1 2 3 4 5 6 7 8 
— С Митей! С Сергеем Николаевичем!
   
Девочки прыгали, обнимались, тормошили Лиду Зорину:
   
— Всем классом! Всем классом!
   
Васек обнял Одинцова и Сашу:
   
— Поедем вместе! Поедем?
   
— Еще бы! — сказал Одинцов. — А ты, Булгаков?
   
— Куда вы — туда и я, — широко улыбнулся Саша.
   
Солнце уже заходило. За деревьями широкая красная полоса все суживалась, и наконец от нее осталась только розовая ленточка, низко протяну — тая по земле. Деревья сразу почернели, одни березы белели в темноте. Раскрасневшись от костра и горячей картошки, ребята жадно слушали учителя.
   
Сергей Николаевич, острым концом обструганной палочки доставая картошку из котла и очищая ее, говорил:
   
— Украина — это моя родина. От колхоза «Червоны зирки» километрах в тридцати я родился, там живет моя сестра… У нее в саду черешни, яблони, груши, сливы… Вот куда мы с вами в гости поедем! Полакомимся…
   
Костер затянулся до позднего вечера. Домой шли кратчайшей дорогой, по шоссе. Ярко светились окна домов. У Трубачевых дверь была не заперта. Васек вихрем ворвался в комнату.
   
— Папа, отряд Трубачева премирован поездкой на Украину! — одним духом выпалил он.
   
  
  
   
    
Глава 39
    
    
ПРОВОДЫ
   
   
   
Быстрые и ловкие, с тонкими коричневыми от загара ногами, ребята заполнили весь перрон.
   
— Как опята! Как опята из лесу выскочили! — сказала какая-то женщина, указывая на сбившиеся в кучку панамки.
   
Вокруг школьников столпилась вокзальная публика.
   
Сквозь толпу с сияющими, размягченными лицами пробирались матери, отцы и хлопотливые, беспокойные бабушки.
   
— Фляжку-то, фляжку, голубчик, не забудь!
   
— Открыточки возьми! Карандаш… Там на какой-нибудь станции напишешь…
   
— Ладно, ладно! Не беспокойся — напишу.
   
Около сложенного горкой пионерского имущества стоял Коля Одинцов и еще несколько ребят.
   
Тут же на чьем-то вещевом мешке сидела бабушка Одинцова:
   
— Ты гляди, Коленька, не растеряй все по дороге-то. Мало ли какие люди в вагоне будут!
   
— Да у нас свой вагон, бабушка! И учитель и Митя с нами.
   
— Ишь ты, весь вагон себе закупили! Миллионеры, да и только, — улыбалась бабушка.
   
— Не миллионеры, а пионеры! — шутил Одинцов.
   
Митю и Сергея Николаевича со всех сторон атаковали родители. Сыпались вопросы: какой маршрут, где будут ребят кормить, выедет ли за ними колхозная машина. Учитель объяснял, рассказывал, успокаивал. Митя, поглядывая через головы родителей на длинный состав поезда, нетерпеливо отвечал:
   
— Все будет хорошо, товарищи родители! Просим не беспокоиться! Будет и кормежка, и машина, и письма отправим, и телеграммой сообщим о прибытии — все будет как надо!
   
«Ох, уж эти мне родители! — думал про себя Митя. — Хоть бы скорей погрузиться в вагон!»
   
— Митя, тебя твои папа с мамой ищут! — крикнула Валя Степанова. — Вон они!
   
Митя хлопнул себя по щеке: «И мои старички прибыли!» На его живом веснушчатом лице выразилось явное удовольствие.
   
— Сюда, сюда! Мама! — замахал он рукой.
   
Васек Трубачев крепко держал обеими руками большую руку отца и, глядя ему в лицо сияющими глазами, торопливо говорил:
   
— Я тебе, папка, каждый день писать буду! Каждый день!
   
— Да врешь ты, Рыжик! Там тебе не до этого будет. И не обещай лучше, да и не надо мне этого. Как захочешь, так и пиши, — любовно оглядывая сына, говорил Павел Васильевич и, понизив голос, лукаво прибавил: — Вот тетке не забывай приветы слать. Она, знаешь, обидчива у нас.
   
Васек кивнул головой.
   
— Ну, а там и опять вместе будем! — заранее радуясь встрече, улыбался Павел Васильевич.
   
— Трубачев, кто тебя провожает — папа? А меня мама! — радостно сообщила Лида Зорина. — Хочешь твоего папу с моей мамой познакомить?
   
— А мы уже и без вас познакомились, — шутил, здороваясь, Павел Васильевич.
   
— Да мы постоянно на родительских собраниях встречались с вами, — напомнила Лидина мама. — А вот товарища твоего, Лидуша, я давно не видела. Настоящий командир он у вас!
   
— Они все командиры дома! — подмигнул сыну польщенный Павел Васильевич. — Вот посмотрим, как себя в самостоятельной жизни покажут.
   
— А мы не будем в самостоятельной жизни. Мы с Сергеем Николаевичем и Митей! — весело сказала Лида. — Петя Русаков, иди сюда!
   
— Я с матерью, — сказал Петя, держа за руку высокую полную женщину с серыми глазами и ясной улыбкой.
   
Лида обхватила за шею свою мать и что-то оживленно зашептала ей на ухо.
   
— Не шепчи, Лидочка, — неприлично, — делая строгие глаза и потирая ухо, остановила ее мать.
   
По перрону прошел Сева Малютин с худенькой, бледной женщиной. Они тихо разговаривали, не обращая внимания на общую сутолоку.
   
— Я тебе, мама, разных-разных цветов насушу… Помнишь, когда я болел, ты приносила мне мяту. И руки у тебя пахли мятой… На даче, помнишь?
   
— Помню. Только не вздумай привезти мне мяту, — засмеялась мама, — ее и здесь много. И по сырым местам не лазь, Сева, а то промочишь ноги и заболеешь, а мамы там не будет с тобой, — улыбнулась она и вдруг тревожно поглядела в синие глаза сына. — А может… не ехать тебе, Севочка? Еще не поздно…
   
— Ну, мамочка! — засмеялся Сева. — Ну что ты, трусишка какая! Я же не один — со мной товарищи…
   
Мимо, нагруженный всем дорожным снаряжением, прошагал Мазин.
   
Рядом с ним семенила его мать — рыхлая, болезненная женщина.
   
— Дай же мне что-нибудь, Коленька, ведь я с пустыми руками иду! — уговаривала она сына.
   
— Да уже дошли. Стой тут, я вещи сложу. Вот здесь, у колонны, на эту корзинку сядь, а то толкнет кто-нибудь, — беспокоился он, снимая с плеч вещевой мешок. — Я сейчас… Эй, Булгаков! Где Одинцов? — закричал он, заметив на перроне Сашу Булгакова.
   
— Он около вещей!.. — крикнул Саша, разнимая сестренку и братишку, которые вдруг о чем-то сильно заспорили. — Ну что у вас тут?
   
— Саша, я этого следопыта первая узнала, а он говорит — он первый узнал.
   
— Я первый его узнал! — толкая сестренку, сердился мальчик.
   
— Тише, тише! — погрозила им пальцем мать. — Что это вы брата перед всеми товарищами срамите!
   
— Ничего, — сказал Саша, поднимая на руки толстого Валерку и глядя на мать грустными глазами. — А тебе, мама, трудно с ними без меня будет…
   
— Ну что ты, Сашенька! Отдыхай от нас, голубчик, и ничего такого даже не думай. У отца отпуск скоро…
   
— А у тебя, мама, когда отпуск? — вздохнул Саша.
   
— А куда же я денусь? Мне без них и дня не прожить, Сашенька… За тебя-то все сердце изболит, сыночек…
   
— Граждане! Граждане! Приготовьтесь к посадке! Через две минуты подходит поезд, — громко объявили по радио.
   
На перроне все задвигалось, зашумело.
   
— Пионеры, к вагону стройся!
   
— Родителей просим на минутку отойти! — пробегая, кричал Митя.
   
— Ну, ну, — заторопились родители, наскоро обнимая детей, — бегите, бегите!
   
Черный массивный паровоз, тяжело ворочая колесами, подошел к перрону.
   
За ним потянулись новенькие свеже-зеленые вагоны.
   
Началась посадка.
   
Через полчаса платформа вокзала опустела.
   
Поезд медленно отходил.
   
Из всех окон высовывались сияющие, взволнованные лица ребят.
   
— Мама, подойди сюда! Мамочка! — кричала Лида, посылая воздушные поцелуи.
   
— Лидок, не высовывайся, дорогуша…
   
— Папка, пиши, слышишь? — кричал через головы товарищей Васек шагавшему рядом с поездом отцу.
   
— Петя, перейди на нижнюю полку — ты разбрасываешься во сне. Слышишь, Петя!
   
— Сергей Николаевич, вы уж за нашей Нюрочкой последите, пожалуйста, — обмахиваясь платком, бежал за поездом отец Синицыной.
   
— Мама, не скучай, мама! — просил Сева Малютин.
   
— Валерка, до свиданья, расти большой… Маму слушайся! — кричал Саша.
   
— Бабушка, не беги! — грозил из окна Одинцов.
   
— Коленька! Да… ах, батюшки, пирожки-то остались!
   
— Мама, будь здорова… Не плачь, ну, мама… Эх, жизнь! — отходя от окна, махнул рукой Мазин.
   
Паровоз круто завернул и дал полный ход.
   
— До свиданья, до свиданья!
   
Замахали платки, панамы, галстуки.
   
На вокзале остались осиротевшие родители.
   
— Ведь вот, как они дома — и ругаем мы их, и надоедают они нам, а как оторвутся куда — так и сердце за ними рвется, — смеясь и плача, говорила чья-то мама.
   
— Да уж это вы, женщины, чувствительный народ, — шумно сморкаясь, говорил чей-то папа. — А в общем, в чем дело? Великолепная экскурсия, с вожатым, с учителем, все условия — о чем же тут слезы лить?
   
— Верно, верно! — соглашались с ним родители. — А все-таки трудно расставаться.
   
— Ну, кому куда? Кто со мной по пути? Дальние проводы — лишние слезы. Эдак и заночевать на вокзале можно! — шутил Павел Васильевич. — Пошли, пошли, товарищи родители!
   
  
  
   
    
Глава 40
    
    
УКРАИНА! УКРАИНА!
   
   
   
Свежий ночной ветер врывался в открытые окна вагонов. Он шевелил рыжий чуб спящего Васька; обвевал прохладой спокойное лицо Мазина с упрямой нижней губой и по-детски пухлыми щеками; трогал длинные ресницы Пети Русакова, разметавшегося на нижней полке; гладил доброе, озабоченное лицо Саши, заснувшего с мыслью о матери; трепал светлые волосы Одинцова и заглядывал в бледное лицо Малютина, а потом, шаловливо перебегая в соседнее купе, начинал трепать выбившиеся прядки волос в черных косичках Лиды Зориной, пробегал по разрумянившемуся во сне лицу Синицыной и по серьезному личику Вали Степановой, сложившей под щекой ладони…
   
Ребята крепко спали, утомленные сборами и прощанием с родными. А поезд мчался в темноту ночи; черный блестящий паровоз по-хозяйски отстукивал километры, увлекая за собой длинную цепь вагонов.
   
В отдельном купе так же спокойно, как ребята, спал старик — отец учителя. Сергей Николаевич стоял у раскрытого окна. Митя, свесив голову с верхней полки, смотрел на учителя.
   
— Вы знаете, Митя, это изумительное чувство — ощущение своей Родины! Эта непостижимая любовь человека к своей земле! И как это хорошо, взволнованно звучит:
   
    
     
Как невесту, Родину мы любим,
     
Бережем, как ласковую мать!
    
   
   
Яркое, солнечное утро разбудило ребят. Поезд мчался мимо золотых полей пшеницы, мимо зеленых лугов со стадами. Коровы, лежа в густой траве, лениво жевали жвачку. Прыгали, высоко вскидывая задние ноги, молочно-желтые телята. Пастушок, сдвинув на затылок картуз, щелкал длинным бичом.
   
Цвела розовая гречиха, густел овес, сиреневые шарики клевера сливались в один пушистый ковер. Синел лес, под мостом покачивались на воде кувшинки…
   
Мелькали железнодорожные будки, белые хаты с густыми вишневыми садочками, а на маленьких станциях врывались в окна свежие, задорные голоса с мягким украинским выговором:
   
— Черешен! Черешен!
   
— Меду! Меду!
   
— Ось кому молочка свеженького!
   
— Ряженки!
   
— Сюда, сюда! — кричал Митя, принимая из загорелых рук босоногих девчонок крынки с молоком, затянутые густой розовой пенкой, лукошки с черными, горячими от солнца черешнями и кувшины с медом.
   
Ребята пригоршнями ели черешни, залетавшие в вагон пчелы лезли к ним в миски с медом.
   
Украина! Украина!
   
Это был июнь 1941 года.
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ