1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
     
— Знаете, вам надо поговорить с Деком Симмонсом. Он директор школы. Чуть ли не каждый вечер приходит сюда обедать. Его жена уже пару лет как умерла.
     
— Очень жаль.
     
— Нам тоже. Он хороший человек. Как и большинство в этих краях, мистер?..
     
— Амберсон. Джордж Амберсон.
     
— Что ж, Джордж, мы тут сонные, за исключением пятничных вечеров, но можно найти местечко и похуже. Возможно, вы научитесь реветь, как лев, в перерыве между таймами.
     
— Может, и научусь, — согласился я.
     
— Возвращайтесь около шести. Дек обычно приходит в это время. — Он положил руки на стойку, наклонился ко мне. — Хотите подсказку?
     
— Само собой.
     
— Он скорее всего придет с подругой. Мисс Коркорэн, школьным библиотекарем. Ухаживает за ней с последнего Рождества. Я слышал, что именно Мими Коркорэн руководит Денхолмской объединенной школой, поскольку он у нее под каблуком. Если произведете на нее впечатление, считайте, что работа у вас в кармане.
     
— Я это запомню, — кивнул я.
    
    
     
      
15
     
     
Недели квартирной охоты в Далласе вылились в единственный приемлемый вариант, но хозяином той квартиры оказался человек, у которого мне ничего арендовать не хотелось. В Джоди мне потребовались три часа, чтобы отыскать подходящее местечко. Не квартиру, а аккуратный пятикомнатный дом. Он был выставлен на продажу, но риелтор сказал мне, что семейная пара, которой принадлежал дом, готова сдать его в аренду достойному человеку. Задний двор затеняли вязы, имелся гараж для «санлайнера» и… система кондиционирования. Арендную плату я счел вполне разумной, учитывая удобства.
     
Риелтора звали Фредди Куинлэн. Ему, конечно, хотелось узнать обо мне больше — номерные знаки штата Мэн выглядели весьма экзотично, — но излишнего любопытства он не проявлял. И что самое главное, здесь я не чувствовал тени, которая накрывала меня в Далласе, в Дерри и в Сансет-Пойнт, где мой последний арендованный дом превратился в пепелище.
     
— Ну? — спросил Куинлэн. — Что думаете?
     
— Я хочу его взять, но пока не могу сказать вам ни да, ни нет. Сначала должен повидаться с одним человеком. Только завтра вы, наверное, не работаете?
     
— Нет, сэр, работаю. По субботам я работаю до полудня. Потом еду домой и смотрю по телевизору «Игру недели». Чувствую, в этом году Серии будут чертовски захватывающими.
     
— Да, — кивнул я. — Несомненно.
     
Куинлэн протянул руку:
     
— Приятно познакомиться с вами, мистер Амберсон. Готов спорить, Джоди вам понравится. Мы люди хорошие. Надеюсь, все сложится удачно.
     
Я пожал его руку.
     
— Я тоже.
     
Как и говорил Эл Стивенс, чуточка надежды никому не повредит.
    
    
     
      
16
     
     
Вечером я вернулся в «Закусочную Эла» и представился директору Денхолмской объединенной школы и его подруге-библиотекарю. Они пригласили меня за свой столик. Деку Симмонсу, высокому и лысому, перевалило за шестьдесят. Загорелая Мими носила очки. Синие глаза за бифокальными стеклами пристально меня разглядывали. Их обладательница определенно пыталась разобраться, с кем имеет дело. Ходила она, опираясь на трость, однако управлялась с ней легко и непринужденно (даже пренебрежительно). Меня позабавило, что на обоих красовались вымпелы школы и золотистые значки-пуговицы с надписью «С НАМИ ДЖИМ СИЛА!». По пятницам в Техасе играли в футбол.
     
Симмонс спросил меня, нравится ли мне Джоди (очень), давно ли я в Далласе (с августа) и получаю ли удовольствие от школьного футбола (само собой). Ближе всего к интересующей меня теме он подошел, спросив, уверен ли я в своей способности убедить детей «заниматься делом». Потому что, по его словам, у многих замещающих учителей с этим возникали проблемы.
     
— Я про школьников, которых учителя отправляют в администрацию школы. Будто у нас нет других дел, кроме как возиться с ними. — И он откусил кусок вилорог-бургера.
     
— Соус, Дек, — заметила Мими, и он послушно вытер уголок рта бумажной салфеткой, которую взял с подставки.
     
Она тем временем продолжала осмотр: пиджак спортивного покроя, галстук. Стрижка. Туфли библиотекарь успела изучить, пока я шел к их кабинке.
     
— У вас есть рекомендации, мистер Амберсон?
     
— Да, мэм. Я достаточно долго проработал замещающим учителем в округе Сарасота.
     
— А в Мэне?
     
— Там — чуть-чуть, но я три года проработал на ставку в Висконсине, прежде чем решил полностью посвятить свое время книге. Вернее, не совсем полностью, насколько позволяют финансовые возможности. — Я действительно мог предъявить рекомендательное письмо из Сент-Винсентской школы в округе Мэдисон. Хорошее письмо — я написал его сам. Разумеется, если бы кто-то решил его проверить, меня уличили бы во лжи. Дек Симмонс этого бы делать не стал, а вот проницательная Мими с дубленой ковбойской кожей вполне могла.
     
— И о чем ваш роман?
     
Тут я тоже мог пролететь, но решил ответить честно. Насколько, разумеется, позволяло мое деликатное положение.
     
— Несколько убийств и их воздействие на город, где они случились.
     
— Господи, — выдохнул Дек.
     
Она похлопала его по руке.
     
— Помолчи. Продолжайте, мистер Амберсон.
     
— Поначалу местом действия я выбрал вымышленный город в штате Мэн… я назвал его Доусон… но потом решил, что роман получится более реалистичным, если действие будет разворачиваться в настоящем городе. Большом городе. Остановил свой выбор на Тампе, но понял, что ошибся, как только…
     
Она отмела Тампу взмахом руки.
     
— Слишком спокойный. Очень много туристов. Подозреваю, вы искали что-то более враждебное людям.
     
Проницательная дама. Знала о моей книге больше, чем я.
     
— Совершенно верно. Решил попробовать Даллас. Думаю, это правильный выбор, но…
     
— Но вы не захотели там жить?
     
— Именно.
     
— Понимаю. — Она поковыряла вилкой обжаренную во фритюре рыбу. Дек восторженно смотрел на нее. Мими, похоже, обладала всем, что он хотел найти в женщине, когда жизненный пик пройден и остается лишь не спеша скатываться к естественному финишу. Ничего удивительного. Каждый когда-то в кого-то влюбляется, как мудро заметит Дин Мартин. Но лишь через несколько лет.
     
— А что вы читаете, когда не пишете, мистер Амберсон?
     
— Всего понемногу.
     
— Вы читали «Над пропастью во ржи»?
     
Приплыли, подумал я.
     
— Да, мэм.
     
Она вновь отмахнулась.
     
— Зовите меня Мими. Даже дети зовут меня Мими, хотя я настаиваю, чтобы они прибавляли «миз», из уважения к моему возрасту. И что вы думаете о cri de coeur[89] мистера Сэлинджера?
     
Солгать или сказать правду? Несерьезный вопрос. Эта женщина могла распознать ложь с той же легкостью, с какой я мог… ну… прочитать на рекламном щите «ИМПИЧМЕНТ ЭРЛУ УОРРЕНУ».
     
— Я думаю, эта книга о том, какими ужасными были пятидесятые и какими хорошими могут стать шестидесятые. При условии, что Холдены Колфилды не растеряют свою ярость. И свою храбрость.
     
— Ммм. Гмм. — Она возила рыбу по тарелке, но не ела. Неудивительно, что из нее получился бы отличный воздушный змей, если прицепить нитку к платью со спины. — Вы считаете, что ей место в школьной библиотеке?
     
Я вздохнул, думая о том, как бы мне понравилась жизнь в городе Джоди, штат Техас, и работа замещающим учителем в местной школе.
     
— Если на то пошло, мэм… Мими, да. Хотя я уверен, что выдавать ее можно только определенным ученикам, на усмотрение библиотекаря.
     
— Библиотекаря? Не родителей?
     
— Нет, мэм. Это уже тонкий момент.
     
Мими Коркорэн широко улыбнулась и посмотрела на своего кавалера.
     
— Дек, этому парню не место в списке замещающих учителей. Он должен получить полную ставку.
     
— Мими…
     
— Я знаю, вакансий на кафедре английского языка и литературы нет. Но если он пробудет здесь достаточно долго, мы сможем зачислить его в штат, когда этот идиот Фил Бейтман выйдет на пенсию.
     
— Мимс, это так бестактно.
     
— Да. — Тут она мне подмигнула. — Зато чистая правда. Отправьте Деку ваше рекомендательное письмо из Флориды, мистер Амберсон. Этого вполне хватит. А еще лучше, принесите его сами, на следующей неделе. Учебный год уже начался. Незачем терять время.
     
— Зовите меня Джордж.
     
— Да, действительно. — Она отодвинула тарелку. — Дек, это ужасно. Почему мы тут едим?
     
— Потому что я люблю бургеры, а тебе нравится песочный кекс с клубникой.
     
— Да, — кивнула она. — Песочный кекс с клубникой. Принеси его. Мистер Амберсон, вы сможете сегодня остаться на игру?
     
— Сегодня нет, — ответил я. — Мне нужно вернуться в Даллас. Может, приду на следующую игру, если вы сочтете возможным взять меня на работу.
     
— Если вы нравитесь Мими, то нравитесь и мне, — заверил меня Дек Симмонс. — Я не могу гарантировать вам день каждую неделю, но в некоторые недели у вас будут и два, и три дня. Так что в среднем день в неделю обязательно получится.
     
— Я уверен, что получится.
     
— Жалованье замещающего учителя, боюсь, невысокое…
     
— Это я знаю, сэр. Я просто ищу способ чуть увеличить свой доход.
     
— «Над пропастью во ржи» никогда не появится в нашей библиотеке. — Дек бросил полный сожаления взгляд на свою поджавшую губки даму. — Школьный совет не пропустит. Мими это знает. — И он откусил очередной кусок бургера.
     
— Времена меняются. — Мими Коркорэн указала сначала на подставку с салфетками, потом на уголок его рта. — Дек. Соус.
    
    
     
      
17
     
     
На следующей неделе я допустил ошибку. Мне следовало осознавать, что после случившегося о крупных ставках надо забыть. Вы скажете, что осторожность мне бы не помешала.
     
Я осознавал риск, но тревожился из-за денег. В Техас я привез чуть меньше шестнадцати тысяч долларов. Остатки заначки Эла, а по большей части — мои выигрыши по двум крупным ставкам, одной в Дерри, другой в Тампе. Однако семь недель проживания в «Адольфе» обошлись мне более чем в тысячу долларов, и на обустройство в новом городе предстояло выложить не меньше четырех-пяти сотен. Помимо еды, оплаты аренды и коммунальных услуг мне требовалась одежда — и хорошая, чтобы выглядеть в классе респектабельным. Я намеревался прожить в Джоди два с половиной года, прежде чем поставить точку в этой истории с Ли Харви Освальдом. Четырнадцати тысяч долларов определенно не хватило бы. Жалованье замещающего учителя? Пятнадцать долларов и пятьдесят центов в день? Не смешите.
     
Ладно, может, я протянул бы на четырнадцать тысяч плюс тридцать, а иной раз и пятьдесят баксов в неделю, которые получал бы в школе. Но при условии, что не заболею и не стану жертвой несчастного случая, а на это я рассчитывать не мог. Потому что прошлое хитро — не только упрямо. Оно сражается. И да, возможно, сработала жадность. Если так, то шла она не от любви к деньгам, а от будоражащего осознания, что я могу побить обычно непобедимого букмекера, когда захочу.
     
Теперь я думаю: Если бы Эл приглядывался к фондовой бирже так же внимательно, как к бейсбольным и футбольным матчам и скачкам…
     
Но он не приглядывался.
     
Теперь я думаю: Если бы Фредди Куинлэн не упомянул, что Мировые серии будут чертовски захватывающими…
     
Но он упомянул.
     
И я вновь поехал на Гринвилл-авеню.
     
Говорил себе, что все эти заядлые игроки в соломенных шляпах и подтяжках, которых я видел перед «Честным платежом» (где доверие — наш девиз), будут делать ставки на Серии и некоторые поставят на кон большие деньги. Я говорил себе, что стану одним из многих и ставка средней величины мистера Джорджа Амберсона — живущего, по его словам, в переделанном в двухэтажную квартиру гараже на Блэкуэлл-стрит здесь, в Далласе, — не привлечет внимания. Черт, я говорил себе, что те, кто держит «Честный платеж», знать не знают сеньора Эдуардо Гутиерреса из Тампы со времен Адама. Или, точнее, со времен Хама, сына Ноева.
     
Да, я говорил себе много чего, а сводилось все к двум утверждениям: во-первых, такая ставка совершенно безопасна, во-вторых, запастись деньгами — решение здравое, пусть на текущий момент мне их хватало. Я поступал глупо. Но глупость — одна из двух особенностей человеческой натуры, которые хорошо видны, когда оглядываешься назад. Вторая особенность — упущенные шансы.
    
    
     
      
18
     
     
Двадцать восьмого сентября, за неделю до начала Серий, я вошел в «Честный платеж» и — немного пожавшись для приличия — поставил шестьсот долларов на то, что «Питсбургские пираты» побьют «Янкиз» в семи играх. Согласился на коэффициент два к одному, хотя полагал, что это слишком мало, учитывая, сколь многие ставили на «Янкиз». Через день после того, как Билл Мазероски совершил умопомрачительную круговую пробежку в девятом иннинге, принеся победу «Букасам»[90], я приехал в Даллас на Гринвилл-авеню. Думаю, если бы увидел, что «Честный платеж» пустует, развернулся бы и тут же покатил в Джоди… или, возможно, это я говорю себе сейчас. Точно не знаю.
     
Зато знаю другое: перед букмекерской конторой стояла очередь желающих получить выигрыши, и я к ней присоединился. Очередь эта показывала, что мечта Мартина Лютера Кинга может обернуться явью: половина черных, половина белых, и все счастливы. Большинство уходило с несколькими пятерками или с парой двадцаток, но я видел нескольких, пересчитывавших сотенные. Вооруженный грабитель, решившийся в тот день напасть на «Честный платеж», мог бы хорошенько подзаработать.
     
Деньги выдавал крепкий мужчина с зеленым козырьком на лбу для защиты глаз от яркого света. Он задал мне стандартный первый вопрос («Вы коп? Если да, покажите свое удостоверение»), а после отрицательного ответа спросил, как меня зовут, и взглянул на мое водительское удостоверение. Новенькое, которое я получил заказным письмом неделю тому назад: первый официальный техасский документ, добавленный к моей коллекции. И я закрывал большим пальцем мой адрес в Джоди.
     
Он заплатил мне тысячу двести долларов. Я засунул их в карман и быстро зашагал к моему автомобилю. Когда выехал на шоссе 77 — Даллас быстро таял вдали, Джоди приближался с каждым оборотом колес, — наконец-то расслабился.
     
Глупыш.
    
    
     
      
19
     
     
Мы собираемся совершить очередной прыжок во времени (в повествованиях тоже бывают «кроличьи норы»), но сначала я должен рассказать еще об одном событии.
     
Форт-Уорт. 16 ноября 1960 года. Прошло чуть больше недели после избрания Кеннеди президентом. Угол Боллинджер-стрит и Западной Седьмой улицы. День холодный и сумрачный. Из выхлопных труб автомобилей тянется белый дымок. Метеоролог радиостанции Кей-эл-ай-эф («Только хиты, все время») предупреждает, что к полуночи дождь может стать ледяным, так что, рокеры и роллеры, будьте осторожны на автострадах.
     
Я — в толстой кожаной куртке и кепке с отворотом, натянутой на уши — сидел на скамейке перед зданием Ассоциации техасских скотоводов, лицом к Западной Седьмой. Провел здесь почти час, поскольку не думал, что некий молодой человек так надолго задержится у своей матери. Согласно записям Эла Темплтона, все трое сыновей уехали от нее при первой же возможности. Я надеялся, что она выйдет с ним из многоквартирного дома, в котором жила. Она недавно вернулась в этот город из Уэйко, где провела несколько месяцев, работая компаньонкой в женском доме престарелых.
     
Ждал я не зря. Дверь «Ротари эпатментс» открылась, и на улицу вышел худощавый молодой человек, очень похожий на Ли Харви Освальда. Он придержал дверь, пропуская женщину в пальто из шотландки и белых туфлях с закругленными мысками, какие носят медсестры. Крепкого телосложения, она едва доставала молодому человеку до плеча. Седеющие волосы зачесаны назад, лицо испещряют преждевременные морщины. Голова повязана красным платком. Помада такого же цвета подчеркивала маленький рот, недовольный и сварливый, рот женщины, верящей, что весь мир настроен против нее, и за годы собравшей немало тому доказательств. Старший брат Ли Освальда быстро пошел по тротуару. Его мать поспешила следом, схватила его сзади за пальто. Он повернулся к ней. Они ссорились, но говорила главным образом женщина. Трясла пальцем перед его лицом. Я не мог расслышать слов — нас разделяли добрых полтора квартала. Потом он двинулся к углу Западной Седьмой и Саммит-авеню, как я и ожидал. Он приехал на автобусе, а ближайшая остановка находилась там.
     
Женщина какое-то время постояла, словно в нерешительности. Давай, Мама, подумал я. Ты же не собираешься так легко его отпустить, правда? Он всего лишь в половине квартала. Ли пришлось уехать в Россию, чтобы не видеть твой мотающийся перед лицом палец.
     
Она последовала за ним, а когда они приблизились к углу, возвысила голос, и до меня донеслись ее слова:
     
— Остановись, Роберт, не иди так быстро, я еще с тобой не закончила!
     
Он оглянулся, но продолжал идти. Она догнала его у автобусной остановки и дергала за рукав, пока он не посмотрел на нее. Палец тут же закачался, как маятник. Я слышал только обрывки фраз: ты обещал, и отдала тебе все, и — думаю — кто ты такой, чтобы судить меня. Я не мог видеть лицо Освальда, потому что он стоял спиной ко мне, но его поникшие плечи говорили о многом. Я сомневался, что Мама впервые выскакивала следом за ним на улицу, непрерывно тараторя, никого не замечая вокруг. Она прижала руку к груди вечным материнским жестом: Смотри на меня, ты, неблагодарное дитя.
     
Освальд сунул руку в задний карман, достал бумажник, дал ей купюру. Она бросила деньги в сумочку, не взглянув на номинал, и пошла к «Ротари эпатментс». Потом что-то вспомнила и вновь повернулась к нему. Я услышал ее ясно и отчетливо. Их разделяли пятнадцать или двадцать ярдов, так что она возвысила скрипучий голос. Казалось, чьи-то ногти скребут по классной доске.
     
— И позвони мне, когда Ли даст о себе знать, хорошо? У меня по-прежнему спаренный телефон, это все, что я могу себе позволить, пока не найду работу получше, и эта Сайкс, которая живет внизу, постоянно висит на телефоне, но я с ней уже поговорила, высказала все, что думаю. «Миссис Сайкс», — сказала я…
     
Мимо проходил какой-то мужчина. Он демонстративно заткнул пальцем ухо, улыбаясь. Если Мама заметила, то не подала и виду. Она не желала замечать и смущения на лице сына.
     
— «Миссис Сайкс, — сказала я, — вы не единственная, кому нужен телефон, и я буду вам очень признательна, если говорить вы будете коротко. Если вы сами этого не сделаете, то мне придется обратиться к представителю телефонной компании, чтобы он вас заставил». Вот что я сказала. Так что звони мне, Роб. Ты знаешь, мне нужно быть на связи с Ли.
     
Показался автобус. Когда он подъезжал к остановке, Роберт возвысил голос, чтобы перекрыть шипение пневматических тормозов.
     
— Он чертов комми, мама, и домой он не вернется. Свыкнись с этим.
     
— Ты мне звони! — завопила она. Ее маленькое суровое лицо окаменело. Она стояла, расставив ноги, будто боксер, готовый принять удар. Любой удар. Все удары. Ее глаза сверкали за очками «кошачий глаз» в черной оправе. Я обратил внимание на двойной узел платка под подбородком. Начался дождь, но она ничего не замечала. Набрала полную грудь воздуха и возвысила голос чуть ли не до крика:
     
— Мне нужно быть на связи с моим хорошим мальчиком, слышишь меня?
     
Роберт Освальд поднялся по ступенькам в салон, ничего не ответив. Автобус отъехал, оставив облако сизого дыма. И в этот самый момент улыбка осветила ее лицо. Произошло, казалось бы, невозможное: от этой улыбки она и помолодела, и стала более уродливой.
     
Мимо проходил рабочий. Он не толкнул ее, насколько я видел, даже не задел, но она рявкнула на него:
     
— Смотри, куда идешь! Тротуар тебе не принадлежит!
     
И, по-прежнему улыбаясь, Маргарита Освальд направилась к дому, в котором жила.
     
Во второй половине дня я поехал в Джоди, потрясенный и задумчивый. Увидеть Освальда мне предстояло еще через полтора года, и я по-прежнему хотел остановить его, но уже сочувствовал ему куда больше, чем Фрэнку Даннингу.
    
   
   
    
     
Глава 13
    
    
     
      
1
     
     
Вечер 18 мая 1961 года, без четверти восемь. Свет долгих техасских сумерек заполнил двор. Окно я открыл, и занавески колыхались под легким ветерком. По радио Трой Шонделл пел «На этот раз». Я сидел во второй спальне маленького дома, которую превратил в кабинет. Привез списанный в школе стол. Под одну более короткую ножку подложил дощечку. Работал я на портативной пишущей машинке «Уэбстер». Правил первые сто пятьдесят страниц моего романа «Место убийства», потому что Мими хотела их прочитать, о чем не уставала напоминать мне, а я уже уяснил для себя, что Мими относится к людям, которым приходилось уступать. С романом дело продвигалось успешно. В первом варианте я без труда превратил Дерри в вымышленный город Доусон, а превращение Доусона в Даллас далось мне еще легче. Я начал вносить изменения только для того, чтобы уже написанные страницы подтвердили мою легенду, когда я наконец отнесу их Мими, но теперь изменения эти казались жизненно важными и неизбежными. Создавалось ощущение, что книга хотела, чтобы ее действие разворачивалось в Далласе.
     
Зазвенел дверной звонок. Я положил пресс-папье на страницы рукописи, чтобы их не разнесло по комнате ветром, и пошел посмотреть, кто пожаловал ко мне в гости. Я помню все это очень отчетливо: колышущиеся занавески, пресс-папье — гладкий камень с берега реки, песню «На этот раз» из радиоприемника, тающий свет техасского вечера, который я уже полюбил. Я не могу этого не помнить. Именно в тот вечер я перестал существовать в прошлом и начал жить.
     
Я открыл дверь и увидел стоящего на пороге Майкла Кослоу. Он плакал.
     
— Я не могу, мистер Амберсон, — услышал я. — Просто не могу.
     
— Что ж, заходи, Майк, — предложил я ему. — Давай об этом поговорим.
    
    
     
      
2
     
     
Его появление меня не удивило. Я пять лет руководил маленьким драматическим кружком Лисбонской средней школы, прежде чем сбежал в Эру всеобщего курения, и за эти годы навидался боязни сцены. Ставить спектакли с актерами-подростками — все равно что жонглировать банками с нитроглицерином: и кружит голову, и опасно. Я видел девушек, все схватывавших на лету и удивительно естественных на репетициях, которые на сцене превращались в статуи. Я видел низкорослых парней-ботаников, которые расцветали и вырастали на фут в тот момент, когда произнесенная реплика вызывала смех в зале. Я работал с увлеченными трудягами, и иногда встречал ученика или ученицу с искрой таланта. Однако с таким, как Майк Кослоу, я столкнулся впервые. Подозреваю, есть учителя школ и преподаватели колледжей, которые всю жизнь занимались театром, но никогда не видели такого, как Майк.
     
Мими Коркорэн, которая на самом деле руководила Денхолмской объединенной школой, уговорила меня взяться за постановку пьесы для старшеклассников, когда у Элфи Нортон, учительницы математики, ставившей спектакли из года в год, диагностировали острый миелоидный лейкоз и отправили ее в Хьюстон на лечение. Я попытался отказаться, оправдываясь тем, что мне надо бывать в Далласе, но не так часто ездил туда зимой и ранней весной 1961 года. Мими это знала, потому что я всегда оказывался под рукой, если Деку требовался замещающий учитель английского языка и литературы. И действительно, в Далласе я лишь отбывал время. Ли все еще находился в Минске, вскорости собирался жениться на Марине Прусаковой, девушке в красном платье и белых туфлях.
     
— У вас предостаточно свободного времени. — Мими уперла руки (сжав пальцы в кулаки) в тощие бока. Ее настроение в тот день характеризовалось тремя словами: пленных не брать. — И за это платят.
     
— Да, конечно, — кивнул я. — Я справлялся у Дека. Пятьдесят баксов. Я буду первым парнем на районе.
     
— Где?
     
— Не важно, Мими. Пока с деньгами у меня полный порядок. Мы можем закрыть эту тему?
     
Нет. Миз Мими весьма напоминала человека-бульдозер и, наталкиваясь на несдвигаемый предмет, опускала нож ниже и давила на газ. Без меня, заявила она, школа впервые за свою историю останется без спектакля учеников старших и младших классов. Родители будут разочарованы. Школьный совет будет разочарован.
     
— И я, — тут она сдвинула брови, — сильно огорчусь.
     
— Боже упаси, вас нельзя огорчать, Мими, — заверил я ее. — Вот что я вам скажу. Если мне позволят выбрать пьесу — что-то не слишком спорное, обещаю, — спектакль я поставлю.
     
Хмурый взгляд Мими Коркорэн сменился фирменной лучезарной улыбкой, которая всегда превращала Дека Симмонса в податливый воск (по правде говоря, существенной трансформации для этого не требовалось).
     
— Прекрасно! Кто знает, может, вы отыщете в наших классах блистательного актера.
     
— Да-да. Бывает, и свиньи свистят.
     
Но жизнь — та еще шутница: я действительно нашел блистательного актера. От природы. И теперь, накануне первого из четырех спектаклей, он сидел в моей гостиной, занимая чуть ли не весь диван (который заметно прогибался под его двумястами семьюдесятью фунтами), и самозабвенно рыдал. Майк Кослоу. Также известный как Ленни в одобренной для старшей школы адаптации романа Джона Стейнбека «О мышах и людях», которую сделал Джордж Амберсон.
     
Но Ленни он мог стать лишь в одном случае: если бы мне удалось уговорить его выйти завтра на сцену.
    
    
     
      
3
     
     
Я собрался дать ему бумажных салфеток, но решил, что они не помогут, и принес из кухни чистое посудное полотенце. Он вытер им лицо, более-менее очухался, в отчаянии посмотрел на меня. Красными, опухшими глазами. Плакать он начал не у моей двери. Похоже, посвятил этому всю вторую половину дня.
     
— Хорошо, Майк. Объясни, я постараюсь понять.
     
— В команде все надо мной смеются, мистер Амберсон. Тренер назвал меня Кларком Гейблом, это было на весеннем пикнике «Львиная гордость»… И теперь все так меня называют. Даже Джимми. — Он говорил про Джима Ладью, звездного куотербека школьной команды и своего закадычного друга.
     
Тренер Борман меня не удивил. Тот еще мерзавец, который проповедовал командный дух и терпеть не мог, когда кто-то залезал на его территорию как по ходу сезона, так и в любое другое время. А Майка как только не называли! В школьных коридорах я много чего наслушался. И Дуболомом Майком, и Джорджем из джунглей, и Годзиллой. Над этими прозвищами он смеялся. Такая веселая, даже рассеянная реакция на насмешки и оскорбления — возможно, величайший дар природы высоченным и здоровенным парням. Рядом с Майком, ростом шесть футов и семь дюймов и весом двести семьдесят фунтов, я выглядел как Микки Руни.
     
У «Львов» была только одна суперзвезда — Джим Ладью. Это в его честь поставили рекламный щит, который я видел на перекрестке автострады 77 и шоссе 109, но если в команде кто и помогал ему блистать, так это Майк Кослоу, собиравшийся подписать контракт с Аграрно-техническим университетом Техаса по окончании первенства школьных команд. Ладью пригласили в Алабамский «Алый прилив»[91] (о чем любому желающему сообщали он сам и его отец), но предложи мне кто-нибудь назвать наиболее вероятного будущего игрока профессиональной команды, я бы поставил на Майка. Мне нравился Джим, однако его, по моему разумению, ждала либо травма колена, либо вывих плеча. Комплекция Майка, с другой стороны, свидетельствовала, что ему уготована долгая спортивная жизнь.
     
— А что говорит Бобби Джил?
     
Майк и Бобби Джил Оллнат, казалось, уже срослись друг с другом, как сиамские близнецы. Красотка? Будьте уверены. Блондинка? Само собой. Из группы поддержки? Чего спрашивать.
     
Он улыбнулся.
     
— Бобби Джил поддерживает меня на тысячу процентов. Говорит, что я должен показать себя мужчиной и не позволять этим парням насмехаться надо мной.
     
— Благоразумная юная леди.
     
— Да, лучше ее просто нет.
     
— В любом случае я подозреваю, что на самом деле причина не в прозвищах. — И поскольку он не ответил, добавил: — Майк? Говори.
     
— Я выйду перед всеми этими людьми и опозорюсь. Так мне сказал Джимми.
     
— Джимми потрясающий куотербек, и я знаю, что вы дружите, но когда речь идет о сцене, он полное говно. — Майк моргнул. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году учителя редко употребляли слово «говно», даже если оно из них так и перло. Но разумеется, я работал лишь замещающим учителем, а потому мог позволить себе некоторые вольности. — Я думаю, тебе это известно. И, как говорят в здешних краях, ты, возможно, здоровый, но ты же не глупый.
     
— Люди думают, что глупый, — прошептал Майк. — И я учусь на тройки. Может, вы этого не знаете, может, заменяющие учителя не заглядывают в табель, но это так.
     
— Я посмотрел твои отметки на второй неделе репетиций, когда понял, что ты можешь делать на сцене. Ты учишься на тройки, потому что, будучи футболистом, должен учиться на тройки. Это часть этоса[92].
     
— Чего?
     
— Догадайся по контексту, а «чего» оставь для своих друзей. Не говоря уже про тренера Бормана, которому, наверное, надо привязывать нитку к свистку, чтобы помнить, с какой стороны в него дуть.
     
На это Майк рассмеялся, несмотря на покрасневшие глаза и все такое.
     
— Послушай меня. Люди машинально думают, что такой большой парень, как ты, глуп. Скажи мне, что это не так, если хочешь, но исходя из того, что я слышал, ты такой здоровый с двенадцати лет, так что должен знать.
     
Он не оспорил мои слова, сказал другое:
     
— Все в команде пробовались на Ленни. Такая была шутка. Прикол. — И тут же добавил: — К вам никаких претензий, мистер Амберсон. Вся команда вас любит. И тренер Борман.
     
Действительно, футболисты толпой ломанулись на пробы, одним своим видом запугав более прилежных в учебе соискателей, заявляя, что хотят получить роль здоровенного слабоумного друга Джорджа Милтона. Разумеется, все они воспринимали пробы как шутку, да только в прочитанном Майком отрывке роли Ленни я ничего смешного не увидел. Более того, для меня это стало чертовым откровением. Я бы воспользовался электрическим кнутом, если б не нашлось другого способа удержать его в классе, где проводилось прослушивание, но, разумеется, такие экстремальные меры воздействия не потребовались. Хотите знать, что самое лучшее в учительстве? Момент, когда ученик или ученица открывает для себя таящийся в нем или ней талант. Ни одно чувство на земле не может с этим сравниться. Майк знал, что другие члены команды будут над ним смеяться, но все равно согласился на эту роль.
     
И разумеется, тренеру Борману это не понравилось. Тренерам Борманам этого мира такое никогда не нравится. Правда, в данном случае он ничего не мог поделать, учитывая, что Мими Коркорэн была на моей стороне. И конечно же, он не мог заявить, что в апреле и мае Майк не должен пропускать тренировки. В итоге он ограничился тем, что обозвал своего лучшего линейного Кларком Гейблом. Есть люди, намертво вбившие себе в голову, что сцена — для девушек и педиков, которые спят и видят себя девушками. Гейвин Борман относился к таким людям. На ежегодной пивной вечеринке по случаю Дня дураков у Дона Хаггарти он пожурил меня за то, что я дурю голову этому большому увальню.
     
Я ответил, что он, безусловно, имеет право на собственное мнение. Оно есть у каждого, как и дырка в жопе. Потом отошел, оставив его с бумажным стаканчиком в руке и недоумением на лице. Тренеры Борманы этого мира привыкли к тому, что всегда добиваются своего, запугивая одним только видом, и он не мог взять в толк, почему это не сработало с замещающим учителем, стоящим на самой нижней ступеньке учительской иерархии, который в последний момент занял режиссерское кресло Элфи Нортон. Но не мог же я сказать тренеру Борману, что человек меняется, убив отца семейства во имя спасения жены и детей.
     
Если на то пошло, у тренера не было ни единого шанса. Я задействовал нескольких футболистов в массовке, они изображали горожан, но решил, что Майк станет Ленни, как только он открыл рот и произнес: «Я помню о кроликах, Джордж!»
     
Он стал Ленни. Он цеплял не только взгляд — благодаря своим габаритам, — но и сердце в груди зрителя. Зритель забывал обо всем, точно так же, как болельщики на трибунах стадиона забывали о повседневных делах, когда Джим Ладью чуть отступал назад, чтобы отдать пас. Сложением Майк, возможно, идеально подходил для того, чтобы на футбольном поле сминать соперника, но создали его — то ли Бог, если таковой существует, то ли случайный бросок генетических костей — для того, чтобы он выходил на сцену и растворялся в ком-то еще.
     
— Это был прикол для всех, кроме тебя, — заметил я.
     
— Для меня тоже. Поначалу.
     
— Потому что поначалу ты не знал.
     
— Да, не знал. — Сипло. Почти шепотом. Он наклонил голову, потому что из его глаз вновь покатились слезы, а он не хотел, чтобы я их видел. Тренер прозвал его Кларком Гейблом, но если бы я его в этом упрекнул, сказал бы, что это всего лишь шутка. Прикол. Хохма. Как будто не знал, что вся команда эту шутку подхватит и будет доставать ею Майка. Как будто не знал, что такое прозвище заденет очень сильно, как никогда не задел бы Дуболом Майк. Почему люди поступают так с теми, у кого дар Божий? Из ревности? Страха? Может, дают о себе знать оба фактора. Но этому парню хватало ума, чтобы понимать, как он хорош. И мы оба знали, что проблема не в тренере Бормане. Только один человек мог помешать Майку выйти завтра на сцену — он сам.
     
— Ты играл в футбол на стадионе, где собиралось в девять раз больше людей, чем в этом актовом зале. Черт, когда в прошлом ноябре вы ездили в Даллас, на игру пришло десять или двенадцать тысяч. И отнюдь не ваших друзей.
     
— Футбол — это другое. Мы выходим на поле в одинаковой форме и шлемах. Нас можно различить только по номерам. Все на одной стороне…
     
— В спектакле, помимо тебя, участвуют еще девять человек, Майк, и это не считая массовки, которую я ввел в пьесу, чтобы задействовать твоих друзей-футболистов. Они тоже команда.
     
— Это не одно и то же.
     
— Может, и не одно. Но кое-что общее есть. Если ты их подведешь, все развалится и все проиграют. Актеры, команда, девушки из группы поддержки, которые вели рекламную кампанию, все эти люди, собравшиеся приехать на спектакль, — а у некоторых ранчо в пятидесяти милях. Не говоря уже обо мне. Я тоже проиграю.
     
— Пожалуй. — Он смотрел на свои ноги, очень большие ноги.
     
— Я переживу, если лишусь Рослого или Кудряша. Просто найду другого, кто быстро выучит роль. Я переживу, даже лишившись жены Кудряша…
     
— Хотелось бы, чтобы Сэнди играла получше, — вздохнул Майк. — Она чертовски красивая, но если вовремя произносит свою реплику, то это случайно.
     
Я позволил себе осторожно улыбнуться. Внутренне, само собой. Начал думать, что все будет хорошо.
     
— Кого я не могу потерять… кого постановка не может потерять… так это тебя или Винса Ноулса.
     
Винс играл Джорджа, второго бродягу, дружка Ленни, и если по-честному, мы пережили бы его потерю, если бы он подхватил грипп или сломал шею в автомобильной аварии (что могло случиться в любой момент, учитывая, как он водил отцовский пикап). Я бы сыграл его роль, если бы приперло, пусть и не очень-то подходил по комплекции, и мне не пришлось бы учить слова. После шести недель репетиций я мог повторить текст за любого актера. И лучше некоторых. Но я не мог заменить Майка. Никто не мог его заменить, он обладал уникальным сочетанием роста, веса и природного таланта. На нем держался весь спектакль.
     
— А если я все просру? — спросил он, услышал, что сказал, и прижал руку ко рту.
     
Я сел рядом. Места оставалось немного, но я поместился. В тот момент я не думал о Джоне Кеннеди, Эле Темплтоне, Фрэнке Даннинге или о мире, из которого я пришел. В тот момент я думал только об этом здоровенном парне… и моей постановке. Потому что она стала моей, точно так же, как стало моим время спаренных телефонов и дешевого бензина. В тот момент школьный спектакль «О мышах и людях» волновал меня гораздо больше, чем Ли Харви Освальд.
     
Но еще больше я волновался из-за Майка.
     
Я оторвал его руку ото рта. Опустил на громадное бедро. Положил ладони ему на плечи. Заглянул в глаза.
     
— Послушай меня, — обратился я к нему. — Ты слушаешь?
     
— Да, сэр.
     
— Ты ничего не просрешь. Скажи это.
     
— Я…
     
— Скажи.
     
— Я ничего не просру.
     
— Что ты сделаешь, так это потрясешь их. Это я тебе обещаю, Майк. — Я сжал его плечи еще сильнее. Словно вдавил пальцы в камень. Он мог бы поднять меня и переломить об колено, но лишь сидел, глядя смиренными, полными надежды глазами, все еще мокрыми от слез. — Ты меня слышишь? Я обещаю.
    
    
     
      
4
     
     
Свет заливал сцену, словно плацдарм для высадки десанта. К ней примыкало озеро темноты, где сидели зрители. Джордж и Ленни стояли на берегу воображаемой реки. Остальные скрылись за кулисами, но ненадолго. И умереть достойно этот здоровенный, рассеянно улыбающийся парень в комбинезоне мог только с помощью Джорджа.
     
— Джордж? А где все остальные?
     
Мими Коркорэн сидела справа от меня. В какой-то момент она взяла меня за руку и теперь сжимала ее. Крепко, крепко, крепко. Мы расположились в первом ряду. Дек Симмонс — он занимал кресло по другую руку от Мими — неотрывно смотрел на сцену, его рот чуть приоткрылся. Так, думаю, выглядел бы фермер, увидевший, как на его северном пастбище динозавр щиплет травку.
     
— Охотятся. Они все охотятся. Присядь, Ленни.
     
Винса Ноулса никогда бы не взяли в актеры. Скорее всего он стал бы продавцом в городском салоне «Крайслер-Додж», как и его отец, но блестящая игра одного может заставить остальных прыгнуть выше головы, и именно это произошло сегодня. Винсу, которому на репетициях удалось лишь раз или два достигнуть минимального уровня убедительности (главным образом потому, что злым, умным и худым лицом он напоминал Джорджа Милтона, каким тот вышел из-под пера Стейнбека), что-то передалось от Майка. Внезапно, где-то в середине первого действия, он наконец-то осознал, каково это — идти по жизни с единственным другом, таким, как Ленни, и полностью вошел в роль. А теперь, наблюдая, как он сдвигает на затылок старую — из реквизита — фетровую шляпу, я подумал, что Винс выглядит совсем как Генри Фонда в «Гроздьях гнева».
     
— Джордж?
     
— Да?
     
— Ты не собираешься задать мне жару?
     
— О чем ты?
     
— Ты знаешь, Джордж. — С улыбкой. Улыбка эта говорит: Да, я знаю, что я тупица, но мы оба знаем, что моей вины в этом нет. Ленни садится рядом с Джорджем на воображаемый берег реки. Снимает шляпу, отбрасывает, ерошит свои короткие светлые волосы. Копирует голос Джорджа. Майк проделывал все это легко и непринужденно с самой первой репетиции, безо всякого моего участия. — Будь я один, я бы горя не знал. Работал бы, и больше никаких неприятностей. — Возвращаясь к собственному голосу, или голосу Ленни: — Я могу уйти. Я могу уйти в горы и сыщу там пещеру, раз уж я тебе не нужен.
     
Винс Ноулс опустил голову, а когда поднял и произнес следующую фразу, его голос стал сиплым и задыхающимся. В нем слышалась печаль, какую Винсу никогда не удавалось выразить на репетициях.
     
— Нет, Ленни, я хочу, чтобы ты остался здесь, со мной.
     
— Тогда расскажи мне, как раньше! О других парнях и о нас!
     
Тут я услышал первый тихий всхлип в зале. За ним последовал другой. Третий. Этого я не ожидал, даже в самых дерзких мечтах. Холодок пробежал по моей спине, и я украдкой взглянул на Мими. Она еще не плакала, но влажный блеск глаз подсказывал, что ждать осталось недолго. Да, ее проняло — эту железную леди.
     
Джордж помялся, потом взял Ленни за руку, чего на репетициях Винс никогда не делал. Это для педиков, сказал бы он.
     
— Такие, как мы… Ленни, у таких, как мы, нет семьи. Они никто, и на них всем наплевать. — Другой рукой он взялся за бутафорский пистолет, спрятанный под курткой. Наполовину вытащил его. Убрал. Потом собрался с духом и вытащил полностью. Положил на ногу.
     
— Но не мы, Джордж! Не мы! Ведь так?
     
Майк исчез. Сцена исчезла. Теперь остались только эти двое, и к тому времени, когда Ленни попросил Джорджа рассказать ему о маленьком ранчо, о кроликах, о том, как они будут есть то, что вырастят на земле, плакала уже половина зала. Винс тоже плакал, да так сильно, что едва мог произносить последние фразы, попросив бедного глупого Ленни оглянуться, потому что там оно, маленькое ранчо, на котором они поселятся. И он увидит его, если присмотрится.
     
Сцена медленно погрузилась в кромешную тьму. Синди Маккомас впервые правильно погасила прожектора. Берди Джеймисон, школьный уборщик, выстрелил холостым патроном. Какая-то женщина в зале вскрикнула. Такая реакция обычно вызывает нервный смех, но в этот вечер я слышал только плач сидевших в креслах людей. И тишину. Она растянулась на десять секунд. А может, только на пять. Как бы то ни было, для меня она длилась вечность. Потом зал взорвался аплодисментами. Лучшего грома за свою жизнь я не слышал. Зажегся свет. Все вскочили. Первые два ряда зарезервировали для преподавателей, и мой взгляд случайно упал на тренера Бормана. Будь я проклят, если он тоже не плакал.
     
В третьем ряду сидели школьные спортсмены.
     
— Ты король, Кослоу! — крикнул Джим Ладью. Эти слова вызвали радостные вопли и смех.
     
Артисты вышли на поклоны: сначала футболисты из массовки, потом Кудряш и его жена, Огрызок и Рослый, остальные работники. Аплодисменты начали стихать, и тут появился Винс, раскрасневшийся и счастливый, с мокрыми от слез щеками. Майк Кослоу вышел последним, волоча ноги, словно смущаясь, а потом, когда Мими воскликнула: «Браво!» — на его лице отразилось невероятно комичное изумление.
     
К ней присоединились другие, и скоро зал скандировал: «Бра-во! Бра-во! Бра-во!» Майк низко поклонился, подмел сцену шляпой, которую держал в руке. Когда выпрямился, на его лице играла улыбка. Не просто улыбка. Он буквально лучился счастьем, какое могут ощутить только те, кому наконец-то удалось подняться на самую вершину.
     
Потом Майк прокричал:
     
— Мистер Амберсон! Поднимайтесь сюда, мистер Амберсон!
     
Артисты принялись скандировать:
     
— Ре-жис-сер! Ре-жис-сер!
     
— Поддержите аплодисменты, — прорычала рядом Мими. — Поднимайтесь на сцену, недотепа!
     
Я поднялся, аплодисменты вновь набрали силу. Майк схватил меня, обнял, оторвал от пола, вновь поставил и громко чмокнул в щеку. Все засмеялись, включая меня. Мы все взялись за руки, подняли их, поклонились залу. И когда я вслушивался в аплодисменты, мне в голову пришла мысль, омрачившая праздничное настроение. В Минске Ли и Марина уже девятнадцать дней как поженились.
    
    
     
      
5
     
     
Три недели спустя, буквально перед началом летних каникул, я поехал в Даллас, чтобы сфотографировать три дома, где будут жить Ли и Марина. Воспользовался маленьким фотоаппаратом «Минокс», держа его в ладони и выставляя объектив между двух пальцев. Чувствовал себя нелепо — в длинном плаще с поясом, словно карикатурный персонаж из раздела «Шпион против шпиона» в журнале «Мэд», а вовсе не Джеймс Бонд, — но по своему опыту уже знал, что с этим надо быть осторожнее.
     
Когда вернулся домой, у тротуара стоял небесно-синий «нэш-рамблер» Мими Коркорэн, и она как раз садилась за руль. Увидев меня, вновь вылезла из машины. Ее лицо исказила легкая гримаса — боли или усилия, — а потом Мими двинулась по подъездной дорожке, изогнув губы в привычной сухой улыбке. Словно я забавлял ее. В руке она держала туго набитый большой конверт из плотной бумаги, в котором лежали сто пятьдесят страниц «Места убийства». Я наконец-то уступил ее настоятельным просьбам… но произошло это лишь днем раньше.
     
— Или вам чертовски понравилось, или вы не продвинулись дальше десятой страницы. — Я взял конверт. — Какой ответ правильный?
     
Ее улыбка стала загадочной.
     
— Как и большинство библиотекарей, читаю я быстро. Мы можем войти в дом и поговорить о рукописи там? Еще не середина июня, но уже так жарко.
     
Да, и она вспотела, чего я не видел раньше. И вроде бы теряла вес. Не лучший вариант для дамы, которая и так не располагала лишними фунтами.
     
Когда мы расположились в моей гостиной со стаканами ледяного кофе — я на кресле, она на диване, — Мими высказала свое мнение.
     
— Мне понравился убийца, переодетый клоуном. Считайте меня извращенной, но я нашла, что это восхитительно страшно.
     
— Если вы извращенка, то мы одного поля ягоды.
     
Мими улыбнулась.
     
— Я уверена, что вы найдете издателя для этой книги. В целом мне очень понравилось.
     
Я почувствовал легкую обиду. Работа над «Местом убийства» начиналась как дымовая завеса, но постепенно, по мере того как я втягивался в роман, он становился все более важным. Напоминал секретные мемуары. Хватал за живое.
     
— «В целом» напоминает мне Александра Поупа. Вы понимаете, осуждать, делая вид, что хвалишь[93].
     
— Я не совсем в этом смысле. — Опять оговорка. — Просто… черт побери, Джордж, это совсем не то, чем вы должны заниматься. Вы должны учить. А если вы опубликуете такую книгу, ни одна школа в Соединенных Штатах не возьмет вас на работу. — Она помолчала. — Разве что в Массачусетсе.
     
Я не ответил. Лишился дара речи.
     
— Что вы сделали с Майком Кослоу… что вы сделали для Майка Кослоу… я не видела ничего более удивительного.
     
— Мими, это не я. У него природный та…
     
— Я знаю, что у него природный талант, это стало понятно, как только он вышел на сцену и открыл рот, но вот что я вам скажу, друг мой. Этому меня научили шестьдесят лет жизни и сорок из них — в школе. Артистический талант встречается гораздо чаще, чем талант раскрыть артистический талант. Любой родитель может железной рукой раздавить его, но раскрыть его — гораздо сложнее. Вы этим талантом обладаете, и его у вас гораздо больше, чем другого таланта, позволившего это написать. — Она похлопала по стопке листов, лежавшей перед ней на кофейном столике.
     
— Я не знаю, что и сказать.
     
— Скажите спасибо и поблагодарите за мою проницательность.
     
— Спасибо, и вашу проницательность превосходит только ваша красота.
     
Эта моя реплика вызвала весьма сухую улыбку.
     
— Не выходите за рамки, Джордж.
     
— Не буду, миз Мими.
     
Улыбка исчезла. Она наклонилась вперед. Синие глаза за очками стали очень большими, заняв чуть ли не пол-лица. Кожа под загаром пожелтела, всегда худые щеки просто ввалились. Когда это произошло? Заметил ли это Дек? Дурацкий вопрос, как сказали бы детки. Дек не заметил бы, что носки у него разного цвета, пока не снял бы их вечером. Может, не заметил бы и тогда.
     
— Фил Бейтман больше не грозится уволиться. Он выдернул чеку и бросил гранату, как сказал бы наш обаятельный тренер Борман. А это означает, что на кафедре английского языка открылась вакансия. Идите в штат ДОСШ, Джордж. Ученики вас любят. А после этого спектакля для старшеклассников в городе вы — второй Альфред Хичкок. Дек ждет ваше заявление — он сказал мне об этом вчера вечером. Пожалуйста. Эту книгу опубликуйте под псевдонимом, если хотите, но приходите к нам и учите детей. В этом ваше призвание.
     
Мне очень хотелось согласиться, потому что она все говорила правильно. Писать книги — это не мое, как и убивать людей, пусть они в полной мере заслуживали смерти. Плюс Джоди. Я приехал сюда чужаком, оставившим за спиной не только родной город, но и эпоху, и первые же слова, услышанные мной здесь — от Эла Стивенса, в его закусочной, — дышали дружелюбием. Если вы когда-либо тосковали по дому, если чувствовали себя оторванным от людей и вещей, которые составляли вашу естественную среду, то знаете, как важны добрые слова и дружеские улыбки. Джоди являл собой антипод Далласа, и теперь эта женщина, один из столпов местного общества, просила меня из гостя стать горожанином. Но переломный момент приближался. Конечно, время еще оставалось. Возможно…
     
— Джордж? У вас такое странное выражение лица.
     
— Это раздумья. Вы позволите мне подумать? Пожалуйста?
     
Она приложила руки к щекам, округлила рот комичным «о», словно прося прощения.
     
— Не обращайте на меня внимания.
     
Я и не обращал, потому что торопливо пролистывал записи Эла. Для этого мне больше не требовалось держать их в руках. В сентябре, когда начнется новый учебный год, Освальд все еще будет в России, хотя он уже втянется в длительное бумажное сражение, поставив перед собой задачу вернуться в Америку с женой и дочкой Джун, которой Марина могла забеременеть со дня на день. Эту битву Освальд выиграет, с интуитивной прозорливостью стравив бюрократии двух супердержав, но на американскую землю Освальды ступят с трапа парохода «Маасдам» не раньше середины следующего года. Что же касается Техаса…
     
— Мимс, учебный год обычно заканчивается в первой половине июня, да?
     
— Всегда. Чтобы школьники, которым нужна летняя работа, успели о ней договориться.
     
…в Техас Освальды прибудут 14 июня 1962 года.
     
— А учительский контракт, который я подпишу, будет испытательным, правильно? На один год?
     
— С возможностью его продления, если обе стороны останутся довольны друг другом, да.
     
— Тогда у вас есть учитель английского языка и литературы, принятый на испытательный срок.
     
Она рассмеялась, хлопнула в ладоши, поднялась, протянула ко мне руки.
     
— Прекрасно! Слава миз Мими!
     
Я обнял ее и тут же разжал руки, услышав, как она ахнула.
     
— Да что, черт побери, с вами не так, мэм?
     
Она вернулась на диван, взяла стакан с ледяным кофе, отпила.
     
— Позвольте дать вам два совета, Джордж. Во-первых, никогда не называйте техасскую женщину «мэм», если приехали из северных краев. Это звучит саркастично. Во-вторых, никогда не спрашивайте любую женщину, что с ней не так. Найдите более деликатный подход. Скажем: «Вам нездоровится?»
     
— Вам нездоровится?
     
— С какой стати? Я выхожу замуж.
     
Сначала я не смог связать этот поворот разговора с предыдущей темой. Но что-то в ее глазах подсказывало, что никакого поворота и нет. Она лишь что-то плавно огибала. Что-то не очень приятное.
     
— Скажите: «Мои поздравления, миз Мими».
     
— Мои поздравления, миз Мими.
     
— Дек заговорил об этом чуть ли не год тому назад. Я ему отказала, напомнив, что его жена только-только умерла и пойдут разговоры. Но с течением времени этот аргумент теряет убедительность. Я сомневаюсь, что разговоры вообще бы пошли, учитывая наш возраст. Люди в маленьких городах понимают, что такие, как Дек и я, не могут позволить себе роскоши соблюдения всех норм приличия, поднявшись на некое… скажем так, плато зрелости. По правде говоря, мне бы хотелось оставить все как есть. Дек любит меня гораздо больше, чем я его, но он мне в достаточной степени нравится, и… рискуя вас смутить… женщины, достигшие некоего плато зрелости, не возражают против гимнастики под одеялом субботним вечером. Я вас смущаю?
     
— Нет, — ответил я. — Если по правде, то радуете.
     
Сухая улыбка.
     
— Прекрасно. Потому что этим утром, когда я перекидывала ноги через край кровати, в голове у меня, еще до того как они коснулись пола, сверкнула мысль: «Найду ли я сегодня способ порадовать Джорджа Амберсона? И если найду, что мне с этим делать?»
     
— Не выходите за рамки, миз Мими.
     
— Слышу голос мужчины. — Она отпила кофе. — Я пришла сюда с двумя целями. Первой уже достигла. Теперь перейду ко второй, чтобы больше не мешать вам заниматься своими делами. Мы с Деком собираемся пожениться двадцать первого июля, в пятницу. Скромная церемония пройдет у него дома, только мы, священник и ближайшие родственники. Его родители — очень энергичные для динозавров — приедут из Алабамы, а моя сестра — из Сан-Диего. Свадьбу устраиваем на следующий день, на лужайке моего дома. Начало в два пополудни и до пьянь-часа. Мы приглашаем весь город. Для маленьких детей будут пиньята[94] и лимонад, для больших — барбекю, и пиво, и музыкальная группа из Сан-Энтона. Я уверена, что они смогут сыграть «Луи, Луи» не хуже «Ла Паломы». Если вы не почтите нас своим присутствием…
     
— Вы огорчитесь?
     
— Безусловно. Прибережете этот день для нас?
     
— Будьте уверены.
     
— Хорошо. Мы с Деком уезжаем в Мексику в воскресенье, к тому времени он оправится от похмелья. Мы немного староваты для медового месяца, но к югу от границы доступно то, чего не достать в Револьверном штате. Некие экспериментальные методы лечения. Я сомневаюсь, что они сработают, но Дек надеется. И, черт, попытка не пытка. Жизнь… — Она печально вздохнула. — Жизнь слишком сладка, чтобы отдавать ее без борьбы, или вы так не думаете?
     
— Согласен с вами, — ответил я.
     
— Да, поэтому за нее и держатся. — Мими пристально всмотрелась в меня. — Вы сейчас расплачетесь, Джордж?
     
— Нет.
     
— Хорошо. Потому что я бы расстроилась. Могла бы и сама заплакать, а это у меня получается не очень хорошо. Никто не напишет стихотворения о моих слезах. Я не всхлипываю, а квакаю.
     
— Насколько все плохо? Позволите спросить?
     
— Совсем плохо, — небрежно ответила она. — У меня восемь месяцев. Возможно, год. При условии, что травяные отвары, или персиковые косточки, или что там еще они используют в Мексике, волшебным образом не излечат меня.
     
— Я очень сожалею, что так вышло.
     
— Спасибо вам, Джордж. Вы изящно выразились. Еще слово, и получилось бы слезливо.
     
Я улыбнулся.
     
— У меня есть еще одна причина пригласить вас на нашу свадьбу, хотя и без слов понятно, что вашего обаяния и искрящегося остроумия уже достаточно для приглашения. На пенсию уходит не только Фил Бейтман.
     
— Мими, не делайте этого. Возьмите отпуск без сохранения содержания, если это необходимо, но…
     
Она решительно покачала головой.
     
— Больна я или здорова, сорока лет достаточно. Пора уступить место более молодым рукам, глазам, да и мозгам тоже. По моей рекомендации Дек нанял высококвалифицированную молодую женщину из Джорджии. Ее зовут Сейди Клейтон. Она будет на нашей свадьбе, но не знает ни единой души, и я надеюсь, что вы окажете ей всяческое содействие.
     
— Миссис Клейтон?
     
— Я бы так не сказала. — Мими смотрела на меня невинными глазами. — Как я понимаю, она в самое ближайшее время намерена вернуть себе девичью фамилию. В полном соответствии с положенными юридическими процедурами.
     
— Мими, вы еще и сводница?
     
— Отнюдь. — Она хихикнула. — Вовсе нет. Вы будете единственным учителем с кафедры английского языка и литературы, который еще не обзавелся парой, поэтому вполне естественно определить вас ей в наставники.
     
Я подумал, что рассуждения ее напрочь лишены логики, с учетом того, что обычно у нее все всегда разложено по полочкам, но проводил Мими до двери без комментариев на эту тему. Сказал другое:
     
— Если все так серьезно, как вы говорите, лечиться вам надо уже сейчас. И не у какого-то доктора-шарлатана в Хуаресе. Вам надо лечь в Кливлендскую клинику. — Я не знал, существует ли уже Кливлендская клиника, но как-то вырвалось.
     
— Вряд ли. Выбирая между смертью в больничной палате, среди трубочек и проводов, и на прибрежной мексиканской асьенде… как вы любите говорить, большого ума не надо. И есть кое-что еще. — Она смотрела на меня не мигая. — Боль пока терпимая, но мне сказали, что она усилится. В Мексике не мучаются угрызениями совести, прописывая большие дозы морфия. Или нембутала, если до него дойдет. Поверьте мне, я знаю, что делаю.
     
С учетом случившегося с Элом Темплтоном, я пришел к выводу, что она права. Обнял ее, на этот раз нежно прижал к себе, поцеловал в выдубленную ветром и солнцем щеку.
     
Она выдержала все это с улыбкой, потом выскользнула из моих рук. Всмотрелась в меня.
     
— Хотела бы я знать вашу историю, мой друг.
     
Я пожал плечами.
     
— Я открытая книга, миз Мими.
     
Она рассмеялась.
     
— Какая чушь. По вашим словам, вы из Висконсина, но появляетесь в Джоди с новоанглийским выговором, а на вашем автомобиле флоридские номера. Вы говорите, что ездите в Даллас, чтобы набирать материал, и ваша книга должна быть о Далласе, но персонажи в ней разговаривают как жители Новой Англии. Собственно, в двух местах они просто говорят «ага». Вам надо бы это изменить.
     
А я-то думал, что так ловко все переписал.
     
— На самом деле, Мими, в Новой Англии говорят «ага-а».
     
— Учту. — Она продолжала всматриваться в мое лицо. Мне стоило немалых усилий не отвести взгляд, но я справился. — Иногда я ловлю себя на мысли, а вдруг вы космический пришелец, как Майкл Ренни в фильме «День, когда Земля остановилась». Прибыли сюда, чтобы изучить местных аборигенов и сообщить на альфу Центавра, есть ли у нас шанс присоединиться к галактической цивилизации, или нас следует выжечь плазменными лучами, прежде чем мы заразим Галактику своими микробами.
     
— Очень уж надуманно.
     
— Хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы обо всей нашей планете судили по Техасу.
     
— Если бы Джоди послужил объектом исследования, я уверен, что Земля сдала бы экзамен.
     
— Так вам здесь нравится?
     
— Да.
     
— Джордж Амберсон — ваши настоящие имя и фамилия?
     
— Нет. Я сменил их по причинам, которые важны для меня, но ни для кого больше. Я бы предпочел, чтобы вы об этом никому не говорили. Понятно почему.
     
Мими кивнула:
     
— Это я могу. Еще увидимся, Джордж. Закусочная, библиотека… и свадьба, разумеется. Вы уделите должное внимание Сейди Клейтон?
     
— Обязательно. — Слово это я произнес с техасским выговором, и Мими рассмеялась.
     
После ее ухода я долго сидел в гостиной, не читал, не смотрел телевизор. Не думал о работе над рукописью. Думал о том, на что согласился: год работы в штате Денхолмской объединенной средней школы, доме «Львов». Решил, что не жалею об этом. Я мог не хуже любого реветь в перерыве между таймами.
     
Жалел я об одном, но лично меня это не касалось. О Мими и ее теперешнем положении. Я прекрасно понимал, что ей не позавидуешь.
    
    
     
      
6
     
     
Если говорить о любви с первого взгляда, то я согласен с «Битлз»: верю, что такое случается постоянно. Но у нас так не сложилось, хотя я обнял Сейди при нашей первой же встрече, а правой рукой пощупал ее левую грудь. Поэтому я также согласен с Микки и Сильвией[95], поведавших, что любовь — она странная.
     
В южной части центрального Техаса в середине июля царит испепеляющая жара, но суббота оказалась идеальным днем для свадебной гулянки. Температура воздуха не превышала восьмидесяти градусов, а по небу плыли огромные пышные облака цвета застиранного вылинявшего комбинезона. По двору за домом Мими — пологому склону, который спускался к мутному ручью (Мими называла его Безымянным) — проползали чередующиеся пятна солнечного света и тени.
     
Желтые и серебряные полотнища — цветов Денхолмской средней школы — украшали деревья, и здесь же, на ветке сосны Ламберта, висела пиньята. Ни один ребенок не проходил мимо, не бросив на нее голодного взгляда.
     
— После обеда детишки получат палки и с удовольствием ее разобьют, — раздался у меня за спиной чей-то голос. — Сладости и игрушки для всех nicos[96].
     
Я обернулся и увидел Майка Кослоу, великолепного (даже сверхъестественно) в узких черных джинсах и белой рубашке с отложным воротничком. За его спиной висело на шнурке сомбреро, талию перепоясывал многоцветный кушак. Я увидел и других футболистов, включая Джима Ладью, в таких же нелепых нарядах, лавирующих среди гостей с подносами. Майк, озорно улыбаясь, протянул свой.
     
— Канапе, сеньор Амберсон?
     
Я взял маленькую креветку, насаженную на зубочистку, окунул в соус.
     
— Отличный прикид. Прямо-таки Шустрый Гонсалес[97].
     
— Не туда смотрите. Если хотите увидеть настоящий прикид, посмотрите на Винса Ноулса. — Он кивнул куда-то за сетку, у которой группа учителей неуклюже, но с большим энтузиазмом играла в волейбол. Я увидел Винса во фраке и цилиндре. Его окружали дети, зачарованно наблюдавшие, как он вытаскивает шарфы из воздуха. Получалось хорошо, благо зрители были настолько малы, что не замечали, как шарфы выползают из его рукавов. Гуталиновые усы блестели на солнце. — Если на то пошло, я бы предпочел выглядеть как Козленок Франсиско[98], — добавил Майк.
     
— Я уверен, что вы все — отличные официанты, но кто, скажи на милость, убедил вас так одеться? Тренер знает?
     
— Должен, он же здесь.
     
— Да? Я его не видел.
     
— Он жарит мясо и общается с Клубом поддержки[99]. Что же касается одежды… миз Мими умеет убеждать.
     
Я подумал о подписанном мной контракте.
     
— Я в курсе.
     
Майк понизил голос.
     
— Мы все знаем, что она больна. А кроме того… я думаю об этом как о спектакле. — И он изобразил тореадора — не такая простая задача, если держишь поднос с канапе. — ¡Arriba![100]
     
— Неплохо, но…
     
— Я понимаю, еще не вжился в эту роль. Должен в ней раствориться, так?
     
— У Брандо это получается. И что ты собираешься делать осенью, Майк?
     
— В выпускном классе? Если Джим с мячом? А я, Хэнк Альварес, Чип Уиггинс и Карл Крокетт в линии? Мы выиграем первенство штата и привезем золотой мяч и кубок.
     
— Мне нравится твой настрой.
     
— Вы будете ставить пьесу этой осенью, мистер Амберсон?
     
— Есть такие планы.
     
— Хорошо. Отлично. Приберегите роль для меня… но, с учетом футбола, она должна быть маленькая. Послушайте музыкантов, неплохо играют.
     
Они играли гораздо лучше, чем «неплохо». Логотип на барабане гласил, что группа называется «Найтс». Солист отсчитал «раз-два-три», и они заиграли «Ох, моя голова», старую песню Ричи Валенса — впрочем, не такую уж старую для лета шестьдесят первого, хотя Валенс уже два года как погиб.
     
Я налил пива в бумажный стаканчик и пошел к эстраде. Голос солиста показался мне знакомым. Звучавшие, как аккордеон, клавишные тоже. И внезапно все сложилось. Это же Дуг Сэм[101], у которого скоро появятся свои хиты: «Ей хочется» и «Мендочино». Случится это во время Британского вторжения[102], поэтому группа, в основном игравшая техано-рок, возьмет себе псевдоанглийское название «Квинтет сэра Дугласа».
     
— Джордж? Подойдите сюда, я хочу вас кое с кем познакомить.
     
Я повернулся. Мими спускалась по склону-лужайке в компании женщины. При знакомстве с Сейди мне — да и не только мне, я в этом не сомневаюсь — прежде всего бросился в глаза ее рост. Она надела туфли на низком каблуке, как и все присутствовавшие здесь женщины, понимавшие, что вторую половину дня и вечер проведут на ногах под открытым небом, но Сейди в последний раз надевала туфли с каблуками на свою свадьбу, а может, и тогда предпочла платье до пола, скрывающее низкие каблуки либо полное их отсутствие, чтобы не смешить людей, возвышаясь над женихом, когда они стояли у алтаря. Макушка Сейди отстояла от земли футов на шесть, может, и больше. Я, конечно, перерос девушку дюйма на три, но, кроме меня, из всех присутствующих мужчин сверху вниз на нее могли посмотреть только тренер Борман и Грег Андервуд с кафедры истории. Грега за худобу прозвали каланчой, а Сейди, как говорили в те времена, была хорошо сложена. Она об этом знала, но стеснялась, вместо того чтобы гордиться. Это чувствовалось по ее походке.
     
Я знаю, что слишком большая, чтобы считаться нормальной, говорила походка. А плечи добавляли: Это не моя вина, я такой выросла. Как Топси[103].
     
Платье без рукавов с яркими розами, загорелые руки, из косметики — розовая помада. Нет, никакой любви с первого взгляда, однако я с удивительной ясностью помню, какой увидел ее в первый раз. Если скажу, что с той же ясностью помню и первую встречу с бывшей Кристи Эппинг, то солгу. Разумеется, произошло это в танцевальном клубе, и мы оба прилично выпили, а потому, возможно, память меня и подвела.
     
Сейди выглядела так, как, полагаю, и должна выглядеть в вашем представлении милая американская девушка. Но в ней чувствовалось что-то еще. В тот день у меня сложилось впечатление, что это обычная неуклюжесть большого человека. Позднее я выяснил, что напрасно принял Сейди за неуклюжую. Это не про нее.
     
Мими смотрелась хорошо — по крайней мере не хуже, чем в тот день, когда пришла ко мне домой, чтобы убедить подписать учительский контракт, — но она накрасилась, чего не бывало раньше. И косметика не скрыла ни мешков под глазами, вероятно, вызванных недосыпанием и болью, ни новых морщинок у рта. Однако Мими улыбалась, и почему нет? Она вышла замуж за своего мужчину, организовала праздник, который по всем признакам удался, и привела симпатичную девушку в красивом летнем платье на встречу с единственным на всю школу холостым учителем английского языка и литературы.
     
— Эй, Мими. — Я направился вверх по склону, лавируя между карточных столов, позаимствованных у амветов[104]. Позднее гости рассядутся за ними, чтобы поесть жареного мяса и полюбоваться закатом. — Поздравляю. Теперь нам всем придется привыкать к тому, чтобы называть вас миз Симмонс.
     
Она ответила такой знакомой сухой улыбкой.
     
— Пожалуйста, ограничьтесь Мими, я к этому привыкла. Со мной новый член нашей команды, с которым я хочу вас познакомить. Это…
     
Кто-то забыл задвинуть под стол один из складных стульев, и высокая блондинка, уже протянувшая мне руку с улыбкой «как приятно с вами познакомиться», споткнулась о него и повалилась вперед. Стул тоже не устоял, перевернулся, и я понял, что может произойти крайне неприятный несчастный случай, если она рухнет животом на ножку.
     
Поэтому отбросил бумажный стаканчик с пивом, прыгнул к уже падающей блондинке и подхватил ее. Моя левая рука обняла девушку за талию. Правая же обхватила что-то круглое, мягкое, чуть податливое. Между ладонью и грудью тонкая хлопчатобумажная материя платья заскользила по нейлону или шелку бюстгальтера. Знакомство получилось интимным, но проходило в присутствии острой ножки стула, и я, хоть и пошатнулся под тяжестью навалившихся на меня ста пятидесяти фунтов Сейди, все-таки удержался на ногах и не дал упасть ей.
     
Убрал руку с той части тела, которую редко подставляют для пожатия незнакомцам, и поздоровался:
     
— Привет, я… — Джейк. С языка едва не слетело мое имя из двадцать первого века, но я успел удержать его в самый последний момент. — Я Джордж. Приятно с вами познакомиться.
     
Она покраснела до корней волос. Я, впрочем, тоже. Но нашла в себе силы рассмеяться.
     
— Мне тоже. Думаю, вы только что уберегли меня от очень серьезной травмы.
     
Скорее всего уберег. Потому что об этом я и говорил, понимаете? Неуклюжесть — это не про Сейди, а вот предрасположенность к несчастным случаям — уже о ней. Забавно, конечно, пока не осознаешь, что это заложено природой. Как потом рассказала мне сама Сейди, она относилась к тем девушкам, у кого подол защемляло дверью автомобиля, когда они с кавалером ездили на школьные танцы, и юбку срывало, стоило ей сделать шаг к спортивному залу. Именно рядом с ней фонтанчики питьевой воды выходили из строя, окатывая ее с головы до ног. Именно в ее руках мог вспыхнуть коробок спичек, обжигая пальцы и подпаливая волосы. Именно у нее рвалась бретелька бюстгальтера на родительском вечере. Именно она обнаруживала, что чулок поехал перед выступлением на школьном собрании.
     
Она помнила о том, что надо наклонять голову, проходя через дверь (как и все благоразумные высокие люди), но дверь очень часто распахивалась Сейди в лицо, когда она только подходила к ней. Она трижды застревала в лифте, один раз на два часа, а годом раньше, в одном из универмагов Саванны, недавно установленный эскалатор зажевал ее туфлю. Разумеется, при нашей первой встрече я ничего этого не знал. В тот июльский день я мог сказать только одно: симпатичная блондинка с синими глазами свалилась мне в объятия.
     
— Я вижу, что вы и мисс Данхилл уже отлично поладили, — вмешалась Мими. — Я вас оставляю, чтобы вы познакомились поближе.
     
Итак, отметил я, трансформация из миссис Клейтон в мисс Данхилл уже случилась, с улаживанием юридических формальностей или без. Стул ушел одной ножкой в дерн. Когда Сейди попыталась его вытащить, у нее не получилось. Со второй попытки она справилась, но спинка стула заскользила вверх по ее бедру, утаскивая за собой юбку и открывая чулок и часть пояса с резинками. Того же цвета, что и розы на платье. Сейди раздраженно вскрикнула. Покраснела еще сильнее, стала пунцовой.
     
Я взял у нее стул и отставил в сторону.
     
— Мисс Данхилл… Сейди… Если я когда-нибудь видел женщину, которой просто необходим стаканчик холодного пива, так это вы. Пойдемте со мной.
     
— Спасибо, — поблагодарила она меня. — Я очень сожалею. Мама наказывала мне никогда не бросаться на мужчин, но я ее по-прежнему не слушаюсь.
     
По пути к бочонкам я кивал на различных членов преподавательского коллектива, а один раз взял Сейди за руку, чтобы по широкой дуге обойти волейболиста, который пятился, готовясь отбить мяч, и, если бы не моя осмотрительность, обязательно врезался бы в нее. По моим ощущениям, мы могли быть коллегами и могли стать друзьями, может, близкими друзьями, но не более того, какие бы надежды ни возлагала Мими на наше знакомство. В комедии с Роком Хадсоном и Дорис Дэй наша первая встреча определенно стала бы завязкой любовных отношений, но в реальной жизни, на глазах у гостей Мими, которые все еще улыбались, выглядело это неловко и раздражающе. Да, она красивая. Да, очень приятно идти рядом с высокой девушкой и осознавать, что ты еще выше. И конечно же, мне доставила удовольствие податливая упругость ее груди под тонким двойным слоем пристойного хлопка и сексуального нейлона. Но если тебе не пятнадцать, негоже говорить о любви с первого взгляда, случайно полапав девушку на лужайке при большом стечении народа.
     
Я налил пива мисс Данхилл, вернувшей себе девичью фамилию, и мы достаточно продолжительное время болтали у импровизированной стойки бара. Рассмеялись, когда голубь, у кого-то одолженный Винсом Ноулсом для этого празднества, высунул головку из цилиндра и клюнул его в палец. Я называл ей все новых и новых преподавателей Денхолма (многие уже покидали Город трезвости на алкогольном экспрессе). Она сказала, что никогда их всех не запомнит, но я заверил Сейди, что у нее получится. Предложил обращаться ко мне, если ей в чем-то потребуется помощь. Приличествующее число минут прошло, ожидаемые темы мы обсудили. Потом Сейди вновь поблагодарила меня за то, что я уберег ее от опасного падения, и пошла собирать детей к пиньяте, которую предстояло разбить. Я наблюдал, как она уходит, ощущая не любовь, а немножко похоти. Признаюсь, подумал о крае чулка и розовом поясе с резинками.
     
Вечером, когда я собрался спать, мои мысли вернулись к Сейди. Она очень уютно заполняла собой немаленькую, надо отметить, часть пространства, и не я один провожал взглядом ее бедра, покачивавшиеся под тонким платьем с рассыпанными по нему розами, но никаких планов я не строил. Да и какие у меня могли возникнуть планы? Незадолго до того, как отправиться в это невероятное путешествие, я прочитал книгу «Верная жена»[105], и когда уже укладывался в постель, в памяти всплыла строка из этого произведения: «Он потерял тягу к романтике».
     
Это обо мне, подумал я, выключая свет. Я абсолютно лишился этой тяги. А потом, под убаюкивающий стрекот цикад, подумал еще кое о чем: Но мне понравилась не только ее грудь в моей ладони. Еще и тяжесть тела. Тяжесть ее тела в моих объятиях.
     
Как выяснилось, тяги к романтике я вовсе не терял.
    
    
     
      
7
     
     
Август в Джоди — раскаленная духовка, температура в которой ежедневно поднимается выше девяноста градусов, а зачастую и переваливает за сто[106]. В моем доме на Меса-лейн стоял хороший кондиционер, но не настолько хороший, чтобы противостоять длительному напору жары. Иногда — если проливался сбивающий температуру дождь — ночью становилось полегче, однако ненамного.
     
Утром двадцать седьмого августа я сидел за столом в одних баскетбольных трусах, работал над «Местом убийства», когда позвонили в дверь. Я нахмурился. Все-таки воскресенье, и совсем недавно я слышал призывный звон колоколов, а большинство моих знакомых посещало один из четырех или пяти городских домов Господа.
     
Я натянул футболку и пошел к двери. На пороге стояли тренер Борман и Эллен Докерти. Ранее она возглавляла кафедру домоводства, а на ближайший учебный год ее назначили исполняющей обязанности директора ДОСШ: никто не удивился, что Дек подал заявление об уходе в тот же день, когда Мими подала свое. Несмотря на жару, тренер вырядился в темно-синий костюм и яркий галстук, очень напоминавший удавку. На Эллен был строгий серый костюм с кружевами на шее. Оба выглядели серьезными. Первой мне в голову пришла безумная, но показавшаяся весьма убедительной мысль: Они знают. Каким-то образом они узнали, кто я и откуда, и пришли, чтобы сказать мне.
     
Губы тренера Бормана дрожали, глаза Эллен блестели, хотя она и не плакала. Тут я все понял.
     
— Мими?
     
Тренер кивнул.
     
— Дек позвонил мне. Я заехал за Элли — обычно отвожу ее в церковь, — и мы решили сообщить людям. Сначала тем, кого она любила больше всего.
     
— Печальная весть, — вздохнул я. — Как Дек?
     
— Вроде бы держится, — ответила Эллен, строго взглянув на тренера. — Во всяком случае, по его словам.
     
— Да, он в порядке, — подтвердил тренер. — Конечно, расстроен ужасно.
     
— Это естественно, — кивнул я.
     
— Он собирается ее кремировать. — Эллен неодобрительно поджала губы. — Говорит, что такова ее воля.
     
Я на мгновение задумался.
     
— Мы должны провести специальное собрание, как только начнется учебный год. Вечер памяти. Мы можем это сделать? Люди выскажутся. Может, организуем небольшое слайд-шоу? У многих наверняка есть ее фотографии.
     
— Блестящая идея, — вырвалось у Эллен. — Вы сможете этим заняться, Джордж?
     
— Буду счастлив.
     
— Привлеките к этому мисс Данхилл. — И прежде чем у меня возникли подозрения о продолжении сводничества, Эллен добавила: — Я думаю, будет неплохо, если мальчики и девочки, которые любили Мимс, узнают, что ее протеже помогала готовить вечер памяти. И Сейди от этого будет польза.
     
Безусловно. Доброе отношение с самого начала учебного года никому из новеньких не мешало.
     
— Хорошо, я с ней поговорю. Огромное спасибо вам обоим. С вами все в порядке?
     
— Конечно, — сипло ответил тренер, губы его все еще подрагивали. За это я испытывал к нему самые теплые чувства. Они медленно пошли к автомобилю, припаркованному у тротуара. Тренер поддерживал Эллен под локоток. И за это я тоже его любил.
     
Я закрыл дверь, сел на скамью в крошечной прихожей и подумал о Мими, говорившей, что она огорчится, если я не поставлю пьесу для старшеклассников. Или не подпишу контракт о зачислении в штат, хотя бы на год. Или не приду на вечеринку по случаю ее свадьбы. Я подумал о Мими, которая полагала, что роману «Над пропастью во ржи» самое место в школьной библиотеке, и которая не возражала против того, чтобы субботним вечером заняться гимнастикой под одеялом. Таких, как она, дети долго помнят после окончания учебы и приходят повидаться. Такие, как она, иногда возникают в жизни ученика в критический момент и помогают найти и принять единственно правильное решение.
     
Кто найдет добродетельную жену? — вопрошается в притче. Цена ее выше жемчугов. Она добывает шерсть и лен и с охотою работает своими руками. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой[107].
     
Каждый учитель знает: одежда — не только то, что надеваешь на тело свое, и еда — не только то, что кладешь в рот. Миз Мими кормила и одевала многих. Включая меня. Я сидел на скамье, купленной на блошином рынке в Форт-Уорте, наклонив голову и закрыв лицо руками. Думал о ней, и меня переполняла печаль, но глаза оставались сухими.
     
Я не из плаксивых.
    
    
     
      
8
     
     
Сейди сразу согласилась помочь мне с организацией мемориального собрания. Последние две недели этого жаркого августа мы ездили по городу, составляя список выступающих. Я подрядил Майка Кослоу прочитать притчу, в которой шла речь о добродетельной жене, а Эл Стивенс вызвался рассказать историю — сам я от Мими ее не слышал — о том, как она придумала название «Вилорог-бургер» его spécialité de la maison[108]. Мы также собрали более двухсот фотографий. На моей любимой Мими и Дек танцевали твист. По ней чувствовалось, что она получает удовольствие. Он же выглядел так, будто ему в зад вставили толстую палку. Мы разглядывали фотографии в школьной библиотеке, где на столе старшего библиотекаря табличка «МИСС ДАНХИЛЛ» сменила «МИЗ МИМИ».
     
В этот период мы с Сейди не целовались, не держались за руки, не смотрели друг другу в глаза, а если наши взгляды и встречались, то на короткие мгновения. Она не говорила ни о неудачном замужестве, ни о причинах, побудивших ее перебраться в Техас из Джорджии. Я молчал о романе и моем выдуманном прошлом. Мы говорили о книгах. Мы говорили о Кеннеди, внешнюю политику которого она полагала шовинистической. Мы обсуждали зарождавшееся движение борьбы за гражданские права. Я рассказал ей о доске, переброшенной через ручеек на дне оврага за автозаправочной станцией «Хамбл ойл» в Северной Каролине. Она рассказала, что видела такие же туалеты для цветных в Джорджии, но верила, что их дни сочтены. Она предполагала, что обучение в одной школе черных и белых неизбежно, но, вероятно, не раньше середины семидесятых. Я заверил ее, что все произойдет раньше благодаря активным действиям нового президента и его младшего брата, занявшего пост генерального прокурора.
     
Она фыркнула.
     
— У тебя больше доверия к этому улыбающемуся ирландцу, чем у меня. Скажи мне, он когда-нибудь стриг волосы?
     
Мы стали друзьями — не любовниками. Иногда она обо что-то спотыкалась (в том числе и о свои ступни, достаточно большие), и дважды я ее ловил, но первый раз получился самым памятным. Иногда она заявляла, что умрет, если не затянется сигаретой, и я сопровождал ее в ученическую курилку за металлическим ангаром.
     
— Я буду жалеть, что нельзя прийти сюда в старых джинсах и развалиться на скамейке, — как-то сказала она. Примерно за неделю до начала учебного года. — В учительских всегда такая духота.
     
— Придет день, когда все переменится. Курение запретят на территории школы, как для учителей, так и для учеников.
     
Сейди улыбнулась. У нее это получалось хорошо, спасибо пухлым и ярким губам. И джинсы, должен отметить, отлично на ней сидели. Само собой — длинные, длинные ноги и аппетитная попка.
     
— Общество, освободившееся от сигарет. Негритянские и белые дети, обучающиеся бок о бок в полной гармонии… Неудивительно, что ты пишешь роман. У тебя чертовски богатое воображение. Что еще ты увидел в своем хрустальном шаре, Джордж? Ракеты, летящие к Луне?
     
— Конечно, но, вероятно, чуть позже десегрегации. Кто тебе сказал, что я пишу роман?
     
— Миз Мими. — Сейди затушила окурок об одну из шести пепельниц-урн. — Она сказала, что роман хороший. И раз уж речь зашла о миз Мими, думаю, нам надо вернуться к работе. Мы ведь почти закончили с фотографиями?
     
— Да.
     
— Ты уверен, что слайд-шоу под мелодию из «Вестсайдской истории» не будет очень уж сентиментальным?
     
Я думал, что ничего сентиментальнее слайд-шоу под «Где-то» быть не может, но, по словам Эллен Докерти, речь шла о любимой песне Мими.
     
Я поделился этим с Сейди, и она рассмеялась.
     
— Я не очень хорошо ее знала, но на нее это совершенно не похоже. Может, это любимая песня Элли?
     
— Теперь, раз уж ты упомянула об этом, я думаю, что так оно и есть. Послушай, Сейди, хочешь пойти на футбол в пятницу? Показать деткам, что ты уже здесь, до того, как в понедельник начнутся занятия.
     
— Я с удовольствием. — Тут она замялась в некотором смущении. — Если только у тебя не возникнет никаких идей. Я еще не готова для свиданий. Может, еще долго не буду готова.
     
— Я тоже. — Она, вероятно, думала о своем бывшем, я же — о Ли Освальде. Скоро он вновь получит американский паспорт, после чего останется только добыть советскую выездную визу для жены. — Но друзья иногда могут вместе пойти на футбол.
     
— Это точно, могут. И мне нравится ходить с тобой, Джордж.
     
— Потому что я выше тебя.
     
Она игриво стукнула меня в плечо, совсем как старшая сестра.
     
— Совершенно верно, дружище. Ты мужчина, на которого я могу смотреть снизу вверх.
    
    
     
      
9
     
     
На этой игре практически все смотрели на нас снизу вверх, почти с благоговением, словно видели представителей другого типа людей. Я находил это приятным, а Сейди рядом со мной не приходилось сутулиться. Она надела свитер «Львиной стаи» и вылинявшие джинсы. С завязанными в конский хвост белокурыми волосами она казалась старшеклассницей и с таким ростом вполне могла играть центровой в девичьей баскетбольной команде.
     
Мы сидели в ряду для преподавателей и радостными криками приветствовали Джима Ладью, который запутал защиту «Медведей Арнетта» полудюжиной коротких пасов, а потом потрясающим броском на шестьдесят ярдов поднял зрителей на ноги. К перерыву «Денхолм» записал на свой счет тридцать одно очко, а «Арнетт» — шесть. Когда игроки покинули поле, уступив место оркестру Денхолма, вышедшему на газон с тубами и тромбонами, я спросил Сейди, не хочет ли она хот-дог и колу.
     
— Конечно, хочу, но сейчас там очередь до автомобильной стоянки. Подожди до тайм-аута в третьей четверти. И мы должны взреветь, как львы, и поприветствовать Джима.
     
— Я думаю, ты можешь проделать все это сама.
     
Она улыбнулась и сжала мне руку.
     
— Нет, мне нужна твоя помощь. Я тут новенькая. Помнишь?
     
От ее прикосновения я ощутил теплую дрожь, которая никак не вязалась с дружбой. И почему нет? Щеки Сейди раскраснелись, глаза сверкали. Под лучами прожекторов и зеленовато-синим небом сгущающихся техасских сумерек она выглядела красавицей. И наше сближение могло бы пойти более быстрыми темпами, если бы не случившееся в перерыве между таймами.
     
Оркестр промаршировал по полю, как обычно и маршируют школьные оркестры, держа шаг, но не мелодию, играя что-то не слишком вразумительное. Когда они закончили, на пятидесятиярдовую линию выбежали девушки из группы поддержки, бросили шапочки к ногам, уперли руки в бока.
     
— Давайте крикнем: «Эл!»
     
Мы крикнули. Дальше последовали «е» и «в».
     
— Что получилось?
     
— ЛЕВ! — На домашней трибуне все уже были на ногах.
     
— А если нас много?
     
— ЛЬВЫ!
     
— Кто сегодня выиграет?
     
— ЛЬВЫ! — Учитывая счет первого тайма, сомневаться в этом не приходилось.
     
— Дайте нам послушать, как вы ревете!
     
Мы заревели, как и требовала традиция, поворачивая голову сначала налево, потом направо. Сейди проделала все с особенным энтузиазмом, рупором приложив руки ко рту, ее конский хвост метался от одного плеча к другому.
     
А потом пришел черед приветствия Джима. В прежние три года — да, наш мистер Ладью занял позицию куотербека еще девятиклассником — оно звучало очень просто. Девушки из группы поддержки кричали что-то вроде: «Давайте послушаем нашу львиную стаю. Имя человека, который ведет нашу команду!» И болельщики орали во всю мощь легких: «ДЖИМ! ДЖИМ! ДЖИМ!» После этого девушки несколько раз крутили колесо и убегали с поля, освобождая место для оркестра другой команды. Но в этом году, возможно, в честь последнего сезона Джима, приветствие изменилось.
     
На каждого «ДЖИМА» девушки группы поддержки отвечали первым слогом фамилии куотербека, звонко и мелодично. Новинка, конечно, но не слишком сложная, так что на трибунах быстро ее освоили. Сейди кричала вместе со всеми, пока не осознала, что не слышит моего голоса. Действительно, я стоял, разинув рот.
     
— Джордж? Что с тобой?
     
Я не мог ответить. Собственно, едва ее слышал. Потому что вдруг вернулся в Лисбон-Фоллс. Только что прошел через «кроличью нору». Только что прошел вдоль стены сушильного сарая и нырнул под цепь. Готовился к встрече с Желтой Карточкой. Только из Желтой Карточки он стал Оранжевой. Не должно тебя здесь быть, сказал он тогда. Ты кто? Что ты здесь делаешь? А когда я начал спрашивать, не пытался ли он обратиться в АА со своей маленькой проблемой, он меня оборвал, рявкнув…
     
— Джордж? — Теперь в ее голосе слышалась не только озабоченность, но и тревога. — Что случилось? Что не так?
     
Болельщики с энтузиазмом осваивали двойное приветствие. Девушки из группы поддержки выкрикивали: «ДЖИМ!» — а трибуны тут же откликались дружным: «ЛА!»
     
Отвали, Джимла! — вот что рявкнул Желтая Карточка, ставший Оранжевой (хотя еще и не Черной), и именно «джимлой» сейчас перебрасывались девушки группы поддержки и две с половиной тысячи болельщиков.
     
— ДЖИМЛА! ДЖИМЛА! ДЖИМЛА!
     
Сейди схватила меня за руку, дернула.
     
— Говори со мной, мистер! Говори со мной, потому что я начинаю бояться.
     
Я повернулся к ней и выжал из себя улыбку. Она далась мне нелегко, будьте уверены.
     
— Боюсь, острая нехватка сахара. Пойду за колой.
     
— Ты не грохнешься в обморок? Я могу отвести тебя в медпункт. Если…
     
— Я в порядке, — ответил я, а потом, не думая о том, что делаю, поцеловал ее в кончик носа. Какой-то парнишка закричал:
     
— Так держать, мистер А!
     
Вместо того чтобы рассердиться, Сейди дернула носом, как кролик, потом улыбнулась.
     
— Тогда уходи отсюда, пока не погубил мою репутацию. И принеси мне чили-дог. Сыра побольше.
     
— Да, мэм.
     
Прошлое стремится к гармонии с собой, это я уже понимал. Но что это означало? Я не знал, а потому волновался. На бетонной дорожке, ведущей к буфету, скандирование звучало еще громче, и мне уже хотелось прижать ладони к ушам, чтобы заглушить его.
     
— ДЖИМЛА! ДЖИМЛА! ДЖИМЛА!