когда спал в последний раз. Именно спал, а не дремал или был без сознания. Он понимал, что мысли начинают расплываться. Но он ведь знал, как рухнула баррикада улицы Паточной Шахты. Всего одно предложение в книжках по истории, но он помнил об этом. Осады, которые не рушились предательством, проламывались через маленькие дверцы где-то за спиной. Исторический факт.
   
— Но не в ближайшую пару часов, — произнес он вслух. — Мы недостаточно важны. Здесь все тихо. А вот когда они начнут задумываться над этим, тогда в ветряную мельницу попадет целая куча дерьма.
   
— Сюда многие пробираются, сержант. Говорят, что там крики можно слышать даже издалека. Люди просто толпятся. А там — воруют и все такое…
   
— Младший констебль?
   
— Да, сержант?
   
— Помнишь, ты хотел прибить того палача дубиной, а я остановил тебя?
   
— Да, сержант?
   
— Вот почему, парень. Если ломаешься сам, то ломается и все вокруг.
   
— Да, сержант, но вы же бьете людей по голове.
   
— Интересное замечание, младший констебль. Логичное, и сделанное голосом, граничащим с чертовой нахальностью. Но есть большая разница.
   
— И какая же, сержант?
   
— Ты сам узнаешь, — ответил Ваймс. А про себя подумал: «потому что Это Делаю Я. Признаю, не самый хороший ответ, поскольку люди вроде Карцера им тоже пользуются, но, в конце концов, все сводится именно к нему. Конечно, это не позволяет мне зарезать их и, если честно, — им зарезать меня. И это тоже очень важно.»
   
Так разговаривая, они подошли к большому костру в центре улицы. Над ним кипел котел, а люди с мисками выстраивались в очередь.
   
— Пахнет вкусно, — бросил он фигуре, осторожно помешивавшей содержимое котла половником. — О, это, э… вы, мистер Достабль…
   
— Это — Победное рагу, сержант, — отозвался Достабль. — Два пенса за миску, или я себя без ножа зарежу, а?
   
— Почти верно, — пробормотал Ваймс и взглянул на странные (и, что еще хуже, казавшиеся несколько знакомыми) куски, кипевшие в пене. — Из чего оно?
   
— Это рагу, — объяснил Достабль. — Достаточно сильное, чтоб вырастить волосы на вашей груди.
   
— Да, я вижу, что на некоторых кусках мяса уже щетина есть.
   
— Верно! Видите, насколько оно хорошо?
   
— Выглядит… мило, — слабо произнес Сэм.
   
— Вы уж простите младшего констебля, мистер Достабль, — вмешался Ваймс. — Бедолагу учили не есть рагу, которое ему подмигивает.
   
Он взял миску, сел у стены и посмотрел на баррикаду. Люди были заняты. Вообще-то, делать было особенно нечего. Здешняя баррикада, тянувшаяся с одной стороны улицы Героев к другой, была длиной в четырнадцать футов, а наверху даже была грубая дорожка. Она выглядела очень занятой.
   
Он прислонился к стене и закрыл глаза.
   
Рядом с ним раздался неуверенный втягивающий звук, с которым юный Сэм попробовал рагу, а потом:
   
— До боев дойдет, сержант?
   
— Да, — отозвался Ваймс, не открывая глаз.
   
— То есть, до настоящих боев?
   
— Мда.
   
— Но разве переговоров сначала не будет?
   
— Нет, — произнес Ваймс, пытаясь устроиться поудобнее. — Может, после.
   
— Но это же неверно!
   
— Да, парень, но это давно опробованный способ.
   
Ответа не последовало. Медленно, под звуки улицы, Ваймс погрузился в сон.
   
Майор Маунтджой-Стэндфаст знал, что случится, если он отправит посыльного во дворец. Слова «Что мне теперь предпринять, сэр?» были не из тех, что его светлость хотел бы услышать. Майор не должен задавать подобные вопросы, учитывая, что первоначальный приказ был предельно четким. Баррикады должны быть разобраны, повстанцы — разогнаны. Хватайся за дело с упорством пчелы и все. Будучи ребенком, он хватал упорных пчел, и порой рука его становилась размером с небольшого поросенка.
   
За баррикадой были дезертиры. Дезертиры! Как это произошло?
   
Баррикада была огромна, вдоль нее были вооруженные люди, на ее вершине были дезертиры, а у него самого были приказы. Все предельно ясно.
   
Если бы только они, ну, восстали. Он снова отправил туда рядового Габитаса, и, по его мнению, там все было довольно мирно. За стенами баррикады шла обычная городская жизнь, чего совершенно нельзя было сказать о том хаосе, что творился здесь. Если бы они выстрелили в Габитаса или швырнули бы чем-нибудь, то все стало бы значительно проще. Вместо этого они вели себя… ну… достойно. А ведь враги государства должны быть совершенно иными!
   
И сейчас, прямо перед майором, стоял враг государства. Габитас вернулся не с пустыми руками.
   
— Поймал его, когда он крался за мной, — сказал он. И, повернувшись к пленнику, добавил: — Были за баррикадой, так ведь, а?
   
— Оно может говорить? — спросил майор, рассматривая существо.
   
— А язвить вовсе не обязательно, — отозвался Шнобби Шноббс.
   
— Это уличный беспризорник, сэр, — подсказал солдат.
   
Майор уставился на то, что мог увидеть у пленника, а именно — большой шлем и нос.
   
— Капитан, найди, на что его можно поставить, хорошо? — произнес он и стал ждать, пока найдут стул. Учитывая все обстоятельства, положения это не улучшало. Это лишь давало ход вопросам.
   
— У него значок стражи. Это что-то вроде талисмана?
   
— Я его сам вырезал из мыла, — ответил Шнобби. — Так что я могу быть копом.
   
— Зачем? — спросил майор. Было что-то в этом видении, что, несмотря на всю срочность, взывало к ужасающему, хотя и зачаровывающему любопытству.
   
— Но я думаю, что когда вырасту, стану солдатом, — продолжал Шнобби, счастливо улыбаясь майору. — Так можно неплохо нажиться, учитывая, как там все идет.
   
— Боюсь, ты недостаточно высок, — быстро перебил майор.
   
— Ничего плохого в этом не вижу, враги все равно на земле оказываются, — отозвался Шнобби. — И в любом случае, люди лежат, когда ты с них сапоги стаскиваешь. Старик Сконнер говорит, что деньги в зубах и серьгах, но я думаю, любой человек рад достать пару сапог, так? Тогда как сейчас полно больных зубов, а за вставные зубы требуют довольно…
   
— Хочешь сказать, что собираешься вступить в армию, только чтобы мародерствовать на полях сражений? — выдохнул совершенно пораженный майор. — Такой… парнишка как ты?
   
— Однажды, когда старик Сконнер был трезвым целых два дня, он сделал мне небольшой набор солдатиков, — добавил Шнобби. — И у них были такие маленькие сапожки, которые можно…
   
— Замолчи, — предупредил майор.
   
— … было снять, и совсем крошечные деревянные зубы…
   
— Заткнись же, наконец! — прикрикнул майор. — Тебя что, совсем честь не интересует? Слава? Любовь к городу?
   
— Не знаю. Сколько за них дадут?
   
— Они бесценны!
   
— А, что ж, тогда я займусь сапогами, если вам все равно, — хмыкнул Шнобби. — Зная места, пару можно продать за десять пенсов…
   
— Посмотри на рядового Габитаса! — воскликнул полностью расстроенный майор. — Двадцать лет служит, прекрасный солдат! Он не опустится до того, чтобы красть сапоги павшего врага, ведь так, рядовой?
   
— Нет, сэр! Никчемное занятие! — ответил рядовой Габитас[11].
   
— Э… да. Именно! Ты многому можешь научиться у таких людей, как рядовой Габитас, молодой человек. Насколько я понимаю, за то время, что ты провел у повстанцев, ты нахватался довольно скверных мыслей.
   
— Я не повстанец! — крикнул Шнобби. — Не смейте звать меня повстанцем, я не повстанец, я анкморпоркский мальчишка, так-то, и я горжусь этим! Вы не правы, я никогда не был повстанцем, жестоко так говорить! Я честный мальчик, вот!
   
По его щекам потекли крупные слезы, смывая грязь, чтобы обнажить новый ее слой.
   
Майор не знал, что делать в подобной ситуации. Изо всех возможных отверстий на лице мальчишки хлынул настоящий потоп. Он беспомощно взглянул на Габитаса.
   
— Ты ведь женат, рядовой? Что мы должны теперь делать?