1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
   
Она подняла голову и сжала зубы, чтобы не рассмеяться.
   
На нем был старомодный костюм в стиле Hugo Boss, 80-е — он был ему чуточку великоват и чуточку блестел, рубашка горчичного цвета из вискозы, пестрый галстук и ботинки из грубой свиной кожи — явно ужасно неудобные.
   
   
— Ну что еще? — проворчал он.
   
— Нет, ничего, ты… Ты чертовски элегантен…
   
— Я веду бабушку обедать в ресторан…
   
— Ну… — Камилла фыркнула. — Она будет страшно гордиться таким красивым парнем…
   
— Чего ты смеешься? Знала бы ты, как меня все это достает. Ничего, потерпим…
   
— Ты идешь с Полеттой? С той, что связала для меня шарф?
   
— Да. Кстати, я потому и пришел… Ты вроде говорила, у тебя что-то есть для нее?
   
— Совершенно верно.
   
Она встала, передвинула кресло и начала рыться в своем чемоданчике.
   
— Садись вот сюда.
   
— Это еще зачем?
   
— Будем делать подарок.
   
— Решила меня нарисовать?
   
— Да.
   
— Не хочу.
   
— …
   
— Почему?
   
— Не знаешь?
   
— Не люблю, когда на меня смотрят.
   
— Я все сделаю быстро.
   
— Нет.
   
— Как угодно… Я думала, она обрадуется твоему портрету… Честный обмен, понимаешь? Но не стану настаивать. Я никогда не настаиваю. Не мой стиль…
   
— Ладно. Но только быстро, идет?
   
— Не годится…
   
— Что не годится?
   
— Да костюм… Галстук и все остальное. Это не ты.
   
— Хочешь, чтобы я разделся догола? — хихикнул он.
   
— О да, это будет полный кайф! Обнаженный красавец… — ответила она не моргнув глазом.
   
— Шутишь, да?
   
Он запаниковал.
   
— Конечно, шучу… Ты для этого слишком старый! И наверняка слишком волосатый…
   
— А вот и нет! А вот и нет! Волос у меня как раз в меру!
   
Она смеялась.
   
— Ладно. Ты хоть пиджак сними и удавку свою ослабь…
   
— Ну да, я весь взмок, пока узел завязывал…
   
— Посмотри на меня. Нет, не так… Расслабься, а то можно подумать, что тебе черенок от метлы в задницу загнали… Я тебя не съем, идиот.
   
— О да… — взмолился он. — Съешь меня, Камилла, ну хотя бы укуси…
   
— Отлично. Мне нравится эта идиотская ухмылка. Как раз то, что надо…
   
   
— Ну что, долго еще?
   
— Почти готово.
   
— Надоело. Поговори со мной. Расскажи какую-нибудь историю, чтобы время быстрее прошло…
   
— О ком на этот раз?
   
— О себе.
   
— …
   
— Чем будешь сегодня заниматься?
   
— Уборкой… Поглажу… Выйду прогуляться… Свет очень хорош… Посижу в кафе или в чайном салоне… Поем булочек с ежевичным желе… Ням-ням-ням… Если повезет, в салоне будет песик… Я коллекционирую псов из чайных салонов… У меня для них специальный блокнот — красивый такой, с молескиновой обложкой… Раньше у меня был такой же для голубей… Я знаю все о голубях. С Монмартра, с Трафальгарской площади в Лондоне, с площади Святого Марка в Венеции — я всех запечатлела…
   
— Скажи мне…
   
— Да!
   
— Почему ты всегда одна?
   
— Не знаю.
   
— Не любишь мужчин?
   
— Приехали… Если девушка не реагирует на твое неотразимое обаяние, она наверняка лесбиянка, так ты рассуждаешь?
   
— Да нет, мне просто интересно… Одеваешься ты безобразно, стрижешься «под ноль», и вообще…
   
Они помолчали.
   
— Да люблю я мужчин, люблю, успокойся… Девушек тоже — заметь, но предпочитаю мужиков…
   
— А ты уже спала с девушками?
   
— Да тыщу раз!
   
— Издеваешься?
   
— Да. Все, готово. Можешь одеваться.
   
— Покажи мне.
   
— Ты себя не узнаешь. Люди никогда себя не узнают…
   
— Что это за пятно вот здесь?
   
— Это тень.
   
— Чего?
   
— Это называется сепия…
   
— А это что?
   
— Твои бачки.
   
— Да ну?
   
— Разочарован? Вот, возьми еще один. Я его сделала вчера, когда ты играл на плей стейшн…
   
   
Он заулыбался.
   
— Ага! Это точно я!
   
— Мне самой больше нравится первый, но… Вложи в какой-нибудь журнал, чтобы не помялись…
   
— Дай мне листок.
   
— Зачем?
   
— Затем. Я тоже, если захочу, могу тебя нарисовать…
   
Он вгляделся в ее лицо, наклонился, высунув от усердия язык, что-то начирикал на бумаге и протянул ей свою мазню.
   
— Сейчас посмотрим! — Камилла была заинтригована.
   
Он изобразил спираль. Домик улитки с маленькой черной точкой в самой глубине.
   
Она не реагировала.
   
— Точка — это ты.
   
— Я… Я поняла…
   
У нее дрожали губы.
   
Он вырвал у нее листок.
   
— Эй! Камилла! Это просто шутка! Я хотел тебя развеселить! И все!
   
— Ну да, конечно, — кивнула она, поднося руку ко лбу. — Просто шутка, я понимаю… Ладно, беги, а то опоздаешь…
   
   
Он натянул комбинезон и, открывая дверь, треснул себя шлемом по голове.
   
Маленькая точка — это ты…
   
Да, парень, ты законченный мудак.
   2
   
В кои веки раз у него за спиной не висел тяжелый рюкзак с едой, и он налег грудью на бак и нажал на газ: сейчас голова его быстро проветрится. Ноги сжаты, руки вытянуты, в груди тепло, шлем вот-вот треснет… Выжать предельную скорость, выкинуть из головы проблемы, и пусть мир катится в тартарары.
   
Он ехал быстро. Слишком быстро. И делал это сознательно. Нарочно.
   
   
Сколько Франк себя помнил, у него между ног всегда был какой-нибудь мотор, в ладонях — зуд, и он никогда не считал смерть серьезной проблемой, воспринимая ее как еще одно досадное препятствие… Раз его не станет и страдать не придется, какая, к черту, разница?
   
   
Как только у него появились хоть какие-то деньги, он немедленно влез в долги и купил мопед, большой не по возрасту.
   
Обзаведясь шустрыми приятелями, умевшими «делать бабки», он снова поменял мопед — чтобы выгадать несколько миллиметров на спидометре. Он не дергался на светофорах, не шлифовал асфальт шинами, не ввязывался в состязание с другими водителями и не считал нужным попусту рисковать. Всего этого Франк не делал, но как только предоставлялась возможность, он смывался и гонял по дорогам, давя на газ и играя на нервах у своего ангела-хранителя.
   
   
Он любил скорость. По-настоящему любил. Больше всего на свете. Даже больше девушек. Это были самые счастливые минуты в его жизни — минуты покоя, умиротворения, свободы… В четырнадцать он царил на дорогах Турени, лежа грудью на руле мопеда, и был похож на жабу на спичечной коробке (так тогда говорили), в двадцать купил себе первый подержанный мотоцикл на деньги, заработанные летом в поганой забегаловке близ Сомюра, а сегодня это стало его единственным развлечением: мечтать о мотоцикле, покупать его, доводить до ума, испытывать его, начинать мечтать о другом мотоцикле, тащиться в комиссионку, продавать предыдущий, покупать, доводить… и так до бесконечности.
   
   
Не будь у него мотоцикла, он бы чаще звонил своей старушке, моля Бога, чтобы она не пересказывала ему каждый раз всю свою жизнь…
   
   
Проблема заключалась в том, что проветрить мозги уже так просто не получалось. Даже при скорости 200 километров в час он не ощущал привычной легкости.
   
Даже при 210 и 220 его одолевали мысли. Он изворачивался, хитрил, морщился, ежился, но все было напрасно — мысли словно прилипли к его телу, и от заправки до заправки продолжали лезть в голову.
   
Сегодня, 1 января, в сухой и сверкающий, как новая монета, денек, он мчался на своем двухколесном друге, без сумки, без рюкзака за спиной, на пирушку с двумя очаровательными бабульками, и предупредительные автомобилисты уступали ему дорогу, а он махал рукой в знак благодарности.
   
Он сдался и прокручивал в голове одну и ту же заезженную песню: за что ему такая жизнь? Сколько еще придется терпеть? Как от всего этого избавиться? За что такая жизнь? Сколько еще придется терпеть? Где искать спасения? За что?
   
Он умирал от усталости, но пребывал скорее в хорошем настроении. Он пригласил Ивонну, чтобы отблагодарить ее и с тайной надеждой, что она возьмет на себя застольную беседу, а он проведет время «на автопилоте». Улыбочка направо, улыбочка налево, несколько ругательств, чтобы доставить им удовольствие, а там, глядишь, и кофе подадут…
   
Ивонна должна была забрать Полетту из богадельни, а потом они втроем встречались в «Отеле путников» — маленьком ресторанчике с яркими скатерками и букетиками засушенных цветов, где он проходил практику, а потом какое-то время работал. Это было в 1990-м. Тысячу миллионов световых лет назад. Но вспоминал он то время с удовольствием…
   
На чем он тогда ездил?
   
Кажется, на Fazer Yamaha?
   
Он мчался, закладывая зигзаги между разделительными линиями, подняв забрало шлема, чтобы чувствовать солнце. Он не переедет. Не сейчас. Он останется в этой слишком большой квартире, куда однажды утром, вместе с девушкой в ночной рубашке, сошедшей с небес, вернулась жизнь. Девушка была немногословна, но с тех пор, как они стали соседями, их дом ожил. Филибер начал выходить из своей комнаты, и они каждое утро пили вместе шоколад. Он сам перестал шваркать дверьми, чтобы не разбудить ее, и легче засыпал, слыша, как она что-то делает в соседней комнате.
   
Сначала он ее просто не выносил, но теперь все наладилось. Он ее прижал…
   
   
Эй, ты сам-то понял, что сейчас сказал?
   
В смысле?
   
Да ладно, не придуривайся, чего там… Давай, Лестафье, посмотри мне в глаза и ответь — только искренне: ты и правда думаешь, что «прижал» ее?
   
Ну… нет…
   
Так-то лучше… Я знаю, парень, что ты не слишком хитер, но… Ты меня напутал!
   
   
Что, теперь уж и посмеяться нельзя?
   3
   
Он снял комбинезон под козырьком автобусной остановки, поправил галстук и шагнул в дверь.
   
Хозяйка раскрыла ему объятия.
   
— Какой же ты красавец! Сразу видно, одеваешься в Париже! Рене тебя обнимает. Он потом к вам подойдет…
   
   
Ивонна поднялась ему навстречу, а бабушка нежно улыбнулась.
   
— Ну, девочки? Провели день у парикмахера, как я погляжу?
   
Они прыснули, сделали по глотку розового и пропустили его к окну с видом на Луару.
   
Полетта надела свой парадный костюм с меховым воротником и брошку под старину. Парикмахер дома престарелых не пожалел краски, и ее волосы цвета само прекрасно гармонировали с розовой скатертью.
   
— Он здорово постарался, твой мастер, уж покрасил так покрасил…
   
— Я сказала то же самое, — вмешалась Ивонна, — чудный цвет, правда, Полетта?
   
Полетта кивала и улыбалась, вытирая уголки губ вышитой салфеткой, и растроганно смотрела на своего дорогого мальчика.
   
   
Все получилось в точности так, как он предвидел. «Да», «нет», «неужели?», «быть того не может!», «вот же черт…», «ах, извините», «ох!» и «трам-тарарам» — вот и все слова, которые он произнес за столом, Ивонна прекрасно заполняла паузы…
   
Полетта была немногословна.
   
Она смотрела на реку.
   
Шеф подошел выразить им почтение и захотел угостить дам коньяком. Сначала они отказались, но потом выдули за милую душу, как церковное вино после причастия. Он рассказал Франку несколько поварских историй и поинтересовался, когда тот вернется работать на родину…
   
— Парижане ни черта в еде не понимают… Женщины сидят на диете, а мужчины только о счетах и думают… Голову даю на отсечение: влюбленные к тебе не ходят… В полдень — деловые люди, этим вообще плевать, что они едят, а вечером — только пары, празднующие двадцатилетие свадьбы и лающиеся из-за того, что машину могут оттащить на штрафную стоянку… Я ошибаюсь?
   
— О, знаете, мне, вообще-то, плевать… Я просто делаю свое дело.
   
— Так я о том и говорю! В Париже ты работаешь за зарплату… Возвращайся, будем ходить с друзьями на рыбалку…
   
— Хотите продать заведение, Рене?
   
— Пфф… Кому?
   
Пока Ивонна ходила за своей машиной, Франк помог бабушке надеть плащ.
   
— Вот, она дала мне это для тебя…
   
Наступила тишина.
   
— Тебе не нравится?
   
— Нравится… Конечно, нравится…
   
Она заплакала.
   
— Ты такой красивый…
   
Она указывала на тот рисунок, который ему не понравился.
   
— Знаешь, она носит его каждый день, твой шарф…
   
— Врунишка…
   
— Клянусь тебе!
   
— Значит, ты прав… Эта малышка ненормальная, — добавила она, сморкаясь и улыбаясь сквозь слезы.
   
— Ба… Не плачь… Мы прорвемся…
   
— Ну да… Вперед ногами…
   
— …
   
— Знаешь, иногда я говорю себе, что готова, а в другие дни я… Я…
   
— Ох… родная моя…
   
И он впервые за всю свою жизнь обнял бабушку.
   
Они расстались на стоянке, и он почувствовал облегчение: слава богу, не придется самому возвращать ее в эту дыру.
   
Когда он сел в седло, мотоцикл показался ему слишком тяжелым.
   
Он назначил свидание подружке, у него были деньги, крыша над головой, работа, он даже нашел друзей — и все-таки подыхал от одиночества.
   
   
«Ну и дерьмо, — прошептал он себе под нос, чертово дерьмо…» Он не чертыхнулся в третий раз потому, что, во-первых, легче от этого не становилось, а во-вторых, запотевал козырек шлема.
   
Ну и дерьмо…
   4
   
— Ты снова забыл кл…
   
Камилла не закончила фразу. Это был не Франк, а давешняя девушка. Та, которую он, «попользовавшись», выпер из дома в рождественский вечер…
   
— Франка нет?
   
— Уехал навестить бабушку…
   
— Который час?
   
— Около семи…
   
— Ничего, если я останусь и подожду его?
   
— Конечно… Входи…
   
— Я помешала?
   
— Вовсе нет! Я дремала перед телевизором…
   
— Ты смотришь телек?!
   
— Смотрю… А что тебя так удивляет?
   
— Предупреждаю — я выбрала самую дебильную передачу. Девки, одетые как шлюхи, и ведущие в костюмах в облипку поводят бедрами и читают текст по бумажке… Это что-то вроде караоке со знаменитостями, но я никого не узнаю…
   
— Да ну, вот этого наверняка знаешь — он из «Star Academy»…
   
— Что такое «Star Academy»?
   
— Вот видишь, я была права… Франк говорил, что ты вообще не смотришь телевизор…
   
— Он преувеличивает… Вот эта передача — просто прелесть… Как будто барахтаешься в чем-то теплом и липко-сладком… Ммм… Все участники — красавчики, не переставая целуются, а бабы моргают, чтобы тушь не растекалась. Чертовски волнительно, сама увидишь…
   
— Подвинешься?
   
— Давай… — Камилла протянула девице угол одеяла. — Что-нибудь выпьешь?
   
— Чем ты травишься?
   
— Белым бургундским…
   
— Пойду за стаканом…
   
— Что там происходит? Я ничего не понимаю…
   
— Сейчас объясню. Налей мне.
   
Во время рекламных пауз они болтали. Девушку звали Мириам, она приехала из Шартра, работала в парикмахерском салоне на улице Сен-Доминик и снимала квартирку в 15-м округе. Обе беспокоились насчет Франка и решили послать ему эсэмэску. К концу третьей рекламной паузы они стали подружками.
   
— Ты давно его знаешь?
   
— Около месяца…
   
— Это у вас серьезно?
   
— Нет.
   
— Почему?
   
— Да потому, что он только о тебе и говорит! Шучу… Он одно сказал — что ты чертовски здорово рисуешь… Слушай, а давай я приведу тебя в порядок?
   
— В каком смысле?
   
— Волосы…
   
— Сейчас?
   
— Потом я буду слишком пьяная и могу отчикать тебе ухо!
   
— Но у тебя даже ножниц нет…
   
— А бритвенные лезвия в ванной есть?
   
— Вроде да… По-моему, Филибер все еще пользуется неандертальским палашом…
   
— Что именно ты будешь делать?
   
— Придам форму…
   
— Как насчет того, чтобы сесть перед зеркалом?
   
— Боишься? Будешь за мной надзирать?
   
— Просто посмотрю, как ты работаешь…
   
Мириам стригла, Камилла рисовала.
   
— Подаришь его мне?
   
— Нет, все что угодно, только не этот… Я храню все автопортреты, даже такие уродливые…
   
— Зачем?
   
— Не знаю… Мне кажется, если буду рисовать, в один прекрасный день наконец узнаю себя…
   
— А в зеркале ты себя не узнаешь?
   
— Собственное отражение всегда кажется мне уродливым.
   
— А на рисунках?
   
— А на рисунках — нет…
   
— Ну что, так лучше?
   
— Ты сделала мне бачки, как Франку…
   
— Тебе идет.
   
— Помнишь Джин Сиберг?[36]
   
— Нет, а кто это?
   
— Актриса. Она носила такую же прическу, только волосы у нее были белокурые…
   
— Не проблема… Если захочешь, я тебя в следующий раз покрашу!
   
— Она была прехорошенькая… Жила с одним из моих любимых писателей… А потом однажды утром ее нашли мертвой в собственной машине… Откуда у такой красивой девушки взялись силы на то, чтобы убить себя? Несправедливо, правда?
   
— Может, тебе стоило нарисовать ее при жизни?
   
— Мне тогда было всего два года…
   
— И об этом мне Франк говорил…
   
— О том, что она покончила с собой?
   
— Да нет, о том, что ты знаешь кучу историй…
   
— Это потому, что я люблю людей… Скажи… Сколько я тебе должна?
   
— Прекрати…
   
— Ладно, я тебе кое-что подарю…
   
Она сходила к себе в комнату и вернулась с книгой.
   
— «Страхи царя Соломона»… Интересно?
   
— Не оторвешься… Не хочешь еще раз ему позвонить? Как-то мне неспокойно… Вдруг он попал в аварию?
   
— Да ну… Напрасно ты дергаешься… Он просто забыл обо мне… Я начинаю привыкать…
   
— Так зачем остаешься с ним?
   
— Чтобы не быть совсем одной…
   
Они открывали вторую бутылку, когда он вошел и снял шлем.
   
— Какого черта вы тут делаете?
   
— Смотрим порнушку, — хихикнули пьяненькие подружки. — Нашли в твоей комнате… Не знали, что выбрать, да, Мими? Как он там называется?
   
— «Убери свой язык, и я пукну».
   
— Ну да, ну да… Суперская картина…
   
— Что это за чушь? Нет у меня никаких порнофильмов!
   
— Да что ты? Странно… Может, кто-то забыл у тебя кассету? — съязвила Камилла.
   
— Или ты ошибся, — включилась в игру Мириам. — Думал, что берешь «Амели», а получил «Убери свой…».
   
— Да вы совсем рехнулись… — Он посмотрел на экран. — Напились в стельку!
   
— Ага… — сконфуженно хихикнули они.
   
— Эй… — Камилла окликнула Франка, который, что-то недовольно бормоча себе под нос, пошел было к двери.
   
— Что еще?
   
— Не хочешь продемонстрировать невесте, как хорош ты был сегодня?
   
— Нет. Отстаньте.
   
— Ой, ну покажи, зайчик, покажи! — заныла Мириам.
   
— Стриптиз, — потребовала Камилла.
   
— Долой одежду! — поддержала Мириам.
   
— Стриптиз! Стрип-тиз! Стрип-тиз! — хором скандировали они.
   
   
Он покачал головой, закатил глаза, попытался сделать возмущенный вид, но у него ничего не вышло. Он смертельно устал. И хотел одного — рухнуть на кровать и проспать неделю.
   
— Стрип-тиз! Стрип-тиз! Стрип-тиз!
   
— Прекрасно. Сами напросились… Выключите телевизор и готовьте мелкие купюры, курочки мои…
   
   
Он поставил «Sexual Healing» — наконец! — и начал свой «номер», сняв мотоциклетные перчатки.
   
   
Когда зазвучал припев —
   
    
     
Get up, get up, get up,
     
let’s make love tonight,
     
wake up, wake up, wake up,
     
cause you do it right, —
    
   
   
он рывком расстегнул три последние пуговицы своей горчично-желтой рубашки и начал крутить ее над головой, вихляя бедрами на манер Траволты в «Прирожденных убийцах».
   
Девочки топали ногами, держась за бока от смеха.
   
На Франке остались только брюки: он повернулся и начал медленно спускать их вниз, а когда показалась надпись DIM DIM DIM на широкой эластичной резинке трусов, подмигнул Камилле. В этот момент песня закончилась, и он мгновенно натянул одежду.
   
— Ладно, все это очень мило, но я иду спать…
   
— О…
   
— Вот невезуха…
   
— Я хочу есть, — объявила Камилла.
   
— Я тоже.
   
— Франк, мы проголодались…
   
— Кухня — там, все время прямо, потом налево…
   
Несколько минут спустя он снова появился — в клетчатом халате Филибера.
   
— Ну? Вы не едите?
   
— Нет. Придется, видно, помирать с голоду… Не везет так не везет: стриптизер одевается, вместо того чтобы разоблачиться, повар не желает готовить…
   
— Сдаюсь, — вздохнул он, — чего вы хотите? Соленого или сладкого?
   
   
— Ух ты… Вкусно…
   
— Это всего лишь макароны… — ответил наш скромник голосом ведущего кулинарного шоу.
   
— Что ты туда положил?
   
— Да так, разные разности…
   
— Изумительно, — повторила Камилла. — А что на десерт?
   
— Бананы фламбе… Сожалею, дамы, но мне пришлось использовать припасы «судовой кухни»… Сами увидите… Но ром — не какой-то там Old Nick из «Monoprix»!
   
— Ням-ням-ням-ням, — повторили они, вылизывая тарелки. — А потом что?
   
— А потом баиньки. Для тех, кого это интересует, моя комната — последняя справа по коридору.
   
   
Они выпили чаю и выкурили по последней сигарете, пока Франк клевал носом на диване.
   
— До чего он хорош, наш дон жуан… с его сексуальной аурой… — пискнула Камилла.
   
— Ты права, он милашка…
   
Пребывавший в полудреме объект их внимания улыбнулся и приложил палец к губам, прося заткнуться.
   
   
Камилла вошла в ванную следом за Франком и Мириам. Они слишком устали для всяких там цирлих-манирлих — «после-вас-моя-дорогая», и Камилла вытащила из стаканчика свою зубную щетку и пожелала Мириам — та уже умылась — спокойной ночи.
   
Франк чистил зубы над раковиной. Когда он разогнулся, они встретились взглядами.
   
— Это она над тобой поработала?
   
— Да.
   
— Здорово получилось.
   
Они обменялись улыбками в зеркале, и эта половинка секунды длилась дольше стандартного отрезка времени.
   
   
— Могу я надеть твою серую футболку? — крикнула из комнаты Мириам.
   
Продолжая чистить зубы, Франк снова обратился к Камиллиному отражению в зеркале:
   
— Эфопфостовертизиотизмакавдатебеневдеш пать…
   
— Что ты сказал? — она удивленно вздернула брови.
   
Он сплюнул пасту.
   
— Я сказал: это просто верх идиотизма — когда человеку негде ночевать…
   
— О да… — она кивнула и улыбнулась. — Это полный идиотизм. Ты прав…
   
   
Камилла обернулась к нему.
   
— Послушай, Франк, мне нужно сказать тебе кое-что важное… Вчера я призналась, что никогда не выполняю решения, которые сама же и принимаю, но одно мы должны вместе принять и вместе же выполнить…
   
— Хочешь бросить пить?
   
— Нет.
   
— Курить?
   
— Нет.
   
— Так что же тогда?
   
— Я хочу, чтобы ты прекратил играть со мной в игры…
   
— В какие еще такие игры?
   
— Ты сам прекрасно знаешь… Твой секс-план, все эти «намеки тонкие на то, чего не ведает никто»… Я… я не хочу тебя потерять и ссориться не хочу. Пусть теперь все здесь будет хорошо… Пусть этот дом останется местом… Местом, где будет хорошо нам троим… Спокойным местом, без заморочек… Я… Ты… У нас с тобой все равно ничего не получится, и я… Было бы обидно все испортить…
   
   
Он был так потрясен, что не сразу кинулся в ответную атаку.
   
— Погоди-ка, ты это о чем? Я никогда не говорил, что собираюсь с тобой спать! Даже если бы захотел, ни за что не смог бы! Ты слишком худая! Ни один мужик не захочет тебя приласкать! Да ты пощупай себя, старушка! Потрогай! Это же полный бред…
   
— Теперь понимаешь, как я была права, предупреждая тебя? Понимаешь, насколько я проницательна? У нас с тобой никогда бы не связалось… Я пытаюсь говорить с тобой как можно тактичнее, а ты отвечаешь мне грубостью и агрессией, глупостью и злостью. Да это просто счастье, что ты никогда не сможешь до меня дотронуться! Счастье! Да меня тошнит от одной только мысли о твоих красных лапищах и обгрызенных ногтях! Прибереги их для своих подавальщиц!
   
   
Она стояла, вцепившись в ручку двери.
   
— Так, ладно, проехали… Лучше мне было промолчать… Какая же я дура… Чертова идиотка… Вообще-то, обычно я себя так не веду. Никогда… Если пахнет жареным, я вжимаю башку в плечи и ухожу на полусогнутых…
   
Он присел на край ванны.
   
— Да, именно так я обычно и поступаю… Но сегодня я, как полная кретинка, заставила себя поговорить с тобой, потому что…
   
Он поднял голову.
   
— Почему?
   
— Да потому… Я ведь уже сказала… Важно, чтобы эта квартира оставалась нейтральной зоной… Мне вот-вот стукнет двадцать семь, а я впервые живу в таком месте, где мне хорошо, куда хочется возвращаться вечером, и пусть я попала сюда совсем недавно, но вот стою тут перед тобой, забыв о самолюбии, хотя ты обложил меня по полной программе, потому что боюсь его потерять… Ты… Ты понял хоть слово из того, что я сказала, или для тебя это полная тарабарщина?
   
— …
   
— Ладно, все… Пойду прилас… черт… пойду лягу…
   
Он не удержался от улыбки.
   
— Извини, Камилла… Я веду себя с тобой как полный пентюх…
   
— Да.
   
— Почему я такой?
   
— Хороший вопрос… Ну так что? Зароем топор войны?
   
— Давай. Видишь, я уже копаю…
   
— Блеск. Может, поцелуемся?
   
— Нет. Переспать с тобой — в самом крайнем случае — это еще куда ни шло, но поцелуй в щечку — ни за что. Это уж слишком…
   
— Какой же ты дурак…
   
Он встал, помедлив мгновение, согнулся, долго рассматривал пальцы на ногах, руки, ногти, погасил свет и занялся любовью с Мириам, стараясь издавать как можно меньше звуков, чтобы та, другая, не услышала.
   5
   
И хотя этот разговор дался ей ох как нелегко и, раздеваясь, она с еще большим недоверием рассматривала свое тело и ощущала бессильное разочарование, видя, как выпирают костлявые коленки, бедра, плечи — все, что считается признаком женственности, и хотя она долго не могла заснуть и все думала, в чем ошиблась, она ни о чем не жалела. Уже на следующее утро — по тому, как он двигался и шутил, небрежным знакам внимания, проявляемому неосознанному эгоизму — она поняла: ее послание дошло.
   
Присутствие Мириам в жизни Франка тоже разряжало ситуацию: он помыкал ею, но часто ночевал у нее, что помогало ему снимать напряжение.
   
   
Иногда Камилла сожалела об их невинном флирте… Дура ты несчастная, говорила она себе, это было так приятно… Но приступы слабости быстро проходили. Она всегда слишком дорого платила за свои чувства и точно знала, что за безмятежность судьба возьмет с нее по высшему тарифу. Да и потом, с этим человеком все так непросто… Где кончается искренность и начинается игра? Она предавалась размышлениям, ковыряя вилкой недоразморозившуюся запеканку из кабачков и вдруг заметила на подоконнике нечто странное…
   
Это был ее портрет, который он нарисовал вчера «с натуры».
   
Все та же раковина от улитки и возле нее сердцевина свежего салата.
   
   
Она глупо улыбнулась и вернулась к своим кабачкам.
   6
   
Они отправились покупать супернавороченную стиральную машину и заплатили пополам. Франк ужасно обрадовался, когда продавец заметил: «Мадам совершенно права…» — и начал через слово называть ее «дорогушей».
   
   
— Преимущество этих комбинированных машин, — вещал продавец, — назовем их «два в одном», заключается в экономии места… Увы, все мы хорошо знаем, как сегодня обстоит с жильем у молодоженов…
   
— Скажем ему, что живем втроем на четырехстах квадратных метрах? — шепотом спросила Камилла, взяв Франка под руку.
   
— Умоляю тебя, дорогая… — ответил он раздраженным тоном, — не мешай мне слушать мсье…
   
   
Она настояла, чтобы он подключил машину до приезда Филибера — «все это его ужасно травмирует», — и провела полдня, надраивая комнатку рядом с кухней, которую когда-то наверняка называли «прачечной»…
   
   
Камилла обнаружила огромное количество простыней, вышитых скатертей, фартуков и вафельных салфеток… Затвердевшие, растрескавшиеся куски мыла лежали в очаровательных коробочках, соседствуя с кристаллами соды, льняным маслом, испанским отбеливателем, спиртом для чистки трубок, воском «Сен-Вандрий» и крахмалом «Реми», мягким, как кусочки бархатного паззла… Впечатляющая коллекция разнокалиберных щеток, красивая, похожая на зонтик, метелка, самшитовые распялки для перчаток и нечто вроде сплетенной из лозы ракетки для выбивания ковров.
   
Она расставляла сокровища по ранжиру и переписывала их в толстую тетрадь.
   
Камилла решила увековечить все это и подарить рисунки Филиберу в тот день, когда ему придется съехать…
   
   
Стоило ей затеять уборку — и она оказывалась сидящей по-турецки перед огромными шляпными коробками с письмами и фотографиями и проводила много часов наедине с усатыми красавцами в мундирах, ренуаровскими великосветскими дамами и маленькими мальчиками в одежде маленьких девочек: в пять лет они позировали, стоя рядом с деревянной лошадкой-качалкой, в семь — с серсо, а в двенадцать — с Библией, чуть выставляя вперед плечико, чтобы все увидели, какие красивые у них нарукавники первого причастия…
   
Она обожала это место и, сидя там, часто забывала о времени, а потом летела сломя голову по коридорам метро и покорно выслушивала вопли СуперЖози… Что поделаешь…
   
   
— Куда ты?
   
— На работу, я опаздываю, как сволочь…
   
— Оденься потеплее, замерзнешь…
   
— Да, папочка… Кстати…
   
— Что?
   
— Завтра возвращается Филу…
   
— Да ну?
   
— Я взяла отгул… Ты будешь дома?
   
— Не знаю…
   
— Ладно…
   
— Надень хотя бы шарф…
   
Дверь за ней уже захлопнулась…
   
«Интересно получается, — проворчал он себе под нос. — Довожу ее — плохо, проявляю заботу — еще хуже. Она меня убивает, эта девка…»
   
Новый год, те же заморочки. Те же тяжелые полотеры, те же вечно забитые пылесосы, те же пронумерованные ведра («и больше никаких глупостей, девочки!»), те же вонючие чистящие средства, те же засорившиеся раковины, та же чудная Мамаду, те же усталые коллеги, та же взвинченная Жожо… Все то же самое.
   
   
Камилла чувствовала себя лучше и перестала убиваться на работе. Она оставила свои булыжники у входа, снова начала рисовать, ловила дневной свет и не видела особых причин и дальше жить «наизнанку»… Лучше всего ей работалось по утрам, но разве это возможно, если не ложишься раньше двух-трех ночи и выматываешься на работе — не только тяжелой физически, но и абсолютно расслабляющей мозги?
   
   
У нее зудели руки, в голове стучало: скоро вернется Филибер, с Франком вполне можно ужиться, квартире цены нет… Одна мысль никак не давала ей покоя… Нечто вроде фрески… Да нет, не фрески, это слишком громко сказано… Воспоминание… Да, именно так. Хроника, воображаемая история места, в котором она сейчас жила… Здесь так много воспоминаний… Не только предметы. Или фотографии. Дух. Обстановка. Атмосфэррра, как сказал бы Филибер… Шепоты, шорохи, трепет… Книги, картины, надменная лепнина, фарфоровые выключатели, оголенные провода, металлические чайнички и котелки, горшочки из-под паштетов, обувные колодки и пожелтевшие от времени этикетки.
   
Конец целого мира…
   
Филибер предупредил их: однажды — может, уже завтра? — им придется съехать, забрав свои шмотки, книги, диски, воспоминания и желтые Tupperware.
   
А что потом? Кто знает? В лучшем случае — разделят между собой наследники, в худшем — комиссионки, старьевщики или благотворительные организации… На стенные часы и шелковые цилиндры желающие наверняка найдутся, но жидкость для чистки трубок, шнур с кистями для опускания занавеса, лошадиный хвост с трогательным exvoto[37] — In memorial Venus,[38] 1887–1912, — рыжей гордячки с крапчатым носом, остатки хинина в синем флаконе на столике в ванной — о них кто позаботится?
   
   
Выздоровление? Сон наяву? Сладкое безумие? Камилла не знала ни когда, ни как эта идея пришла ей в голову, но она была твердо убеждена (может, старый Маркиз подсказал?): все это — элегантный умирающий мир, музей буржуазного искусства и традиций — ждал только ее прихода, ее взгляда, ее нежности и ее восторженного пера, чтобы кануть наконец в вечность…
   
   
Эта нелепая идея время от времени посещала ее, но средь бела дня ее часто прогоняла язвительная ухмылка: бедная моя глупышка… Куда ты лезешь? Кто ты такая? Да кому все это интересно?
   
Но ночью… О, ночью! Когда она наконец разделывалась со своей дурацкой работой, где проводила прорву времени, согнувшись над ведром с грязной водой и утирая нос рукавом нейлонового халата, раз десять, а то и сто наклоняясь, чтобы подобрать с пола смятый пластиковый стаканчик или бумажку, а потом километр за километром плелась по светящимся мертвым светом подземным переходам, разрисованными пошлыми граффити, которые не могли скрыть под собой фразы типа «А он? Что он чувствует, находясь внутри вас?», когда наконец заходила в квартиру, клала ключи на столик и на цыпочках пробиралась в свою комнату, она уже не могла не слышать зовущие ее голоса. «Камилла… Камилла…» — скрипел паркет. «Удержи нас…» — молило старьё. «Черт возьми! Почему эти Tupperware, а не мы?» — гневался старый генерал, сфотографированный на смертном одре. «Правильно! — вторили хором медные ручки и полуистлевшие ленты. — Почему?»
   
   
Чтобы успокоить их, она усаживалась в темноте и медленно сворачивала себе сигаретку. Во-первых, говорила она, плевать я хотела на эти самые Tupperware, а во-вторых — вот она я, вам просто нужно разбудить меня до полудня, банда умников…
   
И она думала о принце Салина: вот он возвращается домой после бала, идет пешком по парижским улицам, один… Смотрит на валяющийся на мостовой окровавленный остов бычьей туши, оскальзывается на гнилой картофелине и понимает: его мир гибнет, он бессилен, остается только молить Небо не затягивать агонию…
   
   
Тип с шестого этажа оставил для нее пакетик шоколадок Mon Cheri. «Вот же придурок!» — хмыкнула про себя Камилла и презентовала конфеты своей «любимой начальнице». Хозяина кабинета она поблагодарила от имени Старой Карги: «Ну спасибочки… А может, у вас есть с ликером?»
   
«Шутница ты, Камилла, — вздохнула она, кладя рисунок на стол. — Та еще шутница…»
   
   
В этом вот состоянии духа — полумечтательном-полунасмешливом, одной ногой среди героев «Леопарда»,[39] другой — в чужой грязи — она вошла в помещение за лифтами, где они держали бидоны с жавелевой водой и прочие хозпричиндалы.
   
   
Камилла уходила последней. Начав раздеваться в темноте, она поняла, что в подсобке кто-то есть…
   
Сердце подпрыгнуло и остановилось, по ногам потекло что-то горячее: она описалась.
   
— Здесь есть… Есть кто-нибудь? — проблеяла она, ощупывая стену в поисках выключателя.
   
   
Он сидел на полу: взгляд безумный, глаза запали — то ли от наркотиков, то ли от ломки. Боже, как же хорошо Камилла знала подобное выражение лица! Он не шевелился и даже не дышал, сжимая руками морду собаки.
   
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Как только стало ясно, что ни один из них не погибнет по вине другого и парень приложил палец к губам, Камилла погасила свет.
   
Сердце у нее снова забилось, икая и проскакивая через раз. Она схватила пальто пятилась спиной, как рак.
   
— Код? — простонал он ей вслед.
   
— Пр… простите?
   
— Код здания?
   
Она едва смогла вспомнить цифры, пробормотала код заплетающимся от страха голосом, на ощупь отыскала дверь и на ватных ногах выскочила на улицу, обливаясь ледяным потом.
   
— Не жарко сегодня вечером… — охранник был настроен поболтать.
   
— …
   
— Все в порядке? Можно подумать, ты с призраком столкнулась…
   
— Устала…
   
Ей было холодно. Она запахнула полы пальто, прикрывая мокрые брюки, машинально пошла не в ту сторону, а когда опомнилась, начала ловить такси прямо на мостовой.
   
Камилла села в шикарный универсал. Градусник на приборной доске показывал температуру внутри и «за бортом» (+21°, -3°). Она расставила ноги, прислонилась лбом к стеклу и всю дорогу наблюдала за бездомными, ночевавшими на вентиляционных решетках и в подворотнях.
   
Эти непримиримые безумцы отвергали любую помощь общества: они не использовали покрывала из фольги, чтобы не попадать в лучи фар проезжающих мимо машин, и предпочитали теплый асфальт кафельному полу ночлежек.
   
У Камиллы дергалось лицо.
   
К горлу подступали горькие воспоминания…
   
Интересно, кто он, этот ее призрак? Такой молодой… А собака? Черт знает что… Он же никуда не может сунуться из-за пса! Она должна была с ним поговорить, предупредить о злобном добермане охранника, поинтересоваться, не голоден ли он… Да нет, ему требовалась не еда, а доза… А дворняга когда в последний раз получала порцию сухого корма? Камилла вздохнула. Кретинка… Беспокоиться о кобеле, когда половина человечества мечтает о месте на вентиляционном люке, — верх идиотизма… Давай ложись спать, тетка, мне за тебя стыдно. Да что с тобой такое? Гасишь свет, чтобы не видеть его, а потом мерзнешь на заднем сиденье шикарной тачки, кусая кружевной платочек из-за угрызений совести…
   
Пора в постельку…
   
Квартира была пуста. Камилла нашла какую-то бутылку, выпила, сколько смогла, с закрытыми глазами добрела до постели и вскочила среди ночи.
   7
   
Камилла стояла перед табло, сунув руки в карманы, и, подпрыгивая от нетерпения, пыталась разобраться в расписании.
   
— Поезд из Нанта, — сообщил знакомый голос у нее за спиной. — Прибывает на 9-й путь в 20.35. Ожидаемое опоздание — 15 минут… Как обычно…
   
— Надо же, ты здесь?
   
— Как видишь… — кивнул Франк. — Пришел подержать свечку… Смотрю, ты красоту навела! Что это? Помада? Или я ошибаюсь?
   
Она спрятала улыбку в дырки своего шарфа.
   
— Глупый ты…
   
— Не глупый, а ревнивый. Для меня ты губы никогда не красишь…
   
— Это не помада, а блеск для растрескавшихся губ…
   
— Обманщица. Ну-ка покажи…
   
— Ни за что. Ты все еще в отпуске?
   
— Заступаю на вахту завтра вечером…
   
— Как твоя бабушка?
   
— В порядке.
   
— Ты отдал ей мой подарок?
   
— Да.
   
— И что?
   
— Сказала, что ты наверняка втюрилась в меня по уши, раз сумела так здорово нарисовать…
   
— Ну…
   
— Выпьем что-нибудь?
   
— Нет. Я просидела взаперти весь день… Сяду вот там и буду смотреть на людей…
   
— Можно поскучать вместе с тобой?
   
Они втиснулись на скамейку между газетным киоском и компостером и принялись наблюдать Великий круговорот обезумевших пассажиров.
   
   
— Давай! Беги, парень! Беги! Хоп… Слишком позднааа…
   
— Евро захотел? Нет. Разве что сигарету…
   
— Можешь объяснить, почему это самые корявые девки всегда носят джинсы с заниженной талией? Никак я этого понять не могу…
   
   
— Евро? Эй, да ты минуту назад ко мне подгребал, старик!
   
   
— Ты погляди, какая классная бабка в чепце! У тебя блокнот с собой? Нет? Жалко… А этот? До чего радуется встрече с женой…
   
— Тут дело темное, — не согласилась Камилла, — она вряд ли жена, скорее всего любовница…
   
— Почему это?
   
— Мужик является на вокзал с чемоданчиком, кидается к бабе в роскошной шубке и начинает целовать ее в шею… Так что ты уж мне поверь: что-то здесь нечисто…
   
— Да ну… Может, она его жена…
   
— Брось! Его жена сейчас в Кемпере, укладывает спать малышей! Зато вот эти — точно супруги… — Камилла хихикнула, кивнув на самозабвенно ругавшихся мужчину и женщину.
   
Он покачал головой.
   
— Какая же ты злюка…
   
— А ты слишком сентиментальный…
   
Мимо них просеменила очень странная парочка, старик и старушка, совсем старенькие и сгорбленные, — они нежно держались за руки. Франк пихнул Камиллу локтем:
   
— Вот!
   
— Снимаю шляпу…
   
— Обожаю вокзалы.
   
— Я тоже, — ответила Камилла.
   
— Когда попадаешь в незнакомое место совсем не обязательно устраивать экскурсии: сходи на рынок да на вокзал — и все поймешь…
   
— Совершенно с тобой согласна… А ты где-нибудь был?
   
— Нигде…
   
— Что, ни разу не уезжал из Франции?
   
— Провел два месяца в Швеции… Работал поваром в посольстве… Но дело было зимой, и я ничего не видел. Да и с выпивкой там засада — ни баров, ничего…
   
— Ясно… А вокзал? И рынки?
   
— Говорю тебе — я работал…
   
— Интересно было? Чему ты смеешься?
   
— Да так…
   
— Расскажи мне.
   
— Нет.
   
— Почему?
   
— Потому…
   
— Ага! Значит, здесь замешана женщина…
   
— Нет.
   
— Заливаешь, я вижу… По носу вижу: когда ты врешь, он у тебя вытягивается…
   
— Ладно, может, пошлепаем? — он попытался перевести разговор на другую тему.
   
— Сначала расскажи…
   
— Ну чего пристала… Про эти глупости и вспоминать-то не стоит…
   
— Ты спал с женой посла?
   
— Нет.
   
— С дочерью?
   
— Да! С дочерью! Довольна?
   
— Очень довольна, — ответила Камилла жеманным голоском. — Она была хорошенькая?
   
— Страхолюдина.
   
— Брооось.
   
— Точно тебе говорю. Ее не захотел бы даже швед, прикупивший спиртное в Дании и наклюкавшийся в стельку субботним вечером…
   
— И что это было? Благотворительность? Акт милосердия? Физзарядка?
   
— Жестокость…
   
— Расскажи.
   
— Нет. Только если признаешь, что ошиблась и давешняя блондинка — жена того хмыря…
   
— Я ошиблась: шлюха в бобровой шубе — его законная супруга. Они женаты уже шестнадцать лет, у них четверо детей, они обожают друг друга, сейчас они едут в лифте — спускаются на подземную стоянку, и она набрасывается на него в порыве страсти, глядя краем глаза на часы, потому что перед отъездом поставила разогревать рагу из телятины в белом вине и хотела бы довести мужа до оргазма прежде, чем подгорит лук-порей…
   
— Ну вот еще… В рагу из телятины лук-порей отродясь не клали!
   
— Что ты говоришь…
   
— Ты спутала с тушеной говядиной…
   
— Ну ладно, так что у тебя вышло с той шведкой?
   
— Она была не шведка, а француженка… Вообще-то, меня ее сестра возбуждала… Эдакая избалованная принцесса… Вертихвостка… Косила под Spice Girls… Она тоже помирала со скуки… Девчонка была горячая, в одном месте у нее зудело, и она вечно крутилась на кухне, попкой своей маленькой вертела перед нами. Завлекала всех кого не лень: опустит пальчик в кастрюлю и облизывает, а сама смотрит исподлобья, как невинная овечка… Ты меня знаешь — я парень простой, вот и прихватил однажды ее за задницу, а она распищалась, засранка. Мол, пожалуюсь папочке и все такое прочее… Я человек незлобивый, но динамисток страсть как не люблю… Вот я и трахнул ее старшую сестру — пусть знает, что почем в этой жизни…
   
— Но это же подло по отношению к страхомодине!
   
— Страхомодинам вообще в жизни не везет, сама знаешь…
   
— И что было потом?
   
— Потом я уехал…