1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
      суровый    

      трезвый    

      молился Волынский полк*.    

         

           Жестоким    

      солдатским богом божились    

      роты,    

      бились об пол головой  многолобой.    

      Кровь разжигалась, висками  жилясь.    

      Руки в железо сжимались злобой.    

         

           Первому же,    

      приказавшему —    

      «Стрелять за голод!» —    

      заткнули пулей орущий рот.    

      Чье-то — «Смирно!»    

      Не кончил.    

         

           Заколот.    

      Вырвалась городу буря рот.    

         

           9 часов.    

         

           На своем постоянном месте    

      в Военной автомобильной школе*    

      стоим,    

      зажатые казарм оградою.    

      Рассвет растет,    

      сомненьем колет,    

      предчувствием страша и радуя.    

         

           Окну!    

      Вижу —    

      оттуда,    

      где режется небо    

      дворцов иззубленной линией,    

      взлетел,    

      простерся орел самодержца,    

      черней, чем раньше,    

      злей,    

      орлинее.    

         

           Сразу —    

      люди,    

      лошади,    

      фонари,    

      дома    

      и моя казарма    

      толпами    

      по сто    

      ринулись на улицу.    

      Шагами ломаемая, звенит  мостовая.    

      Уши крушит невероятная поступь.    

         

           И вот неведомо,    

      из пенья толпы ль,    

      из рвущейся меди ли труб  гвардейцев    

      нерукотворный,    

      сияньем пробивая пыль,    

      образ возрос.    

      Горит.    

      Рдеется.    

         

           Шире и шире крыл окружие.    

      Хлеба нужней,    

      воды изжажданней,    

      вот она:    

      «Граждане, за ружья!    

      К оружию, граждане!»    

         

           На крыльях флагов    

      стоглавой лавою    

      из горла города ввысь взлетела.    

      Штыков зубами вгрызлась в  двуглавое    

      орла императорского черное  тело.    

         

           Граждане!    

      Сегодня рушится тысячелетнее  «Прежде».    

      Сегодня пересматривается миров  основа.    

      Сегодня    

      до последней пуговицы в одежде    

      жизнь переделаем снова.    

         

           Граждане!    

      Это первый день рабочего  потопа.    

      Идем    

      запутавшемуся миру на выручу!    

      Пусть толпы в небо вбивают  топот!    

      Пусть флоты ярость сиренами  вырычут!    

         

           Горе двуглавому!    

      Пенится пенье.    

      Пьянит толпу.    

      Площади плещут.    

      На крохотном форде    

      мчим,    

      обгоняя погони пуль.    

      Взрывом гудков продираемся в  городе.    

         

           В тумане.    

      Улиц река дымит.    

      Как в бурю дюжина груженых  барж,    

      над баррикадами    

      плывет, громыхая, марсельский  марш*.    

         

           Первого дня огневое ядро    

      жужжа скатилось за купол Думы*.    

      Нового утра новую дрожь    

      встречаем у новых сомнений в  бреду мы.    

         

           Что будет?    

      Их ли из окон выломим,    

      или на нарах    

      ждать,    

      чтоб снова    

      Россию    

      могилами    

      выгорбил монарх?!    

         

           Душу глушу об выстрел  резкий.    

      Дальше,    

      в шинели орыт.    

      Рассыпав дома в пулеметном  треске,    

      город грохочет.    

      Город горит.    

         

           Везде языки.    

      Взовьются и лягут.    

      Вновь взвиваются, искры рассея.    

      Это улицы,    

      взяв по красному флагу,    

      призывом зарев зовут Россию.    

         

           Еще!    

      О, еще!    

      О, ярче учи, красноязыкий  оратор!    

      Зажми и солнца    

      и лун лучи    

      мстящими пальцами тысячерукого  Марата!    

         

           Смерть двуглавому!    

      Каторгам в двери    

      ломись,    

      когтями ржавые выев.    

      Пучками черных орлиных перьев    

      подбитые падают городовые.    

         

           Сдается столицы горящий  остов.    

      По чердакам раскинули поиск.    

      Минута близко.    

      На Троицкий мост    

      вступают толпы войск.    

         

           Скрип содрогает устои и  скрепы.    

      Стиснулись.    

      Бьемся.    

      Секунда! —    

      и в лак    

      заката    

      с фортов Петропавловской  крепости    

      взвился огнем революции флаг.    

         

           Смерть двуглавому!    

      Шеищи глав    

      рубите наотмашь!    

      Чтоб больше не ожил.    

      Вот он!    

      Падает!    

      В последнего из-за угла! —  вцепился.    

      «Боже,    

      четыре тысячи в лоно твое  прими!»    

         

           Довольно!    

      Радость трубите всеми голосами!    

      Нам    

      до бога    

      дело какое?    

      Сами    

      со святыми своих упокоим.    

         

           Что ж не поете?    

      Или    

      души задушены Сибирей саваном?    

      Мы победили!    

      Слава нам!    

      Сла-а-ав-в-ва нам!    

         

           Пока на оружии рук не  разжали,    

      повелевается воля иная.    

      Новые несем земле скрижали    

      с нашего серого Синая*.    

         

           Нам,    

      Поселянам Земли,    

      каждый Земли Поселянин родной.    

      Все    

      по станкам,    

      по конторам,    

      по шахтам братья.    

      Мы все    

      на земле    

      солдаты одной,    

      жизнь созидающей рати.    

         

           Пробеги планет,    

      держав бытие    

      подвластны нашим волям.    

      Наша земля.    

      Воздух — наш.    

      Наши звезд алмазные копи.    

      И мы никогда,    

      никогда!    

      никому,    

      никому не позволим!    

      землю нашу ядрами рвать,    

      воздух наш раздирать остриями  отточенных копий.    

         

           Чья злоба надвое землю  сломала?    

      Кто вздыбил дымы над заревом  боен?    

      Или солнца    

      одного    

      на всех мало?!    

      Или небо над нами мало  голубое?!    

         

           Последние пушки грохочут в  кровавых спорах,    

      последний штык заводы гранят.    

      Мы всех заставим рассыпать  порох.    

      Мы детям раздарим мячи гранат.    

         

           Не трусость вопит под  шинелью серою,    

      не крики тех, кому есть нечего;    

      это народа огромного громовое:    

      — Верую    

      величию сердца человечьего! —    

         

           Это над взбитой битвами  пылью,    

      над всеми, кто грызся, в любви  изверясь,    

      днесь    

      небывалой сбывается былью    

      социалистов великая ересь!    

         

        17 апреля 1917 года, Петроград     

               Подписи к плакатам издательства «Парус»    

                       Царствование Николая последнего    

         

         

             «Радуйся, Саша*!    

       Теперь водка наша».    

          

             «Как же, знаю, Коля*, я:    

       теперь монополия».    

          

                            Забывчивый Николай    

         

         

             «Уж сгною, скручу их уж  я!» —    

       думал царь, раздавши ружья.    

       Да забыл он, между прочим,    

       что солдат рожден рабочим.    

          

          [1917 ]    

        

       

            Сказка о красной шапочке*    

        

        

           Жил да был на свете  кадет*.    

      В красную шапочку кадет был  одет.    

         

           Кроме этой шапочки,  доставшейся кадету,    

      ни черта в нем красного не было  и нету.    

         

           Услышит кадет — революция  где-то,    

      шапочка сейчас же на голове  кадета.    

         

           Жили припеваючи за кадетом  кадет,    

      и отец кадета и кадетов дед.    

         

           Поднялся однажды  пребольшущий ветер,    

      в клочья шапчонку изорвал на  кадете.    

         

           И остался он черный. А  видевшие это    

      волки революции сцапали кадета.    

         

           Известно, какая у волков  диета.    

      Вместе с манжетами сожрали  кадета.    

         

           Когда будете делать  политику, дети,    

      не забудьте сказочку об этом  кадете.    

         

        [1917 ]    

               К ответу!*    

        

        

           Гремит и гремит войны  барабан.    

      Зовет железо в живых втыкать.    

      Из каждой страны    

      за рабом раба    

      бросают на сталь штыка.    

      За что?    

      Дрожит земля    

      голодна,    

      раздета.    

      Выпарили человечество кровавой  баней    

      только для того,    

      чтоб кто-то    

      где-то    

      разжился Албанией.    

      Сцепилась злость человечьих  свор,    

      падает на мир за ударом удар    

      только для того,    

      чтоб бесплатно    

      Босфор    

      проходили чьи-то суда.    

      Скоро    

      у мира    

      не останется неполоманного  ребра.    

      И душу вытащат.    

      И растопчут там ее    

      только для того,    

      чтоб кто-то    

      к рукам прибрал    

      Месопотамию.    

      Во имя чего    

      сапог    

      землю растаптывает скрипящ и  груб?    

      Кто над небом боев —    

      свобода?    

      бог?    

      Рубль!    

      Когда же встанешь во весь свой  рост    

      ты,    

      отдающий жизнь свою им?    

      Когда же в лицо им бросишь  вопрос:    

      за что воюем?    

         

        [1917 ]    

               «Нетрудно, ландышами дыша…»    

        

        

           Нетрудно, ландышами дыша,*    

      писать стихи на загородной  дачке.    

      А мы не такие.    

      Мы вместо карандаша    

      взяли в руки    

      по новенькой тачке.    

      Господин министр,    

      прикажите подать!    

      Кадет, пожалте, садитесь, нате.    

      В очередь!    

      В очередь!    

      Не толпитесь, господа.    

      Всех прокатим.    

         

           Всем останется — и  союзникам и врагам.    

      Сначала большие, потом мелкота.    

      Всех по России    

      сквозь смех и гам    

      будем катать.    

         

           Испуганно смотрит    

      невский аристократ.    

      Зато и Нарвская,    

      и Выборгская,    

      и Охта*    

      стократ    

      раскатят взрыв задорного  хохота.    

         

           Ищите, не завалялась ли  какая тварь еще?    

      Чтоб не было никому потачки.    

      Время не ждет,    

      спешите, товарищи!    

      Каждый берите по тачке!    

         

        [1917 ]    

               Интернациональная басня*    

        

        

           Петух* однажды,    

      дог*    

      и вор*    

      такой скрепили договор:    

      дог    

      соберет из догов свору,    

      накрасть предоставлялось вору,    

      а петуху    

      про гром побед    

      орать,    

      и будет всем обед.    

      Но это все раскрылось скоро.    

      Прогнали    

      с трона    

      в шею    

      вора.    

         

           Навертывается мораль:    

      туда же    

      догу    

      не пора ль?    

         

        [1917 ]    

       

            «Ешь ананасы…»    

        

        

           Ешь ананасы, рябчиков  жуй,*    

      День твой последний приходит,  буржуй.    

         

        [1917 ]    

       

  Трагедия, поэмы, 1913-1917    

       

            Владимир Маяковский. Трагедия*    

        

         Действуют:    

     Владимир Маяковский (поэт 20–25 лет).    

     Его знакомая (сажени 2–3. Не разговаривает).    

     Старик с черными сухими кошками (несколько тысяч лет).    

     Человек без глаза и ноги.    

     Человек без уха.    

     Человек без головы.    

     Человек с растянутым лицом.    

     Человек с двумя поцелуями.    

     Обыкновенный молодой человек.    

     Женщина со слезинкой.    

     Женщина со слезой.    

     Женщина со слезищей.    

     Газетчики, мальчики, девочки и др.    

                       Пролог    

         

     В. Маяковский     

         

             Вам ли понять,    

       почему я,    

       спокойный,    

       насмешек грозою    

       душу на блюде несу    

       к обеду идущих лет.    

       С небритой щеки площадей    

       стекая ненужной слезою,    

       я,    

       быть может,    

       последний поэт.    

       Замечали вы —    

       качается    

       в каменных аллеях    

       полосатое лицо повешенной  скуки,    

       а у мчащихся рек    

       на взмыленных шеях    

       мосты заломили железные руки.    

       Небо плачет    

       безудержно,    

       звонко;    

       а у облачка    

       гримаска на морщинке ротика,    

       как будто женщина ждала  ребенка,    

       а бог ей кинул кривого  идиотика.    

       Пухлыми пальцами в рыжих  волосиках    

       солнце изласкало вас  назойливостью овода —    

       в ваших душах выцелован раб.    

       Я, бесстрашный,    

       ненависть к дневным лучам  понёс в веках;    

       с душой натянутой, как нервы  провода,    

       я —    

       царь ламп!    

       Придите все ко мне,    

       кто рвал молчание,    

       кто выл    

       оттого, что петли полдней  туги, —    

       я вам открою    

       словами    

       простыми, как мычанье,    

       наши новые души,    

       гудящие,    

       как фонарные дуги.    

       Я вам только головы пальцами  трону,    

       и у вас    

       вырастут губы    

       для огромных поцелуев    

       и язык,    

       родной всем народам.    

       А я, прихрамывая душонкой,    

       уйду к моему трону    

       с дырами звезд по истертым  сводам.    

       Лягу,    

       светлый,    

       в одеждах из лени    

       на мягкое ложе из настоящего  навоза,    

       и тихим,    

       целующим шпал колени,    

       обнимет мне шею колесо  паровоза.    

          

                            Первое действие    

         

     Весело. Сцена — город в паутине улиц. Праздник нищих.  Один В. Маяковский. Проходящие приносят еду — железного сельдя с вывески,  золотой огромный калач, складки желтого бархата.    

     В. Маяковский     

         

             Милостивые государи!    

       Заштопайте мне душу,    

       пустота сочиться не могла бы.