1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— Не беспокойся, Юмрубаш, — ответил Гасым. — Актеры в Баку привезу. И твой жена тоже найду.
   
«А вот об этом я тебя не просил», — подумал Фандорин.
   
   * * *
   
Полночи, меняя уставших лошадей каждые полчаса, добирался Эраст Петрович обратно. В глухую предрассветную пору, когда луна уже зашла, а заря еще не забрезжила, не выспавшийся и изможденный, он подъехал к «Националю», но спешился за углом. Привязал обоих коней к каменной тумбе.
   
В гостиницу вошел с черного хода, готовый к любым неожиданностям.
   
«Света не зажигать. Упасть в кровать. Уснуть. Лошадей пусть крадут. Когда узнают, что они принадлежат Гасыму, сами вернут».
   
Странно открывать дверь собственного номера отмычкой, но ночному портье знать, что постоялец вернулся, было незачем.
   
Бесшумно перешагнув через порог, Фандорин протянул вперед руки, чтобы не наткнуться на вешалку. Кто-то с двух сторон крепко вцепился ему в запястья, а третий человек, от которого тошнотворно пахнуло жасмином, обхватил Эраста Петровича сзади за шею и усердно, но не очень искусно сдавил сонную артерию.
   
«Это делается не так, идиот! Сила не нужна!»
   
От мерзкого парфюмерного аромата так замутило, что смертельно усталый Фандорин провалился в забытье даже не без некоторого облегчения.
  
  
   
    
Новый ракурс
   
   
Опять пахло жасмином, хоть и не так резко, как мгновение назад. Что-то жужжало — равномерно и монотонно. Дул волнообразный теплый ветер. Почему-то не слушалось тело: ни руку поднять, ни шевельнуться.
   
Сознание вернулось не враз, а скачками.
   
Сначала Эраст Петрович понял, что сидит в кресле, привязанный или пристегнутый к подлокотникам, но предплечья и запястья почему-то не онемели и не затекли. Потом открыл глаза и снова их зажмурил. Был день, яркий.
   
Значит, жасминовый душитель сжал сонную артерию не только что, а много часов назад. Солнце стояло высоко, тени были короткими. Сознание возвращалось медленно, а голова сильно болела из-за того, что артерию пережали слишком сильно, это вызвало продолжительный обморок.
   
Рядом, в нескольких шагах, кто-то находился. Фандорин чуть-чуть разомкнул веки.
   
Ну-ка, что тут у нас?
   
Какой-то кабинет.
   
Жужжит электрический вентилятор под потолком, гоняет нагревшийся воздух.
   
Связанные руки не затекли, потому что под веревками проложены подушки. Скажите, какая галантерейность.
   
Человек, от которого отвратительно пахло дешевым цветочным одеколоном, сидел у стола, скучливо чистил ножиком ногти.
   
«Тот самый, с черной лестницы. Значит, все-таки не страховой агент».
   
На зеленом сукне лежали предметы, вынутые из фандоринских карманов: «веблей» и «дерринджер», бумажник, две развернутые телеграммы от директора Департамента полиции, подписанные женским именем «Эмма».
   
Жасминовый шевельнулся, пришлось сомкнуть ресницы.
   
«Устроили засаду в гостиничном номере — это понятно. Из-за усталости и недосыпания меня подвело «чувство кожи» — тоже понятно. Непонятно одно: зачем проложили руки подушками? Что может означать такая заботливость? Только одно: за своего вожака революционеры намерены отомстить каким-нибудь жестоким образом. Им уже известно, что Дятлу перед смертью отрубили руки. Вот и на мои конечности у них, вероятно, имеются некие особенные виды. Обложили подушками, чтобы не притупилась чувствительность. От китайцев, непревзойденных мастеров по части истязаний, известно: если хочешь, чтобы человек посильнее мучился, не причиняй ему страданий раньше времени».
   
Даже сделалось любопытно, на что достанет фантазии у борцов с самодержавием. Однако было чувство посильнее любопытства: ярость.
   
«Ох, господа буревестники, пожалеете вы, что не убили меня сразу», — мысленно пообещал Эраст Петрович. Но здесь зазвонил телефон, фальшивый страховой агент (Вайсмюллер, кажется?) снял трубку, и стало ясно, что дедукция была неверна.
   
— Jawohl, Herr Konsul… — сказал Жасминовый. — Nein, aber schon bald… Ja, ich bin v?llig sicher[9].
   
Выговор венский. Никакой этот Вайсмюллер не подпольщик. А нападение устроено австрийским резидентом Люстом — тем самым, который долго и безуспешно добивался встречи.
   
И моментально выстроилась совсем другая дедукция.
   
«Слежку в гостинице вели австрийские шпионы. Вот фактор, который я оставил без внимания! Есть сила, не менее, чем революционеры, заинтересованная во всеобщей забастовке! В преддверии военного конфликта немцам и австрийцам во что бы то ни стало нужно оставить Российскую империю без бакинской нефти. Жадность местных промышленников, интриганство Шубина, подрывная деятельность большевистского подполья — всё это Люсту на руку. Очень возможно, что гувернер Франц Кауниц все-таки живехонек. Выполнил свое задание и испарился. Ловкую операцию затеяли австрийцы, надо отдать им должное. Никаких следов, каштаны из огня для них таскают другие. Но зачем им понадобился я? К чему так рисковать, выходить из тени?»
   
Жасминовый еще кивал, выслушивая распоряжения начальства, а Фандорин уже нашел ответ на этот вопрос.
   
«Главный удар еще не нанесен. Люст готовит какую-то крупную акцию, которая полностью парализует бакинский район и заставит Россию смягчить позицию в сербском конфликте. Да-да, именно этого Вена и добивается! Отобрать у Петербурга гегемонию на Балканах, не доводя до войны. Без топлива и смазочных материалов будет невозможна всеобщая мобилизация, встанут заводы, не выйдут в море боевые корабли, не полетят аэропланы, не поедут автомобили. А я Люсту понадобился вот зачем: резидент знает, кто я такой, и желает выяснить, что я успел разнюхать и многое ли сообщил в министерство. Кто такая «Эмма», австрийцам, конечно, известно. Вот и объяснение подушкам. Будут мягко стелить, попытаются перевербовать. Не соглашусь — убьют. Когда идет масштабная игра, все средства хороши, а свалить убийство потом можно на кого угодно. Это Баку».
   
Следовало, однако, поторапливаться. Когда заявится герр Люст (наверняка с сопровождением), ситуация усложнится. С одним Жасминовым справиться будет нетрудно.
   
Руки прикручены качественно, с немецкой основательностью, но вот ноги Фандорина «страховой агент» оставил свободными совершенно напрасно.
   
Эраст Петрович издал стон, замигал глазами, делая вид, будто только сейчас очнулся.
   
— Herr Konsul! — сказал Вайсмюллер (или как там его на самом деле звали). — Sie k?nnen jetzt kommen[10].
   
Потом поднялся, но вместо того чтобы подойти к связанному, обернулся к двери и крикнул (неприятный сюрприз):
   
— Hei, Kerle, kommt ihr gleich![11]
   
Вошли «керли» — двое крепких мужчин без пиджаков, в одних рубашках. Встали по обе стороны от кресла.
   
Первоначальный план был очень прост: когда Жасминовый приблизится, нанести удар острым носком штиблета в болевую точку под левым коленом; когда согнется — исполнить «уваути» ногой в основание подбородка. Потом изогнуться, перегрызть веревку. Секунд через пятнадцать-двадцать руки были бы свободны. Но в многолюдном обществе этакий канкан не исполнишь. Значит, придется подождать Люста. Изобразить разумную покладистость. Лишь бы велел развязать, а там уж как-нибудь.
   
«Боже, что это?»
   
Агенты развязывали пленнику руки. Правда, Жасминовый вынул пистолет — тот самый «парабеллум», который Эраст Петрович ему давеча великодушно оставил.
   
Фандорин задрал голову. Сверху на него угрожающе смотрели две пары глаз: слева голубые, с белесыми ресницами; справа — карие, с рыжими.
   
— Спокойно, — сказал белобрысый.
   
— Хорошо, — мирно ответил Эраст Петрович.
   
Не обращая внимания на «парабеллум», нанес одновременно два удара открытыми ладонями, выбил две нижних челюсти. Прием несложный, для жизни и здоровья неопасный, но эффективный: выводит противника из строя.
   
Вайсмюллер оцепенело глядел на поднимающегося с кресла Фандорина, на двух мычащих коллег с одинаково разинутой пастью.
   
Спохватившись, нажал спусковой крючок. Но Эраст Петрович вчера не за тем брал в руки «парабеллум», чтобы тот остался в рабочем состоянии.
   
Последовал сухой щелчок, за ним еще один. А выстрелов не было.
   
К Жасминовому у Фандорина накопился целый список претензий. Во-первых, мерзавцу нельзя было простить неуклюжее обращение с фандоринской шеей. Во-вторых, пистолет был нацелен прямо в сердце и, если б не вчерашняя предосторожность, Эраст Петрович уже лежал бы бездыханным. Ну а в-третьих, нельзя так злоупотреблять гадким одеколоном, когда и без того голова раскалывается.
   
Подпрыгнув, Фандорин ударил врага ногой в лоб. Это называется «усигороси», «забой быка». Критическое сотрясение мозга с мгновенным летальным исходом.
   
«А вы как думали, Mein Herr? Im Krieg ganz wie im Krieg»[12].
   
На глазах у двух раззявившихся болванов Эраст Петрович взял со стола свое имущество.
   
— Передавайте поклон г-господину консулу.
   
И вышел.
   
Спустившись по лестнице на улицу, он увидел, что находится в самом центре европейской части города, на Николаевской улице, почти напротив городской думы.
   
На подъезде сияла начищенной медью вывеска:
   
   Страховая компания «Шабо и партнеры»
   
   Вена — Будапешт — Баку
   
   
Мимо катили автомобили и пролетки, по тротуару ленивой походкой прогуливались разморенные солнцем горожане.
   
«Интересно, как они собирались выносить отсюда мой труп? Ведь был же у них на случай неприятного исхода переговоров какой-то план? Пускай теперь опробуют его на Жасминовом. Впредь будут знать, как обращаться с Фандориным».
   
Война еще не объявлена, но фактически она уже началась. Как обычно, диверсионная сеть вступила в бой, когда пушки еще не загремели. Разве попытка вывести из строя бакинские нефтепромыслы — это не враждебные действия? Ну а где война, господа австрийцы, там и трупы.
   
«Главное же — не надо было хватать меня сзади за горло», — сердито подумал Эраст Петрович и передернулся, вспомнив запах жасмина. Но привычка строго спрашивать с себя за всякий сомнительный поступок потребовала немедленного расследования.
   
«Убивать Вайсмюллера было совершенно необязательно. Я преспокойно оборвал человеческую жизнь из одного только раздражения, еще и пошутил мысленно по этому поводу. Но если убиваешь без малого сорок лет подряд, это перестает шокировать. Нечего перед самим собой прикидываться. Кажется, борьба со Злом потихоньку превратила меня в чудовище… Впрочем, этой загвоздки, над которой человечество ломает голову тысячелетиями, на ходу не решишь. Оставим для Никки».
   
Эраст Петрович спешил в гостиницу. Слежки можно было больше не опасаться, а вот связаться с Петербургом требовалось как можно скорей. Раз в бакинской заварухе активно участвует вражеская разведка, это полностью меняет ракурс и всю картину.
   
«Немедленно телефонировать Сент-Эстефу. Теперь не до секретности».
   
Повернув на Ольгинскую, Фандорин увидел у входа в «Националь» четыре одинаковых черных автомобиля. На крыльце стояли два жандарма. Вблизи стало видно, что лица у них белые, солнцем не обожженные. Небакинские лица.
   
Господи, ну что тут еще стряслось?
   
В вестибюле к Эрасту Петровичу кинулся молодцеватый офицер с аксельбантами.
   
— Наконец-то! Вас ищут по всему городу! Идемте, идемте! Вас ждут!
   
— Кто? — спросил Фандорин, узнав одного из адъютантов генерала Жуковского, начальника Жандармского корпуса.
   
— Господин командующий и господин директор Департамента полиции.
  
  
   
    
Большая политика
   
   
Товарищ министра внутренних дел, он же командующий Жандармским корпусом, генерал свиты его величества Владимир Федорович Жуковский и директор Департамента полиции, тайный советник Эммануил Карлович де Сент-Эстеф, то есть начальники двух ведомств, ответственных за безопасность империи, нетерпеливо поднялись навстречу Фандорину, когда он, еще не оправившись от изумления, вошел в банкетную залу, которая была отдана в полное распоряжение высоких столичных гостей. Там наскоро развернули что-то вроде полевого штаба. Военные связисты заканчивали установку спецтелеграфа и фельдъегерской телефонной линии, в углу помигивала огоньками переносная радиостанция, несколько офицеров и чиновников раскладывали на столах канцелярские папки.
   
— Ага, вот он!
   
Генерал крепко пожал Эрасту Петровичу руку, но на бульдожьем лице с выпуклым лбом и бисмарковскими усами не было приветливости. Его превосходительство не любил отставного статского советника, знал, что тому это отлично известно, и не считал нужным прикидываться. Причина антипатии была застарелая, из давнего прошлого. Жуковский прежде служил адъютантом у великого князя, московского генерал-губернатора, который считал Фандорина своим заклятым врагом. Его высочество уже лет десять как переселился в мир иной, но Владимир Федорович не жаловал Фандорина, так сказать, по наследству, в память о покойном. Эраст Петрович отвечал генералу полной взаимностью, ибо для того чтобы любить человека, который тебя не любит, надобно быть святым угодником или бодхисатвой, а ни тем, ни другим Фандорин не являлся.
   
Однако верность мертвому начальнику, субъекту малоприятному и москвичами не любимому, пожалуй, вызывала уважение. В этом было что-то самурайское. Еще большее уважение у Эраста Петровича вызывали деловые качества главного жандармского начальника. Это был человек деятельный, добросовестный, неискательный перед высшими.
   
Надо сказать, что и Владимир Федорович, неприязненно относясь к Фандорину, высоко ценил его профессионализм и проницательность. Оба умели отделять личное от интересов дела.
   
Не улыбнулся вошедшему и Эммануил Карлович, но по иной причине. Он вообще никогда не улыбался. Был уныл, постен, вечно сосал желудочные лепешечки, а цвет лица имел зеленоватый, в колер настольного казенного сукна. Сент-Эстеф происходил из рода эмигрантов, которые бежали в Россию от ужасов революции, да так и остались служить северной империи — бестолковой, расхлябанной, но оттого безмерно щедрой к людям толковым и нерасхлябанным. Эммануил Карлович был именно таков: аккуратен, исполнителен и честен. Три эти нечасто у нас встречающиеся (и еще реже сочетающиеся) качества обеспечили Сент-Эстефу блестящую карьеру, хотя Эраст Петрович предпочел бы видеть на ответственнейшем посту главного полицейского руководителя человека более энергичного.
   
Бакинские события имели огромную важность для государства, а сегодняшние новости придали здешней ситуации еще большую важность — и всё же Фандорин был поражен тем, что сразу два высших должностных лица, бросив все дела, примчались по его вызову на дальнюю окраину империи, особенно в разгар политического кризиса, грозящего перерасти в войну.
   
Тем более не следовало тратить время на пустые прелюдии. Эраст Петрович сразу же перешел к делу. Рассказал о многослойном заговоре, ставшем причиной забастовки; о своих подозрениях касательно готовящейся акции, которая окончательно парализует нефтяную индустрию; наконец, о лихорадочной, совершенно беспардонной активности австрийской резидентуры.
   
Если директор Департамента полиции слушал внимательно, то на брыластом лице Жуковского отражалось явственное нетерпение, а брови все больше хмурились.
   
— Послушайте, — наконец перебил Фандорина генерал. — Я приехал сюда не из-за стачки и не из-за нефти. Этим займется Эммануил Карлович после того, как я вернусь в Петербург.
   
— П-почему же вы приехали? — удивился Эраст Петрович.
   
— Потому что гора не пожелала прибыть к Магомету. Вас сколько раз вызывали в Петербург? Телефонными звонками, экстренными телеграммами. Но Фандорин не отвечает, Фандорина нет, Фандорин неуловим! — сердито заговорил Жуковский и уже не мог остановиться. — А время уходит, драгоценное время! Все меня теребят — три министра, глава правительства, начальник Генштаба, сам государь: где этот чертов Фандорин? В Баку, отвечаю. Не можем его оттуда извлечь. «Езжайте и разыщите, — было мне сказано. — А то пока он доберется до Петербурга, будет поздно». Экстренным составом, по специально очищенной дороге, мы домчались сюда за тридцать семь часов. И еще три с половиной часа проторчали в этой дыре, — командующий махнул рукой на гипсовые завитушки потолка, — прежде чем вы наконец соизволили явиться. Несёте всякую чушь, а время уходит!
   
— Это не чушь! — оскорбился Эраст Петрович. — Если мы вступим в войну с Австрией…
   
Тяжелая длань его превосходительства с оглушительным грохотом опустилась на стол.
   
— Вы дадите мне закончить, милостивый государь?! Я знаю, что вы непочтительны к должностям, но в болтливости до сих пор вы замечены не были!
   
Побледнев, Фандорин сложил руки на груди, обжег невежу ледяным взглядом.
   
«Рта больше не раскрою».
   
— То-то же… — Жуковский вытер платком потный лоб. — Проклятье, что за климат! Слушайте, не перебивайте. Вы сказали: «Если мы вступим в войну с Австрией». Не только мы и не только с Австрией. К нам примкнут Франция и Англия, к ним — Германия и Турция. Начнется всеевропейская драка, какой не бывало со времен Наполеона, только теперь с применением современных средств уничтожения. Погибнут миллионы, придут в запустение целые государства. Страшнее всего, что эти два локомотива уже несутся друг другу навстречу по одной и той же дороге, с каждым днем разгоняются всё быстрее, и никто, даже машинисты, не знают, как нажать на тормоз или свернуть на запасной путь. В Вене и Петербурге, в Париже и Берлине толпы требуют от правительства твердости, газеты льют масла в огонь, генералитет мечтает об орденах и продвижении по службе, промышленники уже подсчитывают будущую прибыль от военных заказов. Лишь венценосцы и трезвые политики желают сохранения мира, но страсти слишком раскалились. Какой монарх, какой политик осмелится выступить против патриотической истерики общества? Это означало бы навлечь на себя обвинения в слабости…
   
Эраст Петрович забыл об обиде. Он и не представлял, что кризис зашел так далеко.
   
— Значит, война неизбежна? — тихо спросил Фандорин, воспользовавшись короткой паузой. — Тогда я не понимаю, ваше п-превосходительство, как вы могли в столь горячее время оставить столицу.
   
На сей раз Жуковский не рассердился.
   
— Современные средства связи дают мне возможность руководить подведомственными службами на расстоянии. Оперативный штаб, созданный ввиду чрезвычайных обстоятельств, сопровождает меня. — Он кивнул в сторону офицеров и чиновников. — Мы работаем днем и ночью. Готовимся к аресту подозрительных лиц, разворачиваем органы территориальной и армейской контрразведки, разрабатываем меры безопасности для оборонных предприятий. Но появилась надежда избежать вооруженного конфликта, и это сейчас самое главное. Вот почему я здесь.
   
— Надежда? Какая?
   
— Идея возникла в Вене, в придворных кругах. Императору Францу-Иосифу восемьдесят четыре года, он очень боится, что большая война окажется губительной для державы, однако положение его весьма затруднительно. Общественное мнение распалено еще сильнее, чем у нас. Австрийцы жаждут мести за убийство эрцгерцогской четы. По сведениям их разведки, к покушению причастны офицеры сербской тайной полиции. Вена не верит, что Белград захочет найти и арестовать организаторов. Вена представила Сербии ультиматум из десяти параграфов. Там очень жесткие требования: закрыть все антиавстрийские партии и организации, произвести чистку в армии и государственном аппарате, и прочее, и прочее. Белград согласен на всё, кроме одного: чтобы расследованием занимались австрийские должностные лица. Фактически это означало бы отказ от государственного суверенитета. Как может иностранная комиссия осуществлять полицейские функции на твоей территории? Если король Петр на это согласится, в стране произойдет революция. Его просто убьют, как одиннадцать лет назад убили короля Александра. Сербское правительство попросило убрать один лишь этот пункт. Но Вена не может. Внутрисербскому расследованию австрийский народ не поверит. Если Белград в течение нескольких дней не сообщит о согласии, ультиматум будет опубликован в газетах. И тогда никто на попятный пойти уже не сможет. Война окончательно станет неизбежной… Есть только один человек, который способен вывести переговоры из тупика и остановить катастрофу. Вы.
   
— П-простите?
   
Фандорин подумал, что ослышался.
   
— Франц-Иосиф дал понять, что готов на компромисс: если следствие возглавит человек, который, пусть не являясь австрийским подданным, пользуется полным доверием Вены. Император назвал ваше имя. Насколько я понял, вы оказывали Габсбургскому дому какие-то услуги?
   
Выжидательная пауза, которую сделал командующий, намекала, что от Эраста Петровича ждут объяснений. Но их не последовало. В самом деле, несколько лет назад Фандорин помог злосчастному семейству, с которым вечно случаются какие-то трагедии, разрешить одну болезненную проблему. Но дело было деликатное, сугубо конфиденциальное, огласке ни в коем случае не подлежащее. Очень возможно, что старый император вспомнил о Фандорине не только из-за его следовательских талантов, но и из-за умения держать язык за зубами.
   
Не дождавшись ответа, Жуковский продолжил:
   
— Вена предлагает назначить вас независимым руководителем расследования. У вас будут два помощника: австрийский и сербский, каждый со своей командой. Предложение Франца-Иосифа устраивает всех. Белград в восторге. Во-первых, вы русский. Во-вторых, там помнят, что во время войны 1876 года вы сражались добровольцем в сербской армии. Доволен и наш государь. Россия окажется в положении миротворца, войны не будет, а наше моральное влияние на Балканах усилится. Вы согласны взять на себя эту миссию? Точнее, так: чувствуете ли вы себя вправе от нее отказаться?
   
Второй вопрос прозвучал тревожно — генерал заметил, что лицо Фандорина потемнело.
   
— Это ужасно. Я з-зря убил человека…
   
— Что?
   
Товарищ министра выпучил глаза. Директор департамента, наоборот, прищурился. Оба недоуменно переглянулись.
   
— Вот почему австрийцы так настойчиво меня п-преследовали… — пробормотал Эраст Петрович, помрачнев еще больше.
   
— Да, их бакинский консул сообщил нам, что ему никак не удается с вами встретиться. Он был в отчаянии. Вена засыпала его истерическими шифрограммами.
   
— У Люста кончилось т-терпение. Он попробовал захватить меня силой. А я неправильно истолковал его действия, убил одного из агентов…
   
— Послушайте, Фандорин! — взорвался командующий. — На карту поставлено спасение Европы, а вы о ерунде! Австрийцы сами виноваты. Что за манеры — захватывать вас силой? И ради бога, прекратите отвлекаться! Вы согласны возглавить расследование?
   
— Конечно, согласен, — ответил Эраст Петрович с несчастным видом.
   
— Уф… — Жуковский вытер лицо платком и обернулся к помощникам. — Полковник, мне срочно нужна прямая связь с Царским Селом.
   
— Виноват, ваше превосходительство. Боюсь, использовать гостиничные провода не представляется возможным. Я распорядился доставить всё необходимое из штаба Каспийской флотилии. Но потребуется два или три часа…
   
— Тогда вот что. — Генерал поднялся. — Перемещаемся в здание Жандармского управления. Там имеется прямая связь с министерством, а значит, можно будет соединиться и с государем. Я должен срочно доложить его величеству, что нашел вас и что вы согласны, — пояснил он Фандорину. — Да, кстати. Поздравляю с производством в чин действительного статского советника. Теперь вы тоже «превосходительство».
   
— За что это мне т-такое отличие?
   
— Не «за что», а «зачем». Вы знаете, какое значение немцы придают чинам. Указ подготовлен и будет подписан немедленно. Кроме того, получите верительную грамоту об особых полномочиях, а также личные рукописные послания его величества австрийскому и сербскому монархам. Я доставлю вам эти фототелеграфические депеши прямо на вокзал. Ночью, когда все документы будут подготовлены, вы отправитесь экстренным поездом в Батум. В порту вас будет ожидать скоростная яхта. Через двое суток прибудете в Вену — австрийцы настаивают, что инструкции вы должны получить от них, на высочайшей аудиенции. Вопросы имеете?
   
Ошарашенный Эраст Петрович помассировал точку концентрации, которая расположена точно посередине лба.
   
— З-значит, до ночи я свободен? Мне нужно закончить кое-какие дела.
   
— До полуночи, — уточнил генерал. — Если какие-то документы не успеют прибыть, получите их в Батуме. Пока же, своею властью, я выдам вам бумагу, которая вам поможет с вашими делами. Полковник! Где мандат, заготовленный для господина Фандорина?
   
Офицер подал конверт. На личном бланке товарища министра внутренних дел, с подписью и сургучным гербом, было напечатано, что предъявитель сего действительный статский советник Э. П. Фандорин исполняет секретное задание высокой государственной важности, в связи с чем все полицейские и жандармские части обязаны беспрекословно повиноваться его указаниям, а гражданским службам предписывается оказывать ему всяческое содействие.
   
— У меня п-просьба, важная. Мой помощник ранен и находится в местной больнице…
   
Жуковский нетерпеливо махнул:
   
— Просто скажите полковнику, что нужно, будет в точности исполнено. Нужна транспортировка — отправят. Нужен особый уход — обеспечат. Думайте о Вене и Белграде, ни на что иное не отвлекайтесь. Я дам вам охрану из лучших сотрудников, а в Батуме к вам присоединится группа из трех секретарей.
   
— Не нужно охраны, — отрезал Фандорин.
   
«Австрийцы сразу поймут, что это кадровые разведчики, и будут относиться ко мне с подозрением. И мне казенные няньки ни к чему».
   
— Секретарей тоже не нужно. Я возьму их на м-месте: одного австрийца и одного серба.
   
Генерал понимающе кивнул:
   
— Что ж, в этом есть резон. Вам виднее.
   
— А телохранителя мне д-довольно одного. Человек проверенный, опытный. Он мне пригодится. Только…
   
— Что «только»?
   
— Он не в ладах с законом.
   
— Эраст Петрович, — взмолился Жуковский, уже от дверей. — Я ведь просил: не отнимайте время на пустяки! Государь ждет. Сообщите Эммануилу Карловичу имя вашего протеже, и всё будет улажено. Последнее: на вокзал, к месту нашей встречи, вас повезут отсюда, из гостиницы. Так что извольте за четверть часа до полуночи быть у себя в номере.
   
И дверь за его превосходительством с треском захлопнулась.
   
Молчаливый директор департамента сразу же поднялся со стула и ровным тоном произнес:
   
— Ну-с, а теперь, когда генерал Sturm-und-Drang[13] с топотом умчался, мы поговорим спокойно и обстоятельно о бакинских делах.
   
Даже говоря что-то шутливое, кислый Сент-Эстеф никогда не улыбался.
   
— В отличие от Владимира Федоровича, я озабочен не вопросами европейской политики, а забастовкой. За тем и прибыл. Как бы там на Балканах ни обернулось, без нефти страна остаться не должна. Чревато.
   
Чем именно это чревато, Эммануил Карлович не пояснил. И так было понятно.
   
Фандорин перечислил меры, которые, по его мнению, требовалось принять: грозное внушение нефтепромышленникам, подготовка запасных команд на кораблях и резервных бригад на поездах.
   
— Поздно, — качнул головой директор, дослушав. — С бакинскими тузами я, конечно, встречусь, но это уже ничего не даст. Сегодня ровно в полдень внезапно забастовала вся нефтеналивная флотилия Каспия. Одновременно с этим стачку объявил союз железнодорожников. Что удивительно — без предварительного брожения и без предъявления требований. Доставка всех нефтепродуктов за исключением керосина остановлена. В царицынских терминалах и резервуарных парках имеется недельный запас. Вот срок, в течение которого забастовку необходимо прекратить. Хорошо хоть трубопровод казенный. Без керосина была бы просто катастрофа.
   
— Сегодня в полдень? — медленно повторил Фандорин. — И корабельные команды, и железнодорожники? Без предупреждения, безо всяких т-требований?
   
— Именно так. Чувствуется твердая рука, единая воля и железная организованность. Вы давеча начали говорить, что, по вашему мнению, готовится какая-то крупная акция? Его превосходительство вас перебил, а меня это весьма интересует. У вас есть конкретное предположение?
   
— Например, согласованная забастовка транспортников, — ответил Эраст Петрович. — Однако она уже произошла.
   
Директор скептически покачал головой, но Фандорин сменил тему:
   
— Человек, который понадобится мне на Балканах, преступник и находится в розыске.
   
— Преступления тяжкие? С политикой?
   
— Без политики, но весьма тяжкие. Там и убийства, в том числе, вероятно, должностных лиц, побег из тюрьмы и бог знает что еще. Вероятно, хватит на десять бессрочных каторг.
   
— Тогда это вне моей юрисдикции. — Сент-Эстеф подумал, прищурился. — Могу выдать ему агентурный паспорт на вымышленное имя, однако по возвращении на территорию России ваш бандит будет арестован. Пусть лучше остается за границей.
   
Вообразить Кара-Гасыма живущим где-либо за пределами Баку было невозможно. Да он и не согласится.
   
— Условием моего участия в сербском расследовании будет высочайшее помилование для моего помощника.
   
— Опять-таки не моя компетенция. Однако я уверен, что в случае успеха вашей миссии эту просьбу удовлетворят.
   
«Пусть только попробуют не удовлетворить. Но он прав: говорить об этом следует не с директором Департамента полиции».
   
— З-акончу дела в городе, — сказал Эраст Петрович, вставая. — К полуночи буду у себя в номере. П-прощайте.
   
   * * *
   
На лестнице у Гасыма, как обычно, сидели какие-то просители. На приветствие молча кивнули, проводили взглядами, в которых не было любопытства — вообще никаких эмоций.
   
Гочи сидел, чаевничал с седобородым стариком.
   
— У меня к тебе дело, срочное, — хмуро сказал Фандорин.
   
— Э, у меня к тебе тоже срочный дело, — ответил Гасым. — Но всякий дело умеет ждать. Садись чай пить.
   
— Моё дело ждать не умеет.
   
Эраст Петрович выразительно поглядел на старика. Тот встал, поклонился, вышел.
   
— Невежливый ты, Юмрубаш. Зачем хороший человек выгонял? Я отвез твои артисты, до самый гостиница. Прихожу домой — меня люди ждут. Давно ждут. Старый человек, седой борода, говорить пришел. Ай, стыдно! Седой борода не для меня — для тебя пришел.
   
— Для меня? — Фандорин оглянулся на дверь. — А кто это?
   
— Старик какой-то. Имя сказал, я не запомнил. Махмуд, Максуд. Не в имя дело! — Гочи махнул рукой. — Он важный вещь сказал. Радоваться будешь.
   
— Я? Чему?
   
— Он живой. Можно его снова убивать, — плотоядно улыбнулся Гасым.
   
— Кто живой?
   
— Дятел.
   
У Эраста Петровича неизящно отвис подбородок.
   
— Как это возможно?! И откуда старик вообще знает про Дятла?
   
— Седой борода знает, что я Дятел искал. Поэтому пришел. Говорит, видели сегодня Дятел. Она живая, здоровая.
   
— А т-труп? С отрубленными руками…
   
— Я знаю? — пожал плечами гочи. — Мы с тобой кто-то не тот убили. Обманула собака Шубин. Вот Седой борода, который ты прогнал (ай, стыдно!), врать не будет. Если сказал, что видели Дятел — значит, видели.
   
— Где видели? Когда? — спросил Фандорин, все еще не веря.
   
— Днем. В Черный Город. Около Насосная станция, где керосин качают.
   
— Что он там делал? Если это, конечно, был Дятел.
   
— Седой борода говорит, там около станция люди дорога чинили. Вроде рабочие, а сами не рабочие. Одна человек подошел к ним, долго шептала. Это Дятел была. Внук у старик ее знает. Пошел к дедушка сказал. Дедушка ко мне приходил. Потом ты пришел, дедушка прогонял. Ай, нехорошо.
   
Вот теперь Фандорин поверил. На Эраста Петровича внезапно сошло озарение.
   
«Для того чтобы нефтяная блокада стала полной, остается только одно: вывести из строя Казенный керосинопровод! Он не забастует, поэтому подпольщики собираются устроить там диверсию! Всё сходится. Дятел действительно жив!»
   
Мысли понеслись стремительно.
   
«Срочно сообщить Сент-Эстефу! Но что он может сделать? Ему подчиняется только полиция, а она в Баку ненадежна. Нужны войска. Однако, если отправить на станцию подкрепления, этот спугнет Дятла. Он нанесет удар позднее, когда я уеду. Придумает что-нибудь, изобретательности этому субъекту не занимать. Нет, надо его обезвредить раз и навсегда!»
   
— Мне нужно подумать, — сказал Фандорин.
   
— Иди, пиши. Твой тетрадка где всегда лежит. Но я тебе без тетрадка скажу. — Гасым постучал себя по лбу. — Дятел хочет керосиновый станция жечь. Ночью. Там много, очень много керосин, она хорошо горит. Был Черный Город — будет Красный Город.
   
И засмеялся, довольный своим остроумием.
   
   
    
«Гасым ошибается. Сгорит не только станция. Пожар распространится по всему трубопроводу, на сотни километров, до самого Батума. В этом и состоит замысел революционеров.
    
Как сохранить станцию в неприкосновенности?
    
Подкрепления не понадобятся. На станции и так многочисленная охрана. Расчет Дятла может строиться только на внезапности.
    
Что бы предпринял я на его месте?
    
Предположим, что у меня есть люди. Оружия и взрывчатки тоже достаточно.
    
Вероятно, довольно прорваться на территорию и забросать резервуары с керосином бомбами. Вспыхнет пожар, и дальнейшее произойдет само собой. Очень просто.
    
Вывод: все силы перевести на охрану периметра. Внутреннюю охрану можно снять, она ничего не решает.
    
Кроме того, следует прочесать прилегающую местность. К ночи боевики сосредоточатся где-то неподалеку.
    
Всё это я могу сделать без чьей-либо помощи. Мандат дает мне такие полномочия».
   
   
   
Фандорин с удовлетворенным вздохом отложил тетрадку, вернулся к Гасыму.
   
— Ночью снова будем Дятел ловить? — спросил тот, жуя лепешку. — На станция пойдем?
   
— Ты мне там не п-понадобишься. Да и нельзя тебе. Жандармы, особый режим. Увидят — сразу арестуют.
   
Эраст Петрович не стал называть истинную причину, по которой решил не брать с собой помощника. С волшебной бумагой генерала Жуковского можно было провести на режимный объект хоть Али-бабу и сорок разбойников, но люди Дятла наверняка ведут наблюдение за станцией. Кара-Гасым — личность в городе известная. Узнают, насторожатся. Такого медведя не загримируешь.
   
— Теперь мне нужно п-поспать. Ровно два часа. Я лягу в самой дальней комнате, пусть ко мне никто из твоих посетителей не суется.
   
— Свой кинжал на порог положу. Никто не перешагнет. Спи спокойно, Юмрубаш.
   
   
Вытянувшись на ковре, Фандорин принял позу тотальной расслабленности.
   
«Всё, что можно было сделать, сделано. Всё, что нужно будет сделать, сделаю. А сейчас отключиться. Два часа блаженной пустоты».
   
   
Разговор с чертом
   
Дятел жевал пустой мундштук. Курить здесь строжайше воспрещалось. На белом кафеле темнела собственная тень — то густела, то светлела. Это мигала лампа под потолком. Скоро, наверное, перегорит.
   
— Что, приятель, — мысленно сказал Дятел силуэту, — охота входит в финальную фазу? Едет, едет, едет к ней, едет к любушке своей?
   
— Фандорин-то, а? — хохотнул Черт. — Да, ловко ты его.
   
Дятел посмотрел на часы. С писаниной Краб управится сам, бумажки заполнять можно и одной рукой. Минут десять еще, пожалуй, есть. Нужно войти в правильное настроение, максимально собраться. Малейшая ошибка может всё погубить.
   
Для того он и отлучился в уборную. Чтобы побыть одному.
   
— И поболтать с закадычным приятелем, правда? — шепнул Черт. — Теперь Слон от нас не уйдет.
   
Тупое животное немного встревожено, оно покачивает ушами, помахивает хоботом, но уверено, что настоящей опасности нет. Самое уязвимое место гигантской туши надежно защищено, сильно пугаться нечего.
   
Как во всяком большом деле, самое главное было — найти ахиллесову пяту: точку, удар по которой сразит насмерть, казалось бы, непобедимого врага.
   
Точка эта — Баку. Современные великие державы, сами того не заметив, стали топливными наркоманами. Без энергоресурсов государство моментально задохнется, как организм без кровотока.
   
В России два источника энергии: уголь и нефть. С углем сделать что-либо трудно, его копают во многих местах. С нефтью проще. Почти девяносто процентов добывается на одном пятачке — на Апшеронском полуострове, который отделен от остальной страны Кавказскими горами и морем. Нефтепродукты поступают всего по трем артериям: по Каспию кораблями, по суше железнодорожными составами и по керосинопроводу.
   
Железная дорога встала. Договориться с эсдеками-меньшевиками было непросто, но в конце концов пришли к общему знаменателю.
   
Эсеры, которые контролируют Каспийскую танкерную флотилию, поломались-поломались, но тоже согласились присоединиться к общему хору.
   
А нынче ночью произойдет иллюминация на бакинской Насосной станции. Огненная волна прокатится на восемьсот километров. Во многих местах выведет из строя железную дорогу, вдоль которой проложен трубопровод.
   
Товарищи в Донбассе и Сибири начнут всеобщую стачку угледобывающей промышленности. Шахтеры пока колеблются, им сейчас стали неплохо платить, но когда начнется всеобщая буза, возобладают пролетарская солидарность и неистребимый дух пугачевщины, присущий русскому народу.
   
Страна останется без нефти, мазута, машинных масел, а затем и без угля. Но важнее всего — останется без керосина. Встанут станки и транспорт — это еще ладно. Однако если в домах погаснет свет (а на восемьдесят восемь процентов освещение в России керосиновое), наступит эпоха Великой Тьмы.
   
На темных улицах городов вырастут баррикады. Их заполнят рабочие остановившихся заводов.
   
На темных просторах крестьянской страны вспыхнут помещичьи усадьбы.
   
В темных казармах зашевелятся разагитированные солдаты.
   
Военно-промышленной клике придется забыть об империалистической войне — кинутся спасать собственную шкуру. Но не спасут. Слон самодержавия, трехсотлетний одряхлевший исполин, не устоит на своих тумбообразных ножищах. Рухнет, издохнет.
   
И тогда всеобщая стачка прекратится. Свет воссияет вновь, озаряя бескрайнюю страну, наконец освободившуюся от рабства.
   
— Не зря операцию назвали «От тьмы к свету», — сказал Дятел собеседнику.
   
Черт не был бы чертом, если б в ответ не ввернул шпильку:
   
— Ты всю жизнь в подполье, в темноте. Сможешь ли ты жить на свету? Не ослепнешь? — В голосе Лукавого зазвучали вкрадчивые нотки. — Может, и о семье задумаешься? Тебе скоро сорок, молодость тю-тю. Скажи мне, человек-остров, а не превратиться ли тебе в полуостров, когда закончится борьба?
   
— Не подкатывайся, тварь! — свирепо оборвал искусителя Дятел. — Сначала нужно завалить Слона.
   
И подумал — даже от Черта тайком: когда свершится великое общее Дело, можно будет заняться личным счастьем. Насыпать перешеек к другому острову. А потом, глядишь, создать целый архипелаг.
   
После того как издохнет Слон, всё это станет возможно.
  
  
   
    
Бой с ракообразным
   
   
Фандорин подъехал к Насосной станции на извозчике. Был он в накладной бороде и очках, на голове — инженерская фуражка с околышем горного ведомства.
   
Предосторожность оказалась не излишней. Хотя уже стемнело, площадка перед воротами и пропускным пунктом была залита электрическим светом. Вокруг же не горело ни одного огонька: производственные корпуса, нефтяные вышки, резервуары, склады казались безжизненными. Забастовка превратила Черный Город в безлюдную пустыню.
   
Охраняли керосинопровод без дураков: шлагбаум с часовым, прожекторные вышки, вдоль стены — патрули, находившиеся в пределах видимости один от другого.
   
Эраст Петрович назвался караульному начальнику.
   
— Так точно, ваше превосходительство. Вас ожидают.
   
— Где у вас мусорная к-корзинка?
   
Он отодрал фальшивую растительность, очки сунул в карман. Поручик не удивился: был предупрежден, что действительный статский советник явится в камуфляже.
   
Перед выездом Эраст Петрович позвонил Сент-Эстефу. Сказал, что ночью на станции ожидается диверсия, но предпринимать ничего не нужно. Людей там достаточно, а контроперацию возглавит лично он, Фандорин. К господину директору было две просьбы: дать начальнику охраны нужные распоряжения и прислать форменную одежду.
   
— И всё? — нервно спросил Эммануил Карлович. — Вы шутите! Я немедленно еду на станцию.
   
— Ни в коем случае. Это насторожит д-диверсантов.
   
Сент-Эстеф вздохнул и смирился.
   
— С Богом! Я буду у аппарата.
   
   
Дежурный командир охранения капитан Васильев выполнил полученные по телефону инструкции в точности.
   
— Никаких изменений в обычном распорядке до прибытия вашего превосходительства не производилось. О диверсии знаю только я и мой помощник капитан Симонашвили. Известно ли, в чем именно состоит замысел преступников? Что это будет: штурм, подкоп, атака бомбистов?
   
— Не з-знаю. На какое время назначено нападение, тоже неизвестно. Поэтому не будем медлить. Проведите меня по территории, потом пойдем внутрь.
   
Осмотр выявил то, что и требовалось установить: здесь много небольших построек — подсобок, сарайчиков, будок, складских помещений. Если в расположение проникнет небольшая группа боевиков, спрятаться ей будет нетрудно.
   
«Как проникнет? А черт ее знает. Однако не собирается же Дятел в самом деле штурмовать объект, который охраняется целым батальоном жандармов, в лоб? Значит, придумал что-нибудь хитрое. Возможно, он и его люди уже где-то здесь. Ждут удобного момента или назначенного часа».
   
— Хорошо. П-покажите, где находятся уязвимые места станции.
   
— У нас тщательно продуманы меры противопожарной безопасности, — на ходу объяснял капитан. — Все покрыто толстым слоем невоспламеняемого лака. Трубы, по которым поступает с заводов керосин, снаружи огнеупорны. Единственная зона, где опасно любое возгорание и тем более взрыв, это насосный зал. Но вы сейчас увидите, как строго он охраняется.
   
Коридор, которым они шли, сделал поворот и вывел к двери. Над нею поблескивала странная металлическая дуга. Часовой с «маузером» на поясе отсалютовал начальнику и молча протянул руку.
   
Васильев стал расстегивать кобуру.
   
— Это техническая новинка, металлодетектор. Если кто-то пытается пронести внутрь металлический предмет весом более ста граммов, срабатывает сигнал тревоги. Поэтому огнестрельное оружие нужно сдавать. Даже мне. Мало ли что? Произойдет самопроизвольный выстрел, рикошет. Страшно вообразить. В насосном зале у охраны только короткие кинжалы в кожаных ножнах.
   
Оба сдали часовому пистолеты, капитан отстегнул шашку.
   
Пошли дальше — сверкающим, ослепительно белым проходом. Если б не всепроникающий резкий запах керосина, можно было бы подумать, что это сверхсовременная клиника или научная лаборатория.
   
С каждым шагом всё громче звучало мощное уханье, будто неподалеку шумно дышал запыхавшийся исполин.
   
— Здесь сердце всей керосиновой индустрии. К нему, как кровеносные сосуды, сходятся трубы от всех перерабатывающих заводов, — с чувством объяснял капитан, видимо, гордясь своей службой. — Мощный Ваттовский насос загоняет поступающий керосин в трубу и толкает жидкость так, что она несется со скоростью 10 метров в секунду. На следующей станции, которая в пятидесяти километрах керосин снова подкачивают. И так далее до самого Батума. За год отсюда уходит почти миллион тонн. Мы даем свет всей России и половине Европы!
   
Он открыл стальную дверь и перешел на крик — ритмичное уханье стало оглушительным.
   
В противоположном конце просторного зала поблескивал боками огромный чан высотой почти до потолка, то есть никак не короче десяти метров. По верхней части стен и просто по воздуху к резервуару тянулись трубы — по ним в насос поступал керосин.
   
— Внутри ходит многотонный поршень, называется «ныряло»! — крикнул Васильев, показывая на гигантскую бочку. — Двигатель электрический, у нас собственная подстанция! Если прекратится подача тока, насос просто остановится. Но если хоть одна искорка попадет вон туда, в воздухозаборник… Видите, над верхней площадкой лестницы?
   
Но Фандорин смотрел не наверх — он оглядывал зал.
   
Два техника в синих халатах, сидя на корточках, возились в углу. Двое часовых — у каждого на поясе кинжал — стояли по обе стороны железной лесенки, на которую показывал начальник охраны.
   
— И никто из посторонних сюда попасть не м-может?
   
— Никак нет.
   
— Другой доступ кроме коридора, которым мы прошли, имеется?
   
— Нет.
   
Эраст Петрович еще раз внимательно обвел взглядом помещение.
   
— Сколько у вас в наличии людей, капитан?
   
— На дежурство заступили первая и третья роты. Это по табелю 358 человек.
   
— Как распределено охранение?
   
— Согласно инструкции. Четыре взвода охраняют здание насосной станции. Два взвода расположены на территории, на вышках и на проходных. Еще два взвода, разбившись на полуотделения, патрулируют внешний периметр. Мышь не проскочит, ваше превосходительство.
   
— Нам мало, чтоб м-мышь не проскочила. Ее нужно поймать… — Фандорин направился к выходу, капитан за ним. — Мы не будем сидеть и ждать, когда преступникам заблагорассудится на нас напасть. Нанесем опережающий удар. Расстроим их планы. Понадобятся все ваши люди. Внутри опасаться некого. Основная наша задача — защитить п-периметр.
   
— Согласно инструкции, я не имею права ни при каких обстоятельствах оставить без охраны насосный зал.
   
— Сколько это человек: двое внутри и один у металлической рамки? Пускай, — небрежно махнул Эраст Петрович. — На месте также останутся дозорные на вышках и караул у проходной. Всех остальных — за ворота. Поставьте сплошное оцепление по всей стене. Сколько для этого понадобится людей?
   
Начальник прикинул:
   
— Это 420 метров. При дистанции в три метра — 140 человек, то есть три с половиной взвода.
   
— П-превосходно. Прочих разделите на две группы. Одну возглавьте сами, вторую поведет ваш помощник. От ворот растянетесь в две цепи и прочешете прилегающую местность по всему радиусу: одна группа двинется влево, другая вправо. Задание понятно?
   
— Так точно, — неуверенно ответил Васильев. — Но тогда получится, что внутри почти никого не остается.
   
— Станция будет герметично запечатана внешним охранением. У ворот к-караул. Сам я тоже останусь внутри. Присоединюсь к той группе, которая обнаружит противника и вступит в бой. Если до сего момента мы делали вид, что ни о чем не подозреваем, то теперь решающий фактор — скорость. Давайте сигнал тревоги, командуйте «В ружье!». Всё быстро, всё бегом! Сейчас двадцать два сорок девять. Ровно в одиннадцать и ни на секунду позже операция по прочесыванию должна начаться. Исполняйте!
   
Офицер был настоящий, четкий. Получив ясный приказ, проявлять сомнения перестал. Достал свисток, дунул в него особенным образом, три раза. Через две или три секунды из разных концов территории донеслись такие же трели. Мгновения спустя повсюду раздались командные крики, топот сапог, лязг оружия.
   
Фандорин стоял во дворе перед воротами, со строгим видом глядя на часы, но думал не про начало операции, а про то, что к полуночи в «Националь» никак не вернется.
   
«Ничего. Поезд предназначен персонально для меня, никуда не денется. Генерал Жуковский тоже не барышня, подождет. К тому же Сент-Эстеф несомненно доложил ему, чем я занят».
   
Сердце начало биться быстрее. Азарт, предвкушение охоты, острый аромат риска — не это ли и есть настоящая жизнь?
   
«А может, и успею к полуночи», — подумалось Эрасту Петровичу, когда ровно в одиннадцать из-за ворот донеслось:
   
— Цепь, быстрым шагом вперед!
   
И еще раз, чуть в стороне, с грузинским акцентом:
   
— Цэп, быстрым шагом вперед!
   
Во дворе никого не было. Лишь у проходной, перед калиткой, врезанной в ворота, темнели две фигуры: часовой и караульный начальник.
   
«Пора!»
   
Шагом на вид неторопливым, но на самом деле очень быстрым Фандорин, как бы прогуливаясь, дошел до ближайшей постройки (кажется, это была электростанция, про которую поминал капитан). Уйдя с освещенного места, Эраст Петрович скинул с себя всю верхнюю одежду и сделался почти совершенно невидимым. На новоиспеченном действительном статском советнике остался облегающий черный костюм «крадущихся». Закрывать лицо маской Эраст Петрович не любил, поэтому просто провел по нему ладонью, окрашенной специальным раствором — и кожа потемнела.
   
Даже если кто-то сейчас внимательно следил за двором, нипочем не заметил бы бесплотный силуэт, проскользнувший вдоль стен ко входу в главный корпус.
   
По пустому коридору Фандорин передвигался еще быстрее, без единого звука.
   
«Они уже здесь!»
   
На полу под рамой металлодетектора ничком лежал часовой, из-под него растекалась темная лужа. «Маузер» остался в кобуре — убийца или убийцы его не взяли. И понятно почему: знали, что сработает сигнализация.
   
«Хотят не только произвести диверсию, но и унести ноги. Значит, будет бомба с часовым механизмом».
   
Эрасту Петровичу гул сирены тоже был ни к чему, поэтому он сунул «веблей» в ячейку. Побежал дальше.
   
Очень было любопытно, каким же все-таки образом Дятел сумел проникнуть в сию святая святых.
   
Приоткрыв дверь насосного зала, Фандорин получил ответ на свой вопрос.
   
«Ах, вот оно что. Ловко…»
   
Два тела в синих мундирах лежали на полу; две фигуры в синих халатах сидели на корточках и что-то сосредоточенно делали — за их спинами было не разглядеть, что именно.
   
«Так мы, стало быть, техники. Сняли охрану, что было нетрудно, и теперь собираем взрывное устройство. Нуте-с, а кто из нас Дятел?»
   
Несомненно тот, который отдавал приказания, сверяясь по какому-то листку. Левую руку человек держал в кармане. Всю работу выполнял второй.
   
Из-за шума, производимого насосом, главарю приходилось кричать. Эраст Петрович слышал почти каждое слово.
   
— …Теперь кнопку до упора. Завести рычажок на двенадцать поворотов…
   
— Не так быстро! — ответил исполнитель. — Не успеваю! Вот теперь готово. Что дальше?
   
Старший сказал что-то неразборчивое, при этом показывая вверх. Тогда второй поднялся и побежал к лесенке. В одной руке он сжимал какую-то черную коробку, другой брался за поручни.
   
Дятел стоял спиной, по-прежнему держа руку в кармане. Смотрел то на листок, то на сообщника. Тот тоже не оглядывался — лез себе и лез.
   
«Пожалуй, сумею взять обоих».
   
Фандорин двинулся вперед.
   
— Видишь кожух? Нет, левее смотри! — командовал Дятел. — Там возле верхнего сальника должен быть воздушный регулятор!
   
— Есть, вижу! — донеслось сверху.
   
— Присоединяй магнитное крепление! Помнишь, как?
   
Черная тень стояла уже в одном шаге от распорядителя, а тот ничего не чувствовал, не слышал. Фандорин приноровился взять Дятла за шею, когда тот, задрав голову, громко спросил:
   
— Слушай, Дятел, а пяти минут нам хватит? Мало ли, у ворот провозимся. Переставь на семь.
   
«Значит, Дятел — тот, другой?».
   
Это меняло приоритеты.
   
— Ничего, Краб. Успеем! — ответил верхний, чем-то лязгая. — А не успеем — черт с нами. Две минуты — лишний риск!
   
«Надо, чтобы он спустился. Иначе живьем не получится».
   
Вместо того чтобы отключить человека с листком, как планировалось вначале, Фандорин крепко взял его сзади за руки, шепнул в ухо:
   
— Продолжай инструктировать, Краб. Пикнешь — убью.
   
И подтолкнул оцепеневшего боевика вперед, для вящей убедительности сжав болевые точки на запястьях. Тот охнул, послушно засеменил.
   
— Стоять!
   
Они оказались прямо под железной лестницей. Теперь сверху их было не видно. Краб тяжело дышал, но вел себя смирно.
   
— Крикни ему: «Тут какая-то путаница. Не могу разобрать. Спустись на минуту», — шепнул Эраст Петрович и сжал пальцы сильнее.
   
Вместо ответа подпольщик рванулся вперед, одновременно лягнув Фандорина каблуком по голени. От боли на миг потемнело в глазах, но растерялся Эраст Петрович не от этого. Левая рука Краба мистическим образом будто бы удлинилась, а потом вовсе отделилась от тела. Ошеломленный, Фандорин ослабил хватку.
   
Тогда диверсант окончательно высвободился. В руке у Эраста Петровича остался протез в кожаной перчатке.
   
Краб оказался одноруким!
   
Но удивляться было некогда. Блеснул нож.
   
Фандорин узнал замах — точно так же, от левого плеча к правому, рассекающим ударом, бил человек под вагоном.
   
Едва успев отпрянуть, Эраст Петрович был вынужден пятиться и дальше. Калека отлично владел холодным оружием. Все время чередовал приемы, атаковал, не давал ни секунды передышки.
   
— Давай, Дятел, давай! — кричал он. — Я его держу! Ставь три минуты! Нет, две! И беги, беги!
   
Краем глаза (поднять голову не было возможности) Фандорин увидел, как по одной из труб, проходящих под потолком, двигается тень.
   
Упругий, мягкий звук. Спрыгнул на пол.
   
Нападет со спины? Это было бы превосходно.
   
Проклятье! Хлопнула стальная дверь.
   
Уходит!
   
Наконец удалось перехватить руку нападавшего. Но у ракообразного сила в единственной клешне была фантастическая — вырвался.
   
Эраст Петрович разозлился, что столько времени тратит на инвалида. А мина вовсю тикает, и Дятел удирает!
   
«Делать нечего. Прощай, Краб. Не хочешь жить — твое дело».
   
Отскочив назад, Фандорин выхватил «дерринджер». Пистолетик весил меньше ста грамм, хитрый металлодетектор на него не среагировал.
   
У «дерринджера» есть множество недостатков: всего один патрон, крошечный калибр, убить противника наповал можно лишь при точном попадании в глаз. Но имелось и одно преимущество, в данных условиях бесценное. Им Эраст Петрович и воспользовался.
   
Хлопнул негромкий выстрел, пуля угодила туда, куда требовалось — в сверкающее яростью око. Если б стрелять из оружия с большой убойной силой, был бы риск, что свинец пройдет навылет и начнет рикошетить непредсказуемым образом. А тут никаких опасений: товарищ Краб повалился замертво, и пулька застряла у него в черепе.
   
Молнией, через две перекладины на третью, не касаясь перил руками, Фандорин взлетел по лесенке.
   
Несколько мгновений сосредоточенно смотрел на циферблат часовой мины, определяя, какой она системы.
   
Дятел поставил замедление не на три минуты и даже не на две — на шестьдесят секунд. И пятьдесят из них уже прошли.
   
Но и десять секунд немало. Особенно если бомба такого незатейливого устройства, с простеньким электролитиевым взрывателем Льюиса.
   
Эраст Петрович вынул батарейку, и стрелка остановилась.
   
Теперь можно заняться Дятлом. Далеко ли он успел убежать? И как собирается попасть за ворота?
   
Не теряя времени на спуск, Фандорин проделал тот же путь, каким минуту назад ушел Дятел: пробежал по керосиновой трубе, потом соскочил вниз. С высоты метров в семь неподготовленному человеку спрыгнуть непросто. Неудивительно, что это получилось у Эраста Петровича, он специально обучался науке прыжков и падений. Но каков Дятел?
   
«Трудный случай. Видимо, придется побегать», — подумал Фандорин. Не без удовольствия.
  
  
   
    
Белый человек в черном городе
   
   
«Веблея» в ячейке не оказалось. Эраст Петрович выругался. Проклятый Дятел не только умел прыгать не хуже «крадущихся», он еще и отлично разбирался в оружии. Губа не дура! На «маузер» зарезанного часового не польстился!
   
Ну теперь уж точно нельзя было упустить злодея. Другого такого «веблея» нет на всем белом свете. Усовершенствование существующей модели Фандорин разработал сам, образец изготовили на заказ, ждать пришлось чуть ли не год.
   
След преступника обнаружился, едва лишь Эраст Петрович выбежал во двор.
   
У ступенек, в тени, лежал, раскинув руки, человек в одной рубашке. Сапоги и брюки форменные. Это был тот самый караульный начальник, которому Фандорин менее часа назад предъявлял свой мандат. Возможно, услышал крики, доносившиеся из главного корпуса. Решил проверить, в чем дело…
   
Отсутствие фуражки, кителя и портупеи подсказало, в каком направлении мог скрыться убийца.
   
Эраст Петрович побежал прямиком к воротам. Навстречу выставил штык часовой.
   
— Не моги ходить! Кто такой? — заорал он, в ужасе глядя на чумазую физиономию и черную фигуру действительного статского советника.
   
Судя по выговору, татарин. Должно быть, недавно заступил. На проходной Фандорин его не видел.
   
Предъявлять такому мандат — только время терять, а оно дорого.
   
Оттолкнув штык, Эраст Петрович схватил солдата за горло:
   
— Офицер сейчас выходил?
   
— Ходил, — просипел татарин. Он был совсем молодой, из новослужащих. — Говорил: «Пуговица застегни, болван».
   
Винтовку Фандорин отшвырнул подальше, чтоб служивый от усердия не пальнул в спину. Выбежал за шлагбаум.
   
Слева и справа из темноты доносилась перекличка — цепи вели прочесывание местности. Но впереди было тихо. Дятел мог побежать только в том направлении.
   
Невидимый во мраке, почти невесомый, бесшумный, Эраст Петрович бежал по дороге, не столько вглядываясь в ночь, сколько прислушиваясь к звукам.
   
Затеряться или затаиться в этом мертвом городе можно было где угодно. Но Фандорину казалось, что он давно и хорошо знает противника.
   
Дятел не из тех, кто скрывается бегством. Он уже понял, что операция провалилась — станция не взорвана. Знает, кто сорвал план. И — можно не сомневаться — страстно желает поквитаться. Надо всего лишь предоставить ему такую возможность.
   
Не останавливаясь, Эраст Петрович стер рукавом краску с лица, скинул куртку, отшвырнул облегающую шапочку. Перестал быть невидимым. Материализовался. Еще и луна выглянула, будто ей захотелось посмотреть, как сойдутся два заклятых врага.
   
Обнаженный торс, белое лицо, поросшая седой щетиной голова должны были выделяться на тотально черном фоне, как рисунок мелом на школьной доске.
   
Для пущего эффекта Фандорин еще и принялся покрикивать, не слишком быстро шагая между неосвещенными постройками:
   
— Эй, птица-дятел! Лети сюда! Я один!
   
Впереди виднелся освещенный фонарями перекресток. Двигаться дальше не имело смысла. Там полицейский участок, расположенный на границе Баку и Черного Города. В ту сторону Дятел точно не пойдет.
   
Звать на помощь полицейских Фандорину и в голову не пришло. Он даже «маузер» убитого часового с собой не взял. Чтоб не возникло искушения застрелить того, кого требовалось взять живым.
   
«Нет, не может Дятел убежать, признав свое поражение и не отомстив. Он обязательно захочет долбануть меня клювом. Иначе он будет не дятел, а воробьишка. Он где-то здесь. Затаился. Проверяет. Эй, где ты? Никакого подвоха нет, не опасайся. Я один, без оружия. Идеальная мишень».
   
Эраст Петрович медленно шел в обратном направлении. Через каждые двадцать шагов останавливался, кричал в темноту:
   
— Я убил вашего однорукого приятеля! Не подставного, а настоящего! Разве вы не хотите за него рассчитаться?
   
Хочет, еще как хочет. Довольно вспомнить, как накануне масштабнейшей диверсии Дятел, рискуя всем, поехал в Ялту, чтобы убить Спиридонова, с которым у революционеров давние счеты.
   
Ночь тихая, вокруг ни звука. Крик должен разноситься далеко.
   
Дятел слышит. Он рядом. Крадется или уже занял позицию, целится.
   
«Веблей» — отличное оружие: меткое, удобное, скорострельное, но точно бьет в пределах двадцати пяти, максимум тридцати метров. Если Дятел предпочел «маузеру» этот пистолет, то наверняка знает его сильные и слабые стороны. Стрелять издалека не станет.
   
Поэтому Эраст Петрович старался двигаться так, чтобы не оказываться на линии прицельного огня больше, чем из двух точек одновременно. За двумя точками уследить можно, за тремя — уже затруднительно.
   
Время от времени Фандорин перемещался с середины дороги то правее, то левее. Внутренний дистанциометр всё время работал.
   
Но вот впереди возникло место, где стрелок мог затаиться сразу в трех местах: посередине улицы торчала темная трансформаторная будка. Когда Эраст Петрович шел от станции в сторону перекрестка, он миновал эту опасную зону не задумываясь — был уверен, что Дятел где-то впереди. Теперь же придется выбирать — обойти будку справа или слева. В любом случае расстояние от удобных для засады точек не превысит двадцати метров.
   
Сам Фандорин выбрал бы саманный домишко с выбитыми окнами, почти вплотную примыкающий к дороге. Но стрелять было удобно и из-за будки, и с другой стороны, где темнела груда битого кирпича.
   
Еще и луна засияла особенно ярко. Ветер согнал с неба легкие, прозрачные облака.
   
Кричать Эраст Петрович перестал, в этом больше не было смысла. Если Дятел все-таки сбежал, то не услышит. А если он здесь, то зачем зря напрягать связки?
   
Скосив глаза на зияющий оконными проемами домик, Фандорин замедлил шаг. В этой ситуации полагаться на слух не стоило. Противник не такой идиот, чтобы выдать себя звуком взводимого затвора. Патрон наверняка уже в патроннике, предохранитель снят. Весь расчет Фандорина был лишь на пресловутый хикан, «чувство кожи», то есть инструмент, наукой не изученный, а стало быть ненадежный. Ниндзя верят, что человеческий взгляд материален; если он на тебя направлен, его можно уловить. Чем взгляд сконцентрированней и эмоциональней, тем явственней его давление.
   
Очень возможно, что напряженные нервы морочили Эрасту Петровичу голову, однако по коже вдруг пробежали мурашки. Кто-то пялился на Фандорина из темноты. Судя по интенсивности ощущения — очень сконцентрированно и с исключительной эмоциональностью.
   
Странно было лишь, что холодок пробежал по шее, ниже затылка, хотя целиться должны были спереди. Позади осталась саманная лачуга, но оттуда никто не выстрелил.
   
Эраст Петрович замер, готовый прийти в движение одновременно со вспышкой.
   
— Руки поднимите, ваше превосходительство!
   
Голос звучал сзади — хикан не обманул. Надо было его слушаться.
   
«Все-таки в домишке! Кажется, крайнее правое окно. Почему он не выстрелил раньше? Почему не стреляет сейчас?»
  
  
   
    
За приятным разговором
   
   
— А вот оборачиваться не надо, — предупредил насмешливый голос. — Выстрелю. Очень хочется поговорить, но выстрелю.
   
«Я недооценил его хладнокровие. Он пропустил меня, чтобы оказаться в выигрышной позиции, сзади. Не стреляет, потому что хочет выяснить, откуда я узнал план взрыва станции».
   
— Медленно на колени, — приказал Дятел.
   
«Как быть? Подниматься с колен — лишнее мгновение представлять собой неподвижную мишень. А если сейчас, из положения стоя, запустить «карусель» — черта с два он попадет с такой дистанции».
   
И все-таки Фандорин повиновался. С «каруселью» никакого разговора не получится. Дело закончится смертельной схваткой. Безгласный труп на вопросы отвечать не сможет. Допустим даже удастся взять Дятла живым — такой человек будет молчать, его не запугаешь. А кое-какие ответы получить очень хотелось.
   
Опять же, когда преклонишь колени, противник немного расслабится и приблизится. Что весьма и весьма желательно.
   
Но Дятел разочаровал — остался там же, где был. Очевидно, знал, что к Фандорину ни в коем случае приближаться не стоит. И был уверен в своей меткости.
   
Что ж, раз враг не сомневается в победе, значит, будет откровенней. Зачем врать без пяти минут покойнику? Этот рискованный, но безошибочно действующий прием Эраст Петрович использовал в своей жизни много раз.
   
— Кто вам выдал мой план? — спросил Дятел именно то, что и должен был спросить.
   
— Никто.
   
— Как же вы догадались?
   
— Никак. Я закинул удочку с наживкой, и вы клюнули.
   
— Не понимаю. Можно без аллегорий? — В голосе зазвучало раздражение.
   
— Не нужно чужие дневники читать. Или вы думали, я не догадался, что около Гасыма вертится кто-то из ваших людей и периодически сует нос в мои записи? Там проходной двор, подослать шпионов проще простого. Стоило мне написать про то, что нужно срочно заменить экипажи на кораблях и локомотивах, как тут же началась одновременная забастовка на железной дороге и флотилии.
   
Никакой реакции — настороженное молчание.
   
— Когда я узнал, что вы живы-здоровы, я чуть голову себе не сломал, почему это товарищ Одиссей перестал на меня охотиться, — продолжил Фандорин, совершенно не заикаясь, что с ним случалось в минуты крайнего напряжения. — А потом сообразил: зачем-то я вам нужен. Сегодня догадался зачем. Вы хотите каким-то образом мною воспользоваться. Вы от меня чего ждали?
   
— Что вы примчитесь, поднимете тревогу, и основная часть жандармов побежит прочесывать окрестности… Надо было мне догадаться, что дело нечисто, когда ушли все, кроме караула, — мрачно откликнулся Дятел, втягиваясь в игру.
   
— Старика к Гасыму вы подослали специально, — не спросил, а констатировал Эраст Петрович. Всё понемногу прояснялось. — А откуда вы знали, что приедет генерал Жуковский и наделит меня особыми полномочиями?
   
— Между Питером и Баку летали шифрограммы. А я их читал. Есть у меня на спецтелеграфе человечек… — Голос был задумчив. Дятел осмыслял услышанное. — Да, ловко вы меня с дневником проверили, ваше покойное превосходительство.
   
А вот теперь нужно было говорить очень быстро, потому что после этих слов должен был последовать выстрел. Всё, что ему было нужно, Дятел уже выяснил.
   
— Вам будет любопытно узнать еще кое-что… — сказал Эраст Петрович и запнулся.
   
На всем белом свете не найти человека, который убил бы того, кто начал фразу подобным образом.
   
— Что же?
   
«А ничего. Зубы заговариваю».
   
С этого момента Фандорин запретил мозгу всякую мыслительную работу. Сейчас следовало всецело довериться телу, в такой ситуации могло спасти только оно. Естественные рефлексы спонтаннее и быстрее любых сознательных действий.
   
Прямо с колен он кувыркнулся вперед через голову. Пуля с визгом рассекла воздух чуть выше.
   
Потом — прокатился боком и вскочил. Фонтанчик ударил у самых ног.
   
Настало время «карусели». Эраст Петрович с короткого разбега закрутил по земле колесо, отталкиваясь руками и переворачиваясь. Противник успел выпалить еще три раза, прежде чем Фандорин оказался в мертвой зоне — прижался к углу дома.
   
В «веблее» семь зарядов. Значит, придется подставляться еще дважды.
   
Бесшумно переступая, Эраст Петрович обогнул постройку с тыла, чтобы отрезать врагу путь к отступлению. С такого небольшого расстояния он услышал бы малейший шорох и определил бы движения противника. Но в доме было тихо. Дятел не трогался с места. Ждал.
   
«Хладнокровный господин, ничего не скажешь. Хорошо, что у него осталось две пули, а не одна. Последнюю он, чего доброго, потратил бы на себя, а так у человека иллюзия, что он еще может взять верх. Как же его там взять? Домишко маленький. Если ворваться через дверь или прыгнуть в окно, в упор он не промажет».
   
Наука «крадущихся» учит: если ты безоружен, как следует оглядись, и ты обязательно найдешь оружие.
   
Фандорин как следует огляделся. Никакого оружия не обнаружил. Зато увидел матово поблескивающую нефтяную лужу, каких в Черным Городе великое множество.
   
Снял тесные штаны и остался в одной набедренной повязке. Он надевал ее в предвидении бурных событий не из любви к экзотике. Затянутая особенным образом полоса ткани правильно стимулировал тандэн — точку силы, расположенную на один сяку ниже пупа.
   
Японские панталоны Эраст Петрович окунул в черную пахучую жижу. Поморщился. Какая все-таки гадость эта нефть! Никуда от нее, паскудной, не деться.
   
Протерся с макушки до пят и весь почернел, снова слился с ночью. Но и после этого не выкинул мокрые штаны, а скрутил их в жгут.
   
Под мышкой прямо к телу был приклеен специальным пластырем минимальный набор ниндзя: гибкий и узкий клинок с пилообразным лезвием (не понадобится); трубка с ядовитыми шипами (тоже); а вот непромокаемый трут с огнивом пригодится в самый раз.
   
Из дома донесся смешок.
   
— Что вы там возитесь, Фандорин? Заходите на огонек.
   
«Он напротив двери. Спиной к окну между центральным и левым окнами… Сейчас будет тебе огонек, погоди».
   
Эраст Петрович смотрел на луну, к которой медленно, но верно подбиралось качественное, плотное облако. Минуты полторы оставалось ждать.
   
— Вы случайно не знаете, кого мы прошлой ночью ухлопали вместо вас? — попробовал Фандорин вытянуть из противника еще немного информации. Но тот не клюнул.
   
— Правила игры поменялись. Больше никаких откровенностей. Если дадите себя подстрелить, так и быть, перед смертью удовлетворю ваше любопытство.
   
«Уже кое-что. Значит, человек с отрубленными руками ему известен».
   
Свет начал стремительно меркнуть. Погас совсем. Черный Город окончательно почернел.
   
В тот же миг Фандорин высек искру и запалил пропитанную нефтью ткань.
   
Зажмурился, чтобы не видеть яркого пламени. Подбежал к зияющей дыре окна, бросил факел внутрь.
   
Как тому и следовало, Дятел обернулся, инстинктивно нажал спуск. Фандорин же отбежал к следующему окну, нырнул через подоконник, распластался, застыл.
   
Человек с пистолетом, отчетливо видный на фоне огня, быстро поворачивался вокруг собственной оси, но увидеть слившуюся с земляным полом черную фигуру не мог.
   
«Только бы не застрелился!»
   
Эраст Петрович прибег к уловке совсем детской, в науке ниндзюцу не прописанной. Громко сказал: «Гав!» и откатился в сторону.
   
Вскинув руку, Дятел выпустил седьмую пулю — от стены полетели крошки.
   
— Ну вот. — Фандорин неторопливо поднялся. — Зря колебались. Нужно было сразу застрелиться, как только остался последний патрон. Драться будем или так сдадитесь?
   
Прикрывая ладонью глаза, побежденный противник вглядывался во тьму и по-прежнему ничего не видел.
   
Эраст Петрович приблизился.
   
— Не приближайтесь, ваше превосходительство. Вы грязный, как свинья. Одежду мне запачкаете, — с поразительным спокойствием сказал Одиссей-Дятел. — Нет, драться я с вами не стану. И стреляться мне незачем. Большевики не истеричные барышни, рук на себя не накладывают. Диалектика учит: каждое поражение — ступенька к победе.
   
Хотелось рассмотреть лицо этого философа, но он стоял спиной к огню. Ладно, успеется.
   
— Снимите китель. Без резких движений, а то сломаю руки. На всякий с-случай.
   
С похвальной медлительностью Дятел снял офицерский китель. Повернулся, демонстрируя, что другого оружия нет.
   
Спросил вполголоса:
   
— Что, ушастый? Спасся? Торжествуешь?
   
— П-почему это я ушастый? — удивился Фандорин.
   
Кажется, арестованный был немного не в себе. Начинал заговариваться.
   
— Слон так или иначе сдохнет, — сказал он. — А вы, фокусник японский, только сделали хуже. Революция все равно грянет. Только сначала придется пройти через мировую войну. Вместо нефти на растопку пойдут миллионы жизней. И будет Тьма, а за нею — Свет.
   
«Все пламенные революционеры, в сущности, психически больные люди, — подумал Эраст Петрович. — Их бы не на виселицу и не на каторгу, а в лечебницу».
   
— Не будет никакой мировой войны, — уверил он Дятла, ощупывая швы на одежде. — Уж можете мне поверить… Повернитесь лицом к свету. Хочу на вас посмотреть.
   
Несколько мгновений заклятые враги смотрели друг на друга.
   
«Похож на черта. Глаза будто из жидкого пламени — но это огонь отражается. Багровые тени — по той же причине. Вот и всё объяснение инфернальности».
   
Японские штаны догорели, свет погас.
   
Но мрак длился недолго. Почти сразу же, выбравшись из-за облака, засияла луна.
  
  
   
    
Страшная сказка
   
   
Давным-давно Фандорин открыл одну важную истину. Человека встречают не по одежке, но по иным параметрам: выражению глаз, манере говорить, движениям, а одежки может и вовсе не быть.
   
Что, казалось бы, должен сделать дежурный полицейского околотка, когда посреди ночи вваливается голый, покрытый липкой грязью субъект и втаскивает за шиворот другого человека, куда более приличного вида? Ответ вроде бы ясен: вызвать свистком наряд и тут же задержать черномазого, а приличного господина немедленно освободить. Но в голосе, каким нежданный визитер приказал: «Сменного н-начальника сюда. Живо!», было нечто такое, отчего служивый вскочил, застегнул ворот и опрометью кинулся за помощником квартального, сладко храпевшим в кабинете.
   
Через пять минут арестованный находился за решеткой, под неусыпным наблюдением двух городовых с револьверами наготове, а Эраст Петрович разговаривал по телефону с директором Департамента полиции. Тот уже знал, что на станции произошла попытка диверсии, офицер и три нижних чина убиты, взрывное устройство обезврежено.
   
— Конвой за Одиссеем немедленно вышлю, — сказал Сент-Эстеф. — Давно мечтаю познакомиться. Отличная работа, Эраст Петрович. Имею также сообщить, что поезд готов и ждет. Ваши вещи сложены, адъютант Владимира Федоровича выехал за вами на Керосинопровод, чтобы сразу везти на железную дорогу. Сейчас протелефонирую капитану Васильеву, чтобы автомобиль перенаправили к полицейскому участку. Не позднее часа ночи вы будете на вокзале. Как раз у господина Жуковского будут все бумаги.
   
— Скажите Владимиру Федоровичу, чтобы не т-торопился. Мне еще нужно закончить некоторые дела. Это займет два-три часа.
   
Эммануил Карлович вздохнул:
   
— Вам теперь всё можно. Даже заставить ждать командующего Жандармским корпусом.
   
Не прошло четверти часа, как прибыл адъютант Жуковского. За это время Фандорин кое-как помылся, вернее отскребся. Водопровода в околотке не было, горячей воды тем более. Брезгливо к себе принюхиваясь, Фандорин надел что попроще (ничего проще песочного костюма «гольф» в чемодане не нашлось). Сунул в карман разряженный «веблей» и «дерринджер», тоже пустой. Грозный мандат остался на станции, но он теперь был уже не нужен.
   
— Едемте, полковник. А вы, — обернулся Эраст Петрович к сменному начальнику, — не спускайте с арестованного глаз. За ним скоро прибудет конвой.
   
Тело под одеждой зудело, кожа масляно поблескивала — в общем, физические ощущения были прегадостные. Зато душа наслаждалась восстановленной гармонией.
   
Злодейская диверсия предотвращена. Дятел схвачен и находится там, где положено быть пойманной птице: в клетке. Впереди важная работа. Возможно, самая важная в жизни.
   
Перед отъездом оставалось исполнить три дела.
   
— Полковник, едем в лечебницу Гюйсманса.
   
   * * *
   
— Порадовать ничем не могу, — развел руками дежурный врач. — Пациент по-прежнему в критическом состоянии. По мнению господина профессора, главная причина — подавленная психика.
   
— Попробую исправить, — сказал Фандорин.
   
Он рассказал Масе, как окончилась охота на Одиссея.
   
— Я рад, господин. Ваша честь восстановлена, а душа спокойна. Значит, и я спокоен, — ответил японец. — Теперь мы будем вместе, и я, может быть, поправлюсь.
   
Запинаясь, заикаясь больше всегдашнего, Эраст Петрович объяснил, что должен срочно ехать в Вену — иначе начнется большая война. Смотреть японцу в глаза не хватало мужества.