1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 
— Такую попытку почти невозможно предотвратить, — сказал Торанага.
    
— Да. Но нам следовало поймать его снаружи, а не около вас.
    
— Я согласен. Но я не считаю вас ответственным.
    
— Я считаю себя виноватым. Вот что я должен сказать, господин, так как я отвечаю за вашу безопасность, пока вы не вернетесь в Эдо. На вас еще будут покушения, все наши агенты сообщают о передвижениях войск. Ишидо мобилизуется.
    
— Да, — сказал Торанага небрежно. — После Ябу я хочу поговорить с Тсукку-сан, потом с Марико-сан. Удвой охрану Анджин-сана.
    
— Ночью пришли сообщения, что господин Оноши поставил сто тысяч человек на ремонт укреплений на Кюсю, — сказал Хиро-Мацу, поглощенный тревогами о безопасности Торанаги.
    
— Я спрошу его об этом, когда мы встретимся.
    
Терпение Хиро-Мацу лопнуло.
    
— Я совсем не понимаю вас. Я должен сказать вам, что вы глупо рискуете. Да, глупо. Я не беспокоюсь о том, отрубите ли вы мне голову за то, что я вам говорю, но это правда. Если Кийяма и Оноши проголосуют вместе с Ишидо, вам будет предъявлено обвинение! Вы мертвец — вы рискуете здесь всем, и вы погибли! Уезжайте, пока можете! По крайней мере вы сохраните голову на плечах!
    
— Я пока еще вне опасности.
    
— Разве это нападение сегодня ночью для вас ничего не значит? Если вы не поменяете комнату, вы уже мертвец.
    
— Да, может быть, но, может быть, и нет, — сказал Торанага. — Сегодня ночью и в прошлую ночь у моих дверей было много часовых. И вы также были на страже. Ни один убийца не мог оказаться около меня. Даже этот, хотя он был хорошо подготовлен. Он знал дорогу, даже пароль, не так ли? Кири-сан сказала, что слышала, как он называл его. Так что я думаю, что он знал, в какой я комнате. Но я был ему не нужен. Ему был нужен Анджин-сан.
    
— Чужеземец?
    
— Да.
    
Торанага считал, что для чужеземца после всех необычных происшествий этого утра все еще сохраняется опасность. Очевидно, что Анджин-сан был слишком опасен для кого-то, чтобы оставить его в живых. Но Торанага не предполагал, что нападение осуществят так быстро и в его личном жилище. «Кто предал меня?» Он отбросил возможность утечки информации через Кири или Марико. «Но замки и сады всегда имеют места для подслушивания, — подумал он. — Я в центре вражеской крепости, и там, где у меня один шпион, Ишидо и другие будут иметь их двадцать. Может быть, это был просто шпион».
    
— Удвой охрану Анджин-сана. Он мне дороже десяти тысяч других людей.
    
После ухода госпожи Ёдоко в то утро он вернулся в сад чайного домика и сразу заметил внутреннюю слабость Анджин-сана, чересчур яркие глаза и измученный вид. Поэтому он подавил свое собственное возбуждение и почти захватившую его потребность расспрашивать дальше и отпустил его, сказав, что завтра они продолжат. Анджин-сан был отдан на попечение Кири с наказом отвести его к доктору, чтобы восстановить его силы, дать ему пищу чужеземцев, если он захочет, и даже пустить его в спальню, которой пользовался сам Торанага.
    
— Дай ему все, что ты сочтешь нужным, Кири-сан, — сказал он ей тайком. — Он нужен мне трудоспособным, очень быстро, в разуме и теле.
    
После этого Анджин-сан попросил, чтобы выпустили из тюрьмы монаха сегодня же, так как он стар и болен. Торанага ответил, что подумает, и отпустил чужеземца, не сказав, что сразу же приказал самураям сходить в тюрьму и привести монаха, который, может быть, одинаково нужен и ему, и Ишидо.
    
Торанага давно знал об этом священнике, который был испанцем и враждовал с португальцами. Но человек был в тюрьме по приказу Тайко, и он был заключенным Тайко, поэтому Торанага не имея права ни на кого в Осаке. Он умышленно отправил Анджин-сана в тюрьму не только, чтобы притвориться перед Ишидо, что незнакомец не имеет никакого значения, но и в надежде, что любознательный кормчий получит от монаха какие-нибудь сведения.
    
Первая неудачная попытка убить Анджин-сана в камере была отбита, и сразу же вокруг него была выставлена защита. Торанага наградил своего вассала, шпиона Миникуя, носильщика — ката, безопасно выручив его из тюрьмы и дав ему четырех своих хата и наследственное право работать носильщиками на Токкайдской дороге — крупной дороге по переноске грузов, которая соединяет Эдо и Осаку, между второй и третьей станциями, которые находились на территории Торанаги около Эдо, и тайно отослал его из Осаки в первый же день. В последующие дни другие его шпионы послали сообщения, что варвары подружились, монах говорит, а Анджин-сан задает вопросы и слушает. Тот факт, что Ишидо, возможно, тоже имеет шпионов в камере, не беспокоил их. Анджин-сан защищен и в безопасности. Потом Ишидо неожиданно попытался похитить его под влиянием своих союзников.
    
Торанага вспомнил об удовольствии, которое получили он и Хиро-Мацу, когда планировали мгновенное «нападение» — бандиты-ронины были одной из небольших отдельных групп его собственных отборных самураев, которые втайне содержались в Осаке и вокруг нее, а также время появления Ябу, который не подозревая действовал как «спасатель». Они вместе посмеялись, зная, что еще раз использовали Ябу как марионетку, чтобы утереть нос Ишидо его собственным дерьмом.
    
Все шло хорошо. До сегодняшнего дня.
    
Сегодня самурай, посланный за монахом, вернулся ни с чем.
    
— Священник мертв, — сказал он. — Когда назвали его имя, он не вышел, господин Торанага. Я пошел за ним, но он был мертв. Заключенные вокруг него сказали, что, когда тюремщик выкликнул его имя, он еще был в агонии. Он был мертв, когда я перевернул его. Пожалуйста, извините меня, вы послали меня за ним, а я не смог выполнить ваш приказ. Я не знал, нужна ли вам будет его голова или голова вместе с телом, учитывая, что он чужеземец, поэтому я принес тело с головой. Некоторые из преступников были обращены им в христианство. Они хотели задержать труп у них и пытались это сделать, поэтому мне пришлось убить несколько человек и принести труп сюда. Он воняет и весь во вшах, но я положил его на дворе, господин.
    
«Почему умер монах?» — Торанага спрашивал себя снова и снова. Потом он заметил, что Хиро-Мацу вопрошающе смотрит на него.
    
— Да?
    
— Я только спросил, кто хотел бы смерти кормчего.
    
— Христиане.
    * * *
    
Касиги Ябу шел за Хиро-Мацу по коридору, не чувствуя великолепие рассвета. Чувствовался приятный соленый запах бриза — это напомнило ему его родной город Мисиму. Он был рад, что наконец должен встретиться с Торанагой и ожидание кончилось. Он вымылся и оделся с большой тщательностью. Написал последние письма жене и матери, его завещание было запечатано и оставлено на случай, если его разговор с Торанагой окончится неудачно для него. Сегодня он носил клинок Мурасамы в прошедших несколько сражений ножнах.
    
Они повернули в другой коридор, потом Хиро-Мацу неожиданно открыл усиленную железом дверь и прошел по каменным ступеням во внутреннюю центральную башню этой части укреплений. Здесь было много часовых на посту, и Ябу почувствовал опасность.
    
Лестницы, закругляясь, вели наверх и кончались на легко защищаемом удобном для обороны редуте. Часовые открыли железную дверь. Он вышел на зубчатую стену. «Хиро-Мацу сказал, чтобы меня сбросили, или мне прикажут прыгнуть самому?» — спросил он себя без страха.
    
К его удивлению, Торанага был там и, что невероятно, встал, чтобы приветствовать его с радостным уважением, чего он не имел права ожидать, так как Торанага был господин Восьми Провинций, тогда как он был только господином Изу. Подушки были разложены очень заботливо. Под шелковой салфеткой стоял чайник. Богато одетая девушка с квадратным лицом, не очень красивая, низко поклонилась. Ее имя было Сазуко, она была седьмая официальная наложница Торанага, самая молодая, на позднем сроке беременности.
    
— Как приятно видеть вас, Касиги Ябу-сан. Извините, что заставил вас ждать.
    
Теперь Ябу был уверен, что Торанага решил отрубить ему голову, так или иначе, так как, по общему мнению, ваш враг никогда не бывает более вежлив, чем когда планирует или уже спланировал ваше убийство. Он снял оба своих меча, положил их на каменные плиты, позволил увести себя от них и усадить на почетное место.
    
— Я думал, вам будет интересно полюбоваться рассветом, Ябу-сан. Мне кажется, что вид здесь исключительный — даже лучше, чем с главной башни наследника. Не так ли?
    
— Да, красиво, — сказал Ябу без заминки, он никогда не был в замке на такой высоте до этого момента, замечание Торанаги о «наследнике», он был уверен, означает, что его тайные сношения с Ишидо известны. — Я горжусь, что мне позволено разделить это зрелище с вами.
    
Перед ними был спящий город, гавань, и острова Авайи тянулись к западу; на востоке береговая линия понижалась, здесь освещение неба усиливалось и пятнами окрашивало облака в малиновый цвет.
    
— Это моя госпожа Сазуко. Сазуко, это мой союзник, известный господин Касиги Ябу из Изу, дайме, который привез нам чужестранца и корабль с сокровищами! — Она поклонилась и произнесла обычные слова приветствия. Он тоже поклонился, а она снова ответила на его поклон. Сазуко предложила чашку чаю первому Ябу, но он вежливо отклонил эту честь, начиная ритуал, и просил ее отдать чашку Торанаге, который отказался и настаивал, чтобы ее принял Ябу. В конце концов, продолжая ритуал, он, как почетный гость, позволил убедить себя. Хиро-Мацу взял вторую чашку, его грубые пальцы с трудом держали фарфор, другая рука обхватывала рукоятку меча, лежащего на колене. Торанага взял третью чашку и выпил свой зеленый чай, после чего они все вместе обратились к природе и наблюдали за рассветом. В молчании неба.
    
Закричали чайки. Послышался шум города. Рождался день.
    
Госпожа Сазуко вздохнула, ее глаза наполнились слезами.
    
— Мне начинает казаться, что я — богиня, поднявшаяся так высоко в поисках такой красоты, правда? Так печально, что все это проходит навсегда, господин. Так печально, да?
    
— Да, — сказал Торанага.
    
Когда солнце было на полпути над горизонтом, она поклонилась и ушла. К удивлению Ябу, охрана также оставила их. Теперь они были одни. Втроем.
    
— Я рад, что получил от вас такой подарок, Ябу-сан. Это было очень великодушно, весь корабль и все его содержимое, — сказал Торанага.
    
— Что бы я ни имел, все это ваше, — сказал Ябу, на которого еще сильно действовал рассвет. «Я бы хотел, чтобы у меня еще было время, — подумал он. — Как элегантно Торанага сделал это! Сделать мне такой подарок в конце». — Благодарю вас за этот рассвет.
    
— Да, — сказал Торанага, — это мой подарок. Я рад, что он доставил вам такое же удовольствие, какое я получил от вашего. Наступило молчание.
    
— Ябу-сан. Что вы знаете о секте Амиды Тонга?
    
— Только то, что знает большинство людей. Это секретное общество десяти: ячейки из десяти человек — вожак и девять, никогда не более, последователей в одном районе, женщин и мужчин. Они клянутся самыми святыми и секретными клятвами господину Будде Амида, проповеднику Вечной Любви, в послушании, чистоте и смерти, проводят свою жизнь в подготовке к тому, чтобы стать совершенным орудием одного убийства, чтобы убить только по приказу своего руководителя, и если они терпят при этом неудачу — не сумеют убить выбранного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, — то сразу отдают свою собственную жизнь. Они религиозные фанатики, которые уверены, что они будут идти прямо из своей жизни в царство Будды. Ни один из них не был пойман живым, — Ябу знал о покушении на жизнь Торанага. К этому времени знала уже вся Осака и все знали, что господин Кванто, хозяин Восьми Провинций, заперся надежно в клетке из стали. — Они убивают редко, секретность у них абсолютная. Нет никакого шанса им отомстить, потому что никто не знает, кто они, где живут или где тренируются.
    
— Если бы вы хотели их нанять, как бы вы вышли на них?
    
— Я бы шепнул кому-нибудь в трех местах — в Хейнанском монастыре, у ворот гробницы Амиды и в монастыре Джоджи. В течение десяти дней, если вас сочтут приемлемым заказчиком, на вас выйдут через посредников. Это все так засекречено и умно устроено, что если вы даже захотите их выдать или поймать, то все равно не сможете. На десятый день они запросят деньги, серебряные. Количество зависит от человека, которого нужно убить. Они не торгуются, вы платите то, что они запросят сразу. Они гарантируют только, что один из членов их организации попытается убить нужного вам человека в течение десяти дней. Существует легенда, что, если покушение проходит удачно, убийца возвращается в храм и там, в ходе большой церемонии, он совершает ритуальное самоубийство.
    
— Вы думаете, что мы никогда не найдем тех, кто заплатил за сегодняшнее покушение?
    
— Вы думаете, может быть другое?
    
— Может быть. А может быть, и нет. Они заключают соглашение на одно покушение, не так ли? Но вы благоразумно увеличили вашу охрану — как среди ваших самураев, так и среди ваших женщин. Женщины из секты Амиды учатся пользоваться ядами, а также ножом и удавкой, как говорят.
    
— Вы когда-нибудь нанимали их?
    
— Нет.
    
— А ваш отец?
    
— Я не знаю, не наверняка. Мне говорили, что Тайко просил его однажды связаться с ними.
    
— Покушение было успешным?
    
— Все, что делал Тайко, удавалось.
    
Так или иначе, Ябу почувствовал, что кто-то стоит за ним, и предположил, что это тайно вернулась стража. Он прикинул расстояние до своих мечей. «Попытаться убить Торанагу? — спросил он себя снова. — Я решился, а теперь не знаю. Я изменился. Почему?»
    
— Что бы вы заплатили им за мою голову? — спросил его Торанага.
    
— Во всей Азии недостаточно серебра, чтобы соблазнить меня нанять их на такое дело.
    
— А что бы должен был заплатить кто-то другой?
    
— Двадцать тысяч коку, пятьдесят тысяч, сто, может быть, и больше, я не знаю.
    
— Вы бы заплатили сто тысяч коку, чтобы стать сегуном? Ваша родословная восходит к Такасиме, не так ли?
    
Ябу сказал гордо:
    
— Я бы не заплатил ничего. Деньги — грязь — игрушка для женщин, чтобы играть с дерьмовыми купцами или для них. Но если бы было возможно невозможное, то я бы отдал собственную жизнь и жизнь жены, матери и всех детей, за исключением моего единственного сына, а также всех моих самураев в Изу и всех их женщин и детей, чтобы побыть сегуном один день.
    
— А что бы ты отдал за Восемь Провинций?
    
— Все то же, кроме жизни моей жены, матери и сына.
    
— А за провинцию Суруга?
    
— Ничего, — сказал Ябу с презрением. — Икава Джикья ничего не стоит. Если я не получу его голову и все его потомство в этой жизни, я сделаю это в другой.
    
— А если бы я отдал его тебе? И всех Суруга — и, может быть, следующую провинцию, Тотоми, тоже?
    
Ябу внезапно устал от этой игры в кошки-мышки и разговора об Амиде.
    
— Вы решили взять мою голову, господин Торанага, — очень хорошо, я готов. Я благодарю вас за рассвет. Но я не хочу портить такое благородство дальнейшим разговором, так давайте приступим к делу.
    
— Но я не решил взять вашу голову, Ябу-сан, — сказал Торанага. — Откуда у вас такая мысль? Враг влил вам яд в уши? Может быть, Ишидо? Разве вы не мой самый тесный союзник? Вы думаете, я бы остался с вами здесь, без охраны, если бы я думал, что вы мне враг?
    
Ябу медленно повернулся. Он думал, что увидит самурая, стоящего за ним, с мечом наготове. Но там никого не было. Он оглянулся на Торанагу.
    
— Я не понял.
    
— Я пригласил вас сюда, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз. И полюбоваться на восход. Вам хотелось бы управлять провинциями Изу, Суруга и Тотоми — если я не проиграю эту войну?
    
— Да. Очень, — сказал Ябу, его надежды снова ожили.
    
— Вы будете моим вассалом? Признаете меня как своего господина?
    
Ябу не колебался.
    
— Никогда, — сказал он. — Как союзника — да. Как моего руководителя — да. Всегда меньшего, чем вы — да. Моя жизнь и все, чем я обладаю, — ваше. Но Изу — мое. Я дайме Изу, и я никогда не отдам власть над Изу никому. Я поклялся отцу, Тайко, который подтвердил право владения, сначала моему отцу, потом мне. Тайко подтвердил, что Изу — мое и моих потомков навсегда. Он был наш суверен, и я поклялся никогда не иметь другого, пока его наследник не достигнет совершеннолетия.
    
Хиро-Мацу слегка покрутил мечом в руке. «Почему Торанага не даст мне покончить с этим раз и навсегда? Ведь уже договорились. Зачем все эти утомительные разговоры? Я болен, и мне нужно в уборную, я хочу лечь».
    
Торанага почесал в паху.
    
— Что Ишидо предлагал вам?
    
— Голову Джикьи в тот момент, когда вы падете. И его провинцию.
    
— В обмен на что?
    
— Поддержку, когда начнется война. Атаковать ваш южный фланг.
    
— Вы согласились?
    
— Вы знаете, что я выше этого.
    
Шпионы Торанага в доме Ишидо сообщили, что велись переговоры о том, что в случае измены последует убийство его трех сыновей: Небару, Судару и Нага.
    
— Больше ничего? Только поддержку?
    
— Любыми средствами, которые будут в моем распоряжении, — сказал Ябу осторожно.
    
— Включая убийство?
    
— Я намеревался вести войну, когда она начнется, всеми моими силами. Для моего союза. В любом случае я мог гарантировать его успех. Нам нужен один регент, пока Яэмон несовершеннолетний. Война между вами и Ишидо неизбежна. Это единственный способ развития событий.
    
Ябу пытался понять, что на уме у Торанаги. Он презирал нерешительность Торанага, зная, что он сам был лучше, что Торанага нуждается в его поддержке, что в конце концов он победит его. «Но что делать тем временем? — спрашивал он себя и хотел, чтобы Юрико, его жена, была здесь вместе с ним. Она знала самый правильный путь».
    
— Я могу быть очень ценным для вас. Я могу помочь вам стать единственным регентом, — сказал он, решив вести игру.
    
— Почему я должен хотеть быть одним регентом?
    
— Когда Ишидо нападет, я могу помочь вам победить его. Когда он нарушит мир, — сказал Ябу.
    
— Как?
    
Он рассказал им свой план с ружьями.
    
— Полк из пятисот самураев с ружьями? — взорвался Хиро-Мацу.
    
— Да. Подумайте об огневой мощи. Все отборные воины, обученные действовать как один человек. Двадцать пушек, также собранных вместе.
    
— Это плохой план. Отвратительный, — сказал Хиро-Мацу. — Вы не сможете держать все это в тайне. Если мы начнем, враг начнет тоже. И этому ужасу никогда не будет конца. Во всем этом нет ни чести, ни будущего.
    
— Разве в этой грядущей войне будем участвовать только мы, господин Хиро-Мацу? — ответил Ябу. — Разве мы не заботимся о безопасности господина Торанага? Разве это не обязанность его союзников и вассалов?
    
— Да.
    
— Все, что должен сделать господин Торанага, — это выиграть одно большое сражение. Это даст ему головы всех его врагов — и власть. Я говорю, что такая стратегия принесет ему победу.
    
— А я говорю — нет. Это плохой план и подлый.
    
Ябу повернулся к Торанаге.
    
— Новая эра требует переосмысления понятия чести.
    
Морская чайка парила у них над головами.
    
— Что сказал о вашем плане Ишидо? — спросил Торанага.
    
— Я не обсуждал с ним этого.
    
— Почему? Если вы считаете, что ваш план ценен для меня, он одинаково важен и для него. Может быть, даже больше.
    
— Вы подарили мне рассвет. Вы не крестьянин, как Ишидо. Вы самый мудрый, самый опытный вождь в империи.
    
«Какова же настоящая причина? — спрашивал себя Торанага. — Или он сказал и Ишидо то же самое?»
    
— Если этот план выполнять, то половина людей будет ваша, а половина моя?
    
— Согласен. Я буду командовать ими.
    
— А мой человек будет вашим заместителем.
    
— Согласен. Мне нужен Анджин-сан, чтобы обучать моих людей обращаться с ружьями и пушками.
    
— Но он останется моей собственностью на все время, и вы будете беречь его так же, как и наследника? Вы будете полностью отвечать за него и обращаться с ним точно так, как я скажу?
    
— Согласен.
    
Торанага какой-то момент наблюдал за розовыми облаками. «Этот план — чистый вздор, — подумал он. — Я сам объявлю план „Малиновое небо“ и нанесу удар по Киото всеми моими войсками. Сто тысяч против десятикратного превосходства».
    
— Кто будет переводчиком? Я не могу навсегда отдать Тода Марико-сан.
    
— На несколько недель, господин? Я вижу, что чужеземец усваивает наш язык.
    
— Это займет годы. Единственные чужеземцы, которые когда-либо овладевали языком, — это христианские священники, не так ли? Они тратят на это годы. Тсукку-сан провел здесь тридцать лет, правда? Он не научился говорить достаточно быстро, тем более мы не выучим их противные языки.
    
— Да. Но я обещаю вам, этот Анджин-сан выучится очень быстро, — Ябу рассказал им план, предложенный ему Оми, так, как если бы это была его собственная идея.
    
— Это может быть слишком опасно.
    
— Это заставит его быстро выучить язык, не так ли? И потом он приручен.
    
После паузы Торанага спросил:
    
— Как вы сможете держать подготовку в тайне?
    
— Изу — полуостров, там прекрасно можно сохранить все в секрете. Я обоснуюсь около Анджиро, южнее и в стороне от Мишимы и границы для большей безопасности.
    
— Хорошо. Мы сразу же устроим сообщение с помощью голубиной почты между Анджиро и Осакой и Эдо.
    
— Превосходно. Мне нужно только пять или шесть месяцев.
    
— Нам повезет, если у нас будет шесть дней! — фыркнул Хиро-Мацу. — Вы говорите, что ваша тайная шпионская сеть распалась, Ябу-сан? Конечно, вы получали донесения? Разве Ишидо не мобилизуется? Оноши не мобилизуется? Разве мы не заперты здесь?
    
Ябу не ответил.
    
— Ну? — спросил Торанага. Ябу сказал:
    
— Отчеты показывают, что все это происходит, и даже более того. Если шесть дней, то шесть дней, и такова, значит, карма. Но я верю, вы много умнее, чтобы так попасться здесь в ловушку. Или быть втянутым в войну так быстро.
    
— Если я соглашусь с вашим планом, вы согласитесь считать меня своим вождем?
    
— Да. И когда вы победите, я буду считать за честь принять Сурагу и Тотоми навечно в свои владения.
    
— Тотоми будет зависеть от успеха вашего плана.
    
— Согласен.
    
— Вы будете повиноваться мне? При всей вашей гордости?
    
— Да. Клянусь Бусидо, властелином Буддой, жизнью моей матери и моим потомством.
    
— Хорошо, — сказал Торанага. — Давайте помочимся в знак заключения договора.
    
Он подошел к краю зубчатой стены, наступил на край амбразуры, потом на сам парапет. В семидесяти футах под ними находился внутренний садик. Хиро-Мацу затаил дыхание, пораженный бравадой своего хозяина. Он видел, как тот повернулся и жестом пригласил Ябу встать рядом. Ябу повиновался. Малейшее прикосновение могло привести к тому, что они, кувыркаясь, полетят навстречу смерти.
    
Торанага отвел в сторону кимоно и набедренную повязку, Ябу сделал то же. Они вместе помочились и смешали свою мочу, следя, как она летит в садик под ними.
    
— Последний договор, который я скреплял таким образом, был с самим Тайко, — сказал Торанага, очень обрадованный тем, что опустошил свой мочевой пузырь. — Это было, когда он решил дать мне Кванто, Восемь Провинций в мое владение. Конечно, в это время враждебный ему Ходзе еще владел ими, так что сначала я должен был завоевать их. Там была последняя оставшаяся оппозиция. Я, конечно, также должен был отдать свои наследственные владения в Имагаве, Овари и Изу сразу же из уважения. Даже при этом я согласился, и мы помочились в честь этого договора. — Он удобно стоял на парапете, широко расставив ноги, расправляя набедренную повязку, как если бы стоял у себя в саду, не возвышаясь, как орел, на такой высоте. — Это была хорошая сделка для нас обоих. Мы захватили Ходзе и отрубили пять тысяч голов в течение года. Уничтожили их и все их отродье. Может быть, вы и правы, Касиги Ябу-сан. Может быть, вы можете помочь мне, как я помог Тайко. Без меня Тайко никогда бы не стал Тайко.
    
— Я могу помочь вам стать единовластным регентом, Торанага-сама. Но не сегуном.
    
— Конечно. Это та единственная честь, к которой я не стремлюсь, как бы ни утверждали это мои враги, — Торанага спрыгнул на безопасное место на каменных ступенях. Он оглянулся назад на Ябу, который все еще стоял на узком парапете, поправляя свой пояс. Ему до боли хотелось дать ему пинка за его высокомерие. Вместо этого он сел и громко выпустил ветры. — Вот так-то лучше. Как твой мочевой пузырь. Железный Кулак?
    
— Измучен, господин, очень измучен. — Старик отошел в сторону и с благодарностью опорожнил мочевой пузырь через зубчатую стену, но не там, где стояли Торанага и Ябу. Он был очень рад, что не скрепил договор с Ябу тоже. «Этим договором я никогда не буду гордиться. Никогда».
    
— Ябу-сан, все это должно держаться в секрете. Я думаю, вам следует уехать в течение двух-трех дней, — сказал Торанага.
    
— Да. С ружьями и чужеземцем, Торанага-сама?
    
— Да. Вы поедете морем, — Торанага посмотрел на Хиро-Мацу. — Приготовьте галеру.
    
— Корабль готов. Ружья и порох все еще в трюмах, — ответил Хиро-Мацу, его лицо выражало неодобрение.
    
— Хорошо.
    
«Ты сделаешь это, — хотел крикнуть Ябу. — Ты получишь ружья, Анджин-сана, все. Ты получишь свои шесть месяцев. Торанага ни за что не начнет войну сразу. Даже если Ишидо убьет его через несколько дней, ты все равно получишь все. О, Будда, сохрани Торанагу, пока я не выйду в море.»
    
— Спасибо, — сказал он, его искренность была неподдельна. — Вы никогда не имели более верного союзника.
    
Когда Ябу ушел, Хиро-Мацу повернулся к Торанаге.
    
— Это плохой план. Мне стыдно за этот ваш договор. Я стыжусь, что с моим советом так мало считаются. Очевидно, я перестал быть вам полезен и очень устал. Это маленькое надутое дерьмо, этот дайме знает, что он обращается с вами как с марионеткой. У него даже хватило наглости носить меч Мурасамы в вашем присутствии.
    
— Я заметил, — сказал Торанага.
    
— Я думаю, боги заколдовали вас, господин. Вы открыто допускаете такое оскорбление и позволяете Ишидо позорить вас перед всеми нами. Вы препятствуете мне и всем нам защищать вас. Вы отказываете моей внучке, жене самурая, в чести и спокойной смерти. Вы потеряли власть над Советом, ваши враги командуют вами, и вы скрепляете мочой важный договор, самый позорный из всех, о которых я когда-либо слышал, и делаете это с человеком, который замешан в бесчестье, отравлении и измене, как до этого его отец. — Хиро-Мацу трясло от гнева. Торанага не отвечал, просто спокойно смотрел на него, как будто он ничего не говорил. — Клянусь всеми ками, живыми и мертвыми, вы околдованы. — Хиро-Мацу взорвался: — Я спрашиваю вас — и кричу, и оскорбляю вас, а вы только смотрите на меня! Или вы, или я сошли с ума. Я прошу разрешения совершить сеппуку или, если вы не позволите, я обрею себе голову и стану монахом — все, что угодно, только позвольте мне уйти.
    
— Вы ничего такого не сделаете. Но пошлете за чужеземным священником, Тсукку-саном.
   
   
    
     
Глава девятнадцатая
    
    
Отец Алвито спустился с холма во главе своей обычной свиты новообращенных монахов-иезуитов. Все они были одеты как буддийские священники, если не считать повешенных на поясе четок и распятия. Новообращенных было сорок человек, все законнорожденные сыновья самураев-христиан, это были студенты семинарии, которые сопровождали его в Осаку. Юноши были на хороших лошадях под чепраками и вели себя дисциплинированно, как свита любого дайме.
    
Отец Алвито ехал резвой рысью, задумавшись под теплым солнцем, через парки, городские улицы, направляясь к миссии иезуитов, большому каменному дому, построенному в европейском стиле, который стоял около причалов и возвышался над тесно стоящими дворовыми постройками, складами и магазинами, где торговали или обменивали осакские шелка.
    
Кортеж простучал копытами через высокие железные ворота в каменных стенах и, оказавшись в мощеном центральном дворе, остановился около главной двери. Слуги уже ждали, чтобы помочь спешиться отцу Алвито. Он соскользнул с седла и бросил им поводья. Шпоры процокали по камням, по крытому переходу к главному зданию. Он завернул за угол, прошел мимо небольшой часовни и через арки во внутренний двор, где были фонтан и уютный садик. Дверь в прихожую была открыта. Алвито отогнал от себя тревогу, успокоился и вошел.
    
— Он один? — спросил Алвито.
    
— Нет, нет, он не один, Мартин, — сказал отец Солди. Это был маленький, добродушный, с оспинами уроженец Неаполя, почти тридцать лет бывший секретарем отца-инспектора. В Азии он провел двадцать пять лет. — У Его Святейшества адмирал Феррьера. Да, и с ними павлин. Но Его Святейшество сказал, чтобы вы сразу заходили. Что-нибудь случилось, Мартин?
    
— Ничего.
    
Солди что-то промычал и вернулся к затачиванию гусиного пера.
    
— Ничего, — сказал мудрый отец. — Ну, я скоро узнаю достаточно.
    
— Да, — сказал Алвито, любивший старика. Потом он подошел к дальней двери.
    
В камине горел огонь, освещая прекрасную старинную мебель, потемневшую от времени, хорошо отполированную и ухоженную. Небольшая картина Тинторетто «Мадонна с младенцем», которую отец-инспектор привез с собой из Рима, и которая всегда радовала Алвито, висела над камином.
    
— Вы опять встречались с англичанином? — окликнул его отец Солди.
    
Алвито не ответил, он стучался в дверь.
    
— Войдите.
    
Карло дель Аква, отец-инспектор Азии, личный представитель главы ордена иезуитов, самый главный иезуит и, таким образом, самый важный человек в Азии, был также и самым высоким: шести футов трех дюймов и соответствующей комплекции. Его одеяние было оранжевого цвета, крест изысканной красоты. У него была выбрита тонзура, волосы седые. Ему исполнился шестьдесят один год; по рождению он был неаполитанец.
    
— А, Мартин, входите, входите. Немного вина? — сказал он, говоря по-португальски с итальянской плавностью речи. — Вы видели англичанина?
    
— Нет, Ваше Святейшество, только Торанагу.
    
— Дело плохо?
    
— Да.
    
— Немного вина?
    
— Спасибо.
    
— Как плохо? — спросил Феррьера. У огня на обитом кожей стуле с высокой спинкой сидел капитан «Нао дель Трато», Черного Корабля этого года, худой, легкий и очень грозный. Ему было около тридцати пяти лет.
    
— Я думаю, очень плохо, капитан. Например, Торанага сказал, что торговля этого года может подождать.
    
— Очевидно, что торговля не может ждать, да и я тоже, — сказал Феррьера. — Я отплываю, когда начнется прилив.
    
— У вас нет таможенных разрешений. Боюсь, вам придется подождать.
    
— Я думал, все было оговорено месяцы тому назад, — Феррьера снова начал проклинать японские правила, которые требовали, чтобы все перевозки грузов, даже их собственные, имели разрешения на въезд и выезд. — Мы связаны глупыми правилами туземцев. Вы говорили, что эта встреча будет только формальностью — сбором документов.
    
— Так и должно было быть, но я ошибся. Может быть, мне лучше объяснить…
    
— Я должен немедленно вернуться в Макао, чтобы приготовить Черный Корабль. Мы уже отгрузили лучших шелков на миллион дукатов на февральскую ярмарку в Кантоне и повезем по крайней мере сто тысяч унций китайского золота. Я думаю, я ясно сказал, что каждое пенни торговцев в Макао и отцов города, которое можно было одолжить, вложено в это важнейшее дело года. И каждое ваше пенни.
    
— Мы так же, как и вы, осознаем важность этого дела, — наставительно сказал дель Аква.
    
— Извините, капитан, но Торанага — президент регентского совета, и принято являться к нему, — сказал Алвито. — Он не говорил о наших разрешениях или торговле в этом году, он не одобряет убийств.
    
— Кто не одобряет, отец? — спросил Феррьера.
    
— Что имеет в виду Торанага, Мартин? — спросил дель Аква. — Это какая-то хитрость? Убийство? Какое это имеет отношение к нам?
    
— Он сказал: «Почему вы, христиане, хотите убить моего пленника, кормчего?»
    
— Что?
    
— Торанага считает, что покушение прошлой ночью было сделано на англичанина, а не на него. Он также говорит, что было другое покушение в тюрьме, — Алвито не сводил глаз с солдата.
    
— В чем вы обвиняете меня, отец? — сказал Феррьера. — Покушение на убийство? Я? В Осакском замке? Я первый раз в Японии!
    
— Вы отрицаете, что вам что-либо известно?
    
— Я не отрицаю, что чем раньше умрет этот еретик, тем лучше, — холодно сказал Феррьера. — Если англичане и голландцы начнут распространять свою мерзость в Азии, нам будет много неприятностей. Всем нам.
    
— У нас уже неприятности, — сказал Алвито. — Торанага начал говорить, что он понял у англичанина, какие невероятные доходы получаются от португальской монополии на торговлю с Китаем, что португальцы чрезвычайно завышают цену на шелка, которые только они могут покупать в Китае, расплачиваясь единственным товаром, который китайцы принимают в обмен, — японским серебром, которое португальцы покупают по смехотворно низким ценам. Торанага сказал: «Поскольку отношения между Китаем и Японией враждебные и прямая торговля между нами запрещена, а португальцы одни имеют разрешение на торговлю, на обвинение в „злоупотреблениях“ должно быть отвечено португальцами и письменно.» Он «приглашает» вас, Ваше Святейшество, дать отчет регентам об обменном курсе — шелк на шелк, шелк на серебро, золото на серебро. Он добавил, что он, конечно, не возражает, если мы получаем большие прибыли за счет Китая.
    
— Вы, конечно, откажетесь от такого возмутительного требования, — сказал Феррьера.
    
— Это очень трудно.
    
— Тогда дайте фальшивый отчет.
    
— Это создает опасность для всей нашей позиции, которая основывается на доверии, — сказал дель Аква.
    
— Вы можете доверять японцам? Конечно, нет. Наши доходы должны оставаться в тайне. Ох, этот проклятый Богом еретик!
    
— Я, к сожалению, должен сказать вам, что Блэксорн, кажется, особенно хорошо информирован. — Алвито непроизвольно посмотрел на дель Акву, его настороженность исчезла на мгновение.
    
Отец-инспектор ничего не сказал.
    
— Что еще говорил японец? — спросил Феррьера, делая вид, что не видел, как они обменялись взглядами, желая знать все, что они знают.
    
— Торанага просил меня дать ему завтра к полудню карту земного шара, показывающую линии раздела между Португалией и Испанией, имена пап, которые утвердили эти договоры, и их даты. В течение трех дней он «требует» письменное объяснение всем нашим «завоеваниям» в Новом Свете и «чисто в моих собственных интересах» — это были его точные слова, — количество золота и серебра, вывезенного — он фактически использовал слова Блэксорна, — «награбленных», — в Испанию и Португалию из Нового Света. Он также требует другую карту, показывающую границы империй — Испании и Португалии сто лет назад и сегодня, вместе с точным положением основных баз от Малакки до Гоа — он назвал их все точно по порядку; они были выписаны на листке бумаги, — а также количество японских наемников, используемых нами на каждой из наших баз.
    
Дель Аква и Феррьера пришли в смятение.
    
— От этого необходимо отказаться наотрез, — прокричал солдат.
    
— Вы не можете отказать Торанаге, — сказал дель Аква.
    
— Я думаю, Ваше Преосвященство, вы слишком полагаетесь на его значение, — сказал Феррьера. — Мне кажется, что этот Торанага только еще один деспот среди многих, еще один из убийц-язычников, которого не стоит бояться. Откажите ему. Без нашего Черного Корабля рухнет вся их экономика. Они носят наши шелка, которые мы привозим из Китая. Без этого шелка у них не будет кимоно. Они должны вести торговлю с нами. Я говорю, да сдохни он от сифилиса. Мы можем торговать с христианскими правителями, как их там зовут? — Оноши и Кийяма — и другими христианскими правителями на Кюсю. В конце концов, там Нагасаки, мы там в силе, и вся торговля происходит там.
    
— Мы не можем, адмирал, — сказал дель Аква. — Вы первый раз в Японии, поэтому у вас нет никаких представлений о наших проблемах здесь. Да, они нуждаются в нас, но мы в них нуждаемся еще больше. Без расположения к нам со стороны Торанаги и Ишидо мы потеряем влияние на христианских правителей. Мы потеряем Нагасаки и все, что мы создали за пятьдесят лет. Это вы поторопились с покушением на этого еретика-кормчего?
    
— Я открыто сказал Родригесу и всем тем, кто мог слышать меня с самого начала, что англичанин был опасным пиратом, который влияет на всех, с кем он вступает в контакт, которого надо убрать любым возможным способом. Вы сказали то же самое, но другими словами, Ваше Преосвященство. Вы тоже, отец Алвито. Не к тому ли пришло и наше совещание с Оноши и Кийямой два дня назад? Вы не говорили, что этот пират был опасен?
    
— Да. Но…
    
— Отец, извините меня, но иногда работу Бога приходится делать солдатам, и у них получается лучше. Я должен сказать вам, что я был очень зол на Родригеса, который не инсценировал «несчастный случай» во время шторма. Он должен был знать это лучше всех нас! Ей-богу, смотрите, что этот дьявольский англичанин сделал с самим Родригесом! Бедный глупец благодарен ему за спасение его жизни, когда это самый простой трюк, чтобы завоевать его расположение. Разве Родригеса не обманули, когда он позволил еретику-кормчему занять его место на юте, что, конечно, чуть не привело к гибели? Что касается покушения в замке, кто знает, что случилось? Этот японский трюк должен был быть заказан туземцами. Когда я буду планировать его убийство, вы можете быть уверены, что его уберут.
    
Алвито потягивал вино.
    
— Торанага сказал, что он послал Блэксорна в Изу.
    
— Полуостров на востоке? — спросил Феррьера.
    
— Да.
    
— По суше или морем?
    
— На корабле.
    
— Хорошо. Тогда я с сожалением должен вам сказать, что в море в ужасный шторм все они могут погибнуть.
    
Алвито холодно произнес:
    
— И я вынужден вам сказать, капитан, что Торанага сказал, — я передаю вам его точные слова: «Я поставлю вокруг кормчего личную охрану, Тсукку-сан, и если с ним произойдет какое-либо несчастье, оно будет расследовано всеми моими силами и силами всех регентов, и если случайно ответственными за это окажутся христиане или кто-то, хотя бы отдаленно связанный с христианами, возможно, будут пересмотрены указы об изгнании, и очень возможно, что все христианские церкви, школы, места отдыха будут немедленно закрыты».
    
Дель Аква сказал:
    
— Упаси Бог, чтобы это случилось.
    
— Блеф, — сказал Феррьера.
    
— Нет, вы не правы, адмирал. Торанага умен, как Макиавелли, и вероломен, как царь гуннов Аттила. — Алвито оглянулся на дель Аква. — Нас легко обвинить, если что-то случится с англичанином.
    
— Да.
    
— Может быть, нам стоит обратиться к источнику наших проблем? — прямо сказал Феррьера. — Удалить Торанагу.
    
— Не время для шуток, — сказал отец-инспектор.
    
— То, что прекрасно работало в Индии, Малайе, Бразилии, Перу, Мексике, Африке, на нашем материке и вообще везде, сработает и здесь. Я сам так делал в Малахке и Гоа дюжину раз с помощью японских наемников, а у меня никогда не было вашего влияния и ваших знании. Мы используем правителей-христиан. Мы поможем одному из них удалить Торанагу, если он представляет собой опасность. Будет достаточно несколько сот конкистадоров. Разделяй и властвуй. Я свяжусь с Кийямой. Отец Алвито, если вы будете переводчиком…
    
— Вы не можете равнять японцев с индийцами или другими безграмотными дикарями типа инков. Вы не сможете разделять и властвовать над ними. Японцы не похожи на другие нации. Совсем не похожи, — устало сказал дель Аква. — Я должен официально просить вас, адмирал, не вмешиваться во внутреннюю политику этой страны.
    
— Я согласен. Пожалуйста, забудьте, что я сказал. Неделикатно и наивно быть таким открытым. К счастью, штормы обычны в это время года.
    
— Если будет шторм, все в руках Бога. Но вы не атакуете этого кормчего.
    
— О?
    
— Нет. И не прикажете кому-либо сделать это.
    
— Я должен уничтожать врагов моего короля. Англичане — враждебная нация. Паразит, пират, еретик. Если я решу, что его надо уничтожить, это моя работа. Я адмирал Черного Корабля этого года, — следовательно, губернатор Макао этого года с вице-королевскими полномочиями в этих водах на этот год, и если я хочу уничтожить его, или Торанагу, или еще кого-нибудь, я это сделаю.
    
— Тогда вы сделаете это вопреки моим приказам и, следовательно, рискуете немедленным отлучением от церкви.
    
— Это вне вашей юрисдикции. Это светский вопрос, а не духовный.
    
— Положение церкви здесь, к сожалению, так связано с политикой и с торговлей шелком, что все затрагивает безопасность церкви. И пока я живу, клянусь моей надеждой на спасение, никто здесь не будет подвергать опасности будущее матери-церкви!
    
— Спасибо, что вы так откровенно высказались, Ваше Преосвященство. Я поставлю себе цель стать более сведущим в японских делах.
    
— Думаю, что вы так и сделаете для нашей общей пользы. Христианство здесь терпят только потому, что все дайме абсолютно уверены, что если они выгонят нас и искоренят нашу веру, Черные Корабли никогда не вернутся обратно. Мы, иезуиты, чего-то добиваемся здесь и имеем влияние только потому, что мы одни говорим по-японски и по-португальски и можем переводить и представительствовать от их имени в торговых делах. К сожалению для веры, они не верят по-настоящему. Я уверен, что торговля будет продолжаться независимо от нашего положения и положения церкви, так как португальские торговцы более заинтересованы в своих собственных интересах, чем в служении нашему Господу.
    
— Может быть, собственные интересы церковников, которые хотят заставить нас — даже до того, чтобы просить у его преосвященства официальных полномочий, — вынудить нас плавать в любые порты, куда они решат, и торговать с любым дайме, которого они предпочтут независимо от опасностей, также очевидны!
    
— Вы забываетесь, адмирал!
    
— Я не забываю, что Черный Корабль последнего года пропал со всеми людьми между Японией и Малаккой с двумястами тоннами золота на борту и слитками серебра на пятьсот тысяч крусадо, после того как был без необходимости задержан до сезона плохой погоды по вашему личному требованию. Или что эта катастрофа почти разорила всех отсюда до Гоа.
    
— Это было необходимо из-за смерти Тайко и внутренней политики, связанной с передачей власти.
    
— Я не забыл, как вы просили три года назад вице-короля Гоа посылать Черный Корабль только в те порты, в которые вы решили. Но он отменил этот приказ как грубое вмешательство в его дела.
    
— Это был способ повлиять на Тайко, ввергнуть его в экономический кризис в разгар его глупой войны с Кореей и Китаем, за пытки, которые он учинил в Нагасаки, за его безумную атаку на церковь и указы об изгнании, которые он опубликовал, выдворяя нас всех из Японии. Если бы вы сотрудничали с нами, выполняли наши советы, вся Япония стала бы христианской через одно поколение! Что важнее — торговля или спасение душ?
    
— Мой ответ — спасение душ. Но так как вы просветили меня о японских делах, дайте мне изложить японский вопрос в правильной перспективе. Только серебро Японии дает доступ к китайскому шелку и китайскому золоту. Громадные доходы, которые мы здесь получаем, переправляем затем в Малакку и Гоа и оттуда в Лиссабон, обеспечивают поддержку всех владений в Азии, всех фортов, всех миссий, всех экспедиций, всех миссионеров, всех открытий и покрывают траты на большинство, если не на все события, происходящие в Европе, не дают еретикам победить нас и не пускают их в Азию, которая дала бы им все средства, необходимые, чтобы погубить нас и нашу веру на родине. Что более важно, отец, — испанское, португальское и итальянское христианство или японское христианство?
    
Дель Аква посмотрел вниз на солдата.
    
— Раз и навсегда предупреждаю: никогда не вмешивайтесь здесь во внутреннюю политику!
    
Из огня выпал уголек и затрещал на ковре. Феррьера, оказавшийся ближе всех, отпихнул его ногой в безопасное место.
    
— И если я соглашусь, что вы предлагаете делать с еретиком? Или Торанагой?
    
Дель Аква сел, считая, что он выиграл.
    
— В настоящий момент я не знаю. Но даже думать об удалении Торанаги смешно. Он очень симпатизирует нам и очень приветствует расширение торговли, — его голос стал более уничтожающим, — и, следовательно, увеличение ваших доходов.
    
— И ваших доходов, — сказал Феррьера, возвращая удар.
    
— Наши доходы идут на работу для нашего Господа Бога. Как вы хорошо знаете — Дель Аква устало налил еще вина, предложил его успокаивающим жестом.
    
— Ну, Феррьера, давайте не будем ссориться из-за этого. Это дело еретика — ужасно, да. Но ссоры бесполезны. Нам нужен ваш совет, и ваш ум, и ваша сила. Вы можете поверить мне, Торанага необходим нам. Без его сдерживания других регентов вся эта страна вернется опять к анархии.
    
— Да, это верно, — сказал Алвито. — Но я не понимаю, почему он еще в замке и согласился отложить совещание. Невероятно, чтобы его перехитрили. Он, конечно, должен знать, что Осака заперта лучше, чем ревнивый крестоносец запирает пояс целомудрия. Он должен был уже уехать.
    
Феррьера сказал:
    
— Если это важно, зачем поддерживать Оноши и Кийяму? Разве эти двое не объединились с Ишидо против него? Почему вы им не отсоветуете? Это обсуждалось только два дня назад.
    
— Они сказали нам о своем решении, адмирал. Мы не обсуждали его.
    
— Тогда, может быть, вам и следовало бы это сделать. Ваше Преосвященство. Если это так важно, почему не запретить им это? Под страхом смерти.
    
Дель Аква вздохнул:
    
— Хотел бы я, чтобы это было так просто. Такие вещи в Японии не делаются. Они ненавидят вмешательство в их внутренние дела. Даже предложение с вашей стороны должно быть сделано с чрезвычайной деликатностью.
    
Феррьера осушил свой серебряный кубок и налил еще вина, успокоился, зная, что он нуждается в иезуитах, что без них как переводчиков он беспомощен. «Ты должен успешно провести плавание, — сказал он себе. — Ты служил и потел одиннадцать лет на службе у короля и двадцать раз заслужил за преданную службу самый богатый приз, который он в силах дать, — командование ежегодным Черным Кораблем на один год и десятую часть, которую дает это звание, десятую часть всего шелка, всего золота, всего серебра и всех доходов от каждой сделки. Ты разбогатеешь сейчас на всю жизнь, на тридцать жизней, если они у тебя будут, и все от одного плавания. Если ты его выдержишь».
    
Рука Феррьеры опустилась на ручку рапиры, на серебряный крест, который образовывал участок серебряной филиграни.
    
— Клянусь кровью Христа, мой Черный Корабль вовремя отплывет из Макао в Нагасаки и потом, с самым дорогим грузом, который был когда-либо на корабле в истории, он в ноябре с муссонами отправится на юг в Гоа и оттуда домой! Христос мне судья, я собираюсь это сделать.
    
И он добавил про себя: «Даже если я должен буду для этого сжечь всю Японию, и все Макао, и весь Китай, клянусь Мадонной!»
    
— Наши молитвы с вами, конечно, — ответил дель Аква, имея это в виду. — Мы знаем о важности вашего плавания.
    
— Тогда что вы предлагаете? Без таможенных документов и разрешения на торговлю я не могу. Мы не можем избежать регентов? Может быть, есть другой путь?
    
Дель Аква покачал головой.
    
— Мартин? Ты наш торговый эксперт.
    
— Извините, но это невозможно, — сказал Алвито. Он слушал с еле сдерживаемым негодованием. «Плохо воспитанный, высокомерный, безродный кретин, — думал он, потом тут же: — О, Боже, дай мне терпения, так как без этого человека и других таких же церковь здесь погибнет». — Я уверен, что в течение дня или двух, адмирал, все будет оформлено. Неделя в крайнем случае. У Торанаги в настоящий момент очень серьезные проблемы. Все будет хорошо, я уверен.
    
— Я подожду неделю, но не больше. — Скрытая угроза в тоне Феррьеры была пугающей. — Мне хотелось бы добраться до этого еретика. Я бы вырвал из него правду. Торанага не говорил ничего о предполагаемом приходе эскадры? Вражеской эскадры?
    
— Нет.
    
— Мне хотелось бы знать истинное положение вещей, потому что при возвращении мой корабль будет барахтаться, как жирная свинья, в его трюмах будет набито больше шелку, чем когда-либо раньше посылалось за один раз. Мы будем на одном из самых больших кораблей в мире, но я буду без эскорта, так что если хоть один вражеский фрегат застанет нас в море — или эта голландская проститутка, «Эразмус», — мы окажемся в его руках. Он без какого-либо труда заставит меня спустить португальский флаг. Англичанину лучше бы не быть на своем корабле в море, с его ружьями, пушками и залпами всем бортом.
    
— И веро и соламенте веро, — пробормотал дель Аква.
    
Феррьера допил свое вино.
    
— Когда Блэксорна отправляют в Изу?
    
— Торанага этого не сказал, — ответил Алвито. — У меня создалось впечатление, что скоро.
    
— Сегодня?
    
— Я не знаю. Теперь регенты встретятся через четыре дня. Я решил, что после этого.
    
Дель Аква сказал со значением:
    
— Блэксорна трогать нельзя. Ни его, ни Торанагу.
    
Феррьера встал.
    
— Я вернусь на корабль. Вы поужинаете с нами? Вы оба? Вечером? Есть прекрасный каплун, мясо и вино с Мадейры, даже немного свежего хлеба.
    
— Спасибо, вы очень любезны. — Дель Аква несколько оживился. — Да, немного хорошей еды не помешало бы. Вы очень добры.
    
— Вы будете сразу же информированы, как только я что-то узнаю от Торанаги, адмирал, — сказал Алвито.
    
— Спасибо.
    
Когда Феррьера ушел и отец-инспектор удостоверился, что его и Алвито не подслушивают, он сказал тревожно:
    
— Мартин, что еще говорит Торанага?
    
— Он хотел объяснения, в письменном виде, об инциденте со стрельбой из ружей и по поводу просьбы о присылке конкистадоров.
    
— Мама миа…
    
— Торанага был дружелюбен, даже мягок, но… но я никогда не видел его таким раньше.
    
— Что точно он сказал?
    
— Я понимаю так, Тсукку-сан, что предыдущий глава ордена христиан, отец да Кунха, написал губернаторам Макао, Гоа и испанскому вице-королю в Маниле, дону Диско-и-Вивера в июле 1558 года по вашему летосчислению, письмо с просьбой прислать несколько сотен испанских солдат с огнестрельным оружием, чтобы поддержать дайме-христиан в мятеже, который главный христианский священник пытался устроить против их законного сюзерена, моего покойного господина Тайко. Кто были эти дайме? Это правда, что солдат не послали, но в Нагасаки было тайно переправлено из Макао большое количество ружей с вашими христианскими клеймами? Верно ли, что потом он тайно захватил эти ружья, когда вернулся в Японию во второй раз как посол из Гоа, в марте или апреле 1590 года по вашему летосчислению, и тайно переправил их из Нагасаки на португальском корабле «Санта-Круз» обратно в Макао? — Алвито вытер пот с рук.
    
— Он сказал что-нибудь еще?
    
— Ничего важного, Ваше Преосвященство. У меня не было возможности объясниться — он сразу же отпустил меня. Расставание было вежливым, но все-таки он меня выставил.
    
— От кого этот проклятый англичанин получил свою информацию? Хотел бы я это знать?
    
— Эти даты и имена. Вы не ошибаетесь? Он произнес их именно так?
    
— Нет, Ваше Преосвященство. Имена были написаны на кусочке бумаги. Он показал его мне.
    
— Почерк Блэксорна?
    
— Нет. Имена были воспроизведены фонетически на японском, в виде хирагана.
    
— Мы должны установить, кто переводил для Торанаги. Этот переводчик очень хороший. Конечно, никто из наших? Это не может быть брат Мануэль, нет? — спросил он с горечью, называя христианское имя Масаману Дзиро. Дзиро был сын самурая-христианина, который с детства воспитывался иезуитами и, будучи умным и преданным, был выбран для поступления в семинарию, чтобы подготовиться на настоящего священника четырех обетов, таких среди японцев еще не было. Дзиро был в обществе двадцать лет, потом, совершенно неожиданно, он оставил его перед посвящением в духовный сан и теперь стал неистовым противником церкви.
    
— Нет. Мануэль все еще на Кюсю, может быть, он веки вечные будет гореть в аду. Он все еще яростный враг Торанаги, он никогда не будет помогать ему. К счастью, он никогда не участвовал ни в каких политических делах. Переводчицей была госпожа Мария, — сказал Алвито, используя христианское имя Тода Марико.
    
— Вам это сказал Торанага?
    
— Нет, Ваше Преосвященство. Но я случайно узнал, что она посещала замок и ее видели с англичанином.
    
— Вы уверены?
    
— Наша информация абсолютно точна.
    
— Хорошо, — сказал дель Аква. — Может быть, Бог поможет нам одним из своих неисповедимых способов. Пошлите за ней сейчас же.
    
— Я уже видел ее. Я постарался сделать это как бы случайно. Она была великолепна, как всегда, почтительна, благочестива, как всегда, но решительно все опровергла заранее, прежде чем я получил возможность спросить ее. Конечно, империя очень скрытная страна, отец, и некоторые вещи по обычаю должны оставаться в тайне. В Португалии и в обществе иезуитов то же самое, не так ли?
    
— Вы ее исповедник?
    
— Да. Но она не сказала больше ничего.
    
— Почему?
    
— Очевидно, она была предупреждена, и ей было запрещено обсуждать, что случилось и о чем говорилось. Я знаю их слишком хорошо. В этом влияние Торанаги больше, чем наше.
    
— Ее вера так слаба? Наша подготовка этой женщины оказалась такой незначительной? Конечно, нет. Она такая же преданная и такая же хорошая христианка, как многие женщины, которых я встречал. Однажды она станет монахиней — может быть, даже первой японской настоятельницей монастыря.
    
— Да. Но она ничего не скажет сейчас.
    
— Церковь находится в опасности. Это важно, может быть, слишком важно, — сказал дель Аква. — Она должна понимать это. Она слишком умна, чтобы не понимать этого.
    
— Я прошу вас не подвергать ее веру такому испытанию. Мы должны простить это. Она предупредила меня. Она сказала это так ясно, как если бы написала.
    
— Может быть, стоит устроить ей испытание. Для ее собственного спасения.
    
— Это вам решать, приказывать или не приказывать. Но я боюсь, что она должна повиноваться Торанаге, а не нам.
    
— Я буду думать о Марии. Да, — сказал дель Аква. Он опустил глаза вниз, к камину, тяжесть его кабинета давила на него. Бедная Мария! Этот проклятый еретик! Как нам избежать ловушки? Как нам скрыть правду о ружьях? Как мог игумен и вице-губернатор, такой, как да Кунха, который был так хорошо подготовлен, имел такой опыт, семь лет практической работы в Макао и Японии, — как мог он сделать такую ужасную ошибку?
    
— Как? — спросил он пламя.
    
«Я могу ответить», — сказал он себе. Это слишком легко. Вы запаниковали, или вы забыли о божьей славе, или переполнились гордостью и высокомерием, или ошеломлены. А кто бы выдержал в таких условиях? Быть принятым на закате Тайко с особой благосклонностью, на триумфальной встрече, с помпой и всеми церемониями — почти как акт раскаяния со стороны Тайко, который явно был на пути к переходу в христианство. А потом быть разбуженным в середине той же самой ночи указами Тайко, заявляющими, что все религиозные ордена должны быть высланы из Японии в течение двадцати дней под страхом смерти, никогда не возвращаться в страну и, что еще хуже, все новообращенные в стране должны сразу же отречься, или они подлежат высылке или смертной казни.
    
Движимый отчаянием, игумен дал дикий совет дайме-христианам на острове Кюсю — Оноши, Мисахи, Кийяме и Хариме в Нагасаки — поднять восстание, чтобы спасти церковь, и написал безумное письмо, прося прислать конкистадоров, чтобы устроить переворот.
    
Огонь трещал и плясал на железной решетке. «Да, все верно, — подумал дель Аква. — Если бы только я знал, если бы да Кунха сначала проконсультировался со мной. Но как он мог? Шесть месяцев шло письмо в Гоа, и может быть, еще шесть месяцев шел ответ. Да Кунха написал немедленно, но он был игумен, и это он должен был сразу же справиться с этим несчастьем».
    
Хотя дель Аква отправился немедленно после получения письма, с поспешно приготовленными мандатами от вице-короля Гоа, потребовалось несколько месяцев, чтобы доплыть до Макао и там узнать, что да Кунха мертв и всем святым отцам запрещено появляться в Японии под страхом смерти.
    
Но ружья уже привезли.
    
Потом, через десять недель, пришли известия, что церкви в Японии уничтожены не были, что Тайко не ввел в действие свои новые законы. Было сожжено только пятьдесят церквей. Был уничтожен только Тахайяма. И просочилось известие, что, хотя указы официально останутся в силе, Тайко готовится разрешить оставить все как есть при условии, что святые отцы будут менее ревностны в своих крещениях новообращенных, что новообращенных будет поменьше и что они хорошо будут себя вести, без шумных общественных молений или демонстраций и без сжигания буддийских церквей фанатиками.
    
Потом, когда тяжелые испытания, казалось, пришли к концу, дель Аква вспомнил, что ружья для игумена да Кунха доставлены всего несколько недель назад и что они все еще лежат на складе иезуитов в Нагасаки.
    
Последовало еще несколько недель бешеных усилий, пока ружья не были тайно переправлены обратно в Макао — да, с моей печатью на этот раз, напомнил себе дель Аква, надеясь, что тайна похоронена навеки. Но такие тайны никогда не оставляют вас в мире, как бы вы этого ни хотели и ни молились об этом.
    
Как много знает этот еретик?
    
Более чем час Его Преосвященство сидел без движения в своем кожаном кресле с высокой спинкой, глядя невидящими глазами в огонь. Алвито терпеливо ждал около книжного шкафа, сложив руки на коленях. Солнечные лучи ушли с серебряного распятия на стене за спиной отца-инспектора. На одной боковой стене висела маленькая картина, написанная маслом венецианским художником Тицианом, которую дель Аква купил молодым в Падуе, куда отец послал его учиться юриспруденции. Другая стена была уставлена его библиями и другими книгами на латыни, португальском, итальянском и испанском и оттисками печатного станка общества, работающего в Нагасаки, который он заказал и привез сюда за огромную цену из Гоа десять лет назад. Две полки японских книг и брошюр: церковные книги и катехизисы всех сортов, переведенные с помощью тяжкого труда на японский язык иезуитами, работы, переведенные с японского на латынь, чтобы помочь японским последователям христианства выучить этот язык, и, наконец, две небольшие книжечки, которые не имели цены: первая португальско-японская грамматика, итог всей жизни отца Санчо Альвареса, отпечатанная шесть лет назад, и ее спутник, бесподобный португальско-латинско-японский словарь, отпечатанный в прошлом году романскими буквами и шрифтом хирагана. Эта работа началась двадцать лет назад по его приказу, первый словарь японских слов, когда-либо составлявшийся.
    
Отец Алвито поднял книгу и любовно погладил ее. Он знал, что это было уникальное произведение искусства. Восемнадцать лет он сам составлял такую книгу, и она еще не была готова. Но его книга должна быть словарем с примечаниями, намного более детальными — почти введение в японский язык и в Японию, и он знал без лишнего тщеславия, что, если он сможет ее закончить, это будет произведение мастера, сравнимое с работой отца Альвареса, что если его имя когда и вспомнят, то это будет связано с его книгой и отцом-инспектором, который был единственным отцом, которого он знал.
    
— Ты хочешь покинуть Португалию, мой сын, и присоединиться к служащим Богу? — спросил его главный иезуит в первый день, когда они встретились.
    
— О да, пожалуйста, отец, — ответил он, подняв к нему голову и отчаянно этого желая.
    
— Сколько тебе лет, сын мой?
    
— Не знаю, отче, может быть, десять, может быть, одиннадцать, но я могу читать и писать, священник научил меня, я один, у меня нет родных, я ничего не имею…
    
Дель Аква взял его в Гоа, оттуда в Нагасаки, где он вступил в семинарию общества Иисуса, — самый молодой европеец в Азии, наконец-то нашедший свое пристанище. Потом обнаружился чудесный дар к языкам и он приобрел репутацию хорошего переводчика и торгового советника, первого при Хариме Тадао, дайме надела Хизен на Кюсю, где лежит Нагасаки, а через какое-то время — и при самом Тайко. Он был посвящен в духовный сан и позже даже добился привилегий четвертого обета. Это был специальный обет над обычными обетами нищеты, воздержания и послушания, разрешаемый только элите иезуитов, обет послушания лично папе, — быть его личным оружием для работы во славу Бога, идти туда, куда укажет лично папа, и делать что захочет лично он, стать, как основатель общества баскский солдат Лойола, посвященным, одним из членов режимной воинствующей экклесии, одним из обученных, специальных тайных солдат Бога у его избранника на земле викария Христа.
    
«Мне так повезло, — подумал Алвито. — О, Боже, помоги мне выдержать».
    
Наконец дель Аква встал, расправил затекшие члены и подошел к окну. Солнце отражалось от позолоченных черепиц, от устремленной ввысь центральной башни замка, странно элегантного здания, выпячивающего свою прочность. «Замок дьявола, — подумал он. — Сколько времени он простоит, напоминая каждому одного из нас? Только пятнадцать — нет, семнадцать лет назад Тайко назначил четыреста тысяч солдат строить и рыть и обескровил страну, чтобы оплатить все это, этот памятник ему, и через два коротких года Осакский замок был построен. Невероятный человек! Невероятный народ! И вот он стоит, неприступный. Исключая перст Божий, который он может усмирить в один момент, если пожелает. О, Боже, помоги мне выполнить твою волю».
    
— Ну, Мартин, у нас, кажется, появилась работа. — Дель Аква начал ходить взад-вперед, голос его стал твердым, как и его походка. — Об английском кормчем: если мы не защитим его, он будет убит, и мы рискуем потерять расположение Торанаги. Если мы сможем защитить его, он скоро повесится сам. Но можем ли мы ждать? Его существование угрожает нам, и не стоит говорить, как много вреда он может принести до этого счастливого дня. Или мы можем помочь Торанаге удалить его. Или, наконец, мы можем обратить его в свою веру.
    
Алвито вспыхнул:
    
— Что?
    
— Он умен, очень много знает о католицизме. Разве большинство англичан не католики в своей душе? Ответ — да, если их король или королева католики, и нет, если он или она протестанты. Англичане очень безразличны в вопросах религии. Они фанатично настроены против нас в данный момент, но это не из-за Армады ли? Может быть, Блэксорн может быть обращен в нашу религию. Это было бы идеальным решением вопроса, к славе Божьей, и спасло бы его еретическую душу от проклятия, к которому он идет.
    
Дальше Торанага. Мы дадим ему карты, какие он хочет. Объясним о «сферах влияния». Разве эти демаркационные линии не были проведены, чтобы разделить влияние португальцев и их испанских друзей? Скажи ему, что по другим важным вопросам я лично буду считать за честь подготовить их для него и передам ему как можно скорее. Поскольку я должен буду проверить эти факты в Макао, не будет ли он любезен дать достаточно большую отсрочку? И тут же, на одном дыхании скажи: ты рад сообщить ему, что Черный Корабль отплывет на три недели раньше с самым большим грузом шелка и золота, которые когда-либо перевозили, что наша часть груза и… — Он задумался на мгновение. — И по крайней мере тридцать процентов всего груза будут проданы через лично назначенного Торанагой купца.
    
— Ваше Преосвященство, адмирал не обрадуется раннему выходу, и ему не понравится…
    
— Вашей обязанностью будет немедленно получить от Торанаги документы на отплытие Феррьеры. Ступайте и навестите его сразу же, передайте ему мой ответ. Пусть он поразится нашей оперативности, разве это не одно из качеств, которыми он восхищается. Получив документ на выход, Феррьера простит небольшое отклонение во времени — раннее прибытие в сезоне, а что касается купца, какое дело адмиралу до этих туземцев? Он все равно получит свою долю прибыли.
    
— Но господа Оноши, Кийяма и Харима обычно делят между собой комиссионные за совершение сделок.
    
— Я не знаю, согласятся ли они.
    
— Тогда решите эту проблему. На таких условиях Торанага согласится на отсрочку.
    
— Единственная концессия, в которой он нуждается, — это власть, влияние и деньги. Что мы можем дать ему? Мы не можем отдать ему дайме-христиан. Мы…
    
— Да, — сказал Алвито.
    
— Даже если бы мы могли повлиять, я не знаю, чего бы мы хотели. Оноши и Кийяма злейшие враги, но они объединились против Торанага, потому что уверены, что он уничтожит церковь — и их, — если он когда-нибудь получит контроль над Советом.
    
— Торанага поддержит церковь. Наш реальный враг — Ишидо.
    
— Я не разделяю вашей уверенности, Мартин. Мы не должны забывать, что так как Оноши и Кийяма христиане, все их сторонники христиане, а их десятки тысяч. Мы не можем обидеть их. Единственная уступка, которую мы можем дать Торанаге, это что-то связанное с торговлей. Он фанатик торговли, но он никогда не будет заниматься ею сам. Так что уступка, которую я предлагаю, может склонить его дать отсрочку, которую мы можем, видимо, продлить до постоянной. Вы знаете, как японцы любят эту форму решения — положить большое бревно, которое обе стороны как бы не замечают, не так ли?
    
— На мой взгляд, политически неразумно господам Оноши и Кийяме идти сейчас против Торанаги. Они должны следовать старой поговорке о поддержании линии отступления открытой, правда? Я могу предложить им предоставление Торанаге двадцати пяти процентов — тогда каждый будет иметь равные доли — Оноши, Кийяма, Харима и Торанага, это будет небольшой уступкой для смягчения влияния их «временного» объединения с Ишидо против него.
    
— Тогда Ишидо будет не доверять им и возненавидит нас даже больше, чем когда он обнаружит это.
    
— Ишидо и теперь безмерно ненавидит нас. Ишидо не доверяет им больше, чем они не доверяют ему, а мы не знаем еще, почему они приняли его сторону. При согласии между Оноши и Кийямой мы можем формально сделать предложение, как если бы это была только наша идея сохранять беспристрастность между Ишидо и Торанагой. Мы можем тайно сообщить Торанаге об их великодушии.
    
Дель Аква рассмотрел все достоинства и недостатки этого плана.
    
— Превосходно, — сказал он наконец. — Давайте действовать. Теперь с этим еретиком. Отдайте его морские журналы сегодня же Торанаге. Сразу же пойдите к Торанаге. Скажите ему, что они были присланы нам секретно.
    
— Как я должен объяснить ему отсрочку в их возвращении?
    
— Вы и не должны. Просто скажите правду: они были доставлены Родригесом, но никто из нас не понял, что в запечатанном пакете лежат пропавшие бумаги. Действительно, мы не открывали их два дня. Их просто забыли в суматохе с этим еретиком. Журналы доказывают, что Блэксорн был пиратом, вором и убийцей. Его собственные слова раз и навсегда откроют, кто он такой и что его наверняка ждет правосудие. Скажите Торанаге правду — что Мура дал их отцу Себастьяну, как на самом деле и произошло, который послал их нам, зная, что нам известно, что с ними делать. Это обезопасит Муру, отца Себастьяна, всех. Мы сообщим Муре голубиной почтой, что произошло. Я уверен, Торанага поймет, что мы всеми силами соблюдали его интересы, а не Ябу. Он знает, что Ябу заключил соглашение с Ишидо?
    
— Я сказал вполне определенно. Ваше Преосвященство. Но ходят слухи, что Торанага и Ябу теперь подружились.
    
— Я не доверяю этому сатанинскому отродью.
    
— Я уверен, что Торанага тоже. Никто не сделал больше заговоров против него, чем Ябу.
    
Их неожиданно отвлекли звуки, сопровождающие ссору за дверью. Дверь открылась, и монах с накинутым капюшоном вошел босиком в комнату, отмахиваясь от отца Солди.
    
— Благословение Иисуса Христа на вас, — сказал он, его голос прерывался от злости. — Он может простить вам ваши грехи.
    
— Брат Перес, что вы здесь делаете? — взорвался дель Алвито.
    
— Я пришел в эту помойную яму Земли, чтобы снова нести этим неверным слово Божье.
    
— Но вы попадете под действие указа, запрещающего вам возвращаться сюда под угрозой немедленной смертной казни за организацию мятежа. Вы чудом избежали казни в Нагасаки, и вам было предписано…
    
— Это была Божья воля, и мерзкий языческий указ мертвого маньяка ничего не может сделать со мной, — сказал монах. Это был низенький, худой испанец с длинной неопрятной бородой. — Я здесь, чтобы продолжить дело Божье. — Он взглянул на отца Алвито. — Как торговля, отец?
    
— К счастью для Испании, очень хорошо, — холодно ответил Алвито.
    
— Я не трачу время на подсчет доходов, отец. Я трачу его на свою паству.
    
— Это похвально, — резко сказал дель Аква. — Но тратьте его там, где указал папа, — за пределами Японии. Это исключительно наша провинция. И это португальская, а не испанская территория. Должен ли я напомнить вам, что три папы приказали всем верующим всех исповеданий покинуть Японию, кроме нас? Король Филипп также издал такой указ.
    
— Поберегите свои легкие, Ваше Преосвященство. Дело Бога выше земных приказов. Я вернулся, и я распахну двери церквей и буду призывать толпы народа подняться против безбожников.
    
— Сколько раз вас можно предупреждать? Вы не можете вести себя в Японии как в протекторате инков, населенном дикарями из джунглей, у которых не было ни истории, ни культуры. Я запрещаю вам проповедовать и настаиваю, чтобы вы повиновались указам Его Святейшества.
    
— Мы будем обращать неверных. Слушайте, Ваше Преосвященство, в Маниле еще сотня моих братьев, ждущих отправки сюда, все добрые испанцы, и много наших славных конкистадоров, готовых защищать нас, если потребуется. Мы открыто проповедуем и открыто носим нашу одежду, не прячемся в идолопоклоннические шелковые брюки, как иезуит.
    
— Вы не должны агитировать против властей, или вы разрушите мать-церковь!
    
— Я заявляю вам в лицо, что мы вернемся в Японию и останемся здесь. Мы будем проповедовать миру, несмотря на вас — несмотря ни на какого прелата, епископа, короля или даже папу, во славу Бога! — Монах хлопнул дверью, уходя.
    
Покраснев от ярости, дель Аква налил стакан мадеры. Несколько капель вина пролились на полированную поверхность его стола. «Эти испанцы погубят нас всех». Дель Аква медленно выпил, пытаясь успокоиться. Наконец он сказал:
    
— Мартин, пошли наших людей проследить за ним. И тебе лучше предупредить Кийяму и Оноши сразу же. Не стоит говорить, что случится, если этот глупец станет появляться на публике.
    
— Да, Ваше Преосвященство. — У двери Алвито заколебался. — Сначала Блэксорн, теперь Перес. Это слишком много для совпадения. Может быть, испанцы в Маниле знали о Блэксорне и пустили его сюда, чтобы досадить нам.
    
— Может быть, но, может быть, и нет. — Дель Аква допил свой стакан и аккуратно поставил его. — В любом случае, с помощью Бога и усердия, ни одному из них не удастся повредить святой матери-церкви — чего бы это ни стоило.
   
   
    
     
Глава двадцатая
    
    
«Пусть я стану проклятым испанцем, если это не жизнь!» Блэксорн лежал, испытывая ангельское блаженство, лицом вниз на толстом футоне, частично закутанный в хлопчатобумажное кимоно, опираясь головой на руки. Девушка перебирала пальцами по его спине, трогая иногда его мускулы, смягчая его кожу и душу, заставляя его чуть ли не мурлыкать от удовольствия. Другая девушка наливала саке в тонкую фарфоровую чашку. Третья ждала, держа лаковый поднос с бамбуковой корзиной, наполненной сушеной рыбой по-португальски, еще одной бутылкой саке и палочками для еды.
    
— Нан дес ка, Анджин-сан? — Что это, почтенный кормчий, что вы сказали?
    
— Я не могу сказать этого на нихон-го, Рако-сан. — Он улыбнулся девушке, которая предложила саке. Вместо этого он указал на чашку. — Как это называется? Намае ка?
    
— Сабазуки. — Она произнесла это три раза, после чего другая девушка, Аза, предложила рыбы, но он покачал головой. — Ё, домо. — Он не знал, как сказать: «Я уже сыт», поэтому попытался сказать: «Я больше не голоден».
    
— А! Има хара хетте ва орани, — объяснила Аза, поправляя его. Он произнес фразу несколько раз, и они все засмеялись над его произношением, но в конце концов он добился, что это зазвучало правильно.
    
«Я никогда не выучу этот язык», — подумал он. Ничто не связывало эти звуки ни с английским, ни даже с латынью или португальским.
    
— Анджин-сан? — Аза опять предложила ему поднос. Он покачал головой и с серьезным видом положил руку на живот, но взял саке и выпил. Соно, девушка, которая массировала ему спину, остановилась, тогда он взял ее руку, положил на шею и сделал вид, что стонет от удовольствия. Она сразу поняла и продолжила массаж.
    
Каждый раз, когда он допивал чашку, ее немедленно наполняли снова. «Давай полегче, — подумал он, — это же третья бутылка, и я уже чувствую тепло в пальцах на ногах».
    
Эти три девушки, Аза, Соно и Рако, пришли на рассвете, принесли зеленый чай, про который Фриар Доминго сказал ему, что китайцы называют его иногда тьии и это национальный напиток в Китае и Японии. Его сон после случая с покушением был очень плохим, но горячий пикантный напиток начал восстанавливать его силы. Они принесли небольшие скатанные горячие полотенца, слегка ароматизированные. Поскольку он не знал, что делать с ними, Рако, старшая из девушек, показала, как пользоваться ими, на собственном лице и руках.
    
После этого они проводили его вместе со стражей из четырех самураев в парные бани в дальнем конце этой части замка и передали его банщикам. Четыре стражника стоически потели, пока он мылся, ему подстригли бороду, волосы вымыли и уложили.
    
После этого он почувствовал себя чудесным образом обновленным. Ему дали новое, длиной до колен, кимоно из хлопка, новые таби, девушки снова ожидали его. Они провели его в другую комнату, где были Кири и Марико. Марико сказала, что господин Торанага решил послать Анджин-сана в одну из своих провинций, чтобы он там поправился, и что господин Торанага очень доволен им, и что ему не о чем беспокоиться, так как теперь он на попечении слуг господина Торанага. Будет ли Анджин-сан любезен также начать готовить карты с материалами, которые она должна передать? Скоро будут другие встречи с хозяином, и хозяин сообщил, что скоро она — Марико-сан — будет предоставлена Анджин-сану для ответов на вопросы, которые могут у него возникнуть. Господин Торанага очень заинтересован в том, чтобы Блэксорн узнал побольше о Японии, так как сам он стремится побольше узнать о том, что находится за границами Японии, о навигации и путях плавания в океане. Затем Блэксорна провели к доктору. В отличие от самураев, его волосы были коротко острижены и без косички.
    
Блэксорн не любил докторов и боялся их. Но этот доктор был другой: очень вежливый и невероятно чистый. Европейские доктора были в первую очередь цирюльниками — неотесанными, кишащими вшами и грязными, как все остальные. Этот доктор трогал пациента очень аккуратно, вежливо держал руку Блэксорна, щупая пульс, глядел в его глаза, рот и уши, мягко похлопал по спине, коленям, пяткам, все это в спокойной манере. Все, что мог европейский доктор, — это посмотреть на ваш язык, спросить: «Где болит?» — выпустить из вас кровь, чтобы вместе с нею вышла вся зараза, и дать вам дикое количество рвотного, чтобы очистить от грязи ваши внутренности.
    
Блэксорн ненавидел кровопускания и промывание желудка, и каждый раз от таких процедур ему становилось еще хуже, чем прежде. Но этот доктор не держал скальпеля или таза для кровопускания, вокруг него не было того противного запаха лекарств, который обычно окружал докторов, поэтому его сердце стало биться медленнее, и он немного расслабился.
    
Пальцы доктора коснулись шрамов на бедре Блэксорна. Тот издал звук выстрела — много лет назад сквозь его плоть прошла пуля. Доктор сказал: «Ах со десу?» — и кивнул. Еще немного прикосновений, глубоких, но безболезненных, в паху и в области желудка. Наконец доктор заговорил с Рако, она кивнула, поклонилась и поблагодарила его.
    
— Иси бан? — спросил Блэксорн, желая знать, все ли нормально.
    
— Хай, Анджин-сан.
    
— Хонто ка?
    
— Хонто.
    
Какое полезное слово «хонто». «Это верно? Да, это верно», — подумал Блэксорн. «Домо» — доктор-сан.
    
— До итасимасите, — сказал доктор, кланяясь. — Заходите еще, не думайте о той ране.
    
Блэксорн поклонился в ответ. Девушки отвели его дальше, и это было до того, как он лежал на футонах, в расстегнутом хлопчатобумажном кимоно, девушка Соно гладила его по спине, он вспоминал, как он стоял голый перед девушками и самураем, и что он этого не заметил и не чувствовал стыда.
    
— Нан дес ка, Анджин-сан? — спросила Рако. «В чем дело, уважаемый кормчий? Почему вы смеетесь?» Ее белые зубы сверкали, а брови были выщипаны и подведены в виде дуги. Свои черные волосы она носила высоко подобранными, на ней было кимоно в розовых цветах, с серо-зеленым поясом.
    
«Потому что я счастлив, Рако-сан. Но как сказать это тебе? Как я могу сказать, что я смеюсь потому, что я счастлив и сбросил всю тяжесть с души, впервые с тех пор, как оставил дом. Потому что моя спина чувствует себя прекрасно — все мои чувства и все во мне прекрасно. Потому что я поговорил с Торанагой и потому что я сделал полных три залпа одним бортом в проклятых Богом иезуитов и шесть залпов еще в этих сифилитичных португальцев!» Тут он вскочил, плотно завязал свое кимоно и начал танцевать матросский танец, напевая матросскую песню, чтобы поддержать темп.
    
Рако и другие девушки очень возбудились. Седзи тут же открылись, и теперь еще и стража удивлялась на него. Блэксорн танцевал и громко пел до тех пор, пока не обессилел, тогда он расхохотался и рухнул. Девушки захлопали, Рако попыталась повторить, но не смогла, ее волочащееся кимоно мешало. Другие встали и уговаривали его показать им, как это делается, он попытался, три девушки стояли в ряд, следя за его ногами, придерживая кимоно. Но они не смогли, и скоро все стали болтать, хихикать и передразнивать друг друга.
    
Стража внезапно стала очень серьезной и низко поклонилась. В дверях показался Торанага, с боков у него стояли Марико и Кири и его обычная охрана. Девушки все стали на колени, положили руки на пол плашмя и поклонились, но смех еще не покинул их лиц, не было на них и страха. Блэксорн тоже вежливо поклонился, не так низко, как женщины.
    
— Коннити ва, Торанага-сама, — сказал Блэксорн.
    
— Коннити ва, Анджин-сан, — ответил Торанага. Потом он задал вопрос.
    
— Мой хозяин спрашивает, что вы делали, сеньор? — сказала Марико.
    
— Просто танцевал, Марико-сан, — сказал Блэксорн, чувствуя себя глупо. — Это матросский сольный танец. Его танцуют моряки и поют шанти — песни — при этом. Я был просто счастлив — может быть, из-за саке. Извините, надеюсь, я не огорчил Торанагу-сама.
    
Она перевела.
    
— Мой хозяин говорит, что он хотел бы посмотреть танец и послушать песню.
    
— Сейчас?
    
— Конечно, сейчас.
    
Торанага сразу же сел, скрестив ноги, его маленькая свита разместилась в разных местах комнаты; все они ожидающе смотрели на Блэксорна.
    
«Ну, глупец, — сказал себе Блэксорн. — Вот что бывает, когда расслабишься. Теперь ты должен дать представление, а ты же знаешь, что голос у тебя хуже некуда, а танец твой неуклюж».
    
Тем не менее он поплотнее повязал пояс кимоно и начал с удовольствием скакать, поворачиваться, лягаться, вертеться, подпрыгивать, — его голос отдавал страстью.
    
Все молчали.
    
— Мой хозяин говорит, что он никогда не видел ничего подобного за всю свою жизнь.
    
— Аригато годзиемасита! — сказал Блэксорн, потея частично от усилий, частично от смущения. Тут Торанага снял свои мечи, отложил их в сторону, подоткнул кимоно повыше за пояс и встал рядом с ним.
    
— Господин Торанага хочет станцевать ваш танец, — сказала Марико.
    
— Да?
    
— Он просит научить его.
    
И Блэксорн начал. Он показал основной шаг, потом повторил его снова и снова. Торанага быстро овладел им. Блэксорн был удивлен ловкостью пузатого, с большим задом пожилого человека.
    
После этого Блэксорн снова начал петь и танцевать, и Торанага присоединился к нему, сначала робко, подбадриваемый зрителями. Потом Торанага сбросил свое кимоно, сложил руки и начал танцевать с той же живостью, что и Блэксорн, который сбросил свое кимоно, запел громче и подобрал темп, почти преодолев гротескность того, чем они занимались, но постаравшись свести все к шутке. Наконец Блэксорн сделал своего рода скачок, прыжок и, подпрыгнув на месте, остановился. Он захлопал в ладоши и поклонился Торанаге, все остальные тоже захлопали своему хозяину, который был очень счастлив.
    
Торанага сел на центре комнаты, его дыхание было очень спокойным. Рако тут же поспешила к нему с веером, другие подбежали с его кимоно. Но Торанага отбросил свое кимоно в сторону Блэксорна и взял его простое кимоно.
    
Марико сказала:
    
— Мой хозяин говорит, что он был бы рад, если бы вы приняли это как подарок. — Она добавила: — У нас считается большой честью, если человеку дают даже старое кимоно его суверена.
    
— Аригато годзиемасита, Торанага-сама. — Блэксорн низко поклонился, потом сказал Марико: — Да, я понимаю, какая честь мне оказана, Марико-сан. Пожалуйста, поблагодарите господина Торанагу по всем правилам, так как я, к несчастью, не знаю их еще, и скажите ему, что я буду хранить его подарок, и даже более того, что я очень ценю то, что он сделал для меня, протанцевав со мной наш танец.
    
Торанага был обрадован даже еще больше. С поклонами Кири и девушки-служанки помогли Блэксорну надеть кимоно их хозяина и показали, как завязать пояс. Кимоно было коричневого цвета с пятью красными крестами, пояс из белого шелка.
    
— Господин Торанага говорит, что он доволен танцем. Когда-нибудь он, возможно, покажет вам некоторые из наших танцев. Ему хотелось бы, чтобы вы как можно быстрее научились говорить по-японски.
    
«Мне бы тоже хотелось этого. Но гораздо больше, — подумал Блэксорн, — я бы хотел надеть свое платье, поесть нашей пищи в своей каюте, на моем собственном корабле с заряженными пушками, и когда пистолеты за поясом и когда ют наклоняется под тяжестью парусов…»
    
— Вы не могли бы спросить господина Торанагу, когда я смогу вернуться на свой корабль?
    
— Сеньор?
    
— На свой корабль, сеньора. Пожалуйста, спросите его, когда я смогу получить обратно свой корабль. И мою команду тоже. Весь наш груз забрали — там было двадцать тысяч монет в восьми сейфах. Я уверен, что он понял, что мы купцы, и, хотя мы пользуемся его гостеприимством, мы хотели бы торговать товарами, которые мы привезли, и потом уплыть к себе домой. Это займет еще восемнадцать месяцев.
    
— Мой хозяин говорит, что вам нет нужды беспокоиться. Все будет сделано как можно скорее. Вы сначала должны оправиться. Вы выезжаете вечером.
    
— Простите, я не совсем понял, сеньора.
    
— Господин Торанага говорит, что вы должны выехать в сумерках, сеньор. Что-нибудь не так?
    
— Нет, нет, вовсе нет, Марико-сан. Но час или около того назад вы говорили, что я должен выехать через несколько дней.
    
— Да, но теперь он говорит, что вы выедете сегодня вечером. — Она перевела все это Торанаге, который что-то снова возразил.
    
— Мой хозяин говорит, что лучше и удобней для вас выехать сегодня вечером. Не стоит беспокоиться, Анджин-сан, о вас позаботятся особо. Он посылает госпожу Киритсубо в Эдо, чтобы приготовить там все к его возвращению, вы едете с ней.
    
— Пожалуйста, поблагодарите его от моего имени. Могу я спросить, нельзя ли освободить Фриара Доминго? Этот человек обладает большими знаниями.
    
Она перевела.
    
— Мой хозяин говорит: этот человек мертв, он послал за ним сразу после того, как вы вчера попросили об этом, но тот уже был мертв.
    
Блэксорн ужаснулся.
    
— Как он умер?
    
— Мой хозяин говорит, что он умер, когда его вызвала стража.
    
— О! Бедняга.
    
— Мой хозяин говорит, что смерть и жизнь — это одно и то же. Душа священника будет ждать сорокового дня и потом возродится снова. Зачем печалиться? Это неизменный закон природы. — Она о чем-то заговорила, но передумала, только добавила: — Буддисты считают, что мы имеем много рождений или воплощений, Анджин-сан. До тех пор, пока мы наконец не станем совершенными и не достигнем нирваны — неба.
    
Блэксорн на миг отбросил свою печаль и сосредоточился на Торанаге и присутствующих.
    
— Можно ли мне спросить его, как моя команда? — Он остановился, так как Торанага отвел взгляд. Молодой самурай поспешно вошел в комнату, поклонился Торанаге и ждал.
    
Торанага сказал:
    
— Нан дза?
    
Блэксорн ничего не понял из разговора, кроме того, что ему показалось, что он разобрал прозвище отца Алвито «Тсукку». Он заметил, что глаза Торанаги скользнули по нему, заметил тень улыбки и подумал, не послал ли Торанага за священником из-за того, что он рассказал Торанаге. «Надеюсь, что это так и что Алвито в дерьме по самые ноздри. Он это или не он?» Блэксорн решил не спрашивать Торанагу, хотя ему и очень этого хотелось.
    
— Каре ни матсу йони, — коротко сказал Торанага.
    
— Джиойи. — Самурай поклонился и быстро ушел.
    
Торанага повернулся к Блэксорну:
    
— Нан дза, Анджин-сан?
    
— Вы что-то говорили, капитан? — спросила Марико. — О вашей команде?
    
— Да. Не мог бы Торанага-сама взять их под свою защиту тоже? Проследить, чтобы о них заботились? Их тоже пошлют в Эдо?
    
Она спросила Торанагу. Торанага заткнул мечи за пояс своего короткого кимоно.
    
— Мой хозяин говорит, конечно, распоряжения об этом уже сделаны. Вам не стоит о них беспокоиться. И о вашем корабле тоже.
    
Торанага встал. Все начали кланяться, но Блэксорн неожиданно вмешался:
    
— Одна последняя вещь. — Он остановился и обругал себя, поняв, что он был невежлив. Торанага явно закончил беседу, они все начали раскланиваться, но были остановлены словами Блэксорна, и теперь все были в замешательстве, не зная, закончить ли поклоны, или подождать, или начинать кланяться снова.
    
— Нан дза, Анджин-сан? — голос Торанаги был резок и недружелюбен, поэтому он также был мгновенно выведен из равновесия.
    
— Гомен насай, извините, Торанага-сама. Я не хотел вас обидеть. Я только хотел спросить, будет ли госпоже Марико позволено поговорить со мной до того, как я уеду? Это поможет мне.
    
Она спросила Торанагу.
    
Торанага только буркнул что-то властно-утвердительно и ушел, сопровождаемый Кири и личной охраной.
    
«Обидчивые вы все, негодяи, — подумал Блэксорн про себя. — Боже мой, ты должен здесь быть аккуратней». Он вытер лоб рукавом и тут же заметил огорчение на лице Марико. Рако торопливо предложила маленький носовой платочек, которые они, казалось, держат наготове в неистощимых количествах засунутыми за оби. Потом он понял, что на нем кимоно «хозяина» и что, очевидно, нельзя вытирать вспотевший лоб рукавом хозяина; ей-богу, ты совершил еще одно богохульство! Я никогда не научусь, разве что на небе!
    
— Анджин-сан? — Рако предлагала саке. Он поблагодарил ее и выпил. Она тут же наполнила чашку. Он заметил, что у всех на лбу блестит пот.
    
— Гомен насаи, — сказал он им всем, извиняясь, взял чашку и в шутку предложил ее Марико. — Я не знаю, вежливо это или нет, но вам не хотелось бы саке? Это можно? Или я должен разбить себе голову о пол?
    
Она засмеялась.
    
— О, да, это достаточно вежливо, и не надо, не разбивайте голову. Не надо извиняться передо мной, капитан. Мужчина не должен извиняться перед женщиной. Что бы он ни сделал, все правильно. По крайней мере в это верим мы, женщины. — Она объяснила, что она говорит, девушкам, и она кивнули очень серьезно, но их глаза смеялись. — Вы не могли узнать, Анджин-сан, — продолжала Марико, потом сделала маленький глоток саке и вернула чашку. — Спасибо, но я больше не хочу саке, спасибо вам. Саке сразу бьет мне в голову и в колени. Но вы быстро учитесь — это, наверное, очень трудно для вас. Не беспокойтесь, господин Торанага сказал мне, что он нашел ваши способности исключительными. Он никогда бы не дал вам свое кимоно, если бы он не был очень доволен вами.
    
— Он послал за Тсукку-саном?
    
— Отцом Алвито?
    
— Да.
    
— Вам следовало бы спросить его самого, капитан. Мне он ничего не говорил. В этих вопросах он очень умен, тогда как женщина не имеет ума или знаний в политических вопросах.
    
— Ах, со десу ка? Я хочу, чтобы все наши женщины были равно мудры.
    
Марико обмахивалась веером, удобно сидя на коленях, подобрав под себя ноги.
    
— Ваш танец был превосходен, Анджин-сан. Ваши дамы танцуют так же?
    
— Нет, только мужчины. Это мужской танец. Танец моряков.
    
— Поскольку вы хотели задать мне вопросы, можно сначала я вас спрошу?
    
— Конечно.
    
— Какая у вас жена?
    
— Ей двадцать девять лет. Высокая по сравнению с вами. По нашим меркам, во мне шесть футов два дюйма, у нее около пяти футов восьми дюймов, у вас около пяти футов, так что она на голову выше, чем вы, и так же больше во всем — я имею в виду пропорционально. Ее волосы цвета… — Он указал на полированные чистые кедровые брусья, и все глаза повернулись в их сторону, потом вернулись к нему… — Вот такого цвета. Белокурые с красноватым оттенком. Глаза у нее голубые, более голубые, чем мои, голубовато-зеленые. Она носит длинные волосы, в основном распущенными.