1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Они шли следом.    

Продолжай  оскорблять меня. Говори.    

Приветливый  воздух подчеркивал выступы стен[961]  на Килдер-стрит. Ни одной птицы. Из труб над домами подымались два хрупких  пера, раскидывались оперением и под веющей мягкостью мягко таяли.    

Прекрати  сражаться. Мир цимбелиновых друидов, мистериальный: просторная земля – алтарь.    

Хвала  богам![962]  Пусть дым от алтарей    

Несется  к небу!    

 Эпизод 10[963]    

     

Начальник  дома[964],  высокопреподобный Джон Конми, О.И., сойдя по ступенькам своего крыльца, опустил  плоские часы обратно во внутренний карман. Без пяти три. Прекрасное время для  прогулки в Артейн. Значит, как фамилия мальчика? Дигнам. Да. Vere dignum et  iustum est[965].  С этим следовало к брату Свону[966].  Письмо мистера Каннингема. Да. Оказать ему эту услугу, если можно. Добрый  католик, соблюдает обряды, помогает в сборах на церковь.    

Одноногий  матрос, продвигаясь вперед ленивыми бросками своих костылей, прорычал какие-то  звуки. Возле монастыря сестер милосердия он оборвал броски и протянул фуражку  за подаянием к высокопреподобному Джону Конми, О.И. Отец Конми благословил его  под щедрыми лучами солнца, памятуя, что в кошельке у него только серебряная  крона.    

Отец  Конми свернул к Маунтджой-сквер. Мысли его ненадолго задержались на солдатах и  матросах, которые лишились конечностей под пушечными ядрами и доживают остаток  дней в нищенских приютах, а также на словах кардинала Уолси[967]: Если бы я служил  Богу своему, как я служил своему королю. Он бы не покинул меня в дни старости.  Он шел под деревьями, в тени играющей зайчиками листвы, навстречу же ему приближалась  супруга мистера Дэвида Шихи, Ч.П.    

– Благодарю  вас, просто прекрасно. А вы, святой отец?    

Отец  Конми себя чувствовал поистине превосходно. Он собирался в Бакстон на воды. А  как ее сыновья, у них все хорошо в Бельведере? Правда? Отец Конми был поистине  очень рад это слышать. А как сам мистер Шихи? Еще в Лондоне. Ну да, конечно,  парламент ведь еще заседает. Какая прекрасная погода, право, на редкость. Да,  это весьма возможно, что отец Бернард Вохен[968]  возобновит свои проповеди. О да: огромный успех. Поистине необыкновенный  человек.    

Отец  Конми был очень рад повидать супругу мистера Дэвида Шихи, Ч.П., и рад, что она  так хорошо выглядит. Он попросил передать его наилучшие пожелания мистеру  Дэвиду Шихи, Ч.П. Да, он непременно их навестит.    

– Всего  доброго, миссис Шихи.    

Отец  Конми приподнял свою шелковую шляпу в прощальном приветствии стеклярусу ее  мантильи, чернильно поблескивающему на солнце. И вновь улыбнулся, уходя. Он  знал, что его зубы почищены пастой с пальмовым маслом.    

Отец  Конми шел и на ходу улыбался, вспоминая чудаковатые глаза отца Бернарда Вохена  и его сочные лондонские словечки.    

– Пилат!  Да что ж ты не разогнал весь этот сброд в шею?    

Но в  рвении ему не откажешь. Никоим образом. И, несомненно, приносил много пользы,  на свой манер. Этого тоже не отнять. Он говорил, что любит Ирландию и любит  ирландцев. Кстати, ведь из хорошей семьи, кто бы подумал?    

Кажется,  из Уэльса.    

О,  берегитесь, чтоб не забыть[969].  Письмо к отцу-провинциалу[970].    

Отец  Конми остановил трех малышей-школьников на углу Маунтджой-сквер.    

Да: они  были из Бельведера. Из приготовительного, ага. И хорошо себя ведут в школе?  О-о. Ну, тогда очень хорошо. А как тебя зовут? Джек Сохен. А тебя? Джер.  Галлахер[971].  А этого молодого человека? Его звали Бранни Лайнем.    

Ну, как  приятно носить такое красивое имя.    

Отец  Конми, достав письмо из внутреннего кармана, вручил его юному Бранни Лайнему и  указал на красный столбик-ящик на углу Фицгиббон-стрит.    

– Смотри,  только сам не проскочи в ящик, малыш, – пошутил он.    

Мальчуганы,  шестиглазея на отца Конми, засмеялись:    

– О,  сэр!    

– Ну-с,  покажи, как ты умеешь опускать письма, – сказал отец Конми.    

Юный  Бранни Лайнем перебежал через дорогу и сунул письмо отца Конми к отцу провинциалу  в щель ярко-красного почтового ящика. Отец Конми улыбнулся, кивнул, опять  улыбнулся и зашагал по восточной стороне Маунтджой-сквер.    

Мистер  Дэнис Дж.Маджинни, учитель танцев и пр., в цилиндре, в серо-голубом сюртуке с  шелковыми лацканами, в белом галстуке, в узких сиреневых брюках, канареечных  перчатках и лаковых остроносых штиблетах, выступая с внушительною осанкою,  наипочтительнейше свернул на обочину, обгоняя леди Максвелл на углу  Дигнамс-корт.    

А это не  миссис Макгиннесс?    

Миссис  Макгиннесс, статная, седовласая, поклонилась отцу Конми с соседнего тротуара,  по которому она величаво проплывала. Отец Конми улыбнулся и отдал поклон. Как  она поживает?    

Какая  великолепная манера. Есть нечто в ней, прямо как у Марии Стюарт.    

И только  подумать – процентщица. Ну и ну! С такой… как бы это сказать?…    

с такой  царственной миной.    

Отец  Конми следовал по Грейт-Чарльз-стрит, поглядывая налево на закрытую протестантскую  церковь. Преподобный Т.Р.Грин, бакалавр искусств, будет (D.V.)[972] читать проповедь. Он у  них называется бенефициарием. По-латыни, благодетель. Решил их  облагодетельствовать проповедью. Но будем, однако, снисходительны.    

Непреодолимое  неведение[973].  Действуют по мере света, им данной.    

Отец  Конми повернул за угол и зашагал по Северной окружной.    

Удивительно,  что нет трамвайной линии на такой важной магистрали.    

Бесспорно,  тут должна быть.    

С  Ричмонд-стрит высыпали гурьбой школьники с ранцами за спиной и все как один  приподняли измятые фуражки. Отец Конми несколько раз благосклонно покивал им.  Из школы Христианских братьев.    

С правой  стороны до отца Конми донесся запах ладана. Церковь Святого Иосифа,  Портленд-роу. Для престарелых и добродетельных особ женского пола.    

Отец  Конми обнажил голову пред совершающимся Святым Таинством. Да, добродетельны –  но иногда просто невыносимы.    

Проходя  мимо особняка Олдборо[974],  отец Конми подумал про этого расточительного аристократа. А теперь тут какая-то  контора или нечто подобное.    

Отец  Конми вышел на Северную Стрэнд-роуд, где его приветствовал мистер Вильям Галлахер,  стоявший в дверях своей лавки. Отец Конми приветствовал мистера Вильяма  Галлахера и ощутил запахи, исходившие от пластов бекона и объемистых кубов  масла. Он миновал табачную торговлю Грогана, опершись на которую газетные щиты  сообщали об ужасной катастрофе в Нью-Йорке. В Америке то и дело подобные  происшествия. Какое несчастье для людей вот так умереть, без приуготовления. Хотя  еще остается акт совершенного сокрушения[975].    

Отец  Конми прошел мимо трактира Дэниэла Бергина, возле окон которого прислонились к  стене двое праздных мужчин. Они поклонились ему и получили ответный поклон.    

Отец  Конми миновал похоронное заведение Г.Дж.О'Нила, где Корни Келлехер, жуя сухую  травинку, подбивал сумму в своем гроссбухе. Констебль, делавший обход,  приветствовал отца Конми, и отец Конми приветствовал констебля. В витрине  Юкстеттера, торговца свининой, отец Конми окинул взглядом свиные колбасы, белые,  черные и красные, свернутые аккуратными кольцами.    

Под  деревьями Чарлвилл-мэлл отец Конми увидел причаленную торфяную баржу, свесившую  голову лошадь в лямках и лодочника в грязной соломенной шляпе, который сидел на  барже, покуривая и глядя на ветку тополя над головой. Картина была идиллической  – и отец Конми задумался о мудром провидении Творца, создавшего торф в болотах,  дабы люди могли его извлекать оттуда и привозить в город и делать из него  топливо, согревающее домы бедняков.    

На мосту  Ньюкомен высокопреподобный Джон Конми, О.И., из церкви святого Франциска  Ксаверия, что на Верхней Гардинер-стрит, сел в трамвай, идущий от центра.    

С  трамвая, идущего к центру, на мост Ньюкомен сошел преподобный Николае Дадли,  викарий церкви святой Агаты, что на Северной Вильям-стрит.    

На мосту  Ньюкомен отец Конми сел в трамвай, идущий от центра, поскольку он не любил  ходить пешком по грязной дороге мимо Мад-айленд.    

Отец  Конми уселся в углу вагона, аккуратно засунув синий билетик в глазок одной из  своих толстых лайковых перчаток, а четыре шиллинга, шестипенсовик и пять  монеток по пенни скользнули в его кошелек с ладони, обтянутой другою толстою  лайковою перчаткою. Проезжая мимо церкви, увитой плющом, он размышлял о том,  что контролер непременно является тогда, когда по беспечности выбросишь свой  билет. Торжественный вид пассажиров казался отцу Конми излишним для такой  краткой и дешевой поездки. Отец Конми любил непринужденную обстановку.    

День был  безмятежным. Джентльмен в очках, сидевший напротив отца Конми, перестал что-то  объяснять и опустил взгляд. Жена его, подумал отец Конми.    

Едва  заметный зевок чуть-чуть приоткрыл рот жены джентльмена в очках. Она подняла маленький  кулачок в перчатке, зевнула опять столь же деликатно, похлопывая себя по губам  своим маленьким кулачком, и улыбнулась чуть-чуть, мягко-мягко.    

Запах ее  духов привлек внимание отца Конми. Его внимание также привлекло, что неуклюжий  мужчина по другую сторону от нее сидит на самом краешке своего сиденья.    

Отец  Конми, стоя на амвоне, не без труда вложил гостию в рот неуклюжего старика с  трясущейся головой.    

Трамвай  остановился на мосту Эннсли и уже трогался снова, когда какая-то старушка  неожиданно поднялась к выходу. Кондуктор дернул за веревку звонка, чтобы  остановить трамвай для нее. Она вышла с корзинкой и с рыночной плетенкой. Отец  Конми видел, как кондуктор помогал ей сойти с этою корзинкою и  плетенкой, – и, зная, что она чуть не проехала дальше, чем полагалось за  пенни, отец Конми подумал, что она была одной из тех добрых душ, которым всегда  надо повторять по два раза, благословляю тебя, дитя мое, что грехи им  отпущены, молись за меня[976].  Но ведь у них столько тревог в жизни, столько забот, бедные создания.    

С  афишных щитов мистер Юджин Стрэттон ухмылялся отцу Конми толстыми негритянскими  губами.    

Отец  Конми подумал о душах всех чернокожих, темнокожих и желтокожих людей, о своей  проповеди на тему о святом Петре Клавере, О.И. и африканской миссии, о  распространении истинной веры и о миллионах черных, коричневых и желтых душ,  что не успели принять крещенья водой, когда их смертный час подкрался яко тать  в нощи. Как полагал отец Конми, в той книге бельгийского иезуита[977], «Le  nombre des elus»[978],  отстаивалась разумная точка зрения. Ведь все миллионы человеческих душ, что не  были (D.V.) обращены в истинную веру, были, тем не менее, души, которые  сотворил Господь по Своему образу и подобию. Все это были Божьи души, сотворенные  Богом. И отцу Конми казалось жаль, что все они должны быть потеряны, как пустые  отходы, если так можно выразиться.    

На  остановке Хоут-роуд отец Конми высадился и, в ответ на прощальный поклон  кондуктора, также поклонился ему.    

Малахайд–  роуд была безлюдна. Отцу Конми нравились и эта улица и ее название. Веселый  звон колоколов над Малахайд плывет[979].  Лорд Толбот де Малахайд -по прямой линии наследный лорд-адмирал Малахайда и  прилежащих морей. Свадебные колокола, и тут же – набат, к оружию, и она  оказывается девицей, супругою и вдовой в один день. То были стародавние дни,  пора беззаботных городков, не знавших крамолы, давняя баронская старина.    

Отец  Конми, продолжая путь, подумал о своей небольшой книжке «Баронская старина»[980] и о  той книге, которую можно было бы написать о домах иезуитов и о Мэри Рочфорт[981],  дочери лорда Моулсворта, первой графине Бельведер.    

Печальная  женщина, немолодая уже, одиноко бродила по берегам озера Эннел, Мэри, первая  графиня Бельведер, печально бродившая вечерами, и всплеск выдры, нырнувшей в  воду, не вызывал у нее ни удивления, ни испуга.    

Кто мог  знать правду? Не лорд Бельведер, снедаемый ревностью, и не ее исповедник, если  только она не совершала прелюбодеяния до конца, до ejaculatio seminis inter vas  naturale mulieris[982],  с братом своего мужа? Она бы исповедалась лишь наполовину, если бы согрешила не  до конца, женщины поступают так. И знали бы только Бог, и она, и он, брат ее  мужа.    

Отец  Конми думал о неумолимом плотском влечении, без которого не может, однако, продлиться  род людской на земле, и о путях Божиих, которые не суть пути наши.    

Дон Джон  Конми, продолжая идти, перенесся во времена оны. Он был там почитаем и добр. Он  хранил в своей памяти исповедальные тайны и улыбался улыбающимся благородным  лицам в гостиных с навощенным паркетом, с пышными гроздьями плодов по плафонам.  И руки жениха и невесты, благородного и благородной, соединял ладонями дон Джон  Конми.    

Стоял  чудный день.    

Сквозь  калитку на поле отцу Конми показались гряды капусты, кочаны кланялись ему, широко  разводя нижние листья. Небо показало ему стадо небольших белых облачков,  медленно плывущих по ветру. Moutonner[983]  говорят французы. Меткое слово и такое уютное.    

Отец  Конми, читая молитвенное правило, следил за барашками облаков над Рэткоффи.  Поля Клонгоуза покалывали своей стерней его лодыжки в тонких носках. По вечерам  он гулял там, творя молитвы, и слушал возгласы мальчиков, занятых своими  играми, юные возгласы в тихом вечернем воздухе.    

Он был у  них ректором – и правил над ними с кротостью.    

Отец  Конми снял перчатки и вынул свой молитвенник с красными уголками.    

Закладка  слоновой кости указывала страницу.    

Час  девятый[984].  Это надо было прочесть еще до обеда. Но пришла леди Максвелл.    

Отец Конми  прочитал мысленно Отче наш и Аве Мария и перекрестился. Deus in adiutorium[985].    

Он шел в  спокойствии, неслышно читая службу девятого часа, шагал и шагал, читая, пока не  дошел до Реш[986]  в Beati iinmaculati: Principium verborum tuorum veritas: in etemum omnia iudicia  iustitiae tuae[987].    

Раскрасневшийся  юноша выбрался на тропу через просвет в живой изгороди, за ним девушка с  поникшими полевыми ромашками в руке. Юноша поспешно приподнял свою шляпу;  девушка поспешно поклонилась и старательно принялась снимать с юбки приставший  к ней стебелек.    

Отец  Конми степенно благословил обоих и перевернул тоненькую страничку молитвенника.  Шин: Principes persecuti sunt me gratis: et a verbis tuis formidavit cor meum[988].    

Корни  Келлехер захлопнул толстый гроссбух и глянул лениво на сосновую крышку гроба,  стоявшую на часах в углу. Он выпрямился, подошел к ней и, повертев вокруг оси,  осмотрел ее поверхность и медные украшения. Жуя сухую травинку, он положил  крышку на пол и отошел к выходу. Там он надвинул шляпу так, чтобы тень падала  на глаза, и прислонился к косяку двери, бесцельно глядя на улицу.    

Отец  Джон Конми на мосту Ньюкомен сел в трамвай в сторону Доллимаунта.    

Корни  Келлехер, сомкнув свои огромные башмаки, в надвинутой на лоб шляпе, глазел по  сторонам, жуя сухую травинку.    

Констебль  57С, патрульный на обходе, остановился рядом с ним скоротать минутку.    

– Отличный  день, мистер Келлехер.    

– Угу, –  пробурчал Корни Келлехер.    

– Только  вот душно, – сказал констебль.    

Корни  Келлехер пустил дугою сквозь зубы беззвучную струю травяного сока, а щедрая  белая ручка бросила монетку из окна на Экклс-стрит.    

– Ну,  что хорошенького? – спросил он.    

– Я  видел означенного субъекта вчера вечером, – сказал, понизив голос,  констебль.    

Одноногий  матрос проковылял за угол аптеки Макконнелла, обогнул тележку мороженщика от  Рабайотти и запрыгал на костылях по Экклс-стрит.    

Приближаясь  к Ларри О'Рурку, стоявшему у себя в дверях без пиджака, он вызывающе рявкнул:    

– За  Англию…    

Резкими  раскачивающимися рывками он продвинулся вперед, мимо Кейти и Буди Дедал,  остановился и рявкнул:    

– дом  и красу[989].    

Бледному,  изглоданному заботой лицу Дж.Дж.О'Моллоя было сказано, что мистер Лэмберт на  складе, с посетителем.    

Грузная  дама остановилась, вынула медяк из своего кошелька и бросила в протянутую к ней  фуражку. Матрос пробурчал благодарность, угрюмо глянул на безучастные окна и,  опустив низко голову, сделал еще четыре раскачивающихся рывка вперед.    

Потом  остановился и в сердцах рявкнул:    

– За  Англию…    

Двое  босоногих мальчишек, сосущих длинные палочки лакрицы, остановились возле него,  разинув на искалеченный обрубок свои желтослюнявые рты.    

Он  мощными рывками продвинулся еще вперед, остановился, поднял к окну голову и прорычал  низким басом:    

– дом  и красу.    

Веселое  щебетанье и посвистыванье за окном еще продолжалось один-два такта и смолкло.  Занавеску на окне отодвинули в сторону. Табличка «Сдаются квартиры без мебели»  соскользнула с рамы и упала. Мелькнула щедрая рука, оголенная и полная,  выглядывающая, как видно было, из белой комбинации и тесных бретелек нижней  юбки. Женская ручка бросила монету сквозь прутья решетки. Она упала на тротуар.    

Один из  мальчишек подбежал, поднял ее и опустил в фуражку певца со словами:    

– Вот  она, сэр.    

Кейти и  Буди Дедал ввалились в двери наполненной паром кухни.    

– Ты  отнесла книжки? – спросила Буди.    

Мэгги у  плиты дважды потыкала палкой, уминая сероватую массу в булькающих мыльных  пузырях, и отерла лоб.    

– За  них не дают ничего, – сказала она.    

Отец  Коими шагал по полям в Клонгоузе, стерня покалывала его лодыжки в тонких  носках.    

– А  ты где пробовала? – спросила Буди.    

– У  Макгиннесс.    

Буди  топнула ногой и швырнула на стол свой ранец.    

– Чтоб  этой толстомордой ни дна ни покрышки! – выкрикнула она.    

Кейти  подошла к плите и поглядела, прищурившись.    

– А  в чугуне что? – спросила она.    

– Рубашки, –  сказала Мэгги.    

Буди  сердито крикнула:    

– Черт  побери, выходит, есть нечего?    

Кейти,  приподняв крышку котелка подолом своей запачканной юбки, спросила:    

– А  в этом что?    

Густой  пахучий пар поднялся в ответ.    

– Суп  гороховый, – сказала Мэгги.    

– Это  откуда же? – спросила Кейти.    

– Сестра  Мэри Патрик, – сказала Мэгги.    

Служитель  позвонил в колокольчик.    

– Брень!    

Буди  уселась за стол и жадно воскликнула:    

– Давай-ка  его сюда!    

Мэгги  налила густого желтого супу из котелка ей в тарелку. Кейти, сидевшая напротив  Буди, спокойно сказала, на кончике пальца поднося ко рту хлебные крошки:    

– Хорошо,  что хоть это есть. А где Дилли?    

– Пошла  отца встречать, – ответила Мэгги.    

Кроша в  суп большие кусочки хлеба, Буди добавила:    

– Отца  нашего, иже не на небеси.    

Наливая  суп Кейти в тарелку, Мэгги воскликнула:    

– Буди!  Ну, как не стыдно!    

Кораблик,  скомканный листок, Илия грядет, легко покачиваясь, плыл вниз по Лиффи, под  Окружным мостом, проскакивая стремнины, там, где вода бурлила вокруг устоев,  держа на восток, мимо судов и якорных цепей, между старым доком Таможни и набережной  короля Георга.    

Блондинка  у Торнтона устилала дно плетеной корзинки хрустящей гофрированной бумагой. Буян  Бойлан передал ей бутылку, завернутую в розовую бумажную салфетку, и небольшой  флакон.    

– Первым  делом вот это, – сказал он.    

– Да,  сэр, – ответила блондинка, – а фрукты сверху.    

– Отлично,  это будет победный мяч, – сказал Буян Бойлан.    

Красиво  и бережно она уложила пузатые груши, попарно, хвостиками в разные стороны, и  между ними спелые рдеющие стыдом персики.    

Буян  Бойлан в новых рыжих штиблетах прохаживался по магазину, напитанному запахами  плодов, трогал фрукты, сочные, молодые, морщинистые, и пухлые красные помидоры,  подносил к носу, нюхал.    

H.E.L.Y.'S.,  цепочка в белых цилиндрах, устало проследовали перед ним мимо Тэнджер-лейн,  влачась к цели.    

Внезапно  он отвернулся от короба с земляникой, вытащил из кармашка золотые часы и поглядел  на них, отставив руку на всю длину цепочки.    

– А  вы их можете отправить трамваем? Прямо сейчас?    

Темноспинная  фигура в пассаже Мерчентс-арч перебирала книги на лотке уличного торговца.    

– Конечно,  сэр. Это в городе?    

– О  да, – отвечал Буян Бойлан. – В десяти минутах езды.    

Блондинка  подала карточку и карандаш.    

– Вы  не напишете адрес, сэр?    

Буян  Бойлан за конторкой написал адрес и вернул ей карточку.    

– Только  пошлите сразу, договорились? – сказал он. – Это для больного.    

– Да,  сэр. Я сделаю, сэр.    

Буян  Бойлан весело позвякал деньгами в кармане брюк.    

– И  на сколько вы меня разорили? – вопросил он.    

Тонкие  пальчики блондинки пересчитали фрукты.    

Буян  Бойлан заглянул ей за вырез блузки. Юная птичка. Он взял красную гвоздику из  высокого бокала.    

– Идет  мне? – спросил он фатовато.    

Блондинка  взглянула искоса на него, выпрямилась с независимым видом, на его галстук,  слегка съехавший набок, зардевшись.    

– Да,  сэр, – сказала она.    

Наклонившись,  она снова пересчитала пузатые груши и зардевшиеся персики.    

Буян  Бойлан заглянул ей за блузку еще более благосклонно, зажав в смеющихся зубах стебель  с красным цветком.    

– Я  скажу пару слов по вашему телефону, мисси? – спросил он развязно.    

– Ма![990]–  сказал Альмидано Артифони.    

Через  плечо Стивена он рассеянно взирал на шишковатый череп Голдсмита[991].    

Медленно  проехали два вагона с туристами, женщины сидели впереди, ухватившись за поручни.  Бледнолицые. Руки мужчин без стеснения обвивали их щуплые талии. Они смотрели со  стороны Тринити на глухой, весь в колоннах, портал Ирландского банка, где  гургургулили голуби.    

– Anch'io  ho avuto di queste idee, – говорил Альмидано Артифони, – quand' его  giovine come Lei. Eppoi mi sono convinto che il mondo e una bestia. E peccato.  Perche la sua voce… sarebbe un cespite di rendita, via. Invece, Lei si  sacrifica[992].    

– Sacrifizio  incruento[993], –  сказал Стивен, улыбаясь и медленно, легонько покачивая взятой за середину  ясеневой тросточкой.    

– Speriamo, –  дружелюбно произнесло круглое и усатое лицо. – Ма, dia retta a me[994].    

Под  суровой каменной дланью Граттана, велящей остановиться, трамвай из Инчикора высадил  кучную ватагу солдат из оркестра Шотландского Горного полка.    

– Ci  riflettero[995], –  отвечал Стивен, глядя вниз на обширную штанину.    

– Ma,  sul serio, eh?[996]–  говорил Альмидано Артифони.    

Его  тяжелая рука крепко сжала руку Стивена. Взгляд человека. Одно мгновение взгляд  всматривался пытливо и тут же быстро перешел на подходивший трамвай из Долки.    

– Eccolo, –  торопливо и дружески сказал Альмидано Артифони. – Venga a trovarmi e ci  pensi. Addio, caro[997].    

– Arrivederia,  maestro, – отозвался Стивен, высвободившейся рукою приподымая  шляпу. – E grazie[998].    

– Di  che? – спросил Альмидано Артифони. – Scusi, eh? Tante belle cose![999]    

Альмидано  Артифони, подняв как сигнал свернутые в трубку ноты, в своих обширных штанах  устремился вслед за трамваем из Долки. Тщетно стремился он, подавая тщетно  сигналы средь толчеи голоногих горцев, протаскивавших музыкальные  принадлежности через ворота Тринити.    

Мисс  Данн засунула подальше в стол «Женщину в белом»[1000], взятую из библиотеки  на Кейпл-стрит, и заправила в свою машинку цветастый лист почтовой бумаги.    

Слишком  тут много всего таинственного. Любит он эту Мэрион или нет?    

Лучше  поменять да взять что-нибудь Мэри Сесил Хэй.    

Диск  скользнул вниз по желобку, немного покачался, затих и показал им в окошечке:  шесть.    

Мисс  Данн отстучала по клавишам:    

– 16  июня 1904.    

Пять  фигур в белых цилиндрах, с рекламными щитами, прозмеились между углом Монипени  и постаментом, где не было статуи Вулфа Тона[1001], повернулись, показав  H.E.L.Y.'S., и проследовали назад, откуда пришли.    

Потом  она уставилась на большую афишу с изображением Марии Кендалл[1002], очаровательной  субретки, бездумно откинувшись и черкая в блокноте цифры шестнадцать и  заглавные Эс. Горчичные волосы и размалеванные щеки. Что тут симпатичного?  Юбчонка с ладонь, и ту еще задирает. Интересно, а он придет сегодня на музыку.  Уговорить бы эту портниху, чтоб сделала плиссированную юбку как у Сьюзи Нэгл.  Вид до того шикарный. Шаннон и все тузы из яхт-клуба от нее глаз не могли  оторвать. Дай бог, повезет, он тут меня не продержит до семи.    

Телефон  резко зазвонил у нее под ухом.    

– Алло.  Да, сэр. Нет, сэр. Да, сэр. Я позвоню им после пяти. Только эти два, сэр, в  Белфаст и в Ливерпуль. Хорошо, сэр. Значит, я могу уходить после шести, если вы  не вернетесь. В четверть седьмого. Да, сэр. Двадцать семь и шесть. Я скажу ему.  Да: один фунт, семь и шесть.    

Она  нацарапала на конверте три цифры.    

– Мистер  Бойлан! Минутку! Этот господин из «Спорта» заходил, искал вас.    

Да, мистер  Ленехан. Он сказал, что будет в четыре в «Ормонде». Нет, сэр.    

Да, сэр.  Я позвоню им после пяти.    

Два  розовых лица выступили в мерцании слабого огонька.    

– Кто  это? – спросил Нед Лэмберт. – Это Кротти, что ли?    

– Рингабелла  и Кроссхейвен[1003], –  отозвался голос человека, нащупывающего ногой ступеньки.    

– А,  это вы, Джек, здравствуйте! – сказал Нед Лэмберт, приветственно поднимая  гибкую рейку к мерцающим сводам. – Идите сюда. Учтите, что там ступеньки.    

Спичка в  поднятой руке священника изошла длинным гибким язычком пламени и была брошена.  Ее последняя искорка умерла у их ног – и затхлый воздух сомкнулся вокруг них.    

– Как  интересно! – произнес отточенный выговор во мраке.    

– Да,  сэр, – подхватил с живостью Нед Лэмберт. – Мы с вами стоим в той  самой исторической палате аббатства святой Марии, где на совете шелковый Томас[1004]  объявил о начале мятежа в 1534 году. Это ведь самое историческое место во всем  Дублине. О'Мэдден Берк собирается вскорости о нем что-нибудь написать. До унии  тут помещался старый Ирландский банк, и самый первый еврейский храм тоже тут  был, пока они не построили свою синагогу на Аделаид-роуд. Джек, вы ведь тут  раньше никогда не были?    

– Нет,  не случалось.    

– Он  въезжал через Дэйм-уок, – произнес отточенный выговор, – если мне  память не изменяет. Замок Киллеров был в Томас-корт[1005].    

– Это  верно, – сказал Нед Лэмберт. – Совершенно верно, сэр.    

– Если  вы будете столь добры, – произнес священник, – то, возможно, в  следующий раз вы мне позволите…    

– Ну,  конечно, – сказал Нед Лэмберт. – Приносите фотоаппарат, когда вам  угодно. Я распоряжусь, чтобы эти мешки убрали бы с окон. Вы сможете снимать вот  отсюда или отсюда.    

Он  двигался в слабом мигающем свете, постукивая своей рейкой по грудам мешков с  зерном и по удобным местам на полу.    

С  вытянутого лица нависали над шахматной доской борода и пристальный взгляд.    

– Я  глубоко признателен, мистер Лэмберт, – сказал священник. – Не буду  более занимать вашего драгоценного времени…    

– Всегда  буду рад вам, – сказал Нед Лэмберт. – Заходите, когда угодно.    

Можно на  следующей неделе. Вам видно?    

– Да,  да. Всего доброго, мистер Лэмберт. Было приятно познакомиться.    

– Мне  тоже очень приятно, сэр, – отвечал Нед Лэмберт.    

Он  проводил гостя к выходу и на дворе зашвырнул свою рейку между колонн. Вместе с  Дж.Дж.О'Моллоем они вышли неторопливо на аббатства Марии, где ломовики  нагружали на фургоны мешки с альгарробой и с пальмовой мукой, О'Коннор,  Вексфорд[1006].    

Он  остановился прочесть визитную карточку, которую держал в руке.    

– Преподобный  Хью К.Лав, Рэткоффи. Адрес в настоящее время:    

Сент–  Майклс, Соллинс. Очень славный малый. Он мне сказал, он пишет книгу о Фицджеральдах[1007]. В  истории отлично подкован, ей-богу.    

Девушка  старательно принялась снимать с юбки приставший к ней стебелек.    

– А  я подумал, вы тут затеваете новый пороховой заговор, – сказал Дж.Дж.О'Моллой.    

Нед  Лэмберт щелкнул пальцами в воздухе.    

– Фу,  черт! – воскликнул он. – Я же забыл ему рассказать про графа  Килдерского, после того как тот поджег кафедральный собор в Кэшеле. Знаете эту  историю? Чертовски сожалею, что я это сделал, так он сказал, но только готов  поклясться, я думал, что архиепископ был там внутри. Хотя ему могло не  понравиться. А? Нет, все равно расскажу ему. Это был великий граф, Фицджеральд  Мор[1008].  Они все были горячие головы, эти Джералдайны.    

Лошади,  мимо которых он проходил, беспокойно подергивались в распущенной упряжи. Он  шлепнул по чалопегому крупу, что вздрагивал совсем рядом с ним, и прикрикнул:    

– Н-но,  балуй!    

Потом  обернулся к Дж.Дж.О'Моллою и спросил:    

– Ну,  ладно, Джек. В чем дело? Что там стряслось? Ох, погодите минутку.    

Держитесь-ка.    

Откинув  далеко голову и разинув рот, он на мгновение застыл неподвижно, после чего громко  чихнул.    

– Ап-чхи! –  произнес он. – Черт побери!    

– Это  пыль от мешков, – вежливо заметил Дж.Дж.О'Моллой.    

– Да  нет, – выдохнул Нед Лэмберт, – это я подхватил… холодная ночь поза…  вот дьявол… ночь позавчера… и такие гуляли сквозняки…    

Он  приготовил носовой платок для уже подступающего…    

– Я  был… утром… бедный… как его зовут… Ап-чхи!… Вот сатана!    

Том  Рочфорд взял верхний диск из стопки, которую он прижимал к своему бордовому жилету.    

– Видите? –  спросил он. – Допустим, сейчас идет шестой номер. Кладу вот сюда,  смотрите. Номер На Сцене.    

У них на  глазах он опустил диск в левую щель. Диск скользнул вниз по желобку, слегка покачался  и затих, показывая им в окошечке шесть.    

Юристы  былых времен, важные и надменные, отправляя дела закона, взирали, как Ричи Гулдинг  прошел из податного управления в гражданский суд с папкою фирмы Гулдинг, Коллис  и Уорд, и слышали, как от адмиралтейского отделения королевского суда к суду  апелляционному прошуршала пожилая особа женского пола с недоверчивою усмешкою,  открывшей вставные зубы, в черной шелковой юбке, весьма пространной.    

– Видите? –  повторил он. – Смотрите, последний, что я опустил, теперь там сверху: Прошедшие  Номера. Давление. Принцип рычага, понятно?    

Он  показал им растущую стопку дисков на правой стороне.    

– Ловко  придумано, – сказал Флинн Длинный Нос, сопя. – Значит, кто опоздал,  может видеть, какой сейчас номер и какие уже прошли.    

– Видите? –  повторил Том Рочфорд.    

Он  опустил диск для собственного удовольствия – и наблюдал, как тот скользит вниз,  качается, затихает и показывает: четыре. Номер На Сцене.    

– Я  его сейчас увижу в «Ормонде», – сказал Ленехан, – и я его прощупаю.    

Чтоб  путный номер даром не помер.    

– Давай, –  одобрил Том Рочфорд. – Скажи ему, я уж тут сам стал буян, так не терпится.    

– Ну,  я спать пошел, – сказал бесцеремонно Маккой. – Когда вы вдвоем  заведетесь…    

Флинн  Длинный Нос склонился над рычагом, сопя.    

– А  как вот это действует, Томми? – спросил он.    

– Труляля,  голуби, – сказал Ленехан. – До скорой встречи.    

Он  последовал за Маккоем на улицу через крохотный квадрат Крэмптон-корта.    

– Он  герой, – сказал он просто.    

– Я  знаю, – отозвался Маккой. – Это вы про канаву.    

– Канаву? –  сказал Ленехан. – Да это было в люке.    

Они  миновали мюзик-холл Дэна Лаури, где на афише им улыбалась размалеванной улыбкой  Мария Кендалл, очаровательная субретка.    

Идя вниз  по тротуару Сайкмор-стрит мимо мюзик-холла «Эмпайр», Ленехан представлял  Маккою, как было дело. Один из этих чертовых люков прямо как газовая труба, и  какой-то бедолага застрял там, причем наполовину уже задохся от канализационных  газов. Ну, Том Рочфорд тут же лезет вниз, в чем был, при всем букмекерском  параде, только обмотался канатом. И убей бог, он как-то ухитрился обмотать того  бедолагу канатом, и обоих вытянули наружу.    

– Геройский  поступок, – заключил он.    

У  «Дельфина» они остановились и пропустили карету скорой помощи, галопом промчавшуюся  на Джервис-стрит.    

– Вот  сюда, – сказал он, сворачивая направо. – Заскочу к Лайнему поглядеть  начальные ставки на Корону. Сколько там на ваших золотых с цепью?    

Маккой  устремил взгляд в темную контору Маркуса Терциуса Мозеса, потом на часы О'Нила.    

– Начало  четвертого, – сказал он. – А кто жокей?    

– О'Мэдден, –  ответил Ленехан. – И у кобылки все шансы.    

Оставшийся  на Темпл-бар Маккой легонько столкнул носком банановую кожуру с дороги в  канаву. Кто-нибудь будет возвращаться в темноте под хмельком – не успеет  оглянуться, сломает шею.    

Ворота в  ограде резиденции распахнулись, открывая проезд кавалькаде вице-короля.    

– Один  к одному, – сказал Ленехан, вернувшись. – Я там натолкнулся на  Бэнтама Лайонса, он ставил на какую-то пропащую клячу, кто-то ему подсказал, у  которой ни малейшего шанса. Нам вот сюда.    

Они  поднялись по ступеням и прошли через пассаж Мерчент-сарч.    

Темноспинная  фигура перебирала книги на лотке уличного торговца.    

– А  вот и он, – заметил Ленехан.    

– Интересно,  что он покупает, – сказал Маккой, оглядываясь назад.    

– «Леопольде,  или История заблумшей души», – сказал Ленехан.    

– Он  просто помешан на распродажах, – сказал Маккой. – На днях мы шли с  ним по Лиффи-стрит, и он купил книгу у какого-то старика за два шиллинга.    

Так в  этой книге одни гравюры стоили вдвое, там звезды, луна, кометы с хвостами.  Что-то насчет астрономии.    

Ленехан  рассмеялся.    

– Сейчас  вот я вам одну историйку про хвосты комет, – посулил он. –  Выйдемте-ка на солнышко.    

Они  прошли по чугунному мосту и направились по набережной Веллингтона вдоль парапета.    

Юный  Патрик Алоизиус Дигнам вышел из мясной лавки Мангана, бывшей Ференбаха, неся  полтора фунта свиных котлет.    

– Устраивали  шикарный прием в Гленкри, в колонии для малолетних, – с живостью начал  Ленехан. – Знаете, этот ежегодный банкет. По полной парадной форме.  Присутствовали и лорд-мэр, тогда это был Вэл Диллон, и сэр Чарльз Камерон, Дэн Доусон  говорил речь, а потом был концерт. Бартелл д'Арси пел и Бен Доллард…    

– Я  знаю, – прервал его Маккой. – Моя дражайшая пела там один раз.    

– В  самом деле? – сказал Ленехан.    

Табличка  «Сдаются квартиры без мебели» снова появилась на оконной раме номера 7 по Экклс-стрит.    

Он  замолк на мгновение, но тут же разразился отрывистым смехом.    

– Да  нет, дайте мне рассказать, – снова принялся он. – Делахант с  Кэмден-стрит обеспечил весь стол, а ваш покорнейший был за главного виночерпия.  Блум тоже там был со своей женой. Выпивки хоть залейся – портвейн, и херес, и  кюрасо, и уж мы всему там воздали честь. Разгулялись на славу. От жидкостей – к  твердым телам. Холодный филей навалом, паштеты…    

– Я  знаю, – сказал Маккой. – В тот год, когда моя дражайшая там была…    

Ленехан  с большим жаром обнял его под локоть.    

– Да  нет, дайте мне рассказать, – повторил он. – После всей этой  увеселительности мы еще устроили легкий полночный завтрак, и когда мы отчалили,  то уж было времени хренадцатый час того утра что после ночи.    

Домой  возвращались в дивную зимнюю ночь через гору Фезербед. Блум и Крис Каллинан  были на одной стороне кареты, а я с его женой – на другой. Мы там принялись  распевать квартеты, дуэты: Взгляни, уж первый луч зари[1009]. А  она изрядно нагрузилась тем делахантовым портвейном. И каждый раз, как эту  чертову колымагу тряхнет, она валится прямо на меня. Недурная забава! У ней  роскошная парочка, дай ей бог. Во-от такие.    

Округлив  ладони, он отставил их на целый локоть перед собой, наморщил лоб:    

– А  я снизу все подтыкал под ней плед и без конца на ней поправлял боа.    

Улавливаете,  о чем я?    

Руки его  рисовали в воздухе полные округлости. От удовольствия он крепко зажмурился,  всем телом подался вперед и нежно присвистнул.    

– Одним  словом, мальчик стоял навытяжку, – сказал он со вздохом. – А она  кобылка норовистая, это точно. Блум между тем все показывал Крису Каллинану и  кучеру разные звезды и кометы на небесах: вот тут большая медведица, и  Геркулес, и дракон, и всякая прочая дребедень. Но я-то, можно сказать, совсем  затерялся в млечном пути. Он знает их все наперечет, я клянусь. Наконец, она  высмотрела где-то у черта на куличках самую махонькую-малюсенькую. И  спрашивает: А вот это, Польди, какая звездочка?    

Приперла  Блума в угол, ничего не попишешь. Это вон та, что ли? говорит Крис  Каллинан, да, это так себе, маленький тычок в черноте. Ну, тут уж он  попал в точку.    

Ленехан  остановился и прислонился к парапету, захлебываясь от тихого смеха.    

– Ох,  не могу, – задыхался он.    

Бледное  лицо Маккоя, на миг улыбнувшись, приняло строгое выражение.    

Ленехан  зашагал дальше. Он приподнял свою капитанку и быстрым движением почесал затылок.  Под ярким солнцем он искоса бросил взгляд на Маккоя.    

– Блум  – человек знающий и культурный, – произнес он серьезно. – Это не  какой-нибудь простофиля с улицы… понимаете… Наш старина Блум, в нем где-то  чувствуется артист.    

Мистер  Блум лениво переворачивал страницы «Потрясающих разоблачений Марии Монк»[1010],  потом «Шедевра» Аристотеля. Нелепый шрифт, крючковатый.    

Цветные  вклейки: младенцы клубком в кроваво-красных утробах, напоминают свежую бычью  печень на бойне. Вот в эту самую минуту их множество таких во всем мире. И все  тычутся головенками, хотят выйти оттуда. Каждую минуту рождается где-нибудь  младенец. Миссис Пьюрфой.    

Он  отложил обе книжки и глянул на третью: «Истории из гетто», Леопольд фон  Захер-Мазох.    

– Эту  я читал, – сказал он, отодвигая ее.    

Торговец  шлепнул на прилавок два томика.    

– Вот  энти славная парочка, – посулил он.    

Через  прилавок разило луком из его гнилозубого рта. Он наклонился, набрал стопку  других книг, прижал их к своей расстегнутой жилетке и унес за грязную  занавеску.    

На мосту  О'Коннелла многочисленные лица могли наблюдать внушительную осанку и живописный  наряд мистера Дэниса Дж.Маджинни, учителя танцев и пр.    

Мистер  Блум, оставшись один, оглядел названия книг. «Прекрасные мучительницы», Джеймс  Лавберч. Розголюб. Понятно, какого это сорта. Была у меня? Да.    

Он  раскрыл книгу. Кажется, та самая.    

Женский  голос за грязной занавеской. Послушаем. Мужчина.    

Нет, ей  такое не очень нравится. И уже приносил.    

Он  прочитал другое название: «Прелести греха». Пожалуй, более в ее вкусе. Давай  посмотрим.    

Раскрыв  наугад, он прочел:    

– И  все эти доллары, которыми осыпал ее муж, она тратила в магазинах на роскошные  платья и самые разорительные безделушки. Ради него! Ради Рауля!    

Да. То  что нужно. Еще посмотрим.    

– Их  губы слились в жадном и сладострастном поцелуе, а руки его ласкали ее пышные формы  под легким дезабилье.    

Да. Это  пойдет. А в конце.    

– Вы  запоздали, – произнес он хриплым голосом, бросая на нее злобный и  подозрительный взгляд.    

Стройная  красавица сбросила отороченное собольим мехом манто, явив взору свои роскошные  плечи и пышно вздымающиеся округлости. Неуловимая улыбка тронула идеальные  очертания ее губ, когда она спокойно повернулась к нему.    

Мистер  Блум перечел еще раз: Стройная красавица…    

Теплота  мягко охватила его, расслабляя все тело. Тела в сбившихся одеждах податливо  уступают; белки глаз наливаются. Его ноздри расширились, вынюхивая добычу.  Испаренья умащенных грудей ( ради него! ради Рауля!).    

Терпкий  луковый пот подмышек. Склизкость рыбьего клея ( вздымающиеся округлости!).  Ощутить! Сжать! Стиснуть, что только сил! Разящий серой львиный помет!    

Молодость!  Молодость!    

Пожилая  особа женского пола, уже давно не первой молодости, покинула здание суда  лорда-канцлера и судов королевского, податного и гражданского, прослушав в  первом дело о признании невменяемым Поттертона, во втором, в адмиралтейском  отделении, в отсутствие одной из сторон – дело об иске владельцев «Леди Кэрнс»  к владельцам барки «Мона» и в апелляционном суде – перенос слушания дела Харви  против Морской страховой компании[1011].    

Клокочущий  кашель сотряс воздух в книжной лавке, всколыхнув грязную занавеску. Высунулась  седая нечесаная голова хозяина с небритым побагровевшим от кашля лицом. Он  грубо прочистил горло и выблевал на пол сгусток. Потом наступил на свою  харкотину сапогом, растер подошвой и наклонился, показывая голый череп с  венчиком скудной растительности.    

Мистер  Блум обозрел череп.    

Стараясь  унять расходившееся дыхание, он сказал:    

– Я  возьму вот эту.    

Продавец  поднял глаза, гноящиеся от хронического насморка.    

– «Прелести  греха», – произнес он, похлопывая по переплету. – Отличная книжка.    

Служитель  в дверях аукционного зала Диллона опять потряс колокольчиком, дважды, и погляделся  в исчерченное мелом зеркало туалетного столика.    

Дилли  Дедал, стоя на тротуаре, слушала звонки колокольчика и возгласы аукционера, доносившиеся  из зала. Четыре и девять. Вот чудные занавески.    

Пять  шиллингов. Очень уютные занавески. Новые стоили бы две гинеи. Пять шиллингов,  кто больше? Продано за пять шиллингов.    

Служитель  поднял колокольчик и потряс им:    

– Брень!    

Удар  колокола, возвещающий о последнем круге, заставил рвануться гонщиков. В заезде  на полмили[1012]  Дж.Э.Джексон, У.Э.Уайли, Э.Монро и Х.Т.Гахан, поводя вытянутыми шеями, обрабатывали  вираж возле Университетской библиотеки.    

Мистер  Дедал, теребя длинный ус, появился со стороны Вильямс-роу. Он остановился возле  своей дочери.    

– Тебе  уже пора, – сказала она.    

– Держись  прямо, ради любви Господа Иисуса! – воскликнул мистер Дедал.    

– Или  ты, может, изображаешь своего дядюшку Джона, трубача, голова в плечи? Тоскливый  бог!    

Дилли  пожала плечами. Мистер Дедал, положив свои ладони на них, отогнул их назад.    

– Держись  прямо, девочка, – повторил он, – ты заработаешь себе искривление  позвоночника. Ты знаешь, какой у тебя вид?    

Он  неожиданно уронил голову вниз и вперед, поднял плечи горбом и отвесил нижнюю челюсть.    

– Перестань,  отец, – сказала Дилли. – На тебя люди смотрят.    

Мистер  Дедал выпрямился и вновь подергал свой ус.    

– Ты  достал денег? – спросила Дилли.    

– Где  это я достану? – отвечал мистер Дедал. – В Дублине ни одна душа не  одолжит мне ни пенни.    

– Нет,  ты раздобыл что-то, – проговорила Дилли, глядя ему в глаза.    

– А  как это тебе известно? – спросил мистер Дедал, приняв таинственный вид.    

Мистер  Кернан, довольный заключенною сделкой, шагал, гордо приосанившись, по  Джеймс-стрит.    

– Вот  уж известно, – сказала Дилли. – Ты сейчас был в Скотч-хаусе[1013]?    

– Нет,  я там не был, – промолвил мистер Дедал с улыбкой. – А это тебя  монашки так научили дерзить? Держи-ка.    

Он  протянул ей шиллинг.    

– Постарайтесь  на это что-нибудь сделать, – сказал он.    

– Я  так думаю, ты достал пять, – ответила Дилли. – Дай мне сколько-нибудь  побольше.    

– Ну,  погоди же, – угрожающе произнес мистер Дедал. – Ты что, тоже как все  остальные, да? С тех пор как ваша бедная мать умерла, превратились в свору  наглых щенков. Но погодите! Скоро увидите, у меня с вами будет разговор  короткий. Разбой среди бела дня! Но я скоро от вас избавлюсь. Вам наплевать,  если я лягу в гроб. Все, он умер. Жилец сверху умер[1014].    

Он отвернулся  и зашагал прочь. Дилли тут же нагнала его и потянула за рукав.    

– Ну  что, в чем дело? – произнес он, останавливаясь.    

Служитель  прозвонил в колокольчик у них за спиной.    

– Брень!    

– Язви  твою окаянную душу! – воскликнул мистер Дедал, оборачиваясь к нему.    

Служитель,  уловив замечание, снова потряс звучным язычком колокольчика, но потише:    

– Тринь!    

Мистер  Дедал пристально уставился на него.    

– Полюбуйся-ка, –  сказал он. – Это поучительно. Надеюсь, он нам милостиво позволит поговорить.    

– Ты  ведь достал больше, отец, – сказала Дилли.    

– Я  скоро с вами сыграю штуку, – посулил мистер Дедал. – Я с вами со  всеми поступлю так, как Иисус с евреями[1015].  Смотри, вот все, что у меня есть.    

Я занял  два шиллинга у Джека Пауэра и два пенса истратил, чтобы побриться перед похоронами.    

Он с  раздражением вытащил пригоршню медяков.    

– А  ты не можешь еще где-нибудь поискать денег? – спросила Дилли.    

Мистер  Дедал подумал и кивнул.    

– Попробую, –  сказал он с серьезным видом. – Я уже искал на О'Коннелл-стрит вдоль всей  сточной канавы. А теперь попробую вдоль вот этой.    

– Все  остришь, – заметила Дилли с кривой усмешкой.    

– Держи, –  сказал мистер Дедал, протягивая ей два пенни. – Купи себе стакан молока и  булочку или что-нибудь такое. Я скоро приду домой.    

Он сунул  остальные монеты в карман и зашагал прочь.    

Кавалькада  вице-короля показалась в воротах парка, подобострастно приветствуемая полисменами.    

– Я  точно знаю, у тебя есть еще шиллинг, – сказала Дилли.    

Служитель  прозвонил громогласно.    

Мистер  Дедал, сопровождаемый трезвоном, удалялся и бормотал себе под нос, жеманно  складывая губы сердечком.    

– Монашенки!  Милые хрупкие создания! О, ну конечно, они ничего такого!    

О, ну  конечно, они никогда бы не стали! Неужели это сестрица Моника!    

Довольный  сделкой, которую он заключил для фирмы «Пулбрук и Робертсон», мистер Кернан  гордо вышагивал по Джеймс-стрит, направляясь от солнечных часов к Джеймс-гейт,  мимо конторы Шеклтона. Отлично обработал его. Как поживаете, мистер Кримминс?  Превосходно, сэр. Я опасался, что вы окажетесь в другом вашем заведении, в  Пимлико. Как идут дела? Идут потихоньку.    

Чудесная  погода стоит. Да, чудесная. Для полевых работ это хорошо. А то фермеры вечно  ворчат. Пожалуй, я бы выпил глоток вашего отменного джина, мистер Кримминс.  Малую порцию джина, сэр. Да, сэр. Что за ужасное происшествие этот взрыв на  «Генерале Слокаме»[1016].  Ужасно, ужасно! Около тысячи жертв. И душераздирающие сцены. Мужчины, топчущие  ногами детей и женщин. Самая настоящая дикость. А что они говорят, какая  причина?    

Внезапное  возгорание. Выяснились скандальнейшие обстоятельства. Не было ни одной спасательной  шлюпки исправной, и все пожарные шланги оказались дырявыми. Но я одного не пойму,  как могла инспекция выпустить такой пароход… Ага, вот сейчас вы в самую точку,  мистер Кримминс. Знаете почему? Подмазали кого надо. Неужели это правда?  Никакого сомнения. Вы только подумайте. И еще говорят, что Америка – это страна  свободных людей.    

Я привык  думать, у нас тут плохо.    

Я  улыбнулся ему. Америка, заявил я ему так спокойненько, что это по  сути такое? Мусор, выметенный из всех стран, включая и нашу. А что, разве это  не верно? Истинный факт.    

Коррупция,  дорогой сэр. Да, еще бы, везде, где пахнет деньгами, найдутся охотники до поживы.    

Заметил,  как он смотрел на мой редингот. Костюм – первейшее дело[1017]. Самое главное иметь  элегантный вид. Действует безотказно.    

– Ба,  Саймон! – сказал отец Каули. – Как делишки?    

– Вижу  старину Боба, – произнес, останавливаясь, мистер Дедал.    

Мистер  Кернан, задержав шаги у парикмахерской Питера Кеннеди, с большим одобрением  оглядел себя в наклонном зеркале. Что говорить, щегольской сюртук. От Скотта с  Доусон-стрит. Вполне стоит полсоверена, что я за него отдал Нири. Сшить такой  новый не меньше чем три гинеи. А как отлично сидит. Небось от какого-нибудь  денди из клуба на Килдер-стрит. Вчера Джон Маллиган, управляющий Гибернийским  банком, так на меня уставился, на мосту Карлайл, как будто хотел припомнить.    

Хо– хо!  С этими господами нужно держать марку. Коммивояжер-джентльмен.    

Рыцарь  больших дорог[1018].  Так как, мистер Кримминс, не окажете ли вы нам снова честь вашим заказом, сэр.  Чаша, что веселит, но не опьяняет, как говорится в старой пословице.    

Мимо  Северной стены и набережной сэра Джона Роджерсона, мимо судов и якорных цепей,  плывя на запад, проплывал кораблик, скомканный листок, покачиваясь на волне от  парома. Илия грядет.    

Мистер  Кернан бросил прощальный взгляд на свое отражение. В лице багрянец, да. Седеющие  усы. Вернувшийся из Индии офицер. Браво расправив плечи, он двинулся вперед,  обутые в гетры ноги легко несли коренастый торс. Это там не брат Лэмберта, Сэм?  А? Никак, он. Просто чертовски похож.    

Нет.  Ветровое стекло автомобиля блеснуло на солнце. Из-за вспышки. Но чертовски  похож.    

Хо– хо!  Жаркие пары можжевелового сока согревали его дыхание и внутренности. Славно  пропустил рюмочку джина. Фалды его редингота подмигивали под ярким солнцем в  такт его грузной походке.    

Вон там  Эммет был повешен и четвертован[1019].  Черная засаленная веревка.    

Собаки  еще слизывали кровь с улицы, когда жена лорда-наместника проезжала там в своем  экипаже.    

Минутку.  А похоронили его где, у святого Мичена? Хотя нет, ведь было в Гласневине погребение,  в полночь. Внесли тело через потайную дверь в стене. Теперь и Дигнам там.  Помер, не успели оглянуться. Что поделаешь.    

Лучше  здесь повернуть. Обогну.    

Мистер  Кернан повернул и начал спускаться по наклонной Уотлинг-стрит, где на углу был  зал ожидания для посетителей Гиннесса. У складов Дублинской винокуренной  компании стояли дрожки без седока и без кучера, вожжи привязаны к колесу. Это  же чертовски опасно. Какая-нибудь деревенская дубина из Типперери подвергает  опасности жизни граждан. Стоит лошади понести.    

Дэнис  Брин со своими фолиантами, устав ждать больше часу в конторе Джона Генри Ментона,  увлекал свою жену через мост О'Коннелла, направляясь в контору Коллиса и Уорда.    

Мистер  Кернан подошел к Айленд-стрит.    

Времена  смуты[1020].  Надо бы попросить у Неда Лэмберта воспоминания сэра Ионы Баррингтона[1021].  Когда смотришь на всю эту старину сейчас, с неким ретроспективным  упорядочением. Картеж у Дэли. Шулеров тогда не водилось.    

Одному  пригвоздили руку к столу кинжалом. Где-то тут лорд Эдвард Фицджеральд ускользнул  от майора Серра[1022].  Конюшни за особняком Мойры.    

Чертовски  славный был джин.    

Блестящий  молодой храбрец. Да еще из такого рода. А этот негодяй, этот самозваный помещик  в лиловых перчатках[1023],  выдал его. Конечно, они боролись за неправое дело. Им выпал злой и смутный век[1024].  Прекрасное стихотворение Инграма. Они были настоящие люди чести. Бен Доллард с  таким чувством поет эту балладу. Мастерское исполнение.    

При  осаде Росса отец погиб[1025].    

По  набережной Пембрук проследовал кортеж мелкой рысью, форейторы мерно подскакивали  – скок-скок – на седлах, на седлах. Рединготы. Кремовые зонтики.    

Мистер  Кернан заторопился, тяжело отдуваясь.    

Его  Сиятельство! Вот ведь не повезло! Какой-то секундой опоздал! Вот черт! Такая  жалость!    

Стивен Дедал  наблюдал сквозь подернутое паутиной окно, как пальцы ювелира ощупывали  потускневшую от времени цепочку. Пыль подернула паутиной окно и полки витрины.  От пыли потемнели усердные пальцы с ястребиными когтями. Пыль дремала на  тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках киновари, на рубинах, изъеденных  проказой винно-темных камнях.    

Все это  рождено во мгле червивой земли, холодные искорки, огоньки зла, светящие во  тьме. Где падшие архангелы срывали звезды со своего чела[1026].    

Грязные  свиные рыла, руки, роют и роют, хватают и тащат их.    

Она  пляшет в зловонном сумраке, где смешан дух чеснока и горящей смолы.    

Ржавобородый  матрос, прихлебывая ром из кувшинчика, глядит на нее во все глаза. Долгая,  вскормленная морем немая похоть. Она пляшет, кружится, трясет своими окороками,  на толстом брюхе подпрыгивает рубин размером с яйцо.    

Старый  Рассел еще потер камень старым куском замши, повернул его и поднес к концу своей  Моисеевой бороды. Дедушка орангутанг любуется украденным сокровищем.    

А ты  разве не откапываешь старые образы из могильной земли? Бредовые словеса  софистов: Антисфен. Искусство усыплять ум. Пшеница восточная и бессмертная,  сущая от века и до века.    

Две  старушки, отведав освежающих бризов, брели через Айриштаун по  Лондон-бридж-роуд, одна с усталым пескооблепленным зонтиком, другая с сумкою  повитухи, где перекатывались одиннадцать ракушек.    

Шорох  трансмиссий, жужжание динамомашин электростанции, доносясь к нему, звали  дальше. Существа без сущности. Постой! А вечное биенье в тебе, помимо тебя[1027].  Все распеваешь о своем сердце. Я между ними. Где это? Между двумя грохочущими  мирами, там, где они сливаются в одном вихре, – я.    

Стереть  их в пыль, и один и оба. Но и меня оглушит ударом. Пускай сотрет меня в пыль,  кто сможет. Сводник и мясник, так я сказал. Еще бы! Но погоди малость.  Оглядись.    

Да,  совершенно верно. Большие, замечательные, прославленной точности[1028].    

Совершенная  правда, сэр. В понедельник утром, как вы сказали[1029].    

Стивен  спускался по Бедфорд-роу, ясеневой рукояткой трости постукивая себя по лопатке.  В витрине у Клохисси взгляд его привлекла выцветшая гравюра 1860 года,  изображающая боксерский матч между Хиненом и Сейерсом.    

За  канатами глазели на ринг сделавшие ставки зрители в допотопных шляпах.    

Тяжеловесы  в тесных набедренниках любезно протягивали друг другу шарообразные кулаки. Они  тоже бьются – сердца героев.    

Он  повернул за угол и остановился возле накренившегося лотка с книгами.    

– Каждая  по два пенса, – сказал торговец. – На шесть пенсов четыре.    

Потрепанные  страницы. «Ирландский пчеловод». «Жизнь и чудеса кюре из Арса»[1030].  «Карманный путеводитель по Килларни».    

Тут бы  могли валяться и мои школьные награды, которые снесли в заклад.    

Stephano  Dedalo, alumno optimo, palmam ferenti[1031].    

Отец  Конми, закончив читать малые часы, шел через деревушку Донникарни, шепча вечерние  молитвы.    

Слишком  хорош переплет, что бы это такое? Восьмая и девятая книги Моисеевы[1032].  Тайна всех тайн. Печать царя Давида. Захватанные страницы:    

читали и  перечитывали. Кто здесь проходил до меня? Как размягчить потрескавшуюся кожу на  руках. Рецепт для приготовления уксуса из белого вина. Как добиться любви  женщины. Вот это для меня. Сложив руки, произнести трижды следующее заклинание:    

– Se  el yilo nebrakada femininum! Amor me solo! Sanktus! Amen[1033].    

Кто это  написал? Заговоры и заклинания блаженнейшего аббата Питера Саланки, обнародованные  для всех истинно верующих. Не хуже, чем заговоры любого другого аббата, чем  бормотанье Иоахима. Спустись, плешивец, не то мы будем прясть твою шерсть.    

– Ты  что тут делаешь, Стивен?    

Дилли,  высокие плечики и заношенное платьице.    

Закрой–  ка живее книгу. Чтоб не увидела.    

– А  ты что делаешь? – сказал Стивен.    

Лицо  Стюарта, бесподобного Чарльза, обрамленное гладкими прядями[1034].    

Горевшее  румянцем, когда, сидя у огня, она в него подбрасывала старые башмаки. Я ей рассказывал  о Париже. Любила подольше поваляться в постели, укрывшись старым тряпьем, без  конца теребя свой браслетик под золото, подарок Дэна Келли. Nebrakada  femininum.    

– Что  это у тебя? – спросил Стивен.    

– На  другом лотке купила за пенни, – сказала Дилли с нервным смешком. –  Она годится на что-нибудь?    

Говорят  у нее мои глаза. Таким вот и видит меня взор прочих? Живым, смелым и отчужденным.  Тень моего ума.    

Он взял  у нее из рук книгу с оторванной обложкой. Шарденаль, французский язык для начинающих.    

– Зачем  ты это купила? – спросил он. – Учиться по-французски?    

Она  кивнула, покраснев и сжав плотно губы.    

Не  показывай удивления. Вполне естественно.    

– Держи, –  сказал Стивен. – Годится, почему ж нет. Смотри, чтобы Мэгги ее не унесла у  тебя в заклад. Я так думаю, мои книги туда все ушли.    

– Часть  из них, – ответила Дилли. – Нам пришлось.    

Ведь она  тонет. Жагала. Спасти ее. Жагала. Все против нас. Она утопит и меня с собой,  глаза и волосы. Гладкие кольца волос-водорослей обвивают меня, мое сердце,  душу. Горькая зеленая смерть.    

Мы.    

Жагала  сраму. Сраму жагала.    

Нищета!  Нищета!    

– Ба,  Саймон! – сказал отец Каули. – Как делишки?    

– Вижу  старину Боба, – произнес, останавливаясь, мистер Дедал.    

Они  обменялись звучным рукопожатием возле магазина «Редди и Дочь». Отец Каули, сложив  ладонь лодочкой, мелкими движениями пригладил усы[1035].    

– Ну,  что хорошенького? – спросил мистер Дедал.    

– Да  небогато, – отвечал отец Каули. – В дом свой, Саймон, не попаду, два  субъекта у входа караулят, чтоб было право войти.    

– Как  мило, – отозвался мистер Дедал. – А кто это постарался?    

– Да  так, – сказал отец Каули. – Некий процентщик из числа наших знакомых.    

– Тот,  что спина крюком? – спросил мистер Дедал.    

– Он  самый, Саймон, – отвечал отец Каули. – Рувим из колена Рувимова. Я  тут как раз поджидаю Бена Долларда. Он должен пойти к Длинному Джону да  замолвить за меня словечко, чтобы он убрал этих двух. Мне бы только дали  немного времени.    

В  смутной надежде он кинул взгляд туда и сюда по набережной. Его крупный кадык  заметно выдавался на шее.    

– Знаю,  знаю, – сказал, кивая, мистер Дедал. – Старый сердяга Бен!    

Вечно  старается для кого-нибудь. Погодите-ка!    

Он  нацепил пенсне и на секунду всмотрелся в направлении чугунного моста.    

– Подходит! –  возвестил он. – Явился собственнозадно, прости Господи.    

Старомодная  шляпа и просторная синяя визитка Бена Долларда над мешковатыми брюками на всех  парах двигались через набережную от чугунного моста. Он приближался к ним  рысцой, рьяно почесывая у себя под фалдами.    

Мистер  Дедал приветствовал его появление:    

– Держите-ка  мне вот этого в дурацких штанах.    

– Ну-ну,  давайте, – отозвался Бен Доллард.    

Мистер  Дедал с холодным презрением оглядел Бена Долларда с головы до ног. Затем, кивая  на него отцу Каули, он язвительно процедил:    

– Какой  удачный наряд для летнего дня, не правда ли?    

– Что-что? –  прорычал свирепо Бен Доллард. – Да разрази вас гром, я на своем веку  столько сносил костюмов, сколько вам и во сне не снилось.    

Стоя  рядом, он лучезарно улыбался им и своему пространному одеянию, с которого  мистер Дедал сбивал там и сям пушинки, приговаривая:    

– Нет,  что ни говори, Бен, это сшито на мужчину в расцвете сил.    

– Да  провалиться тому еврею, который сшил это, – отозвался Бен Доллард.    

– Слава  богу, ему еще не заплачено.    

– А  как поживает ваш basso profondo, Бенджамин? – спросил отец Каули.    

Кэшел  Бойл О'Коннор Фицморис Тисделл Фаррелл, омоноклив глаз, что-то невнятно бормоча,  прошагал мимо клуба на Килдер-стрит.    

Бен  Доллард нахмурил брови и, сделав вдруг рот как у певца, издал низкую ноту.    

– О-о! –  прогудел он.    

– Вот  это класс! – заметил мистер Дедал, одобрительно кивнув.    

– Ну,  как? – вопросил Бен Доллард. – Не заржавел пока? А?    

Он  обернулся поочередно к обоим.    

– Подходяще, –  сказал отец Каули и тоже кивнул.    

Преподобный  Хью К.Лав шел от бывшего здания капитула аббатства святой Марии, мимо  спиртоочистительного завода Джеймса и Чарльза Кеннеди, в сторону Фолсела[1036],  что за скотопрогонным бродом, и воображению его рисовались целые сонмы  Джералдайнов, один другого осанистей и отважней.    

Бен  Доллард, грузно кренясь в сторону магазинных витрин, увлекал их вперед, весело  жестикулируя пальцами.    

– Пойдемте-ка  вместе со мной в полицию, – говорил он. – Я вам хочу показать, какого  красавчика Рок недавно зачислил в приставы. Нечто среднее между вождем зулусов  и Джеком Потрошителем. Стоит взглянуть, уверяю вас.    

Пойдемте.  Я только что встретил случайно Джона Генри Ментона в Бодеге[1037], и это мне дорого  обойдется, если я не… Погодите малость… Наше дело верное, Боб, можете мне  поверить.    

– Вы  ему скажите, мне бы несколько дней, – сказал отец Каули с тоскливой  тревогой.    

Бен  Доллард резко остановился и уставился на него, разинув свой звучный зев.  Оторванная пуговица визитки, ярко поблескивая, закачалась на своей ниточке,  когда он принялся вытирать слезящиеся глаза, чтобы лучше слышать.    

– Какие  еще несколько дней? – прогремел он. – Ваш домохозяин разве не подал  ко взысканию?    

– Подал, –  сказал отец Каули.    

– Ну,  а тогда исполнительный лист нашего друга не стоит и той бумаги, на которой написан, –  заявил Бен Доллард. – Право первого иска всегда за домохозяином. Я ему  сообщил все сведения. Виндзор-авеню, 29. Его фамилия Лав?    

– Да,  да, – сказал отец Каули. – Его преподобие мистер Лав. Он, кажется,  священник где-то в провинции. Но вы точно уверены?    

– Можете  от меня передать Варавве, – сказал Бен Доллард, – чтобы он сунул этот  лист туда, где мартышки прячут орехи.    

Он  решительно увлекал за собой отца Каули, прикованного к его туше.    

– Я  думаю, не грецкие, а лесные, – пробормотал мистер Дедал, следуя за ними и  опуская пенсне на лацканы своего сюртука.    

– Насчет  мальчика все в порядке, – сказал Мартин Каннингем, когда они проходили  мимо ворот Касл-ярда.    

Полисмен  дотронулся до фуражки.    

– Дай  вам Бог, – ободряюще произнес Мартин Каннингем.    

Он  сделал знак поджидавшему кучеру, тот дернул вожжи и тронулся в сторону  Лорд-Эдвард-стрит.    

За  бронзой золото, за головкой мисс Кеннеди головка мисс Дус, появились над  занавеской отеля «Ормонд».    

– Да-да, –  сказал Мартин Каннингем, потрагивая бороду. – Я написал отцу Конми и все изложил  ему.