1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
    
Керн проглотил слюну.
    
— Может, нам лучше пойти? Машина слишком дорога. А у нас очень мало денег.
    
— Это уж предоставьте решать мне, — ответил Беер.
    
Они поехали к овчарне. Врач выслушал Рут. Та испуганно посмотрела на Керна и тихо покачала головой. Она не хотела с ним расставаться.
    
Беер поднялся.
    
— Ей нужно лечь в больницу. Плохо прослушивается правое легкое. Грипп и подозрение на пневмонию. Я заберу ее с собой.
    
— Нет! Я не хочу в больницу! К тому же мы не сможем за нее заплатить!
    
— О деньгах не беспокойтесь. А здесь вам оставаться нельзя. Вы серьезно больны.
    
Рут взглянула на Керна.
    
— Мы еще поговорим на эту тему, — сказал тот. — Я сейчас вернусь.
    
— Я заеду за ней через полчаса, — сказал врач. — У вас есть теплая одежда и одеяла?
    
— Только вот это…
    
— Тогда я что-нибудь привезу с собой. Итак, через полчаса.
    
Керн спустился с ним вниз.
    
— Это действительно необходимо? — спросил он.
    
— Да. Здесь ей оставаться нельзя. Ее нужно госпитализировать. И, притом, как можно быстрее.
    
— Хорошо, — сказал Керн. — Но я хочу вам сказать, что это значит для нас…
    
Врач выслушал его.
    
— Вы думаете, что не сможете ее навещать? — спросил он потом.
    
— Да. Через несколько дней пойдут всякие разговоры, и полиции останется только поджидать меня в больнице…
    
— Понимаю. Вы можете прийти ко мне в любое время и все узнать.
    
— Понимаю… У нее это опасно?
    
— Может стать опасным. Ее обязательно нужно вывезти отсюда.
    
Врач уехал. Керн медленно поднялся на сеновал. Он ничего не слышал, будто оглох. Бледное лицо Рут с темными пятнами глаз медленно повернулось к нему из сумрака.
    
— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — прошептала она.
    
Керн кивнул.
    
— Иначе нельзя. Мы должны быть рады, что нам попался такой врач. Я уверен, что тебя вылечат бесплатно.
    
— Да, наверное… — Она безучастно смотрела куда-то вдаль, а потом в испуге приподнялась. — О, боже ты мой, а как же ты, пока я буду в больнице? Где мы встретимся? Ты же не сможешь меня навещать! Иначе тебя арестуют!
    
Он сел рядом с ней и взял ее горячие руки в свои.
    
— Рут, — сказал он, — мы должны обдумать, как нам поступить, и вести себя благоразумно. Я уже все решил. Я останусь здесь. Крестьянин мне разрешил. Я просто буду ждать тебя. И лучше, если я не буду навещать тебя в больнице. Иначе об этом быстро заговорят, и меня схватят. Мы сделаем по-другому. Вечерами я буду подходить к больнице и смотреть на твое окно. Врач скажет мне, где ты лежишь.
    
— В котором часу?
    
— В девять.
    
— Уже будет темно, и я не смогу тебя увидеть.
    
— Я смогу приходить только, когда стемнеет. Днем слишком опасно. Днем мне нельзя показываться.
    
— Тебе вообще нельзя приходить. Не приходи, так будет лучше.
    
— Нет, я приду. Я все равно не выдержу… Ну, тебе пора одеваться.
    
Он протер ей лицо платком, смоченным в воде. Губы Рут потрескались и были горячими. Она уткнулась лицом в его руку.
    
— Рут, — сказал Керн, — давай обсудим все до конца. Может статься, что когда ты поправишься, меня уже не окажется здесь, а тебя вышлют. Тогда попроси, чтобы тебя отправили на границу к Женеве. Будем писать в Женеву до востребования. Так мы обязательно встретимся. Итак: Женева, главный почтамт. Мы дадим этот адрес и врачу, и если одного из нас схватят, он даст знать другому. Он обещал мне это. Все вести будут через него. Так мы наверняка не потеряем друг друга.
    
— Хорошо, Людвиг, — прошептала она.
    
— И не бойся. Рут. Я все это говорю на крайний случай, если меня схватят. Или возникнут препятствия с твоим выходом из больницы. Но я уверен, что тебя выпустят, и полиция об этом не узнает. И тогда мы просто продолжим наш путь.
    
— А если узнает?
    
— Тебя могут только выслать к границе. А я уже буду ждать тебя там. В Женеве. На главном почтамте.
    
Он ободряюще посмотрел на нее.
    
— Вот, возьми деньги. Спрячь их. Они могут понадобиться на дорогу.
    
Он отдал ей то немногое, что у него еще осталось.
    
— В больнице не говори, что у тебя есть деньги. Они тебе пригодятся после выхода из нее.
    
Снизу их окликнул врач.
    
— Ну, до встречи, Рут! — сказал Керн, обнимая ее. — И не теряй мужества!
    
Она прижалась к нему.
    
— Постараюсь, Людвиг… И с нетерпением буду ждать встречи с тобой.
    
— Итак, до востребования, Женева, если все будет не так, как мы думаем. А если все будет в порядке, то я дождусь тебя здесь. И каждый вечер в девять часов буду стоять перед твоими окнами и желать тебе всего наилучшего, что только есть на свете.
    
— Я буду подходить к окну.
    
— Ты будешь лежать в постели, иначе я не буду приходить! Ну, улыбнись мне еще разок!
    
— Вы готовы? — раздался снизу голос врача.
    
Рут улыбнулась сквозь слезы.
    
— Не забывай меня, Людвиг…
    
— Как же я могу тебя забыть? Ведь ты у меня одна-единственная на свете. Больше у меня никого нет.
    
Он поцеловал ее в сухие губы. Внезапно в люке появилась голова врача.
    
— Ничего, ничего, — сказал он, заметив их смущение. — Но тем не менее пора ехать.
    
Они помогли Рут добраться до машины и закутали ее одеялами.
    
— Можно мне сегодня зайти к вам и узнать, как у нее дела? — спросил Керн.
    
— Конечно!.. Вы останетесь здесь? Да, так будет лучше. Заходите ко мне в любое время.
    
Машина тронулась. Керн провожал ее глазами, пока она не скрылась. Он стоял на одном месте, но ему почему-то казалось, что ураганный ветер несет его назад.
    
В восемь часов он отправился к доктору Бееру. Тот уже был дома. Он успокоил Керна, сказав, что большой опасности нет, хотя температура остается высокой. По всей вероятности, небольшое воспаление легких.
    
— Это надолго?
    
— Если все пойдет хорошо, — недели две. Затем — неделя на поправку.
    
— Как нам быть с платой? — спросил Керн. — У нас нет денег.
    
Беер улыбнулся.
    
— Сейчас она все равно лежит в больнице. А потом расходы возьмет на себя какое-нибудь благотворительное общество.
    
Керн взглянул на него.
    
— А ваш гонорар?
    
Беер снова улыбнулся.
    
— Оставьте при себе ваши несколько франков. Проживу и без них. Завтра можете снова зайти. — Он поднялся.
    
— Где она лежит? — спросил Керн. — На каком этаже?
    
Беер приложил к носу свой узловатый указательный палец.
    
— Дайте вспомнить… Комната 35, на третьем этаже.
    
— Какое это окно?
    
Беер подмигнул.
    
— Кажется, второе справа. Но вы ее все равно не увидите, она уже спит.
    
— Я спросил просто так…
    
— Конечно, я так и понял.
    
Напоследок Керн расспросил доктора Беера, как найти больницу, и ушел. Больницу он разыскал довольно быстро и взглянул на часы. Было без четверти девять. Во втором окне справа света не было. Тем не менее Керн стал ждать. Никогда бы он не поверил, что пятнадцать минут могут тянуться так долго. Неожиданно в комнате Рут зажегся свет. Керн стал пристально всматриваться в красноватый четырехугольник. Когда-то он слышал о передаче мыслей на расстоянии и теперь попытался сосредоточиться, чтобы послать Рут свои пожелания. «Сделай так, чтобы она выздоровела, сделай так, чтобы она выздоровела!» — настойчиво думал он, не зная, собственно, кого он молит. Он глубоко вдыхал вечерний воздух, а потом медленно его выдыхал, вспомнив, что глубокие вдохи играют существенную роль в передаче мыслей. Так было сказано в одной из книг, которые он когда-то читал. Керн стиснул кулаки, встал на цыпочки, словно хотел подпрыгнуть, и продолжал шептать, устремив свой взор на яркий прямоугольник, светящийся в темноте. «Поправляйся скорее! Поправляйся! Я люблю тебя!»
    
Свет в окне погас, и он увидел тень.
    
«Она же должна лежать в постели», — подумал он, и тем не менее его обдало волной счастья. Она помахала ему рукой, и он отчаянно замахал в ответ. Потом он понял, что она его не может видеть. В отчаянии он огляделся, ища глазами фонарь или какой-нибудь другой источник света, чтобы встать рядом с ним, но не нашел ничего. И тут его осенило. Он выхватил из кармана коробок спичек, который получил утром к двум сигаретам, чиркнул и поднял спичку в руке.
    
Рут замахала ему в ответ. Он осторожно махнул ей рукой с горящей спичкой, потом зажег сразу несколько спичек и поднес их к лицу, чтобы огонек осветил его. Рут замахала еще интенсивнее. Керн сделал ей знак, означающий, что она должна лечь. Она покачала головой, и он понял, что для того, чтобы заставить ее лечь, он должен уйти. Он сделал несколько шагов, показывая, что уходит, и подбросил горящие спички высоко в воздух. Они упали на землю и погасли. Некоторое время свет в окне еще горел, а потом погас, и окно это показалось Керну темнее, чем другие.
    
    
— Поздравляю, Гольдбах! — сказал Штайнер. — Сегодня первый раз вы справились блестяще! Без единой ошибки, спокойно и обдуманно. Вы подали мне первоклассный знак, когда спичку спрятали в бюстгальтере, — а ведь это было действительно трудно.
    
Гольдбах посмотрел на него благодарными глазами.
    
— Откровенно говоря, я и сам точно не знаю, как это у меня вышло. Словно внезапно пришло просветление, после вчерашнего. Подождите немного, и я превращусь в хорошего медиума. Завтра начну подготавливать другие знаки.
    
Штайнер рассмеялся.
    
— Пойдемте лучше выпьем по рюмочке водки в честь этого радостного события!
    
Он достал бутылку «марилленгейста» и наполнил рюмки.
    
— Прозит, Гольдбах!
    
— Прозит!
    
Гольдбах поперхнулся и поставил рюмку на стол.
    
— Извините, — сказал он. — Я отвык… Если вы ничего не имеете против, я лучше пойду.
    
— Ну, конечно. Работа ведь наша уже закончена… А вы не хотите допить свою рюмку?
    
— Да, конечно!
    
Гольдбах послушно выпил.
    
Штайнер протянул ему руку.
    
— И не выдумывайте слишком много знаков. Иначе я запутаюсь в ваших хитростях и ничего не найду.
    
— Нет, нет.
    
Гольдбах быстро спускался по аллее, направляясь в сторону города. На душе у него было легко, ему казалось, что с плеч свалился страшный груз. Тем не менее это была легкость без радости. У него появилось такое чувство, будто кости его наполнены воздухом.
    
— Моя жена дома? — спросил он горничную у дверей пансиона.
    
— Нет… — Девушка рассмеялась.
    
— Почему вы смеетесь? — спросил он, неприятно удивленный.
    
— А почему бы мне и не посмеяться? Разве это запрещено?
    
Гольдбах посмотрел на нее каким-то отсутствующим взглядом.
    
— Я не это имел в виду, — пробормотал он. — Смейтесь себе на здоровье.
    
По узкому коридору он направился к своей комнате. Дойдя до комнаты жены, он остановился и прислушался, Ни звука. Гольдбах тщательно пригладил волосы и отряхнул костюм. Потом все-таки постучал в комнату жены. «Может быть, она все-таки уже вернулась, и горничная ее просто не заметила», — подумал он. Он постучал еще раз. Никто не ответил. Гольдбах осторожно нажал на ручку и вошел в комнату. У ночного столика горел свет. Он уставился на него, словно шкипер на маяк. «Скоро вернется, — подумал он. — Иначе бы свет не горел…»
    
Но где-то в глубине своей души он уже знал, что она больше не вернется. Он чувствовал это в своем подсознании, но — подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, — со страшным упорством держался бессмысленного: «Она должна вернуться, иначе бы свет не горел! Она должна…»
    
Потом ему бросилась в глаза необычная пустота в комнате. Перед зеркалом не было щеточек и баночек с кремом; дверца шкафа была приоткрыта, и в щели не было видно розовых и пастельных тонов ее одежды. Пасть шкафа, темная и покинутая, сонно глядела на него. В комнате остался лишь аромат — легкое дуновение жизни, но и тот был уже очень слаб; он лишь навевал воспоминания.
    
Потом он нашел письмо и удивился, глядя на него притупленным взглядом, как он до сих пор его не заметил, — письмо лежало на столе.
    
Прошло много времени, прежде чем он вскрыл письмо. Он и так уже знал все — так зачем же его распечатывать? Наконец он все-таки взрезал конверт забытой пилкой для ногтей, которая валялась на кресле. Он начал читать, но слова не проникали сквозь ледяную кору его мозга, они остались мертвы, — словно слова из какой-то газеты, книги, случайные слова, которые его совершенно не касались. Пилка в его руке была более живой, живее слов.
    
Он спокойно сидел, ждал боли и удивлялся, почему она не приходит. Его охватило лишь какое-то чудовищное отупение, какое появлялось обычно в тот страшный момент перед сном, если он принимал слишком большую порцию брома.
    
Он долго сидел так и смотрел на свои руки. Они лежали на коленях — белые и мертвые, словно два бледных бесчувственных спрута с пятью безжизненными щупальцами. Они больше не принадлежали ему. Он и сам больше не принадлежал самому себе, его тело было чужим, глаза обратились внутрь и уставились на парализованные, временами вздрагивавшие органы.
    
Наконец он поднялся и прошел в свою комнату. Он заметил галстуки, лежавшие на столе, машинально взял ножницы и стал резать — тщательно, полоска за полоской. Он не бросал отрезанные лоскутки на пол, а педантично собирал их на ладони и складывал на столе в пеструю кучку. В самый разгар этой машинальной работы он подивился тому, что делал, и отложил ножницы в сторону. В то же мгновение он забыл о них. Он сделал несколько нетвердых шагов и уселся в угол. Там он и остался сидеть на корточках, непрерывно потирая себе руки необычно усталым старческим движением, будто ему было холодно и не хватало больше сил согреться.
   
   
    
     
5
    
    
Керн подбросил в воздух последние спички. Внезапно на его плечо легла чья-то рука.
    
— Что вы здесь делаете?
    
Он вздрогнул, обернулся и увидел жандарма.
    
— Ничего, — пробормотал он. — Извините. Это просто ребячество — больше ничего.
    
Чиновник внимательно смотрел ему в лицо. Это был не тот жандарм, который арестовал Керна у Аммерсов. Керн быстро взглянул на окно. Рут не было видно. И она, вероятно, ничего не заметила — было слишком темно.
    
Керн попытался выдавить из себя искреннюю улыбку.
    
— Извините, пожалуйста, — сказал он спокойно. — Это всего лишь шутка. Вы же сами видите, ничего не произошло. Зажигал спички. Хотел закурить сигарету, но она никак не прикуривалась, тогда я чиркнул сразу полдесятка спичек и чуть не обжег себе пальцы.
    
Керн засмеялся, махнул рукой и хотел идти дальше. Но жандарм крепко схватил его за руку.
    
— Минутку! Вы — не швейцарец, не так ли?
    
— Почему не швейцарец?
    
— Слышно по вашему произношению. Зачем вы лжете?
    
— Я не лгу, — ответил Керн. — Меня только интересует, как вы об этом догадались?
    
Чиновник с подозрением посмотрел на него.
    
— Может быть, нам лучше… — пробормотал он и зажег карманный фонарь. — Послушайте, — сказал он уже совершенно другим тоном. — Вы знаете господина Аммерса?
    
— Понятия не имею, — по возможности спокойно ответил Керн.
    
— Где вы живете?
    
— Я приехал только сегодня и собирался как раз найти гостиницу. Вы сможете порекомендовать мне какую-нибудь? Не очень дорогую?
    
— Сперва вам придется пройти со мной. В полиции лежит донесение господина Аммерса. В нем указаны приметы, которые совпадают с вашими. Нужно все это выяснить.
    
Керн пошел с жандармом, проклиная себя за беспечность. Чиновник, должно быть, подкрался к нему бесшумно на своих резиновых подошвах. Целую неделю все шло хорошо, и Керн стал менее внимательным. Почувствовал себя в безопасности. Керн украдкой оглядывался, выискивая возможность скрыться, но путь оказался недолгим — через несколько минут они уже были в полиции.
    
За столом сидел чиновник, который отпустил его в первый раз; он что-то писал. У Керна снова появилась надежда.
    
— Это тот? — спросил полицейский, который его привел.
    
Сидевший за столом поднял голову.
    
— Возможно, — сказал он. — Но наверняка сказать не могу. Было очень темно.
    
Полицейский, который привел Керна, вышел.
    
— Эх, парень, — сказал второй, обращаясь к Керну. — Я думал, вас уже давно здесь нет. Теперь дела ваши плохи. Аммерс донес на вас.
    
— Мне нельзя снова убежать? — быстро спросил Керн. — Вы же знаете…
    
— Исключено. Единственный выход — через дежурную комнату. А там находится ваш приятель. Он звонит по телефону. Нет… Сейчас вы попались. И попались в руки самому ретивому. Он давно мечтает выслужиться.
    
— Черт возьми!
    
— Вот именно… И дело усугубляется тем, что вы один раз уже вырвались из рук полиции. В свое время я вынужден был подать об этом рапорт, так как знал, что Аммерс будет за мной шпионить.
    
— О, боже ты мой! — Керн отступил на шаг.
    
— Можете призывать и бога, и черта! — ответил чиновник. — На этот раз уже ничего не поможет. Вы получите свой срок.
    
Через несколько минут, едва переводя дух, появился Аммерс. Он всю дорогу бежал. Его остренькая бородка блестела.
    
— Это тот самый! — сразу заявил он. — Я сразу его узнал! Каков подлец!
    
Керн посмотрел на него.
    
— Надеюсь, на этот раз он от вас не убежит? — спросил Аммерс.
    
— На этот раз — нет! — подтвердил жандарм.
    
— Мельницы божьи мелют медленно, — победно и звучно продекламировал Аммерс. — Медленно, но удивительно мелко. Кувшин ходит за водой, пока не разобьется…
    
— А вы знаете, что у вас рак печени? — вдруг перебил его Керн, сам едва сознавая, что говорит, и удивляясь, как ему могла прийти в голову такая мысль. Им внезапно овладела такая бешеная злоба, что, даже не осознав своего несчастья полностью, он автоматически направил свои мысли на то, чтобы причинить Аммерсу боль. Избить его он не мог — за это он получил бы слишком большой срок.
    
— Что? — От неожиданности Аммерс даже забыл закрыть рот.
    
— У вас рак! Самый настоящий рак печени! — Керн заметил, что стрела попала в цель, и сразу же добавил: — Я — медик, и я знаю, что говорю! Через год он начнет разрастаться с удивительной быстротой, вы будете испытывать неимоверные боли и умрете страшной смертью! И никто из врачей не сможет вам помочь! Никто!
    
— Но ведь это же…
    
— Мельницы божьи! — прошипел Керн. — Так ведь, кажется, вы говорили? Мельницы божьи мелют медленно, медленно. Годами!
    
— Господин жандарм! — отчетливо выговаривая слова, произнес Аммерс. — Я требую, чтобы вы защитили меня от этого индивидуума.
    
— Советую вам составить завещание! — продолжал ликовать Керн. — Это — единственное, что вам осталось сделать! Рак сожрет вас изнутри, и вы сгниете!
    
— Господин жандарм! — Аммерс дикими глазами посмотрел на чиновника, ища у него помощи. — Ваша обязанность — защитить меня от этих оскорблений!
    
Чиновник, сидевший за столом, с интересом взглянул на него.
    
— До сих пор я еще не слышал никаких оскорблений в ваш адрес, — сказал он. — Он только поставил вам диагноз.
    
— Я требую, чтобы все было запротоколировано! — вскричал Аммерс.
    
— Вы только посмотрите! — Керн ткнул пальцем в сторону Аммерса, который, вздрогнув, отпрянул назад, словно увидел не палец, а змею. — Посмотрите на этот свинцово-серый цвет кожи! На пожелтевшие глазные яблоки! Более верных признаков и не бывает! Кандидат в смертники! За вас остается только молиться!
    
— Кандидат в смертники! — продолжал бушевать Аммерс. — Запишите в протокол, что он обозвал меня кандидатом в смертники!
    
— Кандидат в смертники — это не оскорбление, — объяснил чиновник, не скрывая своего злорадства. — На это вы не можете жаловаться. Мы все — кандидаты в смертники.
    
— Печень уже гниет в здоровом теле! — Керн, заметив, что Аммерс побледнел, шагнул вперед. Тот отпрянул, словно увидел сатану. А Керн с триумфом продолжал: — Да, на начальной стадии эту болезнь не установишь! А когда выясняется, что печень поражена раком, — уже поздно! Рак печени! Это самая страшная и медленная смерть, которая только существует на свете!
    
Аммерс уже не мог произнести ни слова. Он схватился за голову и бессмысленным взором уставился на Керна.
    
— Ну, ладно, хватит! — внезапно сказал чиновник резким тоном. — Сядьте вон туда и отвечайте нам на наши вопросы! Вы давно в Швейцарии?
    
    
На следующее утро Керн предстал перед окружным судом. Судья, пожилой и грузный мужчина с круглым красным лицом, оказался человеком гуманным, но помочь Керну не смог: четко сформулированные параграфы не допускали двоякого толкования.
    
— Почему вы не сообщили в полицию, когда нелегально перешли границу? — спросил он.
    
— Потому что меня сразу же выслали бы, — устало сказал Керн.
    
— Конечно, выслали бы.
    
— А там, на той стороне, я снова должен был бы заявить в полицию, чтобы не идти против законов. И оттуда на следующую ночь я бы вернулся обратно в Швейцарию. Так бы и умер от голода, шатаясь по границе. В лучшем случае я бы шагал от одной полиции к, другой… Что же нам еще делать, как не идти против законов?
    
Судья пожал плечами.
    
— Ничем не могу помочь. Я должен вас осудить. И самое легкое наказание в таких случаях — 14 дней. Таков закон. Мы должны защитить свою страну от потока беженцев.
    
— Знаю.
    
Судья полистал бумаги.
    
— Единственное, что я могу сделать для вас, это написать в Верховный суд, чтобы вам заменили судимость арестом.
    
— Большое спасибо, — ответил Керн. — Но мне безразлично, как это будет называться. Я уже давно забыл, что такое честолюбие.
    
— Но это все-таки не одно и то же, — с некоторой поспешностью добавил судья. — Ведь это очень важно для гражданских прав. Если вы отсидите только под арестом, вы не будете иметь судимость. Вы, наверное, этого не знаете?
    
Некоторое время Керн смотрел на этого наивного и добродушного судью.
    
— Вы говорите о гражданских правах, — сказал он. — А что мне делать с этими гражданскими правами? У меня вообще нет никаких прав! Я — тень, призрак, мертвец в гражданском отношении! Так разве могут меня интересовать такие, например, понятия, как гражданские права и прочее?!
    
Некоторое время судья молчал.
    
— Вы же могли бы достать какие-нибудь документы, — наконец сказал он. — Может быть, вы могли бы получить паспорт через немецкое консульство?
    
— Год назад чешский суд уже пробовал это сделать. Просьбу отклонили. Для Германии мы вообще больше не существуем. А для остального мира — только как нежелательные элементы.
    
Судья покачал головой.
    
— И Лига наций тоже ничего для вас не сделала? Вас же тысячи, и вы должны как-то существовать!
    
— Лига наций уже несколько лет решает вопрос о выдаче нам документов, и все это время каждая страна пытается выпихнуть нас в какую-нибудь другую. Видимо, это протянется еще несколько лет…
    
— Ну, а до тех пор…
    
— До тех пор? Вы сами видите, каково сейчас положение…
    
— О, боже ты мой! — довольно беспомощно произнес судья своим мелодичным голосом с мягким швейцарским акцентом. — Это же целая проблема! Что с вами будет?
    
— Вот этого я не знаю… Для меня гораздо важнее знать, что случится со мной сейчас.
    
Судья провел рукой по вспотевшему лицу и посмотрел на Керна.
    
— У меня есть сын, — сказал он, — который приблизительно вашего возраста. И если я представлю себе, что его гоняют из страны в страну только по той причине, что он родился…
    
— У меня есть отец, — ответил Керн. — И если бы вы увидели его…
    
Он отвернулся и посмотрел в окно. Осеннее солнце мирно освещало небольшую, полную плодов яблоню. Там, за окном, была свобода! Там, за окном, была Рут!
    
— Мне хотелось бы задать вам один вопрос, — сказал судья спустя минуту. — Вопрос этот не относится к делу, но тем не менее я хотел бы его задать. Вы верите еще во что-нибудь?
    
— О, да! Я верю в святой эгоизм! В бессердечность! В ложь! В косность души!
    
— Я так и думал. Иначе и не могло быть.
    
— Но это не все, — продолжал Керн спокойно. — Я верю также в товарищество, в любовь, в готовность прийти на помощь ближнему. С этим я тоже близко познакомился. Может быть, даже ближе, чем человек, который живет в нормальных условиях.
    
Судья поднялся, тяжело ступая, обогнул свое кресло и подошел к Керну.
    
— Приятно слышать от вас такие слова, — пробормотал он. — Если бы я только знал, чем могу вам помочь!
    
— Ничем, — ответил Керн. — Я ведь тоже знаю законы, и у меня есть приятель, специалист по такого рода вопросам. Отсылайте меня в тюрьму.
    
— Я пошлю вас под арест и передам ваше дело дальше, в Верховный суд.
    
— Что ж, если это облегчит вам душу. Но если это затянется на более длительный срок, то я предпочитаю тюрьму.
    
— Нет, не затянется. Я позабочусь об этом.
    
Судья вынул из кармана большое портмоне.
    
— К сожалению, существует только этот примитивный способ помощи, — нерешительно сказал он, вынимая из портмоне сложенную бумажку. — Я очень огорчен, что не могу сделать для вас ничего больше…
    
Керн взял деньги.
    
— Это — единственное, что нам действительно помогает, — ответил он и подумал: «Двадцать франков! Какое счастье! На эти деньги Рут сможет доехать до самой границы!»
    
    
Послать весточку Рут он не отважился — сразу же стало бы известно, что они находились в стране уже давно, и Рут могли осудить. А так ее просто вышлют. Если же повезет, то и просто выпишут из больницы.
    
В первый вечер своего заключения Керн чувствовал себя несчастным и от волнения не мог спать. Перед его глазами возникал образ Рут, лежавшей на кровати, тяжело больной, и он в страхе все время просыпался. Ему даже приснилось, что ее хоронят. Он приподнялся на нарах и долгое время сидел, поджав ноги. Керн не хотел поддаваться страху, но чувствовал, что страх сильнее его. «Во всем виновата ночь, — подумал он. — И страхи ночи. Дневной страх разумен, ночной — не имеет границ!»
    
Он встал и начал ходить взад-вперед по маленькому помещению. Потом снял с себя куртку и стал заниматься гимнастикой. «Я не могу допустить, чтобы у меня сдали нервы, — думал он. — Иначе я погиб. Я должен сохранить свои нервы в порядке!» Он приседал, выгибал корпус, и ему удалось отвлечься от тягостных мыслей. А потом он вспомнил о вечере, который провел в полицейском участке Вены, и о студенте, который дал ему уроки бокса. Он усмехнулся. «Если бы не этот студент, я бы не смог сегодня так разговаривать с Аммерсом, — подумал он, — Это он мне помог, он и Штайнер, и вся эта жестокая жизнь. Она и должна меня ожесточить, но не должна разбить. Я буду защищаться!» Он принял позицию, приготовившись к бою, и, мягко пружиня ногами, стал всем телом наносить удары в темноту — вправо, влево, в перерыве между, ними — несколько коротких апперкотов, все быстрее и быстрее. Внезапно в темноте перед ним замерцала, словно призрак, остренькая седая бородка больного раком печени Аммерса, и удары приобрели смысл и направление.
    
Он бил его сильными прямыми ударами в подбородок и уши. Вслед за этим нанес два «крюка» в сердце и сильный удар в солнечное сплетение, и ему даже послышалось, как тот со стоном упал на пол. Он снова его поднял и продолжал, тяжело дыша от возбуждения, систематически обрабатывать своего врага, наградив его напоследок двумя сильными ударами в печень, которые показались особенно удачными. К этому времени забрезжил рассвет, и он, изможденный и усталый, упал на нары и сразу заснул, стряхнув с себя ночные страхи.
    
Два дня спустя в камере появился доктор Беер. Керн быстро вскочил.
    
— Как ее здоровье?
    
— Хорошо, то есть нормально.
    
Керн вздохнул с облегчением.
    
— Как вы узнали, что я здесь?
    
— Очень простым путем. Вы не пришли ко мне — значит, угодили в кутузку.
    
— Да, конечно. Она знает об этом?
    
— Да. Когда вчера вечером вы не выступили под ее окном в роли Прометея, она подняла на ноги все небо и ад в придачу, чтобы увидеть меня. Через час мы уже знали, что случилось. И надо же было додуматься — затеять эту игру со спичками!
    
— Да, сглупил, конечно… Но когда человек чувствует себя в безопасности, он наверняка рано или поздно сделает какую-нибудь глупость. Меня осудили на 14 дней. Через 12 дней, я, наверное, выйду. Она поправится к тому времени?
    
— Нет… Во всяком случае, она еще не сможет продолжать ваше путешествие. Я думаю, что мы оставим ее в больнице до тех пор, пока не прояснится картина с вами.
    
— Конечно! — Керн задумался. — В таком случае мне придется ждать ее в Женеве. Я же не смогу взять ее с собой. Меня вышлют.
    
Беер достал из кармана письмо.
    
— Вот! Я вам кое-что принес.
    
Керн быстро схватил письмо, но, подумав, положил его в карман.
    
— Вы можете прочесть его прямо сейчас, — сказал Беер. — Я не спешу.
    
— Нет, я прочту его потом.
    
— Ну, тогда я поеду обратно в больницу. Передам, что видел вас. Вы не хотите ей написать? — Беер вынул из кармана ручку и бумагу. — Я вам все принес.
    
— Спасибо! Большое спасибо! — Керн быстро написал письмо. Он написал, что у него все в порядке, пожелал Рут скорого выздоровления и сообщил, что будет ждать ее в Женеве перед главным почтамтом в двенадцать часов дня, Подробности она узнает от доктора Беера.
    
Вложив в конверт двадцатифранковую бумажку, полученную от судьи, он заклеил письмо и передал его доктору.
    
— Вот, возьмите…
    
— А вы не хотите сперва прочесть ее письмо? — спросил тот.
    
— Нет, не сейчас. Не так быстро. Впереди еще целый день, и у меня не будет никакого другого занятия.
    
Беер удивленно посмотрел на него, потом спрятал письмо.
    
— Хорошо. Денька через два-три я вас еще навещу.
    
— Это точно?
    
Беер улыбнулся.
    
— Конечно! Вы не верите?
    
— Нет, нет! Конечно, верю! Теперь все в порядке — связь налажена. В ближайшие двенадцать дней ничего особенного не случится. Во всяком случае — ничего неожиданного. Это меня успокаивает.
    
Когда Беер ушел, Керн достал письмо Рут. «Какое легкое, — подумал он. — Листок бумаги, несколько строк, написанных чернилами, а сколько счастья!»
    
Он положил письмо на краешек нар и занялся гимнастикой. Несколько раз он мысленно сбивал Аммерса с ног, и на этот раз даже нанес ему пару запрещенных ударов в почки.
    
— Мы не сдадимся! — сказал он, обращаясь к письму, и прекрасным «свингом» по остренькой бородке опять бросил Аммерса на землю. Отдохнув немного, Керн снова начал беседовать с письмом. Только после обеда он вскрыл конверт и прочел первые строчки. Через каждый час он читал по нескольку строк. До подписи Рут он добрался только вечером. В письме было все: и беспокойство, и страх, и ее любовь, и мужество. Керн вскочил и снова принялся избивать Аммерса. Этот бой нельзя было назвать спортивным — Аммерс получал пощечины, подножки, а в довершение всего Керн вырвал его седую остренькую бородку.
    
    
Штайнер собирал свои вещи. Он уезжал во Францию. В Австрии стало опасно оставаться — вопрос об аншлюсе с Германией был только делом времени.
    
Кроме того, Пратер и аттракционы директора Поцлоха уже готовились к зимней спячке.
    
Поцлох пожал Штайнеру руку.
    
— Бродячие артисты привыкли расставаться. Где-нибудь мы еще встретимся.
    
— Конечно.
    
— Ну, вот видите! — Поцлох подхватил пенсне. — Желаю вам хорошо перезимовать. Я не люблю прощальных сцен.
    
— Я — тоже, — ответил Штайнер.
    
— Вы понимаете… — Поцлох часто заморгал. — Ведь все дело, в привычке. Когда приходится встречаться и прощаться со многими людьми, как, например, мне, то в конце концов это превращается в привычку. Словно прошел от тира к аттракциону с кольцами — и все.
    
— Прекрасное сравнение! От тира — к аттракциону с кольцами, а от аттракциона с кольцами — к тиру. В такое сравнение влюбиться можно!
    
Поцлох ухмыльнулся с довольным видом.
    
— Между нами говоря, Штайнер, знаете, что самое страшное на свете? Скажу откровенно: самое страшное то, что все рано или поздно превращается в привычку. — Он посадил пенсне на нос. — Даже так называемый экстаз!
    
— Даже война, — сказал Штайнер. — Даже боль! Даже смерть! Я знаю человека, у которого за десять лет умерли четыре жены. Сейчас у него пятая. Она уже болеет. И что бы вы думали? Он уже совершенно спокойно подыскивает шестую. Абсолютно все — дело привычки! Все, кроме собственной смерти!
    
Поцлох небрежно отмахнулся.
    
— О ней никогда серьезно не думают, Штайнер. Даже на войне. Иначе бы ее больше не было. Ведь каждый твердо верит, что именно он останется жив, верно? — И он посмотрел на Штайнера, немного наклонив голову. Тот с улыбкой кивнул. Поцлох снова протянул ему руку. — Счастливого пути! А я еще должен сбегать к тиру. Проверить, хорошо ли запаковали сервиз.
    
— До свиданья! А я в таком случае отправлюсь к аттракциону с кольцами.
    
Поцлох ухмыльнулся и умчался.
    
Штайнер направился к вагону. Сухая листва шуршала под его ногами. Вечернее небо, безмолвное и холодное, висело над лесом. Со стороны тира доносился стук молотков. У полуразобранной карусели покачивались фонари.
    
Штайнер шел прощаться с Лилой. Она оставалась в Вене. Ее документы и разрешение на работу, были действительны только для Австрии. Но она все равно не уехала бы с ним, даже если бы и могла. Она и Штайнер были товарищами, судьба и ветер времени свели их случайно — и они хорошо понимали это.
    
Лила была в вагоне и накрывала на стол. Когда вошел Штайнер, она улыбнулась.
    
— Для тебя есть письмо, — сказала она.
    
Штайнер взял письмо и посмотрел на марку.
    
— Из Швейцарии. Наверняка от нашего мальчика. — Он разорвал конверт и начал читать. — Рут в больнице, — сказал он.
    
— Что с ней? — спросила Лила.
    
— Воспаление легких. Но, как видно, не тяжелое. Они в Мюртене. Вечерами мальчик стоит перед больницей и подает ей световые сигналы. Может быть, я их еще встречу, если пойду через Швейцарию.
    
Штайнер спрятал письмо в карман.
    
— Надеюсь, мальчик знает, как он должен поступить, чтобы им не потерять друг друга.
    
— Конечно, знает, — ответила Лила. — За это время он многому научился.
    
— Да. И тем не менее…
    
Штайнер хотел объяснить Лиле, что Керну придется трудно, если Рут вышлют к границе, но вовремя вспомнил, что они тоже видят сегодня друг друга последний раз. Поэтому он решил не говорить о тех двух, которые остались рядом друг с другом в ожидании встречи.
    
Он подошел к окну. На площади, освещенной карбидными фонарями, рабочие упаковывали в серые мешки лебедей, лошадей и жирафов, снятых, с карусели. Фигурки зверей в беспорядке лежали и стояли на земле, словно их совместную райскую жизнь внезапно разрушил взрыв бомбы. В снятой гондоле сидели двое рабочих и пили из горлышка пиво. Они повесили свои куртки и шапки на рога белого оленя, прислоненного к одному из ящиков. Выбросив ноги вперед, олень словно застыл, приготовившись к вечной скачке.
    
— Садись, — услышал он позади себя голос Лилы. — Ужин готов. Я испекла для тебя пироги.
    
Штайнер повернулся и положил ей руку на плечо.
    
— Ужин, — сказал он. — Пироги… Для таких людей, как мы, которые вечно в пути, ужин вдвоем — это уже почти домашний очаг, почти родина, правда?
    
— Есть на свете и кое-что другое. Но ты этого не знаешь. — Она помолчала. — Ты не знаешь, потому что у тебя нет слез, и ты не понимаешь, что значит — грустить вдвоем.
    
— Да, этого я не понимаю. Мы не часто грустили, Лила.
    
— Да, ты не часто грустил. Ты или злился, или был равнодушным, смеялся или был таким, каких вы называете храбрыми. Но это не храбрость.
    
— А что же это такое. Лила?
    
— Страх выдать свои настоящие чувства. Страх перед слезами. Страх, что тебя не посчитают за мужчину. В России мужчины плачут и остаются мужественными. А ты никогда не открыл своего сердца.
    
— Это правда, — согласился Штайнер.
    
— Чего ты ждешь?
    
— Не знаю. И не хочу знать.
    
Лила внимательно посмотрела на него.
    
— Садись к столу, — пригласила она. — Я дам тебе в дорогу хлеба и сала, как принято в России, и благословлю тебя на прощание — тебя, показное равнодушие. Вполне возможно, что ты и над этим будешь смеяться.
    
— Нет, не буду.
    
Она поставила на стол блюдо с пирогами.
    
— Сядь рядом со мной, Лила.
    
Она покачала головой.
    
— Сегодня ты будешь есть один. А я буду обслуживать тебя. Это твой последний ужин.
    
Она осталась у стола и подавала ему пироги, хлеб, мясо, огурцы. Она смотрела, как он ест, молча приготовила чай. Потом большими шагами пошла по маленькому вагону — гибкая и ловкая, как пантера, привыкшая к своей тесной клетке. Лицо ее приняло строгое и загадочное выражение, и внезапно она показалась Штайнеру какой-то библейской фигурой.
    
Он поднялся и достал свои вещи. Он уже обменял рюкзак на чемодан, как только достал паспорт. Открыв дверь вагона, он медленно спустился по ступенькам и поставил чемодан на землю. Потом вернулся.
    
Лила стояла, опершись одной рукой на стол, и смотрела таким отрешенным и невидящим взглядом, словно была уже совершенно одна. Штайнер подошел.
    
— Лила…
    
Она вздрогнула и посмотрела на него. Выражение глаз сразу изменилось.
    
— Совсем не легко просто так уйти, — сказал Штайнер.
    
Она кивнула и обняла его одной рукой.
    
— Без тебя я останусь совсем одна.
    
— Куда ты пойдешь?
    
— Еще не знаю.
    
— В Австрии ты будешь чувствовать себя в безопасности. Даже если она станет немецкой.
    
Она с серьезным видом посмотрела на него.
    
— Жаль, что все так получается, Лила, — едва слышно сказал Штайнер.
    
— Да…
    
— И знаешь, почему?
    
— Знаю. И ты это тоже знаешь.
    
Они продолжали смотреть друг на друга.
    
— Странно, — сказал Штайнер. — Ведь между нами — совсем небольшой кусочек времени, крохотный кусочек жизни. Все другое остается на своем месте.
    
— Это — не кусочек, это все время, Штайнер, — мягко сказала Лила. — Все наше время и вся наша жизнь.
    
Он кивнул. Лила взяла лицо Штайнера в свои руки и сказала по-русски несколько слов. Потом дала ему хлеба и немного сала.
    
— Съешь, когда будешь далеко отсюда. Тогда на чужбине тебе не придется есть хлеб вместе с горем. Ну, а теперь иди!
    
Штайнер хотел поцеловать Лилу но, взглянув на нее, решил этого не делать.
    
— Уходи! — прошептала она. — Уходи теперь…
    
Он пошел через лес. Спустя какое-то время оглянулся. Городок балаганов утонул в ночи, и не осталось ничего, кроме лихорадочного дыхания ночи, светлого четырехугольника открытой двери вдалеке и маленькой фигурки, продолжавшей стоять в неподвижности.
   
   
    
     
6
    
    
Через четырнадцать дней Керн снова предстал перед окружным судом. Полный, круглолицый мужчина озабоченно посмотрел на него.
    
— Я должен сообщить вам неприятную новость, господин Керн…
    
Керн выпрямился. «Четыре недели, — подумал он. — Нужно надеяться, что дали не больше четырех недель! А на такой срок Беер сможет удержать Рут в больнице».
    
— Верховный суд отклонил ваше обжалование. Вы слишком долго находились в Швейцарии. Вынужденное пребывание не оправдывается таким сроком. И потом — этот случай с жандармом… Вас осудили на 14 дней тюрьмы.
    
— Еще на четырнадцать?
    
— Нет. Всего на четырнадцать. Время, которое вы просидели под арестом, полностью засчитывается.
    
Керн глубоко вздохнул.
    
— Значит, уже сегодня я могу выйти?
    
— Да. Ничего не поделаешь, но будет считаться, что вы сидели не под арестом, а в заключении, и получили судимость.
    
— Это я как-нибудь переживу.
    
Судья посмотрел на него.
    
— Было бы лучше, если бы у вас ее не было. Но ничего не поделаешь…
    
— Меня вышлют сегодня? — спросил Керн.
    
— Да. Через Базель.
    
— Через Базель? В Германию? — Он был готов сразу же выпрыгнуть в окно и бежать, куда глаза глядят. Он уже неоднократно слышал, что эмигрантов высылали обратно в Германию, но большей частью это были такие беженцы, которые убегали непосредственно оттуда. Керн быстро огляделся.
    
Окно открыто, а помещение суда находилось вровень с землей. За окном — яблоня свешивала свои ветки, за ней — изгородь, которую можно перепрыгнуть, а там — свобода!
    
Судья покачал головой.
    
— Вас вышлют не в Германию, а во Францию. У Базеля проходит граница с Германией и Францией.
    
— А нельзя перейти границу у Женевы?
    
— К сожалению, нет. Базель ближе всего. На этот счет у нас есть указания. Женева — намного дальше.
    
Керн немного помолчал.
    
— А вы уверены, что меня вышлют во Францию? — спросил он.
    
— Абсолютно уверен.
    
— И вы никого не высылаете в Германию из тех, кто вам попадается без документов?
    
— Насколько я знаю, никого. Это может случиться только в пограничных городках. Но я почти не знаю таких случаев.
    
— Женщину вы тоже наверняка не вышлете в Германию?
    
— Конечно, нет. Я, во всяком случае, этого никогда не сделаю. А почему вы об этом спрашиваете?
    
— Просто так. В дороге я встречал многих женщин, у которых не было бумаг. Им приходилось еще труднее. Поэтому я и спрашиваю.
    
Судья Вынул из дела листок и показал его Керну.
    
— Вот ваш приказ о высылке. Теперь вы верите, что вас вышлют во Францию?
    
— Да.
    
Судья положил бумагу обратно в дело.
    
— Ваш поезд отходит через два часа.
    
— Значит, в Женеву попасть совершенно невозможно?
    
— Невозможно. Беженцы и так заставляют нас нести огромные железнодорожные расходы. Имеется строгое указание — посылать их к ближайшей границе. В этом я вам действительно не могу ничем помочь.
    
— А могли бы вы отправить меня в Женеву, если бы я сам оплатил расходы на дорогу?
    
— Да, тогда это возможно. Вы что, действительно хотите это сделать?
    
— Нет, у меня слишком мало денег для этого. Я поинтересовался просто так.
    
— Не следует задавать слишком много вопросов, — ответил судья. — Собственно, поездку в Базель вы тоже должны были бы оплатить из собственного кармана, если бы у вас были деньги. Но я не стал интересоваться этим вопросом. — Он поднялся. — Будьте здоровы! Желаю вам всего хорошего! Надеюсь, во Франции вы устроитесь. Будем надеяться также, что все скоро изменится!
    
— Да, конечно! Без этой надежды нам оставалось бы только повеситься.
    
    
Послать весточку Рут Керн больше не смог. Беер приходил накануне. Он сообщил Керну, что Рут останется в больнице еще на неделю. Керн решил написать ему сразу же с французской границы. Зато теперь он знал самое важное: Рут ни в коем случае не вышлют в Германию, а если у нее хватит денег, то отвезут и в Женеву.
    
Ровно через два часа за ним зашел полицейский, одетый в штатское. Они отправились к вокзалу. Керн нес чемодан. Накануне Беер ходил в овчарню и принес чемодан Керну.
    
Они проходили мимо гостиницы. Окна столовой, находившиеся вровень с землей, были распахнуты. Оркестр цитр исполнял народный танец. Ему подпевал мужской хор. Рядом с окном стояли два певца в одежде альпийских пастухов; положив руки на плечи друг другу и чуть покачиваясь, они с переливами исполняли тирольскую песню.
    
Полицейский остановился. Один из певцов, тенор, перестал петь.
    
— Куда ты запропастился, Макс? — спросил он. — Все уже ждут.
    
— Служба, — ответил полицейский.
    
Певец скользнул взглядом по Керну.
    
— Черт возьми! — проворчал он внезапно грудным голосом. — Значит, наш квартет сегодня вечером развалится.
    
— Ни в коем случае! Я вернусь через двадцать минут.
    
— Точно?
    
— Точно.
    
— Хорошо! Мы сегодня обязательно разучим песню на два голоса. Не простудись!
    
— Нет, нет.
    
Они отправились дальше.
    
— Разве вы не будете провожать меня до границы? — спросил Керн через некоторое время.
    
— Нет. Теперь мы это делаем иначе.
    
Они подошли к вокзалу. Полицейский разыскал начальника поезда.
    
— Вот этот — сказал он, показав на Керна, и передал тому приказ о высылке. — Счастливого пути, молодой человек! — вежливо попрощался он и удалился, стуча каблуками.
    
— Пойдемте! — Начальник поезда привел Керна к товарному вагону. — Залезайте сюда! — сказал он, показывая на тормозное отделение.
    
В маленькой кабинке не было ничего, кроме деревянного сиденья. Керн задвинул под него свой чемодан. Начальник поезда запер дверь снаружи.
    
— Ну, вот и все. В Базеле вас выпустят.
    
Он пошел дальше по тускло освещенной платформе. Керн посмотрел в окно и незаметно примерил, не сможет ли он вылезти в него. Окно оказалось слишком узким.
    
Через несколько минут поезд тронулся. Мимо поплыли залы ожидания с пустыми столиками и бессмысленно горящим светом. Начальник станции в красной фуражке остался позади и исчез в темноте. Перед глазами промелькнули кривые улочки, бензоколонка, у которой стояло несколько автомашин, кафе, где играли в карты, потом город исчез.
    
Керн уселся на деревянную скамью, поставил ноги на чемодан. Наползала ночь, темная и чужая. Керн почувствовал себя очень несчастным.
    
    
В Базеле Керна сдали полицейскому, который отвел его на таможню. Там его накормили, а потом отправили с чиновником в Бургфельден. Стемнело. Сначала они ехали трамваем, потом пошли пешком, миновали еврейское кладбище, кирпичный завод и свернули с шоссе. Через некоторое время чиновник остановился.
    
— Идите дальше прямо, никуда не сворачивая.
    
Керн пошел вперед. Он приблизительно знал, где находится, и держался направления на Сан-Луи. Он не прятался — ему было безразлично, схватят его или нет.
    
Керн сбился с дороги и пришел в Сан-Луи только к утру. Он тотчас же явился во французскую полицию и сообщил, что этой ночью прибыл из Базеля. Ему нужно было избежать тюрьмы, а он мог это сделать только в том случае, если сразу явится в полицию или на таможню. В этом случае его не осудят, а просто отправят обратно.
    
В полиции его целый день продержали под арестом, а вечером отправили к границе.
    
В таможне он застал двух чиновников. Один из них сидел за столом и что-то писал, другой примостился на скамейке у печки. Он курил черные алжирские сигареты и изредка поглядывал на Керна.
    
— Что у вас в чемодане? — наконец спросил он.
    
— Кое-что из вещей.
    
— Откройте!
    
Керн открыл чемодан. Чиновник поднялся и лениво подошел к нему. Потом заинтересованно нагнулся над чемоданом.
    
— Туалетная вода, мыло, духи! Вот это да! Вы что, привезли это все из Швейцарии?
    
— Да.
    
— И вы будете утверждать, что все это употребляете для себя, для своих нужд?
    
— Нет. Я ими торговал.
    
— В таком случае вы обязаны заплатить пошлину! — заявил чиновник. — Вынимайте все из чемодана! А эту мелочь, — он показал на иголки, шнурки и прочее, — можете оставить!
    
Керн подумал, что он все это видит во сне.
    
— Заплатить пошлину? — переспросил он. — Я должен заплатить пошлину?
    
— Конечно! Ведь вы — не дипломатический курьер, не так ли? Или вы считаете, что я собираюсь это у вас все купить? Вы привезли во Францию товары, за которые взимается пошлина. Ну, живо, вытаскивайте!
    
Чиновник взял таможенный тариф и придвинул к себе весы.
    
— У меня нет денег, — сказал Керн.
    
— Нет денег? — Чиновник сунул руки в карманы брюк и запружинил коленями. — Хорошо! Тогда эти вещи будут конфискованы! Давайте их сюда!
    
Керн продолжал сидеть на корточках, крепко обхватив руками чемодан.
    
— Перейдя границу, я сразу заявил в полицию, чтобы вернуться обратно в Швейцарию. Мне не нужно платить пошлину.
    
— Вы только послушайте его!.. Вы что, собираетесь меня учить?
    
— Оставь юношу в покое, Франсуа, — сказал чиновник, который сидел за столом и писал.
    
— И не подумаю! Этот бош, видите ли, все знает! Как и вся их банда там, в Германии! Живо, вытаскивайте бутылки!
    
— Я — не бош, — ответил Керн.
    
В этот момент вошел третий чиновник. Керн заметил, что он чином постарше первых двух.
    
— Что здесь происходит? — коротко спросил он.
    
Чиновник объяснил ему, в чем дело. Инспектор посмотрел на Керна.
    
— Вы сразу заявили о своем переходе в полицию? — спросил он.
    
— И вы хотите вернуться в Швейцарию?
    
— Да. Поэтому я здесь и очутился.
    
Инспектор минуту раздумывал.
    
— В таком случае ему не надо платить, — наконец решил он. — Он — не контрабандист. Его самого закинули сюда контрабандой. Отошлите его назад — и делу конец!
    
Он ушел.
    
— Ну, видишь, Франсуа, — сказал чиновник, сидевший за столом. И чего ты всегда так волнуешься? Ведь это только действует тебе на желчный пузырь!
    
Франсуа ничего не ответил. Он лишь нерешительно посмотрел на Керна. Керн в свою очередь посмотрел на него. Только сейчас до его сознания дошло, что он говорил по-французски и сам понимал французов, и он мысленно благословил русского профессора, сидевшего с ним в тюрьме в Вене.
    
    
На следующее утро Керн был в Базеле. Теперь он изменил тактику и не отправился сразу в полицию. Ему почти ничего не сделают, если он проведет в Базеле день и явится в полицию только вечером. И здесь ему мог пригодиться список Биндера с адресами. Хотя город и был наводнен беженцами, Керн решил все-таки немного подработать.
    
Он начал с пасторов, так как был почти уверен, что они его не выдадут. Первый сразу же выбросил его за дверь, второй, угостил бутербродом, третий сунул ему пять франков. Он решил не останавливаться на этом, и ему повезло — к полудню он уже заработал семнадцать франков. В первую очередь Керн пытался избавиться от духов и туалетной воды. На тот случай, если снова повстречает Франсуа. Пасторам сбыть товар было трудно, но Керну удалось это сделать, когда он отправился по другим адресам. После обеда у него уже было двадцать восемь франков.
    
Он зашел в католическую церковь. Церковь являлась самым надежным местом, где можно было немного передохнуть. А он уже не спал две ночи.
    
В церкви было сумрачно и пусто. Пахло ладаном и свечами. Керн сел на скамью и написал письмо доктору Бееру. В письмо он вложил записку и деньги для Рут, заклеил его и засунул себе в карман. Он чувствовал страшную усталость. Медленно соскользнул он на скамеечку для ног и положил голову на подставку для молитвенника. Он хотел лишь немного отдохнуть, но незаметно для себя заснул.
    
Проснувшись, Керн не мог понять, где находится, и, моргая, смотрел на матово-красный отблеск огня. Постепенно он пришел в себя. Услыхав чьи-то шаги, он сразу же стряхнул с себя остатки сна.
    
Духовный отец в черном одеянии медленно спускался по среднему нефу. Подойдя к Керну, он остановился и посмотрел на него. Тот на всякий случай скрестил руки на груди.
    
— Я не хотел вам мешать, — сказал священник.
    
— Я как раз собирался уходить, — ответил Керн.
    
— Я увидел вас из ризницы. Вы находитесь здесь уже два часа. Вы молили бога о чем-нибудь определенном?
    
— О, да! — Керн был застигнут врасплох, но быстро пришел в себя.
    
— Вы — не здешний? — Священник бросил взгляд на чемодан Керна…
    
— Да… — Керн взглянул на священника и решил, что ему можно сказать правду. — Я — эмигрант. Сегодня ночью я должен уехать за границу. В чемодане у меня вещи, которыми я торгую.
    
У Керна осталась еще бутылка туалетной воды, и внезапно ему в голову пришла смелая мысль — продать ее священнику прямо в церкви. Мысль действительно была сумасшедшая, но ведь ему уже не раз приходилось сталкиваться с самыми невероятными вещами.
    
— Туалетная вода, — продолжал он. — Очень хорошая и очень дешевая. Я как раз торгую ею.
    
Он хотел открыть чемодан.
    
Священник приподнял руку в знак отрицания.
    
— Не надо. Я вам верю. Не будем заниматься торговлей в церкви. Я рад, что вы так долго молились. Пройдемте со мной в ризницу. У меня есть маленький фонд для людей нашей веры, нуждающихся в помощи.
    
Керн получил десять франков. Он был немного смущен, но это быстро прошло. На полученные деньги он и Рут могли проехать часть пути до Парижа по железной дороге. «Полоса неудач, кажется, кончилась», — подумал он. Вернувшись обратно в церковь, он действительно начал молиться. Он не знал точно, какому богу молится, — сам он был протестант, отец его — еврей, а молился он в католической церкви, — но он решил, что в такие времена и на небе должна быть настоящая неразбериха и что молитва его сама найдет правильную дорогу.
    
    
Вечером Керн поехал поездом в Женеву. Он внезапно решил, что Рут могли выпустить раньше срока. Он прибыл в Женеву утром, сдал свой чемодан в камеру хранения и отправился в полицию. Чиновнику он объяснил, что его только что выставили из Франции. Ему поверили, так как у него нашли приказ о высылке из Швейцарии, датированный недавним числом. День его продержали в полиции, а ночью вытолкнули за границу в направлении Колоньи.
    
Керн тотчас же явился на французскую таможню.
    
— Входите, — пригласил его сонный чиновник. — Там уже сидит один. Около четырех утра мы отошлем вас обратно.
    
Керн зашел в помещение.
    
— Фогт! — удивленно воскликнул он. — Как вы сюда попали?
    
Фогт пожал плечами.
    
— Снова осаждаю швейцарскую границу.
    
— С тех пор?.. С тех пор, как вас отвели на вокзал в Люцерне?
    
— Да, с тех пор.
    
Фогт плохо выглядел. Лицо изможденное, серое, болезненное.
    
— Не везет мне, — сказал он. — Никак не удается попасть в тюрьму. А ночи уже такие холодные, что, боюсь, мне не вынести.
    
Керн присел рядом с ним.
    
— А я побывал в тюрьме. И рад, что оттуда выбрался. Такова жизнь.
    
Жандарм принес им немного хлеба и красного вина. Они поели и тотчас же заснули на скамейке. В четыре их разбудили и отвели к границе. Было еще совсем темно. Колосья зрелого хлеба золотились по краям дороги.
    
Фогт дрожал от холода. Керн стянул с себя свитер.
    
— Вот, наденьте! Мне не холодно.
    
— Действительно не холодно?
    
— Действительно…
    
— Вы — молоды, — сказал Фогт. — Вот в чем все дело. — Он натянул на себя свитер. — Я надену его на себя только на пару часиков, пока не взойдет солнце.
    
Перед самой Женевой они простились. Фогт хотел попытаться пройти в глубь страны через Лозанну. Пока он находился недалеко от границы, его просто отсылали обратно, и он не мог рассчитывать на тюрьму.
    
— Оставьте свитер себе, — сказал Керн.
    
— Ни в коем случае! Это же целый капитал!
    
— У меня есть еще. Подарок тюремного священника из Вены. Он — в камере хранения, в Женеве.
    
— Вы — серьезно?
    
— Конечно! Синий свитер с красной окантовкой. Ну, как, верите?
    
Фогт улыбнулся и вынул на кармана маленькую книжечку.
    
— Возьмите за это.
    
Это был сборник стихов Гельдерлина.
    
— Ну, зачем же, — сказал Керн.
    
— Берите, берите! Я знаю наизусть почти все.
    
Керн отправился в Женеву. Часа два он проспал в церкви, а в полдень уже стоял у главного почтамта. Он был уверен, что Рут сегодня еще не придет, но тем не менее прождал до двух часов. Потом снова заглянул в список Биндера. Ему опять повезло. К вечеру он заработал семнадцать франков. Керн отправился в полицию.
    
Была суббота, и ночь оказалась неспокойной. Уже в одиннадцать часов привезли двух вдрызг пьяных. Их вырвало в пивной, а потом они загорланили песни. К часу таких было уже пятеро. Около двух часов ночи привели Фогта.
    
— Я — словно в заколдованном кругу, — меланхолично заметил Фогт. — Но теперь нас, по крайней мере, двое!
    
Часом позже за ними пришли. Ночь оказалась очень холодной. Бесконечно далеко в небе мерцали звезды. Половинка луны была чистой, как расплавленный металл.
    
Жандарм остановился.
    
— Сейчас сверните направо, а потом…
    
— Спасибо, — сказал Керн. — Дорогу я знаю.
    
— Что ж, в таком случае всего хорошего.
    
И они направились дальше по узенькой полоске ничейной земли между двумя границами.
    
    
Против ожидания, их не отослали в ту же ночь, а привели в префектуру и составили протокол. Затем накормили. Обратно их отправили на следующую ночь.
    
К этому времени поднялся ветер, и небо заволокло тучами. Фогт чувствовал себя очень усталым. Он почти не говорил и производил очень жалкое впечатление. Отойдя немного от границы, они заночевали в стогу сена. До самого утра Фогт проспал как убитый.
    
Он проснулся лишь с восходом солнца, но не шевельнулся, а лишь открыл глаза. Керн почувствовал какой-то странный озноб в теле, когда взглянул на его изможденную неподвижную фигуру под легким пальто, на эти остатки человека с широко открытыми тихими глазами.
    
Они лежали на пологом склоне, с которого открывался вид на утренний город и озеро. От крыш в ясное небо поднимался дым, который пробуждал воспоминания об уюте, завтраке и постели. Слегка беспокойное озеро мягко поблескивало. Фогт безмолвно наблюдал, как исчезал под лучами солнца легкий, гонимый ветерком туман и как из-за обрывков туч медленно выступал и начинал блестеть, словно светлые стены небесного Иерусалима, белый массив Монблана.
    
Они отправились в путь около девяти часов, добрались до Женевы и пошли по дороге вдоль озера. Через некоторое время Фогт остановился.
    
— Вы только посмотрите! — сказал он.
    
— На что?
    
Фогт показал на дворец, возвышавшийся посреди большого парка. Огромный дом сверкал на солнце, словно оплот уверенности и жизненного благополучия. Чудесный парк отливал золотом и багрянцем осени.
    
— Какой красивый! — сказал Керн. — Создается впечатление, словно в нем живет швейцарский король!
    
— Разве вы не знаете, что это такое?
    
Керн покачал головой.