1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Наконец Фуммиро прилетел в Вегас, поиграл на кабинетном рояле, съел суп за завтраком. Женщины его не интересовали. Он сосредоточился на игре, за три дня проиграл все наличные и выписал расписки на триста тысяч долларов. А перед отъездом вызвал в свой люкс Калли. Чувствовалось, что японец немного нервничает. Ему не хотелось потерять лицо. Он опасался, что Калли может подумать, будто он не хочет платить карточные долги. Поэтому принялся объяснять Калли, что в Токио денег у него сколько хочешь, что миллион долларов для него пустяк, но ему крайне сложно вывезти наличные из Японии, конвертировать йены в американские доллары.
    
— Понимаете, мистер Кросс, — подвел он итог, — если бы вы смогли прилететь в Японию, я бы с удовольствием заплатил вам в йенах, а потом, я уверен, вы сможете найти способ переправить деньги в Америку.
    
Калли поспешил заверить Фуммиро в том, что он пользуется абсолютным доверием менеджеров отеля.
    
— Мистер Фуммиро, в спешке нет никакой необходимости, мы откроем вам любую кредитную линию. Миллион долларов может подождать до вашего следующего приезда в Вегас. Нет проблем. Мы всегда рады вас видеть. Пожалуйста, не тревожьтесь понапрасну. Я полностью к вашим услугам. Если вам чего-то хочется, только скажите. Мы почитаем за честь одалживать вам деньги.
    
Напряженность, читаемая в глазах Фуммиро, исчезла. Он окончательно убедился, что имеет дело не с каким-то варваром, но с американцем, который не меньше японцев понимает значение вежливости.
    
— Мистер Кросс, а почему бы вам действительно не побывать у меня в гостях? В Японии мы прекрасно проведем время. Я отвезу вас к гейшам, вас будут угощать лучшими блюдами, лучшими напитками, к вашим услугам будут лучшие женщины. Я смогу хоть как-то компенсировать гостеприимство, с которым вы всякий раз встречаете меня. Заодно я смогу отдать вам миллион долларов, который задолжал отелю.
    
Калли знал, что в Японии действуют строгие законы, запрещающие вывоз йен из страны. Фуммиро подталкивал его на преступление. Кивнул он после короткой паузы, не забывая постоянно улыбаться.
    
— Я хочу попросить вас еще об одной услуге. Я абсолютно доверяю вам, поэтому и обращаюсь с такой просьбой. Наше правительство очень строго контролирует вывоз йен. Я бы хотел вывезти из страны часть своих денег. Раз уж вы согласились забрать миллион, принадлежащий отелю «Ксанаду», я надеюсь, что вы не сочтете за труд взять один миллион для меня и положить на депозит в кассе вашего отеля. И я буду вам очень признателен, если из этого миллиона пятьдесят тысяч вы возьмете себе.
    
Калли едва сдерживал торжествующую улыбку: этот «башмак» он просчитал точно.
    
— Мистер Фуммиро, — в голосе его звучала искренность, — я бы сделал это из уважения к нашей дружбе. Но, разумеется, я должен переговорить с мистером Гронвелтом.
    
— Разумеется, — кивнул Фуммиро. — Я тоже с ним поговорю.
    
Вернувшись к себе, Калли позвонил Гронвелту, но секретарь сказала, что Гронвелт занят и запретил соединять его с кем бы то ни было. Он попросил передать боссу, что дело срочное, и остался в кабинете. Телефон зазвонил через три часа. Гронвелт попросил его зайти.
    
Гронвелт сильно изменился за последние годы. Кожа напрочь выцвела, став мертвенно-белой. Черты лица заострились. Он очень быстро превратился в глубокого старика, и Калли знал, что девушки все реже и реже заглядывали в его люкс. Гронвелт все больше и больше времени уделял книгам, а текучку практически полностью переложил на Калли. Но каждый вечер по-прежнему обходил казино, проверяя столы, наблюдая за дилерами, крупье, питбоссами. Он сохранил способность подпитывать ставшее хрупким тело мощной энергией человеческой жадности и азарта.
    
Гронвелт уже оделся к выходу, намереваясь спуститься в игорный зал. Он стоял перед пультом управления подачи чистого кислорода. Но время для этого еще не пришло. Кислород обычно подавался в предутренние часы, чтобы взбодрить уставших игроков, которых уже тянуло на боковую. Пульт этот лишь в прошлом году перенесли в его люкс.
    
Гронвелт заказал обед. Калли нервничал. Почему Гронвелт выжидал три часа? Состоялся ли у него разговор с Фуммиро? Понял, что состоялся. И почувствовал обиду. Они все решили без него.
    
— Полагаю, Фуммиро поделился своей идеей, — начал Калли. — Я предупредил его, что сначала должен проконсультироваться с тобой.
    
Гронвелт по-отечески улыбнулся ему:
    
— Калли, мой мальчик, ты просто чудо. Ты идеально все просчитал. У меня бы лучше не получилось. Дождался, пока японец сам придет к тебе. Я боялся, что ты проявишь нетерпение. Все-таки расписок набралось на крупную сумму.
    
— За это я должен благодарить Дейзи. Она сделала из меня японца.
    
Гронвелт нахмурился.
    
— Женщины опасны. Ни ты, ни я не можем позволить себе подпускать их слишком близко. В этом наша сила. Женщины могут убить тебя из-за пустяка. Мужчины более благоразумны и достойны доверия, — вздохнул он. — Ладно, насчет этого мне нет нужды волноваться за тебя. Ты никогда не забываешь про «пчелок». — Он вновь вздохнул, покачал головой и вернулся к главному: — Проблема в том, что мы так и не нашли безопасного способа вывоза денег из Японии. Расписок у нас на целое состояние, но я не дал бы за них и цента. Трудностей не перечесть. Первое — если японцы схватят тебя, ты проведешь годы за решеткой. Второе — получив деньги, ты превратишься в лакомую добычу для бандитов. У японской мафии отлично налажена разведка. Они сразу же узнают о том, что деньги уже у тебя. Два-три миллиона в йенах поместятся только в очень большом чемодане. В Японии весь багаж просвечивают. И как ты конвертируешь их в доллары, если вывезешь из Японии? Как вернешься в Соединенные Штаты и как, хотя я думаю, что могу гарантировать твою безопасность, избежишь местных бандитов? В этом отеле люди будут знать, что я посылаю тебя за деньгами. У меня есть партнеры, и я не уверен, что они будут держать рот на замке. В общем, есть вероятность того, что ты останешься без денег. Калли, ты должен понимать деликатность своего положения. Если ты потеряешь деньги, мы будем подозревать, что вина лежит на тебе. При условии, что тебя при этом не убьют.
    
— Я думал об этом, — ответил Калли. — Проверил кассу и выяснил, что другие японцы оставили у нас расписок чуть ли не на два миллиона долларов. Так что я смогу вывезти четыре миллиона.
    
Гронвелт рассмеялся.
    
— Для одной поездки риск слишком велик.
    
— Может, не за один раз, а за два или три. Поначалу надо проверить, существует ли такая возможность.
    
— Ты сильно подставляешься. И, насколько я понимаю, ничего с этого не имеешь. Если ты привозишь деньги, тебе из них ничего не достается. Если нет, теряешь все. Если ты по-прежнему хочешь ехать в Японию, получается, что я зря потратил на тебя все эти годы. Что тобой движет? Зачем так рисковать?
    
— Послушай, я сделаю все сам, без чьей-либо помощи, — ответил Калли. — Если не получится, всю вину возьму на себя. А вот если привезу четыре миллиона долларов, то хочу получить должность генерального менеджера этого отеля. Ты знаешь, что я твой человек. И никогда не пойду против тебя.
    
Гронвелт опять вздохнул.
    
— Слишком велик риск. Мне ужасно не хочется, чтобы ты на это шел.
    
— Значит, все согласовано? — Калли постарался изгнать из голоса торжествующие нотки. Ему не хотелось, чтобы Гронвелт почувствовал его нетерпение.
    
— Да, — кивнул Гронвелт. — Но возьмешь только два миллиона Фуммиро, деньги остальных не трогай. Если операция провалится, мы потеряем только два миллиона.
    
Калли рассмеялся.
    
— Мы потеряем только один, второй принадлежит Фуммиро. Помнишь?
    
На лице Гронвелта не появилось и тени улыбки.
    
— Они оба наши. Фуммиро все равно его проиграет. В этом и прелесть сделки.
    
Наутро Калли отвез Фуммиро в аэропорт на «Роллс-Ройсе» Гронвелта. На прощание подарил копилку времен итальянского Возрождения, наполненную золотыми монетами. Фуммиро аж лучился от радости.
    
— Когда вы приедете в Японию? — спросил он.
    
— Не раньше чем через две недели, но не позже чем через месяц, — ответил Калли. — Точного дня не знает даже мистер Гронвелт. Вы понимаете почему.
    
Фуммиро кивнул.
    
— Да, вы должны быть очень осторожны. Деньги я подготовлю.
    
Вернувшись в отель, Калли позвонил Мерлину в Нью-Йорк.
    
— Мерлин, старичок, как насчет того, чтобы составить мне компанию в поездке в Японию? Все расходы оплачиваются, в виде премии — гейша.
    
На том конце провода долго молчали, потом послышался голос Мерлина:
    
— Почему нет?
   
   
    
     
Глава 35
    
    
Идея слетать в Японию мне приглянулась. На следующей неделе меня все равно ждали в Лос-Анджелесе, так что полпути я, считай, пролетел. И я так часто ссорился с Джанель, что хотел на какое-то время с ней расстаться. Я знал, что мой отлет в Японию она воспримет как личное оскорбление, и меня это радовало.
    
Вэлли спросила, сколько времени я проведу в Японии, и я ответил, что неделю. Как всегда, она против моего отъезда не возражала. Собственно, она радовалась, видя, как за мной закрывалась дверь: мое присутствие в доме действовало ей на нервы. А так она проводила время, заезжая к родителям и другим родственникам, благо в автомобиль все дети вмещались.
    
Когда мой самолет приземлился в Лас-Вегасе, Калли встретил меня у трапа на «Роллс-Ройсе», чтобы мне не пришлось идти через здание аэровокзала. И в голове у меня звякнул звонок тревоги.
    
Давным-давно Калли объяснил мне, почему иной раз встречает своих гостей на летном поле. Делалось это для того, чтобы этот самый гость не попал под камеры наблюдения ФБР.
    
В центральном зале аэровокзала, в который вливались все коридоры, висели огромные часы. А за ними находилось специальное помещение для кинокамер, которые вели непрерывный мониторинг всех желающих попасть за игорные столы Вегаса. Каждую ночь дежурная бригада агентов ФБР просматривала пленки и выискивала тех, кто значился в розыске. Удачливые грабители банков, фальшивомонетчики, похитители детей, многие другие преступники очень удивлялись, когда их арестовывали до того, как они успевали потратить свои заработанные нечестным путем денежки.
    
Когда я спросил Калли, откуда ему это известно, он ответил, что бывший высокопоставленный чин ФБР возглавляет службу безопасности отеля. Так что ларчик открывался просто.
    
Заметил я и отсутствие водителя: Калли сам сел за руль «Роллса». Мы проехали к багажному отделению и посидели в автомобиле, пока на транспортере не появились мои чемоданы. Это время Калли использовал, чтобы проинструктировать меня.
    
Прежде всего предупредил, что Гронвелт не должен знать, что завтрашним утром мы улетаем в Японию. Так что я должен говорить, что приехал на уик-энд. Потом рассказал о двух миллионах долларов, которые мы должны вывезти из Японии, и о трудностях, с которыми мы можем столкнуться.
    
— Послушай, я не думаю, что есть хоть малейшая опасность, — голос его звучал очень искренне, — но ты, возможно, придерживаешься другого мнения. Если ты не захочешь лететь со мной, я пойму.
    
Но он также понимал, что и отказать ему я не смогу. За мной числился должок, даже два. Во-первых, он уберег меня от тюрьмы. Во-вторых, вернул тридцать тысяч долларов, отдал их наличными, главным образом двадцатками, и я положил их на сберегательный счет в вегасском банке. Если б меня спросили, откуда бабки, я бы ответил, что выиграл их в казино, а Калли и его люди подтвердили бы мои слова. Но такой необходимости не возникло. Скандал с Армейским резервом благополучно затух.
    
— Я всегда хотел повидать Японию, — ответил я. — А должность твоего телохранителя меня устраивает. Мне дадут пистолет?
    
Калли ужаснулся:
    
— Ты хочешь, чтобы нас убили? Черт, если кто-то пожелает отнять у нас деньги, мы их отдадим. Наша главная защита — секретность и быстрота. Я все продумал.
    
— Тогда зачем тебе понадобился я? — Что-то у Калли не складывалось, и меня это тревожило.
    
Калли вздохнул.
    
— Больно долго лететь в Японию. Мне нужна компания. В самолете сыграем в джин. А в Токио развлечемся. Кроме того, габариты у тебя внушительные, и ты отпугнешь от нас случайных грабителей.
    
— Хорошо, — кивнул я. Но чувствовал, что дело нечисто.
    
В тот вечер мы обедали с Гронвелтом. Выглядел он не очень, но рассказал массу занятных историй из первых дней Вегаса. О том, как сколотил состояние на не облагаемых налогом долларах до того, как федеральное правительство нагнало в Вегас армию тайных осведомителей и бухгалтеров.
    
— Деньги можно заработать только в тени, — говорил Гронвелт. Это был его основной тезис. — В этой стране богатеют только те, кто уходит от налогов. Тысячи магазинчиков и мелких предприятий показывают только часть прибыли. А крупные компании нанимают юристов, которые выискивают лазейки в законодательстве. Но таких возможностей для сокрытия денег, как в Вегасе, нет нигде. — Гронвелт удовлетворенно стряхнул пепел с гаванской сигары. — Поэтому Вегас так силен. Здесь разбогатеть легче, чем где бы то ни было. В этом наша сила.
    
— Мерлин остается только на ночь, — как бы между прочим вставил Калли. — Думаю, завтра утром я полечу с ним в Лос-Анджелес и пройдусь по антикварным магазинам. А заодно поговорю с некоторыми из наших голливудских клиентов насчет их расписок.
    
Гронвелт глубоко затянулся, выпустил струю ароматного дыма.
    
— Дельная мысль. Подарки у меня заканчиваются. — Он рассмеялся. — Знаете, где я почерпнул идею насчет подарков? Из книги об азартных играх, опубликованной в 1870 году. Образование — великое дело. — Он вздохнул и поднялся, показывая тем самым, что нам пора. Пожал мне руку, проводил до двери своего люкса. Когда мы выходили в коридор, пожелал Калли счастливого пути.
    
Мы постояли на террасе под лунным светом, глядя на Стрип, залитую неоновыми огнями.
    
— Он знает, что мы летим вдвоем, — сказал я Калли.
    
— Вполне возможно, — не стал спорить Калли. — Встречаемся за завтраком в восемь утра. Кто рано встает, тому бог дает.
    * * *
    
Утром мы вылетели из Лас-Вегаса в Сан-Франциско. Калли взял с собой огромный чемодан из отличной коричневой кожи с медными накладками по углам и крепким замком. Чувствовалось, что чемодан не развалится, даже если сбросить его с крыши.
    
— Просто так его не откроешь, — заметил Калли. — И за ним легко приглядывать на багажных тележках.
    
Я никогда не видел таких чемоданов, о чем и сказал Калли.
    
Он самодовольно усмехнулся.
    
— Я нашел его в одном из антикварных магазинов Лос-Анджелеса.
    
Мы едва успели пересесть на «747» компании «Джапан эрлайнз», проведя в здании аэровокзала Сан-Франциско не больше пятнадцати минут. Калли все просчитал. В самолете играли в джин, и в Токио я прилетел, став богаче на шесть тысяч долларов. Калли, похоже, не огорчился. Хлопнул меня по плечу и воскликнул: «Отыграюсь на обратном пути!»
    
До отеля мы добрались на такси. Мне очень хотелось увидеть этот сказочный город Дальнего Востока. Но из окна такси он выглядел как более задымленный и запущенный Нью-Йорк. Люди — меньше ростом, здания — ниже, силуэты — уменьшенные копии нью-йоркских. Когда мы въехали в центр города, мне бросились в глаза белые, как у хирургов, маски, за которыми скрывали нижнюю половину лица многие пешеходы. Выглядело все это более чем странно. Калли объяснил мне, что в сильно загазованных городах эти маски достаточно эффективно защищают от заболеваний верхних дыхательных путей и легких.
    
На улицах деревянные дома, будто перенесенные из старых фильмов, мирно соседствовали с современными небоскребами и административными зданиями. Многочисленные пешеходы отдавали предпочтение в одежде западному стилю, но достаточно часто встречались женщины в традиционных кимоно.
    
Отель меня разочаровал. Современный, американского типа, с огромным холлом, застеленным шоколадно-коричневым ковром и уставленным большими кожаными креслами. В креслах, сжимая в руках брифкейсы, сидели маленькие японцы в деловых костюмах. Отель ничем не отличался от нью-йоркского «Хилтона».
    
— И это Восток? — спросил я Калли.
    
Калли нетерпеливо мотнул головой.
    
— Сейчас нам надо выспаться. Завтра днем я займусь своими делами, а вечером покажу тебе настоящий Токио. Ты отлично проведешь время. Не волнуйся.
    
Остановились мы в большом люксе с двумя спальнями. Когда распаковывали чемоданы, я заметил, что обитый медью монстр Калли практически пуст. Длительный полет сильно утомил нас, и, хотя токийские часы показывали только шесть вечера, мы улеглись спать.
    
Утром в дверь моей спальни постучали.
    
— Просыпайся, пора вставать, — послышался голос Калли.
    
За окном только занимался рассвет.
    
За завтраком, который мы заказали в люкс, меня ждало очередное разочарование. Я уже начал свыкаться с мыслью, что настоящей Японии мне не увидеть. Нам принесли яичницу с беконом, кофе, апельсиновый сок и даже английские булочки. Из восточного — только оладьи. Огромные и толстые, словно ломти хлеба, да еще какого-то странного желтого цвета. Я попробовал. По вкусу — рыба.
    
— Что это такое? — спросил я Калли.
    
— Это оладьи, — ответил он, — но поджаренные на рыбьем жире.
    
— Тогда я пас, — и отодвинул блюдо с оладьями.
    
Калли с аппетитом их съел.
    
— Всего-то надо к ним привыкнуть, — прокомментировал он.
    
— Какая у нас программа? — спросил я за кофе.
    
— День, похоже, выдался что надо. — Калли выглянул в окно. — Сейчас мы прогуляемся, и я тебе все расскажу.
    
Я понял, что здесь он говорить не хочет. Должно быть, боялся «жучков».
    
Мы вышли из отеля. Солнце только-только поднялось. Мы свернули на боковую улицу и внезапно перенеслись на Восток. Длинной чередой тянулись маленькие домики. Вдоль мостовой высились огромные кучи мусора.
    
Людей на улице было немного. Проехал на велосипеде мужчина в черном кимоно. Внезапно перед нами появились двое мужчин в брюках и рубашках цвета хаки и хирургических масках на лицах. Я подпрыгнул от неожиданности, Калли рассмеялся, а мужчины уже свернули за угол.
    
— Господи, от этих масок можно стать заикой.
    
— Привыкнешь, — успокоил меня Калли. — Теперь слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты все знал. Только так можно избежать ненужных ошибок.
    
И пока мы шагали мимо мусорных куч, Калли объяснил мне, что нам предстоит контрабандным путем вывезти из страны йены на общую сумму два миллиона американских долларов. Не забыл он упомянуть и о том, что вывоз за рубеж национальной валюты считается в Японии одним из тягчайших преступлений и сурово карается.
    
— Если меня поймают, то меня ждет большой срок. При условии, что Фуммиро не сможет вытащить меня из тюрьмы. Или сам не сядет вместе со мной.
    
— А как же я? — полюбопытствовал я. — Разве меня не поймают вместе с тобой?
    
— Ты известный писатель, — ответил Калли. — Японцы — большие ценители культуры. Тебя разве что выдворят из страны. Главное, держи язык за зубами.
    
— Значит, я здесь лишь для того, чтобы хорошо провести время. — Я прекрасно понимал, что он порет чушь, и хотел, чтобы он знал об этом. И тут мне в голову пришла еще одна мысль. — А как мы сможем протащить деньги через американскую таможню?
    
— На таможню мы придем уже без денег, — ответил Калли. — Сбросим их в Гонконге. Это свободная зона. Там таможню проходят лишь местные жители.
    
— Господи! — вырвалось у меня. — Теперь ты говоришь, что отсюда мы отправимся в Гонконг. А куда дальше? На Тибет?
    
— Да перестань. И не паникуй. Год назад я уже опробовал этот маршрут. Правда, с небольшой суммой. Чтобы убедиться в его надежности.
    
— Достань мне пистолет, — потребовал я. — У меня жена и трое детей. Я желаю защищать свою жизнь. — Я, конечно, шутил, хотя и понимал, что Калли втравил меня в историю.
    
Калли, однако, шутки не понял.
    
— С пистолетом никак нельзя. На всех авиалиниях и пассажиры, и ручная кладь жестко контролируются на наличие металла. Да практически весь багаж просвечивают. — Он помолчал. — Только китайцы багаж не трогают. Поэтому, если со мной что-нибудь случится, ты знаешь, что надо делать.
    
— Я уже вижу себя в Гонконге в компании двух миллионов баксов. А вокруг миллион головорезов с большими такими ножами.
    
— Не волнуйся, — попытался успокоить меня Калли. — Ничего с нами не случится. Все пройдет как по писаному.
    
Я, конечно, рассмеялся, но тревога никуда не делась.
    
— А если что-то случится, что я должен сделать в Гонконге?
    
— Пойдешь в банк «Футаба» и спросишь вице-президента. Он возьмет деньги и обменяет их на гонконгские доллары. Даст тебе маленькую квитанцию и возьмет с тебя порядка двадцати штук. Потом поменяет гонконгские доллары на американские и возьмет с тебя еще пятьдесят штук. Американские доллары переведет в Швейцарию и выдаст тебе еще одну квитанцию. А через неделю в отель «Ксанаду» поступит перевод из швейцарского банка на два миллиона долларов минус комиссия. Видишь, как все просто?
    
Я обдумывал его слова, пока мы возвращались к отелю. И вновь вернулся к исходному вопросу:
    
— Тогда за каким чертом тебе понадобился я?
    
— Не задавай лишних вопросов и делай то, что тебе говорят, — отрезал Калли. — За тобой должок, так?
    
— Так, — кивнул я и перестал задавать вопросы.
    
В отеле Калли несколько раз кому-то позвонил. Все разговоры шли на японском. Потом сказал, что уходит.
    
— Я должен вернуться к пяти вечера, — предупредил он. — Может, чуть позже. Жди меня в этом люксе. Если вечером я не вернусь, утром улетай домой. Понятно?
    
— Понятно, — ответил я.
    
Попытался читать в спальне, потом мне послышались какие-то звуки в гостиной, и я перебрался с книгой туда. Заказал ленч в люкс, поев, позвонил в Штаты. К моему изумлению, соединили меня через несколько минут. Я-то думал, что ждать придется не меньше получаса.
    
Вэлли сразу взяла трубку, и по ее голосу я понял, что она рада меня слышать.
    
— Как загадочный Восток? — спросила она. — Хорошо проводишь время? Уже пообщался с гейшами?
    
— Пока нет, — ответил я. — Если что и видел, так кучи утреннего мусора на улицах Токио. А с тех пор жду Калли. У него какие-то дела. Зато я выиграл у него в джин шесть тысяч.
    
— Это хорошо. Значит, ты сможешь купить мне и детям знаменитые кимоно. Между прочим, вчера тебе звонил какой-то мужчина. Представился твоим другом из Вегаса. Сказал, что рассчитывал увидеть тебя там. Я объяснила, что ты в Токио.
    
У меня екнуло сердце.
    
— А своей фамилии он не назвал? — осторожно спросил я.
    
— Нет. Не забудь про подарки.
    
— Как можно?
    
Остаток дня я волновался. Позвонил в авиакомпанию и забронировал билет на утренний рейс. Внезапно у меня возникли сильные сомнения относительно благополучного возвращения Калли. Я заглянул в его спальню. Большой чемодан он забрал с собой.
    
Калли появился в люксе, когда начали сгущаться сумерки. Потирая руки, очень возбужденный и радостный.
    
— Все идет как положено. Волноваться не о чем. Этим вечером мы развлекаемся, завтра завершаем дела. Послезавтра будем в Гонконге.
    
— Я разговаривал с женой, — сообщил я. — Среди прочего она сказала, что какой-то мужчина звонил из Вегаса и интересовался, где я. Она ответила, что в Токио.
    
Калли разом помрачнел. Глубоко задумался. Потом пожал плечами.
    
— Скорее всего, Гронвелт. Хотел убедиться, что интуиция его не подвела. Только у него есть твой телефонный номер.
    
— Ты можешь доверять Гронвелту в таком деле? — спросил я. И тут же понял, что перегнул палку.
    
— Что ты несешь? — взвился Калли. — Этот человек был мне за отца. Черт, да я доверяю ему больше, чем кому бы то ни было, считая и тебя.
    
— Ясно, — кивнул я. — Тогда почему ты не сказал ему, что мы летим вдвоем? Почему начал вешать лапшу на уши насчет закупки антиквариата в Лос-Анджелесе?
    
— Потому что так он меня учил, — отрезал Калли. — Никогда не говори человеку то, что он не должен знать. Он будет мною гордиться, хотя и вывел меня на чистую воду. Я все сделал правильно. — Настроение у него заметно улучшилось. — Хватит болтать. Одевайся. Сегодня я покажу тебе Токио, и ты проведешь лучший вечер в своей жизни. — По какой-то причине я вспомнил Эли Хемзи.
    * * *
    
Как и все, кто видел хоть один фильм о Востоке, я представлял себе, как проведу ночь в доме гейш, прекрасных, все знающих и умеющих женщин, которые готовы расшибиться в лепешку, чтобы доставить мужчине максимум удовольствия. Когда Калли сказал, что мы едем к гейшам, я сразу подумал о красивом, в восточных орнаментах дворце, какие видел в фильмах. Поэтому удивился, когда автомобиль остановился у маленького ресторана на одной из центральных улиц Токио. Выглядел он совсем как какая-нибудь китайская забегаловка на Манхэттене. Но метрдотель провел нас через переполненный зал к двери, которая вела в отдельный кабинет.
    
Кабинет, обставленный в японском стиле, мне понравился. Цветные фонарики свешивались с потолка. Длинный банкетный столик лишь на фут возвышался над полом. На нем стояли ярко раскрашенные тарелки, маленькие чашечки, лежали палочки из слоновой кости. За столом сидели четверо японцев, все в кимоно, в том числе и мистер Фуммиро. Он и Калли обменялись рукопожатием, остальные мужчины поклонились. Калли представил меня всем. Я видел Фуммиро в казино, но только издали.
    
Шесть гейш мелкими шажочками вошли в кабинет. В роскошных кимоно из парчи, расшитых экзотическими цветами. Сильно накрашенные. Они сели на подушечки у банкетного столика рядом с мужчинами.
    
Следуя указаниям Калли, я тоже устроился на одной из подушечек. Другие женщины внесли большие блюда с рыбой и овощами. Каждая гейша начала кормить своего мужчину. С помощью палочек из слоновой кости. Не забывая вытирать нам рот и лицо бесчисленными салфетками. Надушенными и влажными.
    
Моя гейша сидела ко мне вплотную, наши тела то и дело соприкасались, на ее лице то и дело вспыхивала обаятельная улыбка. Она кормила меня и не забывала наполнять чашку, как я догадался, знаменитым саке. Оно мне нравилось, рыба — не очень, но вскоре принесли мясо, порезанное на аккуратные кубики и залитое восхитительным соусом.
    
Я разглядел, что моей очаровательной гейше никак не меньше сорока лет. И хотя наши тела постоянно соприкасались, я не чувствовал ничего, кроме плотной парчи кимоно: телом она напоминала египетскую мумию.
    
После обеда гейши принялись нас развлекать. Одна сыграла на музыкальном инструменте, похожем на лютню. К тому времени я столько выпил, что незнакомая музыка звучала для моих ушей как завывание волынок. Вторая продекламировала что-то поэтическое. Мужчины аплодировали. Поднялась моя гейша. И вдруг начала крутить сальто.
    
Перепугала меня до смерти, пролетев в воздухе надо мной. Потом проделала то же самое над Фуммиро. Он ее поймал и попытался поцеловать. Видел я все очень смутно, потому что перепил. Но она ускользнула от его губ, легонько похлопала по щеке — видать, упрекала, и они оба рассмеялись.
    
Потом гейши организовали вечер игр. Одна меня просто потрясла. Апельсин насаживался на палочку, а потом мужчинам предлагалось кусать его, заложив руки за спину. С другой стороны апельсин кусала гейша. Апельсин болтался между мужчиной и женщиной, их лица то и дело соприкасались под хихиканье гейш.
    
Калли, стоя за моей спиной, прошептал: «Господи, сейчас начнем крутить бутылочку». Но я широко улыбнулся Фуммиро, который, похоже, наслаждался жизнью, что-то кричал гейшам, пытался их облапать. Одна игра сменяла другую, а я так напился, что нравились они мне никак не меньше, чем Фуммиро. В какой-то момент я повалился на подушки. Моя гейша положила мою голову себе на колени и вытерла мне лицо теплой надушенной салфеткой.
    
Очнулся я в автомобиле, рядом с Калли. Куда-то мы ехали по темным улицам, остановились у какого-то особняка на окраине. Калли подошел к двери, которая открылась словно по мановению волшебной палочки. Вот тут я увидел настоящий восточный дом. Всю обстановку комнаты составляли маты для сна. Стены из тонкого дерева легко раздвигались, словно двери.
    
Я рухнул на один из матов. Ужасно хотелось спать. Калли нагнулся ко мне.
    
— Ночь проведем здесь, — прошептал он. — Утром я тебя разбужу. Спи спокойно. О тебе позаботятся. — Над ним я увидел улыбающееся лицо Фуммиро, и в голове звякнул колокольчик тревоги. Я попытался приподняться, но Калли прижал меня к мату.
    
А потом послышался голос Фуммиро:
    
— Твоему приятелю нужна компания.
    
Вырываться из рук Калли не было ни желания, ни сил. Я слишком устал. Будь что будет, решил я. И заснул.
    
Сколько спал, не знаю. Проснулся от легкого скрипа раздвигаемой стены-двери. В тусклом свете фонарей увидел двух японских девушек в синем и желтом кимоно, которые вошли в комнату. Они принесли деревянное корыто, наполненное горячей водой. Раздели меня, омыли с головы до ног, потом начали делать массаж. Мой детородный орган отреагировал на их усилия, встав колом. Они захихикали, а одна даже похлопала по нему. Потом подняли корыто и удалились.
    
Я уже не спал, гадая, куда подевался Калли. Но вставать и разыскивать его в незнакомом доме определенно не хотелось. Тут вновь скрипнула раздвижная дверь. На этот раз в комнату вошла одна девушка, новенькая, и одного взгляда на нее мне хватило, чтобы понять, чем вызвано ее появление.
    
Длинное зеленое кимоно полностью скрывало тело. Я не отрывал глаз от прекрасного лица, обрамленного черными волосами. Она приблизилась, босые миниатюрные точеные ножки с накрашенными красным лаком ногтями застыли у моего мата.
    
Свет потускнел еще больше, а мгновением позже она избавилась от кимоно. На молочно-белой коже выделялись нежно-розовые соски. Девушка наклонилась надо мной. Черные волосы шелковистой волной прокатились по моему телу. А потом она принялась целовать меня. Я лежал на спине, отдавшись во власть этого теплого рта и чуть шершавого языка. Когда пытался приподняться, она руками останавливала меня. А закончив, легла рядом и прижала мою голову к своей груди. Где-то ночью я проснулся и взял инициативу в свои руки. Она сцепила ноги у меня на спине и так яростно прижалась ко мне, словно наши половые органы сошлись в смертельной схватке. Кончили мы одновременно, тонкий вскрик сорвался с ее губ, и мы оба скатились с мата. И заснули в объятиях друг друга.
    
Скрип раздвижной двери разбудил меня. Комнату заливал утренний свет. Девушка исчезла. А за дверью, в соседней комнате, Калли сидел на огромном чемодане. Я видел, что он улыбается.
    
— Поднимайся, Мерлин, — скомандовал он. — Нам пора лететь в Гонконг.
    * * *
    
Чемодан был таким тяжелым, что нести его до машины пришлось мне: у Калли не хватило сил. На этот раз шофера нам не дали: за руль сел Калли. Когда мы приехали в аэропорт, он оставил машину у здания аэровокзала. Я вытащил из багажника чемодан. Калли шел впереди, показывая дорогу. После вчерашней пьянки меня шатало из стороны в сторону, и чемодан то и дело бил по ногам. На регистрационной стойке багажный талон прилепили к моему билету. Я решил, что никакого значения это не имеет, и ничего не сказал. Калли тоже не обратил на это ни малейшего внимания.
    
По галерее мы вышли на летное поле к самолету. Но по трапу подниматься не стали. Подождали, пока не привезли багаж. Огромный, обитый медью чемодан лежал поверх вещей других пассажиров. Как только он исчез в чреве самолета, мы прошли в салон.
    
Полет до Гонконга занял меньше четырех часов. Калли нервничал, а потому я выиграл у него в джин еще четыре тысячи долларов. За игрой задал ему несколько вопросов:
    
— Ты вроде бы говорил, что мы полетим завтра.
    
— Да, я думал, раньше не получится. Но Фуммиро очень быстро подготовил деньги.
    
Я не сомневался, что он врет.
    
— Гейши мне понравились.
    
Калли улыбнулся. Он смотрел на карты, но я видел: мыслями он совсем в другом месте.
    
— Гребаные школьницы-динамистки. Все эти гейши — говно, я предпочитаю вегасских девочек.
    
— Ну, не знаю. Забавно, знаешь ли. Но должен признать, ночное угощение понравилось мне гораздо больше.
    
Калли забыл про карты.
    
— Какое угощение?
    
Я рассказал ему о девушках, которые ублажали меня в доме на окраине. Калли заулыбался.
    
— Это все Фуммиро. Ты, однако, счастливчик. Я всю ночь носился, высунув язык. — Он помолчал. — Значит, ты все-таки не устоял перед шлюхами. Готов спорить, она у тебя первая, если не считать той телки в Лос-Анджелесе.
    
— Да, — признался я. — Ну и хрен с ним, все, что делается в трех тысячах миль от дома, не в счет.
    
— Ты иди в багажное отделение и дожидайся чемодана, — распорядился Калли после того, как самолет приземлился в Гонконге. — Я останусь у самолета, прослежу за разгрузкой. Не хочу, чтобы какой-нибудь воришка умыкнул чемодан.
    
Коридором я быстро прошел в багажное отделение. Аэровокзал гудел от огромного числа пассажиров. Лицами они отличались от японцев, но большинство составляли азиаты. Транспортер пришел в движение, и я сосредоточился на движущейся ленте. Прошло десять минут. Ни Калли, ни чемодана. Я огляделся. Слава богу, масок тут никто не носил. Они меня нервировали. Ничего подозрительного я не заметил.
    
Наконец показался поблескивающий медью монстр. Я схватил его, когда он величественно проплывал мимо. Вес определенно не уменьшился. Я проверил замки. Все в целости, никто не пытался их вскрыть. Заметил бирку на ручке. Прочитал на ней: «Джон Мерлин». А ниже — мой домашний адрес и номер паспорта. Теперь я точно знал, почему Калли попросил меня слетать с ним в Японию. Если бы развитие событий пошло по другому сценарию и кому-то из нас пришлось сесть в тюрьму, роль этого «счастливчика» он отвел мне.
    
Я уселся на чемодан, и минуты через три появился Калли. Ослепительно улыбнулся, увидев меня.
    
— Отлично. Такси уже ждет. Поехали в банк. — На этот раз ему хватило сил поднять чемодан и вынести его из здания аэровокзала.
    
Такси кружило по запруженным пешеходами и автомобилями улицам. Я ничего не сказал. Я был у Калли в долгу, но теперь отдал его полностью. Меня обижало, что он обманул и так крепко подставил меня, но Гронвелт, должно быть, только похвалил бы своего протеже. Помня о методе Гронвелта, я решил ничего Калли не говорить. Он наверняка предполагал, что я выведу его на чистую воду, и, конечно же, подготовился к моим возможным упрекам. Уж что-что, а оправдываться Калли умел.
    
Такси остановилось перед ветхим зданием на одной из главных улиц. Золотые буквы вывески сообщали, что в нем расположен «Международный банк „Футаба“». Дверь с двух сторон подпирали охранники с автоматами.
    
— Бандитов в этом Гонконге что грязи, — прокомментировал Калли, кивнув охранникам. Чемодан в банк он занес сам.
    
В холле Калли постучал в одну из дверей, которая тут же распахнулась. Маленький бородатый евразиец[18] просиял, увидев Калли. Калли пожал ему руку. Представил мне, но фамилии я не разобрал. Потом евразиец провел нас в большой зал, середину которого занимал длинный и широкий стол. Калли положил чемодан на стол, открыл замок, откинул крышку. Должен признать, зрелище произвело на меня впечатление. Пачки, пачки и пачки японских йен, черный шрифт на серо-голубом фоне.
    
Евразиец снял телефонную трубку, отдал короткий приказ. Через несколько минут в зал вбежали банковские клерки. Пятнадцать человек, все в одинаковых черных костюмах. Набросились на содержимое чемодана. Им потребовалось три часа, чтобы пересчитать деньги и проверить правильность своих подсчетов. Потом евразиец пригласил нас в свой кабинет. Заполнил внушительную пачку документов, подписал, поставил печати и протянул Калли. Тот внимательно просмотрел документы и убрал в карман. Мне он говорил о «маленькой» квитанции.
    
Наконец мы вышли на залитую солнцем улицу. Калли светился от счастья.
    
— Дело в шляпе! — воскликнул он. — Можно спокойно возвращаться.
    
Я покачал головой.
    
— Как ты мог пойти на такой риск? Это же безумие — таскать с собой такие бабки!
    
Калли улыбнулся.
    
— А каков, по-твоему, риск управлять лас-вегасским казино? У меня рискованная работа. А в данном случае теория вероятностей была на моей стороне.
    
Когда мы остановили такси, Калли попросил водителя отвезти нас в аэропорт.
    
— Пролететь полмира и даже не пообедать в Гонконге? — запротестовал я.
    
— Не будем испытывать удачу, — одернул меня Калли. — Кто-то может подумать, что деньги по-прежнему при нас. Чем быстрей мы вернемся в Штаты, тем лучше.
    * * *
    
На обратном пути Калли постоянно везло, и он отыграл семь тысяч из тех десяти, что задолжал мне. Он бы полностью компенсировал свой проигрыш, но я отказался продолжить игру.
    
— Это нечестно, — возмутился он. — Ты должен дать мне шанс отыграться.
    
Я встретился с ним взглядом.
    
— Нет. Я хочу хоть в чем-то обхитрить тебя.
    
Эти слова Остудили его пыл, и остаток пути он дал мне поспать. В Лос-Анджелесе я составил ему компанию, пока он дожидался рейса на Вегас. Пока я спал, он, похоже, придумал новую стратегию защиты.
    
— Послушай, ты должен мне поверить. Если бы у тебя возникли проблемы, я, Гронвелт и Фуммиро вытащили бы тебя. Но я очень ценю твою помощь. Если б не ты, у меня ничего бы не вышло. Мне бы просто не хватило духу на такую авантюру.
    
Я рассмеялся.
    
— За тобой три штуки. Оставь их в кассе «Ксанаду», чтобы мне было на что сыграть в баккара.
    
— Конечно, — кивнул Калли. — Послушай, неужели ты можешь спать со шлюхами только в трех тысячах миль от дома? Так далеко не налетаешься, знаешь ли.
    
Мы рассмеялись, пожали друг другу руки, и он улетел. Он по-прежнему оставался моим другом, хотя я не мог полностью доверять ему. Я всегда знал об этом, но тем не менее принимал его дружбу. Так чего злиться, если такой уж он человек?
    
Выходя из галереи, я остановился у телефонов-автоматов. Подумал, что надо позвонить Джанель и сказать, что я в городе. О поездке в Японию я решил ей не говорить. Метод Гронвелта нравился мне все больше. И тут я вспомнил, что не привез подарков ни Валери, ни детям.
   
   
    
     
Глава 36
    
    
Что-то все-таки в этом есть: любить человека, который тебя уже не любит. Где-то ты становишься слепым и глухим. Или предпочитаешь делать вид, что ты слеп и глух. Прошел почти год, прежде чем я услышал едва заметный щелчок отсчитываемых Джанель секунд, хотя намеков и предупреждений и раньше хватало с лихвой.
    
Как-то раз мой самолет приземлился в Лос-Анджелесе на полчаса раньше. Джанель всегда встречала меня, но все привыкли к тому, что самолеты запаздывают, а не обгоняют график, поэтому ее, естественно, не было. Я вышел из здания аэровокзала, чтобы подождать ее на улице. Подсознательно думал, что на чем-то ее подловлю. На чем именно, конечно, не знал. Может, увижу с каким-то парнем, которого она подцепила со скуки, чтобы скоротать время. Может, с другим парнем, который как раз куда-то улетал. Я принадлежал к категории подозрительных любовников.
    
И я ее поймал, но совсем на другом. Увидел, как она выходит с автостоянки и идет к зданию аэровокзала. Очень медленно, с неохотой. В длинной серой юбке, белой блузе, с собранными в пучок волосами. В тот момент я просто жалел ее. Уж очень ей не хотелось идти. Чем-то она напоминала ребенка, которого родители тащат на какое-то мероприятие, где делать абсолютно нечего. На другой части континента я примчался в аэропорт за час до вылета. Здесь выбежал на улицу, чтобы поскорее встретить ее. Мне не терпелось ее увидеть. А вот она такого нетерпения не испытывала. Я как раз думал об этом, когда она подняла голову и увидела меня. Просияла, бросилась ко мне, обняла, поцеловала, и я разом забыл увиденное.
    
В тот мой приезд она репетировала в спектакле, до премьеры которого оставалось несколько недель. Поскольку я работал на студии, меня это вполне устраивало. Виделись мы по вечерам. Она звонила мне на студию, говорила, когда освободится. Я спросил у нее номер, чтобы при необходимости позвонить ей, но она ответила, что в театре телефона нет.
    
А как-то вечером репетиция закончилась поздно, и я прогулялся до театра. Когда мы уходили, какая-то девушка выбежала из дирекции и крикнула: «Джанель, мистер Эвартс просит тебя к телефону», — и увела ее.
    
Вернулась Джанель, порозовев от удовольствия, но, посмотрев на меня, тут же начала оправдываться: «Он позвонил в первый раз. Я понятия не имела, что меня могут подозвать к телефону».
    
Я услышал щелчок второй карты. Но мне так нравилась ее компания, ее тело, ее лицо. Я любил ее взгляд, ее улыбку. Глаза просто обожал. Они могли быть такими печальными и такими радостными. А рот полагал самым красивым в мире. Черт, я вел себя, как подросток. Я знал, что она меня обманывает, но это не имело никакого значения. Она, надо отметить, не любила и не умела лгать. Собственно, сама показывала мне, что лжет.
    
И пусть. И пусть. Да, я страдал, но плюсы все равно перекрывали минусы. Однако со временем наслаждений убавилось, а вот страданий стало куда как больше.
    
Я знал наверняка, что она спит с Элис. Однажды, когда Элис на неделю уехала на съемки, я пришел к Джанель, чтобы остаться на ночь в их квартире. Элис позвонила по межгороду, чтобы поболтать с Джанель. Разговор продолжался пару минут. Голос Джанель звучал очень сурово. Даже зло. А полчаса спустя, когда мы занялись любовью, телефон зазвонил вновь. Джанель протянула руку, сняла трубку с рычага и бросила под кровать.
    
Занимаясь любовью, она не желала прерываться, и мне в ней это нравилось. Иногда в отеле, если мы уже лежали в постели, она не разрешала мне отвечать на телефонный звонок или открывать дверь официанту, который приносил заказанную еду или напитки.
    
Неделей позже, в воскресное утро, я позвонил Джанель из отеля. Я знал, что спит она допоздна, поэтому набрал ее номер только в одиннадцать. Мне ответили короткие гудки. В течение часа я звонил каждые десять минут с одинаковым результатом, пока перед моим мысленным взором не возникли переплетенные тела Элис и Джанель и телефонная трубка, сброшенная под кровать. Когда мне удалось дозвониться, трубку взяла Элис. Голос ее звенел от счастья и удовлетворения. У меня пропали последние сомнения в том, что они любовницы.
    
В другой раз мы собирались поехать в Санта-Барбару, когда Джанель срочно вызвали к продюсеру на читку роли. Она сказала, что на это уйдет не больше получаса, поэтому я поехал с ней на студию. Продюсера она давно знала, и, входя в кабинет, он очень ласково, по-дружески, коснулся пальцами ее щеки, а она улыбнулась. Этот жест просчитывался без труда. В нем была нежность любовника, ставшего теперь добрым другом.
    
По дороге в Санта-Барбару я спросил, спала ли она с этим продюсером. Она повернулась ко мне и коротко ответила: «Да». Больше я вопросов не задавал.
    
Как-то вечером мы договорились пообедать, и я заехал за ней. Она одевалась, так что дверь открыла Элис. Мне она всегда нравилась, и я в принципе не возражал против такой любовницы Джанель. Элис всегда целовала меня в губы, и ей, похоже, нравилась моя компания. В общем, мы с ней прекрасно ладили. Но в ней чувствовался недостаток женственности. Очень худенькая, она носила облегающие, узкие рубашки, подчеркивающие неожиданную для такой конституции пышность груди. Элис налила мне стакан виски, поставила пластинку Эдит Пиаф, и мы сидели рядышком, дожидаясь, пока Джанель выйдет из ванной. Она поцеловала меня и тут же огорошила:
    
— Мерлин, мне очень жаль, я пыталась перехватить тебя в отеле. Сегодня вечером мне надо репетировать. Режиссер сейчас приедет за мной.
    
Вновь я услышал щелканье второй карты. Она ослепительно мне улыбалась, но уголки рта чуть дрожали, наводя меня на мысль, что она лжет. Она не сводила глаз с моего лица. Хотела, чтобы я ей поверил, но видела, что до этого далеко.
    
— Я постараюсь освободиться к одиннадцати.
    
— Хорошо.
    
Боковым зрением я видел, что Элис уставилась в свой стакан, не наблюдая за нами, стараясь не слышать нашего разговора.
    
И действительно, вскоре подъехал режиссер, молодой парень, но уже совершенно лысый, очень деловой. Во всяком случае, на выпивку времени у него не нашлось.
    
— Мы будем репетировать у меня, — сказал он Джанель. — Я хочу, чтобы к завтрашней костюмированной репетиции все было тип-топ. Мы с Эвартсом внесли кое-какие изменения в текст и сюжетную линию. — Он повернулся ко мне: — Извините, что испортили вам вечер, но это шоу-бизнес.
    
Хороший вроде бы парень, решил я. Холодно улыбнулся ему и Джанель.
    
— Ничего страшного. Репетируйте, сколько сочтете нужным.
    
Вот тут Джанель немного запаниковала.
    
— Как ты думаешь, до десяти мы закончим? — спросила она режиссера.
    
— Если постараемся, то возможно, — ответил он.
    
— Почему бы тебе не посидеть с Элис? — предложила Джанель. — Я вернусь к десяти, и мы еще успеем где-нибудь пообедать. Тебя это устроит?
    
— Конечно, — ответил я.
    
Они ушли, мы с Элис сидели и болтали. Она рассказала, что переделала всю квартиру, взяла меня за руку и повела по комнатам. Начали с кухни. Особые жалюзи, полки и буфеты, связанные общим рисунком, медные сковородки и кастрюли, свисающие с потолка.
    
— Красота! — воскликнул я. — Но я не могу представить себе, чтобы Джанель хозяйничала на кухне.
    
Элис рассмеялась.
    
— Нет, конечно. Домохозяйка — я.
    
За кухней последовали три спальни. Одна определенно предназначалась ребенку.
    
— Тут спит сын Джанель, когда приезжает к нам.
    
В главной спальне стояла огромная кровать. Мужского присутствия не чувствовалось, только женское. Куклы у стен, большие подушки на диване, телевизор в изножье кровати.
    
— И чья это спальня? — спросил я.
    
— Моя, — ответила Элис.
    
Мы прошли в третью спальню, в которой царил полный бардак. Скорее она выполняла роль кладовой. Правда, была и кровать, маленькая, застеленная пледом.
    
— А тут кто спит? — насмешливо спросил я.
    
— Джанель.
    
Я знал, что она лжет, что она и Джанель спят вместе в большой спальне. Мы вернулись в гостиную, сели в ожидании Джанель.
    
Звонок раздался в половине одиннадцатого.
    
— О боже! — Голос Джанель звучал так трагично, словно ей только-только сказали, что она неизлечимо больна. — Мы еще не закончили. Нам нужен час. Ты хочешь подождать?
    
Я рассмеялся.
    
— Конечно. Почему нет?
    
— Я перезвоню, — пообещала Джанель. — Как только пойму, что мы на финишной прямой. Хорошо?
    
— Хорошо.
    
Я прождал до полуночи. Элис предложила что-нибудь приготовить, но есть мне не хотелось. К тому времени я уже начал получать удовольствие. Забавно, знаете ли, когда из тебя делают круглого идиота.
    
Телефон зазвонил в полночь. Я предчувствовал, что она скажет, и не ошибся. Они не закончили, и она не знает, когда освободится.
    
Я не стал осуждать ее, лишь посочувствовал. Конечно же, она очень устанет. Конечно же, сегодня нам видеться уже незачем, и я позвоню ей завтра из дома.
    
— Дорогой, ты так мил, — услышал я в ответ. — Мне действительно жаль. Позвони мне завтра после полудня.
    
Я попрощался с Элис, она поцеловала меня, как любящая сестра, и спросила:
    
— Завтра ты позвонишь Джанель, не так ли?
    
— Конечно, — пообещал я. — Я позвоню ей из дома.
    * * *
    
Утром я улетел в Нью-Йорк и из аэропорта Кеннеди позвонил Джанель. Она страшно обрадовалась, услышав мой голос:
    
— Я боялась, что ты не позвонишь.
    
— Я же обещал.
    
— Мы работали до трех утра, а костюмированная репетиция начнется в девять вечера. Я бы могла приехать в отель на пару часов, если ты хочешь меня видеть.
    
— Конечно, я хочу тебя видеть, — ответил я. — Но я в Нью-Йорке. Я же сказал тебе, что позвоню из дома.
    
Последовала долгая пауза.
    
— Понятно, — наконец донеслось до меня.
    
— Я позвоню тебе, когда вернусь в Лос-Анджелес. Хорошо?
    
Вновь долгая пауза.
    
— Ты был ко мне очень добр, но я больше не могу позволить тебе причинять мне боль.
    
И в трубке раздались гудки отбоя.
    
Но мы помирились, когда я прилетел в Калифорнию, и все началось сначала. Она хотела быть со мной абсолютно честной, хотела устранить всяческие недоразумения. Она клялась, что не спала ни с Эвартсом, ни с режиссером. Что всегда будет говорить мне только правду. Что никогда не солжет. И в доказательство своих намерений рассказала мне о себе и Элис. Интересную историю, которая, однако, ничего не доказала, во всяком случае, мне. И все же приятно узнавать правду.
   
   
    
     
Глава 37
    
    
Джанель прожила с Элис Дисантис два месяца, прежде чем поняла, что та в нее влюблена. Так много времени потребовалось только потому, что дни у них были плотно заняты: Джанель бегала по собеседованиям, читкам и кинопробам, которые устраивал ей агент, Элис как художник по костюмам трудилась на съемках крупнобюджетного фильма.
    
У каждой была своя спальня. Но по вечерам Элис приходила в комнату Джанель, чтобы поболтать перед сном. Обычно она готовила что-нибудь на ужин и наливала себе и Джанель по чашке горячего шоколада. Джанель рассказывала о том, как, кто и где к ней приставал в этот день, и они весело смеялись. Элис никогда не говорила Джанель, что приставания эти она провоцировала сама.
    
Выходя из квартиры, Элис надевала маску суровой, деловой женщины. В общении с Джанель демонстрировала мягкость и нежность. Перед тем как уйти в свою спальню, целовала ее, как старшая сестра. Джанель восхищалась ее интеллигентностью, ее художественным вкусом.
    
Съемки фильма закончились аккурат к приезду сына Джанель Ричарда: он проводил с матерью часть летних каникул. Обычно Джанель уделяла ему все свое время, показывала Лос-Анджелес, ходила с ним на детские спектакли, на каток, ездила в Диснейленд. Иногда даже на неделю снимала маленькую квартирку на побережье. И радовалась тому, что может целый месяц провести с сыном. Но в тот год, так уж вышло, она получила роль в телевизионном сериале. Месяц съемок обеспечивал ее деньгами на целый год. Она уже принялась за письмо бывшему мужу, в котором объясняла, почему не может этим летом принять у себя Ричарда, но ручка выпала у нее из пальцев, и она горько расплакалась, почувствовав, что окончательно теряет своего ребенка.
    
Спасла ее Элис. Пусть Ричард приезжает, сказала она. Пообещала, что побудет с ним. И даже приведет на съемочную площадку, чтобы он мог понаблюдать за работой матери. Короче, дневные заботы о мальчике она взяла на себя. С тем чтобы вечерами он был с матерью. Джанель и не знала, как ей отблагодарить подругу.
    
Ричард приехал, и они отлично провели время. Вечером, когда Джанель приходила со съемок, Элис и Ричард уже ждали ее, чтобы отправиться в город. Они ходили в кино, потом где-нибудь ужинали. Все были всем довольны. Джанель не могла не отметить, что она и Элис ладили с Ричардом гораздо лучше, чем она в паре с бывшим мужем. Получалась просто идеальная семья. Элис не ссорилась с ней, ни в чем не упрекала. Ричард не дулся, во всем их слушался. Возможно, для него стала явью мечта многих детей: место отца заняла вторая любящая мать. Он любил Элис, потому что она баловала его и не перебарщивала со строгостью. Она устроила его в теннисную школу и играла с ним на корте. Она играла с ним в «Крестословицу»[19] и учила танцевать. Проще говоря, Элис была идеальным отцом. Спортивная, с хорошей координацией, но без свойственной мужчинам резкости, грубости, властности. И Ричард, конечно же, привязался к ней. Помогал Элис накрывать на стол, когда Джанель приходила домой, с улыбкой наблюдал, как женщины прихорашиваются перед тем, как отправиться с ним в город. И он с удовольствием щеголял в белых брюках, темно-синем пиджаке, белой рубашке с жабо. В Калифорнии ему определенно нравилось.
    
В день отъезда Элис и Джанель вдвоем отвезли его в аэропорт, посадили в самолет и, наконец оставшись вдвоем, взялись за руки и облегченно вздохнули, как могла бы вздохнуть семейная пара, проводив гостя. От избытка чувств Джанель обняла Элис и поцеловала. Элис повернулась к ней и чуть затянула поцелуй, не желая расставаться с губами Джанель.
    
В квартире они, как обычно, выпили на ночь какао и разошлись по своим комнатам. Но Джанель не спалось. Она постучала в дверь Элис и вошла. К своему удивлению, обнаружила, что Элис в одном нижнем белье. Свою пышную грудь Элис оптически уменьшала очень тугим бюстгальтером. Они, разумеется, видели друг друга полуодетыми, но тут Элис сняла бюстгальтер, освободив грудь, и с легкой улыбкой посмотрела на Джанель.
    
При виде большой груди с набухшими сосками Джанель почувствовала прилив сексуального желания. Залилась краской. Она и представить себе не могла, что ее потянет на женщину. Особенно после инцидента с миссис Вартберг. И когда Элис легла и накрылась простыней, Джанель устроилась на краешке кровати, и они поговорили о том, как здорово им было втроем. Но внезапно Элис разрыдалась.
    
Джанель погладила ее по темным волосам.
    
— Элис, ну что ты, ну, перестань.
    
Но обе уже понимали, что играют роли в пьесе, которая позволит им сделать то, что обеим очень хотелось.
    
— У меня нет никого, кого я могла бы любить. У меня нет никого, кто мог бы любить меня.
    
Джанель как бы увидела эту сцену со стороны. Ирония судьбы: иной раз она точно так же вела себя с мужчинами. Но ее переполняла благодарность к Элис, которая целый месяц развлекала ее сына, да и огонь страсти, разожженный ее большой грудью, сулил куда больше наслаждений, чем ироническое подсмеивание. И она очень любила играть. А потому стянула с Элис покрывало, коснулась грудей, с интересом наблюдая, как набухают соски. Затем наклонила свою белокурую головку и ухватила один сосок губами. Она и представить себе не могла, что из этого выйдет.
    
Мощная волна умиротворенности накрыла ее с головой. Посасывая грудь Элис, она словно вернулась в детство, вновь стала ребенком. Грудь была такая теплая, такая вкусная. Она улеглась рядом с Элис, но отказывалась выпустить сосок изо рта, хотя руки Элис начали настойчиво подталкивать ее, намекая, что надо бы спуститься пониже. Наконец Элис сдалась. Джанель мурлыкала, посасывая грудь, а Элис поглаживала ее светлые волосы, прервавшись лишь для того, чтобы погасить лампу на прикроватном столике. Спальня погрузилась в темноту. Много позже со вздохом удовлетворения Джанель оторвалась от соска Элис и переместилась ниже, нырнув головой между ее ног. Так и заснула, доставив Элис несказанное наслаждение. А проснувшись, обнаружила, что лежит голая рядом с Элис. Они спали в объятиях друг друга, как два невинных младенца, в мире с жизнью и с собой.
    * * *
    
Джанель несказанно удивило, что секс с женщиной приносил ей гораздо больше удовлетворения, чем с мужчинами. Элис она не любила, наоборот, Элис была в нее влюблена. Возможно, в этом и следовало искать причину столь полноценной удовлетворенности. Опять же, она вдруг осознала, что ей ужасно нравится сосать большую грудь. Раньше она об этом даже не думала. И с Элис она могла себе ни в чем не отказывать, была ее абсолютным господином и хозяином. Джанель это безмерно нравилось. Надоела ей роль красавицы с Юга.
    
Самое забавное в этом союзе, пожалуй, заключалось в том, что Джанель, нежная, тонкая, женственная, взяла на себя функции мужчины, сексуального агрессора. И женщиной в этой паре была скорее Элис при всей ее пусть смазанной, но мужеподобности. Именно Элис превратила их спальню (теперь они уже спали в одной постели) в очаровательный женский будуар с куклами, занавесочками, различными безделушками. А спальня Джанель, неприбранная, заброшенная, медленно, но верно превращалась в чулан для старых и ненужных вещей.
    
Роль мужчины пришлась Джанель по душе. Не только в сексе, но и в повседневной жизни. Она все разбрасывала, ничего не убирала, не занималась домашним хозяйством. Дома не следила за собой, в отличие от Элис, которая старалась всегда выглядеть привлекательной. Джанель усвоила даже мужские повадки, лапая Элис за промежность, когда та шла мимо на кухню, или тиская грудь. Она принуждала Элис заниматься любовью. И при этом испытывала большую страсть, чем в общении с мужчиной. И хотя им приходилось встречаться с мужчинами — такая работа, только Джанель нравилось делать это. Иногда она оставалась у любовника на ночь, чтобы, придя домой, найти Элис, потерявшую голову от ревности. Реакция эта пугала Джанель, и она даже подумывала о том, чтобы переехать в отдельную квартиру. Элис никогда не проводила ночь в другом месте. Даже если она задерживалась, Джанель нисколько не волновала мысль о том, что Элис сейчас может кувыркаться в постели с мужчиной. Она не видела в этом ничего зазорного. Для нее отношения с Элис и отношения их обеих с мужчинами не имели точек соприкосновения.
    
Постепенно стало понятно, что Джанель — свободная птичка. И может делать все, что ей заблагорассудится. Никому не подотчетна, никому ничем не обязана. Действительно, при ее красоте не представлялось возможным избежать внимания мужчин, с которыми ей приходилось иметь дело: актеров, агентов, продюсеров, режиссеров. Тем не менее за год, который они прожили вместе, Джанель потеряла интерес к сексу с мужчинами. Он ее не удовлетворял. Не в физическом смысле, а из-за перемены ролей. Она буквально ощущала или воображала, что ощущает, чувство глубокого удовлетворения, которое испытывали мужчины, укладывая ее в постель. Их распирало от самоуверенности. И они требовали слишком много внимания. Желали, чтобы она обслуживала их по полной программе, отдавая взамен по минимуму. И еще в одном Элис кардинально отличалась от мужчин. Джанель могла полностью ей доверять. Не опасаться, что Элис будет рассказывать о ней всякие гадости. Что изменит ей с мужчиной или женщиной. Что украдет у нее вещи или деньги или нарушит обещание. А многие встреченные ею мужчины не скупились на обещания, которые никогда не выполняли. Джанель была абсолютно счастлива с Элис, которая прилагала все силы к тому, чтобы счастье это длилось, длилось и длилось.
    
— Знаешь, я думаю, Ричард мог бы жить у нас постоянно, — как-то обронила Элис.
    
— Мне бы очень этого хотелось, — ответила Джанель. — Но у нас просто нет для него времени.
    
— Конечно же, есть, — возразила Элис. — Послушай, мы редко работаем одновременно. Он будет ходить в школу. А летом уезжать в лагерь. Если мы обе будем заняты, всегда можно нанять какую-нибудь женщину. Я думаю, ты будешь гораздо счастливее, если Ричард переедет сюда.
    
Предложение показалось Джанель заманчивым. Она, конечно, понимала, что их отношения станут еще более прочными, если Ричард поселится у них. Но не видела в этом ничего плохого. Снималась она практически постоянно, так что денег на жизнь хватало. Они могли позволить себе квартиру побольше.
    
— Хорошо, — кивнула она. — Я напишу Ричарду. Посмотрим, что он скажет по этому поводу.
    
Не написала. Она знала, что ее бывший муж будет возражать. И потом, ей не хотелось, чтобы Элис начала играть более важную роль в ее жизни.
   
   
    
     
Глава 38
    
    
Окончательно убедившись, что Джанель — бисексуалка, что Элис тоже спит с ней, я испытал безмерное облегчение. Почему нет? Две женщины, трахающиеся друг с другом, все равно что две женщины, которые вместе вяжут. Я сказал об этом Джанель, чтобы позлить ее. С другой стороны, такая ситуация полностью меня устраивала. Я оказался в положении любовника замужней женщины, муж которой, во-первых, все понимает, а во-вторых — женщина. Беспроигрышная комбинация.
    
Но в жизни все далеко не просто. Со временем я понял, что Джанель любит Элис никак не меньше, чем меня. Более того, до меня дошло, что Элис уж точно любит Джанель больше моего, во всяком случае, не так эгоистична и требовательна к ней. Потому что к тому времени я уже знал, в эмоциональной сфере наши отношения причиняли Джанель немало боли. Она попала в западню. Такой мужчина, как я, не мог решить ее проблем. Я лишь использовал ее для собственного удовольствия. Меня это, конечно, полностью устраивало. Я ожидал, что в моей жизни она будет на второстепенных ролях. В конце концов, у меня были жена и дети. А вот сам желал, чтобы в своей жизни она ставила меня впереди всего остального.
    
Любые взаимоотношения можно рассматривать как сделку. Так вот, в этой сделке я явно выторговал себя лучшие условия, чем она. Насчет этого двух мнений быть не могло.
    
И любовница-лесбиянка оказывается в такой ситуации очень даже кстати. В один из моих приездов Джанель заболела. Ей пришлось лечь в больницу на операцию: из яичников вырезали кисту. Она провела в палате десять дней. Конечно, я посылал цветы, много цветов, которые так любят женщины. Конечно, каждый вечер приходил на час. Но Элис выполняла все ее поручения, не отходила от нее чуть ли не круглые сутки. Когда я приходил, она всегда была в палате, но тут же оставляла нас одних. Может, знала, что Джанель хочется, чтобы во время нашего разговора мои руки ласкали ее голую грудь. Ее это успокаивало. Боже, да зачастую секс нужен для того, чтобы успокоиться, сбросить напряжение, совсем как горячая ванна, хороший обед, отменное вино. Если бы только секс не подавался в одном флаконе с любовью и прочими сложностями.
    
Но один раз Элис осталась в палате. Меня всегда удивляло, какое нежное у Элис лицо. Эти две женщины вообще частенько казались мне сестрами, такими мягкими, теплыми, женственными. Мне Элис очень нравилась. Почему нет? Она выполняла за меня всю грязную работу. Конечно, ее полагалось делать мне, но у меня хватало других забот. У меня была жена. Следующим утром я улетал в Нью-Йорк. Возможно, не будь Элис, я бы все сделал сам, но полной уверенности в этом у меня не было.
    
Я тайком пронес в палату бутылку шампанского, чтобы отпраздновать последний вечер, который мы проводили вместе. Но я не возражал против того, чтобы Элис составила нам компанию. Стаканы в палате нашлись. Элис открыла бутылку. Она все умела, эта Элис.
    
Джанель в ночной рубашке, отделанной кружевами, лежала на кровати. Я знал, что не красится она сознательно, потому что играла и здесь. Больной и страждущей положена бледность. Да только чувствовала она себя прекрасно, и переполнявшая ее энергия била через край. Глаза ее сверкали от удовольствия, когда она маленькими глоточками пила шампанское. Рядом с ней находились два человека, которых она любила больше всех остальных. Они не могли причинить ей боль, оскорбить ее чувства, не могли даже возразить, если бы она задела их чувства. Может, поэтому на глазах Элис она накрыла мою руку своей.
    
С тех пор как я узнал об их отношениях, я старался вести себя как любовник в присутствии Элис. И Элис ничем не выдавала свою сексуальную связь с Джанель. Наблюдая за ними, посторонний человек мог бы поклясться в том, что они сестры или подруги. Они держались очень естественно. Лишь иногда Джанель вдруг входила в роль мужа-хозяина и шпыняла Элис.
    
Тут Элис отодвинула стул к стене, подальше от кровати Джанель, подальше от нас, словно подтверждая наш официальный статус любовников. От ее великодушия у меня даже защемило сердце.
    
Наверное, я завидовал им обеим. Им было так хорошо друг с другом, что они могли позволить себе терпеть меня, мою привилегированную позицию штатного любовника. Джанель играла пальцами моей руки. И я вдруг понял, что своими действиями она не хочет уязвить Элис, но искренне старается доставить мне удовольствие. И я нежно ей улыбнулся, понимая, что скоро мы допьем шампанское, я уйду, потом улечу в Нью-Йорк, а они останутся вдвоем, и Джанель найдет способ загладить свою вину перед Элис. Причем Элис это знала. И понимала, что Джанель должна уделить внимание мне. Я устоял перед стремлением вырвать руку. Это было бы неблагодарно по отношению к Джанель, а мужчины всегда убеждали себя в том, что в неблагодарности женщины могут дать им сто очков вперед. Но я знал, что в данном случае моя благодарность «вымученная». Мне не терпелось уйти.
    
Наконец я смог откланяться. Поцеловал Джанель. Пообещал, что завтра позвоню. Мы обнялись, а Элис скромненько выскользнула за дверь. Когда я вышел из палаты, проводила меня до автомобиля. Как всегда, на прощание поцеловала в губы.
    
— Не волнуйся. Я останусь с ней на ночь. — Джанель говорила мне, что после операции Элис всю ночь просидела в кресле у ее кровати, так что я не удивился. Только и сказал: «Спасибо. Береги себя», — сел в автомобиль и уехал в аэропорт.
    
Самолет взлетел вскоре после полуночи. Я не мог уснуть. Думал об Элис и Джанель, уютно устроившихся на больничной кровати. Я радовался, что Джанель не одна. И еще радовался тому, что прилечу домой рано утром и смогу позавтракать с женой и детьми.
   
   
    
     
Глава 39
    
    
Я никогда не признавался Джанель в том, что ревность моя базировалась не столько на романтике, сколько на прагматизме. Я перечитал множество романтических историй, но ни в одной не сумел найти признания того, что женатый мужчина требует от любовницы верности из боязни подцепить триппер или чего похуже и наградить нехорошей болезнью жену.
    
Наверное, по той причине, что в романах женатик обычно лгал любовнице, заявляя, что больше не спит с женой. Выходило, что он мог дважды провиниться перед женой: не только изменить ей, но еще и нанести ущерб ее здоровью. Однажды я поделился своими соображениями с Джанель и заработал ее мрачный взгляд.
    
— А как насчет того, что ты подцепишь эту самую болезнь от жены и наградишь ею меня? Или, по твоему разумению, такое невозможно?
    
Мы не ссорились, но играли в ссору, то есть вели дуэль разумов, допускающую использование таких видов оружия, как юмор, чуть-чуть жестокости, но не грубость.
    
— Очень даже возможно, — ответил я. — Но вероятность этого гораздо меньше. Во-первых, моя жена — набожная католичка. Во-вторых, она добродетельна. — Я поднял руку, предупреждая протесты Джанель. — И, в-третьих, она старше, не так красива, и шансов найти любовника у нее гораздо меньше.
    
Джанель расслабилась. Нравилось ей, когда речь заходила о ее красоте. А я, улыбнувшись, продолжил:
    
— Но ты права. Если б моя жена заразила меня, а я — тебя, я бы не чувствовал за собой вины. Все было бы нормально. Мы просто получили бы по заслугам, потому что и ты, и я — преступники.
    
Джанель тут же взвилась:
    
— Я не могу поверить, что ты это сказал. Просто не могу поверить. Я, возможно, преступница, но ты всего лишь трус.
    
В другую ночь, в предрассветные часы, когда мы — такое случалось часто — не могли заснуть, хотя пару раз ублажили друг друга и выпили бутылку вина, я рассказал ей о своем детстве в сиротском приюте.
    * * *
    
Ребенком я заменял магию книгами. В общей спальне, поздно ночью, страдая от одиночества, с помощью книг я убегал в другие, придуманные кем-то миры, а потом создавал свой, еще более фантастический. В десять, одиннадцать, двенадцать лет я больше всего любил романтические легенды о Роланде, Шарлемане, Диком Западе, но особенно — о короле Артуре, его Круглом столе и храбрых рыцарях Ланселоте и Галахаде. В моих фантазиях Арти превращался в короля Артура и имел на это полное право, потому что его отличали честность и чувство справедливости, свойственные королю. Я этими качествами похвалиться не мог. С детства я ставил на хитрость и умение заглянуть вперед, ни на миг не сомневался в том, что смогу управлять собственной жизнью с помощью магии. Вот я и полюбил мага короля Артура, Мерлина, который знал все о прошлом, настоящем и будущем, был мудр и бессмертен.
    
Именно тогда я научился буквально перемещаться из настоящего в будущее. И пользовался этим приемом всю жизнь. Ребенком в сиротском приюте я видел себя молодым человеком, окруженным умными, начитанными друзьями. Я переносил себя в роскошную квартиру и на диване в этой квартире занимался любовью со страстной красавицей.
    
Во время войны, стоя в дозоре или сопровождая тыловую колонну, я представлял себе, как в увольнительную приезжаю в Париж, ем лучшую еду, сплю с лучшими шлюхами. Под артиллерийским обстрелом я мог магически исчезнуть и оказаться в лесу, у мирно журчащего ручейка, с любимой книгой в руке.
    
Прием срабатывал, действительно срабатывал. Я магически исчезал. Более того, по прошествии многих лет, когда я вспоминал самые тяжелые времена в моей жизни, мне уже казалось, что на самом деле ничего этого и не было, что страдал я в фантазиях, а в реальности все было очень даже хорошо.
    
Я помню ужас и изумление, которые испытал, когда Мерлин сказал королю Артуру, что тому придется править без его помощи, потому что молодая волшебница, которую он обучил всем секретам магии, своими заклинаниями замурует его в пещере. Как и король Артур, я спрашивал: почему? Почему Мерлин обучил молодую девушку своей магии, предвидя, что станет пленником? Почему радовался тому, что проспит в пещере тысячу лет? Почему оставил своего короля, зная, какой его ждет трагический конец? Я не мог этого понять. Но, становясь старше, чувствовал, что мог бы поступить точно так же. У каждого великого героя — я это почерпнул из других книг — должна быть слабина, наверное, это и было моим слабым местом.
    
Я прочитал множество версий легенды о короле Артуре и в одной книге увидел иллюстрацию, на которой Мерлин был изображен мужчиной с длинной седой бородой и в коническом колпаке, украшенном звездами и знаками Зодиака. В мастерской сиротского приюта я сделал себе такой колпак и расхаживал в нем по территории. Мне он очень нравился. Но потом кто-то из мальчишек украл его у меня, больше я колпака не видел, а новый мастерить не стал. Я убедил себя, что колпак создавал вокруг меня магическое поле, превращал меня в героя, что ему я обязан всеми приключениями, выпавшими на мою долю, добрыми делами, счастьем. В принципе, я вполне обходился и без колпака. Фантазии сами сплетались вокруг меня в защитный кокон. Моя жизнь в сиротском приюте превратилась в сон. Я никогда там не был. В десять лет я действительно полагал себя Мерлином. Я стал магом, и никто и ничто не могло причинить мне вреда.
    * * *
    
Джанель с улыбкой смотрела на меня.
    
— Ты и впрямь думаешь, что ты Мерлин?
    
— Есть такое, — не стал отрицать я.
    
Она вновь улыбнулась, но ничего не сказала. Мы выпили вина, и лишь потом она прервала затянувшуюся паузу:
    
— Знаешь, иногда мне хочется чего-то необычного, но я боюсь, если такие желания возникают у меня, когда ты рядом. Знаешь, как можно позабавиться? Один из нас связывает другого и начинает заниматься с ним любовью. Что скажешь? Позволь мне связать тебя, а потом заняться с тобой любовью. Я смогу делать с тобой все, что захочу. По-моему, это очень возбуждает.
    
Меня удивили ее слова. Мы уже пытались разнообразить традиционный секс, но ничего путного из этого не вышло. Одно я знал наверняка: никому не будет дозволено связать меня.
    
— Хорошо, — кивнул я. — Я готов тебя связать, но тебе не дамся.
    
— Это несправедливо, — покачала головой Джанель. — Несправедливо.
    
— А мне плевать, — отрезал я. — Никто и никогда не будет меня связывать. Откуда мне знать, что ты, связав меня, не будешь прижигать мне пятки или не ткнешь шпилькой в глаз? Потом ты будешь об этом жалеть, но мне твоя жалость уже не поможет.
    
— Да нет же, дурачок. Это будут символические путы. Я возьму шарф и обмотаю им твои руки. Ты сможешь освободиться в любой момент. Никакой угрозы твоей безопасности не будет. Ты же писатель, ты знаешь значение слова «символический».
    
— Нет.
    
Она откинулась на подушку, очень холодно посмотрела на меня.
    
— И ты думаешь, что ты — Мерлин. Ты полагал, что я посочувствую тебе. Бедняжка, как же ты страдал в сиротском приюте, представляя себя Мерлином. Да ты самый непробиваемый, толстокожий сукин сын, и я только что тебе это доказала. Ты никогда не позволишь женщине очаровать себя, или замуровать в пещере, или завязать руки шарфом. Ты не Мерлин, Мерлин.
    
Я, конечно, не ожидал таких слов, но ответ у меня уже был, ответ, который я, однако, не мог озвучить. Она не первая чаровница, с которой мне довелось встретиться. И хотя та была куда менее опытной, я же женился, не так ли?
    * * *
    
На следующий день ко мне заглянул Доран, чтобы сказать, что переговоры насчет нового сценария займут какое-то время. Новый режиссер, Саймон Беллфорд, требует большего процента.
    
— Ты не хочешь уступить ему часть своей доли? — осторожно спросил Доран.
    
— Я вообще не хочу работать над этим фильмом, — резко ответил я. — Этот Саймон — пустышка, а его дружок Рикетти — мелкий жулик. Келлино — говнюк, но он хоть великий актер. А уж этот гребаный Уэгон стоит их всех, вместе взятых. Освободи меня от этого фильма.
    
— Твой процент от прибыли зависит от упоминания твоей фамилии в титрах, — мягко напомнил Доран. — Это записано в контракте. Если эти парни будут писать сценарий без тебя, твою фамилию из титров уберут. Тебе придется обращаться в арбитраж при Гильдии сценаристов. Студия заявит, что доля твоего творческого участия равна нулю, а потому тебе ничего не положено. Тебе придется доказывать, что ты не верблюд.
    
— Пусть попробуют, — усмехнулся я. — Они не смогут так сильно изменить сценарий.
    
— У меня есть идея. — Доран попытался зайти с другой стороны. — Эдди Лансер — твой хороший приятель. Я попрошу включить его в команду сценаристов. Он большой дипломат и сможет стать буфером между тобой и остальными. Что скажешь? Доверься мне хоть в этом.
    
— Хорошо. — Мой голос переполняло безразличие. Вся эта история порядком мне надоела.
    
— А чего ты так на них злишься? — спросил Доран, прежде чем уйти.
    
— Потому что им всем насрать на Маломара, — ответил я. — Потому что его смерть только порадовала их.
    
Я, конечно, покривил душой. Ненавидел я их потому, что они указывали мне, как и что надо писать.
    * * *
    
Я вернулся в Нью-Йорк аккурат к показу по телевидению церемонии вручения «Оскаров». Мы с Валери смотрели эту церемонию каждый год. А нынешняя вызывала у меня особый интерес, потому что среди номинантов был короткий, получасовой фильм, который делала Джанель с несколькими своими подругами.
    
Моя жена принесла кофе и булочки, и мы удобно устроились перед телевизором.
    
— Ты думаешь, что когда-нибудь и ты получишь «Оскара»? — с улыбкой спросила она.
    
— Нет, — ответил я. — Мой фильм на «Оскара» не потянет.
    
Как обычно, прежде всего на церемонии разобрались с мелкой рыбешкой, чтобы расчистить дорогу для тяжеловесов. Творение Джанель получило приз по категории «Лучший короткометражный фильм», и весь экран заняло ее лицо. Светящееся от счастья. У нее хватило ума не затягивать благодарственную речь, которая не оставляла для меня сомнений в том, что ее терзает чувство вины. Она ограничилась лишь одной фразой: «Я хочу поблагодарить всех женщин, которые работали вместе со мной над этим фильмом, а особенно Элис Дисантис».
    
И мне сразу вспомнился день, когда я понял, что Элис любит Джанель больше, чем я.
    * * *
    
Джанель на месяц сняла дом в Малибу, поэтому на уик-энды я покидал свой отель и проводил субботу и воскресенье в ее доме. В пятницу вечером мы гуляли по пляжу, потом сидели на крыльце под большущей луной — другой в Малибу не бывает — и наблюдали за маленькими пташками. Джанель называла их песочниками. Они крутились у самой кромки воды, буквально выпрыгивая из-под набегавших волн.
    
Закончили мы день страстными объятиями в спальне, из окон которой открывался прекрасный вид на Тихий океан. В субботу приехала Элис. Мы вместе позавтракали. А затем Элис достала из сумочки прямоугольный отрезок пленки и протянула Джанель. В дюйм шириной и в два длиной.
    
— Что это? — спросила Джанель.
    
— Титры с фамилией режиссера, — ответила Элис. — Я их вырезала.
    
— Почему?
    
— Потому что подумала, что тебе это будет приятно.
    
Я наблюдал за ними. Фильм я видел. Мне он понравился. Очень милая вещичка, сработанная Джанель, Элис и еще тремя женщинами. Феминистская акция. Джанель значилась в титрах звездой. Элис — режиссером. Еще две женщины — оператором и художником.
    
— В титрах должен быть режиссер, — резонно заметила Джанель. — Не может быть фильма без режиссера.
    
Тут я и внес свою лепту, подлив масла в огонь:
    
— Я думал, фильм ставила Элис.
    
Джанель зло глянула на меня:
    
— Она выполняла обязанности режиссера. Но множество режиссерских находок — мои, и я считала, что меня следует упомянуть в титрах.
    
— Господи, ты же звезда, — напомнил я. — Элис должна быть в титрах, потому что режиссером считалась она.
    
— Конечно, должна! — воскликнула Джанель. — Я ей это говорила. И не просила вырезать титры с ее фамилией из негатива. Она сделала это по собственной инициативе.
    
Я повернулся к Элис:
    
— И что ты думаешь по этому поводу?
    
На лице Элис не дрогнул ни один мускул.
    
— Джанель принимала в режиссуре самое активное участие. А упоминание в титрах для меня не такое уж большое дело. Пусть режиссером значится Джанель. Мне все равно.
    
Я видел, что Джанель разъярена. Ей определенно не нравился угол, в который ее загнали, но я чувствовал, что она не собиралась соглашаться с тем, чтобы все лавры режиссера достались Элис.
    
— Черт бы тебя побрал! — вырвалось у Джанель. — Не смей так на меня смотреть! Я достала деньги на этот фильм, я собрала творческую группу, мы все помогали писать сценарий. Без меня фильма просто бы не было.
    
— Понятно, — кивнул я. — Пусть тебя упомянут в титрах как продюсера. Почему так важно быть режиссером?
    
Ответила мне Элис:
    
— Мы собираемся заявить фильм для участия в конкурсе на награды Академии. В нашей категории специалисты запоминают только фамилию режиссера. В случае успеха все лавры достаются ему. Я думаю, Джанель права. — Она повернулась к ней: — Что мне написать в титрах?
    
— Как насчет того, чтобы упомянуть обе наши фамилии и твою поставить первой? Согласна?
    
— Конечно, если ты не возражаешь.
    
После ленча Элис засобиралась домой, хотя Джанель умоляла ее остаться. Они поцеловались, и я проводил Элис до автомобиля.
    
— Ты действительно не против? — спросил я.
    
— Конечно, — совершенно искренне ответила она. — У Джанель случилась истерика, когда после первого просмотра все подходили, чтобы поздравить меня. Так уж она устроена, а ее счастье для меня гораздо важнее всех этих премий и церемоний. Ты это понимаешь, не так ли?
    
Я улыбнулся, поцеловал ее в щеку.
    
— Нет. Я этого не понимаю.
    
Вернулся в дом, но Джанель не нашел. Понял, что она решила в одиночестве прогуляться по пляжу. И точно, час спустя увидел ее фигурку, медленно движущуюся по кромке воды к дому. Она сразу поднялась в спальню. Когда я зашел к ней, она лежала в кровати и плакала.
    
— Ты думаешь, что я сука, так? — спросила она.
    
— Нет.
    
— И ты думаешь, что Элис — ангел?
    
— Мне она нравится. — Я знал, что должен соблюдать предельную осторожность. Она боялась, что я поставлю Элис выше ее. — Ты просила ее вырезать титры?
    
— Нет. Она сделала это сама.
    
— Вот и ладушки. Тогда прими все как должное и перестань волноваться о том, кто вел себя более достойно и у кого более доброе сердце. Она хотела сделать это для тебя. Вот и соглашайся, не надо тебе с ней спорить. Ты знаешь, что тебе этого хочется.
    
Она вновь начала плакать, более того, забилась в истерике. Я принес ей немного супа, дал таблетку валиума, и она проснулась только в воскресенье утром.
    
Я же вторую половину дня читал. А потом чуть ли не до рассвета смотрел на пляж и океан.
    
Джанель проснулась около десяти часов. Малибу дарило нам очередной прекрасный день, но я сразу понял, что моя компания ее не устраивает, что она не жаждет провести со мной остаток дня. А чего ей хочется, так это позвонить Элис, чтобы та приехала и побыла с ней. Вот я и сказал, что мне позвонили со студии и поэтому я не смогу остаться до вечера. Как и положено красавице с Юга, она для вида погоревала, но я видел, как радостно блеснули ее глаза. Она хотела позвонить Элис и доказать ей свою любовь.
    
Джанель проводила меня до машины. В широкополой шляпе, которая защищала ее лицо от солнца. Шляпы с такими широченными полями не шли большинству женщин, но Джанель с ее идеальным лицом могла позволить себе что угодно. Сшитые на заказ джинсы облегали ее как вторая кожа. Я вспомнил, как однажды, когда мы голые лежали в постели, я сказал ей, что у нее фантастический зад, что требуется не одно поколение, чтобы вывести такой зад. Сказал для того, чтобы рассердить ее, она же была феминисткой, но, к моему изумлению, мои слова ее только порадовали. А я вспомнил, что она еще и сноб. И гордилась аристократическим происхождением.
    
На прощание она поцеловала меня. Печали в ее глазах и на розовом личике я не обнаружил. Я знал, что она и Элис прекрасно проведут день, тогда как мне придется грустить в отеле. Но я не роптал. Элис, в отличие от меня, заслужила свое счастье. Джанель как-то сказала, что она, Джанель, — практическое решение моих эмоциональных проблем. А вот я ее проблемы решить не мог.
    
Церемония продолжалась. Зал почтил память Маломара. Валери спросила меня о нем. Действительно ли он был таким хорошим человеком? Я ответил, что да. Когда наконец вручение «Оскаров» закончилось, Валери повернулась ко мне:
    
— Ты знаком с кем-нибудь из этих людей?
    
— Кое-кого знаю, — ответил я.
    
— Кого именно?
    
Я назвал Эдди Лансера, которому вручили «Оскара» за лучший сценарий, но не Джанель. Задался вопросом, уж не расставила ли мне Валери ловушку, чтобы посмотреть, упомяну ли я Джанель, и добавил, что знаю еще и блондинку, которая получила золоченую статуэтку в самом начале программы.
    
Валери посмотрела на меня, а потом отвернулась.
   
   
    
     
Глава 40
    
    
Неделей позже Доран вызвал меня в Калифорнию на очередной цикл совещаний. Он сказал, что «Три-калчур» согласилась подписать контракт с Эдди Лансером. Я, естественно, полетел в Лос-Анджелес, посидел на совещаниях, вновь сошелся с Джанель. На этот раз я испытывал определенный дискомфорт. Калифорния нравилась мне все меньше.
    
— Ты всегда расхваливаешь своего брата, — как-то сказала Джанель. — Чем же он так хорош?
    
— Наверное, тем, что был мне не только братом, но и отцом.
    
Я видел, что ей страшно интересно узнать, как мы вместе росли в сиротском приюте. Конечно, за этим стояла великая драма. Я видел, как ей вспоминаются фильмы, сказки, случаи из жизни. Два маленьких мальчика. Чистых и невинных. Чем не тема для очередной мультяшки Уолта Диснея?
    
— Итак, тебе хочется послушать историю о сиротах? — спросил я. — Какая тебе больше по душе, счастливая или правдивая? Тебя интересует правда или тебя интересует ложь?
    
Джанель сделала вид, что думает.
    
— Попробуй сперва рассказать правду.
    
И я рассказал ей о том, что все семейные пары, которые приходили в сиротский приют, хотели усыновить Арти, а вот меня — никогда. Так начал я эту историю.
    
— Бедняжка! — вырвалось у Джанель, но при этом она улыбалась, а ее рука скользила по моему бедру.
    
— Произошло это в воскресенье. Мне было семь лет, Арти — восемь. Нам предложили надеть парадную форму. Светло-синие пиджаки, белые накрахмаленные рубашки, темно-синий галстук и белые фланелевые брюки с белыми туфлями. Нас умыли, причесали и привели в кабинет главной воспитательницы, где нас уже ждала молодая семейная пара. Нас представили, мы пожали взрослым руки, продемонстрировали свои хорошие манеры, немного поговорили, чтобы познакомиться. Потом отправились на прогулку по приюту, мимо огромного сада, футбольного поля, школьных зданий. Прежде всего я запомнил красоту женщины. Влюбился в нее даже в свои семь лет. Я видел, что муж тоже ее любит, но от самой идеи усыновить ребенка, а то и двух, не в восторге. Тут же мне стало ясно, что женщина без ума от Арти, а вот я ей совсем не показался. И я не мог ее винить. Даже в восемь Арти был красавчиком. Люди находили нас похожими, но лицо Арти словно отлили первым, получив идеальный слиток, а мое — вторым, забыв предварительно почистить форму. Вот губы и получились толще, нос — больше. Арти отличала девичья тонкость черт, мои лицо и тело были тяжелее, грубее. Но до этого дня я никогда не завидовал красоте брата.
    
Вечером нам сказали, что семейная пара вернется в следующее воскресенье и примет решение, усыновлять ли нас обоих или кого-то одного. Нам также сказали, что люди эти очень богаты и усыновление даже одного из нас надо почитать за счастье.
    
Я помню, что старшая воспитательница очень душевно поговорила с нами. В который уж раз мы услышали, что злоба, зависть, ревность — нехорошие чувства, что нам должно проявлять по отношению друг к другу великодушие, свойственное, скорее всего, только святым, но отнюдь не детям. Мы же, как и положено детям, слушали, кивали да изредка говорили: «Да, мэм». Не понимая, о чем она толкует. Впрочем, даже в семь лет я чувствовал, что должно произойти: в следующее воскресенье мой брат уйдет с этой ослепительно красивой женщиной, а я останусь в приюте.
    
Арти даже в детстве была чужда самовлюбленность. Но в ту неделю первый и последний раз между нами выросла стена. Я ненавидел его в ту неделю. В понедельник после уроков, когда мы играли в футбол, я не взял его в свою команду. В спорте решающее слово принадлежало мне. Все годы, проведенные в приюте, я был лучшим спортсменом в своей возрастной группе и прирожденным лидером. Поэтому всегда ходил в капитанах и первым брал в свою команду Арти. В тот понедельник, единственный раз за все годы, я его в свою команду не взял. А когда началась игра, если мяч попадал к нему, старался ударить его побольнее. Даже через тридцать лет я помню боль и обиду, которые читались на его лице. В столовой я не садился с ним за один стол. По вечерам не разговаривал в общей спальне. В один из дней, когда игра закончилась, он шел через футбольное поле. Мяч был у меня, нас разделяли двадцать пять ярдов, но после моего удара мяч угодил ему в затылок и сшиб с ног. Откровенно говоря, я не ожидал, что попаду в него. Для семилетнего ребенка это был фантастический удар. Наверное, если б не дикая злость, ничего бы у меня не вышло. Я помню, как он поднялся, а я крикнул: «Эй, я не хотел!» Но он ничего не ответил и побрел прочь.
    
Он никак не реагировал на мои выходки. Я злился еще сильнее. Но, как бы я ни высмеивал или унижал его, он лишь вопросительно смотрел на меня. Никто из нас не мог понять, что происходит. Но я знал, как мне его пронять. Арти был очень бережлив. Мы получали пяти- и десятицентовики, выполняя в приюте мелкую работу, и Арти собирал их в стеклянную банку с завинчивающейся крышкой, которую прятал в шкафчике под одеждой. В пятницу я пожертвовал футболом, чтобы украсть банку. Унес ее в лесок, который рос на территории приюта, и закопал в землю. Не стал даже считать деньги. Но медные и серебряные монетки заполняли банку чуть ли не доверху. Арти обнаружил пропажу только наутро. Бросил на меня недоумевающий взгляд, но ничего не сказал. Теперь уже он избегал меня.
    
В воскресенье нам велели явиться в кабинет старшей воспитательницы в парадной форме. Я встал рано и еще до завтрака убежал в лес. Я знал, чем закончится этот день. Арти придет в кабинет, красивая женщина, в которую я влюбился, уведет его с собой, и я больше не увижу брата. Но по крайней мере, говорил я себе, у меня останутся его деньги. В лесу я улегся на землю, заснул и проспал весь день. Проснулся уже в сумерках и вернулся в приют. Меня привели в кабинет старшей воспитательницы, и я получил двадцать ударов деревянной указкой по ногам. Боли я даже не почувствовал.
    
А в спальне, к полному своему изумлению, увидел сидящего на своей кровати Арти. Я просто не мог в это поверить. Помнится, у меня из глаз брызнули слезы, когда Арти ударил меня и спросил:
    
— Где мои деньги? — И продолжал бить меня и пинать, требуя, чтобы я вернул ему деньги. Я только защищался, стараясь не ударить его, но потом схватил в охапку и отшвырнул. Набычившись, мы смотрели друг на друга.
    
— Я не брал твоих денег, — сказал я.
    
— Ты их украл! — взвизгнул Арти. — Я знаю, ты их украл!
    
— Нет, — покачал я головой. — Я их не брал.
    
Мы сверлили друг друга взглядом. В тот вечер больше не перемолвились ни словом. А утром, проснувшись, вновь стали друзьями. Словно этой жуткой недели и не было. Арти больше не спрашивал, где его деньги. А я так и не сказал ему, где я их закопал.
    
И лишь много лет спустя Арти рассказал мне, что произошло в то воскресенье. Увидев, что я убежал, он отказался надевать парадный костюм. Кричал, ругался, даже попытался ударить старшую воспитательницу. За это получил по ногам деревянной указкой. Когда семейная пара настояла на том, чтобы повидаться с ним, он плюнул в женщину и обозвал ее всеми грязными словами, которые только мог знать восьмилетний мальчик. Это была ужасная сцена, и его вновь отлупили деревянной указкой.
    
Когда я закончил рассказ, Джанель поднялась с кровати, чтобы налить себе стакан вина. Вернувшись, привалилась ко мне и проворковала:
    
— Я хочу встретиться с твоим братом Арти.
    
— Никогда, — отрезал я. — Все мои девушки, которых я с ним знакомил, влюблялись в него. Собственно, я женился на моей жене только потому, что только она устояла перед его чарами.
    
— А ты нашел стеклянную банку с деньгами?
    
— Нет. И не искал. Я хотел, чтобы она осталась там, где я ее зарыл, и стала подарком судьбы другому мальчишке, который будет жить в приюте после меня. Мне от нее проку не было.
    
Джанель допила вино и ревниво — а она ревновала меня ко всем — спросила:
    
— Ты его любишь, не так ли?
    
Но я не смог ответить на ее вопрос. Не мог обозначить словом «любовь» те чувства, которые я испытывал к брату или любому другому мужчине. А кроме того, это слово слишком уж часто слетало с губ Джанель. Я промолчал.
    
В другой вечер Джанель заявила, что женщины имеют право трахаться так же свободно, как и мужчины. Я вроде бы с ней согласился. Но нашел, чем ее укусить:
    
— Конечно, могут. Беда в том, что физиологическое строение организма им этого не позволяет.
    
Джанель, конечно же, завелась:
    
— Все это ерунда. Мы можем трахаться с той же легкостью, что и вы. И плевать на это не меньше вашего. Это вы, мужчины, подняли такую суету вокруг секса, придали ему такую серьезность и важность. Вы слишком ревнивы и смотрите на нас как на свою собственность.
    
Я очень надеялся, что она попадет в эту ловушку, и мои ожидания оправдались.
    
— Нет, я не об этом. Известно ли тебе, что для мужчины вероятность подцепить гонорею от женщины составляет от двадцати до пятидесяти процентов, тогда как для женщины эта вероятность — от пятидесяти до восьмидесяти процентов?
    
На ее лице отразилось детское изумление. Как и большинство людей, она никогда не задумывалась о венерических заболеваниях и механизме их распространения. Что же касается меня, я прочитал всю имеющуюся на сей предмет литературу, как только начал изменять жене. Пуще всего я боялся подцепить что-нибудь венерическое — гонорею или сифилис — и заразить Валери. Поэтому я так огорчался, когда Джанель рассказывала мне о своих романах.
    
— Ты все это выдумываешь, чтобы испугать меня, — не поверила мне Джанель. — Я тебя хорошо изучила. Если ты напускаешь на себя важность и изображаешь профессора, значит, все это выдумки.
    
— Нет, это правда, — возразил я. — У мужчины начинаются выделения в интервале от одного до десяти дней после заражения, тогда как женщины зачастую и не подозревают, что у них гонорея. У большинства женщин, от пятидесяти до восьмидесяти процентов, болезнь в течение нескольких недель, а то и месяцев никак не проявляет себя, разве что зелеными и желтыми выделениями. И еще от их половых органов пахнет грибами.
    
Джанель, хохоча, повалилась на кровать, вскинула вверх голые ноги.
    
— Теперь я точно знаю, что ты несешь чушь.
    
— Нет, это правда. Я не шучу. Но с тобой все в порядке. Грибами от тебя не пахнет. — Я надеялся, что шутка прикроет мою злость. — Женщина обычно узнает о том, что у нее гонорея, от своего партнера.
    
Джанель села.
    
— Спасибо тебе большое. Как я понимаю, ты собрался сообщить мне, что у тебя гонорея, а следовательно, больна и я?
    
— Нет, я совершенно здоров, — ответил я. — Но, если я подхвачу гонорею, я буду точно знать, что заразить меня могла только ты или моя жена.
    
Джанель саркастически усмехнулась:
    
— А твоя жена выше подозрений, так?
    
— Совершенно верно, — согласился я.
    
— Так вот, к твоему сведению, я каждый месяц бываю у гинеколога и прохожу полное обследование.
    
— Это ничего не значит, — покачал я головой. — Установить наличие или отсутствие болезни можно, только взяв мазок. А большинство гинекологов этого не делают. Мазок берут из шейки матки. Анализ этот сложный, и результатам не всегда можно верить.
    
Она уже слушала, раскрыв рот, поэтому я постарался ее не разочаровать.
    
— А если ты думаешь, что сможешь обмануть природу с помощью орального секса, то и здесь для женщины, делающей минет, вероятность подхватить что-нибудь венерическое больше, чем для мужчины, вылизывающего «киску».
    
Джанель вскочила с кровати. Смеясь, закричала:
    
— Несправедливо! Несправедливо!
    
Теперь смеялись мы оба.
    
— И гонорея — это еще цветочки. Куда страшнее сифилис. Если ты делаешь минет сифилитику, у тебя может выскочить милый такой шанкр во рту, на губах, даже на миндалинах. Он может повредить твоей актерской карьере. Если будешь искать шанкр, знай, что это тускло-красная точка, со временем превращающаяся в тускло-красную язву, которая не кровоточит. И вот что интересно. В промежутке от недели до пяти симптомы могут исчезнуть, а болезнь останется, и ты будешь заражать всех своих партнеров. Первичный сифилис может перейти во вторичный, у тебя появится красная сыпь на ладонях и ступнях. — Я поднял ее ногу, внимательно осмотрел. — Не волнуйся, пока сыпи нет.
    
Джанель жадно ловила каждое слово, хотя никак не могла понять, почему я читаю ей лекцию.
    
— А как насчет мужчин? Неужели вы выходите сухими из воды?
    
— Ну, у нас опухают лимфатические узлы в паху, поэтому про некоторых парней можно сказать, что у них две пары яиц. Бывает, что выпадают волосы. И в не такие уж далекие от нас времена сифилис называли «стрижкой». Но все не так уж плохо. Пенициллин излечивает эту болезнь. Могу лишь повториться, мужчины чуть ли не сразу узнают, что они больны, а женщины — нет, вот почему физиологически организм женщин не приспособлен для беспорядочных половых связей.
    
Какое-то время Джанель молчала.
    
— И тебя это завораживает? Сукин ты сын! — Она, похоже, начала понимать, к чему я клоню.
    
— Впадать в панику не надо. Даже если ты не знаешь, что у тебя сифилис, или, как случается с большинством женщин, у тебя нет никаких симптомов, пока кто-нибудь из мужчин по доброте душевной не предупредит тебя, в течение года ты не будешь заразной. Никому не будешь передавать болезнь. — Я улыбнулся. — Если только ты не беременна. Тогда твой ребенок родится с сифилисом.
    
Я видел, что мои слова ужаснули ее.
    
— А через год у двух третей зараженных болезнь исчезает бесследно. Им нечего опасаться. Они в порядке.
    
Я улыбнулся.
    
— А что с оставшейся третью? — подозрительно спросила Джанель.
    
— Им не позавидуешь. Сифилис бьет по сердцу, бьет по кровеносным сосудам. Он может затаиться на десять-двадцать лет, а потом вызвать безумие, превратить тебя в паралитика. Он действует на глаза, легкие, печень. Сама видишь, дорогая, случай тяжелый.
    
— Ты мне все это рассказываешь для того, чтобы я не встречалась с другими мужчинами. Ты пытаешься испугать меня точно так же, как в пятнадцать лет моя мать пугала меня возможной беременностью.
    
— Конечно, — кивнул я. — Но меня поддерживает наука. Я не касаюсь моральных аспектов. Ты можешь трахаться с кем хочешь. У меня нет на тебя никаких прав.
    
— Ну и умник же ты, — фыркнула Джанель. — Может, эта самая наука придумает какую-нибудь таблетку, вроде противозачаточной.
    
Я постарался добавить голосу искренности:
    
— Разумеется. Уже придумала. Если за час до полового контакта принять таблетку с пятьюстами миллиграммами пенициллина, о сифилисе можно не беспокоиться. Но иногда пенициллин не убивает сифилис, а лишь приглушает болезнь, и она в полной мере дает о себе знать только лет через десять, а то и двадцать. Если принять таблетку слишком рано или слишком поздно, спирохеты будут размножаться. Ты знаешь, какие они, спирохеты? Совсем как тараканы, расползаются по крови, проникают в ткани, в тканях нет достаточного количества крови для борьбы с ними. А со временем спирохеты становятся устойчивыми к пенициллину. Более того, пенициллин способствует их росту. Но есть и еще одно защитное средство, которым ты можешь воспользоваться. Вагинальный гель прогеназин. Он используется как противозачаточное средство, но ученые выяснили, что он уничтожает возбудителей венерических заболеваний, то есть у тебя есть возможность одним выстрелом убить двух зайцев. Кстати, мой друг Озано всегда принимает таблетки пенициллина, если чувствует, что девушка согласна.