1 2 3 4 5 6 7 
Вдруг у него мелькнула мысль, что письмо написано не ему. Он  поискал в кармане письмо, нащупал его, но так и не решился перечесть.    

Минутами ему даже казалось, что, быть может, это «милая  шутка», чья-нибудь месть, чей-нибудь пьяный бред. Ведь если бы Эмма умерла, это  сквозило бы во всем! А между тем ничего необычайного вокруг не происходит: на  небе ни облачка, деревья колышутся, вон прошло стадо овец. Вдали показался  Ионвиль. Горожане видели, как он промчался, пригнувшись к шее своей лошадки и  нахлестывая ее так, что с подпруги капала кровь.    

Опомнившись, он, весь в слезах, бросился в объятия Шарля.    

– Дочь моя! Эмма! Дитя мое! Что случилось?..    

Шарль, рыдая, ответил:    

– Не знаю, не знаю! Какое-то несчастье!    

Аптекарь оторвал их друг от друга.    

– Все эти ужасные подробности ни к чему. Я сам все  объясню господину Руо. Вон люди подходят. Ну, ну, не роняйте своего  достоинства! Смотрите на вещи философски!    

Бедняга Шарль решил проявить мужество.    

– Да, да... надо быть твердым! – несколько раз  повторил он.    

– Хорошо, черт бы мою душу драл! Я тоже буду  тверд! – воскликнул старик. – Я провожу ее до могилы.    

Звонил колокол. Все было готово. Предстоял вынос.    

В церкви мимо сидевших рядом на передних скамейках Бовари и  Руо ходили взад и вперед три гнусавивших псаломщика. Трубач не щадил легких.  Аббат Бурнизьен в полном облачении пел тонким голосом. Он склонялся перед престолом,  воздевал и простирал руки. Лестибудуа с пластинкой китового уса, которою он  поправлял свечи, ходил по церкви. Подле аналоя стоял гроб, окруженный четырьмя  рядами свечей. Шарлю хотелось встать и погасить их.    

Все же он старался настроиться на молитвенный лад,  перенестись на крыльях надежды в будущую жизнь, где он увидится с ней. Он  воображал, что она уехала, уехала куда-то далеко и давно. Но стоило ему  вспомнить, что она лежит здесь, что все кончено, что ее унесут и зароют в  землю, – и его охватывала дикая, черная, бешеная злоба. Временами ему  казалось, что он стал совсем бесчувственный, и, называя себя мысленно  ничтожеством, он все же испытывал блаженство, когда боль отпускала.    

Внезапно послышался сухой стук, точно кто-то мерно ударял в  плиты пола палкой с железным наконечником. Этот звук шел из глубины церкви и  вдруг оборвался в одном из боковых приделов. Какой-то человек в плотной  коричневой куртке с трудом опустился на одно колено. Это был Ипполит, конюх из  «Золотого льва». Сегодня он надел свою новую ногу.    

Один из псаломщиков обошел церковь. Тяжелые монеты со звоном  ударялись о серебряное блюдо.    

– Нельзя ли поскорее? Я больше не могу! – крикнул  Бовари, в бешенстве швыряя пятифранковую монету.    

Причетник поблагодарил его низким поклоном.    

Снова пели, становились на колени, вставали – и так без  конца! Шарль вспомнил, что когда-то давно они с Эммой были здесь у обедни, но  только сидели в другом конце храма, справа, у самой стены. Опять загудел  колокол. Задвигали скамьями. Носильщики подняли гроб на трех жердях, и народ  повалил из церкви.    

В эту минуту на пороге аптеки появился Жюстен. Потом вдруг  побледнел и, шатаясь, повернул обратно.    

На похороны смотрели из окон. Впереди всех, держась прямо,  выступал Шарль. Он бодрился и даже кивал тем, что, вливаясь из дверей домов или  из переулков, присоединялись к толпе.    

Шестеро носильщиков, по трое с каждой стороны, шли мелкими  шагами и тяжело дышали. Священники, псаломщики, двое певчих, – это были  два мальчика, – пели «De profundis»[15] ,  и голоса их, волнообразно поднимаясь и опускаясь, замирали вдалеке. Порою  духовенство скрывалось за поворотом, но высокое серебряное распятие все время  маячило между деревьями.    

Женщины шли в черных накидках с опущенными капюшонами. В  руках у них были толстые зажженные свечи, и Шарлю становилось нехорошо от  бесконечных молитв, от огней, от позывающего на тошноту запаха воска и  облачения. Дул свежий ветер, зеленели рожь и сурепица, по обочинам дороги на  живой изгороди дрожали капельки росы. Все кругом полнилось веселыми звуками:  гремела нырявшая в колдобинах телега, пел петух, несся вскачь под яблони  жеребенок. Чистое небо лишь кое-где было подернуто розовыми облачками; над  соломенными кровлями с торчащими стеблями ириса стлался сизый дым. Шарлю был  тут знаком каждый домик. В такое же ясное утро он, навестив больного, выходил,  бывало, из калитки и возвращался к Эмме.    

Черное сукно, все в белых слезках, временами приподнималось,  и тогда был виден гроб. Носильщики замедляли шаг от усталости, поэтому гроб  двигался беспрестанными рывками, точно лодка, которую подбрасывает на волнах.    

Вот и конец пути.    

Мужчины вошли на кладбище, раскинувшееся под горой, –  там, посреди лужайки, была вырыта могила.    

Все сгрудились вокруг ямы. Священник читал молитвы, а в это  время по краям могилы непрерывно, бесшумно осыпалась глина.    

Под гроб пропустили четыре веревки. Шарль смотрел, как он  стал опускаться. А он опускался все ниже и ниже.    

Наконец послышался стук. Веревки со скрипом выскользнули  наверх. Бурнизьен взял у Лестибудуа лопату. Правой рукой кропя могилу, левой он  захватил на лопату ком земли, с размаху бросил его в яму, и камешки, ударившись  о деревянный гроб, издали тот грозный звук, который нам, людям, представляется  гулом вечности.    

Священник передал кропило стоявшему рядом с ним. Это был г-н  Оме. Он с важным видом помахал им и передал Шарлю – тот стоял по колено в  глине, бросал ее пригоршнями и кричал: «Прощай!» Он посылал воздушные поцелуи,  он все тянулся к Эмме, чтобы земля поглотила и его.    

Шарля увели, и он скоро успокоился – быть может, он, как и  все, сам того не сознавая, испытывал чувство удовлетворения, что с этим  покончено.    

Папаша Руо, вернувшись с похорон, закурил, как ни в чем не  бывало, трубку. Оме в глубине души нашел, что это неприлично. Он отметил также,  что Бине не показался на похоронах, что Тюваш «удрал» сейчас же после  заупокойной обедни, а слуга нотариуса Теодор явился в синем фраке, – «как  будто, черт побери, нельзя было надеть черный, раз уж так принято!» Он  переходил от одной кучки обывателей к другой и делился своими наблюдениями. Все  оплакивали кончину Эммы, в особенности – Лере, который не преминул прийти на  похороны:    

– Ах, бедная дамочка! Несчастный муж!    

– Вы знаете, если б не я, он непременно учинил бы над  собой что-нибудь недоброе! – ввернул аптекарь.    

– Такая милая особа! Кто бы мог подумать! Еще в субботу  она была у меня в лавке!    

– Я хотел было произнести речь на ее могиле, но так и  не успел подготовиться, – сказал Оме.    

Дома Шарль разделся, а папаша Руо разгладил свою синюю  блузу. Она была совсем новенькая, но по дороге он то и дело вытирал глаза  рукавами, и они полиняли и выпачкали ему лицо, на котором следы слез прорезали  слой пыли.    

Госпожа Бовари-мать была тут же. Все трое молчали. Наконец  старик вздохнул:    

– Помните, друг мой? Я приехал в Тост вскоре после  того, как вы потеряли свою первую жену. Тогда я вас утешал!    

Я находил слова, а теперь... – Из его высоко  поднявшейся груди вырвался протяжный стон. – Очередь за мной, понимаете? Я  похоронил жену... потом сына, а сегодня дочь!    

Он решил сейчас же ехать в Берто – ему казалось, что в этом  доме он не уснет. Он даже отказался поглядеть на внучку.    

– Нет, нет! Мне это слишком больно. Вы уж поцелуйте ее  покрепче за меня! Прощайте!.. Вы хороший человек! А потом я вам никогда не  забуду вот этого, – добавил он, хлопнув себя по ноге. – Не беспокойтесь!  Я по-прежнему буду посылать вам индейку.    

Но с горы он все-таки оглянулся, как оглянулся в  давнопрошедшие времена, расставаясь с дочерью на дороге в Сен-Виктор. Окна  домов, освещенные косыми лучами солнца, заходившего за лугом, были точно объяты  пламенем. Руо, приставив руку щитком к глазам, увидел тянувшиеся на горизонте  сады: сплошную белокаменную стену, а над ней – темные купы деревьев. Лошадь у  старика хромала, и он затрусил рысцой.    

Шарль и его мать, несмотря на усталость, проговорили весь  вечер. Вспоминали прошлое, думали, как жить дальше. Порешили на том, что она  переедет в Ионвиль, будет вести хозяйство, и они больше никогда не расстанутся.  Она была предупредительна, ласкова; в глубине души она радовалась, что вновь  обретает сыновнюю любовь. Пробило полночь. В городке, как всегда, было тихо, но  Шарль не мог заснуть и все думал об Эмме.    

Родольф от нечего делать весь день шатался по лесу и теперь  спал крепким сном у себя в усадьбе. В Руане спал Леон.    

Но был еще один человек, который не спал в эту пору.    

У свежей могилы, осененной ветвями елей, стоял на коленях  подросток; он исходил слезами, в груди его теснилась бесконечная жалость,  нежная, как лунный свет, и бездонно глубокая, как ночной мрак. Внезапно  скрипнула калитка. Это был Лестибудуа. Он позабыл лопату и пришел за ней.  Подросток взобрался на ограду, но Лестибудуа успел разглядеть, что это  Жюстен, – теперь он, по крайней мере, знал, какой разбойник лазает к нему  за картошкой.    

     

 XI    

     

На другой день Шарль послал за дочкой. Она спросила, где  мама. Ей ответили, что мама уехала и привезет ей игрушек. Берта потом еще  несколько раз вспоминала о ней, но с течением времени позабыла. Ее детская  жизнерадостность надрывала душу Бовари, а ему еще приходилось выносить  нестерпимые утешения фармацевта.    

Вскоре перед Шарлем опять встал денежный вопрос: г-н Лере  снова натравил своего друга Венсара, а Шарль ни за что не соглашался продать  хотя бы одну вещицу из тех, что принадлежали ей, и предпочел наделать  чудовищных долгов. Мать на него рассердилась. Он на нее еще пуще. Он очень  изменился. Она от него уехала.    

Тут-то все и поспешили «воспользоваться случаем».  Мадемуазель Лампрер потребовала уплатить ей за полгода, хотя Эмма, несмотря на  расписку, которую она показала Бовари, не взяла у нее ни одного урока – так между  ними было условлено. Владелец библиотеки потребовал деньги за три года. Тетушка  Роле потребовала деньги за доставку двадцати писем. Когда же Шарль спросил, что  это за письма, у нее хватило деликатности ответить:    

– Я знать ничего не знаю! Я в ее дела не вмешивалась.    

Уплатив очередной долг, Шарль всякий раз надеялся, что это  последний. Но затем объявлялись новые кредиторы, и конца им не предвиделось.    

Он обратился к пациентам с просьбой уплатить за прежние  визиты. Но ему показали письма жены. Пришлось извиниться.    

Фелисите носила теперь платья своей покойной барыни, но  только не все: некоторые Шарль оставил себе – он запирался в гардеробной и  рассматривал их. Фелисите была почти одного роста с Эммой, и когда Шарль  смотрел на нее сзади, то иллюзия была так велика, что он нередко восклицал:    

– Не уходи! Не уходи!    

Но на Троицын день Фелисите бежала из Ионвиля с Теодором,  захватив все, что еще оставалось от гардероба Эммы.    

В это же время вдова Дюпюи имела честь уведомить г-на Бовари  о «бракосочетании своего сына, г-на Леона Дюпюи, нотариуса города Ивето, с  девицею Леокадией Лебеф из Бондвиля». Шарль, поздравляя ее, между прочим  написал:    

«Как была бы счастлива моя бедная жена!»     

Однажды, бродя без цели по дому, он поднялся на чердак и там  нащупал ногой комок тонкой бумаги. Он развернул его и прочел: «Мужайтесь, Эмма,  мужайтесь! Я не хочу быть несчастьем Вашей жизни!» Это было письмо Родольфа –  оно завалилось за ящики, пролежало там некоторое время, а затем ветром,  подувшим в слуховое окно, его отнесло к двери. Шарль остолбенел на том самом  месте, где когда-то Эмма, такая же бледная, как он сейчас, в порыве отчаяния  хотела покончить с собой. Наконец на второй странице, внизу, он разглядел едва  заметную прописную букву Р. Кто бы это мог быть? Он припомнил, как Родольф сначала  ухаживал за Эммой, как потом внезапно исчез и как натянуто себя чувствовал  после при встречах. Однако почтительный тон письма ввел Шарля в заблуждение.    

«Они, наверно, любили друг друга платонически», – решил  он.    

Шарль был не охотник добираться до сути. Он не стал искать  доказательств, и его смутная ревность потонула в пучине скорби.    

«Она невольно заставляла себя обожать, – думал  он. – Все мужчины, конечно, мечтали о близости с ней». От этого она стала  казаться ему еще прекраснее. Теперь он испытывал постоянное бешеное желание,  доводившее его до полного отчаяния и не знавшее пределов, оттого что его нельзя  было утолить.    

Все ее прихоти, все ее вкусы стали теперь для него священны:  как будто она и не умирала, он, чтобы угодить ей, купил себе лаковые ботинки,  стал носить белые галстуки, побрил усы и по ее примеру подписывал векселя. Она  совращала его из гроба.    

Ему пришлось постепенно распродать серебро, потом обстановку  гостиной. Комнаты одна за другой пустели. Только в ее комнате все оставалось  по-прежнему. Шарль поднимался туда после обеда. Придвигал к камину круглый  столик, подставлял ее кресло, а сам садился напротив. В позолоченном канделябре  горела свеча. Тут же, рядом, раскрашивала картинки Берта.    

Шарль, глубоко несчастный, страдал еще и оттого, что она так  бедно одета, что башмачки у нее без шнурков, что кофточки рваные, –  служанка о ней не заботилась. Но девочка была тихая, милая, она грациозно  наклоняла головку, на ее розовые щеки падали белокурые пряди пушистых волос, и,  глядя на нее, отец испытывал несказанное наслаждение, радость, насквозь  пропитанную горечью, – так плохое вино отдает смолой. Он чинил ей игрушки,  вырезал из картона паяцев, зашивал ее куклам прорванные животы. Но если на  глаза ему попадалась рабочая шкатулка, валявшаяся где-нибудь лента или хотя бы  застрявшая в щели стола булавка, он внезапно задумывался, и в такие минуты у  него был до того печальный вид, что и девочка невольно делила с ним его печаль.    

Теперь никто у него не бывал. Жюстен сбежал в Руан и  поступил мальчиком в бакалейную лавку, дети фармацевта приходили к Берте все  реже и реже, – г-н Оме, приняв во внимание, что Берта им уже не ровня, не  поощрял этой дружбы.    

Слепого он так и не вылечил своей мазью, и тот, вернувшись  на гору Буа-Гильом, рассказывал всем путешественникам о неудачной попытке  фармацевта, так что Оме, когда ехал в Руан, прятался от него за занавесками  дилижанса. Он ненавидел слепого. Для спасения своей репутации он поставил себе  задачу устранить его любой ценой и повел исподтишка против него кампанию, в которой  ясно обозначились все хитроумие аптекаря и та подлость, до которой доходило его  тщеславие. На протяжении полугода в «Руанском светоче» печатались такого рода  заметки:    

«Все, кто держит путь в хлебородные области Пикардии,  наверное, видели на горе Буа-Гильом несчастного калеку с ужасной язвой на лице.  Он ко всем пристает, всем надоедает, собирает с путешественников самую  настоящую дань. Неужели у нас все еще длится мрачное средневековье, когда  бродяги могли беспрепятственно заражать общественные места принесенными из  крестовых походов проказой и золотухой?»     

Или:    

«Несмотря па законы против бродяжничества, окрестности  наших больших городов все еще наводнены шапками нищих. Некоторые из них  скитаются в одиночку, и это, быть может, как раз наиболее опасные. И куда  только смотрят наши эдилы?»     

Иногда Оме выдумывал целые происшествия:    

«Вчера на горе Буа-Гильом пугливая лошадь...»     

За этим следовал рассказ о том, как из-за слепого произошел  несчастный случай.    

В конце концов фармацевт добился, что слепого арестовали.  Впрочем, его скоро выпустили. Нищий взялся за свое, Оме – за свое. Это была  ожесточенная борьба. Победил в ней фармацевт: его противника приговорили к  пожизненному заключению в богадельне.    

Успех окрылил фармацевта. С тех пор, если только он узнавал,  что в его округе задавили собаку, сгорел сарай, избили женщину, то, движимый  любовью к прогрессу и ненавистью к попам, он немедленно доводил это до  всеобщего сведения. Он рассуждал о преимуществах учеников начальной школы перед  братьями-игнорантинцами; в связи с каждой сотней франков, пожертвованной на  церковь, напоминал о Варфоломеевской ночи; раскрывал злоупотребления, пускал  шпильки. Оме подкапывался; он становился опасен.    

И тем не менее ему было тесно в узких рамках журналистики –  его подмывало выпустить в свет книгу, целый труд! И он написал «Общие  статистические сведения об Ионвильском кантоне, с приложением климатологических  наблюдений», а затем от статистики перешел к философии. Он заинтересовался  вопросами чрезвычайной важности: социальной проблемой, распространением  нравственности среди неимущих классов, рыбоводством, каучуком, железными  дорогами и пр. Дело дошло до того, что он устыдился своих мещанских манер. Он  попытался усвоить «артистический пошиб», он даже начал курить! Для своей  гостиной он приобрел две «шикарные» статуэтки в стиле Помпадур.    

Но он не забывал и аптеку. Напротив: он был в курсе всех  новейших открытий. Он следил за стремительным ростом шоколадного производства.  Он первый ввел в департаменте Нижней Сены «шо-ка» и реваленцию. Он сделался  ярым сторонником гидроэлектрических цепей Пульвермахера. Он сам носил такие  цепи. По вечерам, когда он снимал свой фланелевый жилет, г-жу Оме всякий раз  ослепляла обвивавшая ее мужа золотая спираль; в такие минуты этот мужчина,  облаченный в доспехи, точно скиф, весь сверкающий, точно маг, вызывал в ней  особый прилив страсти.    

У фармацевта были замечательные проекты памятника Эмме.  Сначала он предложил обломок колонны с драпировкой, потом – пирамиду, потом –  храм Весты, нечто вроде ротонды... или же «груду руин». И в каждом его проекте  неизменно фигурировала плакучая ива в качестве неизбежной, с его точки зрения,  эмблемы печали.    

Он отправился с Шарлем в Руан и там, захватив с собой  художника, друга Бриду, некоего Вофрилара, так и сыпавшего каламбурами, пошел  посмотреть памятники в мастерской надгробий. Ознакомившись с сотней проектов,  заказав смету и потом еще раз съездив в Руан, Шарль в конце концов выбрал  мавзолей, на котором и спереди и сзади должен был красоваться «гений с угасшим  факелом».    

Что касается надписи, то фармацевту больше всего нравилось:  «Sta, viator»[16] ,  но дальше дело у него не шло. Он долго напрягал воображение, без конца  повторял: «Sta, viator»... Наконец его осенило: «Amabilem conjugem calcas!»[17]  И это было одобрено.    

Странно, что Бовари, постоянно думая об Эмме, тем не менее  забывал ее. Он с ужасом видел, что, несмотря на все его усилия, образ ее  расплывается. Но снилась она ему каждую ночь. Это был всегда один и тот же сон:  он приближался к ней, хотел обнять, но она рассыпалась у него в руках.    

Целую неделю он каждый вечер ходил в церковь. Аббат  Бурнизьен на первых порах раза два навестил его, а потом перестал бывать. Между  прочим, по словам фармацевта, старик сделался нетерпимым фанатиком, обличал дух  века сего и раз в две недели, обращаясь к прихожанам с проповедью,  неукоснительно рассказывал о том, как Вольтер, умирая, пожирал собственные  испражнения, что, мол, известно всем и каждому.    

Бовари урезал себя во всем, но так и не погасил своих старых  долгов. Лере не пошел на переписку векселей. Над Шарлем вновь нависла угроза  аукциона. Тогда он обратился к матери. Та написала ему, что позволяет заложить  ее имение, но не преминула отвести душу по поводу Эммы. В награду за свое  самопожертвование она просила у него шаль, уцелевшую от разграбления, которое  учинила Фелисите. Шарль отказал. Они рассорились.    

Первый шаг к примирению был сделан ею – она написала, что  хотела бы взять к себе девочку, что уж очень ей одиноко. Шарль согласился. Но в  самый момент расставания у него не хватило духу. За этим последовал полный и  уже окончательный разрыв.    

Вокруг Шарля никого не осталось, и тем сильнее привязался он  к своей девочке. Вид ее внушал ему, однако, тревогу: она покашливала, на щеках  у нее выступали красные пятна.    

А напротив благоденствовала цветущая, жизнерадостная семья  фармацевта, которому везло решительно во всем. Наполеон помогал ему в  лаборатории, Аталия вышивала ему феску, Ирма вырезала из бумаги кружочки, чтобы  накрывать банки с вареньем, Франклин отвечал без запинки таблицу умножения.  Аптекарь был счастливейшим отцом, удачливейшим человеком.    

Впрочем, не совсем! Он был снедаем честолюбием: ему хотелось  получить крестик. Основания у него для этого были следующие:    

Во-первых, во время холеры он трудился не за страх, а за  совесть; во-вторых, он напечатал, и притом за свой счет, ряд трудов, имеющих  общественное значение, как, например... (тут он припоминал свою работу: «Сидр,  его производство и его действие», затем посланный в Академию наук отчет о своих  наблюдениях над шерстоносной травяной вошью, затем свой статистический труд и  даже свою университетскую диссертацию на фармацевтическую тему). А кроме того,  он являлся членом нескольких ученых обществ! (На самом деле – только одного.)    

– Наконец, – несколько неожиданно заключал  он, – я бываю незаменим на пожарах!    

Из этих соображений он переметнулся на сторону власти. Во  время выборов он тайно оказал префекту важные услуги. Словом, он продался, он  себя растлил. Он даже подал на высочайшее имя прошение, в котором умолял  «обратить внимание на его заслуги», называл государя «наш добрый король» и  сравнивал его с Генрихом IV.    

Каждое утро аптекарь набрасывался на газету – нет ли  сообщения о том, что он награжден, но сообщения все не было. Наконец он не  выдержал и устроил у себя в саду клумбу в виде орденской звезды, причем от ее  вершины шли две узенькие полоски травы, как бы напоминавшие ленту. Фармацевт,  скрестив руки, разгуливал вокруг клумбы и думал о бездарности правительства и о  человеческой неблагодарности.    

Шарль, то ли из уважения к памяти жены, то ли потому, что  медлительность обследования доставляла ему некое чувственное наслаждение, все  еще не открывал потайного ящика того палисандрового стола, на котором Эмма  обычно писала. Наконец однажды он подсел к столу, повернул ключ и нажал  пружину. Там лежали все письма Леона. Теперь уже никаких сомнений быть не  могло! Он прочитал всё до последней строчки, обыскал все уголки, все шкафы, все  ящики, смотрел за обоями; он неистовствовал, он безумствовал, он рыдал, он  вопил. Случайно он наткнулся на какую-то коробку и ногой вышиб у нее дно.  Оттуда вылетел портрет Родольфа и высыпался ворох любовных писем.    

Его отчаяние всем бросалось в глаза. Он целыми днями сидел  дома, никого не принимал, не ходил даже на вызов к больным. И в городе пришли к  заключению, что он «пьет горькую».    

Все же иной раз кто-нибудь из любопытных заглядывал через  изгородь в сад и с удивлением наблюдал за опустившимся, обросшим, неопрятным  человеком, который бродил по дорожкам и плакал навзрыд.    

В летние вечера он брал с собой дочку и шел на кладбище.  Возвращались они поздно, когда на всей площади было освещено только одно  окошечко у Бине.    

Однако он еще не вполне насладился своим горем – ему не с  кем было поделиться. Изредка он захаживал к тетушке Лефрансуа только для того,  чтобы поговорить о ней. Но трактирщица в одно ухо впускала, в другое выпускала  – у нее были свои невзгоды: Лере наконец открыл заезжий двор «Любимцы  коммерции», а Ивер, который славился как отличный исполнитель любых поручений,  требовал прибавки и все грозил перейти к «конкуренту».    

Как-то раз Бовари отправился в Аргейль на базар продавать  лошадь, – больше ему продавать было нечего, – и встретил там  Родольфа.    

Увидев друг друга, оба побледнели. После смерти Эммы Родольф  прислал только свою визитную карточку, и теперь он пробормотал что-то в свое  оправдание, но потом обнаглел до того, что даже пригласил Шарля (был жаркий  августовский день) распить в кабачке бутылку пива.    

Он сидел напротив Шарля и, облокотившись на стол, жевал  сигару и болтал, а Шарль, глядя ему в лицо, упорно думал, что это вот и есть  тот самый человек, которого она любила. И казалось Шарлю, будто что-то от Эммы  передалось Родольфу. В этом было какое-то колдовство. Шарлю хотелось сейчас  быть этим человеком.    

Родольф говорил о земледелии, о скотоводстве, об удобрениях,  затыкая общими фразами все щели, в которые мог проскочить малейший намек. Шарль  не слушал. Родольф видел это и наблюдал, как на лице Шарля отражаются  воспоминания: щеки у него багровели, ноздри раздувались, губы дрожали. Была  даже минута, когда Шарль такими жуткими глазами посмотрел на Родольфа, что у  того промелькнуло нечто похожее на испуг, и он смолк. Но мгновение спустя черты  Шарля вновь приняли то же выражение угрюмой пришибленности.    

– Я на вас не сержусь, – сказал он.    

Родольф окаменел. А Шарль, обхватив голову руками, повторил  слабым голосом, голосом человека, свыкшегося со своей безысходной душевной  болью:    

– Нет, я на вас больше не сержусь!    

И тут он первый раз в жизни прибегнул к высокому слогу:    

– Это игра судьбы!    

Родольф сам руководил этой игрой, и сейчас он думал о  Бовари, думал о том, что нельзя быть таким благодушным в его положении, что он  смешон и даже отчасти гадок.    

На другой день Шарль вышел в сад и сел на скамейку в  беседке. Через решетку пробивались солнечные лучи, на песке вычерчивали свою  тень листья дикого винограда, благоухал жасмин, небо было безоблачно, вокруг  цветущих лилий гудели шпанские мухи, и Шарль задыхался, как юноша, от  невнятного прилива любви, переполнявшей его тоскующую душу.    

В семь часов пришла звать его обедать дочка. Она не виделась  с ним целый день.    

Голова у него была запрокинута, веки опущены, рот открыт, в  руках он держал длинную прядь черных волос.    

– Папа, иди обедать! – сказала девочка.    

Думая, что он шутит, она тихонько толкнула его. Он рухнул  наземь. Он был мертв.    

Через полтора суток приехал по просьбе аптекаря г-н Каниве.  Он вскрыл труп и никакого заболевания не обнаружил.    

После распродажи имущества осталось двенадцать франков  семьдесят пять сантимов, которых мадемуазель Бовари хватило на то, чтобы  доехать до бабушки. Старуха умерла в том же году, дедушку Руо разбил  паралич. – Берту взяла к себе тетка. Она очень нуждается, так что девочке  пришлось поступить на прядильную фабрику.    

После смерти Бовари в Ионвиле сменилось уже три врача – их  всех забил г-н Оме. Пациентов у него тьма. Власти смотрят на него сквозь  пальцы, общественное мнение покрывает его.    

Недавно он получил орден Почетного легиона.    

     

     

 Примечания    

     

В 1851 г., вернувшись в Круассе из своего двухлетнего  путешествия на Восток, Флобер привез – вместе с экзотическими восточными  сувенирами – намерение писать о современной французской жизни и вполне  оформившийся замысел романа «Госпожа Бовари». Работа над романом продолжалась с  сентября 1851 г. по апрель 1856 г. Это были четыре с половиной года медленного,  тяжелого, кропотливого труда. Сюжет, построенный на перипетиях мещанского  адюльтера, казался Флоберу достойным презрения, но это была сама жизнь, и он  поставил перед собой цель – воспроизвести ее как можно объективнее. В  объективности, или в «безличности», Флобер видел важнейший признак того идеала  прозы, к которому он стремился в своем творчестве.    

31 мая 1856 г. Флобер отправляет рукопись романа в  «Ревю де Пари» (»Revue de Paris»), и с 1 октября по 15 декабря «Госпожа Бовари»  выходит по частям в шести номерах этого журнала. В тексте романа были сделаны  купюры помимо воли Флобера, что вызвало его негодование и протест,  опубликованный в том же журнале за 15 декабря 1856 г. Одновременно роман  печатается в Руане, в «Нувеллист до Руан» («Nouvelliste de Rouen») с 9 ноября  1856 г.; но уже с 14 декабря этот журнал перестает публиковать обещанное  «продолжение в следующем номере», так как возмущенные отклики многих читателей  заставляют опасаться неприятностей. Эта предосторожность руанского журнала  спасла его от судебного процесса, который предстоял Флоберу и издателям «Ревю  де Пари». Либеральный журнал «Ревю де Пари» давно вызывал неудовольствие  властей, и публикация в нем такого произведения, как «Госпожа Бовари», была  прекрасным поводом к репрессиям.    

Суд над Флобером, издателями и типографом продолжался с 31  января по 7 февраля 1857 г. Флоберу было предъявлено обвинение в  безнравственности, в «реализме», то есть отсутствии положительного идеала, и  «откровенности», угрожающей общественной морали. Тем не менее суд закончился  оправданием Флобера и его «сообщников», и через два месяца роман вышел  отдельным изданием в двух томах, с посвящением Мари-Антуану-Жюлю Сенару,  адвокату, выступавшему защитником по делу «Госпожи Бовари».    

Право на издание романа в течение пяти лет получил издатель  Мишель Леви по договору, подписанному с Флобером еще 24 декабря 1856 г. (В 1863  г. эти права издателя были продлены еще на десять лет.) М. Леви был известным и  преуспевающим парижским издателем. Он выпустил в свет многие произведения  современников – Бальзака, Стендаля, Ж. Санд, Ламартина, Готье, Э. Сю, Ж. де  Нерваля, Диккенса, Гейне и других, благодаря которым немало обогатился. Его  коммерческое чутье подсказало ему, что договор с Флобером тоже может быть для  него выгодным, хотя Флобер до появления «Госпожи Бовари» был фактически не  известен публике. Леви не ошибся. Первый же тираж, поступивший в продажу 15  апреля 1857 г., разошелся настолько быстро, что в 1856—1857 гг. издатель  выпускает несколько дополнительных тиражей, а затем в 1862, 1866 и 1868 гг. он  вновь переиздает «Госпожу Бовари». Флобер, участвовавший в договоре на правах  начинающего автора и к тому же считавший, что заботы о материальном успехе  недостойны настоящего художника, получил от издателя ничтожную сумму, которой  изумляются почти все исследователи его творчества.    

При жизни Флобера роман «Госпожа Бовари» издавался во  Франции еще три раза: в 1873 г. (издатель Жорж Шарпантье) и в 1874 и 1878 гг.  (издатель Альфонс Лемер). В издании 1873 г. в качестве приложения к тексту  романа публикуются материалы судебного процесса по делу «Госпожи Бовари»: речи  прокурора и защитника и постановление суда. С тех пор они множество раз  воспроизводились вместе с новыми переизданиями романа.    

Бурным дебатам французской критики вокруг романа Флобера  положила начало статья Ш. —О. Сент-Бева, опубликованная в газете «Монитер»  («Moniteur») от 4 мая 1857 г. и содержавшая подробный и в целом  благожелательный анализ романа. Сент-Бев был в это время самым авторитетным  критиком, но в полемике по поводу «Госпожи Бовари» у него появилось много  оппонентов, враждебно принявших роман и повторявших все обвинения против  Флобера, которые, казалось, были сняты с него официальным постановлением суда.  Среди критических выступлений, приветствовавших «Госпожу Бовари» как выдающееся  произведение литературы, больше всего по душе Флоберу пришлась статья Ш.  Бодлера, так как в ней Флобер почувствовал настоящее и глубокое понимание его  романа. Через несколько лет Э. Золя в одной из своих статей о Флобере, вошедших  в сборник «Романисты-натуралисты», скажет, как бы подводя итог этой дискуссии:  «Появление романа Гюстава Флобера „Госпожа Бовари“ ознаменовало новую эпоху в  литературе».    

Один из вопросов, который возник в момент опубликования  «Госпожи Бовари» и увлекает французских литературоведов до сих пор, это вопрос  о прототипах романа. Об этом написано много книг и статей, строятся разные  версии, догадки и домыслы. Максим Дюкан, современник и друг Флобера,  утверждавший в своих «Воспоминаниях», что именно он подсказал Флоберу замысел  романа, указывает на семью Деламар из городка Ри как на «подлинных» Шарля и  Эмму Бовари. По новой версии, которая принадлежит Ж. Помье и Г. Леле, в романе  воспроизведена история некой г-жи Прадье, жены скульптора[18] . Сам же Флобер отрицал как существование  конкретных прототипов романа, так и его узко автобиографические источники.  «Госпожа Бовари» – чистый вымысел. Все персонажи этой книги целиком вымышлены,  и даже Ионвиль-л'Аббей – место несуществующее», читаем мы в переписке Флобера,  «То. что рассказано в „Госпоже Бовари“, никогда не случалось в  действительности. Это история целиком вымышленная. Я не изображал в ней ни моих  чувств, ни моей жизни». История Эммы Бовари, характеры и роль других персонажей  романа, весь сюжет в целом вымышлены Флобером на основе обобщения всего виденного  и пережитого им, всех его наблюдений над окружающими нравами в Париже и Руане,  над разными людьми, знакомыми и близкими.    

Уже при жизни Флобера к нему обращались с просьбой о  сценической переработке романа. Флобер отвечал неизменным отказом, он не разрешил  переработку даже знаменитому писателю, карикатуристу и актеру Анри Монье, так  как считал, что роман невозможно переделать в пьесу без искажающих сокращений,  без ущерба для произведения. После смерти Флобера «Госпожа Бовари» была  поставлена на сцене, впервые в 1908 г. в Руане, но не имела успеха. В 1936 г.  осуществляется новая постановка в Париже, в театре Монпарнас, а в 1951 г,  «Госпожа Бовари» появляется в Комической опере в виде музыкальной драмы на  музыку Э. Бондевиля. В 1934 г. на сюжет романа создается фильм режиссером Ж.  Ренуаром.    

Появление «Госпожи Бовари» тотчас же было замечено в России.  В 1857 г. журнал «Современник» в разделе «Заграничные известия» сообщает о  публикации этого романа в «Ревю де Пари». Правда, имя Флобера ставится в число  писателей, у которых «заметны благородные стремления, но они не отличаются  большими дарованиями». «Русский вестник» в июле 1857 г. подробно излагает  содержание романа и приходит к выводу о неблагополучии и нравственном крахе  французского общества. В «Отечественных записках» в этом же году дважды (№№ 5 и  7) появляются материалы, посвященные «Госпоже Бовари». Правда, обозреватель К.  Штахель утверждает, что «г. Флобер – дилетант», что роман его «плох», а успех  романа объясняет главным образом как следствие судебного процесса против  Флобера и «Ревю де Пари». В 1859 г. на страницах «Отечественных записок» (№ 3)  роман Флобера встречает уже более глубокое понимание, более серьезную и  заслуженную оценку: «Роман этот действительно прекрасен: никто еще из  французских писателей, кроме разве одного Рабле, не предлагал нам такого  естественного произведения в целом и в подробностях, как г. Флобер...  Французская критика и французское общество недостаточно еще оценили его  произведение». «Вестник Европы» (1870, № 1) в подтверждение своей высокой  оценки творчества Флобера цитирует слова Тургенева из предисловия к роману М.  Дюкана «Утраченные силы». «Госпожа Бовари», – бесспорно, самое  замечательное произведение новейшей французской школы».    

Первый русский перевод «Госпожи Бовари» появился уже в 1858  г. в «Библиотеке для чтения». В 1881 г. этот журнал публикует новый перевод  романа. В 1881 г. выходит и отдельное издание «Госпожи Бовари» с приложением  материалов парижского судебного процесса 1857 г. С тех пор «Госпожа Бовари»  переиздается множество раз – в собраниях сочинений Флобера и отдельно.    

В 1928 и в 1937 гг. появляются инсценировки романа, в 1940  г. «Госпожа Бовари» ставится на сцене Камерного театра, а в 1964 г. в Малом  театре по роману Флобера создается спектакль «Провинциальные нравы».    

Т. Соколова     

     * * *    

     

Стр. 26. Луи Буйле (1828—1869) – поэт и драматург,  друг Флобера.    

Стр. 29. Вот я вас! – В 1 песни «Энеиды»  Вергилия с этой угрозой обращался к разбушевавшимся ветрам бог моря Нептун.    

Стр. 32. ...растрепанный том «Анахарсиса» ... –  Имеется в виду, роман французского археолога аббата Жан-Жака Бартелеми  (1716—1795) «Путешествие молодого Анахарсиса в Грецию», где даются картины  жизни греков IV в. до н. э., которые наблюдает скифский философ Анахарсис;  книга служила школьным чтением.    

Стр. 37. ...гордость кошских птичников . – Ко –  обширное плато в Северной Нормандии.    

Стр. 38. ...лучше дьеппской слоновой кости  .... – Город Дьепп в северо-западной Франции славился производством  токарных изделий из слоновой кости, дерева, рога.    

Стр. 40. Урсулинки , – члены женского  монашеского ордена святой Урсулы, основанного в XVI в.; занимались воспитанием  девушек, главным образом дворянского происхождения.    

Стр. 42. ...увидишь на ветке крота ... – В  Нормандии был охотничий обычай вешать убитых кротов на деревьях.    

Стр. 53. ...она прочла «Поля и Виргинию» ... –  «Поль и Виргиния» (1787) – роман французского писателя Бернардена до Сен-Пьера  (1737—1814), где изображена идиллическая любовь юных героев на фоне  экзотической природы тропического острова.    

...сцены из жизни мадемуазель де Лавальер . –  Лавальер Франсуаза-Луиза (1644—1710), герцогиня, любовница Людовика XIV; когда  король к ней охладел, в 1674 г. удалилась в монастырь, где и умерла.    

Стр. 54. «Беседы» аббата Фрейсину . – Фрейсину  Дени (1765—1841) – церковный проповедник, при Реставрации был министром  культов. В 1825 г. опубликовал пять томов своих проповедей под названием  «Беседы».    

«Дух Христианства» – сочинение французского  писателя Франсуа-Рене де Шатобриана (1768—1848), восхваляющее католицизм.    

Стр. 55. ...обожала всех прославленных и несчастных  женщин . – Далее следуют имена персонажей, известных во Франции по  школьным учебникам истории: Элоиза – девушка, которую любил французский теолог  и философ Абеляр (XII в.), рассказавший о ней в трагической «Истории моих  бедствий»; ее имя стало нарицательным для несчастной влюбленной. Агнеса  Сорель (1422—1450) – возлюбленная французского короля Карла VII. Ферроньера  по прозвищу Прекрасная – любовница короля Франциска I (1515—1547). Клеманс  Изор (род. ок. 1450 г.) – французская дама из знатного рода, возобновившая  в Тулузе традиционные литературные состязания, которые были в обычае веком  раньше; поэты, выступавшие на них, по большей части воспевали предмет своей  любви – прекрасную даму.    

...Людовик Святой под дубом ... – Французский  король Людовик IX (1226—1270), прозванный Святым за участие в крестовых  походах, по средневековому обычаю, вершил суд, сидя под дубом в своей  резиденции – Венсеннском замке близ Парижа.    

...умирающий Баярд ... – Баярд (Пьер дю Терайль,  1473—1524) – прославленный французский полководец, прозванный «рыцарем без  страха и упрека»; умер от раны на поле боя.    

...зверства Людовика XI ... – Имеется в виду  беспощадная борьба французского короля Людовика XI (1461—1483) против крупных  феодалов, за укрепление центральной королевской власти.    

...сцены из Варфоломеевской ночи ... – то есть  сцены избиения протестантов (гугенотов) в Париже, в ночь на 24 августа 1572 г.    

...султан на шляпе Беарнца ... – Беарнец –  прозвище французского короля (1588—1610) Генриха IV, который был родом из  провинции Беарн, близ Пиренеев.    

Кипсеки – роскошно изданные книги (или альбомы),  состоящие в основном из иллюстраций.    

Стр. 57. ...попалась в сети к Ламартину ... –  Альфонс де Ламартин (1790—1869) – французский поэт, автор меланхолических  стихов, где поется об утраченной любви, о недостижимом идеале, рисуются унылые  романтические пейзажи.    

Стр. 59. ...раскатывает... хлебные шарики . –  Хлебные шарики в XIX в. употреблялись для стирания карандаша.    

Стр. 62. Джали . – Романтическое имя, которое  Эмма дала своей собачонке, навеяно романом В. Гюго «Собор Парижской богоматери»  (1831); так зовут дрессированную козочку цыганки Эсмеральды.    

Стр. 65. Граф д'Артуа (1757—1836) – брат казненного  во время революции Людовика XVI; возглавлял монархическую эмиграцию; в 1824 г.  сел на французский престол под именем Карла X и был свергнут революцией 1830 г.    

Стр. 72. «Майоран» – популярная народная  песенка.    

Стр. 83. ...галльский петух... опирается на Хартию  ... – Имеется в виду ублюдочная «Конституционная хартия Франции»,  «дарованная» стране Людовиком XVIII в 1814 г. и измененная в более либеральном  духе после Июльской революции 1830 г.    

Стр. 87. Символ веры савойского викария – эпизод  из педагогического романа Жан-Жака Руссо «Эмиль» (1862), где провозглашается  религия, основанная только на внутреннем чувстве и созерцании природы.    

Стр. 95. ...закона от 19 вентоза XI года Республики  ... – то есть закона, изданного в период революции конца XVIII в. (по  республиканскому календарю – вентоз, «месяц ветров» – последний зимний месяц).    

Стр. 97. ...дань... шедевру французской сцены  . – Имя Аталия взято из одноименной трагедии Расина (1791).    

Стр. 98. «Бог честных людей» – песенка Беранже.    

...цитатой из «Войны богов» . – Имеется в виду  поэма Эвариста Парни (1753—1814) под таким названием; пародировала Библию.    

Стр. 100. ...валялся «Матвей Лансберг» . –  Имеется в виду «Льежский альманах», составленный в начале XVII в. каноником из  Льежа Матвеем Лансбергом, – источник бессмысленных суеверий; пользовался  широкой известностью среди французских крестьян.    

Стр. 104—105. «Иллюстрация» («l'Illustration») –  парижский иллюстрированный еженедельник, основанный в 1843 г. с целью освещать  все стороны современной жизни.    

Стр. 111. ...вретишницу из «Собора Парижской богоматери»  . – Имеется в виду мать Эсмеральды из романа Гюго; вретишницы – монахини  нищенствующего ордена, в знак смирения облекавшиеся во вретище (мешок из  дерюги).    

Стр. 133. Помология – наука о сортах плодовых  растений.    

Стр. 145. ...о Цинциннате за плугом, о Диоклетиане,  сажающем капусту ... – Цинциннат Луций Квинкций (V в. до н.э.) –  выдающийся римский полководец и государственный деятель; в частной жизни  отличался необычайной скромностью и простотой, сам обрабатывал землю.  Диоклетиан Гай Аврелий Валерий – один из самых могущественных римских  императоров (284—305); отрекшись от власти, последние восемь лет жизни провел в  своем поместье.    

Стр. 167. ...книгу доктора Дюваля ... – Имеется  в виду труд французского хирурга-ортопедиста Венсена Дюваля (1796—1820),  вышедший в 1839 г. под названием «Рассуждение о практике лечения искривленной  стопы».    

Стр. 169. Амбруаз Паре (1517—1590) – ученый медик,  служивший при королевском дворе. Упомянутые ниже Дюпюитрен Гильом  (1777—1835), хирург, основатель парижского музея патологической анатомии, и Жансуль  Жозеф (1797—1858), блестящий хирург, работавший в Лионской больнице для  бедных, – выдающиеся представители французской медицины XIX в.    

Стр. 182. ...точно герцог Кларенс в бочке с мальвазией  ... – Брат английского короля Эдуарда IV герцог Георг Кларенс (1448—1478)  был приговорен к казни за предательство; избрал смерть в бочке со сладким вином  – мальвазией.    

Стр. 191. ...словно под сенью манцениллы ... –  Плоды дерева манцениллы содержат ядовитый сок. Существовало поверье, будто  человек, уснувший в тени манцениллы, умирает.    

Стр. 201. ...в духе г-на де Местра ... – Жозеф  до Местр (1753—1821) – французский писатель, ярый защитник монархии и светской  власти папы.    

Стр. 207. «Лючия де Ламермур» (1835) – опера  Доницетти на сюжет романа Вальтера Скотта «Ламермурская невеста».    

Стр. 208. ...раздались три удара ... – Во  французском театре о начале спектакля возвещает не звонок, а удары в пол сцены.    

Стр. 215. «Хижина» – увеселительное заведение в  Париже, открытое в 1787 г. – место публичных балов; особенно процветала в  годы царствования Луи-Филиппа.    

Стр. 219. «Нельская башня» – романтическая драма  Александра Дюма-отца и Гайярде, поставленная в 1832 г. на сцене театра  Порт-Сен-Мартен.    

Стр. 222. ...под «Пляшущей Мариам» ... – По  Библии, Мариам – старшая сестра пророка Моисея; руководила народными  празднествами и сама плясала с тимпаном в руке (»Исход», гл. 15, ст. 20).    

Стр. 224. Диана де Пуатье (1498—1566) – прославленная  красавица, возлюбленная французского короля Генриха II.    

Стр. 257. Да пошлите вы к черту своих Куяциев и Бартолов!  – Имеются в виду знаменитый французский юрист Жак Кюжас (латинская форма  Куяций, 1522—1590) и один из крупнейших юристов средневековья итальянец Бартоло  да Сассо Феррато (1314—1357).    

Стр. 275. ...«Эсмеральда» Штейбена и «Жена Потифара»  Шопена . – Имеются в виду репродукции с картин немецких художников  Карла Вильгельма Штейбена (1788—1856) и Генриха Фридриха Шопена (1801—1880).  Жена Потифара, по Библии, пыталась соблазнить Иосифа Прекрасного («Бытие», гл.  39).    

Стр. 279. ...сражался за родину под Баутценом и Лютценом  ... – Баутцен и Лютцен – города в Саксонии, близ которых в 1813 г.  произошли два больших сражения между армией Наполеона I и союзными  русско-прусскими войсками.    

Стр. 290. Биша Ксавье (1771—1802) – французский врач,  анатом и физиолог; автор «Всеобщей анатомии».    

Стр.292. Каде де Гасикур Луи-Клод (1731—1799) –  французский фармацевт и химик.    

Стр. 298. Прочтите «Энциклопедию»... «Письма  португальских евреев»... «Сущность христианства» ... – «Энциклопедия»  (тридцать пять томов, 1751—1780) – издание, осуществленное под руководством  Дени Дидро и Жан-Луи Даламбера, привлекших к сотрудничеству все передовые умы  своего времени; крупнейший памятник просветительской мысли XVIII в. «Письма  португальских, немецких, польских евреев к г-ну де Вольтеру» (1769) – сочинение  аббата Поля-Александра Гене, отстаивающее истинность библейских преданий.  «Сущность христианства» (вероятно, «Философские этюды о христианстве»,  1842—1845) – главный труд французского судейского чиновника и католического  писателя Жан-Жака Огюста Никола (1807—1888).    

Стр. 309. Эдилы – в древнем Риме выборные  чиновники, наблюдавшие за порядком в городе.    

Стр. 310. Братья-игнорантинцы – (то есть  «невежественные») – члены монашеского ордена святого Иоганна; орден  проповедовал смирение, ставил своей целью филантропическую помощь беднякам.    

М. Эйхенгольц