1 2 3 4 5 6 7 
    
— Я презираю себя. Чувствую, что не имею права жить. Но у меня не хватило духа. Говорят, уничтожить себя — трусость. Никто не знает, какая для этого нужна смелость. Я не смог решиться на такую боль. А она сделала это легко — просто прошла по бечевнику и бросилась вниз. И потом, я не знаю, что там, на другой стороне. В конце концов, может, это и правда, что есть жестокий мстительный Бог, который навечно покарает нас, если мы нарушим Его заповеди.
    
— На твоем месте я бы не вел душеспасительных разговоров, Бэзил. Предлагаю тебе отправиться в соседнюю комнату и поспать. После нескольких часов отдыха тебе станет значительно лучше.
    
— Думаешь, я смогу заснуть? — воскликнул Бэзил.
    
— Давай же, — сказал Фрэнк, взяв его под руку.
    
Он повел Бэзила в спальню, и тот, не сопротивляясь, снял одежду и послушно лег. Фрэнк достал шприц для подкожных инъекций.
    
— А теперь дай руку и не двигайся. Я сделаю тебе укол, это не больно.
    
Он ввел Бэзилу немного морфия и через некоторое время с удовлетворением увидел, что тот умиротворенно уснул.
    
Фрэнк убрал шприц и улыбнулся.
    
— Забавно, — пробормотал он, — но самые бурные и трагические человеческие чувства не могут тягаться с полной дозой morphin hydrochlor[59].
    
Это средство могло успокоить взволнованный разум, горе и раскаяние под его воздействием теряли остроту, уколы совести сводились на нет, а боль — великий враг человека — быстро подавлялась. Это подчеркивало тот факт, что наиболее буйные эмоции рода человеческого возникали из-за того, что глупцы заклеймили позором. Фрэнк одним всеобъемлющим проклятием выразил свое искреннее отвращение к дуалистам, спиритуалистам, христианским ученым, врачам-шарлатанам и популяризаторам науки. Закутавшись в плед, он удобно уселся в кресло в ожидании запоздалого рассвета.
    
Два часа спустя Фрэнк уже был в Барнсе, чтобы узнать в полицейском участке подробности трагической гибели Дженни. Он объяснил инспектору, что Бэзил Кент находится в состоянии полного изнеможения и сам ничего делать не может, дал полицейским свой адрес и попросил, чтобы по всем вопросам обращались к нему. Он выяснил, что полицейские намерены встретиться с Бэзилом через два дня, и поручился, что тот уже будет готов. Затем Фрэнк отправился домой к Кентам и обнаружил там служанку, удивленную, что ни хозяин, ни хозяйка не пришли ночевать. Он рассказал ей, что произошло, и написал Джеймсу Бушу письмо, в котором сообщал печальные новости. Сделав все это, Фрэнк отправился обратно на Харли-стрит.
    
Бэзил проснулся, но пребывал в жуткой депрессии. Весь день он молчал, и Фрэнк мог только догадываться, как сильно его друг страдает. Бэзил бесконечно прокручивал в голове сцену с участием Хильды и вспоминал жестокие слова, брошенные жене. И она неизменно представлялась ему в двух ипостасях: сначала — умоляющей дать ей последний шанс, а потом — мертвой. Время от времени он чувствовал, что готов кричать от боли, вспоминая свои страстные признания Хильде, ведь ему казалось, что их последняя встреча и стала причиной катастрофы.
    
На следующий день, собираясь уходить, Фрэнк обратился к Бэзилу, с тоской смотревшему на огонь:
    
— Я собираюсь в Барнс, старина. Тебе что-нибудь нужно?
    
Бэзил, сильно задрожав, побледнел еще больше.
    
— Как насчет допроса? Мне обязательно его проходить?
    
— Боюсь, да.
    
— И все выяснится. Полицейские поймут, что я во всем виноват. Я никогда больше не посмею и головы поднять. О, Фрэнк, неужели нет способа этого избежать?
    
Фрэнк покачал головой, и губы Бэзила дрогнули в выражении безнадежного отчаяния. Больше он ничего не говорил, пока друг не подошел к порогу. Лишь тогда Бэзил вскочил:
    
— Фрэнк, ты должен кое-что для меня сделать. Я полагаю, ты считаешь меня невежественным животным. Видит Бог, я презираю себя больше, чем кто бы то ни был, но ради нашей многолетней дружбы сделай для меня кое-что. Не знаю, что Дженни сказала родственникам, и они не упустят возможности ранить меня еще больнее теперь, когда я в беде. Но имя миссис Мюррей не должно упоминаться, чего бы это ни стоило.
    
Фрэнк остановился, задумавшись на мгновение.
    
— Я посмотрю, что можно сделать, — ответил он.
    
На пути к Ватерлоо Фрэнк заглянул на Олд-Куин-стрит — мисс Ли завтракала.
    
— Как Бэзил сегодня утром? — спросила она.
    
— Бедняга! Он весьма плох. Я толком не знаю, что с ним делать. Думаю, как только закончится следствие, ему лучше отправиться за границу.
    
— Почему бы тебе не привести его сюда? Я бы его подкормила.
    
— Вы начнете суетиться. Ему гораздо лучше одному. Он будет думать об этом, пока не устанет, а потом все наладится.
    
Мисс Ли улыбнулась — пренебрежение, с которым он отказался от ее предложения, показалось ей забавным, — и подождала, пока он продолжит. Фрэнк же попросил:
    
— Послушайте, я хотел бы, чтобы вы дали мне денег в долг. Вы не могли бы положить двести пятьдесят фунтов на мой счет сегодня утром?
    
— Разумеется, — ответила она, радуясь его просьбе.
    
Мисс Ли подошла к столу, чтобы достать чековую книжку, а Фрэнк наблюдал за ней с легкой улыбкой.
    
— Вы даже не хотите узнать, для чего мне эти деньги?
    
— Только если вы сами пожелаете мне рассказать.
    
— Да вы молодчина!
    
Он тепло пожал ее руку и, бросив взгляд на часы, помчался на вокзал Ватерлоо. Когда он прибыл в Ривер-Гарденс, Фанни, служанка, открывшая дверь, сообщила ему, что его ждет Джеймс Буш. Она добавила, что он признался ей в намерении уничтожить Бэзила, и шарил по дому в поисках документов и писем. Фрэнк мысленно похвалил себя за осмотрительность, с которой запер все шкафы и яшики. Он тихо поднялся наверх и, открыв дверь, увидел, как Джеймс подбирает ключи к письменному столу. Буш вздрогнул, едва вошел Фрэнк, но быстро обрел прежнее спокойствие.
    
— Почему все эти ящики заперты? — нагло спросил он.
    
— Полагаю, чтобы любопытные гости в них не копались, — чрезвычайно приветливо ответил Фрэнк.
    
— Где этот человек? Он убил мою сестру. Он подлец и убийца, и я скажу ему это в глаза.
    
— Я надеялся найти вас здесь, мистер Буш, — хотел с вами поговорить. Вы не присядете?
    
— Нет, я не присяду, — агрессивно ответил Джеймс. — Это не тот дом, где джентльмен мог бы присесть. Я еще посчитаюсь с Кентом. Я расскажу присяжным чудную историю. Он заслужил, чтобы его повесили, правда, заслужил.
    
Фрэнк решительно посмотрел на бывшего клерка-аукциониста, отметив его подозрительный взгляд, тонкие губы и выражение низменной хитрости. Желая предотвратить скандал на следствии, ибо Бэзил чувствовал себя больным и несчастным и без участия в перекрестном допросе о его личных делах, Фрэнк подумал, что будет несложно привести Джеймса Буша в нужное расположение духа. Но неприязнь, которую внушал ему этот мужчина, заставила его прибегнуть к весьма жестокой откровенности. Фрэнк чувствовал, что с таким человеком лучше не церемониться и не обязательно маскировать истинный смысл эвфемизмами.
    
— И чего, по-вашему, вы добьетесь, если устроите перебранку на допросе? — спросил он, уставившись собеседнику прямо в глаза.
    
— О, вы тоже об этом подумали, не правда ли? Это господин Кент послал вас уговаривать меня? Напрасно, уважаемый. Я собираюсь усложнить этот процесс для Бэзила, насколько можно. Мне приходилось кое-что терпеть от него, о да! Он относился ко мне как к швали. Я был недостаточно хорош для него, если позволите.
    
Он прошипел это с исключительным злорадством, и возникло впечатление, что смерть сестры волновала его главным образом потому, что давала возможность свести счеты с давним обидчиком.
    
— Предлагаю вам спокойно сесть и послушать меня, не перебивая хотя бы пять минут.
    
— Вы пытаетесь обмануть меня, но у вас ничего не выйдет. Я вижу вас насквозь, как если бы вы были оконным стеклом. Вы, люди из Уэст-Энда, думаете, что все знаете!
    
Фрэнк подождал, пока Джеймс Буш не прикусит свой острый язык.
    
— Как считаете, сколько стоит мебель в этом доме? — решительно спросил он.
    
Вопрос удивил Джеймса, но через минуту он ответил:
    
— Одно дело — сколько вещь стоит, и другое — сколько за нее дадут. Если бы ее продавал человек, знающий свое дело, можно было бы получить, скажем, сотню фунтов.
    
— Бэзил подумывал подарить ее вашей матери и сестре, при условии, разумеется, что ни одного лишнего слова не будет произнесено на допросе.
    
Джеймс разразился ироническим хохотом:
    
— Вы меня развеселили. Думаете, сможете заткнуть мне рот, если подарите моей матери и сестре целый дом мебели?
    
— Я и не тешил себя мыслью, что вы будете объективны, — холодно улыбнулся Фрэнк. — Теперь приступим к делу. Похоже, вы должны Бэзилу крупную сумму. Вы можете ее вернуть?
    
— Нет.
    
— Также, судя по всему, на последнем месте работы у вас были какие-то проблемы с бухгалтерией.
    
— Это ложь! — в ярости воскликнул Джеймс.
    
— Возможно, — парировал Фрэнк с исключительным спокойствием. — Я упомянул об этом, чтобы вы, человек в высшей степени сообразительный, поняли: мы можем устроить вам большие неприятности, если вы поднимете скандал. Когда грязное белье полощут на людях, как правило, обеим сторонам находится что сказать.
    
— Мне все равно, — мстительно заявил Джеймс. — Я собираюсь вернуть свое по праву. Если я смогу вонзить нож в этого человека, то готов смириться с последствиями.
    
— Понимаю, что вы намереваетесь поведать любезным присяжным всю историю семейной жизни Бэзила. — Фрэнк сделал паузу и посмотрел на собеседника. — Я дам вам пятьдесят фунтов, чтобы вы держали язык за зубами.
    
Предложение прозвучало цинично, и Джеймс покраснел. Он с оскорбленным видом вскочил и подошел к Фрэнку, который продолжал сидеть, наблюдая за ним с неким веселым равнодушием.
    
— Пытаетесь подкупить меня? Я хотел бы, чтобы вы знали: я джентльмен. И более того, я англичанин и этим горжусь. Раньше никто никогда не пытался меня подкупить.
    
— Иначе вы, без сомнения, согласились бы, — пробормотал Фрэнк.
    
Хладнокровие врача обескуражило маленького клерка. Он смутно чувствовал, что высокопарные возражения прозвучат нелепо, ибо Фрэнк настолько точно определил его истинную сущность, что не имело смысла притворяться и дальше.
    
— Да ладно вам, мистер Буш, не глупите. Деньги, несомненно, вам очень пригодятся, и вы слишком умны, чтобы позволить личным соображениям повлиять на вас в деловых вопросах.
    
— Что для меня пятьдесят фунтов, как вы думаете? — воскликнул Джеймс с некоторым сомнением.
    
— Должно быть, вы меня неправильно поняли, — сказал Фрэнк, метнув на него быстрый взгляд. — Я говорил о сумме в сто пятьдесят фунтов.
    
— О! — Он снова покраснел, и на его лице отразился явный интерес. — Это совсем другое дело.
    
— По рукам?
    
Фрэнк наблюдал за внутренней борьбой брата Дженни, и ему было интересно увидеть хоть какой-то проблеск стыда. Джеймс поколебался, затем заставил себя заговорить, но уже не с привычной самоуверенностью, а почти шепотом:
    
— Послушайте, дайте мне двести, и я соглашусь.
    
— Нет, — не отступал Фрэнк. — Берите сто пятьдесят или катитесь к чертям.
    
Джеймс не ответил, но, увидев, что он согласен, Фрэнк вытащил чек из кармана, заполнил и протянул ему.
    
— Я дам вам пятьдесят сейчас, а остальное — после допроса.
    
Джеймс молча кивнул. Он бросил взгляд на дверь, потом — на Фрэнка, который тут же сказал:
    
— Вам незачем здесь оставаться. Если потребуетесь для чего-нибудь, я дам вам знать.
    
— Что ж, до скорого.
    
Джеймс Буш вышел с видом побитой собаки. Через минуту в комнате появилась служанка.
    
— Мистер Буш ушел? — спросил Фрэнк.
    
— Да. И скатертью дорога этому негодяю.
    
Фрэнк задумчиво посмотрел на нее:
    
— Ах, Фанни, не будь на свете мерзавцев, жизнь стала бы слишком сложной для честных людей.
   
   
    
     
15
    
    
Миновало шесть месяцев, и благословенный летний воздух вновь ворвался в столовую мисс Ли на Олд-Куин-стрит. Она обедала с миссис Кастиллион, удивительно помолодевшей за зиму на Востоке, поскольку Пол, обычно стремившийся сочетать самосовершенствование с удовольствием, предложил отметить их воссоединение путешествием в Индию, где они могли провести второй, более приятный, медовый месяц. А он в то же время получил возможность изучить различные вопросы, имевшие для него как для политика большую ценность. Миссис Кастиллион в летнем платье сохранила былое изящество дрезденской фарфоровой статуэтки, а ее прежняя живость обрела еще большее очарование благодаря тому, что она стала нежнее. Она закрепила перемену к лучшему, вернув естественный цвет своим волосам.
    
— Вам нравится, Мэри? — спросила она. — Пол говорит, это сделало меня на десять лет моложе. И еще перестала штукатуриться.
    
— Совсем? — с улыбкой поинтересовалась мисс Ли.
    
— Конечно, я иногда пудрюсь, но это не считается. И, знаете, я теперь никогда не пользуюсь пуховкой, только кусочком кожи. Вы и представить не можете, как прекрасно мы провели время в Индии, а Пол — просто душка. Он был ужасно добр ко мне. Я предана ему целиком и полностью, и я думаю, мы получим титул баронета по случаю официального дня рождения монарха.
    
— Награда за добродетель.
    
Миссис Кастиллион покраснела и засмеялась:
    
— Знаете, я боялась, что стану кошмарнейшей занудой, но оказывается, так приятно быть доброй и чувствовать, что тебе не в чем себя упрекнуть… А сейчас расскажите мне обо всех. Где вы провели зиму?
    
— Я, как обычно, ездила в Италию, а мой кузен Элджернон с дочерью приехали ко мне на месяц в гости на Рождество.
    
— Она очень подавлена смертью супруга?
    
В голосе миссис Кастиллион слышалось искреннее сочувствие, и мисс Ли вновь отметила, насколько та переменилась.
    
— Она довольно спокойно все пережила, и я думаю, она даже в какой-то степени счастлива. Она говорит мне, что постоянно ощущает присутствие Герберта. — Мисс Ли сделала паузу. — Белла собрала стихи мужа и хочет опубликовать их, она написала очень трогательное предисловие к книге о его жизни и смерти. Но трагедия вот в чем: я никогда не встречала человека, столь вдохновленного поэзией, и все же он не создал ни одной строки, которая не была бы посредственна. Если бы Герберт живописал лишь свои собственные чувства, свои скромные надежды и разочарования, возможно, он и смог бы сотворить что-то хорошее. А он создавал лишь бледные копии стихов Суинберна, Теннисона и Шелли. Не могу понять, почему Герберт Филд, такой простой и честный, не написал ни единой строфы, которая не звучала бы высокопарно и натянуто. Думаю, в душе он чувствовал, что не обладает литературным талантом, никак не связанным с высокими идеалами, искренностью или добродетелью, ибо он не сожалел, что умирает. Он жил лишь для того, чтобы быть великим поэтом, и еще до конца осознал, что никогда им не станет.
    
Мисс Ли уже видела перед собой хорошенькую маленькую книжечку, которую Белла выпустит за свои деньги, с красивым шрифтом и широкими полями, в изящном переплете. Она не сомневалась в презрительном пренебрежении рецензентов и в том, что Белла в конце концов заберет у издателя весь тираж и раздарит друзьям, а те тепло ее поблагодарят, но так и не удосужатся прочесть и десяти строк.
    
— А что произошло с Реджи Бассеттом? — вдруг спросила Грейс.
    
Мисс Ли окинула быстрым взглядом миссис Кастиллион, но спокойствие в ее глазах подтверждало, что вопрос был задан с равнодушием, вероятно для того, чтобы показать: она окончательно преодолела свою влюбленность.
    
— Вы слышали, что он женился?
    
— Читала в «Морнинг пост».
    
— Его мать очень оскорбилась и три месяца отказывалась с ним разговаривать. Но в конце концов мне удалось сообщить ей, что ожидается появление наследника, и она решила проглотить свою гордость и помириться с невесткой — очень милой и разумной женщиной.
    
— И красивой? — спросила Грейс.
    
— Вовсе нет, но в высшей степени талантливой. Она уже превратила Реджи во вполне приличного представителя общества. Миссис Бассетт сейчас отправилась в Борнмут, где молодые сняли дом, она хочет быть рядом, когда родится малыш.
    
— Весьма обнадеживает мысль, что древний род Барлоу-Бассеттов не прервется, — с иронией пробормотала Грейс. — Я поняла, что ваш юный друг остепенился, поскольку в один прекрасный день он до пенни вернул все, что я ему… одолжила.
    
— И как вы поступили с этими деньгами? — спросила мисс Ли.
    
Грейс, вспыхнув, улыбнулась:
    
— Я получила их как раз накануне годовщины свадьбы и потратила все на великолепную жемчужную булавку для Пола. Он пришел в полный восторг.
    
Миссис Кастиллион встала, и, когда она удалилась, мисс Ли вытащила письмо, которое пришло еще до обеда, но так и не было вскрыто из-за приезда гостьи. Письмо было от Бэзила, который провел всю зиму в Севилье по рекомендации мисс Ли. Она с любопытством распечатала его, ведь он написал ей впервые, с тех пор как уехал из Англии после допроса.
    
     
Моя дорогая мисс Ли!
     
Не посчитайте меня неблагодарным за то, что не сообщал Вам новостей о себе, но сначала я чувствовал, что не могу писать знакомым в Англии. Когда бы я ни думал о них, все возвращалось, и лишь ценой отчаянных усилий я смог все забыть. Некоторое время мне казалось, что я никогда больше не смогу повернуться лицом к миру, и я мучился угрызениями совести. Я поклялся посвятить всю свою жизнь глубочайшему раскаянию и воображал, что никогда больше не обрету душевного покоя или смогу ошутить что-то, приближенное к счастью. Но наконец, к собственному стыду, я обнаружил, что снова радуюсь жизни, смеюсь и пребываю в хорошем настроении. И я горько бранил себя за то, что всего через пару недель после смерти бедной девочки меня могут развлекать самые обычные явления. И потом не знаю, что на меня нашло, но я не мог избавиться от мысли, что дверь моей тюремной камеры отворилась. Хотя я называл себя грубым и черствым, в глубине души я думал, что сама судьба дала мне еще один шанс. Грифельную доску вытерли начисто, и я мог начать с нуля. Я говорил себе, что хочу умереть, но это было лицемерие чистой воды: я хотел жить и держаться за жизнь обеими руками и наслаждаться ею. У меня такое желание быть счастливым, такая жажда жить полной жизнью. Я совершил страшную ошибку и расплатился за нее страданиями. Видит Бог, как сильно я мучился и как отчаянно пытался извлечь из этого урок. Вероятно, во всем этом не было моей вины, хотя мне стыдно говорить это даже Вам. Мне следует и дальше изображать «приличное поведение»: в этом мире нас заставляют действовать и думать определенным образом, поскольку давно решено, будто это хорошо. Мы не имеем возможности идти своим собственным путем: мы все без исключения связаны предрассудками и нормами нравственности. Ради Бога, давайте освободимся. Давайте сделаем то и это, потому что хотим и потому что должны, а не потому, что другие видят в этом необходимость. И знаете, что в этом хуже всего? Если бы я вел себя как подлец и послал Дженни к чертям, я был бы счастлив, и доволен, и удачлив, а она, осмелюсь предположить, не умерла бы так рано. Именно то, что я пытался выполнять свой долг, и стало причиной всех несчастий. Мир создал идеал, и, как мне казалось, это значило, что ему нужно соответствовать. Разве мог я предположить, что в результате стану лишь объектом насмешек?
     
Не думайте обо мне слишком плохо из-за того, что я говорю все это. Такие мысли посетили меня здесь, а ведь именно Вы отправили меня в Севилью. Должно быть, Вы знали, как это повлияет на мой рассудок, измученный и больной. Это земля свободы, и я наконец осознал собственную молодость. Как я могу забыть прелесть прогулок по улице Сьерпес? Теперь, когда освободился от гнетущих угрызений совести, я больше не опасаюсь, что опустившийся занавес вернет меня к невыносимой реальности. Песни, танцы, счастливая праздность апельсиновых садов вдоль реки Гвадалкивир, веселое бурление ночной Севильи… Я не смог долго этому сопротивляться и в конце концов забыл обо всем, но это время быстро прошло, а мир создан для жизни.
     
К тому времени как Вы получите это письмо, я уже буду на пути домой.
     Искренне Ваш, Бэзил Кент.
    
    
Мисс Ли прочла письмо с улыбкой и вздохнула.
    
— Полагаю, в таком возрасте можно позволить себе обойтись без блестящего чувства юмора, — пробормотала она.
    
Но она все же отправила Бэзилу телеграмму с просьбой посетить ее, и через три дня молодой человек приехал. Он сильно загорел после солнечной зимы и выглядел здоровым и сияющим, как никогда. Мисс Ли пригласила Фрэнка на ужин, и они вдвоем с холодным безразличием врачей-анатомов пытались выяснить, какие перемены за прошедшее время претерпела впечатлительная натура Бэзила. Он же находился в прекрасном расположении духа и радовался воссоединению с друзьями. Но сдержанная трезвость, скрывавшаяся за его живостью, позволила сделать им предположение о спокойствии его души. То, что ему пришлось пережить, помогло приобрести необходимый жизненный опыт, он стал менее эмоциональным и возмужал.
    
Мисс Ли поделилась своим мнением с Фрэнком, когда они встретились наедине в следующий раз.
    
— В груди каждого англичанина томится церковный староста — старый прилипала, от которого почти невозможно избавиться. Иногда думаешь, что он уснул или умер, но он обладает чудесной жизнеспособностью, и рано или поздно обнаруживаешь, что он захватил власть над твоей душой.
    
— Не знаю, что вы подразумеваете под словом «душа», — перебил Фрэнк. — Но если вы сами знаете что, пожалуйста, продолжайте.
    
— В Бэзиле просыпается церковный староста, и я чувствую, что он сделает весьма успешную карьеру. Но я предупрежу его, чтобы он не позволил этому церковному функционеру одержать над ним верх.
    
Мисс Ли ждала, пока Бэзил поговорит с миссис Мюррей, но через два дня ее терпение истощилось, и она перешла в решительное наступление.
    
При упоминании Хильды его щеки зарделись.
    
— У меня не хватает духа отправиться к ней. После того, что случилось, я никогда больше не смогу ее видеть. Я стараюсь забыть ее.
    
— И у вас получается? — сухо поинтересовалась мисс Ли.
    
— Нет-нет, у меня никогда не получится. Я еще более отчаянно люблю ее, чем когда бы то ни было. Но я не могу жениться на ней теперь. Воспоминание о бедной Дженни всегда будет стоять между нами, ведь это мы, Хильда и я, довели ее до смерти.
    
— Не будьте манерным идиотом, — резко бросила мисс Ли. — Вы говорите как герой дешевого бульварного романа. Хильда очень вам симпатизирует, и она обладает женским здравомыслием — единственным, что уравновешивает романтическую глупость мужчин в этом мире. И какая же, вы думаете, польза в том, чтобы страдать, изображая яркую личность? А я подумала было, что вы излечились от героизма… В письме вы сообщили мне, что мир создан для жизни, — эта идея скорее отличается истинностью, чем новизной. Неужели вы считаете, есть хоть какой-то смысл в нелепом позерстве ради впечатления невнимательной публики?
    
— Откуда вы знаете, что Хильда до сих пор испытывает ко мне какие-то теплые чувства? Быть может, она ненавидит меня за то, что я принес ей унижение и стыд.
    
— На вашем месте я отправилась бы к ней и спросила, — засмеялась мисс Ли. — Идите с легким сердцем, ибо она любила вас за вашу физическую привлекательность больше, чем за ваш характер. А это, могу вам сказать, несмотря на все утверждения моралистов, гораздо надежнее, поскольку в характере человека легко ошибиться, а его красота очевидна. А вы сейчас привлекательнее, чем когда бы то ни было.
    
Когда Бэзил отправился нанести визит миссис Мюррей, мисс Ли забавлялась, с иронией представляя их встречу. Она рисовала в уме картину смущенного рукопожатия, банальный разговор, обескураживающую тишину и без всякого сочувствия воображала постепенное потепление между ними и страстные признания, которые за этим последуют. Из этого она вывела мораль:
    
— Общая ошибка всех писателей — позволять своим героям объясняться с изяществом в моменты величайшего волнения. Ничто не может звучать фальшивее, ведь в такие мгновения даже самые утонченные люди будут использовать терминологию журнала «Фэмили гералд». Словесное выражение неистовой страсти никогда не может быть художественным, а лишь тривиальным, нелепым и гротескным, часто вульгарным и глупым. — Мисс Ли улыбнулась. — Вероятно, одни только писатели-романисты и способны на настоящую романтику в любви, но ставлю десять к одному, что в подобных случаях они цитируют что-нибудь из своих неопубликованных работ или слушают сами себя, восхищаясь собственным изысканным и отточенным слогом.
    
Как бы там ни было, разговор Хильды с Бэзилом прошел в высшей степени удовлетворительно, что подтверждается следующим письмом, которое через пару дней получил молодой человек:
    
     
Mon cher enfant![60]
     
Я с величайшим удивлением и восторгом прочла в сегодняшней «Морнинг пост» о твоей помолвке с миссис Мюррей. Ты прекрасно выпутался из затруднительного положения, mon ami[61], и я тебя поздравляю. Разве ты не помнишь, как Бекки Шарп говорила, что прекрасно проживет на пять тысяч в год? И чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что это vraie verite[62]. С домом на Чарлз-стрит и le reste[63] ты заживешь совсем по-другому. Ты будешь лучше одеваться, станешь более мягким и менее категоричным. Приходи завтра на ленч и приводи миссис Мюррей. Будет еще несколько человек, и я надеюсь, мы повеселимся. Назначенное время — час. Боюсь, это необычное время для ленча, однако с утра меня ждут на прием в католической церкви, а потом мы все отправимся сюда. Я собираюсь принять имена двух святых, пример которых подвигнул меня на переход в иную веру, и поэтому я подписываюсь как Твоя любящая мать
     
Маргарита Элизабет Клэр Визард.
     
P.S. Герцог Сент-Ольфертс[64] будет моим крестным отцом.
    
    
Через месяц Хильду Мюррей и Бэзила обвенчал в Церкви всех душ преподобный Фарли. Мисс Ли была посаженой матерью, а в церкви, кроме них, находились только церковный служитель и Фрэнк Харрелл. В ризнице мисс Ли пожала руку викария:
    
— Думаю, церемония получилась очень милой. С вашей стороны было просто прелестно предложить обвенчать их.
    
— Невеста — мой дорогой друг. Я очень хотел доказать, что она может рассчитывать на мою поддержку на новом этапе жизни. — Он сделал паузу и добродушно улыбнулся, так что мисс Ли, знавшая о его былой привязанности к Хильде, удивилась его хорошему расположению духа. Она никогда не видела его более подтянутым и импозантным. Он уже казался епископом до мозга костей. — Открыть вам один большой секрет? — любезно добавил он. — Я собираюсь вступить в брак с Флоренс, леди Ньюхевен. Мы поженимся в конце сезона.
    
— Мой дорогой мистер Фарли, поздравляю вас от всего сердца. Я уже вижу ваши стройные ноги в гетрах епископа.
    
Мистер Фарли приветливо улыбнулся, ибо взял себе за правило благосклонно оценивать шутки пожилых старых дев со средствами, воплощая свое собственное чувство юмора в роскошном убранстве церкви. Ни одно из молитвенных мест в Уэст-Энде не могло похвастаться более красивой напрестольной пеленой и орнаментами, нигде нельзя было увидеть более изысканных подушечек под колени или сборников церковных гимнов в лучшем состоянии.
    
Молодожены намеревались провести медовый месяц на реке и, пообедав на Чарлз-стрит, тут же отправились в путь.
    
— Я счастлив, что они не попросили проводить их в Паддингтон, — заявил Фрэнк, шагая с мисс Ли по направлению к парку.
    
— Почему вы в таком отвратительном настроении? — с улыбкой поинтересовалась она. — За обедом я дважды едва удержалась, чтобы не напомнить вам: бракосочетание — событие, на котором веселье не считается предосудительным.
    
Фрэнк не ответил, и они, повернув, прошли через ворота в парк. В этот погожий июньский день здесь было многолюдно: несмотря на ранний час, мимо проносились автомобили, проезжали спокойно и с достоинством коляски, хорошо одетые лондонцы лениво восседали на стульях или прогуливались, созерцая друг друга и беспечно обсуждая популярные темы. Взгляд Фрэнка медленно блуждал по их лицам, и вдруг с легким содроганием его чело омрачилось.
    
— Во время церемонии и после нее я мог думать только о Дженни. Прошло всего восемнадцать месяцев с тех пор, как я поставил подпись свидетеля в подтверждение первого брака Бэзила в грязном муниципалитете. Вы и не представляете, как красива была эта девушка в тот день, как ее переполняли любовь, и благодарность, и счастье. Она смотрела в будущее с таким жадным томлением! И вот теперь она гниет под землей, а женщина, которую она ненавидела, и мужчина, которого она обожала, поженились и даже не вспомнили о ее несчастной судьбе. Я ненавидел Бэзила в этом его новом сюртуке, и Хильду Мюррей, и вас. Я представить не могу, как умная женщина вроде вас могла так нелепо разодеться для подобного мероприятия.
    
Мисс Ли, осознававшая, какой успех имел ее костюм, могла позволить себе улыбнуться его словам:
    
— Я заметила, что всякий раз, когда не в духе, вы меня оскорбляете.
    
Фрэнк продолжил, и его лицо приняло суровое выражение, а глаза яростно сверкали. — Все это казалось таким бессмысленным! Как будто бедной девушке нужно было испытать страшные мучения лишь для того, чтобы соединить этих двух никчемных существ. Должно быть, у них нет ни воображения, ни стыда, иначе как они могли пожениться, когда между ними стоит эта страшная смерть? Ведь в конце концов именно они убили ее. И думаете, Бэзил благодарен Дженни за то, что она подарила ему свою молодость, любовь, восхитительную красоту и даже свою жизнь? Он не думает о ней. И вы, из-за того, что она была официанткой, тоже убеждены: это хорошо, что она больше не стоит у них на пути. Единственное оправдание, которое я для них нахожу, кроется в том, что они — лишь слепые орудия в руках судьбы. Природа работала, незаметно работала, чтобы свести их вместе ради своих собственных целей, и безжалостно раздавила Дженни за то, что она смела им мешать.
    
— Я не могу найти лучшего оправдания, — произнесла мисс Ли, серьезно глядя на Фрэнка. — Я прощаю их, потому что они люди и потому что они слабы. Чем дольше живу, тем больше поражаюсь полнейшей слабости людей. Они пытаются выполнять долг, честно стараются делать все от них зависящее, ищут прямые пути, но они поразительно слабы. И поэтому, я считаю, нужно жалеть их и проявлять максимальное снисхождение. Боюсь, это прозвучит весьма глупо, но теперь у меня на языке чаще всего вертятся слова: «Прости их, ибо не ведают, что творят».
    
Они молча пошли дальше, и через некоторое время Фрэнк, остановившись, повернулся к мисс Ли. Он достал часы.
    
— Еще довольно рано, и у нас целый день впереди. Вы поедете со мной на кладбище, где лежит Дженни?
    
— Почему не оставить мертвых в покое? Давайте лучше думать о жизни, чем о смерти.
    
Фрэнк покачал головой:
    
— Я должен поехать, иначе спать не смогу. Мне невыносима мысль, что в такой день о ней совершенно забыли.
    
— Прекрасно. Тогда я составлю вам компанию.
    
Они повернули и вышли из парка. Фрэнк окликнул извозчика, и они отправились в путь. Они миновали помпезные особняки сильных мира сего, степенные и величественные, и, продвигаясь на север, пересекали длинные улицы, вдоль которых тянулись маленькие дома, грязные и серые на фоне яркого неба. Они ехали дальше по этим бесконечным улицам, походившим одна на другую. Они миновали дороги, где каждый дом стоял отдельно и был окружен садом, и там росли цветы и деревья. Это были жилища купцов и биржевых маклеров, и они имели вид приличный и аккуратный, самодовольный и щеголеватый. Но и эти районы остались позади, им на смену пришли другие, более тесные. Теперь, казалось, перед ними предстал иной Лондон, более живой, более шумный. На пути встречалось множество трамваев и автобусов, а на тротуарах громоздились тележки торговцев. Магазины отличались броскостью и дешевизной, а дома — запущенностью. Они проезжали по трущобам, где дети весело играли прямо на обочине и женщины в грязных фартуках, неряшливые и растрепанные, слонялись у собственных порогов.
    
Наконец они добрались до широкой прямой дороги, белой и пыльной, лишенной тени, и поняли, что скоро будут на месте, поскольку все чаще им попадались лавки, где изготавливали надгробия. Мимо прокатил пустой катафалк, наемные рабочие сидели на ящике, громко смеялись и курили, устав после привычной работы. Показалось кладбище, они остановились у железных ворот. Это был обширный участок со всеми видами погребального декора, которые только можно вообразить, и все здесь сияло холодной белизной в свете солнца. Это место было довольно вульгарным, здесь царила пошлая деловая атмосфера, которая бесконечно угнетала. Фрэнк и мисс Ли прошли вперед, миновав кучку людей в черных одеждах, стоявших у открытой могилы, над которой священник поспешно, словно по привычке, давно ему наскучившей, бубнил самые торжественные слова, которые когда-либо были написаны:
    
— «Человеку, рожденному женщиной, отпущен недолгий срок, и на его долю выпадает много страданий. Он приходит в этот мир, а потом его срезают, как цветок. Он исчезает, словно тень, и никогда не задерживается в своем пребывании».
    
Мисс Ли, побледнев, взяла Фрэнка под руку, и они торопливо зашагали вперед. Там и сям мертвые цветы громоздились на свежих могилах, там и сям виднелись свежие холмы. Наконец они добрались туда, где лежала Дженни, — к прямоугольному куску гранита, на котором был высечен простой крест. И Фрэнк вскрикнул от удивления, увидев, что памятник вплоть до креста наверху был усыпан красными розами. Некоторое время они молча смотрели на него в изумлении.
    
— Они совсем свежие, — заметила мисс Ли. — Их принесли сегодня утром. — Она повернулась к Фрэнку и медленно перевела взгляд на него. — Вы сказали, они забыли, а ведь они приехали в день своей свадьбы возложить цветы на ее могилу.
    
— Думаете, она тоже приезжала?
    
— Я уверена. Ах, Фрэнк, я думаю, им можно многое за это простить. Я говорила вам, что они стремились выбрать правильный путь, и если оступились, то лишь потому, что они люди, и очень слабые. Разве вы не считаете, что для нас самих было бы лучше проявить милосердие? Интересно, мы с вами смогли бы справиться лучше с такими неимоверными трудностями и величайшими искушениями?
    
Фрэнк не ответил, и еще долго они созерцали великолепные красные розы и представляли, как Хильда нежными руками укладывала их на холодную могильную плиту бедной Дженни.
    
— Вы правы, — произнес он наконец. — Я готов многое им простить за то, что они подумали об этом. Я надеюсь, они будут счастливы.
    
— Думаю, это хороший знак. — Мисс Ли положила руку на плечо Фрэнку. — А теперь давайте уйдем, ибо мы пока живы и мертвым нечего нам сказать. Вы пригласили меня сюда, а теперь я хочу повести вас за собой и показать вам кое-что еще.
    
Он не понял ее, но послушно последовал за ней. Мисс Ли приказала извозчику ехать вперед, подальше от Лондона, до тех пор пока она не велит остановиться. А потом, оставив за собой печальную обитель смерти, они вдруг оказались на открытом пространстве. Загородное шоссе отличалось приятной твердостью проселочной дороги, а вдоль него тянулась живая изгородь из боярышника. Зеленые поля простирались по обе стороны, и теперь они, возможно, удалились на сотню миль от города. Мисс Ли остановила извозчика и попросила его подождать, пока она с другом прогуляется.
    
— Не оглядывайтесь, — сказала она Фрэнку. — Смотрите только вперед. Смотрите на луга и деревья.
    
Небо было ярко-голубым, и нежный ветерок приносил с собой восхитительные запахи деревни. В воздухе чувствовалась чарующая прозрачность, прогонявшая все плохие мысли. Они оба, быстро шагая, дышали полной грудью, жадно впитывая великолепие летнего дня. За поворотом дороги мисс Ли вдруг вскрикнула от радости, потому что ее взору вдруг представилась живая изгородь, в которой пылали дикие розы.
    
— У вас есть нож? — спросила она. — Срежьте же хоть несколько штук!
    
Какое-то время она стояла рядом, пока Фрэнк собирал огромный букет из свежих цветов. Он протянул их ей, и она сжала охапку двумя руками.
    
— Я люблю их, потому что это те же самые розы, которые растут на саркофагах в садах Рима. Они вырастают из старых гробов, чтобы показать нам: жизнь всегда побеждает смерть. Какое мне дело до болезни, старости и немощи?! Быть может, мир полон мук и разочарования, быть может, он не дает и десятой части того, что мы просим, быть может, он предлагает ненависть взамен любви, обманутые надежды, страдания, обыденность и бог знает что еще. Но есть нечто, с лихвой окупающее все остальное, останавливающее вращение карусели в этом жалком спектакле и придающее всему смысл, торжественность и величие, есть нечто, ради чего стоит жить. И лишь благодаря этому все наши страдания окупаются сполна.
    
— И что же это, черт возьми, такое? — с улыбкой спросил Фрэнк.
    
Мисс Ли посмотрела на него с искорками смеха в глазах, прижимая к себе розы, и ее щеки зарделись.
    
— Да ведь красота, вы, болван! — весело воскликнула она. — Красота.