1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
     

От мола  до пещеры Локмария было не близко, и обоим друзьям пришлось затратить немало  сил, пока они добрались до нее.    

Было  поздно; в форту пробило двенадцать; Портос и Арамис были обременены золотом и  оружием. Они шли по прибрежной пустоши, тянувшейся от мола до самого входа в  пещеру; каждый шорох заставлял их настораживаться, так как они опасались засад.    

Слева  тянулась дорога, которой они тщательно избегали. Время от времени на ней появлялись  беженцы, выгнанные из расположенных в глубине острова домов грозным известием о  высадке королевских солдат. Укрываясь за скалами, Арамис и Портос ловили слова этих  несчастных, трепетавших за свою жизнь и уносивших на себе самое ценное из  своего скудного скарба, и старались извлечь, вслушиваясь в их горестные  стенания, полезные для себя сведения.    

Наконец  после поспешного перехода с несколькими остановками, к которым их побуждала  осторожность, Арамис и Портос достигли глубоких пещер, куда предусмотрительный  ваннский епископ распорядился перекатить на катках добротный баркас, способный  в это спокойное время года выдержать плаванье по открытому морю.    

– Дорогой  друг, – сказал Портос, отдышавшись до того шумно, что можно было подумать,  будто по соседству кто-то раздувал кузнечные мехи, – вы, кажется,  упоминали о трех слугах, которые должны сопутствовать нам. Я их что-то не вижу.  Где же они?    

– Вы  их и не могли бы увидеть, дорогой Портос. Они дожидаются нас в пещере и сейчас,  надо полагать, отдыхают после столь утомительной и хлопотливой работы.    

И Арамис  остановил Портоса, который собрался было спуститься в пещеру.    

– Нет,  Портос! Позвольте мне пройти первому. Дело в том, что вы не знаете условного  знака, о котором я договорился с моими людьми, и они, не слыша его, вынуждены  будут стрелять или, пользуясь темнотой, бросят в вас нож.    

– Идите,  дорогой Арамис, идите вперед, вы, как всегда, – воплощенная мудрость и  осторожность. К тому же я снова ощущаю слабость в ногах, о которой я уже  говорил.    

Усадив  Портоса на камень у входа в пещеру, Арамис, пригнувшись, проник в нее и  закричал по-совиному. Из глубины подземного хода ему ответило жалобное  воркованье и едва различаемый вскрик. Арамис осторожно пошел вперед и вскоре  был остановлен таким же криком совы, как тот, которым епископ первым возвестил  о себе. Вот крик раздался в десяти шагах от него.    

– Вы  здесь, Ив? – спросил епископ.    

– Да,  монсеньер. Генек и сын также со мной.    

– Хорошо.  У вас все готово?    

– Да,  монсеньер.    

– Идите  к выходу из пещеры, мой славный Ив. Там вы найдете господина де Пьерфона; он  отдыхает, устав от ходьбы. Если окажется, что он не в силах передвигаться  самостоятельно, возьмите его на плечи и принесите сюда.    

Три бретонца  пошли исполнять приказание. Но предусмотрительность Арамиса оказалась излишней.  Отдохнувший Портос уже начал спускаться по подземному ходу, и его тяжелые шаги  гулко отдавались под сводами, опиравшимися на естественные колонны из гранита и  кварца.    

Как  только барон подошел к епископу, бретонцы зажгли захваченный ими с собою  фонарь, и Портос уверил своего друга, что он чувствует в себе столько же сил,  как всегда.    

– Осмотрим  баркас, – сказал Арамис, – и прежде всего проверим, все ли туда  уложено.    

– Не  подносите слишком близко огня, – предупредил хозяин баркаса, которого  звали Ив, – так как, следуя вашему предписанию, я поместил под кормовою  скамьей бочонок пороху и заряды для наших мушкетов, которые вы прислали мне из  форта.    

– Хорошо, –  согласился Арамис.    

И, взяв  в руки фонарь, он тщательно осмотрел баркас, с предосторожностями человека не  робкого, но вместе с тем и не закрывающего глаза на опасность.    

Лодка  была длинная, легкая, небольшого водоизмещения и с узким килем – одним  словом, из тех, какие всегда так искусно строили на Бель-Иле. У нее был высокий  борт, она была устойчива, и подвижна, и снабжена щитами, из которых во время  дурной погоды сооружалась своего рода палуба, защищающая гребцов от волны.    

В двух  плотно закрытых ящиках под носовой и кормовой скамьями Арамис нашел хлеб, печенье,  сушеные фрукты, большой кусок сала и порядочный запас воды в бурдюках; всего  этого было совершенно достаточно для людей, которые не собирались уходить  далеко в открытое море и в случае необходимости имели возможность возобновить  свои продовольственные запасы.    

Оружие –  восемь мушкетов и столько же пистолетов – находилось в отличном состоянии  и было заранее заряжено. На всякий случай здесь были еще запасные весла и  небольшой парус.    

Осмотрев  все эти вещи и выразив свое удовлетворение, Арамис сказал:    

– Давайте  обсудим, дорогой Портос, как нам быть с нашим баркасом: попытаемся ли мы  протащить его через неизвестное нам устье пещеры, следуя по имеющемуся в ней  спуску, или, быть может, лучше перекатить его на катках под открытым небом,  проложив через вереск дорогу к берегу, который образует тут невысокий  обрыв – не выше двадцати футов, – причем прямо под ним хорошее дно и  вода, достигающая во время прилива глубины в двадцать пять – тридцать футов.    

– Тут  дело не только в этом, монсеньер, – почтительно проговорил Ив. – Но я  думаю, что, двигаясь по спуску в полнейшей тьме, мы не сможем с такою же  легкостью обращаться с нашим баркасом, как если изберем путь под открытым  небом. Я хорошо знаю тот берег, о котором вы говорите, и могу вас уверить, что  он гладок, как садовый газон. Пещера же забита камнями; кроме того, монсеньер,  устье ее, выводящее к морю, настолько узко, что наш баркас, может статься, и не  пройдет.    

– Я  произвел обмер, – сказал ваннский епископ, – и знаю наверное, что он  безусловно пройдет.    

– Хорошо,  монсеньер, соглашаюсь с вами, но ваше преосвященство знает, разумеется, и о  том, что, если мы не свалим большого камня – того самого, под которым  всегда проходит лисица и который загораживает собой устье, словно огромная  дверь, – нам не протащить лодки к воде.    

– Свалим, –  успокоил их Портос, – это сущие пустяки.    

– О,  я знаю, что монсеньер обладает силою десятерых, только это будет трудно даже  ему.    

– Полагаю,  что наш хозяин прав, – возразил другу Арамис, – попробуем протащить  баркас по вересковой поляне.    

– Тем  более, монсеньер, – продолжал рыбак, – что нам никак не выбраться в  море до наступления дня – столько еще у нас дел впереди. А когда  рассветет, нам придется поставить где-нибудь повыше, над нашей пещерой, зоркого  караульного – это совершенно необходимо – чтобы следить за движением  подстерегающих нас врагов.    

– Да,  да, Ив, вы правы; действуйте, перекатываете баркас туда, куда мы решили.    

Подложив  под лодку катки, трое дюжих бретонцев собрались уже тащить ее на новое место,  как вдруг вдали послышался яростный лай собак. Арамис выбежал из пещеры, Портос  торопливо пошел вслед за ним.    

Заря  окрашивала волны и расстилающуюся пред ними равнину в пурпур и перламутр; в полусвете  виднелись кривые, чахлые, грустного вида ели, умудрившиеся вырасти на голых  камнях, и большие стаи ворон, медленно размахивающих черными крыльями над  тощими полями гречихи. До восхода солнца оставалось не более четверти часа.  Проснувшиеся птички радостно щебетали, возвещая природе наступление дня.    

Лай,  прервавший работу трех рыбаков и заставивший Арамиса и Портоса выйти наружу,  раздавался теперь в глубоком ущелье, приблизительно на расстоянии лье от  пещеры.    

– Это  свора, – заметил Портос, – собаки бегут по какому-то следу.    

– Что  это значит? Кто охотится в такое тревожное время? – воскликнул Арамис.    

– И  особенно здесь, – подхватил Портос, – здесь, где ожидают прихода  королевских солдат.    

– А  шум все приближается. Да, вы правы, Портос, собаки бегут по следу. Эй,  эй! – внезапно закричал Арамис. – Ив, Ив, подите сюда!    

Бросив  каток, который он собирался подложить под баркас, когда крик епископа оторвал  его от этого дела, Ив явился на зов Арамиса.    

– Чья  это охота, хозяин? – спросил Портос.    

– Никак  не возьму в толк, монсеньер. В такой момент сеньор Локмарии не стал бы охотиться.  Нет, не стал бы, и, однако, собаки…    

– Быть  может, они вырвались из его псарни?    

– Нет, –  сказал подошедший Генек, – это не собаки сеньора Локмарии.    

– Предосторожности  ради вернемся в пещеру, – предложил Арамис, – лай приближается, и  скоро мы узнаем в чем дело.    

Они  вернулись, но не прошли в темноте и каких-нибудь ста шагов, как до их слуха,  донесся, звук, напоминающий глухой вздох человека: стремительная, задыхающаяся,  перепуганная лисица мелькнула перед беглецами, как молния, и, перескочив через  лодку, скрылась, оставив за собой резкий запах, в течение нескольких секунд  сохранявшийся под низкими сводами подземного хода.    

– Лисица! –  крикнули бретонцы с радостным изумлением, свойственным всем охотникам.    

– Проклятие! –  воскликнул епископ. – Наше убежище обнаружено.    

– Как? –  спросил Портос. – Нам надо бояться лисицы?    

– Ах,  друг мой, о чем вы толкуете! Разве меня тревожит лисица? Дело не в ней, черт  возьми. Неужели вам не известно, что за лисицей – собаки, а за  собаками – люди?    

Как бы в  подтверждение слов Арамиса лай разъяренной своры, с невероятною быстротой  преследовавшей зверя, стремительно приблизился. В то же мгновение на маленькой  полянке перед входом в пещеру появилось свора разгоряченных собак; они  наполнили ее неистовым лаем, напоминавшим победные звуки фанфар.    

– Вот  и собаки, – сказал Арамис, смотревший сквозь небольшое отверстие, пробитое  между двумя смыкавшимися вплотную скалами. – Сейчас мы узнаем, кто же  охотники.    

– Если  это сеньор Локмарии, – заметил хозяин баркаса, – то он пустит своих  собак внутрь пещеры, но сам сюда не войдет, так как знает по опыту, что лисица  выйдет с другой стороны. Туда-то он и отправился, чтобы подстеречь ее  появление.    

– Это  не сеньор Локмарии, – ответил, невольно бледнея, епископ.    

– Кто  же?    

– Смотрите!    

Портос  прильнул глазом к отверстию и увидел на холме дюжину всадников, гнавших лошадей  по следу собак и кричавших: «Ату, ату!»    

– Гвардейцы! –  воскликнул Портос.    

– Да,  друг мой, гвардейцы.    

– Гвардейцы,  вы говорите – гвардейцы! – всполошились, в свою очередь, побледнев,  бретонцы.    

– И  во главе их Бикара на моем сером коне, – продолжал Арамис.    

В этот  момент собаки, точно лавина стремились в пещеру и огласили ее оглушительным лаем.    

– Ах,  черт! – вскричал Арамис, овладевший собою и возвративший себе при виде  этой несомненной и неизбежной опасности все свое хладнокровие. – Я знаю,  что мы погибли, но у нас остаются все же кое-какие возможности. Если гвардейцы,  последовав за собаками, увидят, что у пещеры есть выход, рассчитывать больше не  на что, так как, ворвавшись сюда, они обнаружат и лодку, и нас самих. Нельзя,  следовательно, допустить, чтобы собаки вышли отсюда, и нужно, чтобы их хозяева  сюда не вошли.    

– Это  верно, – согласился Портос.    

– Вы  понимаете, – отвечал епископ резко и точно, будто отдавал приказ на поле  боя, – здесь шесть собак, они задержатся возле большого камня, под которым  проскользнула лисица; и там, в слишком узком для них проходе, они будут  остановлены и убиты.    

Бретонцы  с ножами в руках устремились вперед. Через несколько минут послышались визг и  предсмертные хрипы; потом все смолкло.    

– Хорошо, –  холодно заметил Арамис. – Теперь очередь за хозяевами.    

– Что  делать? – спросил Портос.    

– Подождать  их появления, спрятаться и убить.    

– Убить? –  повторил Портос.    

– Их  шестнадцать… пока их только шестнадцать.    

– И  хорошо вооруженных, – добавил Портос с улыбкой, свидетельствовавшей о том,  что хоть в этом он находит для себя известное утешение.    

– Это  займет десять минут, – сказал Арамис.    

И он с  решительным видом взялся за мушкет, зажав зубами охотничий нож.    

– Ив,  Генек и его сын, – продолжал Арамис, – будут подавать нам мушкеты. Мы  будем стрелять в упор. Мы сможем уложить восьмерых прежде, чем остальные узнают  об этом; затем все вместе – а нас все-таки пятеро – мы ножами  прикончим и остальных.    

– А  как же с беднягой Бикара? – поинтересовался Портос.    

Арамис  на секунду задумался, затем холодно произнес:    

– Бикара  первого; он знает нас, друг Портос.    

 Глава 29. ПЕЩЕРА    

     

Несмотря  на своего рода пророческий дар, который был замечательной чертой в характере  Арамиса, события, как и все, что подвержено превратностям случая, развернулись  иначе, чем предполагал ваннский епископ.    

Бикара,  конь которого был много лучше, чем кони его товарищей, доскакав раньше других  до входа в пещеру, понял с первого взгляда, что и лиса и собаки – все  исчезло в этой дыре. Но, пораженный тем суеверным страхом, который охватывает  человека перед всяким подземным ходом, как, впрочем, и перед всякой тьмой, он  остановился, решив подождать, пока соберутся все остальные.    

– В  чем дело? – закричали, не понимая причины его бездействия, запыхавшиеся от  скачки охотники.    

– Ничего  особенного, только собак больше не слышно; надо думать, что и лисицу, и всю  нашу свору поглотил этот подземный ход.    

– Собаки  идут по слишком хорошему следу, чтобы сбиться с него, – сказал один из  гвардейцев. – К тому же мы бы слышали, как они тычутся то в одну, то в  другую сторону. Надо думать, как говорит Бикара, что они и в самом деле  проникли в эту пещеру.    

– Но  в таком случае, – спросил рослый молодой человек, – почему они не  подают голоса?    

– Это  странно, – заметил другой.    

– Ну  что ж, – предложил третий, – давайте войдем в пещеру. Или, быть  может, вход в нее воспрещен?    

– Нет, –  возразил Бикара, – но там темно, как в печной трубе, и к тому же в ней  нетрудно свернуть себе шею.    

– И  подтверждение этому наши собаки, – добавил все тот же гвардеец. –  По-видимому, с ними это самое и случилось.    

– Что  за черт? Куда ж они делись? – воскликнули хором гвардейцы.    

И  хозяева пропавших собак принялись звать их по имени или свистать особым,  известным им образом, но ни одна не откликнулась ни на зов, ни на свист.    

– А  что, если это заколдованная пещера! – вскричал Бикара. – Ну что ж!  Посмотрим.    

И,  соскочив с коня, он вошел в нее.    

– Погоди,  погоди! Я пойду с тобой! – крикнул одни из гвардейцев, видя, что Бикара  готов уже исчезнуть в ее полумраке.    

– Нет,  не надо, – отвечал Бикара, – тут и в самом деле что-то загадочное.  Незачем рисковать всем сразу. Если через десять минут я не вернусь, входите, но  в этом случае входите уже все вместе.    

– Пусть  так, – согласились с ним молодые люди, не видевшие в предприятии Бикара  опасности для него. – Хорошо, мы подождем.    

И, не  сходя с лошадей, они собрались в круг возле входа в пещеру.    

Между  тем Бикара один, в полном мраке, ощупью пробирался по подземному ходу, пока не  наткнулся на мушкет Портоса. Препятствие, с которым встретилась его грудь,  удивило его, и, протянув руку, он ухватился за холодное как лед дуло мушкета.    

Нож Ива  был уже занесен над молодым человеком, и тот неминуемо пал бы от страшного  удара бретонской руки, но в последний момент ее остановила железная рука  Портоса. В непроглядной тьме послышался голос, похожий на глухое рычание:    

– Не  хочу, чтоб его убивали.    

Бикара  оказался между неведомым ему покровителем и тем, кто покушался на его жизнь; и  тот и другой внушали ему одинаковый ужас. Несмотря на всю свою храбрость, он  дико вскрикнул. Платок Арамиса, которым тот зажал ему рот, заставил его  замолчать.    

– Господин  де Бикара, – зашептал ваннский епископ, – мы не хотим вашей смерти, и  вы должны верить этому, если узнали нас, но при первом же слове, сорвавшемся с  ваших уст, при первом стоне, при первом вздохе мы будем вынуждены убить вас,  как убили ваших собак.    

– Да,  господа, я вас узнаю, – так же шепотом ответил молодой человек.    

– Но  каким образом вы тут оказались? Что вы тут делаете? Несчастные! Несчастные! Я  считал, что вы в крепости.    

– А  вы, сударь, вы, сколько помнится, должны были добиться для нас известных  условий?    

– Я  сделал, что мог, господа, но… но существует определенный приказ…    

– Расправиться  с нами?    

Бикара  ничего не ответил. Ему было тягостно говорить с дворянами о веревке.    

Арамис  понял молчание своего пленника.    

– Господин  Бикара, вы были бы уже трупом, если б мы не приняли во внимание вашу молодость  и наши давние связи с вашим отцом; вы и теперь можете выйти отсюда, поклявшись,  что не станете рассказывать вашим товарищам о том, что видели здесь.    

– Не  только клянусь, что ничего не стану рассказывать, – проговорил  Бикара, – но клянусь также и в том, что сделаю все, лишь бы помешать им  проникнуть сюда.    

– Бикара!  Бикара! – донеслось снаружи несколько голосов.    

– Отвечайте! –  приказал Арамис.    

– Я  здесь! – прокричал Бикара.    

– Идите!  Мы полагаемся на ваше честное слово.    

Бикара  двинулся по направлению к свету. В пещере показались силуэты нескольких  человек. Бикара бросился навстречу друзьям, чтобы вернуть их назад. Он  столкнулся с ними в начале подземного коридора, и который они уже успели войти.    

Арамис и  Портос насторожились, как люди, жизнь которых повисла на волоске.    

Бикара,  сопровождаемый своими друзьями, дошел до выхода из пещеры.    

– О,  о! – заметил один из них, когда они вышли на свет. – Какой же ты  бледный!    

– Бледный? –  вскричал другой. – Ты хочешь сказать – зеленый!    

– Что  вы! – проговорил Бикара, стараясь взять себя в руки.    

– Что,  ради бога, скажи, что с тобой приключилось? – раздалось сразу несколько  голосов.    

– В  твоих жилах, мой бедный друг, не осталось ни капли крови, – предположил  кто-то.    

– Господа,  не шутите, ему сейчас станет дурно, и он грохнется в обморок. У кого есть нюхательная  соль?    

Все  разразились хохотом. Все эти словечки, эти остроты носились вокруг бедного  Бикара, как пули в гуще сражения. Пока продолжался этот ливень вопросов, Бикара  успел немного прийти в себя.    

– Что  я, по-вашему, мог там увидеть? Мне было жарко, когда я спускался в эту пещеру,  там меня сразу охватил ледяной холод, вот и все.    

– Но  собаки? Что сталось с собаками? Ты видел их? Ты что-нибудь знаешь о них?    

– Они  побежали, надо думать, другим путем.    

– Господа, –  начал один из молодых людей, столпившихся вокруг Бикара. – Во всем этом, в  бледности и молчании нашего друга заключена тайна, которую он не может или не  хочет открыть. Но, по-моему, дело ясное – Бикара что-то видел в пещере.  Мне любопытно взглянуть, что же это такое, даже если это сам дьявол. В пещеру,  друзья, в пещеру!    

– В  пещеру! – повторили за ним и все остальные.    

Эхо  донесло эти слова к Портосу и Арамису, воспринявшим их как грозное  предупреждение. Бикара, устремившись вперед и загораживая дорогу товарищам,  прокричал:    

– Господа,  господа! Ради бога, умоляю вас, не входите!    

– Но  что же страшного в этой пещере?    

– Говори,  Бикара!    

– Несомненно,  он видел в ней дьявола, – засмеялся тот, кто первым высказал это предположение.    

– Если  он и в самом деле видел в ней дьявола, пусть не будет в таком случае эгоистом,  пусть позволит и нам поглядеть на него, – закричали со всех сторон.    

– Господа,  господа, умоляю вас! – настаивал Бикара.    

– Дай  же пройти!    

– Умоляю  вас, не входите!    

– Ты  же входил!    

Конец  этим препирательствам положил один офицер, человек более зрелого возраста, чем  все остальные. Он все время молча стоял позади и до этого не промолвил ни  слова. Выйдя вперед, он произнес невозмутимо спокойным тоном, составлявшим  контраст с царившим кругом оживлением:    

– Господа,  в пещере действительно кто-то или что-то таится. Не будучи дьяволом, это нечто  смогло заставить, однако, замолчать наших собак. Надо узнать, что же  представляет собой это нечто.    

Бикара  сделал последнюю попытку не пустить в пещеру товарищей, но его усилия оказались  напрасными. Тщетно цеплялся он за выступы скал, чтобы загородить проход своим  телом; толпа молодых людей ворвалась в пещеру, следуя за офицером, который  заговорил последним, но первым, со шпагой в руке, бросился навстречу незримой  опасности.    

Бикара,  отброшенный в сторону и лишенный возможности идти вслед за друзьями, так как в  последнем случае он был бы в глазах Портоса и Арамиса предателем и  клятвопреступником, в мучительном ожидании, со все еще умоляюще протянутыми  руками, прислонился к шероховатой стене утеса, надеясь, что и здесь его смогут  поразить пули мушкетеров Людовика Тринадцатого.    

Что до  гвардейцев, то они уходили все дальше и дальше, и их голоса становились все  глуше. Вдруг, прогремев под сводами, точно гром, раздался грохот мушкетов.  Две-три пули расплющились об утес, у которого стоял Бикара. В то же мгновение  послышались вопли, проклятья, стоны, и вслед за тем из подземелья стали  выбегать офицеры. Иные из них были бледны как смерть, другие залиты кровью, и  все окутаны густым дымом, валившим из глубины пещеры наружу.    

– Бикара,  Бикара! – кричали разъяренные беглецы. – Ты знал о засаде в пещере и  не предупредил нас об этом! Бикара, ты причина смерти четверых наших! Горе  тебе, Бикара!    

– Это  ты виноват в том, что меня ранили насмерть, – прохрипел один из молодых  людей, собирая в горсть свою кровь и обрызгав ею лицо Бикара, – пусть же кровь  моя падет на тебя!    

И он в  агонии свалился у ног Бикара.    

– Но  скажи, скажи наконец, кто там скрывается! – послышалось несколько бешеных  голосов.    

Бикара  молчал.    

– Скажи  или умрешь! – крикнул раненый, становясь на колено и поднимая на Бикара бессильный  клинок.    

Бикара  подбежал к нему и подставил свою грудь под удар, но раненый упал с тем, чтобы никогда  уже не подняться, испуская последний вздох.    

Бикара с  взъерошенными волосами, с блуждающим взглядом, окончательно потеряв рассудок,  бросился внутрь пещеры, горестно восклицая:    

– Да,  да, вы правы! Меня нужно убить! Я допустил, чтоб погибли мои товарищи! Я  подлец!    

И,  отшвырнув с силою шпагу, чтобы отдать свою жизнь не защищаясь, Бикара, опустив  голову, прыгнул в темноту подземелья. Одиннадцать оставшихся в живых из шестнадцати  устремились за ним.    

Но им не  удалось пройти дальше, чем первым: новый удар уложил на холодном песке еще  пятерых, и так как не было никакой возможности определить, откуда вылетают эти  смертоносные молнии, остальные отступили в неописуемом ужасе.    

Но  Бикара, живой и невредимый, не бежал с остальными; он сел на обломок скалы и  стал ждать дальнейших событий.    

Оставалось  только шесть офицеров.    

– Неужели, –  заговорил один, – это и в самом деле сам дьявол?    

– Гораздо  хуже, – бросил в ответ другой.    

– Давайте  спросим у Бикара; ему это, бесспорно, известно.    

– Но где  он?    

Молодые  люди, осмотревшись вокруг, так и не нашли Бикара.    

– Он  убит! – раздалось два-три голоса.    

– Нет, –  возразил кто-то из офицеров. – Я видел его в дыму, уже после залпа; он в  пещере; он уселся на камень; он дожидается нашего возвращения.    

– Он,  конечно, знает, кто там.    

– Но  откуда?    

– Он  был в плену у мятежников.    

– Верно.  Давайте позовем его и узнаем, кто наши враг.    

И все  принялись кричать:    

– Бикара!  Бикара!    

Но  Бикара не ответил.    

– Хорошо, –  сказал офицер, тот самый, который показал себя в этом деле столь хладнокровным, –  он нам больше не нужен, сюда идут подкрепления.    

И  действительно, отряд гвардейцев, человек в семьдесят пять или восемьдесят,  отставший от офицеров, которых увлек пыл охоты, приближался в полном порядке  под начальством капитана и старшего лейтенанта. Пять офицеров подбежали к своим  солдатам и, рассказав с вполне понятным волнением и красноречием о случившемся,  обратились к ним с просьбой о помощи.    

Капитан,  перебив их, спросил:    

– Где  ваши товарищи?    

– Пали.    

– Но  вас было шестнадцать.    

– Десять  убито, Бикара в пещере, остальные пять перед вами.    

– Бикара  в плену?    

– Возможно.    

– Нет,  нет, вот он! Смотрите!    

Бикара и  в самом деле показался у выхода из пещеры.    

– Он  подает нам знак приблизиться, – заметили офицеры. – Идем!    

И все  направились к Бикара.    

– Сударь, –  обратился к нему капитан, – меня уверяет, будто вы знаете, кто те люди,  которые так отчаянно защищаются в этой пещере. Именем короля приказываю оказать  все, что вам известно.    

– Господин  капитан, – отвечал Бикара, – вы не должны больше давать мне  приказаний подобного рода: меня только что освободили от честного слова, и я  являюсь к вам от имени этих людей.    

– Сообщить,  что они сдаются?    

– Сообщить,  что они полны решимости драться до последнего вздоха.    

– Сколько  же их?    

– Двое.    

– Их  двое, и они хотят диктовать условия?    

– Их  двое, но они убили уже десятерых наших.    

– Что  же это за люди? Титаны?    

– Больше.  Вы помните историю бастиона Сен‑Жерве, господин капитан?    

– Еще  бы! Четверо мушкетеров сопротивлялись там против целой армии.    

– Так  вот, двое из этих мушкетеров в пещере.    

– Как  их зовут?    

– Тогда  их звали Портосом и Арамисом. Теперь их зовут господин д'Эрбле и господин дю  Валлон.    

– Ради  чего они все это делают?    

– Они  удерживают Бель-Иль для господина Фуке.    

При  упоминании двух этих имен, прославленных имен Портоса и Арамиса, среди солдат  пробежал восхищенный шепот.    

– Мушкетеры,  мушкетеры, – повторяли они.    

И у всех  этих отважных юношей при мысли о том, что им предстоит сразиться с двумя самыми  прославленными вояками старой армии, сердце замирало от ужаса, смешанного с  восторгом. И в самом деле, эти четыре имени – д'Артаньян, Атос, Портос и  Арамис – были глубоко почитаемы всяким, кто носил шпагу, подобно тому как  в древности почитались имена Геракла, Тесея, Кастора и Поллукса.    

– Два  человека! – вскричал капитан. – И двумя залпами они убили десять моих  офицеров! Это невозможно, господин Бикара!    

– Господин  капитан, – отвечал Бикара, – я не говорил вам о том, что с ними нет  еще двух или трех человек; ведь и у мушкетеров бастиона Сен‑Жерве  было трое или четверо слуг. Но поверьте мне, я видел этих людей, я был взят ими  в плен, я знаю, что они представляют собой; они вдвоем в состоянии истребить  целый корпус.    

– Мы  это увидим, и очень скоро. Внимание, господа!    

После  этого ответа никто не позволил себе ни одного слова: все приготовились беспрекословно  повиноваться своему начальнику.    

Один  Бикара решился на последнюю попытку остановить капитана.    

– Сударь, –  сказал он вполголоса, – поверьте мне, пойдемте своею дорогой; эти два  человека, эти два льва, на которых мы нападаем, будут защищаться до последнего  вздоха. Они уже убили десятерых наших, они убьют вдвое больше и кончат тем, что  убьют себя, но они не сдадутся. Что мы выиграем от подобной победы?    

– Мы  выиграем, сударь, то, – отвечал капитан, – что оградим себя от  позора, который неминуемо пал бы на нас, если бы восемьдесят королевских  гвардейцев отступили перед двумя мятежниками. Последовав вашим советам, я  потеряю честь, – а лишившись чести, я опозорю всю армию. Вперед!    

И он  первый направился к пещере. Дойдя до входа, капитан велел солдатам  остановиться.    

Он  сделал это затем, чтобы дать Бикара и его товарищам время рассказать подробнее  о пещере, затем, когда ему показалось, что для знания обстановки полученных  сведений совершенно достаточно, он разделил свой отряд на три взвода, которые  должны были двигаться один за другим и вести огонь по всем направлениям.  Несомненно, что при этой атаке можно потерять еще пять человек, может быть,  даже десять, но, разумеется, дело кончится тем, что мятежники будут взяты, так  как другого выхода из пещеры не существует, и в конце концов не смогут же двое  перебить восемьдесят человек.    

–Господин  капитан, – попросил Бикара, – разрешите идти в голове первого взвода.    

– Хорошо! –  отвечал капитан. – Такая честь принадлежит вам по праву. Делаю вам этот подарок.    

– Благодарю  вас! – произнес молодой человек со всей твердостью, свойственной его роду.    

– Берите  же шпагу!    

– Я  пойду без оружия, господин капитан, я иду не для того, чтобы убивать, я иду,  чтобы быть убитым.    

И, став  впереди первого взвода, с непокрытой головой и скрещенными на груди руками, он  произнес:    

– Вперед,  господа!    

 Глава 30. ПЕСНЬ ГОМЕРА    

     

Пора,  однако, перенестись в другой стан и показать как бойцов, так и обстановку, в  которой происходил этот бой.    

Арамис и  Портос укрылись в пещере Локмария, где их ожидали трое бретонцев и снаряженная  к плаванию лодка. Они надеялись протащить ее к морю, утаив, таким образом, и  приготовления к бегству, и самое бегство.    

Появление  лисицы и своры собак принудило их отказаться от первоначального плана и  остаться на месте.    

Пещера  тянулась приблизительно на шестьсот футов и выходила на откос берега, поднимавшегося  над крошечной бухточкой. Некогда – в те времена, когда Бель-Иль назывался  еще Калонезом, – Локмария была храмом, посвященным языческим божествам, и  в ее таинственных гротах не раз совершались человеческие жертвоприношения.    

В первый  грот попадали по пологому спуску, низко нависающий свод которого был образован  беспорядочным нагромождением скал. Неровный, весь в трещинах и расщелинах пол и  острые, торчащие сверху камни грозили на каждом шагу неожиданной опасностью.  Таких гротов, последовательно опускавшихся в сторону моря, в пещере Локмария  было три. Они соединялись друг с другом несколькими грубыми, выбитыми в камне  огромными ступенями, перилами для которых справа и слева служила скала.    

В  последнем гроте свод опускался настолько низко и проход становился до того  узким, что протащить в этом месте баркас было делом почти невозможным; борта  его упирались в стены прохода. Но в моменты отчаяния, овладевшего человеком,  дерево, уступая человеческой воле, становится гибким, а камень –  податливым.    

На это и  рассчитывал Арамис, когда, приняв навязанный ему бой, решился на бегство, несомненно  опасное, поскольку не все осаждающие были убиты, опасное также и потому, что  даже при самом благоприятном стечении обстоятельств предстояло бежать среди  бела дня, на глазах побежденных, которые, обнаружив, как ничтожна горсточка  беглецов, не преминут, конечно, преследовать победителей.    

После  того как двумя залпами было уничтожено десять гвардейцев, Арамис, знавший все закоулки  пещеры, отправился осмотреть трупы убитых, но так как дым мешал ему видеть, он  обошел мертвецов одного за другим и таким образом сосчитал потери врага. Возвратившись,  он велел тащить баркас дальше, к большому камню, запиравшему своею громадой  спасительный выход к морю.    

Портос  взялся обеими руками за лодку и принялся изо всех сил толкать ее вперед по проходу;  бретонцы поспешно перекладывали катки. Так спустились они в третий грот и  добрались до камня, преграждавшего выход.    

Ухватив  этот гигантский камень у основания, Портос уперся своим могучим плечом в вершину  его и толкнул камень с такой невероятною силой, что он затрещал. Со свода  посыпался мусор, поднялось целое облако пыли.    

Вместе с  пылью и мусором упали также останки десяти тысяч поколений морских птиц, гнезда  которых так прочно лепились к скале, как если бы их связывал с нею цемент.    

При  новом толчке Портоса камень уступил и пошатнулся. Упираясь спиною в ближайшие  скалы и нажимая ногою, Портос вырвал его наконец из груды известняка, на  которой покоилось и было закреплено его основание.    

После  падения камня в пещеру ворвался ослепительный дневной свет, и взорам восхищенных  бретонцев открылось синее море. Тотчас же вместе с Портосом потащили они баркас  через эту последнюю баррикаду. Еще сотня футов, и он соскользнет в океан.    

Как раз  в это время прибыл отряд, разделенный капитаном на взводы для решительного  штурма позиции беглецов.    

Чтобы  оградить товарищей от внезапного нападения, Арамис непрерывно наблюдал за гвардейцами.  Он видел, как к ним подошло подкрепление, и, подсчитав его численность,  убедился с первого взгляда в неминуемой гибели, угрожающей ему и его товарищам,  если они ввяжутся в новую схватку.    

Но пускаться  в море, открывая врагу доступ в пещеру, было бы совершенно бессмысленно. В  самом деле, свет, проникавший теперь в два последних грота пещеры, выдаст  солдатам баркас, приближающийся на катках к бухте, и обоих мятежников на  расстоянии мушкетного выстрела, и первый же залп гвардейцев если не уложит всех  пятерых мореплавателей, то, во всяком случае, оставит в лодке пробоины.    

Больше  того, даже если предположить, что баркасу и всем тем, кто в нем находится,  удастся на этот раз ускользнуть от погони, то не будет ли немедленно подан  сигнал тревоги? И не будут ли немедленно оповещены о случившемся корабли  королевского флота? И не будет ли несчастная лодка, за которой гонятся по морю  и которую подстерегают на суше, захвачена еще до наступления ночи? В бешенстве  теребя свои усеянные сединой волосы, Арамис призывал на помощь и бога и  дьявола.    

Поманив  Портоса, который в этих хлопотах с лодкой значил больше, чем катки и бретонцы,  взятые вместе, он зашептал ему на ухо:    

– Друг  твой, к нашим врагам прибыло подкрепление.    

– А, –  спокойно ответил Портос. – Что же нам теперь делать?    

– Возобновлять  бой было бы очень рискованно.    

– Еще  бы, – подтвердил Портос, – ведь трудно предположить, чтобы одного из  нас не убили, ну а если будет убит один, то и другой, конечно, покончит с  собой.    

Портос  произнес эти слова с тем безыскусственным героизмом, который проявлялся в нем  всякий раз, когда к этому бывал подобающий повод. Арамис почувствовал себя так,  точно его укололи в самое сердце.    

– Ни  вас, ни меня не убьют, друг Портос, если вы сможете выполнить план, которым я  хочу поделиться с вами.    

– Говорите!    

– Эти  люди собираются спуститься в пещеру.    

– Да.    

– Мы  перебьем человек пятнадцать, не больше.    

–  Сколько же их? – спросил Портос.    

– К  ним прибыло подкрепление в количестве семидесяти пяти человек.    

– Семьдесят  пять и пять – значит, восемьдесят. Да!..    

– Если  они станут стрелять все вместе, то их пули изрешетят нас в одно мгновение.    

– Разумеется.    

– Не  считая того, что от грохота выстрелов возможны обвалы.    

– Только  сейчас обломок скалы разодрал мне плечо, – заметил Портос.    

– Вот  видите!    

– Это  сущие пустяки.    

– Давайте  быстро примем решение. Пусть наши бретонцы продолжают катить лодку к морю. А мы  вдвоем останемся здесь и будем охранять порох, мушкеты и пули.    

– Но  вдвоем, дорогой Арамис, нам никогда не дать одновременно трех выстрелов, –  простодушно сказал Портос, – дело со стрельбой из мушкетов не выйдет. Этот  способ никуда не годится.    

– Найдите  другой.    

– Нашел! –  вскричал великан. – Вооружившись железным ломом, я укроюсь за выступом, и  когда они начнут приближаться волна за волной, невидимый и неуязвимый, примусь  колотить по их головам, нанося тридцать ударов в минуту. Ну, что вы скажете о  моем плане? Нравится ли вам мое предложение?    

– Великолепно,  дорогой друг, превосходно. Я вполне одобряю его, но вы испугаете их, и половина  из них оцепит пещеру, чтобы взять нас измором. Нам нужно уничтожить весь отряд  до последнего человека; достаточно одного оставшегося в живых, и он нас  погубит.    

– Вы  правы, друг мой, – но скажите, как же завлечь их сюда?    

– Не  шевелясь, мой добрый Портос.    

– Ну  что ж! Замру и не пошевельнусь, а когда они соберутся все вместе?    

– Тогда  предоставьте действовать мне, у меня есть мысль.    

– Если  так и ваша мысль хороша… а она должна быть хорошей, ваша мысль… я спокоен.    

– В  засаду, Портос, и ведите счет входящим.    

– Ну  а вы? Что вы собираетесь делать?    

– Обо  мне не тревожьтесь, у меня есть свои заботы.    

– Я  слышу голоса.    

– Это  они. Занимайте свой пост! Стойте так, чтобы я мог достать вас рукой и вы могли  бы услышать меня.    

Портос  скрылся во втором гроте, где было совершенно темно. Арамис проскользнул в третий.  Гигант держал в руке лом весом в пятьдесят фунтов. Он с поразительной легкостью  орудовал этим ломом, которым при перетаскивании баркаса пользовались как  рычагом.    

Между  тем бретонцы продолжали катить лодку к откосу.    

Арамис,  нагнувшись, стараясь остаться незамеченным, занимался в освещенной части пещеры  каким-то таинственным делом.    

Послышалась  отданная во весь голос команда. Это был последний приказ капитана. Двадцать  пять человек, миновав спуск, вбежали в первый грот и открыли огонь. Загремело  эхо, засвистели вдоль сводов пули, и густой дым затянул пещеру.    

– Налево,  налево! – кричал Бикара, который при первой атаке заметил проход,  соединявший первый грот со вторым; возбужденный запахом пороха, он хотел  направить своих людей в эту сторону.    

Взвод  бросался влево; проход становился все уже. Бикара, протянув руки, обрекая себя  неминуемой смерти, шел впереди солдат.    

– Живее!  Живее! – звал он. – Я уже различаю свет!..    

– Бейте,  Портос! – замогильным голосом скомандовал Арамис.    

Портос  вздохнул, но повиновался приказу. Железная палица упала на голову Бикара, и тот  был мгновенно убит, так и не докончив начатой фразы.    

Ужасный  рычаг в течение десяти секунд десять раз поднялся и столько же раз опустился.  Десять трупов осталось перед Портосом.    

Солдаты  ничего не видели; они слышали крики, слышали предсмертные хрипы, они наступали  на трупы, падали, поднимались, натыкались один на другого, но все еще не  понимали происходящего. Неумолимая палица, продолжая обрушиваться на головы  королевских гвардейцев, полностью уничтожила первый взвод, и это произошло  настолько бесшумно, что ни один звук не долетел до второго отряда, который  спокойно продвигался вперед.    

Солдаты  этого взвода, наступавшего под командой самого капитана, сломали, впрочем, чахлую  елку, прозябавшую на берегу, и, связав ее смолистые ветви в пучок, снабдили  начальника своего рода факелом.    

Добравшись  до второго грота, где Портос, подобно библейскому ангелу-мстителю, уничтожил  все, к чему прикоснулась его рука, первый ряд в ужасе отступил. На стрельбу  гвардейцев никто не ответил ни одним выстрелом, а между тем люди наткнулись на  груду трупов; они шли по крови в буквальном смысле этого слова.    

Портос  все еще скрывался за своим выступом.    

Увидев  при колеблющемся свете, отбрасываемом пылающей елью, картину этого потрясающего  побоища и тщетно силясь понять, как же это произошло, капитан попятился к  выступу, за которым стоял Портос. В то же мгновение гигантская рука,  протянувшись из тьмы, схватила за горло несчастного капитана; капитан захрипел;  его руки взмахнули в воздухе, факел вывалился из рук и погас, зашипев в луже  крови. Через секунду тело капитана шлепнулось рядом с погасшим факелом. Еще  один труп прибавился к горе трупов, преграждавших солдатам путь.    

Все это  произошло с непостижимой таинственностью, словно по волшебству. Солдаты, шедшие  следом за капитаном, обернулись на его хрип.    

Они  увидели его распростертые в воздухе руки, вылезшие из орбит глаза; потом, когда  факел упал, все погрузилось в кромешную тьму.    

Бессознательно,  непроизвольно, инстинктивно оставшийся в живых лейтенант закричал:    

– Огонь!    

Тотчас  же затрещали, загремели, загрохотали, гулко отдаваясь в пещере, мушкетные выстрелы;  со сводов начали падать обломки огромной величины. Пещера на мгновение  осветилась вспышками выстрелов, но затем в ней стало еще темнее из-за  застелившего ее дыма. Наступила полная тишина, нарушаемая лишь топотом солдат  третьего взвода, которые входили в пещеру.    

 Глава 31. СМЕРТЬ ТИТАНА    

     

Пока  Портос, привыкший к окружающей тьме и видевший в ней лучше, чем все эти люди,  только что пришедшие с яркого света, осматривался вокруг в ожидании  какого-нибудь знака, который мог бы подать ему Арамис, он почувствовал, как его  трогают за плечо, и слабый, как тихий вздох, голос прелата прошептал ему на  ухо:    

– Идем!    

– О! –  произнес Портос.    

– Шш!.. –  еще тише зашептал Арамис.    

И среди  криков продолжающего углубляться в пещеру третьего взвода, среди проклятий  солдат, оставшихся невредимыми, среди стонов раненых и умирающих Арамис и  Портос, не замеченные никем, проскользнули вдоль гранитных стен подземного  коридора.    

Арамис  привел Портоса в третий, последний грот; здесь он показал ему запрятанный в  углублении стены небольшой бочонок с порохом. Пока Портос бил своей палицей  наступавших гвардейцев, Арамис успел прикрепить к бочонку фитиль.    

– Друг  мой, – начал он, – вы возьмете этот бочонок и, когда я подожгу  фитиль, бросите его в наших врагов, Сможете ли вы это сделать?    

– Еще  бы! – ответил Портос.    

И он  поднял бочонок одною рукой.    

– Поджигайте!    

– Погодите,  пусть они соберутся все вместе; а потом, потом, мой Юпитер, вы низвергнете на  них вашу молнию.    

– Поджигайте! –  повторил Портос.    

– А  я, – продолжал Арамис, – я отправлюсь к нашим бретонцам и помогу  спустить баркас на воду. Итак, жду вас на берегу. Бросайте ваш бочонок как  следует – и немедленно к нам!    

– Зажигайте! –  сказал еще раз Портос.    

– Вы  поняли? – спросил Арамис.    

– Еще  бы! – громко рассмеялся Портос, нисколько, по-видимому, не беспокоясь, что  этот смех может долететь до слуха врагов. – Раз мне объяснили, значит, я  понял. Давайте же ваш огонь и ступайте.    

Арамис  вручил Портосу зажженный трут. Тот протянул на прощание локоть, так как руки  его были заняты. Пожав обеими руками локоть Портоса, Арамис, нагнувшись,  проскользнул к выходу из пещеры, где его дожидались трое гребцов.    

Портос,  оставшись один, бестрепетно поднес к фитилю едва тлеющий трут. Трут, эта ничтожная  искорка, таящая в себе ужасный пожар, мелькнул во тьме, словно светляк,  соприкоснулся с фитилем и поджег его; Портос своим могучим дыханием раздул  огонек; показались язычки пламени.    

Когда  немного рассеялся дым, при свете разгорающегося и громко потрескивающего фитиля  в течение одной-двух секунд можно было различить все, что делается в пещере.  Это было мгновенное, но великолепное зрелище: бледный, окровавленный великан с  лицом, озаренным пламенем ярко горящего фитиля.    

Солдаты  не замедлили увидеть его. Они увидели также бочонок, который был в руках у этого  великана. Они поняли, что ожидает их. Тогда эти люди, охваченные ужасом перед  уже совершившимся, в ужасе перед тем, что неминуемо совершится, испустили все  вместе предсмертный, леденящий кровь вопль.    

Одни  попытались бежать, но встретили третий взвод, преградивший им путь; другие принялись  щелкать курками своих незаряженных мушкетов, третьи рухнули на колени.    

Два-три  офицера крикнули, обращаясь к Портосу, что обещают ему свободу, если он оставит  им жизнь. Лейтенант третьего взвода настойчиво требовал, чтобы стреляли, но  перед гвардейцами были их обезумевшие от страха товарищи, которые, словно живой  заслон, прикрывали собой Портоса.    

Мы  сказали уже, что пещера осветилась всего на одну-две секунды, которые  потребовались Портосу, чтобы раздуть зажженный им от трута фитиль.    

Но и  этих секунд было достаточно, чтобы взору предстала потрясающая картина: прежде  всего великан, возвышающийся во тьме; затем, в десяти шагах от него, –  груда окровавленных, истерзанных, искалеченных тел, содрогающихся еще в  предсмертных конвульсиях, так что вся масса их походила на издыхающее во мраке  ночи бесформенное чудовище, бока которого все еще продолжает вздымать угасающее  дыхание. Каждое дуновение, исходившее из могучей груди Портоса и оживлявшее  огонь фитиля, относило в сторону этой окровавленной груды струю серного дыма,  испещренную багровыми отблесками разгорающегося пламени.    

Кроме  этой центральной группы, тут можно было различить и отдельные, разбросанные по  всей пещере, в зависимости от того, где этих несчастных настигли смерть и  беспощадная палица, трупы гвардейцев с разверстыми, страшными ранами.    

Над  полом, покрытым кровавым месивом, поднимались мрачные, поблескивающие, грубо  высеченные колонны, державшие на себе своды пещеры, и их отчетливо видные  очертания слагались в единое целое из причудливого сочетания света и тени.    

Все это  можно было увидеть при трепетном свете горящего фитиля, привязанного к бочонку  с порохом, то есть при свете своеобразного факела, который, освещая смерть уже  наступившую, предвещал вместе с тем и смерть наступающую.    

Итак,  это зрелище длилось не дольше одной-двух секунд. В этот ничтожно малый промежуток  времени один из офицеров третьего взвода успел собрать близ себя восемь  гвардейцев, мушкеты которых были заряжены, и приказал им стрелять по Портосу  через отверстие, случайно обнаруженное в стене. Но солдаты дрожали так сильно,  что при залпе трое из них, не устояв на ногах, упали, а пули пяти остальных,  просвистев под сводом, задели пол или поцарапали стены.    

В ответ  на эту бесполезную трескотню раздался оглушительный хохот; вслед за тем рука великана  медленно замахнулась, и в воздухе мелькнул огненный хвост, похожий на след,  оставляемый падающей звездой. Бочонок, брошенный на расстояние в тридцать  шагов, перелетел через баррикаду из трупов и упал среди вопящих солдат,  которые, увидев его, распростерлись на полу.    

Офицер,  успевший сообразить, куда именно должен упасть этот огненный сноп, хотел подбежать  к нему и вырвать фитиль, прежде чем огонь воспламенит порох. Но его  самопожертвование оказалось напрасным: встречные струи воздуха раздули пламя;  фитиль, который, будучи предоставлен себе самому, тлел бы еще не меньше пяти  минут, был пожран разгоревшимся пламенем в течение каких-нибудь тридцати  секунд; адский замысел Арамиса осуществился.    

Бешеные  вихри, шипение селитры и серы, неудержимая лавина огня, страшный грохот –  вот что последовало за теми двумя секундами, описание которых дано нами выше,  вот что уподобило пещеру Локмария пещере злых духов со всеми сокрытыми в ее  недрах ужасами.    

Скалы  раскалывались, как еловые доски под ударами топора. Смерч огня, дыма, осколков  взметнулся в самом центре пещеры; поднимаясь, он становился все шире и шире.  Мощные гранитные стены, медленно наклоняясь, рухнули затем на песок, который  сделался орудием пытки: выброшенный из своего затвердевшего ложа, он мириадами  разящих песчинок вонзался в лица солдат.    

Крики,  вопли, проклятия – все покрыл нестерпимый грохот. Все три грота пещеры  превратились в какую-то бездонную яму, в которую падали камни, железо, щепки, а  также куски человеческих тел. Последними – поскольку они были наиболее  легкими – упали сюда пепел с песком. Они одели эту мрачную могилу стольких  людей сероватым, дымящимся саваном.    

Ищите  теперь в этом раскаленном склепе, в этом подземном вулкане, ищите королевских  гвардейцев в их синих, расшитых серебряным галуном камзолах! Ищите офицеров,  блещущих золотом, ищите оружие, которым они надеялись защитить себя, ищите  камни, убившие их, ищите землю, которую они попирали!    

Один-единственный  человек сделал из всего этого хаос, более беспорядочный, более дикий, более  ужасный, чем существовавший за час до того мгновения, когда у бога явилась  мысль сотворить этот мир. Три грота перестали существовать, и от них ничего не  осталось, ничего, в чем создатель мог бы узнать свое собственное творение.    

Портос  же, метнув бочонок пороха в гущу врагов, пустился бежать, следуя указаниям Арамиса,  и достиг последнего грота, в который проникали и воздух, и свет, в солнечные  лучи. Едва он повернул за угол, отделявший третий грот от последнего коридора,  как увидел в ста шагах от себя баркас, покачивающийся на прибрежных  волнах, – там были его друзья, там его ждала свобода, там была жизнь,  завоеванная победой.    

Еще  шесть его огромных прыжков, и он выберется из-под сводов пещеры; а когда он окажется  вне пещеры, еще два-три могучих усилия, и он добежит до заветной лодки.  Внезапно он почувствовал, что колени его подгибаются, что ноги начинают ему  отказывать.    

– О,  о! – пробормотал он удивленно. – Опять эта усталость одолевает меня;  я не могу сдвинуться с места. Что тут поделаешь?    

Арамис  сквозь отверстие в стене видел его; он не мог понять, что же заставило Портоса  остановиться, и крикнул ему:    

– Скорее,  Портос, скорее, скорее!    

– О!  Не могу! – ответил Портос, тщетно напрягая мускулы.    

Произнеся  эти слова, он упал на колени, но, ухватившись могучими руками за ближние камни,  снова встал на ноги.    

– Скорей,  скорей! – повторял Арамис, нагибаясь над бортом лодки в сторону берега,  как бы затем, чтобы помочь Портосу.    

– Я  тут, – тихо сказал Портос, собирая все силы, чтобы сделать хоть шаг  вперед.    

– Ради  бога, Портос! Скорее, скорее, сейчас бочонок взорвется.    

– Торопитесь,  монсеньер, торопитесь! – кричали бретонцы.    

А Портос  между тем поворачивался то в одну сторону, то в другую, словно метался во сне.    

Но было  уже поздно: раздался взрыв, расселась трещинами земля; дым, вырвавшийся через  широкие щели, закрыл небо; отхлынуло море, как бы отогнанное яростным порывом  огня, брызнувшего из зева пещеры, словно из пасти огромного неведомого  чудовища; лодку отнесло шагов на пятьдесят в море; ближние утесы затрещали: у  основания стали разваливаться на части, как откалываются под действием  вгоняемых клиньев огромные глыбы мрамора; часть свода пещеры взлетела высоко в  небо, как будто кто-то сверху поднял эту массу камней; зелено-розовый огонь  серы и черная лава земли и жидкой глины столкнулись на мгновение и как бы  сразились между собой под величественным куполом дыма; зашатались, потом стали  клониться и, наконец, рухнули скалы – взрыв не смог сразу сдвинуть их с  тех оснований, на которых они покоились столько веков; поклонившись друг другу,  словно медлительные и важные старцы, они простерлись навеки в своих песчаных  могилах.    

Эта  ужасная катастрофа возвратила Портосу силы. Он поднялся на ноги гигант между  гигантами. Но когда он пробегал между гранитными чудовищами, стоявшими сплошной  стеной с обеих сторон, они, лишившись поддержки снаружи, начали с грохотом  рушиться вокруг этого новоявленного титана, низринутого, казалось, небом на  скалы, которые он только что взметнул в это самое небо.    

Портос  ощущал, как под его ногами дрожит раздираемая на части земля.    

Он  простер вправо и влево свои могучие руки, чтобы удержать падающие на него  камни. Его ладони уперлись в гигантские глыбы; он пригнул голову, и на его  спину навалилась целая гранитная скала.    

На  мгновение руки Портоса подались под непомерною тяжестью; но этот Геркулес  собрался с силами, и стены тюрьмы, готовой уже поглотить его, мало-помалу  раздвинулись и дали ему выпрямиться. Словно демон, он стоял в окружении хаоса  мощных гранитных глыб. Но, раздвигая стены, давившие на него с боков, он тем  самым лишил точки опоры монолит, лежавший у него на плечах. Этот груз придавил  его и поверг на колени. Глыбы, находившиеся с обеих сторон и на короткое время  раздвинутые нечеловеческим напряжением его тела, снова стали сближаться и присоединили  свой вес к весу огромного камня, которого и одного было бы совершенно  достаточно, чтобы раздавить десяток людей.    

Великан  упал, даже не воззвав к помощи; он упал, отвечая Арамису словами, исполненными  бодрости и надежды, ибо на один миг он и в самом деле, уповая на крепость своих  стальных мышц, мог надеяться на спасение, на то, что ему удастся стряхнуть с  себя эту тройную тяжесть колоссальных обломков. Но Арамис увидел, что глыба  опускается все ниже и ниже; напряженные в последнем усилии, изнемогающие руки  Портоса стали сгибаться, плечи, изодранные о камень, поникли.    

Арамис в  отчаянье рвал на себе волосы.    

– Портос!  Портос! – кричал он. – Портос, где ты? Ответь!    

– Здесь,  здесь! – шептал Портос угасающим голосом. – Терпение, друг, терпение!    

Он едва  смог закончить последнее слово: сила ускорения увеличила тяжесть; громадная скала  навалилась, придавленная двумя другими, и Портос оказался похороненным в  склепе, образованном этими тремя гигантскими глыбами.    

Услышав  предсмертные слова друга, Арамис соскочил на берег. За ним последовали двое  бретонцев, прихвативших с собою железный лом. Третий остался сторожить лодку.  Доносившиеся из-под груды камней стоны указывали им путь.    

Арамис,  пылкий, возвышенный, юный, как в двадцать лет, устремился к этим трем глыбам и  руками, нежными, как у женщины, при помощи какой-то чудом вселившейся в него  силы приподнял один из углов этой огромной надгробной плиты. Во мраке глубокой  ямы он увидел еще не успевшие потускнеть глаза своего друга, которому поднятый  на мгновение груз позволил свободно вздохнуть. Тотчас же оба бретонца взялись  за лом. К ним присоединился и Арамис, и их усилия были направлены не на то,  чтобы поднять эту глыбу, но на то, чтобы удержать ее хотя бы в том положении,  которое ей придал Арамис. Все, однако, было напрасно. С криком отчаяния,  медленно уступая непосильной для них тяжести, они не смогли удержать скалу, и  она легла на прежнее место. Портос, видя всю бесплодность этой борьбы,  насмешливо проговорил последние в своей жизни слова:    

– Чересчур  тяжело.    

После  этого глаза его погасли и сами собою закрылись, лицо покрылось мертвенной бледностью,  руки вытянулись, и титан, испустив последний вздох, распростерся на своем  каменном ложе. Вместе с ним опустилась и гранитная глыба, которую он держал на  себе до последней минуты.    

Арамис и  бретонцы бросили лом, и он покатился по надгробному камню.    

Бледный  как полотно, обливаясь потом, задыхаясь, Арамис стал прислушиваться. Грудь его  сжимало словно в тисках, сердце, казалось, вот-вот разорвется. Ничего больше!  Ни звука! Великан уснул вечным сном. Бог уготовил ему гробницу по росту.    

 Глава 32. ЭПИТАФИЯ  ПОРТОСУ    

     

Арамис,  безмолвный, похолодевший, растерянный, как боязливый ребенок, дрожа поднялся с  камня.    

Христианин  не может ступить ногой на могилу.    

Но,  найдя в себе силы встать на ноги, он не был в силах идти. Казалось, что вместе  с Портосом умерло что-то и в нем. Бретонцы окружили его и, взяв на руки,  отнесли в лодку. Положив его на скамейку возле руля, они налегли на весла,  предпочитая не поднимать паруса из опасения, что он может их выдать.    

На всем  ровном пространстве, там, где прежде была пещера Локмария, на всем плоском теперь  побережье лишь единственное возвышение останавливало на себе взгляд. Арамис не  мог оторвать от него глаз, и по мере того как они выходили в открытое море, эта  гордая и угрожающая скала, казалось ему, распрямляется, как совсем недавно  распрямлял свои плечи Портос, и поднимает к небу непобедимую, запрокинувшуюся в  смехе голову, похожую на голову честного и доблестного друга, самого сильного  из четверых и все же первым унесенного смертью.    

Причудлива  участь этих вылитых из бронзы людей!    

Самый  простодушный из них оказался соратником наиболее хитроумного; физическую силу  вел за собой гибкий и изворотливый ум; и в решающее мгновение, когда лишь сила  человеческих мышц могла спасти и тело и душу, камень, скала, грубая сила  одолели мускулы и, навалившись на тело, изгнали из него душу.    

Достойный  Портос! Рожденный, чтобы оказывать помощь другим, всегда готовый к самопожертвованию  ради спасения слабых, как если бы бог наделил его физической силой лишь для  этого одного, он и умирая думал только о том, чтобы выполнить условия договора,  который связал его с Арамисом, договора, преподнесенного ему Арамисом без его  предварительного согласия, договора, о котором он узнал лишь затем, чтобы  возложить на себя бремя страшной ответственности.    

Благородный  Портос! К чему замки, забитые драгоценной мебелью, леса, изобилующие дичью,  пруды, кишащие рыбой, и подвалы, не вмещающие сокровищ! К чему лакеи в  раззолоченных ливреях и среди них Мушкетон, гордый твоим доверием? О  благородный Портос, ревностный собиратель сокровищ, стоило ли отдавать столько  сил в стремлении усладить и позолотить твою жизнь, чтобы угаснуть на пустынном  берегу океана под немолчные крики птиц, с костями, раздробленными  бесчувственным камнем? Нужно ли было, благородный Портос, копить столько золота,  чтобы на твоем надгробии не было даже двустишия, сложенного нищим поэтом?!    

Доблестный  Портос! Ты и сейчас еще спишь, забытый, затерянный под скалой, которую  окрестные пастухи считают верхней плитою долмена.    

И  столько зябкого вереска, столько мха, ласкаемого горькими ветрами с океана,  столько лишайников спаяли эту гробницу с землею, что ни одному путнику никогда  не придет в голову мысль, будто эту гранитную глыбу могли удерживать плечи  смертного.    

Арамис,  все такой же бледный, такой же оцепеневший, такой же подавленный, смотрел, пока  не угас последний луч солнца, на берег, исчезавший на горизонте. Ни одного  слова не слетело с его уст, ни одного вздоха не вырвалось из его груди.  Суеверные бретонцы с трепетом глядели на него.    

Это  молчание не было молчанием человека, оно было молчанием статуи.    

Когда с  неба серыми волнами начал спускаться сумрак, на лодке подняли маленький парус;  лобзаемый бридом, он расправился, наполнился и стремительно понес лодку от  берега; повернувшись носом в ту сторону, где Испания, она смело устремилась  вперед, в обильный страшными бурями Гасконский залив.    

Но уже  через полчаса гребцы, которым теперь нечего было делать и которые, наклонившись  над бортом и приложив руку к глазам, принялись всматриваться в морские дали,  заметили белую точку, появившуюся на горизонте; она казалась столь же  неподвижной, как чайка, мирно качающаяся на незримых волнах.    

Но что  казалось неподвижным для обычного глаза, то было стремительно приближающимся  для опытных глаз моряков; что казалось застывшим на водной поверхности, то в  действительности пенило встречные волны.    

Некоторое  время, видя глубокое оцепенение, в котором пребывал сей господин, бретонцы не  решались побеспокоить его; они ограничивались тревожными взглядами и вполголоса  высказанными друг другу догадками. И действительно, Арамис, всегда такой  деятельный, такой наблюдательный, чьи глаза, как глаза рыси, были неизменно  настороже и ночью видели лучше, чем днем, Арамис впал в какую-то дремоту  отчаяния.    

Так  прошел добрый час. За это время стало заметно темнее, но и корабль настолько  приблизился, что Генек, один из трех моряков, осмелился довольно громко  сказать:    

– Монсеньер,  за нами гонятся!    

Арамис  ничего не ответил. Корабль подходил все ближе и ближе. Тогда моряки, по приказанию  своего старшего, Ива, убрали парус, чтобы единственная точка, видневшаяся над  поверхностью океана, перестала приковывать к себе взоры преследователей. На  корабле, напротив, решили ускорить ход: у верхушек мачт появилось два новых  паруса.    

К  несчастью, был один из лучших и самых длинных дней в году, и к тому же ночь,  шедшая на смену этому злосчастному дню, обещала быть лунной. У корабля,  гнавшегося за лодкой, впереди было еще полчаса сумерек и затем целая ночь с  полной луной на небе.    

– Монсеньер,  монсеньер, мы погибли! – заговорил хозяин баркаса. – Они по-прежнему  видят нас, хоть мы и убрали парус.    

– Это  не удивительно, – пробормотал один из матросов. – Говорят, что с  помощью дьявола эти окаянные горожане смастерили какие-то штуки, благодаря  которым они видят издали так же хорошо, как вблизи, и ночью так же, как днем.    

Арамис  взял со дна лодки лежавшую у его ног зрительную трубу и, наставив ее на  корабль, молча вручил матросу.    

– Взгляни, –  предложил он.    

Матрос  колебался.    

– Успокойся, –  проговорил епископ, – в этом нет никакого греха; ну а если ты все же думаешь,  что он есть, я беру его на себя.    

Матрос  приложил к глазу трубу и вскрикнул. Ему показалось, что корабль, находившийся  на пушечный выстрел, каким-то чудом, в один прыжок, преодолел разделявшее их  расстояние. Но, отняв от глаз трубу, он понял, что корвет оставался на том же  месте, что и прежде.    

– Значит, –  догадался матрос, – они видят нас так же, как мы их.    

– Конечно, –  подтвердил Арамис.    

И снова  впал в прежнюю безучастность.    

– Как!  Они видят нас? – ахнул хозяин баркаса Ив. – Невозможно!    

– Возьми,  хозяин, и посмотри, – сказал Иву матрос, и он передал ему зрительную  трубу.    

– Монсеньер  уверен, – спросил Ив, – что дьявол здесь ни при чем?    

Арамис  пожал плечами.    

Ив  посмотрел в трубу.    

– О  монсеньер! – вскричал он. – Они так близко, мне кажется, что я к ним  сейчас прикоснусь. Там по крайней мере двадцать пять человек! Ах, я вижу  впереди капитана. Он держит такую же трубку, как эта, и смотрит на нас… Ах, он  оборачивается, он отдает какое-то приказание; они выкатывают пушку, они  заряжают ее, они наводят ее на нас… Боже милостивый! Они стреляют!    

И  машинальным движением Ив отнял от глаза трубу; предметы, отброшенные вдаль, к  горизонту, предстали ему в своем истинном виде.    

Корабль  был еще приблизительно на расстоянии лье; но маневр, о котором сообщил Ив, от  этого не стал менее грозным.    

Легкое  облачко дыма появилось у основания парусов; оно было по сравнению с парусами  голубоватого цвета и казалось голубым цветком, который распускается на глазах.  Вслед за тем, на расстоянии мили от лодки, ядро сбило гребни с нескольких волн,  пробуравило белый след на поверхности моря и исчезло в конце проложенной им  борозды, такое же безобидное, как камешек, бросаемый школьником ради забавы и  подпрыгивающий несколько раз над водою.    

Это были  одновременно и предупреждение и угроза.    

– Что  делать? – спросил Ив.    

– Нас  потопят, – сказал Генек, – отпустите нам наши грехи, монсеньер.    

И моряки  стали на колени перед епископом.    

– Вы  забываете, что вас видят, – проговорил Арамис.    

– Ваша  правда, монсеньер, – устыдившись своей слабости, ответили на это  бретонцы. – Приказывайте, монсеньер, мы готовы отдать за вас нашу жизнь.    

– Подожди! –  молвил Арамис.    

– Как  это?    

– Да,  подождем; неужели для вас не ясно, что, попытайся мы скрыться, нас, как вы сами  сказали, потопят?    

– Но  благодаря темноте нам, быть может, удастся все же уйти незамеченными?    

– О, –  произнес Арамис, – у них есть, конечно, запас греческого огня, и с его  помощью нам не дадут ускользнуть.    

И почти  тотчас же, как бы в подтверждение слов Арамиса, с корабля медленно поднялось  новое облако дыма, из середины которого вылетела огненная стрела; описав в  воздухе крутую дугу, наподобие радуги, она упала на воду и, несмотря на это,  продолжала гореть, освещая пространство диаметром с четверть лье.    

Бретонцы  в ужасе переглянулись.    

– Вот  видите, – заметил Арамис, – я говорил, что лучше всего подождать их  прибытия.    

Весла  выпали из рук моряков, и лодка, перестав двигаться, закачалась на гребнях волн.    

Стало  совсем темно; корабль продолжал приближаться. С наступлением темноты он, казалось,  удвоил быстроту хода. Время от времени, словно коршун, приподымающий над  гнездом голову на окровавленной шее, он перебрасывал через борт струю страшного  греческого огня, падавшего посреди океана и пылавшего ослепительно белым  пламенем.    

Наконец  корабль подошел на расстояние мушкетного выстрела. На его палубе в полном составе  выстроилась команда; люди были вооружены до зубов; у пушек замерли канониры,  дымились зажженные фитили. Можно было подумать, что этому кораблю предстоит  напасть на фрегат и сражаться с превосходящим по силе противником, а не  захватить лодку с четырьмя сидящими в ней людьми.    

– Сдавайтесь! –  крикнул в рупор командир корабля.    

Бретонцы  посмотрели на Арамиса. Арамис кивнул головой.    

Ив  нацепил на багор белую тряпку, заполоскавшуюся на ветру. Это означало то же,  что спустить флаг. Корабль мчался, как скаковой конь. С него снова выбросили  ракету; она упала в двадцати шагах от баркаса и осветила его ярче, чем  солнечный луч в разгар дня.    

– При  первой попытке к сопротивлению, – предупредил командир корабля, –  стреляем!    

Солдаты  взяли мушкеты наизготовку.    

– Ведь  мы говорим, что сдаемся! – крикнул Ив.    

– Живыми,  живыми, капитан! – гаркнуло несколько возбужденных солдат.    

– Надо  взять их живыми!    

– Да,  да, живыми, – подтвердил капитан.    

И,  обернувшись к бретонцам, он добавил:    

– Вашей  жизни, друзья мои, ничто не грозит; это относится только к господину д'Эрбле.    

Арамис  неприметно для окружающих вздрогнул. На одно мгновение взгляд его, остановившись  на одной точке, хотел измерить, казалось, глубину океана, поверхность которого  была освещена последними вспышками греческого огня.    

– Вы  слышите, монсеньер? – спросили бретонцы.    

– Да.    

– Что  будем делать?    

– Принимайте  условия.    

– А  вы, монсеньер?    

Арамис  наклонился над бортом лодки и опустил свои тонкие белые пальцы в зеленоватую  морскую волну, которой он улыбнулся, как другу.    

– Принимайте  условия! – повторил он.    

– Мы  принимаем ваши условия, – сказали бретонцы, – но что нам будет  порукой, что вы сдержите свое обещание?    

– Слово  французского дворянина, – ответил офицер. – Клянусь моим званием и  моим именем, что жизнь всех вас, за исключением жизни господина д'Эрбле, в  безопасности. Я лейтенант королевского фрегата «Помона», и мое имя Луи‑Констан  де Пресиньи.    

Арамис,  уже склонившийся над бортом, уже наполовину высунувшийся из лодки, вдруг резким  движением поднял голову, встал во весь рост и с загоревшимися глазами и улыбкою  на губах произнес таким тоном, будто отдавал приказание:    

– Подайте  трап, господа.    

Ему  повиновались. Ухватившись за веревочные поручни трапа, Арамис первым поднялся  на корабль; моряки, ожидавшие увидеть на его лице страх, были несказанно  удивлены, когда он уверенными шагами подошел к капитану и, пристально посмотрев  на него, сделал рукой таинственный и никому не ведомый – знак, при виде  которого офицер побледнел, задрожал и опустил голову…    

Тогда,  не говоря ни слова, Арамис поднял левую руку к глазам командира и показал ему  драгоценный камень на перстне, украшавшем безымянный палец его левой руки.  Делая этот жест, Арамис, исполненный ледяного, безмолвного и высокомерного  величия, был похож на императора, протягивающего руку для поцелуя.    

Командир,  на мгновение поднявший голову, снова склонился пред ним с выражением самой  глубокой почтительности. Затем, протянув руку к корме, где помещалась его  каюта, он отошел в сторону, чтобы пропустить вперед Арамиса. Трое бретонцев,  поднявшихся на палубу корабля вслед за своим епископом, с изумлением  переглядывались. Весь экипаж молчал.    

Через  пять минут командир вызвал своего помощника, тотчас же явившегося к нему, и приказал  держать курс на Коронь.    

Пока  исполняли это приказание командира, Арамис снова появился на палубе и сел у  самого борта.    

Наступила  ночь, луна еще не показалась на небе, и было темно, но Арамис тем не менее  упорно смотрел в ту сторону, где находился Бель-Иль.    

Тогда Ив  подошел к командиру, который снова занял свой пост на мостике, и тихо, с робостью  в голосе обратился к нему с вопросом:    

– Куда  мы идем, капитан?    

– Мы  идем согласно желанию монсеньера, – отвечал офицер.    

Арамис  провел ночь на палубе, прислонившись к борту.    

На  следующий день Ив, подойдя к нему, подумал, что ночь, должно быть, была очень  сырой, так как дерево, к которому была прислонена голова епископа, было мокрым,  как от росы. Кто знает! Не была ли эта роса первыми слезами, пролившимися из  глаз Арамиса? Какая же еще эпитафия могла бы сравняться с этой, славный Портос!    

 Глава 33. ДОЗОР Г‑НА  ДЕ ЖЕВРА    

     

Д'Артаньян  не привык к сопротивлению такого рода, как то, с которым он только что встретился.  Вот почему он прибыл в Нант в состоянии крайнего раздражения. Раздражение у  этого могучего человека проявлялось в стремительном натиске, против которого до  сих пор могли устоять лишь немногие, будь они королями или титанами.    

Д'Артаньян –  обезумевший, дрожащий от гнева – тотчас же направился в замок и заявил,  что ему нужно пройти к королю. Было около семи часов утра, но со времени  прибытия в Нант король вставал очень рано.    

Дойдя до  известного нам коридора, Д'Артаньян встретился с г-ном де Жевром, который очень  учтиво остановил капитана, прося не говорить слишком громко, чтобы не разбудить  короля.    

– Король  спит? – спросил Д'Артаньян. – Не стану его беспокоить. Как вы  полагаете, в котором часу он проснется?    

– Приблизительно  часа через два; король работал всю ночь.    

Д'Артаньян  возвратился в половине десятого. Ему сказали, что король завтракает.    

– Вот  и отлично, – улыбнулся он, – я переговорю с его величеством за  столом…    

Господин  де Бриенн сообщил д'Артаньяну, что король не желает, чтобы его беспокоили за  едой, и велел никого не впускать, пока он не встанет из-за стола.    

– Но  вы, должно быть, не знаете, господин секретарь, – сказал Д'Артаньян, косо  посматривая на де Бриенна, – что мне дано разрешение входить к королю в  любой час дня и ночи.    

Бриенн  мягко взял капитана под руку:    

– Только  не в Нанте, дорогой господин Д'Артаньян; на время этого путешествия король изменил  заведенные прежде порядки.    

Д'Артаньян,  немного остыв, спросил, к которому часу король встанет из-за стола.    

– Неизвестно, –  ответил Бриенн.    

– Как  это неизвестно? Что это значит? Неизвестно, сколько времени будет кушать  король? Обычно он проводит за столом час, но если воздух Луары способствует  аппетиту, готов допустить, что завтрак его величества продлится часа полтора.  Полагаю, что этого совершенно достаточно. Итак, я подожду его здесь.    

– Простите,  дорогой господин Д'Артаньян, но велено в этот коридор никого не впускать, и  ради этого я здесь и дежурю.    

Д'Артаньян  почувствовал, как кровь – уже во второй раз – бросилась ему в голову.  Он быстро вышел, чтобы не осложнить дела каким-нибудь резким выпадом.    

Выйдя  наружу, он принялся размышлять.    

«Король, –  сказал он себе, – не хочет видеть меня, это бесспорно; он сердится, этот  юноша. Он боится слов, которые, быть может, ему пришлось бы выслушать от меня.  Да, но в это самое время осаждают Бель-Иль, хватают или даже убивают моих  друзей… Бедный Портос! Что касается достопочтенного Арамиса, то у него наготове  достаточно хитроумных уловок, и за него я спокоен… Но нет, нет, и Портос еще  вовсе не инвалид, и Арамис не выживший из ума старый хрыч… Один своей силой,  другой своей хитростью зададут работу солдатам его величества. Кто знает? Быть  может, эти два храбреца снова устроят в назидание христианнейшему монарху  второй бастион Сен‑Жерве?.. Я не отчаиваюсь. У них  есть и пушки и гарнизон.    

И все  же, – продолжал д'Артаньян, покачав головой, – мне кажется, что для  них было бы лучше, если б мне удалось пресечь эту борьбу. Если бы дело касалось  лично меня, я не стал бы сносить ни презрительного отношения, ни измены со  стороны короля; но ради друзей я готов вытерпеть и грубость, и оскорбление, и  все что угодно. Не пойти ли к Кольберу? Вот человек, которого я должен держать  в постоянном страхе. Ну что же, идем к Кольберу!»    

И  д'Артаньян решительно отправился в путь. Придя к министру, он узнал, что  Кольбер находится в Нантском замке, у короля.    

– Превосходно! –  воскликнул он. – Вот и снова настали те времена, когда я без конца мерил  шагами парижские улицы от де Тревиля к кардиналу, от кардинала к королеве, а от  королевы к Людовику Тринадцатому. Вот уж подлинно: люди, старея, возвращаются к  детству. В замок!    

И он  вернулся в замок. Оттуда выходил г-н Дион.    

Он  протянул д'Артаньяну обе руки и сообщил, что король будет занят весь вечер,  даже всю ночь и что отдан приказ никого к нему не впускать.    

– Даже, –  вскричал д'Артаньян, – капитана, принимающего пароль? Это неслыханно!    

– Даже  капитана, принимающего пароль, – отвечал де Лион.    

– Раз  так, – сказал оскорбленный до глубины души д'Артаньян, – раз капитану  мушкетеров, который всегда имел доступ в спальню его величества, запрещен вход  в королевский кабинет или столовую, это значит, что король или умер, или  подверг опале своего капитана. В обоих случаях этот капитан ему больше не  нужен. Будьте любезны, господин де Лион, пойти к королю, раз вы в милости, и  без обиняков доложить ему, что я прошу об отставке.    

– Д'Артаньян,  берегитесь! – остановил его де Лион.    

– Идите,  ради дружбы ко мне.    

И он  тихонько подтолкнул его к двери королевского кабинета.    

– Иду, –  поклонился де Лион.    

В  ожидании его возвращения д'Артаньян принялся ходить большими шагами по  коридору.    

Лион возвратился.    

– Что  же сказал король? – спросил д'Артаньян.    

– Он  сказал: «Хорошо», – ответил Лион.    

– Сказал:  «Хорошо»! – вспылил капитан. – Значит, он принимает мою отставку?  Отлично! Вот я и свободен! Я горожанин, господин де Лион; до приятного  свидания, господин де Лиан! Прощай, замок, прощай, коридор, прощай, передняя  короля! Горожанин, который наконец-то свободно вздохнет, приветствует вас!    

С этими  словами капитан выскочил с террасы на лестницу, ту самую, на ступеньках которой  он нашел обрывки записки Гурвиля. Спустя пять минут он входил в гостиницу, где,  по обычаю всех высших военных чинов, расквартированных в замке, он нанял, как  тогда говорили, частную комнату.    

Но  вместо того чтобы сбросить с себя плащ и шпагу, он осмотрел свои пистолеты,  высыпал деньги в большой кожаный кошель, послал за своими лошадьми,  находившимися в конюшне при замке, и отдал распоряжение готовиться к отъезду в  Ванн, куда хотел добраться в течение ночи.    

Все было  исполнено согласно его желанию. Но в восемь часов вечера, когда он садился уже  на коня, перед гостиницей появился де Жевр и с ним двенадцать гвардейцев.    

Д'Артаньян  увидел краешком глаза и тринадцать всадников, и тринадцать коней, но, притворившись,  что ничего не заметил, продолжал как ни в чем не бывало устраиваться в седле. Де  Жевр подъехал к нему.    

– Господин  д'Артаньян! – громко окликнул он мушкетера.    

– А,  господин де Жевр, добрый вечер!    

– Вы,  кажется, садитесь в седло?    

– Даже  больше, я уже сел, как видите.