1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
   
— Вы уж простите, принцесса, — тихо промолвил Гаррин, — но этот человек мне не нравится.
   
— Жалко, — заметил Дрю, — он-то, сдается мне, от тебя без ума.
   
— Он нам нужен, — напомнила всем Арианна. — Без его замка нам просто не обойтись, и его меч, возможно, тоже понадобится.
   
— Горный Приют — не единственный замок в Дорне, — вставила Крапинка, — и есть много других рыцарей, которые любят вас. Дрю, скажем.
   
— Верно, — подтвердил тот. — У меня отменный конь, славный меч, и доблестью я уступаю… ну, разве что некоторым.
   
— Какой-нибудь паре сотен, сир, — подсказал Гаррин.
   
Арианна молчала. Дрю и Крапинка — самые близкие ее друзья после кузины Тиены, а Гаррин поддразнивает ее с тех самых пор, как они вместе сосали грудь его матери, но сейчас она не в том настроении, чтобы шутить. Солнце зашло, и на небо высыпали звезды. Сколько же их… Арианна прислонилась спиной к колонне. Может, и брат ее смотрит на те же звезды, где бы он ни был? Видишь вон ту белую, Квентин? Как ярко она горит. Это звезда Нимерии, а тот млечный шлейф позади нее — это десять тысяч ее кораблей. При жизни она не уступала мужчинам, и меня ждет та же судьба. Ты не отнимешь у меня то, что принадлежит мне по праву рождения.
   
Квентин был еще мал, когда его отправили в Айронвуд, слишком мал, по мнению матери. В Норвосе не принято отдавать детей на воспитание чужим людям, и леди Мелларио так и не простила принца Дорана за то, что он разлучил ее с сыном.
   
«Мне это не больше по нраву, чем тебе, — подслушала как-то Арианна слова своего отца, — но на мне кровный долг, и Квентин — единственная монета, которую лорд Ормонд согласен принять».
   
«Монета? — вскричала мать. — Он твой сын! Что это за отец, который платит долги собственной плотью и кровью?»
   
«Это принц», — ответил на это Доран Мартелл.
   
Он до сих пор притворяется, что его сын у лорда Айронвуда, но мать Гаррина видела Квентина в Дощатом городе, переодетого купцом. А спутник его очень похож на Клотуса Айронвуда, беспутного сына лорда Андерса. Их сопровождает мейстер, знающий языки. Мой брат не так умен, как он полагает, думала Арианна. Умный человек отплыл бы из Староместа, даже если бы это значило сделать большой крюк. В Староместе он мог бы остаться неузнанным. А в Дощатом городе у Арианны друзья, и они, естественно, задались вопросом, с чего это принцу и сыну лорда вздумалось отправиться за море под фальшивыми именами. Один из этих друзей, пробравшись ночью в окошко, тихонько отпер железный ларец Квентина и нашел внутри любопытные свитки.
   
Арианна многое бы отдала, чтобы узнать, сам ли Квентин задумал эту поездку… но на упомянутых свитках стояла печать с солнцем и копьем Дорна. Родственник Гаррина не посмел ее вскрыть и прочесть написанное, однако…
   
— Принцесса… — Рядом с ней при свете звезд появился сир Герольд.
   
— С облегчением, — сухо молвила Арианна.
   
— Благодарствую. Песок тоже остался благодарен, впитав мою влагу. — Он поставил ногу на голову упавшей статуи — она, должно быть, изображала Деву, пока пески не стерли ее лицо. — Но пока я ее изливал, мне пришло в голову, что ваш план может не принести вам желаемого.
   
— Чего же я, по-вашему, желаю, сир?
   
— Освобождения песчаных змеек. Мщения за Оберина и Элию. Верно я говорю? И отведать, какова на вкус львиная кровь.
   
И осуществить мои наследственные права, добавила про себя Арианна. Получить Солнечное Копье и отцовское место. Получить Дорн.
   
— Я желаю справедливости, — ответила она вслух.
   
— Называйте как хотите. Короновать маленькую Ланнистер — пустая затея. Она никогда не сядет на Железный Трон. И войны, желательной вам, не будет. Льва не так-то легко раздразнить.
   
— Лев умер, и кто знает, который из детенышей львице более дорог.
   
— Тот, который у нее в логове. — Сир Герольд обнажил меч, блеснувший при свете звезд. — Вот что начинает войны. Не золотая корона — стальной клинок.
   
Я не убиваю детей, мысленно ответила Арианна.
   
— Спрячьте его. Мирцелла находится под моей защитой. И вы знаете, что сир Арис не позволит даже волосу упасть с ее головы.
   
— Я знаю одно, миледи: Дейны убивают Окхартов вот уже несколько тысяч лет.
   
У нее дух захватило от такой наглости.
   
— Мне кажется, Окхарты за это время убили не меньше Дейнов.
   
— В каждой семье свои традиции. — Темная Звезда убрал меч в ножны. — Всходит луна, и я вижу, что ваш образец всех совершенств едет сюда.
   
Он славился остротой своего зрения. Скачущий по пустыне всадник на высоком сером коне действительно оказался сиром Арисом в белом плаще. Принцесса Мирцелла сидела позади него, тоже закутанная в плащ. Низко надвинутый капюшон скрывал ее золотые локоны.
   
Когда Арис снял ее с коня, Дрю преклонил перед ней колено.
   
— Ваше величество…
   
— Моя госпожа… — Сильва опустилась на песок рядом с ним.
   
— Я ваш, моя королева. — Гаррин упал на оба колена.
   
Растерянная Мирцелла вцепилась в руку Ариса Окхарта.
   
— Почему они говорят мне «ваше величество»? Что это за место, сир Арис, и кто эти люди?
   
Неужели он ничего не сказал ей? Арианна, улыбаясь и шурша шелками, вышла вперед.
   
— Это мои верные друзья, ваше величество… которые будут также и вашими.
   
— Принцесса Арианна? — Девочка обхватила ее руками. — Почему они называют меня королевой? Разве с Томменом что-то случилось?
   
— Боюсь, что у него дурные советчики, и они сговорились отобрать у вас трон.
   
— Трон? Железный Трон? — Растерянность Мирцеллы усилилась. — Но Томмен не отбирал его. Он…
   
— …младше вас, не так ли?
   
— Да, я на год старше его.
   
— Значит, Железный Трон ваш по праву. Не вините своего брата, ведь он совсем еще мал. Им руководят дурные люди, зато вас окружают друзья. Позвольте я представлю их вам. Вот это сир Эндрю Дальт, ваше величество, наследник Лимонной Рощи.
   
— Друзья зовут меня Дрю, и я почту за честь, если ваше величество тоже будет называть меня так.
   
Его открытое лицо и приветливая улыбка не усыпили подозрений Мирцеллы.
   
— Пока мы еще мало знакомы, я должна говорить вам «сир».
   
— Как вашему величеству будет угодно.
   
— А это леди Сильва Сантагар, моя королева, — продолжала Арианна. — Моя милая Крапинка.
   
— Почему вам дали такое прозвище? — спросила Мирцелла.
   
— Из-за веснушек, ваше величество, — или потому, что я наследница Крапчатого Леса, как они уверяют.
   
Следующим Мирцелле представили Гаррина, длинного, расхлябанного, с серьгой-гвоздиком в одном ухе.
   
— Сиротка Гаррин, который меня смешит. Его мать была моей кормилицей.
   
— Мне жаль, что она умерла, — сказала девочка.
   
— Да нет же, ваше величество, она в добром здравии. — Гаррин сверкнул золотым зубом — Арианна заплатила за него, сломав ему настоящий. — Миледи хотела сказать, что я принадлежу к сиротам Зеленой Крови.
   
О том, кто такие сироты, Мирцелла уже успела узнать во время путешествия вверх по реке. Арианна подвела будущую королеву к последнему из своих приближенных.
   
— Последний по порядку, но не по значению, ваше величество, — сир Герольд Дейн, рыцарь из Звездопада.
   
Сир Герольд опустился на одно колено. Темные глаза, в которых отражалась луна, холодно смотрели на маленькую принцессу.
   
— Был еще Эртур Дейн, — вспомнила Мирцелла. — Он служил в Королевской Гвардии при безумном короле Эйерисе.
   
— Да, Меч Зари. Его больше нет в живых.
   
— И теперь имя Меча Зари носите вы?
   
— Нет. Меня называют Темной Звездой. Я человек ночи, а не зари.
   
Арианна увела девочку в сторону.
   
— Вы, должно быть, проголодались. У нас есть финики, сыр, оливки и сладкий лимонад для питья. Наедаться, однако, не стоит — после короткого отдыха мы тронемся дальше. В пустыне лучше всего путешествовать ночью, пока солнце еще не взошло. Так легче для лошадей.
   
— И для всадников тоже, — добавила Сильва-Крапинка. — Пойдемте греться, ваше величество. Служить вам — честь для меня.
   
Когда она ушла с принцессой к костру, сир Герольд пожаловался Арианне:
   
— Нашему дому десять тысяч лет, он известен с самых ранних времен. Почему же из всех Дейнов помнят одного моего кузена?
   
— Он был славным рыцарем, — заметил сир Арис Окхарт.
   
— Со славным мечом, — добавил сир Герольд.
   
— И большим сердцем. — Сир Арис взял Арианну под руку. — Позвольте на два слова, принцесса.
   
— Пойдемте. — Она ушла с ним в руины, в мощеный внутренний дворик, наполовину занесенный песком. Под плащом на рыцаре был золотой парчовый дублет с тремя зелеными дубовыми листьями его дома. Острие своего легкого шлема он на дорнийский манер повязал желтым шарфом. Если бы не плащ, его могли бы принять за любого здешнего рыцаря. Белый шелк, развеваемый легким ветром, мерцал при луне. Рыцарственно, но глупо — он ведь виден издалека.
   
— Что этому ребенку известно?
   
— Не так уж много. Перед отплытием из Королевской Гавани ее дядя сказал ей, что я ее защитник и она должна выполнять мои распоряжения ради своего же блага. Кроме того, она слышала, как на улицах взывают к возмездию, и понимает, что это не игра. Она храбрая девочка и умная не по годам. Сделала все, о чем я ее просил, и ни единого вопроса не задала. — Рыцарь огляделся по сторонам и понизил голос. — Есть, однако, новости, которые вам следует знать. Тайвин Ланнистер умер.
   
— Как так умер? — воскликнула пораженная Арианна.
   
— Его убил Бес. И королева снова стала регентом при своем сыне.
   
— Вот как? — Женщина на Железном Троне… Арианна поразмыслила и решила, что это к лучшему. Чем больше лорды Семи Королевств привыкнут к правлению королевы Серсеи, тем легче им будет склонить колено перед королевой Мирцеллой. Лорд Тайвин был опасным противником, и без него враги Дорна станут намного слабее. Ланнистеры убивают друг друга — как это мило. — А что стало с карликом?
   
— Он сбежал. Серсея обещала лордство тому, кто доставит ей его голову. — Арис прижал принцессу к колонне, его рука нашла ее грудь. Впившись в нее долгим поцелуем, он стал поднимать ее юбки, но Арианна со смехом вывернулась.
   
— Я понимаю, как будоражит кровь борьба за престол, но сейчас у нас на это нет времени. Позже. — Она погладила его по щеке. — Были какие-нибудь затруднения?
   
— Только Тристан. Он хотел сидеть у постели Мирцеллы и играть с ней в кайвассу.
   
— Он переболел краснухой в четыре года, я же вам говорила. Второй раз ею заразиться нельзя. Надо было сказать, что у нее серая хворь, это бы его отпугнуло.
   
— Его-то да, но не мейстера.
   
— Да, Калеотт… Он хотел ее осмотреть?
   
— Я описал ему красные пятнышки у нее на лице, и он сказал, что это пройдет только само собой. Дал мне бальзам для облегчения зуда.
   
Дети старше десяти лет от краснухи не умирают, но для взрослых она бывает смертельна, а мейстер Калеотт в детстве ею не болел. Арианна узнала об этом, когда сама в восемь лет подцепила краснуху.
   
— Хорошо. А служанка? Она достаточно убедительна?
   
— Если близко не подходить. Бес выбрал ее именно с такой целью среди множества девочек знатного рода. Мирцелла помогла ей завить волосы и сама нарисовала пятна у нее на лице. Они с ней дальние родственницы. В Ланниспорте полным-полно разных Ланни, Ланнетов и Лантелей, и у всех у них волосы желтые. В ночной сорочке Мирцеллы, намазанная бальзамом мейстера и при тусклом свете она даже меня провела бы. Куда трудней оказалось найти замену мне самому. По росту мне ближе всех Дейк, но он слишком толст, поэтому я надел свои доспехи на Ролдера и велел ему опустить забрало. Он на три дюйма ниже, чем я, но авось этого никто не заметит, пока меня рядом нет. Притом он не будет выходить из покоев Мирцеллы.
   
— Нам нужно всего несколько дней. К тому времени принцесса будет вне досягаемости моего отца.
   
— Где же это? — Он зарылся лицом в ее шею. — Вам не кажется, что пора открыть мне остальную часть плана?
   
Смеясь, она оттолкнула его.
   
— Сейчас нам пора трогаться в путь.
   
Луна увенчала голову Лунной Девы, когда кавалькада, покинув руины Шандистона, двинулась на юго-запад. Сир Арис и Арианна ехали во главе, Мирцелла на резвой кобылке — между ними. Гаррин и Сильва следовали позади, два дорнийских рыцаря замыкали колонну. Нас семеро, впервые заметила Арианна, и это показалось ей добрым знаком. Семь всадников на пути к славе. Когда-нибудь певцы обессмертят их всех. Дрю хотел собрать побольше народу, но это привлекло бы к ним нежелательное внимание, и каждый лишний человек увеличивает опасность измены. Так по крайней мере учил Арианну отец. Доран Мартелл, даже будучи моложе и крепче, соблюдал осторожность и был сторонником умолчаний и тайн. Пора ему сложить свое бремя, но она не допустит ни малейшего ущерба для его персоны и его чести. Пусть доживает свой век в Водных Садах, окруженный смеющимися детьми, лимонами и апельсинами. И Квентин, кстати, может составить ему компанию. Когда она коронует Мирцеллу и освободит песчаных змеек, под ее знамена станет весь Дорн. Айронвуды могут сколько угодно говорить в пользу Квентина — в одиночку они не опасны. Если же они переметнутся к Томмену и Ланнистерам, она велит Темной Звезде вывести их под корень.
   
— Я устала, — пожаловалась Мирцелла после нескольких часов в седле. — Далеко ли еще? И куда мы едем?
   
— Принцесса Арианна везет ваше величество туда, где вы будете в безопасности, — заверил ее сир Арис.
   
— Путь еще долгий, — сказала Арианна, — но когда мы доберемся до Зеленой Крови, станет легче. Там нас встретят люди Гаррина, речные сироты. Они водят свои лодки на шестах вверх и вниз по Зеленой Крови и ее притокам, рыбачат, собирают плоды и выполняют много других работ.
   
— Верно, — весело подтвердил Гаррин. — Мы живем на воде, играем, поем и пляшем. Кроме того, мы хорошие лекари. Моя матушка — лучшая повитуха во всем Вестеросе, а отец умеет сводить бородавки.
   
— Какие же вы сироты, если у вас есть родители? — спросила Мирцелла.
   
— Они ройнары, — объяснила Арианна, — и их матерью была река Ройн.
   
— Я думала, все дорнийцы были когда-то ройнарами, — удивилась девочка.
   
— Отчасти, ваше величество. Во мне течет кровь Нимерии наряду с кровью Морса Мартелла, дорнийского лорда, за которого она вышла замуж. В день их свадьбы Нимерия сожгла свои корабли, и ее народ понял, что назад возврата не будет. Многие радовались, глядя на этот пожар, ибо их путь к берегам Дорна был долог и страшен. Люди гибли от штормов и болезней, попадали в руки к работорговцам. Были, однако, и такие, что оплакивали горящие корабли. Эта красная сухая земля с ее семиликим богом не пришлась им по сердцу. Поэтому они, следуя старым обычаям, сколотили себе лодки из обгоревших корабельных досок и поселились на реке Зеленая Кровь. Мать, о которой они поют в своих песнях, — не наша небесная Матерь, а Ройн, чьи воды питали их на заре времен.
   
— Помнится, у ройнаров был еще бог-черепаха, — сказал сир Арис.
   
— Речной Старец — не главное божество, — ответил Гаррин. — Его тоже родила Мать-Река. Он победил Крабьего Короля и завоевал власть над всем, что обитает под проточными водами.
   
— Ваше величество тоже из числа победителей, — с наигранной веселостью продолжил разговор Дрю. — Мы наслышаны о ваших жестоких сражениях с принцем Тристаном на поле кайвассы.
   
— Он всегда располагает свои клетки одинаково. Горы впереди, а слоны на перевалах. Ну я и посылаю своего дракона съесть его слонов.
   
— А ваша служанка тоже играет в эту игру? — спросил Дрю.
   
— Розамунда? Нет. Я пыталась ее научить, но она говорит, что правила чересчур сложные.
   
— Она тоже Ланнистер? — спросила леди Сильва.
   
— Да, только из Ланниспорта, не из Бобрового Утеса. Волосы у нее такого же цвета, как у меня, но прямые, а не кудрявые. Если по правде, она на меня не очень похожа, но когда она надевает мое платье, малознакомые люди могут принять ее за меня.
   
— Так вы и раньше это проделывали?
   
— Да. На «Быстрокрылом», на пути в Браавос. Септа Эглантина выкрасила мои волосы в коричневый цвет, будто бы в шутку, а в самом деле на случай, если мой дядя Станнис захватит корабль.
   
Видя, что девочка устала, Арианна скомандовала привал. Они опять напоили лошадей. Передохнули немного, поели сыра и фруктов. Мирцелла разделила апельсин с Крапинкой, Гаррин плевался в Дрю оливковыми косточками.
   
Арианна надеялась достичь реки до восхода солнца, но выехали они много позже, чем было задумано, и утренняя заря застала их в седлах.
   
— Принцесса, — сказал Темная Звезда, поравнявшись с ней, — если вы не намерены все-таки уморить это дитя, я советовал бы ехать быстрее. Шатров у нас нет, а пески днем губительны.
   
— Я это знаю не хуже вас, сир, — ответила Арианна, однако приняла его слова к сведению. Лошадям приходилось тяжело, но лучше уж потерять шестерых скакунов, чем одну принцессу.
   
С запада начал дуть горячий ветер, несущий песок. Арианна закрыла лицо. Бледно-зеленый шелк ее вуали внизу постепенно переходил в желтый. Зеленые жемчужинки, пришитые для утяжеления, постукивали одна о другую.
   
— Я знаю, почему моя принцесса носит вуаль, — сказал сир Арис, глядя, как Арианна прикрепляет ее к своему медному шлему. — В противном случае ее красота затмила бы само солнце.
   
— Ваша принцесса носит вуаль, чтобы солнце не слепило глаза и песок не набивался в рот, — принужденно засмеялась она. — Советую и вам поступить так же, сир. — Где он набрался этих тяжеловесных любезностей, ее белый рыцарь? В постели он хорош, но остроумие в число его талантов не входит.
   
Дорнийцы по ее примеру тоже закрыли лица, а Сильва помогла в этом маленькой принцессе, но сир Арис упорствовал. Вскоре по его лицу заструился пот, а щеки сильно порозовели. Еще немного, и он совсем испечется в своей парче, думала Арианна. Такое случалось уже не раз. Много войск с гордо развернутыми знаменами приходили сюда через Принцев перевал, чтобы бесславно сгинуть в красных дорнийских песках. «Солнце и копье, представленные в гербе дома Мартеллов, суть два рода оружия, излюбленные дорнийцами, — сказал Юный Дракон в своем хвастливом „Завоевании Дорна“, — но солнце из них наиболее смертоносно».
   
Они, к счастью, ехали по самому краю пустыни, не углубляясь в нее. Увидев кружащего в безоблачном небе ястреба, Арианна поняла, что худшее позади. Вскоре им встретилось дерево-песколюб — кривое, колючее, но извещающее о том, что вода где-то близко.
   
— Теперь уже скоро, ваше величество, — заверил Гаррин, увидев вдали, у сухого ручья, целую рощицу песколюбов. Солнце било сверху, как огненный молот, но теперь, в конце пути, это уже никого не пугало. Они остановились, чтобы еще раз напоить лошадей, напились сами, смочили свои покрывала и приготовились к последнему переходу. Еще через пол-лиги появилась тощая трава и оливы. За грядой каменистых холмов трава стала гуще и зеленее. Здесь росли лимонные рощи, орошаемые сетью старых каналов. Гаррин, первым разглядев впереди зеленые воды реки, заорал и помчался к ней.
   
Арианне, когда она ездила с тремя песчаными змейками навещать мать Тиены, случалось переправляться через Мандер. По сравнению с этим могучим потоком Зеленая Кровь едва ли могла называться рекой, однако она давала жизнь всему Дорну. Имя ей дали за мутно-зеленый цвет, но сейчас эта зелень горела на солнце золотом. Редко глазам Арианны представлялось столь отрадное зрелище. Дальше все просто: они пойдут на шестах вверх до Вервия и поднимутся по притоку, сколько будет возможно. Достаточно времени, чтобы подготовить Мирцеллу ко всему, что им предстоит. За Вервием снова начнутся пески. Чтобы преодолеть их, им понадобится помощь Песчаника и Адова Холма, но Арианна не сомневалась, что получит ее. В доме Уллеров воспитывался Красный Змей до своего посвящения в рыцари, а любовница Змея Эллария Сэнд — внебрачная дочь лорда Кворгила, то есть четверо песчаных змеек приходятся ему внучками. Арианна решила, что коронует Мирцеллу в Адовом Холме и там же поднимет свои знамена.
   
Лодка, укрытая ветвями плакучей ивы, ждала их в лиге вниз по течению. Эти суденышки, низкие и широкие, Юный Дракон презрительно именовал «хижинами на плотах», но здесь он был явно несправедлив. Все сиротские лодки, кроме совсем уж бедных, ярко раскрашены и покрыты искусной резьбой. Эта, с деревянным рулем в виде русалки и рыбьими головами по бортам, являла взору все оттенки зеленого. На палубе шесты, канаты и сосуды с оливковым маслом, на носу и корме — железные фонари. Но где же команда? — подумала Арианна, не видя ни одного человека.
   
— Эй вы, лежебоки, рыбьи глаза, просыпайтесь, — закричал Гаррин, спрыгнув с коня. — Принимайте свою королеву! Вылезайте и несите вино. У меня во рту…
   
Дверь палубной надстройки открылась, и на солнце вышел Арео Хотах со своей секирой.
   
Гаррин замер на месте, Арианне же показалось, будто секира перерубила ее пополам. Не может быть. Не может быть, чтобы все кончилось этим.
   
— Ты последний, кого я ожидал здесь увидеть, — сказал Дрю, и принцесса поняла, что пора действовать.
   
— Прочь! — крикнула она, соскочив наземь. — Арис, защищайте принцессу…
   
Хотах стукнул древком о палубу, и над резными бортами поднялась дюжина гвардейцев с метательными копьями и арбалетами. Еще несколько появились на крыше каюты.
   
— Сдавайтесь, моя принцесса, — сказал капитан, — иначе нам придется перебить всех, кроме вас и ребенка, как приказал ваш отец.
   
Мирцелла, не шевелясь, сидела в седле, Гаррин медленно пятился с поднятыми руками.
   
— Сдаться будет всего разумнее, — сказал Дрю, отстегнул пояс с мечом и бросил его на землю.
   
— Нет! — Сир Арис поставил коня между Арианной и солдатами. Клинок в его правой руке сверкнул серебром, левую он успел продеть в лямку щита. — Вы не возьмете ее, покуда я жив.
   
Дурак ты безмозглый, промелькнуло в голове Арианны.
   
— Ты что, Окхарт, слеп или глуп? — хохотнул Темная Звезда. — Их слишком много. Убери меч.
   
— Делайте, как он говорит, сир Арис, — посоветовал Дрю.
   
Мы попались, сир, хотела сказать Арианна. Ваша смерть ничего не решит. Сдавайтесь, если любите вашу принцессу. Но слова эти так и остались непроизнесенными.
   
Сир Арис Окхарт, взглянув на нее с тоской и любовью, вонзил золотые шпоры в бока своего коня и пошел в атаку.
   
Он мчался к лодке, и белый плащ трепетал у него за плечами. Ничего столь рыцарственного и столь сумасбродного Арианне на своем веку видеть не доводилось.
   
— Неееееет! — закричала она, но дар речи вернулся к ней слишком поздно. Загудел один арбалет, за ним другой. Хотах выкрикнул что-то. Тяжелый дубовый щит на таком расстоянии защищал не лучше пергамента. Первый болт пригвоздил его к плечу рыцаря, второй оцарапал Арису висок. Брошенное кем-то копье угодило коню в бок, но скакун, шатаясь, продолжал бежать вверх по сходням. — Нет, — кричал кто-то, какая-то маленькая дурочка, — нет, не надо, я этого совсем не хотела. — Мирцелла тоже пронзительно кричала от страха.
   
Меч сира Ариса махнул вправо и влево, сразив двух копейщиков. Конь, став на дыбы, ударил в лицо гвардейца, перезаряжавшего арбалет, но другие продолжали стрелять. Скакун, утыканный болтами, рухнул на палубу. Арис успел свалиться с него и даже удержал меч. Он привстал на колени рядом с поверженным конем… и над ним вырос Арео Хотах.
   
Белый рыцарь слишком медленно поднял свой меч. Секира Хотаха отделила от плеча его правую руку, взмыла, брызгая кровью, вверх, опустилась снова в страшном двуручном размахе. Голова Ариса Окхарта хлопнулась в тростники, и Зеленая Кровь, тихо плеснув, смыла красную.
   
Арианна не помнила, как слезла с лошади, быть может — просто упала. Упираясь коленями и руками в песок, она рыдала, тряслась и извергала наружу свой ужин. Нет, стучало у нее в голове. Никто не должен был пострадать, ведь я так хорошо все придумала.
   
— Держите его, — взревел Арео Хотах. — Не дайте уйти!
   
Мирцелла тоже лежала на земле, с плачем закрывая лицо руками, и между ее пальцев струилась кровь. Арианна не понимала, в чем дело. Одни солдаты садились на коней, другие сгрудились вокруг заговорщиков, но все это не имело смысла. Она просто спит, и ей снится страшный кровавый сон. Не может такое происходить наяву. Сейчас она проснется и посмеется над своими ночными ужасами.
   
Когда ей стали связывать руки за спиной, она не сопротивлялась. Один из гвардейцев, одетый в цвета ее отца, рывком поднял принцессу на ноги, другой достал из-за ее голенища метательный нож — подарок кузины Ним.
   
Арео Хотах, хмурясь, взял его у солдата.
   
— Принц приказал мне вернуть вас в Солнечное Копье. — Кровь Ариса Окхарта обрызгала его щеки и лоб. — Простите великодушно, маленькая принцесса.
   
— Как он узнал? — Арианна подняла к нему залитое слезами лицо. — Я была так осторожна. Как он узнал?
   
— Кто-то проговорился, — пожал плечами Хотах. — Кто-то всегда проговаривается.
  
  
   
    
Арья
   
   
Каждую ночь перед сном она бормотала в подушку свою молитву:
   
— Сир Григор, Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея. — Имена Фреев с переправы она бы тоже добавила в перечень, если б знала их. Но когда-нибудь она узнает и убьет их всех.
   
Оказалось, однако, что в Черно-Белом Доме замечают все шепоты, даже самые тихие.
   
— Дитя, — спросил как-то добрый человек, — чьи это имена шепчешь ты по ночам?
   
— Ничьи.
   
— Ты лжешь. Все люди лгут, потому что боятся. Одни постоянно, другие — лишь изредка. Некоторые лгут лишь в чем-то одном и повторяют это так часто, что сами начинают верить в свою ложь… хотя маленькая частица их душ знает, что они лгут, и это отражается у них на лице. Скажи мне, чьи это имена.
   
Арья прикусила губу.
   
— Не важно чьи.
   
— Нет важно, — настаивал он. — Скажи.
   
Скажи, или окажешься на улице, послышалось ей в его голосе.
   
— Это люди, которых я ненавижу. Я желаю им смерти.
   
— Мы слышим много таких молитв в этом доме.
   
— Я знаю. — Благодаря Якену Хгару ее желание сбылось трижды. Стоило только шепнуть…
   
— Ты потому и пришла к нам? — продолжал добрый человек. — Пришла научиться нашему мастерству, чтобы убить ненавистных тебе людей?
   
Арья не знала, как на это ответить.
   
— Может быть.
   
— Тогда ты пришла не в то место. Не ты решаешь, кому жить, а кому умирать. Это в руках Многоликого. Мы лишь слуги его, поклявшиеся исполнять волю бога.
   
— Да? — Арья оглядела статуи, у ног которых мерцали свечи. — Который из них он?
   
— Все из них.
   
Он так и не назвал ей своего имени, и девочка-призрак тоже — та худышка с большими глазами, напоминавшая ей другую маленькую девочку, Ласку. Она и Арья жили в подвале. Там же помещались трое послушников, двое слуг и повариха Умма. Эта женщина любила поговорить за работой, но Арья не понимала ни слова из ее болтовни. У других имен не было, или они просто не хотели говорить, как их зовут. Один слуга был очень стар и согнут в три погибели, у другого, краснолицего, волосы росли из ушей. Она думала, что они оба немые, пока не услышала, как они молятся. Из послушников самый старший казался ровесником ее отца, двое других были немногим старше Сансы, бывшей когда-то ее сестрой. Все они носили одежду, черную с левой стороны и белую с правой, капюшонов им не полагалось. У доброго человека и девочки-призрака все обстояло наоборот: справа черное, слева белое. Арье дали одежду слуги — рубаху из некрашеной шерсти, мешковатые портки, полотняные подштанники и тряпичные башмаки.
   
Добрый человек, единственный, кто знал общий язык, каждый день спрашивал ее:
   
— Кто ты?
   
— Никто, — отвечала она, бывшая когда-то Арьей из дома Старков, Арьей-Надоедой, Арьей-Лошадкой. И еще Арри, Лаской, Голубенком, Солинкой, чашницей Нэн, серой мышью, овцой, призраком Харренхолла… но все это не взаправду. В глубине души она Арья из Винтерфелла, дочь лорда Эддарда Старка и леди Кейтилин, у которой были когда-то братья Робб, Бран и Рикон, сестра Санса, лютоволчица Нимерия, сводный брат Джон Сноу. Там, в глубине души, она кто-то… но ему не такой ответ нужен.
   
С другими она по незнанию их языка разговаривать не могла, но вслушивалась в их речь и повторяла запомнившиеся слова. Самый младший послушник, несмотря на свою слепоту, наблюдал за свечами. Он обходил храм в своих мягких туфлях, среди бормотания старух, каждый день ходивших сюда молиться. Зрение не требовалось ему, чтобы узнать, которая из свеч потухла. «Он руководствуется запахом, — объяснил Арье добрый человек, — притом над горящими свечами воздух теплее». Закрой глаза, предложил он ей, и попробуй сама.
   
Сами служители храма молились рано утром, еще до завтрака, стоя на коленях у тихого черного пруда. Иногда молитву читал добрый человек, иногда девочка-призрак. Арья знала на браавосском всего несколько слов — те, что совпадали по звучанию с валирийскими, — и молилась сама, мысленно: «Сир Григор, Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея». Если Многоликий — настоящий бог, он услышит ее и без слов.
   
Верующие являлись в Черно-Белый Дом почти всегда в одиночку. Они ставили свечи к выбранному ими алтарю, молились у пруда, порой плакали. Некоторые, испив из черной чаши, погружались в сон, но таких было мало. Здесь не устраивалось служб, не звучали песнопения, не возносились хвалы. Храм никогда не бывал полон. Порой кто-то из прихожан просил встречи со жрецом, и добрый человек или девочка уводили его в святилище, но такое опять-таки случалось редко.
   
Всего вдоль стен, окруженные свечами, стояли тридцать богов. Старухи, как заметила Арья, предпочитали Плачущую, богатеи — Ночного Льва, бедняки — Путника в плаще с капюшоном. Солдаты поклонялись Баккалону, Бледному Отроку, моряки — Луноликой Деве и Сардиньему Королю. У Неведомого был свой алтарь, хотя к нему почти никто не ходил. Как правило, у его ног мигала одна-единственная свеча. Это ничего, сказал добрый человек. У него много ликов и много ушей, чтобы слышать нас.
   
Пригорок, на котором стоял храм, пронизывали выбитые в камне ходы. Жрецы и послушники спали на первом уровне подземелья, Арья и слуги — на втором. Третий был закрыт для всех, кроме жрецов, — там находилось святилище.
   
Арья в свободные от работы часы могла ходить где угодно, не покидая, однако, пределов храма и не спускаясь на третий ярус. В одной из кладовых хранилось оружие и доспехи: нарядные шлемы, диковинные старинные панцири, мечи, кинжалы, арбалеты, длинные копья с листовидными наконечниками. В другом склепе меха и богатые цветные шелка лежали бок о бок с дурно пахнущими лохмотьями и потертой дерюгой. Тут должна быть и сокровищница, решила Арья. Ей представлялись золотые блюда, мешки с серебром, голубые, как море, сапфиры, нитки крупного зеленого жемчуга.
   
Однажды она наткнулась на доброго человека, и он спросил, что она делает здесь. Она сказала, что заблудилась.
   
— Лжешь, и что еще хуже — лжешь неумело. Кто ты?
   
— Никто.
   
— Снова ложь, — вздохнул он.
   
Виз избил бы ее в кровь, поймав на вранье, но в Черно-Белом Доме все по-другому. Умма на кухне может порой стукнуть ее поварешкой, чтоб не мешалась, но из других ее никто пальцем не тронул. Они поднимают руку, только если надо кого-то убить, полагала Арья.
   
С поварихой она неплохо ладила. Та совала ей в руку нож, показывала на лук, и Арья его крошила. Умма подталкивала ее к горке теста, и Арья месила его, пока повариха не говорила «стой» (из браавосских слов, выученных Арьей, «стой» было первым). Арья разделывала рыбу и обваливала ее в орехах, которые колола Умма. Добрый человек сказал, что в соленых водах вокруг Браавоса полным-полно всякой рыбы и моллюсков. Медленная бурая река, впадая в лагуну с юга, образует широкую полосу тростников, заводей и отмелей. Там водятся в изобилии мидии, устрицы, черепахи, лягушки, крабы разных пород, угри — красные, черные и полосатые; все это часто появлялось на резном деревянном столе, за которым трапезничали служители Многоликого Бога. Рыбу Умма приправляла морской солью и перечными горошинами, в уху из угрей добавляла чеснок. В редких случаях она даже на шафран расщедривалась. Пирожку бы понравилось здесь, думала Арья.
   
Ужин был ее любимым временем — ведь последнее время она далеко не всегда ложилась спать на сытый живот. Иногда за едой добрый человек позволял задавать вопросы. Однажды она спросила, почему все прихожане храма такие умиротворенные — у нее дома люди боятся смерти. Она помнила, как рыдал прыщавый оруженосец, когда она пырнула его в живот, как молил о пощаде сир Амори Лорх, когда Хоут бросил его в медвежью яму. Помнила, как кричали люди в деревне на берегу Божьего Ока, когда Щекотун допрашивал их про золото.
   
— Смерть — не самое худшее, — ответил ей добрый человек. — Это дар, который преподносит нам бог, прекращение нужды и страданий. Когда мы рождаемся на свет, Многоликий каждому из нас посылает темного ангела, который идет за нами по жизни. Когда человек не может более нести груз своих грехов и своих мук, ангел берет его за руку и уводит в край ночи, где светят вечно яркие звезды. Те, кто пьет из черной чаши, ищут своего ангела. Если они боятся, свечи их успокаивают. Чем пахнут для тебя наши свечи, дитя?
   
Винтерфеллом, могла бы сказать она. Снегом, дымом, сосновой хвоей. Конюшней. Смехом Ходора, битвой Робба и Джона на дворе, песней Сансы про какие-то дурацкие локоны. Криптой, где сидят каменные короли, горячим хлебом, богорощей. И моей волчицей, ее мехом, как будто она по-прежнему рядом со мной.
   
— Ничем, — сказала Арья, чтобы послушать, что он скажет в ответ.
   
— Лжешь — но свои секреты ты умеешь хранить, Арья из дома Старков. — Так он называл ее, лишь когда бывал недоволен ею. — Ты ведь знаешь, что вольна отсюда уйти. Ты пока еще не наша. Можешь отправляться домой, когда пожелаешь.
   
— Вы сказали, что если я уйду, то не смогу больше вернуться.
   
— Да, это так.
   
Ей сделалось грустно. Сирио тоже так говорил. Сирио Форель, который научил ее работать Иглой и погиб за нее.
   
— Я не хочу уходить.
   
— Тогда оставайся… но помни, что Черно-Белый Дом — не сиротский приют. Здесь все должны нести свою службу. Валар дохаэрис, как говорим мы. Ты должна повиноваться, если желаешь остаться у нас. Повиноваться всегда и во всем. Если ты не способна на это, то уходи.
   
— Я способна.
   
— Что ж, увидим.
   
Кроме помощи Умме, у нее были и другие обязанности. Она подметала в храме полы, прислуживала за едой, разбирала одежду умерших, вытряхивала их кошельки и пересчитывала диковинные монеты. Мертвых они с добрым человеком находили каждое утро, совершая обход. Тихо, как тень, говорила она себе, вспоминая Сирио. У каждой ниши она приоткрывала тяжелую железную дверцу фонаря, который держала в руке, и искала мертвых.
   
Некоторые из них приходили сюда на час или на день, другие посещали храм целый год. Испив сладкой темной воды из пруда, они укладывались на каменную скамью за статуей того или иного божества, закрывали глаза и больше не просыпались. «Дар Многоликого принимает бесчисленное множество форм, — говорил добрый человек, — но здесь он всегда ласков». Найдя мертвеца, он читал молитву и убеждался, что тот в самом деле мертв. Приведенные Арьей слуги уносили покойника в подземелье, послушники раздевали и обмывали его. Одежда, деньги и ценности складывались в ящик, тело переносилось в святилище, доступное только жрецам; то, что происходило там, Арье не полагалось знать. Однажды за ужином у нее зародилось ужасное подозрение. Она отложила нож и уставилась на кусок белого мяса. «Это свинина, дитя, — сказал добрый человек, видя ее испуг, — всего лишь свинина».
   
Каменная кровать напоминала ей Харренхолл и ту кровать, на которой она спала, когда драила лестницы под началом у Виза. Тюфяк, набитый тряпками вместо соломы, был еще комковатее харренхоллского, но зато не кололся. Одеял она могла брать сколько захочет — толстых шерстяных одеял, красных, зеленых и клетчатых. В каморке она спала одна. Здесь она держала свои сокровища — серебряную вилку, шляпу и перчатки без пальцев, подаренные ей моряками с «Дочери Титана». Здесь же лежала ее прежняя одежда, сапоги, пояс, кинжал, небольшой запас монет… и, конечно, Игла.
   
Свободного времени у нее оставалось немного, но Арья упражнялась, когда только могла, сражаясь с собственной тенью, падающей от синей свечи. Однажды это увидела девочка-призрак, проходившая мимо. Она не сказала ни слова, но добрый человек на другой день проводил Арью до самой каморки.
   
— Тебе надо избавиться от всего этого, — сказал он.
   
— Это мое, — испугалась Арья.
   
— Кто же ты?
   
— Никто.
   
— Это принадлежит Арье из дома Старков. — Он взял серебряную вилку. — Как и все остальное. Им здесь не место, как и ей. Слишком гордое у нее имя. У нас, смиренных слуг, нет места для гордости.
   
— Я тоже служу, — пробормотала она. Вилка нравилась ей.
   
— Ты играешь в служанку, но в глубине души остаешься дочерью лорда. Ты брала себе много других имен, но сбрасывала их, словно платья. Под ними ты всегда была Арьей.
   
— Я не ношу платьев. В них драться нельзя.
   
— Зачем тебе драться? Разве ты какой-нибудь убийца, таящийся в темном переулке? Перед тем, как испить из холодной чаши, — вздохнул он, — ты должна вручить Многоликому всю себя. Тело и душу. Если ты не в силах сделать это, тебе придется уйти.
   
— Но железная монета…
   
— Ею ты заплатила, чтобы попасть сюда. Теперь ты должна платить снова, и дорогой ценой.
   
— Золота у меня нет.
   
— То, что мы предлагаем, не покупается золотом. Цена этого — ты сама. Люди разными путями идут через долину горя и слез, и наш — труднее всего. Для него мало кто создан. Здесь нужна недюжинная сила тела и духа, нужно жесткое и сильное сердце.
   
На месте сердца у меня дыра, думалось Арье, а идти мне некуда.
   
— Я сильная. Не слабее вас.
   
— Ты думаешь, что другого места для тебя нет на свете. — Он точно подслушивал ее мысли. — Ошибаешься. В доме какого-нибудь купца тебе было бы легче служить. А может быть, хочешь стать куртизанкой, чтобы мужчины слагали песни о твоей красоте? Скажи только, и мы отправим тебя к Черной Жемчужине или к Дочери Сумерек. Будешь спать на розовых лепестках, носить шелковые юбки, которые шуршат на ходу, и знатные лорды до сумы дойдут, лишь бы приобрести твою невинность. Хочешь выйти замуж, растить детей? Скажи, и мы найдем тебе мужа. Честного подмастерья, богатого старика, морехода — кого только пожелаешь.
   
Арья, ничего этого не желавшая, молча потрясла головой.
   
— Ты мечтаешь о Вестеросе, дитя? Завтра отплывает «Красотка» Луко Престейна. Она идет в Чаячий город, Синий Дол, Королевскую Гавань и Тирош. Хочешь, мы посадим тебя на нее?
   
— Я только что оттуда. — Иногда Арье казалось, что она бежала из Королевской Гавани тысячу лет назад, иногда — что только вчера, но она знала одно: назад ей возвращаться нельзя. — Я могу уйти, если вы так хотите, но туда я не поеду.
   
— Мои желания ничего не значат. Быть может, сам Многоликий привел тебя сюда, чтобы сделать своим орудием… но я, глядя на тебя, вижу ребенка, хуже того — девочку. На протяжении веков Многоликому служили многие, но лишь немногие среди них были женщинами. Женщина приносит в мир жизнь, мы даруем смерть. Совмещать то и другое не дано никому.
   
Опять он меня пугает, подумала Арья. Как тогда с червяком.
   
— Мне все равно, — сказала она.
   
— А напрасно. Останешься здесь, и Многоликий заберет у тебя уши, и нос, и язык. Заберет твои грустные серые глаза, видевшие так много. Заберет руки, ноги, сокровенные части тела. Заберет твои мечты и надежды, то, что ты любишь и что ненавидишь. Тот, кто поступает к нему на службу, должен отдать все, что делает его собой. Способна ли ты на это? — Он взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза так глубоко, что она содрогнулась. — Не думаю.
   
Арья отбросила его руку.
   
— Я смогу, если захочу.
   
— Так говорит Арья из дома Старков, которая ест могильных червей.
   
— Я все отдам, если так надо.
   
— Тогда начни с этого. — И он показал на ее сокровища.
   
В ту ночь Арья, как всегда, прошептала свою молитву, но уснуть ей не удалось. Она ворочалась на своем тюфяке, кусая губы, и чувствовала внутри дыру вместо сердца.
   
Поздней ночью она встала, надела то, в чем пришла сюда, застегнула пояс — Игла с одного боку, кинжал с другого. Нахлобучила шляпу, заткнула за пояс перчатки без пальцев, взяла серебряную вилку и крадучись поднялась наверх. Здесь не место для Арьи из дома Старков. Ее место в Винтерфелле, да только его больше нет. Снег и холодные ветры несут смерть одинокому волку, но стая живет. У нее нет больше и стаи. Королева, сир Илин, сир Меррин перебили стаю Арьи, а когда она попыталась завести себе новую, они разбежались — Пирожок, Джендри, Йорен, Ломми Зеленые Руки, даже Харвин, служивший ее отцу. Арья приотворила двери и вышла в ночь.
   
Она оказалась снаружи впервые с тех пор, как пришла в храм. Небо было пасмурное, туман укрывал землю, как рваное серое одеяло. Справа слышался плеск чьих-то весел. Браавос, город тайн. Она сошла под навес, к пристани, и вокруг ее ног заклубился туман. Он скрывал воду, но Арья слышала, как та плещется о каменные столбы. Вдали горел огонек — костер красных жрецов.
   
Вилка тяжелая — настоящее серебро. Но она чужая, ведь ее подарили Солинке. Арья бросила ее себе под ноги и услышала тихий всплеск, когда она ушла под воду.
   
Следом отправилась шляпа, за ней перчатки. Арья высыпала из кошелька на ладонь пять серебряных оленей, девять медных звездочек, еще какие-то гроши и полушки. Все они тоже полетели в воду. Настал черед сапог, которые плеснули громче всего. Исчез в тумане кинжал, взятый у лучника, молившего Пса о последней милости. И пояс, и плащ, и камзол, и бриджи, все до нитки, кроме Иглы.
   
Арья стояла на конце мола, бледная, дрожащая, вся в мурашках. Ей мерещилось, что Игла шепчет «колоть надо острым концом» и еще «не говори Сансе». Там, на клинке, метка Миккена. Пустяки. Это просто меч. В подземелье их штук сто, не меньше. Игла слишком маленькая для меча — игрушка, и только. Арья сама была совсем маленькая и глупая, когда Джон подарил ей эту безделку.
   
— Обыкновенный меч, — произнесла она вслух — и поняла, что это неправда.
   
Игла — это Робб, Бран и Рикон, мать и отец. Даже Санса. Это серые стены Винтерфелла и смех его жителей. Это летний снег, сказки старой Нэн, сердце-дерево с красными листьями и пугающим ликом, запах земли в теплице, северный ветер, сотрясающий ставни ее комнаты. Это улыбка Джона Сноу, который ворошил ей волосы и называл маленькой сестрицей. При мысли о нем глаза Арьи наполнились слезами.
   
Полливер отнял у нее меч, когда она попала в плен к людям Горы, но в гостинице на перекрестке дорог Игла отыскалась снова. Так распорядились боги. Не Семеро, не Многоликий, а боги ее отца, старые боги Севера. Пусть Многоликий забирает все, но это он не получит.
   
Арья зашлепала вверх по ступенькам в чем мать родила, крепко держа Иглу. На середине лестницы под ноги ей подвернулся расшатанный камень. Присев, она попыталась расшатать его еще больше, выковыривая ногтями крошки извести. После долгих усилий камень подался, и она обеими руками вытащила его.
   
— Здесь с тобой ничего не случится, — сказала она Игле. — Никто не будет знать, где ты лежишь, только я.
   
Арья протолкнула ножны с мечом в дырку и вставила камень на место — теперь он ничем не отличался от всех остальных. Поднимаясь обратно к храму, она считала ступеньки, чтобы знать, где найти свой тайник. Он может еще ей понадобиться.
   
— Когда-нибудь, — прошептала она.
   
Она не сказала доброму человеку о том, что сделала, но он все равно узнал. На другой день после ужина он снова пришел в ее келью.
   
— Присядь, дитя, посиди со мной. Я хочу рассказать тебе одну сказку.
   
— Какую? — с подозрением спросила она.
   
— О том, как все у нас начиналось. Если ты станешь одной из нас, тебе нужно знать, кто мы и откуда взялись. Люди шепчутся о Безликих из Браавоса, но мы старше самого города тайн. Мы были и до Титана, и до разоблачения Утеро, и до основания города. В этих северных туманах мы достигли расцвета, но зародились мы в Валирии, среди рабов, что надрывались в глубоких шахтах под Четырнадцатью Огнями, освещавшими некогда ночи Республики. Почти во всех рудниках сыро и холодно, и прорублены они в мертвом холодном камне, но Четырнадцать Огней были живыми горами с огненным сердцем и жилами, по которым струилась лава. В рудниках старой Валирии всегда было жарко — чем глубже, тем жарче, а углублялись они постоянно. Рабы трудились в раскаленной печи. До стен нельзя было дотронуться, воздух, разящий серой, обжигал легкие. Даже самые толстые сандалии не спасали ноги от ожогов. Порой из стены, пробитой в поисках золота, вырывалась струя пара. Кипящая вода или лава. Некоторые забои были такими низкими, что там работали на четвереньках или скрючившись в три погибели. А еще в этой красной тьме водились черви.
   
— Земляные? — нахмурилась Арья.
   
— Огненные. Говорили, что они сродни драконам, поскольку тоже выдыхают пламя, — но драконы парили в небе, а черви буравили почву и камень. Если верить старым сказаниям, эти черви жили в Четырнадцати Огнях еще до того, как появились драконы. В раннем возрасте они не больше твоей ручонки, но матерые могут разрастаться до чудовищной величины, и человека они не любят.
   
— Они убивали рабов, да?
   
— Там, где в стенах имелись трещины или дыры, часто находили обугленные тела. Тем не менее рудники продолжали углубляться. Рабы гибли десятками, но хозяевам до этого не было дела. Красное золото, желтое золото и серебро ценились больше человеческих жизней, ибо рабы в старой Валирии стоили дешево. Во время войн валирийцы брали тысячи пленных, а в мирные времена те плодили новых рабов. Тех, кто в чем-нибудь провинился, отправляли умирать в красную тьму.
   
— Почему же они не восставали?
   
— Рудничные бунты не были редкостью, но они, как правило, заканчивались ничем. Повелители драконов владели магией, и всех, кто восставал против них, ждала гибель. Лишь первому из Безликих удалось чего-то достичь.
   
— Кто же он был? — выпалила, не подумав, Арья.
   
— Никто. Одни говорят, что он сам был рабом, другие — что он родился свободным гражданином и принадлежал к знатному роду. Некоторые уверяют даже, будто он служил в руднике надсмотрщиком, и в его сердце проникла жалость к невольникам. Как бы там ни было, он постоянно находился среди рабов и слышал, как они молятся. В шахтах работали люди ста разных народов, произносившие молитвы, обращенные к разным богам, на своих языках, но молились они об одном и том же. О свободе и прекращении страданий. Простая, казалось бы, вещь — но боги оставались глухи к их молитвам, и люди продолжали страдать. Быть может, эти боги мертвы? — спрашивал себя тот человек, и однажды ночью в красной тьме он испытал озарение.
   
У всех богов есть свои орудия, мужчины и женщины, которые служат им и исполняют их волю здесь, на земле. Рабы вопреки очевидности молятся не ста разным богам, а одному богу, имеющему сто разных ликов… и орудие этого бога — он. В ту же ночь он выбрал самого несчастного из страдальцев, молившегося горячее всех остальных, и освободил его из неволи. Так был вручен первый дар.
   
— Он убил этого раба?! — отпрянула Арья. Такой поступок представлялся ей крайне неправильным. — Лучше бы он хозяев убил!
   
— Он одарил и их тоже… но это уже другая история, и вряд ли следует ее кому-то рассказывать. — Добрый человек склонил голову набок. — Кто ты, дитя?
   
— Никто.
   
— Ты лжешь.
   
— Откуда ты знаешь? Это что, волшебство?
   
— Не нужно быть чародеем, чтобы отличать правду от лжи, для этого достаточно пары глаз. Научиться читать по лицам нетрудно. Смотри на глаза, на губы. На мускулы в уголках рта, — он дотронулся до нее двумя пальцами, — и в месте соединения шеи с плечами. Одни лжецы моргают, другие смотрят на тебя неподвижно, третьи отводят взгляд. Некоторые проводят языком по губам. Многие прикрывают рот перед тем, как солгать, словно желают скрыть свой обман. Бывают и более тонкие признаки, но они есть всегда. Притворная улыбка очень похожа на искреннюю, однако они столь же различны, как сумерки и рассвет. Ты ведь можешь отличить сумерки от рассвета?
   
Арья кивнула, хотя не была уверена, что она может.
   
— Значит, ты можешь научиться отличать также правду от лжи… и когда научишься, для тебя в этом мире больше не будет секретов.
   
— Научи меня. — Она согласна стать никем, если без этого нельзя обойтись. Когда человек никто, у него внутри нет дыр.
   
— Тебя будет учить она, — сказал добрый человек, и у двери возникла девочка-призрак. — Начиная с браавосского языка. Какой от тебя толк, если ты не говоришь на нем и не понимаешь других? А ты взамен обучишь ее своему языку. Будете учиться друг у друга — согласна?
   
— Да, — ответила Арья — и с этого мгновения сделалась послушницей Черно-Белого Дома. У нее забрали одежду слуги и дали другую, черно-белую, мягкую, как то старое красное одеяло, которым укрывалась она в Винтерфелле. Под нее она надевала штанишки из тонкого белого полотна и черную, ниже колен, сорочку.
   
Они с девочкой-призраком показывали друг другу на разные вещи, произносили слова на родном языке и заучивали чужие. От простых слов — чашка, свечка, башмак — они перешли к более сложным, а там и к фразам. Сирио Форель когда-то заставлял Арью стоять на одной ноге, пока та не начинала дрожать. Потом посылал ее на охоту за кошками. Еще позже она плясала водяной танец на ветках деревьев с деревянным мечом в руке. Все это было трудно, но учить новый язык оказалось еще труднее.
   
Шить и то легче, подумала она как-то, забыв половину слов, которые вроде бы знала, а другие выговорив так дурно, что девочка-призрак посмеялась над ней. Фразы у меня получаются такими же корявыми, как раньше стежки. Не будь эта девчонка такой маленькой и щуплой, Арья расквасила бы ей нос. Вместо этого она прикусила собственную губу, думая: я слишком глупа для науки и слишком глупа, чтобы все это бросить.
   
Девочка-призрак усваивала общий язык быстрей, чем она — браавосский.
   
— Кто ты? — спросила она однажды Арью после ужина.
   
— Никто, — ответила Арья по-браавосски.
   
— Лжешь. Надо лгать хорошее.
   
— Не хорошее, а лучше, глупая, — засмеялась Арья.
   
— Лучше глупая. Я тебе покажу.
   
На другой день они стали играть, задавая друг дружке вопросы. Иногда они отвечали правду, иногда врали. Задававшая вопрос должна была отличить истину от лжи. Девочка-призрак всегда говорила верно, Арья же только угадывала, и большей частью неправильно.
   
— Сколько тебе лет? — спросила девочка.
   
— Десять, — ответила Арья и показала ей десять пальцев. Во всяком случае, она думала, что ей все еще десять, хотя как знать. В Браавосе дни считают не так, как в Вестеросе. По расчетам Арьи, ее десятый день рождения давно миновал.
   
Девочка кивнула, и Арья, как могла, спросила по-браавосски:
   
— А тебе сколько?
   
Девочка тоже показала ей десять пальцев, повторила этот жест еще дважды и добавила шесть. Лицо ее при этом оставалось спокойным, как вода в пруду. Не может это быть правдой, решила Арья, она ведь маленькая, и сказала:
   
— Ты лжешь. — Но девочка, покачав головой, снова показала на пальцах «тридцать шесть», потом сказала это словами и заставила Арью повторить.
   
Назавтра Арья рассказала об этом доброму человеку.
   
— Она не лжет, — усмехнулся он. — Та, кого ты принимаешь за девочку, — это взрослая женщина, всю жизнь посвятившая Многоликому. Она отдала ему то, чем она была, отдала то, чем могла бы стать, отдала все жизни, заключенные в ней.
   
— И я буду такой же? — призадумалась Арья.
   
— Не будешь, если сама не захочешь. Ее такой сделал яд.
   
Яд… Теперь Арья все поняла. Каждый вечер после молитвы девочка выливала в черный пруд какую-то жидкость из каменного флакона.
   
Девочка-женщина и добрый человек были не единственными служителями Многоликого Бога. Иногда в Черно-Белый Дом приходили другие. Приходил толстяк с пронзительно-черными глазами, крючковатым носом и большим желтозубым ртом. Приходил суровый, который ни разу не улыбнулся, — он был светлоглазый, но с полными темными губами. У красавца при каждом посещении менялся цвет бороды и нос, но он всегда оставался красивым. Эти трое являлись чаще всего, но были и другие: косой, молодой лорд, голодный. Однажды толстяк с косым пришли вместе, и Умма послала Арью прислуживать им.
   
— Наполнишь кубки — и стой смирно, как статуя, — сказал ей добрый человек. — Поняла?
   
— Да. — Прежде чем учиться движению, надо научиться быть неподвижной, говорил ей Сирио Форель, и она научилась. Она служила чашницей у Русе Болтона в Харренхолле, а он бы кожу с нее содрал, если б она хоть раз пролила вино.
   
— Это хорошо. Неплохо бы тебе заодно стать слепой и глухой. Пусть все, что здесь будет сказано, войдет тебе в одно ухо и выйдет в другое. Не слушай.
   
В ту ночь Арья слышала многое, но разговор шел в основном на браавосском, и она понимала едва ли одно слово из десяти. Неподвижная, словно камень, твердила она себе. Труднее всего было бороться с зевотой. Порой она засыпала стоя, со штофом в руках, и ей снилось, что она волчица и бежит по лунному лесу, слыша позади вой большой стаи.
   
— Они тоже жрецы, эти люди? — спросила она утром доброго человека. — А лица у них настоящие или нет?
   
— Как думаешь ты, дитя?
   
Она полагала, что нет.
   
— Якен Хгар тоже жрец? Как ты думаешь, он вернется когда-нибудь в Браавос?
   
— Кто-кто? — с полнейшей невинностью переспросил жрец.
   
— Якен Хгар. Который дал мне железную монету.
   
— Я не знаю никого с таким именем.
   
— Он сменил лицо, и я спросила, как он это делает. А он сказал, что это не труднее, чем сменить имя, только уметь надо.
   
— В самом деле?
   
— Ты меня научишь менять лицо?
   
— Если хочешь. — Он взял ее за подбородок и повернул голову. — Надуй щеки и высунь язык.
   
Арья так и сделала.
   
— Ну вот твое лицо и стало другим.
   
— Я не про это. Якен умел колдовать.
   
— Волшебство даром не дается, дитя. Нужны годы молитв, самоотречения и науки, чтобы отточить мастерство.
   
— Годы? — растерялась она.
   
— Будь это просто, это бы делали все. Прежде чем стать бегуном, надо научиться ходить. Зачем прибегать к чарам там, где сойдет и фокус?
   
— Так я и фокусы показывать не умею.
   
— Тогда учись строить рожицы. У тебя на лице, под кожей, есть мускулы — учись ими пользоваться. Все это — щеки, губы и уши — принадлежит тебе. Улыбки и хмурость не должны налетать на тебя, словно шквал. Пусть улыбка, как подобает служанке, приходит к тебе лишь по твоему зову. Учись управлять лицом.
   
— Покажи как.
   
— Надуй щеки. — Она надула. — Подними брови. Нет, выше. — Она подняла. — Хорошо. Ты увидишь, что долго такую гримасу удержать не сможешь. Завтра попробуй снова. В подземелье ты найдешь мирийское зеркало. Упражняйся перед ним каждый день по часу. Учись владеть глазами, ноздрями, щеками, ушами, губами. — Он снова взял Арью за подбородок. — Кто ты?
   
— Никто.
   
— Лжешь. И лжешь неумело, дитя.
   
Она отыскала мирийское зеркало. Теперь она садилась перед ним каждое утро и каждый вечер, поставив по бокам две свечи, и строила рожи. Если она научится управлять лицом, то сможет лгать сколько захочет.
   
Вскоре после этого добрый человек приказал ей обмывать мертвых вместе с другими послушниками. Это было куда легче, чем скрести лестницы в Харренхолле. Тяжело приходилось, только когда покойник попадался большой и толстый, но большинство усопших были тощие — кожа да кости. За работой Арья гадала, что привело их к черному пруду. Ей вспоминался рассказ старой Нэн о том, как в долгую зиму старики, зажившиеся на свете, вдруг объявляли, что идут на охоту. «Тогда их дочери плакали, а сыновья отворачивались к огню, но никто их не останавливал и не спрашивал, на какого это зверя им вздумалось поохотиться, когда на дворе лежат сугробы и воет холодный ветер». Кто знает, что говорят своим сыновьям и дочерям старые браавосийцы, прежде чем отправиться в Черно-Белый Дом.
   
Одна луна сменялась другой, но Арья не наблюдала этого. Она работала, обмывала покойников, гримасничала перед зеркалом, учила браавосский язык и старалась помнить, что она — никто.
   
Однажды добрый человек прислал за ней.
   
— Выговор твой ужасен, но понять тебя с грехом пополам можно. Придется тебе на время покинуть нас. Единственный способ изучить язык как следует — это говорить на нем с утра до вечера. Ты должна уйти.
   
— Когда? — спросила она. — И куда?
   
— Прямо сейчас. За этими стенами лежат сто островов Браавоса. Ты ведь знаешь, как сказать «мидии», «устрицы» и так далее?
   
— Знаю, — сказала Арья и произнесла эти слова как могла лучше.
   
Ее старательность вызвала у него улыбку.
   
— Сойдет. У гавани ниже Затопленного Города найдешь торговца рыбой по имени Бруско. Он хороший человек, а спина у него больная. Ему нужна девочка, чтобы возить его тележку и продавать его раковины сходящим на берег морякам. Вот ты этим и займешься, ясно?
   
— Да.
   
— А когда Бруско спросит, кто ты?
   
— Я отвечу «никто».
   
— Нет. За пределами этого Дома такой ответ не годится.
   
Она пораздумала.
   
— Могу назваться Солинкой из Солеварен.
   
— Солинку знают Тернесио Терис и его люди. Твоя речь тебя выдает, поэтому придется сказать, что ты из Вестероса, но имя лучше выбрать другое.
   
Арья прикусила губу.
   
— Может быть, Кошка-Кет?
   
— Пожалуй… Кошек в Браавосе полно — если прибавится еще одна, никто не заметит. Ты Кет, сиротка из…
   
— Из Королевской Гавани. — В Белой Гавани она тоже бывала с отцом, но Королевскую знала лучше.
   
— Отлично. Твой отец ходил на галее, был мастером над гребцами. Когда твоя мать умерла, он стал брать тебя в море. Потом он тоже умер, а капитан, не имея в тебе нужды, высадил тебя в Браавосе. Как назывался корабль?
   
— «Нимерия», — не задумываясь, выпалила она.
   
В ту же ночь Арья ушла из Черно-Белого Дома. Плащ, линялый и залатанный, в самый раз для сиротки, скрывал длинный нож на ее правом бедре. Ноги болтались в слишком больших сапогах, камзол так протерся, что ветер его насквозь продувал. Зато перед ней лежал весь Браавос, пахнущий дымом, солью и рыбой, с извивами каналов и улиц. Прохожие посматривали на нее с любопытством, оборвыши-попрошайки кричали непонятное. Вскоре она окончательно заблудилась.
   
— Сир Григор, — распевала она, идя через каменный мост с четырьмя арками. С него виднелись мачты кораблей в Мусорной Заводи. — Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея. — Пошел дождь. Арья подставила ему лицо, такая счастливая, что плясать в пору, и сказала: — Валар моргулис, валар моргулис, валар моргулис.
  
  
   
    
Алейна
   
   
Восходящее солнце, хлынувшее в окна, разбудило Алейну. Гретчель, услышав, что госпожа села и потянулась, тут же подала ей халат. Комнаты за ночь остыли. Когда придет зима, будет еще хуже. Зимой в этом месте холодно, как в гробнице.
   
— Огонь еле теплится, — подпоясавшись, заметила девушка. — Подбавь дров, пожалуйста.
   
— Слушаюсь, миледи, — сказала старуха.
   
Покои Алейны в Девичьей башне много больше и роскошнее спаленки, которую она занимала при леди Лизе. Теперь у нее своя гардеробная, а с балкона из резного белого камня открывается вид на Долину. Пока Гретчель возилась с огнем, Алейна вышла туда. Камень холодил босые ноги, ветер гулял, как всегда у них наверху, но великолепное зрелище заставило ее забыть обо всем. Девичья была самой восточной из семи стройных башен Гнезда, и Алейна видела перед собой всю Долину в утренней дымке, с лесами, полями и реками. Горы на солнце сверкали, как золотые слитки.
   
Как красиво! Вверху видна снежная вершина Копья Гиганта — по сравнению с ней замок, притулившийся на плече горы, кажется крохотным. Над пропастью, куда летом падают Слезы Алисы, теперь нависли сосульки двадцати футов длиной. Над замерзшим водопадом парит сокол, раскинув синие крылья. Вот бы и мне такие, подумала девушка.
   
Держась за перила, она посмотрела вниз. В шестистах футах под ними — Небесный Замок. Оттуда широкие, вырубленные в камне ступени ведут через Снежный и Каменный Замки на самое дно Долины. Башни и здания Ворот Луны похожи на детские игрушки. Вокруг его стен стоят лагерем лорды Хартии, и люди снуют между шатрами, как муравьи. Будь они настоящими муравьями, их можно было бы раздавить.
   
Два дня назад к ним присоединился молодой лорд Хантер со своими людьми. Нестор Ройс закрыл перед ними ворота, но у него в гарнизоне меньше трехсот человек. Между тем каждый из лордов Хартии привел с собой тысячу, а всего этих лордов шестеро. Алейна знала их имена наизусть. Бенедар Бельмор, лорд Громогласия. Саймонд Темплтон, Рыцарь Девяти Звезд. Хортон Редфорт, лорд Редфорта. Анья Уэйнвуд, леди Железной Дубравы. Гилвуд Хантер, называемый всеми «молодым лордом», лорд Длинного Лука. И Джон Ройс, самый могущественный и грозный из них, Бронзовый Джон, лорд Рунстона и кузен Нестора, возглавляющий старшую ветвь дома Ройсов. После гибели Лизы Аррен они собрались в Рунстоне, где поклялись защищать лорда Роберта, защищать Долину и стоять друг за друга. О лорде-протекторе в их хартии нет ни слова, однако там говорится о «недостойном правлении», с которым надо покончить, а также о «мнимых друзьях и дурных советчиках».
   
Алейна, совсем заледенев на ветру, вернулась в комнату, чтобы выбрать платье для завтрака. Петир отдал ей весь гардероб своей покойной жены. Шелка, атлас, бархат, меха — она и мечтать не могла о таком богатстве, хотя почти все это было ей чересчур велико. Леди Лиза сильно располнела за годы своих беременностей, выкидышей и рождения мертвых детей. Но несколько старых платьев шились для юной Лизы Талли еще в Риверране, а другие Гретчель успешно подогнала для своей хозяйки: у Алейны в тринадцать лет длина ноги такая же, как у ее тетушки была в двадцать.
   
В это утро она остановила свой выбор на платье цветов дома Талли — красном и синем, с оторочкой из белки. Гретчель помогла ей продеть руки в пышные рукава, зашнуровала корсаж на спине, расчесала и убрала волосы. Вечером, перед сном, Алейна заново их покрасила. Ее природная золотистая рыжина благодаря средству тети Лизы давно уже превратилась в жженый каштан, но каждый раз, спустя короткое время, упорно пробивается у корней. Что делать, когда это средство кончится? Краску привезли из Тироша, из-за Узкого моря.
   
Спускаясь вниз к завтраку, Алейна заново поразилась тишине, царящей в Гнезде. Во всех Семи Королевствах не найти более тихого замка. Слуг здесь мало, все они старые и говорят приглушенными голосами, чтобы не потревожить юного лорда. У них наверху нет ни лошадей, ни собак, ни бьющихся во дворе рыцарей. Даже шаги часовых в этих бледных чертогах звучат до странности глухо. Слышно лишь, как ветер поет и стонет у башен. Когда она только сюда приехала, слышался еще шум Слез Алисы, но теперь водопад замерз, и Гретчель говорит, что он до весны не растает.
   
Лорд Роберт сидел в Утреннем Чертоге один и без всякой охоты возил деревянной ложкой по миске овсянки с медом.
   
— Я просил яйца всмятку, — пожаловался он. — Три яйца и ветчину.
   
Яиц у них нет, ветчины тоже. Запасов овса, пшеницы и ячменя в Гнезде хватит на целый год, но свежие продукты поставляет им снизу Мия Стоун, чья-то незаконная дочь. Теперь, когда лорды Хартии разбили свой лагерь у подножия горы, Мие через них не пробиться. Лорд Бельмор, первый из шестерых пришедший к воротам, послал Мизинцу ворона, извещая, что Гнездо больше не получит еды, пока не отправит вниз лорда Роберта. Пока еще не осада, но очень близко к тому.
   
— Когда Мия придет, тебе сварят сколько захочешь яиц, — пообещала Алейна мальчику. — Она привезет и масло, и дыни, и разные прочие вкусности.
   
— Я хочу сейчас, — продолжал дуться Роберт.
   
— Сейчас яиц нет, зяблик, ты же знаешь. Ешь, пожалуйста, овсянку, она тоже вкусная. — Для примера Алейна сама съела ложку, но Роберта это не вдохновило.
   
— Не хочу есть, — заявил он. — Хочу обратно в постель. Я совсем не спал ночью. Я слышал пение. Мейстер Колемон дал мне сонного вина, но я все равно слышал.
   
Алейна отложила ложку.
   
— Будь пение, я бы его тоже слышала. Тебе приснился сон, вот и все.
   
— Нет, не сон. — Глаза мальчика налились слезами. — Это пел Мариллон. Твой отец сказал, что он умер, а он живой.
   
— Он правда умер. — Слова Роберта пугали ее. Довольно и того, что он такой хилый и хворый, — что, если он к тому же повредился умом? — Это правда, зяблик. Мариллон очень любил твою леди-мать и не мог жить после того, что с ней сделал. Вот он и шагнул в небо. — Тела она не видела, как не видел и Роберт, но не сомневалась в смерти певца. Это лорды Хартии убили его, подняв свой вздорный мятеж.
   
— Но я каждую ночь его слышу! Даже когда закрываю ставни и прячу голову под подушку. Зря твой отец не отрезал ему язык. Я говорил ему, а он не послушался.
   
Язык был оставлен ему для признаний.
   
— Будь хорошим мальчиком и кушай овсянку, — попросила Алейна. — Для меня.
   
— Не хочу овсянку. — Роберт запустил ложку через всю комнату. Она попала в гобелен и запачкала белую шелковую луну. — Лорд хочет яиц!
   
— Пусть лорд ест овсянку и скажет спасибо, — сказал Петир Бейлиш, появившись в дверях вместе с мейстером Колемоном.
   
— Слушайтесь лорда-протектора, милорд, — поддержал мейстер. — Ваши лорды-знаменосцы поднимаются на гору, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение, и вы должны подкрепить свои силы.
   
Роберт потер глаза.
   
— Отошлите их прочь. Не хочу их видеть. Если они явятся, я их отправлю в полет.
   
— Мне бы хотелось того же, милорд, однако я обещал, что здесь им не причинят вреда, — сказал Петир. — Как бы там ни было, уже поздно отсылать их обратно. Они, вероятно, уже добрались до Каменного Замка.
   
— Почему они не дают нам покоя? — жалобно спросила Алейна. — Мы им ничего дурного не сделали. Что им нужно от нас?
   
— Самую малость — лорда Роберта и Долину, — улыбнулся Петир. — Их будет восемь — с ними лорд Нестор, который служит проводником, и еще Лин Корбрей. Сир Лин не тот человек, чтобы усидеть на месте, когда дело пахнет кровью.
   
Алейну это вряд ли могло утешить. Лин Корбрей убил на поединке почти столько же человек, сколько в бою. Она знала, что он получил свои шпоры во время восстания Роберта, сражаясь сперва против Джона Аррена у ворот Чаячьего города, а затем под его знаменами на Трезубце, где он сразил принца Ливена Мартелла, белого рыцаря Королевской Гвардии. По словам Петира, принц был уже весь изранен к тому времени, как ход битвы привел его к последнему танцу с Покинутой. «Но с Корбреем об этом лучше не заговаривать, — присовокупил к своему рассказу Мизинец. — Те, кто пытался, получили случай расспросить на этот счет самого Мартелла — глубоко в преисподней». Если хотя бы половина того, что она слышала от стражи Гнезда, правда, то Лин Корбрей опаснее всех шестерых лордов Хартии, вместе взятых.
   
— Зачем он сюда поднимается? — спросила Алейна. — Я думала, Корбреи за вас.
   
— Лорда Лионеля мое правление устраивает, но у его братца на все свои взгляды. Это Лин на Трезубце выхватил Покинутую у раненого отца и убил человека, нанесшего рану. Пока Лионель оттаскивал старика в тыл к мейстерам, Лин возглавил атаку на дорнийцев, грозивших левому крылу Роберта, разнес их ряды и убил принца Ливена. Поэтому старый лорд, умирая, завещал Покинутую младшему сыну. Лионель, получивший земли, замок, титул и деньги, все еще полагает, что его незаконно лишили наследия предков, в то время как Лин… словом, Лионеля он любит не более, чем меня. Недаром же он так рьяно искал руки Лизы.
   
— Я не люблю сира Лина, — вмешался Роберт. — Отошлите его вниз. Я его не пущу сюда. Матушка говорила, что наше Гнездо неприступно.
   
— Ваша матушка скончалась, милорд, и Гнездом вплоть до вашего шестнадцатилетия буду управлять я. Принеси его милости другую ложку, Мела, — приказал Петир сгорбленной служанке, маячившей у ведущих на кухню ступеней. — Он еще не доел овсянку.
   
— Не стану есть! Лети, овсянка! — На сей раз Роберт метнул в воздух деревянную миску со всем ее содержимым. Петир успел увернуться, но мейстеру она угодила в грудь, заляпав лицо и плечи, отчего он завопил совсем не по-мейстерски. Алейна бросилась успокаивать маленького лорда, но поздно — припадок уже начался. Мальчик сбил на пол кувшин с молоком и сам повалился вместе со стулом. Алейне он попал ногой в живот так, что она согнулась.
   
— О боги праведные, — с отвращением произнес Петир.
   
Мейстер, с овсянкой на лице и в волосах, поспешил к своему питомцу, бормоча ласковые слова. Один комок густой слезой сползал у него по щеке. Все-таки этот приступ не такой сильный, как в последний раз, утешала себя Алейна. Когда мальчика перестало трясти, на зов Петира пришли двое стражников в небесно-голубых плащах и серебристых кольчугах.
   
— Уложите его в постель и поставьте пиявки, — сказал лорд-протектор, и один из часовых взял мальчика на руки. Я бы и сама могла его отнести, подумала Алейна. Он весит не больше куклы.
   
— Лучше бы отложить переговоры на другой день, милорд, — задержавшись, сказал Колемон. — После смерти леди Лизы припадки усилились и стали чаще. Я то и дело пускаю ребенку кровь, даю ему сонное вино и маковое молоко, однако…
   
— Он спит двенадцать часов в сутки, — сказал Петир. — Иногда он должен и бодрствовать.
   
Мейстер запустил пальцы в волосы, стряхнув на пол овсянку.
   
— Леди Лиза давала его милости грудь при каждом недомогании. Архимейстер Эброз утверждает, что материнское молоко обладает целебными свойствами.
   
— Вы советуете найти для него кормилицу, мейстер? Для лорда Орлиного Гнезда и Защитника Долины? А отлучить когда прикажете — в день его свадьбы? Чтобы он от соска кормилицы перешел сразу к жениному? — Петир издевательски рассмеялся. — Не думаю. Предлагаю вам изыскать другой способ. Мальчик любит сладкое, так?
   
— Сладкое?
   
— Ну да. Пироги, пышки, варенье, сотовый мед. Вы не пробовали добавлять в его молоко «сладкий сон»? Всего щепотку, чтобы он успокоился и трясучка его не мучила.
   
— Щепотку? — У мейстера дернулся кадык. — Совсем чуть-чуть и не слишком часто… да, надо попробовать…
   
— Вот и попробуйте, прежде чем вывести его перед лордами.
   
— Воля ваша, милорд. — И мейстер, позвякивая цепью, заспешил прочь.
   
— Отец, — сказала Алейна, — хотите овсянки на завтрак?
   
— Терпеть ее не могу. — Он смотрел на нее глазами Мизинца. — Лучше я позавтракаю твоим поцелуем.
   
Дочь не должна оказывать отцу в поцелуе, поэтому она подошла и чмокнула его в щеку.
   
— Какое послушание, — одними губами улыбнулся Мизинец. — Исполни еще одну мою просьбу: вели повару подогреть красного вина с изюмом и медом. Наши гости иззябнут после долгого восхождения. Будь с ними мила и предложи им вина, хлеба и сыра. Что у нас там осталось из сыров?
   
— Белый острый и тот, с дурным запахом.
   
— Подай белый — и смени платье.
   
Алейна бросила взгляд на свой сине-красный подол.
   
— Разве оно…
   
— Оно слишком отдает домом Талли. Вряд ли лордам Хартии понравится, что моя побочная дочь расхаживает в платье моей покойной жены. Выбери что-нибудь другое, только не голубое с кремовым — об этом-то, думаю, тебе не надо напоминать?
   
— Нет. — Голубой и кремовый — цвета дома Арренов. — Вы сказали, их восемь… значит, Бронзовый Джон тоже будет?
   
— Единственный, кто хоть что-нибудь значит.
   
— Бронзовый Джон меня знает. Он гостил в Винтерфелле, когда его сын отправился на север, чтобы надеть черное. — Она тогда по уши влюбилась в сира Уэймара, смутно помнилось ей, — но что взять с маленькой глупышки, которой она была в той прежней жизни. — А в Королевской Гавани, на турнире десницы, лорд Ройс видел Сансу Старк еще раз.
   
— Ройс, конечно, заметил твое хорошенькое личико, — Петир приложил палец к подбородку, — но ведь оно было одним из тысячи. Он наверняка больше следил за турниром, чем за какой-то девочкой среди зрителей. Что до Винтерфелла, то там Санса была совсем ребенком, к тому же рыженькой. Моя дочь — взрослая, красивая девушка, и волосы у нее каштановые. Люди видят то, что ожидают увидеть, Алейна. — Он поцеловал ее в нос. — Вели Мадди развести огонь в горнице. Я приму лордов там.
   
— Не в Высоком Чертоге?
   
— Да не допустят боги, чтобы они увидели меня близ высокого сиденья Арренов и подумали, что я намерен его занять. Столь худородные ягодицы не должны и мечтать о благородных подушках на нем.
   
— Значит, в горнице. — Ей следовало бы остановиться на этом, но слова вылетели сами собой. — Если вы отдадите им Роберта…
   
— …и Долину?
   
— Долина и так у них.
   
— Большей частью, согласен, однако не вся. В Чаячьем городе меня любят, и среди лордов у меня друзья тоже есть. Графтон, Линдерли, Лионель Корбрей… хотя с лордами Хартии они, конечно, сравниться не могут. Да и куда нам с тобой деваться, Алейна? В мой роскошный дворец на Перстах?
   
Она уже думала об этом.
   
— Джоффри отдал вам Харренхолл. Там вы были бы лордом по праву.
   
— Разве что по названию. Мне нужен был громкий титул, чтобы жениться на Лизе, а Ланнистеры что-то не торопились передать мне Бобровый Утес.
   
— Но замок все равно ваш.
   
— Да, и какой замок… неоглядные чертоги, разрушенные башни, сквозняки, привидения. Отапливать его — сплошной убыток, оборонять его невозможно. Есть еще такая мелочь, как проклятие…
   
— Проклятия существуют только в песнях и сказках.
   
Эти ее слова, похоже, позабавили Петира.
   
— А разве есть песня про Григора Клигана, умершего от смазанного ядом копья? Или про того наемника, которому сир Григор отрубал сустав за суставом? Ему замок достался от сира Амори Лорха, а тому — от лорда Тайвина. Одного убил медведь, другого — карлик. Леди Уэнт, как я слышал, тоже умерла. Лотстоны, Стронги, Харроуэи… Харренхолл убивает всех, кто коснулся его.
   
— Тогда отдайте его лорду Фрею.
   
— Хорошая мысль, — засмеялся Петир. — А еще лучше вернуть его нашей любезной Серсее. Не стану, впрочем, говорить о ней дурно — она должна прислать мне некие чудесные гобелены. Правда мило с ее стороны?
   
Услышав имя королевы, Алейна застыла.
   
— Ничего милого в ней нет. Я ее боюсь. Если она вдруг узнает, где я…
   
— То мне придется вывести ее из игры раньше, чем я полагал. Если она, конечно, сама не выйдет. — Легкая улыбка Петира дразнила Алейну. — В игре престолов даже самые незначительные фигуры наделены собственной волей и могут отказаться делать придуманные для них ходы. Запомни это хорошенько, Алейна. Вот урок, который Серсее Ланнистер еще предстоит выучить. А пока не заняться ли тебе делом?
   
Да, разумеется. Она распорядилась подогреть вино, нашла в кладовой круг белого сыра и приказала напечь хлеба на двадцать человек — вдруг лорды взяли с собой кого-то еще. Если они отведают нашего хлеба и соли, думала Алейна, то уже не смогут причинить нам вреда. Фреи, убив в Близнецах ее мать и брата, попрали все законы гостеприимства, но трудно поверить, что столь благородный муж, как Джон Ройс, опустится до чего-то подобного.
   
Из кухни она перешла в горницу. На полу там лежит мирийский ковер, поэтому тростник можно не настилать. Она попросила двух слуг поставить на козлы столешницу и принести восемь дубовых, обитых кожей стульев. Будь это пир, она поставила бы один стул во главе стола, второй на другом конце и по три с каждой стороны, но сейчас она готовилась не к пиру. Шесть стульев с одной стороны, распорядилась Алейна, два с другой. Теперь лорды Хартии, должно быть, поднялись уже до Снежного Замка. Подъем, даже верхом на мулах, занимает почти весь день, а пешком в Гнездо добираются за несколько суток.
   
Возможно, лорды засидятся до поздней ночи, и понадобится сменить в горнице свечи. Когда Мадди разожгла огонь, Алейна послала ее вниз за душистыми восковыми свечами — их подарил леди Лизе лорд Ваксли, один из ее поклонников. После этого девушка опять спустилась на кухню — присмотреть за вином и выпечкой хлеба. Все было в порядке, и у нее еще оставалось время, чтобы выкупаться, помыть голову и переодеться.
   
Ее внимание остановило платье из пурпурного шелка и другое, из синего бархата с серебряными прорезями, под цвет ее глаз, — но потом она вспомнила, что Алейна незаконная дочь и должна одеваться сообразно своему положению. Лучше взять вот это, темно-коричневое, из тонкой шерсти, где на лифе, подоле и рукавах вышиты золотой нитью листья и виноградные лозы. Оно к лицу ей, и в то же время такое могла бы носить и служанка. Она примерила несколько ожерелий — драгоценности леди Лизы Петир тоже ей отдал, — но все они показались ей чересчур богатыми. В конце концов она остановилась на простой бархотке цвета осенних листьев. Посмотревшись в серебряное зеркальце Лизы, которое подала ей Гретчель, она убедилась, что это украшение хорошо подходит к густым каштановым волосам. Лорд Ройс нипочем меня не узнает, подумалось ей. Я и сама-то себя узнаю с трудом.
   
Чувствуя себя почти столь же уверенно, как Петир Бейлиш, Алейна Стоун вооружилась улыбкой и сошла вниз встречать гостей.
   
Орлиное Гнездо — единственный замок в Семи Королевствах, где главный вход расположен ниже темниц. Каменные ступени, ведущие на гору мимо Каменного и Снежного Замков, обрываются у Небесного. Последние шестьсот футов подъема — это отвесная скала. Здесь посетители слезают с мулов и либо садятся в деревянную люльку, служащую для поднятия припасов, либо карабкаются по каменной трубе, цепляясь руками на вырубленные в ней ямки.
   
Лорд Редфорт и леди Уэйнвуд, самые пожилые из лордов Хартии, выбрали люльку, которую затем опустили еще раз за тучным лордом Бельмором. Остальные предпочли подняться самостоятельно. Алейна, встретив их в Палате Полумесяца, где жарко пылал огонь, приветствовала их от имени лорда Роберта. Здесь же гостям подали хлеб, сыр и горячее вино в серебряных чашах.
   
Петир заставил ее выучить здешние гербы, поэтому она узнавала всех, хотя никого не знала в лицо. Красный замок — это, естественно, Редфорт, коренастый, с аккуратной седой бородкой и добрыми глазами. Леди Анья, единственная женщина среди подписавших Хартию, одета в темно-зеленую мантию, где агатовыми бусинами вышито сломанное колесо Уэйнвудов. Шесть серебряных колоколов на пурпуре — это толстяк Бельмор. На его многочисленных подбородках растет морковно-рыжая борода. Саймонд Темплтон рядом с ним кажется особенно темным и угловатым. Нос крючком и льдисто-голубые глаза делают этого рыцаря похожим на красивую хищную птицу. На дублете у него девять звезд, обрамленных косым золотым крестом. Молодой лорд Хантер в горностаевом плаще привел Алейну в замешательство, пока она не разглядела застежку — пять серебряных стрел, расположенных веером. Этому «юноше», на ее взгляд, ближе к пятидесяти, чем к сорока. Отец его, правивший Длинным Луком чуть ли не шестьдесят лет, умер столь внезапно, что поговаривают, будто новый лорд ускорил его кончину. Щеки и нос Хантера красны словно яблоки — это указывает на приверженность к горячительным напиткам. Нужно будет наполнять его чашу, как только она опустеет.
   
У самого молодого из всех на груди три ворона с окровавленными сердцами в когтях. Каштановые волосы доходят до плеч, один непослушный локон упал на лоб. Сир Лин Корбрей. Алейна боязливо приметила его жесткий рот и недобрый взгляд.
   
Последними вошли Ройсы, лорд Нестор и Бронзовый Джон. Лорд Рунстона очень высок — ростом он не уступит Псу. Он уже сед и покрыт морщинами, но огромные ручищи по виду способны сломать иного юнца словно прутик. Суровое лицо этого старика живо напомнило Сансе его пребывание в Винтерфелле. Вот он, сидя за столом, тихо беседует с ее матерью. Вот возвращается с охоты с притороченным за седлом оленем, и его голос гремит среди каменных стен. Вот он, сражаясь на учебном дворе, валит наземь ее отца и поворачивается, чтобы сразить вдобавок и сира Родрика. Он узнает ее, непременно узнает. Может быть, ей стоило бы броситься к его ногам и просить покровительства? Но если он не поддерживал Робба, с какой стати он будет заступаться за Сансу? Война окончена, Винтерфелл пал.
   
— Лорд Ройс, — робко спросила она, — не выпьете ли чашу вина, чтобы согреться?
   
Свинцово-серые глаза Бронзового Джона, спрятанные под невиданно косматыми бровями, сощурились.
   
— Я тебя знаю, дитя?
   
У Алейны отнялся язык, но ее выручил лорд Нестор.
   
— Алейна — побочная дочь лорда-протектора.
   
— Мизинцев мизинчик потрудился на славу, — с ехидной улыбкой сказал Лин Корбрей. Бельмор засмеялся, и к щекам Алейны прихлынула кровь.
   
— Сколько тебе лет, дитя? — спросила леди Уэйнвуд.
   
— Ч-четырнадцать, миледи. — На миг она позабыла, сколько лет должно быть Алейне. — И я уже достигла расцвета.
   
— Цветочек, надо надеяться, еще не сорван, — пробормотал в большущие усы молодой лорд Хантер.
   
— Но так и просит, чтобы его сорвали, — добавил Лин Корбрей, как будто ее и не было здесь.
   
— Как видно, в Доме Сердец подобные речи считают учтивыми? — Анья Уэйнвуд начинала седеть, вокруг глаз пролегли морщинки, кожа на подбородке отвисла, но всякий сразу бы понял, что перед ним благородная дама. — Следите за своим языком, сир. Эта девушка, несмотря на свои юные годы, успела достаточно настрадаться.
   
— Мой язык вашей милости не касается, — ответил Корбрей. — Последите лучше за своим. Я не терплю выговоров, что могли бы подтвердить вам некоторые покойники.
   
— Проводи-ка нас к своему отцу, Алейна, — отвернувшись от него, сказала леди Уэйнвуд. — Чем скорей мы покончим с этим, тем лучше.
   
— Лорд-протектор ожидает вас в горнице. Прошу следовать за мной, милорды. — Крутая мраморная лестница вела из Палаты Полумесяца мимо житниц и нижних темниц замка. Лорды Хартии, проходя под тремя амбразурами, сделали вид, что не замечают их. Бельмор скоро начал пыхтеть, как кузнечный мех, а лицо Редфорта сделалось серым под стать волосам. Часовые наверху загодя подняли решетку. — Прошу сюда, милорды. — Алейна провела их по галерее, где висели великолепные гобелены. Сир Лотор Брюн открыл перед ними дверь горницы и сам вошел следом за остальными.
   
Петир сидел за столом с чашей вина в руке, просматривая какой-то новенький белый пергамент.
   
— Добро пожаловать, милорды, — сказал он, подняв глаза на вошедших, — и вы, миледи. Я знаю, как утомительно восхождение на гору. Прошу садиться. Алейна, милочка, еще вина нашим гостям.
   
— Да, батюшка. — Свечи, к ее радости, уже горели, распространяя аромат мускатного ореха и прочих дорогих пряностей. Пока она ходила за штофом, гости рассаживались — лишь Нестор Ройс помялся немного, прежде чем занять пустой стул рядом с Петиром, а Корбрей подошел к очагу погреть руки. Сердцевидный рубин в эфесе его меча при этом вспыхнул алым огнем. Заметив, как он улыбается сиру Лотору, Алейна решила, что для своих почтенных лет сир Лин очень красив, но улыбка у него нехорошая.
   
— Ваша Хартия, которую я только что перечел, превосходна, — начал Петир. — Видно, что ее составлял весьма одаренный мейстер. Жаль только, что вы и мне не предложили ее подписать.
   
Этого они явно не ожидали.
   
— Вам? — произнес Бельмор.
   
— Я владею пером не хуже кого другого, и никто не любит лорда Роберта больше, чем я. Что до мнимых друзей и дурных советчиков, их непременно надо искоренить. Сердцем и рукой я с вами, милорды. Укажите, где мне поставить свою подпись.
   
Алейна, разливая вино, слышала, как хмыкнул Лин Корбрей. Другие, видимо, растерялись, но затем Бронзовый Джон хрустнул пальцами и сказал:
   
— Мы пришли не за твоей подписью и не намерены зубоскалить с тобой, Мизинец.
   
— Жаль. Обожаю позубоскалить. — Петир отложил свиток в сторону. — Что ж, воля ваша. Позвольте тогда спросить напрямик: что вам нужно от меня, лорды и леди?
   
— От вас — ничего. — Саймонд Темплтон уперся в Петира холодными голубыми глазами. — Нам нужно, чтоб вас здесь не было.
   
— Не было? — с притворным удивлением повторил Петир. — Где же мне быть, как не здесь?
   
— Король сделал вас лордом Харренхолла, — заметил лорд Хантер. — Большего никто и желать не может.
   
— Речные земли нуждаются в лорде, — подхватил старый Хортон Редфорт. — Риверран осажден, Бракен и Блэквуд открыто воюют между собой, по обоим берегам Трезубца разгуливают шайки злодеев. Непогребенные тела лежат повсюду, куда ни глянь.
   
— В ваших устах это звучит весьма привлекательно, лорд Редфорт, — ответил Петир, — но здесь меня, к сожалению, держат неотложные дела. К тому же надо подумать о лорде Роберте. Неужели вы хотите, чтобы я тащил больного ребенка в этот страдающий от войны край?
   
— Его милость останется здесь, в Долине, — заявил Джон Ройс. — Я намерен взять мальчика к себе в Рунстон и вырастить из него рыцаря, которым Джон Аррен мог бы гордиться.
   
— Почему Рунстон? — осведомился Петир. — Отчего не Железная Дубрава, не Редфорт, не Длинный Лук?
   
— Все эти замки его милость тоже посетит в свое время, — заверил лорд Бельмор.
   
— В самом деле? — с заметным сомнением произнес Петир.
   
— Если вы пытаетесь настроить нас друг против друга, лорд Петир, то не трудитесь, — посоветовала леди Уэйнвуд. — Здесь мы говорим в один голос. Рунстон устраивает нас всех. Лорд Джон превосходно воспитал трех своих сыновей, и более подходящего опекуна для юного лорда нечего и желать. Его мейстер Хелливег много старше и опытнее вашего Колемона и сможет успешнее лечить лорда Роберта. Воинскому мастерству мальчика будет учить Сэм Стоун-Силач, отличнейший мастер оружия. Септон Люкос станет его духовным наставником. Кроме того, в Рунстоне будут другие мальчики его возраста — куда более подходящее общество, чем старухи и наемники, которыми он окружен здесь.
   
Петир потеребил бородку.
   
— Лорд Роберт действительно нуждается в обществе ровесников, я согласен. Но Алейну едва ли можно назвать старухой. Мальчик нежно любит мою дочь, он сам вам скажет об этом. Кроме того, я недавно просил лорда Графтона и лорда Линдерли прислать мне своих сыновей. Оба мальчика — сверстники Роберта.
   
— Щенки комнатных собачек, — засмеялся Лин Корбрей.
   
— Роберту нужен также мальчик постарше — какой-нибудь юный оруженосец, могущий служить ему примером для подражания. У вас в Железной Дубраве, миледи, есть как раз такой мальчик. Вы ведь не откажете прислать мне Гарольда Хардинга?
   
— Лорд Петир, — невольно заулыбалась Анья Уэйнвуд, — вы самый ловкий вор, какого я видела в жизни.
   
— Я не намереваюсь красть у вас этого мальчика, однако они с лордом Робертом могли бы стать друзьями.
   
— Это в самом деле неплохо придумано, — вставил Бронзовый Джон, — и они подружатся… в Рунстоне, под моей опекой.
   
— Отдайте нам мальчика, — сказал лорд Бельмор, — и можете беспрепятственно ехать в Харренхолл, в законные ваши владения.
   
— Ваши слова предполагают, что в противном случае мне придется плохо, милорд? — с мягким упреком спросил Петир. — Но отчего же? Моя покойная жена полагала, что и Гнездом я владею вполне законно.
   
— Лорд Бейлиш, — сказала леди Уэйнвуд, — Лиза Талли была вдовой Джона Аррена, матерью его ребенка и правила Долиной как регентша Роберта. Вы, скажем откровенно, не Аррен, и в Роберте нет вашей крови. По какому же праву вы собираетесь править нами?
   
— Лиза, помнится мне, назначила меня лордом-протектором.
   
— Лиза Талли не была уроженкой Долины, — сказал лорд Хантер, — и не имела права распоряжаться нашими судьбами.
   
— Ну а лорд Роберт? Или ваша милость предполагает, что судьбой родного сына леди Лиза тоже не имела права распорядиться?
   
Нестор Ройс, молчавший все это время, теперь вступил в разговор.
   
— Когда-то я сам надеялся заключить брачный союз с леди Лизой. Отец лорда Хантера и сын леди Аньи питали такую же надежду, Корбрей же не отходил от нее добрых полгода. Если бы она выбрала одного из нас, никто бы не оспаривал сейчас его права быть лордом-протектором. Вышло, однако, так, что она выбрала лорда Мизинца и доверила своего сына его заботам.
   
— Мальчик приходится сыном не только ей, но и Джону Аррену, — нахмурился Джон Ройс. — Он принадлежит Долине, кузен.
   
— Чем же Орлиное Гнездо хуже Рунстона? — невинно вопрошал Петир. — Его как будто не выносили за пределы Долины.
   
— Остри сколько хочешь, Мизинец, но мальчик отправится с нами, — не выдержал Бельмор.
   
— Мне жаль разочаровывать вас, лорд Бельмор, но мой пасынок останется здесь, со мной. Он слаб здоровьем, как все вы прекрасно знаете. Путешествие сказалось бы на нем самым плачевным образом. Я как его отчим и лорд-протектор не могу этого допустить.
   
Саймонд Темплтон прочистил горло.
   
— У нас тут внизу по тысяче человек на каждого, Мизинец.
   
— Вы превосходно выбрали место.
   
— В случае надобности мы можем собрать много больше.
   
— Вы угрожаете мне войной, сир? — спросил Петир, не выказывая ни малейшего страха.
   
— Лорд Роберт отправится с нами, — сказал Бронзовый Джон.
   
Казалось, переговоры зашли в тупик, но тут в дело вмешался Лин Корбрей.
   
— Меня тошнит от всей этой болтовни. Если будете слушать Мизинца, то уйдете от него без штанов. С такими, как он, можно разговаривать только сталью. — И сир Лин обнажил меч.
   
— У меня при себе нет меча, сир, — развел руками Петир.
   
— Это легко исправить. — Огоньки свечей плясали на дымчато-сером клинке — Сансе при виде него вспомнился Лед, меч отца. — Он есть у вашего яблочника. Велите ему дать вам меч или достаньте кинжал.
   
Лотор Брюн тоже взялся за оружие, но пустить его в ход им помешал Бронзовый Джон, в гневе поднявшийся с места.