1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
— Не рай, не ад, а чистилище. Вот куда попадают все потерянные души.
  
  
   
    
Часть 5
    
Январь — октябрь 1788 года
   
   
За следующие несколько дней не произошло почти ничего, только семь медлительных кораблей на удивление быстро догнали «рысаков»: их принесли те же самые сильные ветры, они пережили столько же штормов. Все корабли покачивались на волнах, стоя на якоре, на палубах толпились пассажиры. Те, у кого имелись подзорные трубы, не сводили глаз с пехотинцев на берегу, морских офицеров, нескольких каторжников и многочисленных туземцев. Но деятельность здесь отнюдь не была бурной. Ходили слухи, что губернатор нашел Ботани-Бей неподходящим местом для столь важного эксперимента и отправился в шлюпке в ближайший Порт-Джексон, который капитан Кук отметил на картах, но не посетил.
   
Осмотрев берега Ботани-Бей, Ричард пришел к тому же выводу, что и остальные каторжники и вольные путешественники. Жуткое место — таков был всеобщий вердикт. В таких заливах не доводилось бывать ни матросам, ни даже самому Стивену Доновану. Местность была донельзя ровной, унылой, песчаной, болотистой, неприветливой и бесплодной. Обитатели тюремного помещения «Александера» сравнивали берега Ботани-Бей с гигантским кладбищем.
   
Наконец было решено основать поселение не в Ботани-Бей, а в Порт-Джексоне. Корабли приготовились к отплытию, но тут поднялись встречные ветры, а через узкую косу перекатывались такие бурные волны, что о предстоящем плавании пришлось на время забыть. И вдруг — о чудо! — у входа в гавань появились два огромных судна.
   
— Странное совпадение! Такое же странное, как если бы при дворе русской императрицы встретились два ирландских крестьянина, — заметил Донован, который пользовался подзорной трубой вместе с капитаном Синклером и мистером Лонгом.
   
— Это английские корабли? — спросил Джимми Прайс.
   
— Нет, французские. Кажется, экспедиция графа де Лаперуза. Это корабли третьего ранга — вот почему они такие громадные. Один из них называется «Буссоль», а второй — «Астролябия». Воображаю, как они изумились, увидев нас: Лаперуз покинул Францию в тысяча семьсот восемьдесят пятом году, задолго до того, как была задумана наша экспедиция. А может, они узнали о нас в пути. Год назад суда Лаперуза сочли пропавшими без вести. А они вот где!
   
Еще одна попытка выйти из залива Ботани-Бей была предпринята на следующий день, и она тоже оказалась неудачной. Два французских корабля скрылись из виду: ветер отнес их на юг, далеко в море. На закате «Запасу» удалось преодолеть полосу прибоя и взять курс на север, где в десяти-одиннадцати милях от Ботани-Бей находился Порт-Джексон. А остальные подопечные губернатора Филлипа провели еще одну ночь в «чистилище».
   
К утру задул зюйд-ост. Французские корабли «Буссоль» и «Астролябия» наконец-то вошли в залив, а десять кораблей английского флота подняли якоря и направились к выходу в открытое море. «Сириус», «Александер», «Скарборо», «Борроудейл», «Фишберн», «Золотая роща» и «Леди Пенрин» успешно обогнули косу. Но злополучная «Дружба» сманеврировала неудачно: ее отнесло к самым скалам, и она столкнулась с «Принцем Уэльским». «Дружба» лишилась утлегаря и в довершение несчастий врезалась в корму «Шарлотты». Потеряв большую часть надстройки, «Шарлотта» чуть не села на мель.
   
За этим хаосом с некоторым злорадством наблюдала команда «Александера», поднимающая паруса, чтобы воспользоваться зюйд-остом. День выдался жарким и ясным, с левого борта открывался завораживающий вид. Желтые пляжи в форме полумесяца, отороченные пеной прибоя, чередовались с красновато-желтыми скалами, которые с каждой милей становились все выше. Пышные и сочные заросли, гораздо более яркие, чем в Ботани-Бей, подступали вплотную к пляжам, в небо поднимались струйки дыма многочисленных костров. А потом впереди показались два грозных четырехсотфутовых бастиона, а между ними — пролив шириной в милю. «Александер» плыл прямиком в страну чудес.
   
— А вот это — другое дело! — одобрительно воскликнул Недди Перрот.
   
— Будь в Бристоле такая гавань, он стал бы величайшим портом Европы, — добавил Аарон Дэвис. — Здесь при любом ветре хватило бы места тысяче кораблей.
   
Ричард промолчал, но на сердце у него стало легче. Деревья на берегах гавани были ярко-зелеными, очень высокими и развесистыми, их овевала прозрачная голубоватая дымка. До чего же причудливо выглядели эти деревья! Их стволы были высокими и крепкими, а листья — немногочисленными, но огромными, узкими, напоминающими изодранные флаги. Маленькие песчаные бухточки располагались с северной и южной сторон гавани, а прямо по курсу корабля ее берега были совсем низкими, если не считать одного холма напротив входа в гавань. Суда свернули в южную бухту, напоминавшую очень длинный и широкий рукав, и, пройдя по ней шесть миль, увидели у берега «Запас». Бросать якорь здесь было незачем — по крайней мере с самого начала. Корабли почти не качались на воде, тросы привязали к прибрежным деревьям. Бухта была глубокой и спокойной, вода в ней — прозрачной, как в океане, изобиловавшей мелкой рыбешкой.
   
На закате солнце стало похожим на огненный диск, и моряки определили, что завтрашний день будет ясным, но ветреным. Как всегда в суматохе, каторжников с «Александера» накормили только поздно вечером.
   
Ричард ни с кем не делился своими мыслями, понимая, что даже Уилл Коннелли, самый сообразительный из товарищей, слишком наивен. Как собеседник он не шел ни в какое сравнение со Стивеном Донованом. Порт-Джексон казался Ричарду райским уголком, красота которого вскоре поблекнет, а не землей, истекающей молоком и медом.
   
Беспорядочная высадка на берег началась двадцать восьмого января. Никто не знал, куда идти и что делать, и потому толпы каторжников растерянно стояли на берегу, сложив вещи у ног, впервые за целый год ощущая под ногами твердую почву. Суша была негостеприимной: ее покачивало, она шаталась, дрожала, зыбилась. Подобно всем тем, кто не страдал морской болезнью, Ричард мучился тошнотой на протяжении шести недель после высадки на берег. Только теперь он понял, почему на суше моряки передвигаются вразвалку, широкими и неуверенными шагами, точно пьяные.
   
Морские пехотинцы были так же растеряны, как и каторжники, и в замешательстве слонялись по берегу, пока кто-нибудь из морских офицеров не повышал голос и не указывал им, куда идти. Наконец Ричарду, его девяти подопечным и сотне других каторжников приказали разбить лагерь на сравнительно ровной, окруженной деревьями поляне у восточного берега бухты.
   
— Начинайте строить укрытия, — отдал невнятный приказ младший лейтенант Ральф Кларк, безмятежно счастливый оттого, что он очутился на твердой земле.
   
Но как выполнить это распоряжение? Ричард задумался, остановившись на поляне, поросшей жесткой желтоватой травой с разбросанными по ней каменными глыбами. Остальные каторжники с «Александера» тоже пребывали в замешательстве. «Как мы будем строить эти самые укрытия? У нас нет ни топоров, ни пил, ни ножей, ни гвоздей», — рассуждал Ричард. Но вот на поляну вышел один из пехотинцев с дюжиной топоров. Один из них достался Тэффи Эдмундсу. Тот неуверенно сжал рукоятку топора и беспомощно воззрился на Ричарда.
   
«Я не могу бросить их на произвол судьбы. Под моим покровительством по-прежнему остались Тэффи Эдмунде, Джоб Холлистер, Джо Лонг, Джимми Прайс, Билл Уайтинг, Недди Перрот, Уилл Коннелли, Джонни Кросс и Билли Эрл. Почти все они родом из деревень, многие неграмотны. Хорошо еще, Томми Краудер и Аарон Дэвис сдружились с Бобом Джонсом и Томом Киднером из Бристоля — им хватит людей, чтобы построить для себя шалаш, конечно, если это входит в намерения губернатора. Неужели никто и в самом деле не знает, что мы должны делать? Такой непродуманной экспедиции еще не видел свет. Старшие офицеры провели на борту „Сириуса“ более девяти месяцев, но, похоже, все это время только пили. У них нет ни плана, ни подобия методического подхода. Нам следовало жить на кораблях, пока не расчистят поляну и не построят жилища. Мы не стали бы возражать, если бы столы и скамьи убрали, чтобы открыть трюмные люки… По крайней мере мы могли бы ночевать на борту. А морские пехотинцы вовсе не желают становиться распорядителями: они считают, что должны только охранять нас в самом узком смысле слова. „Начинайте строить укрытия…“ С одним-единственным топором?»
   
— Кто умеет держать в руках топор? — спросил Ричард.
   
Оказалось, умеют все — каждому приходилось колоть дрова.
   
— А кто может построить шалаш?
   
Этого не умел никто, зато все каторжники видели, как строят дома из кирпича, камня и потолочных балок. Мастеров на все руки в отряде Ричарда не было.
   
— Пожалуй, следует начать с коньковой опоры и боковых подпорок для крыши, — после долгого раздумья изрек Уилл Коннелли, который за время плавания прочел «Робинзона Крузо». — А крышу и стены мы сделаем из пальмовых ветвей.
   
— Значит, там понадобятся коньковая опора и еще две опоры для крыши, — подытожил Ричард. — А потом — шесть разветвленных молодых деревьев, причем два из них должны быть выше остальных четырех. Из них мы соорудим каркас. Мы с Уиллом будем по очереди работать топором. Тэффи и Джимми, разыщите кого-нибудь из пехотинцев и попросите второй топор, хотя бы небольшой, или один из больших ножей — вроде тех, что мы видели в Рио. А остальные пока разыщут пальмы и попробуют наломать веток.
   
— Мы могли бы сбежать, — задумчиво произнес Джонни Кросс.
   
Ричард уставился на Джонни так, словно у того вдруг выросла вторая голова.
   
— Сбежать? Но куда, Джонни?
   
— В Ботани-Бей, на французские корабли.
   
— Они окажут нам такой же прием, как голландцы — Джонни Пауэру на Тенерифе. И потом, как мы доберемся до Ботани-Бей? Ты же видел на берегу туземцев. Они мало чем отличаются от американских индейцев. Неизвестно, какой у них нрав, — возможно, они каннибалы, как аборигены Новой Зеландии. Им наверняка пришлось не по душе прибытие сотен чужаков.
   
— Почему? — спросил Джо Лонг, поглощенный мыслями о том, что лейтенант Шарп до сих пор не отдал ему Макгрегора.
   
— А ты попробуй представить себя на месте туземцев, — терпеливо объяснил Ричард. — Что они должны думать? Это превосходная бухта, рядом находятся источники пресной воды — наверное, туземцы давно облюбовали ее. А потом явились мы и захватили их территорию. Нам строго-настрого запрещено причинять вред туземцам. Так зачем искушать их, убегая туда, где нет ни одного нашего соотечественника? Мы останемся здесь и займемся делом. А теперь, пожалуйста, выполните мои просьбы.
   
Вместе с Уиллом Ричард нашел множество подходящих молодых деревьев со стволами не толще четырех-пяти дюймов. По сравнению с вязами и каштанами эти деревца казались безобразными, но обладали одним достоинством: ветки росли у них только на самой верхушке. Взмахнув топором, Ричард оставил на стволе зарубку.
   
— Черт, это дерево прочное, как железо, и истекает соком! — воскликнул он. — Нам понадобятся пилы, Уилл.
   
А поскольку взять пилы было негде, оставалось понемногу рубить дерево топором. Топор был тупым и непрочным, и Ричард понял, что после того, как они срубят три больших дерева и шесть тонких, он окончательно придет в негодность. Сегодня же надо достать напильники и попытаться наточить топор. Подрядчик погрузил на суда самые плохие инструменты, не сумев сбыть их в Англии. Когда Ричард срубил дерево и обрубил все ветки, у него закружилась голова, он тяжело отдувался: сказывался целый год безделья и недоедания. Уилл Коннелли взял топор и принялся за второе молодое дерево, но у него работа продвигалась еще медленнее. В конце концов у них появились коньковая опора и две прочные раздвоенные подпорки для карнизов крыши, а потом они выбрали четыре более тонких дерева для боковых подпорок. К тому времени вернулись Тэффи и Джимми со вторым топором, кувалдой и лопатой. Пока Ричард и Уилл искали деревья, которые предстояло укрепить горизонтально на подпорках, завершив сооружение каркаса, Джимми и Тэффи принялись копать ямы для подпорок. Не имея никаких измерительных инструментов, они отмеряли расстояния на глазок. На глубине шести дюймов от поверхности земли им начали попадаться камни.
   
Остальные разыскали множество пальм, однако их ветки находились слишком высоко над землей. Затем Недди осенила удачная мысль: он вскарабкался на дерево, схватился за конец ветки, отпустил ствол и повис, чтобы ветка сломалась под тяжестью его тела. Но так удавалось ломать только старые, ломкие ветки, а молодые и сочные выдерживали вес исхудавших каторжников.
   
— Найди Джимми, — велел Недди Джобу Холлистеру, — и поменяйся с ним местами. Ты будешь копать, а проворному Джимми мы подыщем другое занятие.
   
Вскоре пришел Джимми, дрожа от усталости.
   
— Ты не боишься высоты? — спросил его Недди.
   
— Не боюсь.
   
— Тогда отдохни немного, а потом заберись на пальму. Ты самый легкий и проворный из нас. Ричард прислал нам второй топор — его ты привяжешь к поясу. Забравшись на пальму, начинай рубить ветки.
   
Солнце клонилось к горизонту, и это помогло каторжникам сориентироваться, определить, где находятся южная и западная стороны поляны. Губернатор уже распорядился построить временное жилье для него самого, пару складов и большой круглый шатер, где разместились лейтенант Ферзер и интенданты. Каторжники сообразили захватить с собой на берег деревянные миски, ковши и ложки, а также одеяла, тюфяки и ведра. Ричард нашел ручей, велел Биллу Уайтингу распаковать каменные фильтры и принести воды. С виду она казалась чистой и свежей, но Ричард понимал, что первое впечатление может быть обманчивым.
   
Тяжелее всех приходилось Биллу Уайтингу. Его лицо исхудало, а теперь под глазами появились густые тени. Бедняга дрожал как в лихорадке, но его лоб был холодным — он просто ус-тал.
   
— Пора отдохнуть, — решил Ричард, собрав свой отряд. — Ложитесь на тюфяки и отдыхайте. А тебе, Билл, надо пройтись — знаю, ты очень устал, но ты поможешь мне найти интендантов. Я кое-что задумал.
   
Лейтенанту Джеймсу Ферзеру недоставало организаторских способностей, в его владениях царил хаос.
   
— Вам наверняка нужны рабочие руки, сэр, — заметил Ричард.
   
— Вы готовы помочь нам? — спросил Ферзер, вглядываясь в лица каторжников.
   
— Один из нас — да, — подтвердил Ричард, обнимая Уайтинга за плечи. — Этому человеку можно доверять. Он никому не доставлял хлопот с тех пор, как я познакомился с ним в восемьдесят пятом году в глостерской тюрьме.
   
— А, ты тот самый вожак с «Александера», Морган! Помню, твои товарищи всегда были послушными и старательными работниками.
   
— Да, я Морган, лейтенант Ферзер. Так вы возьмете Уайтинга к себе?
   
— Если он умеет читать и писать.
   
— И то и другое, сэр.
   
В лагерь Ричард и Билл вернулись с несколькими буханками черствого хлеба — только его им и удалось выпросить. Хлеб кейптаунской выпечки кишел долгоносиками, но все-таки это была хоть какая-то еда.
   
— Теперь у нас будет свой человек на складе, — объявил Ричард, деля хлеб. — Ферзер поручил Биллу помогать раздавать солонину. Прежде всего нам надо распаковать чайники и котелки, потому что отныне нам придется готовить еду самим.
   
Биллу Уайтингу полегчало, отныне ему предстояло работать в тени шатра, пусть даже в духоте, и при этом не заниматься вырубкой деревьев или другим тяжелым физическим трудом, как всем остальным каторжникам.
   
— Как только лейтенант Ферзер устроится на новом месте, нам будут выдавать провизию на неделю, — добавил Билл, благодарный Ричарду за предусмотрительность. — Говорят, скоро прибудет грузовое судно из Кейптауна, и тогда нам надолго хватит припасов.
   
Поздно вечером они расстелили на земле тюфяки с «Александера», положили под головы мешки с одеждой и укрылись одеялами и потрепанной верхней одеждой. Днем было жарко, но едва солнце скрылось за горизонтом, резко похолодало. От усталости каторжники мгновенно заснули, не обращая внимания на целые полчища назойливых насекомых.
   
Утром ночной холод рассеялся, сменившись густым туманом. Каторжники вновь взялись за строительство хижины, которое продвигалось медленно, поскольку им нечем было связать пальмовые ветки — кроме длинных узких пальмовых листьев, из которых они пытались сплести подобие веревок. Шалаш выглядел достаточно прочным, но Ричарда и Уилла, наиболее сведущих в подобных делах, беспокоило то, что основанием ему служил слой песчаной почвы толщиной шесть дюймов. Они навалили кучи земли вокруг подпорок и принялись рубить ветки, чтобы укрепить стены шалаша, установив вокруг них распорки.
   
Работа остальных отрядов продвигалась с разной быстротой. Она никого не воодушевляла, и к середине второго дня, проведенного на берегу, стало ясно, в каких отрядах есть опытные вожаки, а в каких царит анархия. Отряд Томми Краудера начал устраивать вокруг шалаша частокол из тонких ветвей, и Ричард решил последовать его примеру. Образование и кругозор были существенной подмогой в этом деле, а лондонец Краудер не только поменял множество ремесел, но и был умным человеком.
   
Изредка по лагерю проходили морские пехотинцы, следя за тем, как идет работа, и пересчитывая каторжников. Вскоре выяснилось, что некоторые заключенные убежали в лес. В их числе была и женщина по имени Энн Смит. Судя по всему, беглецы направились к Ботани-Бей, где, по слухам, должны были еще несколько дней простоять французские корабли.
   
— Черт, это же сущий рай для муравьев и пауков! — воскликнул Джимми Прайс, посасывая палец. — Проклятый муравей укусил меня, да еще как! Вы только посмотрите, какие громадные здесь эти твари! Длиной они в целых полдюйма, у них огромные челюсти. — Он бросил ненавидящий взгляд на дерево, с которого сдирал кору. — Скоро мы оглохнем от этой трескотни. У меня уже звенит в ушах.
   
Он жаловался не зря: повсюду слышался треск цикад.
   
Билли Эрл выбежал из-за деревьев с перекошенным, белым от ужаса лицом.
   
— Я видел змею! — выпалил он. — Она длиннее Айка Роджерса в сапогах с каблуками и толщиной в мою руку! А Томми Краудер говорит, на другом берегу бухты водятся громадные свирепые аллигаторы. Будь проклято это место!
   
— К здешней фауне мы скоро привыкнем, — успокоил его Ричард. — До сих пор нас кусали только муравьи, пусть даже размером с жука. А эти «аллигаторы» — всего-навсего гигантские ящерицы. Я видел, как одна забралась на верхушку дерева.
   
Строительство шалашей завершилось к середине душного, ветреного дня, полного неожиданностей и жутковатых встреч. Солнце садилось, на юге начали сгущаться тучи. Темно-синий бархат неба рассекли первые молнии. Отряд Ричарда построил свое жилье возле огромной глыбы песчаника с углублением в одном боку, словно проделанным большой ложкой.
   
— Пожалуй, — заговорил Ричард, глядя на небо, — надо сложить вещи под камень — на всякий случай. Пальмовые ветви не спасут нас от дождя.
   
Гроза разразилась через час и бушевала яростнее, чем шторм у мыса Дромадер; колоссальные, ослепительные зигзаги молний ударяли прямо в землю среди деревьев. Неудивительно, что многие из них раскололись и обуглились! Сверкнула молния, и в тридцати футах от шалаша гигантское дерево с атласной золотистой корой мгновенно охватило голубоватое пламя, вверх взметнулся столб искр. Дерево запылало и вскоре сгорело дотла. Вместе с дождем начался пронизывающий порывистый ветер, за минуту разметавший кровлю из пальмовых веток. По сухой земле заструились ручьи, струи дождевой воды с силой били в почву. Каторжники вмиг промокли до нитки. Этой ночью они спали в окружении уцелевших подпорок, стуча зубами от холода. Их утешало лишь то, что под камнем их вещи остались сухими.
   
— Нам нужны прочные инструменты и веревки, чтобы укрепить кровлю, — заявил утром Уилл Коннелли, едва сдерживая слезы.
   
Пора поискать кого-нибудь из начальников экспедиции рангом выше Ферзера, решил Ричард. Ему не было дела до того, что каторжникам запретили подходить к палаткам губернатора: Ричард отважился на этот отчаянный шаг ради спасения друзей.
   
Он зашагал по лагерю, радуясь, что песчаная почва мгновенно впитала дождевую воду. Возле ручья, там, где пехотинцы нагромоздили три каменные глыбы, соорудив грубое подобие бастиона, он заметил в зарослях блестящие черные тела и ощутил сильную вонь гниющей рыбы. Значит, это вовсе не игра воображения: Ричард уже не раз слышал, что от туземцев несет рыбьим жиром, как от ила в бристольском порту. Но туземцы мгновенно скрылись в лесу, а Ричард по камням перебрался через ручей и направился к большому лагерю на западном берегу бухты, где обосновалось большинство каторжников-мужчин и все женщины (их высаживали на берег по несколько человек). Здесь уже были поставлены палатки врачей, палатки морских пехотинцев и офицеров, а также шатер майора Росса. Ричард отметил, что в этом лагере даже каторжников разместили в палатках. Стало быть, палаток на кораблях не хватало. Именно поэтому Ричарда и еще сто каторжников высадили на восточном берегу бухты и велели им самим строить укрытия подальше от недреманного ока губернатора.
   
— Я могу видеть майора Росса? — спросил он часового-пехотинца, стоящего у входа в большой круглый шатер.
   
Незнакомый рядовой смерил Ричарда презрительным взглядом.
   
— Нет, — процедил он.
   
— Но у меня срочное дело, — настаивал Ричард.
   
— Вице-губернатор слишком занят, чтобы тратить время на таких, как ты.
   
— Тогда можно подождать, когда он освободится?
   
— Нет. Проваливай отсюда, как тебя там…
   
— Ричард Морган с «Александера», номер двести три.
   
— Впусти его! — послышался голос из шатра.
   
Ричард вошел в шатер с двумя откинутыми боковыми полотнищами и дощатым полом. Внутри он был разделен полотняной перегородкой на два помещения: одно из них служило майору кабинетом, а второе — спальней. Сам майор, как и следовало ожидать, в одиночестве сидел за складным столиком, заменявшим письменный. Росс презирал подчиненных, однако отстаивал права, привилегии и достоинства служащих морского корпуса при всех столкновениях со служащими королевского флота. Губернатора Артура Филлипа он считал непрактичным болваном и тряпкой.
   
— В чем дело, Морган?
   
— Я с восточного берега бухты, сэр. Мне хотелось бы поговорить с вами.
   
— Ты чем-то недоволен?
   
— Нет, сэр, просто у меня есть несколько просьб, — объяснил Ричард, глядя майору в глаза и сознавая, что он — один из немногих обитателей Порт-Джексона, не чувствующих неприязни к Россу.
   
— Каких?
   
— Нам приходится самим строить жилища, сэр, а у нас нет никаких инструментов, кроме пары топоров. Большинству отрядов удалось соорудить каркасы, но кровли из пальмовых веток непрочны, потому что нам нечем их связать. Мы обошлись бы гвоздями и бечевками, но у нас нет никаких инструментов — ни сверл, ни пил, ни молотков. Будь у нас хоть какие-нибудь из них, работа спорилась бы быстрее.
   
Майор поднялся и коротко приказал:
   
— Мне надо пройтись. Идем со мной. А ты рассудительный малый, — продолжал он, выходя из шатра, — я заметил это еще с тех пор, как на «Александере» вышли из строя насосы. Ты серьезен, деловит и предпочитаешь работать, а не жалобно скулить. Будь у нас побольше таких, как ты, и поменьше отбросов, которыми кишмя кишат английские тюрьмы, колония смогла бы процветать.
   
Ричард, с трудом поспевающий за быстро идущим майором, пришел к выводу, что вице-губернатор не верит в успех эксперимента. Они миновали лагерь морских пехотинцев и приблизились к четырем круглым шатрам, где разместились морские офицеры. Лейтенант Шарп сидел в тени под навесом шатра капитана Джеймса Мередита в обществе самого капитана, потягивая чай из фарфоровой чашки. При виде майора оба офицера поднялись, всем видом давая понять, что им неприятен этот резкий, несдержанный в словах и поступках человек. Об этом знали все, в том числе и каторжники: распаленные ромом и портвейном, офицеры часто ссорились, постоянно находясь в оппозиции к Россу. Впрочем, при любых обстоятельствах у него находились сторонники.
   
— Лесопилки уже строят? — ледяным тоном спросил майор.
   
Мередит махнул рукой вдаль.
   
— Да, сэр.
   
— Когда вы в последний раз осматривали их, капитан-лейтенант?
   
— Я как раз собирался туда. Сразу после завтрака.
   
— Который вы, как вижу, завершили не чаем, а ромом. Вы слишком много пьете, капитан-лейтенант. Лучше бы вы уделяли больше времени делу!
   
Отдав честь, Шарп скрылся в шатре и тут же вернулся с Макгрегором на руках.
   
— Возьми его, Морган. Мне говорили, его выиграл один из твоих товарищей. — Он ухмыльнулся. — Сам я ничего не помню.
   
Готовый провалиться сквозь землю от смущения, Ричард взял радостно барахтающегося щенка и последовал за майором Россом.
   
— Ты понесешь эту псину на склад?
   
— Нет, сэр, отдам кому-нибудь из товарищей по пути через лагерь, — ответил Ричард с невозмутимостью, которой не ощущал. Почему-то во время размолвок майора с офицерами он неизменно оказывался рядом.
   
— Пора и мне побывать там. Веди меня, Морган.
   
И Ричард пошел вперед, с трудом удерживая на руках резвого Макгрегора.
   
— Пусть ловит крыс, — распорядился майор, пока они приближались к десятку шалашей, разбросанных по поляне. — Здесь их больше, чем в Лондоне.
   
— Отдай его Джо Лонгу, — попросил Ричард, сунув Макгрегора изумленному Джонни Кроссу. — Как видите, сэр, мы соорудили довольно прочный каркас, но, по-моему, самая лучшая мысль о том, из чего сделать стены, пришла в голову каторжнику Краудеру. Беда в том, что без инструментов и материалов работа продвигается еле-еле.
   
— Вот уж не думал, что англичане настолько изобретательны, — заметил Росс, внимательно рассматривая шалаши. — Когда вы закончите работу, предстоит разбить еще один лагерь — между вашим и фермой губернатора, которую уже строят. Если мы не начнем выращивать свежие овощи, то скоро все перемрем от цинги. На западном берегу бухты скопилось слишком много женщин. Я разделю их и половину отправлю сюда. Но не вздумайте развлекаться вместо работы — ясно, Морган?
   
— Ясно, сэр.
   
Они подошли к складам, где по-прежнему царил хаос. Лошадей, коров и другой скот уже перевезли на берег и поместили в наспех построенные загоны из веток. Животные казались такими же несчастными, как и каторжники.
   
— Ферзер, — выпалил вице-губернатор, врываясь в шатер, — вы олух, как и все ирландцы! Вы что, не в состоянии действовать последовательно? Что станет со скотом, если его не кормить? Все животные до единого подохнут. У нас не осталось овса, сено уже кончается. Для квартирмейстера вы слишком тупы и беспомощны. Поскольку пока плотникам делать нечего, заставьте их построить прочные загоны и навесы для скота — и немедленно! Найдите людей, которые знают толк в скотоводстве, узнайте, какими должны быть свинарники и Коровники. Крупный скот следует пасти, лошадей стреножить и тоже выпустить на пастбище — и горе вам, если они пропадут! Где списки грузов и где теперь эти грузы?
   
Лейтенант Ферзер не сумел предоставить вышеупомянутые списки, не имел представления, где хранятся перенесенные на берег грузы, в его распоряжении были лишь парусиновые палатки, приспособленные под временные склады.
   
— Я хотел составить списки после того, как будут готовы постоянные склады, сэр, — с запинкой объяснил он.
   
— Боже, Ферзер, да вы сущий кретин!
   
Сглотнув, квартирмейстер вздернул подбородок.
   
— Но мне не хватает помощников, майор Росс, честное слово!
   
— Привлекайте к работе каторжников. Морган, ты знаешь толковых людей? Ты ведь каторжник, у тебя много знакомых.
   
— Конечно, сэр. Прежде всего это Томас Краудер и Аарон Дэвис. Они родом из Бристоля и ненавидят грязную работу. Само собой, они преступники, но достаточно умны, чтобы подчиняться тем, кто избавит их от тяжелого труда, и вряд ли станут воровать. А если пригрозить им, что в случае провинности их заставят рубить деревья, они станут шелковыми.
   
— А что ты скажешь о себе?
   
— Я могу принести больше пользы в другом месте, сэр, — ответил Ричард. — Я умею точить пилы, топоры и остальные режущие инструменты. И кроме того, я умею делать разводку, а это не каждому по плечу. У меня есть некоторые инструменты, а если мой ящик найдется на каком-нибудь корабле, у нас будет все, что нужно. — Он прокашлялся. — Мне бы не хотелось брюзжать и наговаривать на тех, кто задумал экспедицию, сэр, но топоры слишком тупы и непрочны — как и лопаты, заступы и кирки.
   
— Это я и сам заметил, — мрачно подтвердил майор Росс. — Нас дурачат все кому не лень, Морган, — от скаредных офицеров адмиралтейства до подрядчика и капитанов транспортных судов, которые уже начали распродавать обмундирование, прочую одежду и парусину — в том числе и личные вещи каторжников. — Он собрался уходить. — Но я сам постараюсь найти ящик с инструментами, принадлежащий Ричарду Моргану. А пока потребуй у Ферзера все необходимое — шила, гвозди, молотки и проволоку. — Кивнув, он строевым шагом двинулся прочь, поправляя фуражку. Майор Росс неизменно имел лощеный вид, даже в ненастную погоду.
   
— Пришли ко мне Краудера и Дэвиса, и ты получишь все, что пожелаешь, — пообещал лейтенант Ферзер, уже проглотивший обиду.
   
Ричард сам привел к лейтенанту Краудера и Дэвиса, отобрал необходимые инструменты и материалы, чтобы закончить строительство жилищ для своих друзей и приступить к новым — для женщин-каторжниц.
   
Женщины-каторжницы вдруг стали предметом пристального внимания всех мужчин и одиноких пехотинцев, страдающих от продолжительного воздержания. Ночные свидания не смогла бы предотвратить даже усиленная охрана, тем более что сами часовые любыми способами стремились удовлетворить похоть. В довершение всего женщин в лагере было слишком мало, и отнюдь не все они соглашались ублажать изголодавшихся мужчин. К счастью, находились каторжницы, с радостью принимавшие гостей или торгующие собой в обмен на кружку рома или новую рубашку. Случаи насилия были редкими: далеко не каждая отваживалась сопротивляться назойливым ухажерам, а мужчины вовсе не желали принуждать строптивиц.
   
Но все представители власти, от губернатора до преподобного Ричарда Джонсона, ужасались, узнавая о ночных визитах в женский лагерь, и порицали их как гнусные, безнравственные поступки. Разумеется, сами они не были лишены общества женщин, пусть даже таких, как миссис Дебора Брукс или миссис Мэри Джонсон. Но в отношении каторжников и пехотинцев следовало что-то предпринять, и немедленно.
   
Товарищи Ричарда тоже украдкой ускользали из лагеря по ночам — все, кроме самого Ричарда, Тэффи Эдмундса и Джо Лонга. Джо хватало общества Макгрегора, Тэффи был сделан совсем из другого теста — он предпочитал одиночество, а близость женщин окончательно превратила его в женоненавистника. Товарищи считали его чудаком, а сам Тэффи по вечерам подолгу пел. Ричард не знал, по какой причине он также сторонится женского лагеря, — по-видимому, между ним и Тэффи было немало общего. Его вовсе не радовала возможность сблизиться с какой-нибудь женщиной после двух лет воздержания и трех лет, прошедших с момента знакомства с Аннемари Латур. После Аннемари его, непонятно почему, ни разу не охватывало возбуждение. Скорее всего дело было не столько в недостатке жизненной силы, сколько в остром чувстве стыда и вины, воспоминаниях об Уильяме Генри и множестве утрат. Но Ричард не знал причину своего аскетизма наверняка и не хотел знать. Какая-то часть его души умерла, а еще одна погрузилась в сон без сновидений. То, что происходило у него в голове, запрещало сношения с женщинами. Ричард и сам не понимал, ограничивает он себя или, наоборот, оберегает свободу, и самое главное, это его ничуть не печалило.
   
Седьмого февраля состоялась пышная церемония — первая, на которой позволили присутствовать каторжникам. В одиннадцать утра их собрали у юго-восточной оконечности бухты, посреди большой поляны, расчищенной под огород. Морские пехотинцы в парадных мундирах, с мушкетами в руках промаршировали по поляне под звуки горнов и барабанов, неся знамена. Вскоре прибыл его превосходительство губернатор Филлип в сопровождении белокурого великана капитана Дэвида Коллинза, судьи колонии, вице-губернатора майора Роберта Росса, инспектора Огастеса Альта, врача Джона Уайта и преподобного Ричарда Джонсона.
   
Моряки опустили знамена, губернатор снял шляпу и отдал приказ, и колонна вновь промаршировала перед ним.
   
После этого каторжникам велели сесть на землю. Перед губернатором поставили складной стол, на него торжественно водрузили два красных кожаных саквояжа. Взломали печати, и в присутствии всех колонистов судья зачитал указ о назначении Филлипа губернатором новой колонии.
   
До Ричарда и его товарищей доносились лишь обрывки фраз: именем его величества Георга III, короля Великобритании и Ирландии, Филлип назначался полновластным губернатором Нового Южного Уэльса и получал право строить замки, крепости и города по мере необходимости. Солнце палило, а перечень обязанностей губернатора казался бесконечным. К тому времени как указ был зачитан, часть слушателей клевала носом, а капитаны кораблей, сошедшие на берег, чтобы присутствовать на церемонии, боролись с дремотой, поскольку никто не позаботился поставить для них удобные кресла в тени. Первым сон сморил капитана Дункана Синклера.
   
Радуясь тому, что на нем соломенная матросская шляпа, Ричард старательно прислушивался — особенно когда сам губернатор Филлип поднялся на возвышение и обратился к каторжникам. Он сделал все, что мог, кричал губернатор, да, все, что мог! Но за десять дней, проведенных на берегу, он пришел к выводу, что большинство каторжников неисправимы и безнадежно ленивы, что они не заслуживают даже кормежки, что из шестисот человек, способных работать, трудятся лишь двести. В заключение губернатор объявил, что тех, кто не работает, кормить не будут.
   
Его речь разносилась по всей поляне: в тщедушном теле губернатора скрывался мощный голос. Он пообещал, что в будущем к каторжникам станут применять самые суровые меры, поскольку, видимо, ничто другое на них не действует. За кражу курицы в Англии не карали смертью, но здесь, где каждая курица стоит дороже, чем сундук рубинов, вор будет казнен. Всех животных надлежало сохранить, чтобы они принесли потомство. За малейшую попытку присвоить любое имущество губернатора виновника ждала виселица — губернатор явно не шутил. Во всякого мужчину, который попытается ночью проникнуть в женскую палатку, часовые будут стрелять — этот долгий путь флотилия проделала не для того, чтобы пассажиры кораблей предавались разврату. Совокупления возможны только в том случае, если мужчина и женщина вступят в брак, иначе зачем колонии понадобился священник? Правосудие будет справедливым, но беспощадным. Ни один каторжник не вправе ценить свой труд так же высоко, как свободный англичанин, отец семейства: каторжнику незачем содержать жену и детей, он сам является собственностью губернатора Нового Южного Уэльса. Никто не должен надрываться на работе, но всякий обязан внести свою лепту в будущее благосостояние колонии. Первый долг каторжников — выстроить постоянное жилье для офицеров, затем — для пехотинцев и, наконец, для самих себя. Переведя дыхание, губернатор велел всем разойтись, хорошенько обдумать его слова и отнестись к ним со всей серьезностью.
   
— Хорошо, когда ты кому-то нужен! — вздохнул Билл Уайтинг, поднимаясь на ноги. — Почему нас не повесили еще в Англии, если здесь за любую провинность нас ждет виселица? — Он пренебрежительно фыркнул. — Чепуха! «Мы проделали этот путь не для того, чтобы предаваться разврату»! А на что еще они надеялись? Насчет овец я просто шутил. Но если меня застрелят по пути к моей Мэри — это уже не шутки.
   
— Мэри? — переспросил Ричард.
   
— Мэри Уильямс с «Леди Пенрин». Стара, как здешние холмы, и безобразна, как смертный грех, но она моя, вся моя! По крайней мере до тех пор, пока меня не пристрелят за попытку удовлетворить вполне естественную потребность. В Англии меня имел бы право убить только ее муж.
   
— Я рад, что ты познакомился с Мэри Уильямс, Билл. Мы только что слышали, как устами губернатора говорил преподобный Джонсон, — объяснил Ричард. — Ему следовало бы стать методистом. По-моему, за эту работу он взялся лишь потому, что с такими радикальными взглядами не мог даже мечтать о месте епископа какой-нибудь английской церкви.
   
— Зачем сюда вообще привезли каторжниц, если нас к ним не подпускают? — возмутился Недди Перрот.
   
— Губернатор хочет, чтобы в колонии появились супружеские пары, иначе преподобному мистеру Джонсону будет нечем заняться. А еще — для того, чтобы сделать вид, будто вся экспедиция получила благословение Бога, — рассудил Ричард вслух. — А незаконные совокупления паствы Джонсон считает непростительным грехом.
   
— Ну, пока я не собираюсь жениться на Мэри, — заметил Билл. — Я и без того слишком долго носил одни цепи, чтобы сразу менять их на другие.
   
Никто не стал возражать, но далеко не все товарищи разделяли взгляды Билла. Со следующего воскресенья обрадованный священник начал сочетать узами брака новые пары колонистов.
   
Каторжникам стали выдавать провизию на целую неделю. Им пришлось нелегко: требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не съесть всю еду в первые же два дня. Теперь, когда все каторжники были вынуждены работать, паек казался им особенно скудным. Благодаря любезности лейтенанта Ферзера у них появились чайники и котелки, жаль только, что класть в них было почти нечего.
   
Отряд Ричарда достроил свое жилище. Стены заменили двумя слоями веток — один был расположен вертикально, а другой горизонтально; прочную кровлю из пальмовых веток поддерживала решетчатая рама. Даже во время ливней в хижине было довольно сухо, но ветер проникал во все щели, и поэтому вскоре пришлось прикрыть стены снаружи связанными пальмовыми ветками. Окон в этом жилище не было, единственная дверь находилась под прикрытием глыбы песчаника. Какой бы убогой ни была эта хибара, она во всех отношениях превосходила тюремное помещение «Александера». В хижине пахло чистой смолой, а не зловонной смесью дегтя и нечистот, пол устилали сухие листья. Кроме того, на каторжников не надели кандалы и оставили их почти без надзора. Пехотинцы следили только за теми заключенными, кто уже не раз доставлял им неприятности, поэтому благополучные отряды были предоставлены самим себе. Их лишь время от времени навещали пехотинцы, убеждаясь, что работа продолжается.
   
Рабочим местом Ричарда стал небольшой навес за палатками пехотинцев, поблизости от ям для лесопилок, рыть которые в каменистой почве было нелегко. Вместо лопат землекопы поминутно брали в руки кирки и ломы.
   
Пилы еще не успели разгрузить (разгрузка шла донельзя медленно), и топоры тупились быстрее, чем Ричард успевал затачивать их.
   
— Мне нужны помощники, сэр, — однажды обратился он к майору Россу. — Дайте мне двух учеников, и к тому времени, как понадобится точить пилы, я успею обучить их затачивать топоры.
   
— Ты рассуждаешь разумно. А зачем тебе сразу двое помощников?
   
— Затем, что по поводу вещей в колонии уже начались споры. Составление списков — хорошее дело, но еще полезнее было бы вырезать имя владельца на рукоятке каждого топора или молотка. А когда разгрузят пилы, точно так же можно поступить и с ними. Так мы избавим интендантов от лишней работы, сэр.
   
В уголках светло-серых глаз появились мелкие морщинки, хотя улыбка так и не осветила лицо.
   
— Морган, у тебя и впрямь светлая голова. Ты уже выбрал себе помощников?
   
— Да, сэр, — двух каторжников из моего отряда. Коннелли будет вырезать имена, а Эдмунде — учиться точить топоры.
   
— Твой ящик с инструментами я пока не нашел.
   
Ричард опечалился.
   
— Очень жаль, — вздохнул он. — Они пригодились бы мне.
   
— Не отчаивайся, я продолжаю поиски.
   
Февраль принес грозы и штормы, переменчивые ветры с моря и множество жарких, влажных дней, к концу которых на юге или северо-западе в небе неизменно сгущались тучи. После южных бурь обычно наступала блаженная прохлада, а во время северо-западных выпадал град размером с яйцо и зной усиливался.
   
Фауна окрестных земель казалась каторжникам бедной — ее составляли различные виды крыс и миллионы муравьев, жуков, сороконожек, пауков и других кусачих насекомых. Зато в небе и на деревьях обитали огромные стаи птиц сказочной красоты. Здешние попугаи казались плодом богатого воображения — огромные белые с торчащими тускло-желтыми хохолками, серые с цикламеновой грудью, черные, радужные, светло-зеленые, пятнистые, красно-синие, зеленые и еще множества самых разных расцветок. Крупные бурые зимородки охотились на змей, ломая их позвоночник о ветки, и издавали звуки, напоминающие дьявольский хохот; одна из больших птиц, гнездящихся на земле, с хвостом наподобие греческой лиры, имела повадки павлина. Колонисты, сопровождавшие губернатора во время экспедиций в глубь материка, видели черных лебедей, орлов с размахом крыльев более девяти футов, ястребов и соколов. Над головами бесстрашно порхали крохотные вьюрки и крапивники — пестрые жизнерадостные пичуги. Все птичье царство поражало разнообразием цветов и оттенков оперения, а также звучными голосами. Некоторые птицы пели мелодичнее соловья, другие пронзительно кричали, голоса третьих напоминали звон серебряных колокольчиков, а громадные черные вороны издавали жуткие звуки, неизменно пугавшие англичан. Но вскоре колонисты с досадой убедились, что ни одна из множества птиц не годится в пищу.
   
Колонистам удалось увидеть и некоторых местных животных — преимущественно толстых, покрытых густой шерстью грызунов. Но кенгуру, о которых были наслышаны англичане, не приближались к лагерю — видимо, они были слишком робкими и пугливыми в отличие от громадных древесных ящериц. Эти ящерицы преспокойно бродили по лагерю, не удостаивая людей взглядами, и совершали набеги на офицерские палатки, превосходя дерзостью и прожорливостью самых голодных каторжников. Одна из таких ящериц, достигающая в длину четырнадцати футов и похожая на аллигатора, долго наводила ужас на колонистов.
   
— Интересно, как называется эта тварь? — спросил Ричард Тэффи Эдмундса, когда одна из ящериц важно проползла мимо их навеса, не повернув уродливой головы.
   
— По-моему, к ней надо обращаться «сэр», — откликнулся Тэффи.
   
Точильщикам всегда хватало работы — тупые топоры продолжали приносить со всех сторон, а к концу февраля разгрузили и пилы. На западном берегу бухты уже начали работать лесопилки, на восточном берегу под них рыли ямы, выбирая из земли многочисленные камни. Возникло новое затруднение: срубленные деревья, очищенные от коры, никак не удавалось распилить даже на горбыли. Их древесина не только истекала соком, но и была твердой, как железо. Пильщикам приходилось так тяжело, что губернатор распорядился выдавать им дополнительно хлеб и солод. Это вызвало возмущение у рядовых пехотинцев, забывших, что им выдают масло, муку и ром помимо хлеба и солонины. Пехотинцы бушевали, требуя отменить «привилегии» каторжников. Только благодаря майору Россу и строжайшей дисциплине их удавалось держать в узде, но основным средством убеждения служили розги, и вскоре пехотинцы вновь начали жаловаться — на то, что их подвергают порке чаще, чем каторжников.
   
Увидев пилы, Ричард пал духом. На кораблях было всего сто семьдесят пять ручных и двадцать продольных, предназначенных для распилки деревьев вдоль волокон. Твердая древесина местных пород не поддавалась, и это означало, что каждое дерево предстояло срубить топором, а потом разрубить им же на части. Оба вида пил должны были быть изготовлены из лучшей стали, но, как всегда, подрядчик сжульничал и закупил никуда не годные инструменты. За долгие месяцы, проведенные в море, пилы покрылись ржавчиной, а сурьмяного масла не нашлось ни на одном из кораблей.
   
Двадцать пять ручных пил и пять продольных увез лейтенант Филипп Гидли Кинг на остров Норфолк: в середине февраля «Запас» отправился туда, чтобы основать отдельное поселение. По словам капитана Кука, на острове в изобилии росли лен, пригодный для изготовления парусины, и огромные сосны для корабельных мачт.
   
— Сэр, у меня опускаются руки, — признался Ричард майору Россу. — Я сам сделал наждачную бумагу и счистил почти всю ржавчину, а пилы по-прежнему неровные. От ржавчины их могла бы предохранить ворвань, но у нас ее нет. А масло, которое у нас есть, превращается в клей, как только пилы нагреваются при работе. Мне нужно такое вещество, как ворвань или жидкая сурьма. Пилы изготовлены из настолько непрочной стали, что могут сломаться, если нам и впредь придется пилить такое твердое дерево. У нас пятнадцать маховых пил, но одновременно работают лишь четырнадцать — их поочередно приходится точить, поскольку зубья быстро тупятся и гнутся. Но прежде всего, сэр, нам необходимо средство от ржавчины.
   
Росс помрачнел: те же слова он слышал от других пильщиков.
   
— Придется искать какое-нибудь местное вещество, — решил он. — Врач Боуэс Смит вечно собирает древесный сок, вываривает корни и листья — вероятно, готовит лекарственные снадобья или даже эликсир жизни. Дай мне одну из ржавых ручных пил, и я попрошу его поэкспериментировать.
   
И майор ушел. Ричард искренне сочувствовал ему: Росс был прирожденным вожаком, но не признавал человеческих слабостей, особенно слабостей его подчиненных. Когда они выходили из повиновения, Росс не стеснялся подвергать их телесным наказаниям. А когда наказать требовалось каторжника, Россу было достаточно намекнуть об этом губернатору. В довершение всех бед Росса постоянно преследовали молнии: его овцы, находящиеся в загоне под деревом, погибли в грозу, а потом сгорел шатер вместе с большинством бумаг и отчетов. Глядя вслед майору, обладавшему безупречной военной выправкой, Ричард думал о том, что без него хаос в Порт-Джексоне продолжался бы и по сей день. Губернатор был идеалистом, а его помощник — реалистом.
   
К навесу, под которым работал Ричард, пристроили еще один, крытый корой, а в помощь ему дали двух каторжников — Недди Перрота и Джоба Холлистера. Билли Эрл, Джонни Кросс и Джимми Прайс теперь работали вместе с Биллом Уайтингом на губернаторских складах, и только Джо Лонг оставался без привилегированной работы. Ричард раздобыл мотыгу вдобавок к заступу и велел Джо разбить огород возле их хижины, надеясь, что никто не поручит Джо другую работу и не проявит любопытство: всем было известно, насколько простодушен и нерасторопен этот паренек. Но если Джо останется в хижине, несъедобное имущество отряда будет в безопасности. В лагере так часто случались кражи припасов, что все мужчины и женщины носили пайки с собой на работу и не спускали с них глаз. Чаще всего каторжники воровали еду друг у друга, поэтому губернатор и пехотинцы смотрели на эти проступки сквозь пальцы. Сильные отбирали провизию у слабых и больных товарищей по несчастью.
   
Дизентерия вспыхнула через две недели после высадки на берег. Подозрения Ричарда насчет воды в ручье оправдались, хотя для врачей было непостижимо, что могло загрязнить ее в этом девственном лесу. Оставалось предположить, что вода Нового Южного Уэльса не для английских желудков. Трое каторжников в палатке-лазарете умерли, вскоре для больных пришлось ставить еще одну палатку. Распространенным явлением стала и цинга: сальная кожа и хромота выдавали больных задолго до того, как у них начинали кровоточить и опухать десны. У Ричарда еще оставался солод, и беречь его не было необходимости: лейтенант Ферзер с губернаторского склада так ценил своих помощников-каторжников, что исподтишка снабжал их солодом. Такой фаворитизм был неизбежен, особенно в тяжелые времена лишений.
   
— Но если понадобится, — непререкаемым тоном объявил Ричард своим товарищам, — мы будем есть кислую капусту — даже если для этого мне придется связывать вас и запихивать ее вам в глотку. Вспомните своих матерей: всех нас воспитывали в уверенности, что хороши лишь те лекарства, которые отличаются омерзительным вкусом. Кислая капуста — как раз такое лекарство.
   
В Порт-Джексоне не нашлось естественных средств от цинги в достаточных количествах, чтобы исцелить новых обитателей: лишь некоторые местные растения и ягоды не вызывали симптомов отравления. Посаженные на огороде губернатора овощи пустили ростки, увидели над собой незнакомые небеса и от огорчения увяли. Уберечь не удалось ни один из них.
   
Лето кончается, скоро наступит осень, думал Ричард, разглядывая семена цитрусовых, собранные еще в Рио-де-Жанейро. Значит, посеять их удастся только в сентябре или октябре, здешней весной. Кто знает, насколько холодной будет зима? В Нью-Йорке летом люди изнывают от жары, а зимой вода у берегов замерзает. Присмотревшись к туземцам, Ричард пришел к выводу, что им незнакомы морозы, но рисковать, сея драгоценные семена, не стал.
   
Трое каторжников — Баррет, Лоуэлл и Холл — были пойманы с поличным во время кражи хлеба и солонины с губернаторского склада, а еще один неудачник попался на краже вина. Троих сообщников приговорили к виселице, а четвертому, укравшему вино, предстояло привести приговор в исполнение.
   
На западном берегу бухты, между мужским и женским лагерями, высилось крепкое, мощное дерево с одной странной особенностью — прямой веткой, растущей параллельно земле в десяти футах над ней. Поскольку жертвовать драгоценной древесиной для постройки виселицы было немыслимо, виновных решили повесить на дереве. Двадцать пятого февраля троих преступников вывели на поляну на виду у всех каторжников — перед смертью им предстояло вытерпеть по сто ударов плетью. Губернатор Филлип решил, что этот последний урок окажет желаемое воздействие — так или иначе, виновные прекратят воровать еду! Конечно, желудок самого губернатора, как и желудки его приближенных, был полон. Как и в случае с развратом, крайние меры могли помочь лишь временно. На них надеялись только те, чьи мошонки были пусты, а желудки — наполнены.
   
Многим собравшимся, свободным людям и каторжникам, уже не раз случалось присутствовать при казнях: в Англии публичные казни приурочивали к праздникам, и их привыкли воспринимать как развлечение. Однако Ричард и кое-кто из его товарищей избегали подобных «увеселений».
   
Первого из приговоренных, Баррета, поставили на табурет, палачу велели накинуть ему на шею веревочную петлю. Мертвенно-белый, хнычущий палач исполнил этот приказ, но отказывался выбить из-под ног Баррета табурет, пока несколько пехотинцев не зарядили мушкеты и не прицелились в него. Очень бледный, но спокойный, Баррет держался молодцом. Он умер мучительной смертью. Высота виселицы была слишком мала, чтобы под тяжестью тела сломалась шея, и потому несколько бесконечных минут он бился в петле, пока наконец не умер от удушья. Через час тело убрали, а под ветку вновь подставили табурет.
   
Лейтенант Джордж Джонстоун, который заменил на посту адъютанта губернатора лейтенанта Кинга, отбывшего на остров Норфолк, вышел вперед и объявил, что казнь Лоуэлла и Холла откладывается на двадцать четыре часа. Каторжникам велели разойтись. Урок Филлипа не пошел впрок: воры продолжали красть, а порядочные люди — удерживаться от соблазна. Единственный результат казни — воров стало на одного меньше.
   
Покидая поляну, Ричард бросил взгляд на толпу каторжников и вдруг заметил в ней алые страусовые перья на лихо заломленной черной шляпе. Он застыл как пораженный громом. Лиззи Лок! Это она! Ее доставили в колонию вместе с обожаемой шляпой, которая, судя по всему, преспокойно перенесла плавание. Подходить к Лиззи Ричарду было некогда: он порадовался уже тому, что она жива и рядом.
   
На следующее утро каторжников опять собрали под проливным дождем, только чтобы известить, что его превосходительство губернатор помиловал Лоуэлла и Холла и решил заменить казнь изгнанием, место для которого еще предстояло выбрать. Однако, добавил лейтенант Джордж Джонстоун угрожающим тоном, его превосходительство всерьез подумывает о том, чтобы увезти всех непокорных к берегам Новой Зеландии и оставить там на съедение каннибалам. Когда «Запас» вернется из плавания, преступников доставят в Новую Зеландию, и это не пустые угрозы! А тем временем будущих изгнанников прикуют цепями к скале близ бухты, уже получившей прозвище Кишка, и посадят на урезанный на три четверти хлебный паек. Но ни Кишка, ни реальная угроза со стороны каннибалов не помогли прекратить воровство в лагере.
   
Если каторжники крали преимущественно еду, то пехотинцы предпочитали ром и женщин. Виновным назначали от пятидесяти до ста пятидесяти ударов плетью, хотя палач усердствовал не так, как в тех случаях, когда наказывал каторжников, что было вполне понятно. Пристрастие пехотинцев к спиртному и разврату объяснялось тем, что они не голодали: порции, выдаваемые им, неизменно были больше тех, что доставались каторжникам. И это тоже ни у кого не вызывало недоумения.
   
И туземцы мало-помалу осмелели и принялись воровать развешанную для провяливания рыбу, заступы, лопаты и те немногие овощи, которые выросли на плодородном островке в восточной части бухты, где строили обширную губернаторскую ферму в надежде, что к сентябрю здесь удастся посеять пшеницу. Но еще никто не знал, приживется ли пшеница на здешней почве. Однажды на отряд, посланный за камышом для крыш к заливу близ Садового острова, напали туземцы. Одного колониста ранили, двоих убили. При осмотре болотистого истока ручья обнаружили несколько скелетов огромных ящериц — свидетельство тому, что туземцы вовсе не глупы и знают, как отравить воду.
   
Поселение быстро разрасталось, с каждым днем охранять сто становилось труднее. В соседнем лесу было найдено дерево, которое сэр Джозеф Бэнкс назвал казуариной и признал, что у него очень податливая древесина. Однако казуарины росли довольно далеко от лагеря, на берегах болота, откуда брал начало ручей, а милей дальше от берега обнаружилась превосходная глина для изготовления кирпичей. В глубь материка то и дело отправлялись экспедиции, которые тоже требовалось охранять. Мало того, с каждым днем туземцы совершали все более дерзкие вылазки. Ружейные выстрелы их не пугали — похоже, они поняли, что чужакам запрещено убивать их.
   
Губернатор Филлип отправился осматривать еще один залив к северу от Порт-Джексона, названный Брокен-Бей, и вернулся разочарованный: залив был пригоден для кораблей, но почва на его берегах оказалась сухой и бесплодной. Видимо, разрабатывая план экспедиции, чиновники министерства внутренних дел в блаженном неведении полагали, что семена непременно прорастут, в какую бы почву они ни попали, что отличная древесина, пригодная для любых целей, есть повсюду, что поголовье скота должно расти в геометрической прогрессии и что через какой-нибудь год колония в Новом Южном Уэльсе сможет прокормить своих обитателей. Поэтому ни министерству, ни адмиралтейству, ни подрядчикам не пришло в голову погрузить на корабли припасы в таком количестве, чтобы их хватило самое меньшее на три года. Первый грузовой корабль должен был прийти в колонию не раньше чем через год. Но доживут ли до этого времени постоянно голодные каторжники?
   
За два месяца, проведенных в бухте, получившей название Сидней-Коув, всем стало ясно, что эта земля сурова и безжалостна к чужакам. Она была могучей, древней и чужой, на ней люди могли лишь бороться за выживание, но не процветать. Туземцы, сущие дикари, по мнению англичан, служили доказательством тому, что обещает им Новый Южный Уэльс — страдания и нищету.
   
В конце марта грозы налетали на бухту одна за другой, влажная жара стала нестерпимой. Колонисты, у которых были шляпы, превратили их в подобие головных уборов янки, отогнув вниз поля. Треуголка Ричарда меж тем сохранила прежний вид, поскольку он работал под навесом и обладал драгоценной соломенной матросской шляпой, а еще потому, что на воскресную церковную службу ему нравилось являться принаряженным. Бристольские привычки оказались живучими.
   
Воскресные службы проводили где придется, но в то воскресенье, двадцать третьего марта, в день третьей годовщины суда над Ричардом в Глостере, она состоялась близ лагеря холостых пехотинцев, возле горы каменных глыб, на которых разместились прихожане. Преподобный Ричард Джонсон именем Господа призвал их обуздать постыдные желания и присоединиться к рядам тех, кто уже успел сочетаться браком.
   
Наставленный таким образом на путь истинный, Ричард хотел помолиться и достичь просветления, и все же молитва не помогла. В ответ на нее Бог послал ему Стивена Донована, который поприветствовал Ричарда и зашагал рядом с ним по берегу бухты.
   
— Плохи дела, да? — спросил Донован, нарушив молчание, когда они присели на камень в пяти футах от плещущей о берег воды. — Я слышал, понадобились шесть человек и целая неделя, чтобы выкорчевать всего один пень на будущем поле. Губернатор решил вспахать его вручную, опасаясь за плуг.
   
— А это, в свою очередь, означает, что недалек тот день, когда я останусь голодным, — откликнулся Ричард, снимая свой лучший сюртук и растягиваясь под деревом. — Здесь не найдешь даже густой тени!
   
— И жизнь слишком тяжела. И все-таки, — продолжал Донован, сгребая ногой палую листву, — она когда-нибудь изменится к лучшему. Как в любом новом деле, главное — продержаться первые полгода. Рано или поздно замечаешь, что уже ко всему притерпелся, а может, просто привык. Не одно я знаю точно: создавая эту землю, Бог добивался, чтобы она не была похожей на нашу родину. — Он понизил голос. — Здесь выживут только люди, обладающие сильной волей, и среди выживших будешь ты.
   
— Это уж точно, мистер Донован. Если я выжил на «Церере» и «Александере», то не пропаду и тут. Я не отчаиваюсь, просто мне недостает вас. Как поживают «Александер» и наш дорогой толстяк Эсмеральда?
   
— Понятия не имею, Ричард, я не бываю на «Александере». Наши с ним пути разошлись после того, как однажды я застал Эсмеральду в трюме. Он рылся в вещах каторжников, надеясь что-нибудь продать.
   
— Ублюдок!
   
— Да, Синклер — еще тот гусь. — Стивен Донован потянулся всем длинным, упругим телом. — Но теперь мне живется гораздо лучше. Видишь ли, я влюблен.
   
Ричард улыбнулся.
   
— В кого, мистер Донован?
   
— Ты не поверишь — в камердинера капитана Хантера, Джонни Ливингстона! В команде «Сириуса» не хватает шести или семи человек, вот я и попросился туда, и меня приняли. Конечно, капитан Хантер высокомерен и чванлив, однако он не отказался от опытного помощника. Поэтому меня неплохо кормят, да вдобавок я обрел любовь.
   
— Рад слышать, — искренне отозвался Ричард. — А еще — рад видеть вас в этот день. По воскресеньям я не работаю, и, значит, я весь в вашем распоряжении. Мне необходимо выговориться.
   
— Одно твое слово — и я стану не только внимательным слушателем.
   
— Благодарю за предложение, а как же Джонни Ливингстон?
   
— Я не прочь поплескаться — вода уже нагрелась, — сменил тему мистер Донован. — Но недавно матросы с «Сириуса» поймали в бухте акулу длиной шесть футов и толщиной полфута. У самого Порт-Джексона! — Он свернул китель и подложил его под голову вместо подушки. — Кстати, давно хотел спросить тебя, Ричард: ты научился плавать?
   
— Да, как только начал подражать Уоллесу. Джо Лонгу отдали щенка — он подрос и стал азартным охотником на крыс. Пес питается лучше, чем мы, но меня как-то не тянет следовать его примеру.
   
— А ты когда-нибудь видел кенгуру?
   
— Ни разу, даже мельком. Правда, я редко покидаю лагерь — слишком много тупых пил и топоров приходится точить. — Ричард сел. — Вы не знаете, есть ли на «Сириусе» сурьмяное масло?
   
Густые черные ресницы дрогнули, блеснули синие глаза.
   
— Коровье масло есть, а больше никакого. Но откуда ты знаешь о сурьмяном масле?
   
— О нем знает любой точильщик пил.
   
— Таких я раньше не встречал. — Донован опустил веки. — Чудесный воскресный день! Да еще рядом с тобой… Про масло я спрошу. Я слышал, здешние деревья распилить невозможно.
   
— Можно, только работа продвигается медленно — еще и потому, что пилы никуда не годятся. Сказать по правде, все наши инструменты непригодны для работы. — Ричард помрачнел. — Теперь мне ясно, как к нам относятся в Англии. Отбросы общества правительство снабдило рухлядью. Нам не дали ни единого шанса выжить. Но здесь есть немало упрямых и выносливых людей.
   
Донован поднялся.
   
— Дай мне одно обещание, — попросил он, надевая фуражку.
   
Разочарованный коротким разговором, Ричард попытался сделать вид, что ему все равно.
   
— Какое?
   
— Мне надо уйти на часок. Пообещай дождаться меня здесь.
   
— Хорошо, только схожу переоденусь. День выдался слишком жарким.
   
Ричард вернулся на берег раньше Донована в одежде, которую большинство каторжников носило с момента высадки в Сидней-Коув, — парусиновых штанах чуть ниже колена и потрепанной, едва не до дыр протертой клетчатой рубашке. Донован тоже оделся попроще и сгибался под тяжестью корзины из Рио.
   
— Это может тебе пригодиться, — объяснил он, снимая с плеча корзину.
   
Ричард онемел, кровь отлила от его лица.
   
— Мистер Донован, я не могу взять имущество команды «Сириуса»!
   
— Оно досталось мне вполне законным путем — или почти законным, — невозмутимо возразил Донован. — Признаться, я сорвал несколько листьев кресс-салата, который капитан Хантер выращивает во влажной корпии. Мы сытно пообедаем, и ты возьмешь остатки еды с собой, для товарищей. Пехотинцы тебя не остановят, если я провожу тебя до лагеря и сам понесу корзину. Здесь солод, который я купил у нашего интенданта, еще одна матросская шляпа, несколько прочных рыболовных лесок, крючки, куски пробки для поплавков и свинец для грузил. А на дне корзины лежат книги, — добавил он. — Ты не поверишь: кое-кто из пехотинцев покинул корабль в Портсмуте, оставив свои книги на борту! Ну и ну! — И он вытащил из корзины горшочек. — А к свежеиспеченным булкам у нас есть сливочное масло. И кувшин легкого пива.
   
С обедом, которым Донован угостил Ричарда, мог сравниться только ужин на Тенерифе, после того, как каторжники наполнили водой бочки. Вкус зеленого, сочного кресс-салата затмил великолепие остальной снеди. Ричард жадно ел, а Донован наблюдал за ним, отдав ему весь кресс-салат, масло и почти все булки.
   
— Ты еще не написал письмо домой, Ричард? — спросил он немного погодя.
   
Ричард глотнул легкого пива.
   
— На это у меня не было ни времени, ни желания, — признался он. — Мне ненавистен Новый Южный Уэльс, как и всем остальным. Я начну писать домой в том случае, если наша жизнь изменится к лучшему.
   
— Времени осталось совсем немного. «Скарборо», «Леди Пенрин» и «Шарлотта» отплывают в мае, но зайдут в один из портов Китая за грузом чая. А «Александер», «Дружба», «Принц Уэльский» и «Борроудейл» поплывут прямиком в Англию в середине июля, поэтому ты можешь отправить письма с одним из этих кораблей. «Фишберн» и «Золотая роща» останутся в бухте, пока не будут возведены прочные, недоступные для воров склады, куда переправят ром, вино, портер и даже медицинский спирт.
   
— А «Сириус»? Я думал, он вернется к привычным обязанностям сразу после завершения экспедиции…
   
Донован нахмурился:
   
— Губернатор не желает отпускать его, не убедившись, что колонисты смогут выжить. «Запас» слишком стар и мал. Но капитан Хантер недоволен распоряжением губернатора. Как и майор Росс, капитан Хантер считает, что вся эта экспедиция — напрасная трата английских денег и времени.
   
Ричард допил остатки пива.
   
— Настоящий пир! Не знаю, как благодарить вас. А еще я рад, что вы не ушли сразу. — Ричард состроил гримасу и покачал головой. — Даже от легкого пива у меня теперь кружится голова.
   
— Приляг и вздремни. Нам некуда спешить.
   
Ричард так и сделал. Едва его голова коснулась сухих листьев, он провалился в глубокий сон.
   
Обхватив руками колени, Стивен Донован наблюдал за ним. Спать ему ничуть не хотелось. Должно быть, потому, что он был свободным человеком и моряком, искренне любящим море, к Новому Южному Уэльсу он отнесся совсем иначе, чем каторжник Ричард Морган: ничто не мешало Доновану в любой момент собрать вещи и уплыть прочь. Но Стивену хотелось остаться здесь — преимущественно потому, что его тревожила судьба Ричарда. Конечно, он сожалел о том, что воспылал чувствами к человеку, неспособному ответить взаимностью, и тем не менее не считал случившееся катастрофой. Он сам выбирал себе партнеров, предпочитая оптимистов и здравомыслящих людей, поэтому расставался с ними легко и без угрызений совести переносил вещи с корабля на корабль. Очутившись на борту «Александера», Донован даже не подозревал, что Ричард Морган лишит его душевного покоя. Он не знал, что в Ричарде привлекло его. Просто так вышло, и все. Такова любовь — нечто необъяснимое, душевный порыв. Увидев Ричарда впервые, Донован пересек палубу словно на крыльях, уверенный, что нашел родственную душу, а когда понял, что ошибся, отступать было уже слишком поздно.
   
Эта чужая земля тоже манила его остаться. Доновану было любопытно узнать ее судьбу. Несчастные туземцы могли пострадать и предчувствовали это. Вот почему они уже начали сопротивляться. Но они не были столь хитроумными и сплоченными, как американские индейцы, между племенами которых существовали родственные узы. Индейцы знали толк в военном искусстве и заключали то союз с французами против англичан, то с англичанами в борьбе против французов. А здешние аборигены были немногочисленными, и, похоже, их племена враждовали. Искусство заключать военные союзы было им неведомо — Донован подозревал, что оно имеет духовную природу. В отличие от Ричарда Донован знал многое о переговорах и сделках с коренным населением Нового Южного Уэльса. Губернатор избрал верную политику, но морские пехотинцы не разделяли его взгляды — как и каторжники, которые считали туземцев опасными и ненавистными врагами. По иронии судьбы каторжники оказались между двух огней, уподобились куску металла между молотом и наковальней. Уместное сравнение. Иногда на наковальне кусок металла превращается в меч.
   
Незнакомые места завораживали Донована, хотя, как и все остальные колонисты, он понятия не имел, удастся ли покорить эту землю и добиться на ней подобия английского процветания. Одно он знал наверняка: здесь нечего надеяться на мирную пасторальную жизнь, обрабатывая несколько маленьких полей и выгоняя скот на пастбище, а вечера проводя в местной таверне за кружкой пива. Если эту землю и удастся укротить, расстояния будут огромными, чувство одиночества — постоянным, а до ближайшей таверны путь окажется таким же далеким, как до другого очага цивилизации.
   
И все-таки Доновану нравилось здесь — возможно, потому, что он любил птиц, а их на берегах бухты водилось множество — парящих в небе, перепархивающих с ветки на ветку, свободных и довольных жизнью. Он путешествовал по океанам, а они — по небесам. И небо здесь было не таким, как повсюду, а безграничным и чистым. По ночам звезды усеивали его так густо, что напоминали мерцающие облака, холодную гигантскую паутину, по сравнению с которой человек чувствовал себя дождевой каплей в океане. Доновану нравилось ощущать свою ничтожность, она утешала его, ибо он не хотел становиться чем-то значимым. Значительность низводила мир до уровня игрушки человека. Ричард искал утешения в церкви потому, что он так был воспитан, а Донован привык видеть Бога повсюду. И вот теперь он нашел его посреди этого великолепия, а звезды воспринимал, как пар божественного дыхания.
   
Ричард проспал два часа кряду, свернувшись клубком и ни разу не пошевелившись.
   
— Долго я спал? — спросил он, садясь и потягиваясь.
   
— А разве у тебя нет часов?
   
— Есть, но я храню их в своем сундуке. Они пригодятся, когда у меня будет собственный дом, а кражи прекратятся. — Его внимание вдруг привлекла стайка черно-белых полосатых рыбешек с желтыми плавниками, играющих на мелководье. — Кстати, как прошла экспедиция лейтенанта Кинга на остров Норфолк?
   
Остров Норфолк часто упоминался в разговорах каторжников, постепенно приобретая славу более подходящего места для основания колонии, чем Порт-Джексон.
   
— Мне известно только, что плавание заняло пять дней и Кингу понадобилось немало времени, чтобы найти место для высадки на берег. На острове нет ни одной гавани, только лагуна с коралловым рифом у самой полосы прилива. Высадиться на берег можно лишь там, где риф невысок и шлюпка может свободно пройти над ним. Никакого льна на острове Кинг не нашел, а тамошние сосны хоть и годятся для изготовления мачт, переправить их на корабли не удастся. Но почва там на редкость плодородная. «Запас» вскоре должен вернуться сюда, тогда мы узнаем остальное. Сам островок невелик, его площадь не превышает десяти тысяч акров, и он сплошь зарос гигантскими соснами. Боюсь, Ричард, остров Норфолк — такой же мнимый рай, как и Порт-Джексон.
   
— Этого и следовало ожидать. — Ричард помедлил, а потом все-таки решился заговорить: — Мистер Донован, я хотел бы поговорить с вами об одном деле, лишь на вас я могу положиться. Вы не заинтересованы в нем так, как остальные мои товарищи.
   
— Говори, я слушаю.
   
— Один из моих болтливых друзей, который сейчас служит на складе губернатора, проговорился Ферзеру, что Джо Лонг умеет чинить обувь. Так что скоро сторожить наше имущество будет некому. Я попросил Ферзера о недельной отсрочке — потому, что овощи у нас на огороде уже созревают, и все благодаря Джо. С Ферзером можно договориться. Взамен я пообещал ему часть своей доли урожая, — безо всякой досады признался Ричард.
   
— Овощи ценятся так же дорого, как ром, — сухо заметил Донован. — Продолжай.
   
— В глостерской тюрьме я познакомился с одной женщиной-каторжницей по имени Элизабет Лок, Лиззи. Я был ее покровителем, а она стерегла мои вещи. Совсем недавно я узнал, что она тоже здесь. Я решил жениться на ней, потому что не вижу другого способа воспользоваться ее услугами.
   
Донован опешил.
   
— Ричард, как рассудительно и холодно ты говоришь об этом! Вот уж не думал, что ты настолько… — он замялся, подыскивая слово, — …бесстрастен.
   
— Знаю, мои слова прозвучали холодно, — горестно подтвердил Ричард, — но другого выхода я не вижу. Я надеялся, что хоть кто-нибудь из моих товарищей захочет жениться, ведь большинство из них навещают женщин, несмотря на все угрозы губернатора, однако пока никто не изъявлял подобного желания.
   
— Ты говоришь о неодушевленных предметах так же равнодушно, как о священном союзе, — словно они стоят друг друга и ничем не отличаются. Ты мужчина, Ричард, мужчина, созданный для женщин. Почему бы не признаться, что ты просто хочешь взять эту Лиззи Лок в жены? Что ты изголодался по женскому обществу, как все остальные? Когда ты сказал, что был ее покровителем в глостерской тюрьме, я решил, что ты спал с ней, и пришел к выводу, что так будет продолжаться и дальше. Но твой ледяной тон сбивает меня с толку. По-моему, это благородный поступок из ложных побуждений.
   
— Я не спал с ней! — рассердившись, выпалил Ричард. — Об этом и речи быть не могло! Для меня Лиззи все равно что сестра, я беспокоюсь о ней. А она боится забеременеть, потому и не желает спать ни с кем.
   
Подперев подбородок, Донован озадаченно воззрился на Ричарда. Что с ним стряслось? Может, он остерегается удовольствий? Не может быть! Ричард — умный человек, нашедший свой способ появляться в нужном месте в нужное время и умеющий находить подход к власть имущим. Он не раболепствовал, как многие другие, потому что был слишком гордым. «Передо мной тайна, — думал Донован, — но когда-нибудь я разгадаю ее».
   
— Если бы я знал, что тебе довелось пережить, Ричард, я смог бы помочь тебе, — произнес он. — Пожалуйста, расскажи мне все.
   
— Не могу.
   
— Ты боишься чего-то, но не плотских наслаждений. Ты боишься любви. Но что в ней страшного?
   
— Мне бы не хотелось, чтобы со мной случилось то, что однажды уже было, — нехотя признался Ричард, — второй раз мне этого не пережить. Я способен любить Лиззи как сестру, а вас — как брата, но не более того. Вся полнота любви, которую я испытывал к моей жене и детям, священна.
   
— Они умерли?
   
— Да.
   
— Ты же еще молод, ты покинул родину. Почему бы тебе не начать все заново?
   
— Может быть. Но не с Лиззи Лок.
   
— Зачем же ты тогда женишься на ней? — Глаза Донована замерцали.
   
— Потому что ей тяжело живется, а я по-братски люблю ее. Вы же знаете, мистер Донован: сердцу не прикажешь. Если бы ему можно было приказать, я, возможно, предпочел бы любить Лиззи Лок. Но этого не будет никогда. За год, который мы провели вместе в глостерской тюрьме, я это понял.
   
— Значит, ты все же не так равнодушен, как мне казалось. Да, ты прав. Приказать сердцу невозможно.
   
Солнце спускалось за скалы на западном берегу бухты, заливая все вокруг золотистым светом. Стивен Донован задумался о капризах человеческого сердца. Да, Ричард прав. Любовь приходит к нам без приглашения, как незваная гостья. Ричард пытался защититься, выбрав в супруги сестру, которую он жалел и которой стремился помочь.
   
— Если ты женишься на Лиззи Лок, — наконец заговорил Донован, — ты потеряешь свободу. Когда-нибудь этот союз станет для тебя обузой.
   
— Значит, вы не советуете мне жениться на ней?
   
— Да.
   
— Я подумаю, — пообещал Ричард и поднялся.
   * * *
   
В понедельник утром Ричард попросил у майора Росса разрешения повидаться с преподобным мистером Джонсоном, а также с каторжницей Элизабет Лок, сообщив, что намерен просить ее руки.
   
В свои двадцать с небольшим лет мистер Джонсон был круглолицым, полногубым, слегка женственным мужчиной в безупречно чистом облачении — от накрахмаленного белого галстука до черной сутаны. Последняя скрывала увесистое брюшко: священник вовсе не желал выглядеть упитанным в этом голодном краю. Его блеклые глаза горели рвением, которое кузен Джеймс-священник называл иезуитско-мессианским. В Новом Южном Уэльсе мистер Джонсон нашел себе дело по душе: морально поддерживать прихожан, ухаживать за больными и обездоленными, устанавливать свои порядки в церкви, играть роль благодетеля. Он руководствовался поистине благими намерениями, но был весьма ограниченным человеком и приберегал сострадание исключительно для беспомощных. Взрослых каторжников он считал порочными людьми, души которых незачем спасать. Не будь они порочными, разве они попали бы на каторгу?
   
Узнав, что кузен Ричарда — священник церкви Святого Иакова в Бристоле, и обнаружив, что сам Морган образован, учтив и откровенен, мистер Джонсон дал свое согласие на брак и решил, что его прихожанин женится на Лиззи Лок во время следующей воскресной службы, чтобы все каторжники убедились в том, как их духовный пастырь преуспел в своих проповедях.
   
После захода солнца Ричард отправился в женский лагерь, показал разрешение священника часовому и спросил, где найти Элизабет Лок. Часовой не сумел ответить ему, но какая-то женщина с ведром воды указала на одну из палаток. Подойдя к ней, Ричард остановился в замешательстве: как постучать в полотняную «дверь» палатки? Не найдя другого выхода, он просто поскреб ногтями по парусине.
   
— Входи, если ты красавчик! — откликнулся женский голос.
   
Откинув полотнище ткани, заменяющее дверь, Ричард очутился в помещении, где могли бы с удобством разместиться десять женщин. Однако оно служило домом двадцати. По десять узких коек выстроилось бок о бок вдоль длинных стенок палатки, а пространство между ними заполняли самые разные вещи — от шляпной картонки до подстилки, на которой лежала кошка с шестью котятами. Обитательницы палатки, только что поужинавшие у общего костра, уже начинали раздеваться. Все они были худыми, изможденными и шумными. Лиззи лежала на койке, возле которой стояла шляпная картонка.
   
В палатке стало тихо, девятнадцать пар округлившихся глаз испытующе уставились на Ричарда. Переступая через вещи, он направился к дремлющей Лиззи Лок.
   
— Уже спишь, Лиззи? — улыбаясь, произнес он.
   
Она вздрогнула, открыла глаза и недоверчиво взглянула на Ричарда.
   
— Ричард! О, милый Ричард! — Она спрыгнула с койки, бросилась к нему в объятия и зарыдала.
   
— Не плачь, Лиззи, — мягко уговаривал Ричард. — Пойдем, нам надо поговорить.
   
Обняв за талию, Ричард повел ее из палатки под прицельными взглядами девятнадцати пар глаз.
   
— Везучая ты, Лиззи, — вздохнула немолодая каторжница.
   
— Вот бы и нам так повезло! — добавила вторая, беременная, с огромным животом.
   
Ричард и Лиззи отошли к берегу бухты, где была построена временная пекарня. Лиззи цеплялась за руку Ричарда так, словно от этого зависела ее жизнь. Ричард усадил ее на обтесанную глыбу песчаника.
   
— Что было с тобой после того, как нас увезли? — спросил он.
   
— Я еще долго пробыла в Глостере, а потом нас отправили в лондонский Ньюгейт, — ответила она, начиная дрожать. К вечеру похолодало, а Лиззи была одета только в тесное, поношенное платье, какие выдали всем каторжницам.
   
Сняв холщовую куртку, Ричард накинул ее на худые плечи Лиззи и вгляделся в ее измученное лицо. В свои тридцать два года она выглядела на сорок два, но в круглых черных глазах иногда по-прежнему мелькали искры. Когда она обняла Ричарда за шею, он ждал прилива любви или даже желания, но не ощутил ни того ни другого. Он заботился о ней, жалел ее — но не более.
   
— Расскажи мне все, — попросил он. — Я хочу знать.
   
— К счастью, в Лондоне я пробыла недолго: тамошняя тюрьма — сущий ад. Мы попали на «Леди Пенрин», где не было ни мужчин-каторжников, ни пехотинцев, достойных внимания. На корабле мы жили в такой же тесноте, как здесь, в палатке. У некоторых женщин были дети, другие, беременные, разродились во время плавания. Почти все новорожденные и дети постарше умерли — матерям было нечем кормить их. Умер и сын моей подруги Энн. Кое-кто из моих знакомых забеременел еще в пути и теперь ждет ребенка.
   
Она вцепилась в руку Ричарда и яростно встряхнула ее.
   
— Ричард, ты представляешь? Нам не давали даже тряпок, когда у нас текла кровь, нам приходилось рвать на тряпки тюремные обноски! А прежнюю одежду у нас отобрали и спрятали в трюм. В Рио-де-Жанейро губернатор прислал нам сотню пеньковых мешков из-под галет, потому что одежду для женщин не успели привезти в Портсмут до отплытия. Чуть позже он снова вспомнил о нас и прислал самую дешевую ткань, иголки, нитки и ножницы, — с горечью продолжала она. — Мешки не годились даже на тряпки. А когда мы украли несколько матросских рубашек, чтобы разорвать их на тряпки, нас выпороли, остригли и побрили наголо. Тем, кто пытался сопротивляться, заткнули рты. Однако самым худшим наказанием было другое — когда нас раздевали донага или заковывали в колодки. Мы дорожили каждой тряпкой, старательно стирали их, но морская вода не смывала кровь. Мне удалось заработать несколько пенни — я шила и чинила одежду врачу и офицерам, но многие из моих подруг были так бедны, что мне пришлось делиться с ними всем, что я имела.
   
Она снова поежилась.
   
— Но это еще не самое худшее, — продолжала она, стиснув зубы. — Все мужчины на «Леди Пенрин» смотрели на нас как на шлюх, хотя многие из нас никогда не были шлюхами. Они считали, что с нас нечего взять, кроме наших тел.
   
— Так считают многие мужчины, — отозвался Ричард, у которого перехватило горло.
   
— Они отняли у нас гордость. Когда нас привезли сюда, нам выдали тюремные платья и собственную одежду, которая хранилась в трюме, — моя шляпа уцелела, разве это не чудо? — добавила она, блеснув глазами. — Как только подошла очередь Энн Смит, интендант Миллер смерил ее взглядом и заявил, что такое уродство не прикрыть никакой одеждой, а у нее, бедняжки, и не было своих вещей. Она швырнула на палубу тюремное платье, вытерла об него ноги и заявила, что будет носить обноски, а Миллер пусть катится ко всем чертям!
   
— Энн Смит? — переспросил Ричард, которого терзали гнев, горечь и стыд. — Вскоре после этого она сбежала.
   
— Да, и с тех пор ее никто не видел. Она поклялась, что сбежит: даже самые свирепые чудовища и дикари не страшнее англичан с «Леди Пенрин», говорила она. Каким наказаниям ее ни подвергали, она не сдавалась. Среди нас были и другие гордые женщины, которым тоже пришлось несладко. Однажды капитан Север пригрозил выпороть Мэри Гэмбл, а она ответила, что пусть лучше поцелует ее в задницу — ведь ему хочется переспать с ней. — Лиззи вздохнула и заерзала. — Да, и у нас бывали свои маленькие победы, но нас продолжали угнетать. И потом, всегда находились женщины, готовые проломить переборку, лишь бы попасть в матросский кубрик, — они вожделели мужчин! Но матросы никогда не врывались к нам, прикидываясь святыми… Хватит, хватит об этом! Все кончено, я на суше, и ты рядом, милый Ричард. Больше мне не о чем мечтать.
   
— Мужчины домогались тебя, Лиззи?
   
— Никогда! Я не так хороша собой и немолода, от голода у меня совсем высохла грудь, да она и прежде была невелика. Мужчинам нравятся полные женщины, а на корабле всего-то было шесть пехотинцев и матросы. Компанию мне составляла только Энн.
   
— Энн Смит?
   
— Нет, Энн Колпиттс. Она спала рядом со мной. Это ее сын умер в плавании.
   
Сумерки сгущались, пора было расходиться. Почему судьба так жестока? Чем эти несчастные существа заслужили подобное презрение, столько унижений? У них отняли даже последнее, что у них было, — гордость. Им пришлось носить одежду из мешковины, становиться подстилками, лишь бы получить несчастные тряпки. Как могли подрядчики забыть о том, что у женщин бывают недомогания и что им нужны тряпки? У Ричарда разрывалось сердце.
   
«Бедняжка, слишком тощая и уже немолодая, Лиззи не привлекала даже внимание матросов — должно быть, им и без нее хватало развлечений. Какая участь ждет ее здесь, на берегу, где жизнь ничем не отличается от жалкого существования на борту „Леди Пенрин“? Я не люблю ее, Бог свидетель, она не пробуждает во мне желания, но в моих силах защитить ее. Пусть Стивен твердит, что мне нравится роль снисходительного благодетеля, — он ошибается. Я просто хочу ей добра, хотя поможет ли ей мой поступок, я не знаю. Мне известно лишь, что я в долгу перед Лиззи. Она заботилась обо мне…»
   
— Лиззи, — заговорил он, — ты хочешь, чтобы мы заключили такую же сделку, как в Глостере? Я буду твоим покровителем, а ты станешь сторожить мои вещи и имущество моих товарищей.
   
— Конечно! — воскликнула она и просияла.
   
— Но для этого тебе придется выйти за меня замуж.
   
Она в замешательстве умолкла.
   
— Ты любишь меня, Ричард? — наконец спросила она.
   
— Можно сказать и так, — с расстановкой ответил он после продолжительной паузы. — Но если ты мечтаешь о муже, который любил бы тебя всем сердцем, лучше откажись.
   
Лиззи давно поняла, что не привлекает Ричарда как женщина, и была благодарна ему за откровенность. После высадки на берег она тщетно искала Ричарда среди мужчин, по ночам пробирающихся в женский лагерь, и убеждалась, что ни одна из каторжниц не может похвастаться тем, что переспала с Ричардом Морганом. Никто из них даже не слышал этого имени. Лиззи пришла к выводу, что Ричарда нет среди каторжников, привезенных в Ботани-Бей. И вот теперь он здесь, он просит ее стать его женой! Но не потому, что любит или жаждет ее, а потому, что ему необходима ее помощь. Может, он жалеет ее? Нет, этого она бы не вынесла! Ему просто нужны ее услуги. Это уже лучше.
   
— Я выйду за тебя, — ответила Лиззи, — но при одном условии.
   
— Каком?
   
— О нашем соглашении никто не должен знать. Здесь не глостерская тюрьма, я не хочу, чтобы твои товарищи считали, будто я… в чем-то нуждаюсь.
   
— Никто из них и пальцем тебя не тронет, — успокоившись, заверил Ричард. — Всех моих товарищей ты знаешь — нас привезли на «Цереру» почти одновременно.
   
— А Билл Уайтинг жив? А Джимми Прайс, Джо Лонг?
   
— Да, но уже нет ни Айка Роджерса, ни Уилли Уилтона. Они погибли.
   
Тридцатого марта тысяча семьсот восемьдесят восьмого года Ричард Морган сочетался браком с Элизабет Лок. Довольный Билл Уайтинг был свидетелем жениха, а Энн Колпиттс — свидетельницей невесты.
   
Когда пришло время расписываться в церковной книге, Ричард с ужасом обнаружил, что почти разучился писать.
   
На лице преподобного Джонсона отчетливо читалось сожаление: он считал, что Ричард совершает мезальянс. Лиззи явилась в наряде, который берегла с тех пор, как покинула глостерскую тюрьму: роскошном платье в черно-алую полоску с пышной юбкой, красном боа из перьев, черных бархатных туфлях на высоких каблуках и с пряжками, украшенными фальшивыми бриллиантами, белых чулках с черной отделкой, с алым кружевным ридикюлем и в шикарной шляпе, присланной Джеймсом Тислтуэйтом. Она выглядела как потаскуха, пытающаяся придать себе респектабельный вид.
   
Внезапное острое желание созорничать охватило Ричарда. Наклонившись, он приблизил губы к уху преподобного Джонсона.
   
— Незачем беспокоиться, — прошептал он, украдкой подмигивая Стивену Доновану, — я просто нашел себе служанку. С вашей стороны было очень любезно разрешить мне жениться, святой отец. Тех, кого сочетал Бог, никто не разлучит.
   
Священник отшатнулся так поспешно, что наступил на ногу жене. Она вскрикнула, он принялся рассыпаться в извинениях и тем самым скрыл удивление.
   
— Два сапога пара, — заметил Донован, глядя вслед удаляющемуся священнику и его жене. — Они с равным усердием трудятся во имя Господа. — Он перевел смеющийся взгляд на Лиззи, подхватил ее и звучно поцеловал. — Я — Стивен Донован, моряк с «Сириуса», миссис Морган. — И он учтиво поклонился, сняв воскресную треуголку. — Желаю вам всего наилучшего.
   
Донован крепко пожал руку Ричарда.
   
— Свадебного пира не будет, — объяснил Ричард, — но мы будем рады, если вы пройдетесь вместе с нами, мистер Донован.
   
— Благодарю, но, к сожалению, через час мне заступать на вахту. А вот и мой маленький подарок. — Он вложил в руку Ричарда сверток и удалился, посылая воздушные поцелуи стайке женщин, строящих ему глазки.
   
В свертке были сурьмяное масло и алая шелковая шаль с длинной бахромой.
   
— Откуда он узнал, что я люблю красное? — изумилась польщенная Лиззи.
   
И вправду, откуда? Рассмеявшись, Ричард покачал головой.
   
— Этот человек видит всех насквозь, Лиззи, но ему можно доверять.
   
В мае губернатор обнаружил плодородную землю на расстоянии пятнадцати миль от берега к западу и решил переселить туда некоторых каторжников. Это место получило название Роуз-Хилл — в честь покровителя губернатора сэра Джорджа Роуза. Его предстояло расчистить и приготовить к посеву пшеницы и кукурузы. Ячмень было решено выращивать на ферме в Сидней-Коув. Из-под пил по-прежнему выходило лишь несколько досок в день, но теперь стволы пальм доставляли из ближайших гаваней. Эти круглые, довольно прямые стволы были непрочными и подверженными гниению, но их удавалось легко распиливать и разрубать, поэтому большинство строений возводили из пальмовых бревен и досок и крыли пальмовыми ветками или тростником. Дранки из казуарин оставляли на некоторое время под открытым нёбом и берегли для постоянных строений, в первую очередь для губернаторского дома.
   
Для него уже изготавливали кирпичи: неподалеку нашли превосходную глину, и вскоре работа закипела, хотя на кораблях было всего-навсего двенадцать форм для кирпичей. Но едва началось строительство домов из кирпича и местного желтого песчаника, перед колонистами встала еще одна неразрешимая задача: нигде поблизости не нашлось даже следов известняка. Нигде! Это изумляло всех. В Англии известняка было не меньше, чем земли, столько, что никто и не подумал о том, что в Ботани-Бей его может не оказаться. А разве можно без известняка приготовить строительный раствор, чтобы скреплять кирпичи или обтесанные глыбы песчаника?
   
Необходимость заставляет действовать. Корабельные шлюпки отправляли на пляжи Порт-Джексона и каменистые берега за пустыми раковинами устриц. Туземцы с удовольствием поедали устриц, которые, по мнению старших офицеров, имели отменный вкус, а раковины складывали в кучи, напоминающие миниатюрные терриконы. Поскольку другого выхода не было, губернатор приказал сжигать раковины, чтобы получить известь для раствора. Опыты показали, что для производства раствора, которого хватило бы для укладки пяти тысяч кирпичей, понадобится сжечь тридцать тысяч пустых раковин. Из такого количества кирпичей можно было выстроить лишь крохотный домишко, поэтому вскоре губернатор снарядил новую экспедицию. Ей предстояло собрать все раковины, единственный источник извести, на берегах Ботани-Бей и в Порт-Хекинге, к югу и в ста милях к северу от Порт-Джексона. Миллионы пустых раковин сжигали и перетирали в порошок, а затем превращали в раствор для укладки кирпичей и блоков первых прочных, неприступных строений Сидней-Коув.
   
К этому времени почти у всех колонистов обнаружились первые симптомы цинги, в том числе и у пехотинцев, которым стали выдавать все меньше муки, поскольку ее запас на складах быстро иссякал. Каторжники жевали траву и все молодые листья, вкус которых не отдавал смолой. Никто не знал, какие из местных растений ядовиты, это выяснялось опытным путем, методом проб и ошибок. А что еще им оставалось делать? Выбрав время и вооружившись до зубов, свободные колонисты собрали в окрестностях всю съедобную зелень: девясил (сочное растение, растущее в соленых болотах Ботани-Бей), дикую петрушку и лианы, отвар листьев которых заменял сладковатый чай.
   
Несмотря на то что число каторжников, прикованных цепями к скале, подвергнутых порке или повешенных, неуклонно возрастало, еду все равно продолжали красть. Счастливые обладатели овощей рисковали потерять их, утратив бдительность хотя бы ненадолго, и в этом отношении отряду Ричарда повезло: по ночам огород сторожил Макгрегор, а днем за ним присматривала Лиззи Морган.
   
Смертность угрожающе возросла — как среди свободных людей, так и среди каторжников, особенно женщин и детей. Несколько каторжников сбежали, и больше их никто не видел. Голодных ртов стало меньше, но в Сидней-Коув по-прежнему приходилось кормить более тысячи человек. Из-за цинги и истощения работа продвигалась черепашьим шагом, многие каторжники и пехотинцы наотрез отказывались трудиться. А поскольку губернатор Артур Филлип не был жестоким человеком, за это их не подвергали порке, находя удобные предлоги для оправдания.
   
В мае начались первые заморозки, предвестники наступающей зимы, погубившие почти все, что выросло на огородах. Оплакав гибель драгоценных овощей, Лиззи начала ходить в лес в поисках съедобной зелени. Но после того как в лагерь принесли два обнаженных трупа каторжников, убитых туземцами, Ричард запретил жене покидать берег бухты. У отряда был запас кислой капусты, и Ричард велел есть ее понемногу, даже если все вокруг предпочтут умереть от цинги.
   
Четвертого июня, в день рождения короля, был устроен праздник — вероятно, таким способом губернатор Филлип пытался подбодрить своих изнуренных, вялых подопечных. Орудия дали залп, пехотинцы промаршировали по поляне, всем выдали немного еды, а в сумерках разожгли гигантский костер. Каторжников на целых три дня освободили от работы, но самое главное — выдали им по полпинты рома, разбавленного таким же количеством воды и превращенного в грог. Свободные колонисты получили по полпинты чистого рома и по пинте портера — густого черного пива. Решив приурочить к празднику какое-нибудь официальное распоряжение, его превосходительство губернатор определил границы первого округа Нового Южного Уэльса и назвал его Камберлендом.
   
— Ха! — воскликнул врач Уайт, услышав об этом. — Несомненно, это самый большой округ в мире, но в нем нет ровным счетом ничего примечательного.
   
Это заявление не отличалось точностью: достопримечательностью округа Камберленд были четыре черные капские коровы и один черный капский бык. Драгоценное губернаторское стадо, которое паслось близ фермы под присмотром одного из каторжников, воспользовалось тем, что пастух выпил рома и задремал, и сломало загон. Начались лихорадочные поиски, беглецов удалось выследить по навозным лепешкам и объеденным кустам, но возвращаться домой они не пожелали. Погоня стала сущим бедствием.
   
«Запас» вернулся из второго плавания к острову Норфолк, привезя как радостные, так и печальные известия. Стволы сосен так и не удалось погрузить на корабли, поскольку на острове не нашлось удобной гавани. Невозможно было и тащить их на буксире — слишком тяжелые стволы мгновенно тонули, зато их начали распиливать на множество потолочных балок и досок для Порт-Джексона. Это означало, что вскоре в Порт-Джексоне появятся дощатые строения, а также каменный склад для спиртного, которое покамест хранилось в трюмах «Фишберна» и «Золотой рощи».
   
Помимо того, экипаж «Запаса» сообщал, что выращивать растения на острове Норфолк — почти невыполнимая задача, поскольку он кишит миллионами гусениц и червей. В отчаянии лейтенант Кинг велел десяти женщинам-каторжницам собирать насекомых на грядках. Но как бы быстро они ни работали, на место каждой уничтоженной гусеницы являлись сразу две. Почва здесь и вправду была сочной, жирной, плодородной, но ничего вырастить на ней не удавалось. Однако прошел слух, что энтузиазм лейтенанта Кинга не иссяк. Несмотря на мириады вредителей, он искренне считал, что на острове Норфолк каторжников ждет более сытная и привольная жизнь, чем в окрестностях Порт-Джексона.
   
Наряду со множеством больных в колонии жили и отряды здоровых каторжников — их преимущественно возглавляли изобретательные вожаки, способные сохранить здоровье подопечных. Лишь немногие прибегали к иным средствам, а именно грабили слабых. Никакими угрозами и указами не удавалось добиться, чтобы каторжники, обнаружившие дикую петрушку или чайную лиану, отдавали свою добычу властям колонии. Экспедиции за зеленью запретили в основном из страха перед туземцами, которые осмелели настолько, что иногда даже являлись в лагерь. Губернатор надеялся поймать нескольких незваных гостей и приручить их, познакомить с английским языком и обычаями, а потом отпустить к своим племенам, рассчитывая на то, что они станут преданными союзниками чужаков. Губернатор был убежден, что таким образом можно значительно облегчить жизнь дикарей. Ему и в голову не приходило, что они предпочитают привычный образ жизни, каким бы жалким он ни был, с точки зрения англичан.
   
По мнению англичан, туземцы были безобразнее африканских негров, потому что от них несло рыбой, они мазали лица белой глиной и уродовали их, выбивая резцы и протыкая носовую перегородку тонкой костью. Бесстыдная нагота аборигенов вызывала у англичан отвращение, как и поведение местных женщин, которые порой дерзко кокетничали с чужаками, а иногда обливали их потоками ругательств.
   
Чужаки и аборигены не могли ни договориться между собой, ни понять обычаи друг друга. Устав от призывов губернатора обращаться с туземцами доброжелательно и благосклонно, каторжники преисполнились презрением к ленивым дикарям, особенно потому, что их даже не пытались наказать за кражу рыбы, овощей или инструментов. В довершение всего губернатор неизменно возлагал на каторжников ответственность за любые нападения и убийства; даже когда свидетелей не было, он оставался убежденным в том, что каторжники сами разозлили аборигенов. Но колонисты знали, в чем дело: губернатор встал бы даже на сторону дьявола, потому что считал каторжников более низшей кастой, нежели туземцы. За первые несколько месяцев пребывания в Сидней-Коув между колонистами и местными жителями сложились отношения, просуществовавшие очень долго.
   
Зимние холода были сносными: никто из колонистов не замерз до смерти. Если бы их кормили не так скудно, они, вероятно, даже не заметили бы похолодания. В некоторых хижинах появились сложенные из песчаника печи, но когда участились пожары, губернатор издал указ, разрешив устраивать печи и дымоходы только в кирпичных или каменных домах. Кузница сгорела дотла; к счастью, все ценности, в том числе мехи и инструменты, удалось спасти, зато остро встал вопрос о строительстве новой, каменной кузницы. Колонии требовались и пекарни: пока их было всего три — в одной выпекали хлеб для колонистов, в двух других — для экипажей «Сириуса» и «Запаса».
   
Среди колонистов Ричард и его товарищи разыскали своего давнего друга, Неда Пу из глостерской тюрьмы. Он приплыл на «Дружбе» вместе с женой Бесс Паркер и маленькой дочерью, которой к моменту высадки в Новом Южном Уэльсе минуло два года. Через три недели Бесс и малышка умерли от дизентерии. Безутешного Неда приняла под крыло Ханна Смит — каторжница, которая подружилась с Бесс во время плавания из Рио-де-Жанейро в Кейптаун. Полуторагодовалый сынишка Ханны умер в Сидней-Коув шестого июня. Через девять дней Ханна и Нед Пу поженились и с тех пор жили в мире и согласии, страдая только от недостатка еды. Нед знал толк в плотницком ремесле и был на редкость трудолюбив. Ханна ждала ребенка, которого счастливые будущие родители решили вырастить любой ценой.
   
Жизнерадостной Мейзи Хардинг, которая так охотно ублажала обитателей глостерской тюрьмы, среди каторжниц не было, хотя ее помиловали, заменив виселицу четырнадцатью годами каторги. Никто не знал, что с ней стало. Зато Бетти Мейсон попала на «Дружбу», опять беременная от глостерского тюремщика. Ее новорожденный сын умер в Кейптауне, после его смерти и предательства надзирателя Джонни Бетти тронулась рассудком, стала плаксивой и озлобленной. Именно ее выпороли за кражу мужских рубашек. Однако Лиззи Морган твердо придерживалась мнения, что их украла другая каторжница, свалившая вину на Бетти.
   
Отряд Ричарда жил вполне благополучно, если не считать постоянного недоедания. Лиззи поняла, что по меньшей мере половина мужчин относятся к ней, как к сестре; очаровать ей не удалось только Тэффи Эдмундса, ставшего отъявленным женоненавистником. Он не желал, чтобы Лиззи ухаживала за ним, сам стирал и штопал одежду и пробуждался к жизни только воскресными вечерами, когда отряд разводил костер возле грядок. Сидя у огня, Тэффи пел, подстраиваясь к баритону Ричарда.
   
У Ричарда и Лиззи появилась своя маленькая комната в пристройке к жилищу, хотя они спали порознь даже в самые холодные ночи. Порой, мучаясь бессонницей, Лиззи обдумывала, стоит ли предложить свои услуги Ричарду, но не решалась. Она слишком боялась отказа и предпочитала не испытывать его терпение. Мужчины колонии мучились от воздержания, однако в отряде Ричарда были три человека, которые не замечали его, — Джо Лонг, Тэффи Эдмунде и сам Ричард. Встречаясь с другими женщинами на берегу, где они стирали белье, Лиззи слышала, что Джо, Тэффи и Ричард — не единственные в своем роде. В лагере были и мужелюбы, а также те, кто предпочитал воздержание и избегал искать утешения в соитиях любого рода, даже в онанизме. Если Ричард и прибегал к последнему способу, то делал это незаметно и молча.
   
И Лиззи боялась, смертельно боялась совершить поступок, который вызвал бы у Ричарда отвращение к ней.
   
Отнюдь не вся жизнь колонии вращалась вокруг еды и ее недостатка, в ней случались и маленькие праздники. Хотя матери-каторжницы и жены пехотинцев получали всего две трети пайка, а их малыши — половину, выжившие дети играли, шалили и отчаянно сопротивлялись попыткам преподобного мистера Джонсона обучить их чтению, письму и арифметике. Впрочем, это удавалось только тем ребятишкам, родители которых были живы: все сироты находились под опекой священника. Семейная жизнь каторжников и пехотинцев зачастую складывалась удачно. Случались и ссоры, особенно между женщинами, устраивающими вендетты под стать уроженкам Сардинии. Не желая, чтобы ими помыкали, женщины часто огрызались, их пороли не реже, чем мужчин, — но за кражу не еды, а мужских рубашек.
   
О Стивене Доноване Ричард ничего не знал. Он не появлялся в лагере с тридцатого марта, и Ричард пришел к выводу, что Стивен одобрил его брак и решил, что этот выход будет наилучшим для всех сторон. Ричард отчаянно скучал по Стивену, ему недоставало легких дружеских отношений, искрометных бесед, споров о прочитанных книгах. Миссис Морган не могла заменить Донована. Ричард ценил ее преданность, трудолюбие, простодушие и жизнерадостность, все эти качества побуждали его заботиться о Лиззи. Однако любить ее как жену он не мог.
   
Первые транспортные и грузовые суда отплыли в мае, а «Александер», «Дружба», «Принц Уэльский» и «Борроудейл» должны были отправиться в плавание в середине июля.
   
В начале июля, когда супруги-каторжники Генри Кейбл и Сюзанна Холмс из Норфолка открыто обвинили капитана Дункана Синклера в пропаже вещей, все каторжники с «Александера» пришли в волнение, хотя и считали, что Синклер выиграет дело. Кейбл влюбился в Сюзанну в ярмутской тюрьме, Сюзанна родила ему сына. Но потом ее одну увезли на судне «Дюнкерк» в Плимут, не позволив взять с собой ребенка. Эта жестокость спровоцировала взрыв возмущения всех обитателей ярмутской тюрьмы, пославших петицию лорду Сиднею. Последовав за Сюзанной на «Дюнкерк», Кейбл смог взять ребенка с собой. Страдания супругов не оставили равнодушными ярмутцев. Собрав немало одежды и книг, доброжелатели из Норфолка зашили вещи в мешковину и отправили их на «Александер», хотя супругам Кейбл предстояло отплыть на «Дружбе». В Сидней-Коув Синклер отдал им только книги, а одежду найти не удалось.
   
Поскольку разбирательство было гражданским, в нем принимали участие судья колонии, морской капитан Дэвид Коллинз, врач Джон Уайт и преподобный мистер Джонсон. Синклер уверял, что тюк разорвался, когда его переносили из одного трюмного отсека в другой, и книги вывалились, поэтому их и отдали хозяевам без упаковки. О том, что случилось с остальными вещами, Синклер якобы не имел понятия. Суд решил дело в пользу супругов Кейбл, которых преподобный Джонсон обвенчал после высадки на берег. Общая стоимость вещей составляла двадцать фунтов, из них в пять фунтов были оценены книги. Капитана Дункана Синклера приговорили к выплате пятнадцати фунтов за ущерб.
   
— Еще чего! — в ярости рявкнул он. — Это они должны мне пятнадцать фунтов! За то, что я взял на борт их барахло!
   
— Лучше заплатите деньги, сэр, — устало перебил судья Коллинз, — и не отнимайте у судей драгоценное время. Ваш корабль выполнял правительственное поручение, согласно которому вам предписывалось доставить сюда каторжников и их имущество. С вас пятнадцать фунтов, сэр! И не вздумайте сопротивляться!
   
Такой вердикт дал каторжникам с «Александера» понять, что власти отлично осведомлены о том, что Эсмеральда Синклер распродавал их имущество.
   
Этот эпизод имел одно любопытное последствие. Через два дня после суда майор Роберт Росс послал за Ричардом. Майор по-прежнему жил в бревенчатом жилище, для него спешно достраивали каменный дом, поскольку деревянный не считался достойным вице-губернатора. Девятилетний сын Росса, Джон, теперь жил не на «Сириусе», а с отцом, а его мать и младшие братья и сестры остались в Англии.
   
Майор пребывал в прекрасном настроении, на его лице сияла улыбка.
   
— А, Морган! Ты слышал, что капитан Синклер проиграл дело?
   
— Да, сэр, — осторожно улыбнулся Ричард.
   
— Возьми свои вещи, — велел Росс. — Этот ящик появился в трюме судна словно по волшебству. Но сначала посмотри, все ли в нем на месте.
   
На складном стуле стоял деревянный ящик Ричарда с инструментами. Если бы не медная пластина с именем владельца, никто не сумел бы доказать, что он принадлежит Ричарду. Замки были взломаны; увидев это, Ричард приуныл. Но когда он открыл ящик и осмотрел его содержимое, то обнаружил, что все цело.
   
— Чтоб мне провалиться! — ахнул майор, заглянув в ящик. — Ты же не точильщик, Морган, ты оружейник!
   
В отделениях ящика царил идеальный порядок. Должно быть, сеньор Томас Хабитас сам уложил его, потому что в ящике нашлись замки кремневых ружей, детали замков, винты, штифты, шурупы, медные и бронзовые накладные детали, пружины, различные жидкости — в том числе и ворвань! — и особые щеточки. Здесь было гораздо больше инструментов, чем требовалось Ричарду для работы. Все они были исправны и целы и так плотно завернуты в корпию, что внутрь не пробрался бы даже клоп. Благодаря всем этим вещам Ричард сумел бы сделать мушкет — не хватало лишь приклада, кованого ствола и казенника.
   
— Да, я мастер-оружейник, — виновато признался Ричард. — Но я еще и точильщик, сэр. У моего брата лесопилка в Бристоле, мне часто приходилось точить ему пилы.
   
— Что же ты до сих пор молчал?
   
— Поскольку я каторжник, майор Росс, я считал, что будет неразумно распространяться о том, что я умею делать оружие. Мои слова могли быть превратно истолкованы…
   
— Чушь! — прервал его довольный майор. — Ты сегодня же начнешь разбирать и чинить мушкеты, пистолеты и ружья, какие только есть в лагере. Я немедленно прикажу построить мастерскую и тир — здесь слишком много детей, чтобы проверять оружие, стреляя по бутылкам, расставленным на пнях. Твой подмастерье уже научился точить пилы?
   
— Так же хорошо, как я сам, сэр.
   
— Тогда пусть он точит пилы, а ты займешься оружием.
   
— Майор Росс, для этого мне понадобятся верстак определенной высоты, какой-нибудь табурет и хорошо освещенное помещение. Иначе такую работу не сделаешь.
   
— Ты получишь все, что тебе понадобится, Морган… Кстати, о ржавчине! Все наше оружие покрыто ржавчиной, от пистолетов до пушек. Половина мушкетов, из которых мы целимся в туземцев или в кенгуру, загораются или дают осечки. Прекрасно, отлично! — Майор торжествующе потер руки. — Я знал, что этот чертов толстяк Синклер присвоил твои инструменты, поэтому сразу после суда схватил его за грудки и сообщил, что у меня есть доказательства тому, что он украл ящик, принадлежащий каторжнику Ричарду Моргану. На следующий день мне принесли его. — И он издал короткий смешок, напоминающий отрывистый лай. — Должно быть, Синклер заглянул в ящик и решил, что его можно выгоднее продать в Лондоне.
   
— Не знаю, как благодарить вас, сэр, — пробормотал Ричард, жалея, что он не может пожать майору руку.
   
Майор хлопнул себя ладонью по лбу.
   
— Подожди-ка! Чуть не забыл: у меня есть еще кое-что для тебя. — Порывшись в куче вещей, принесенных из сгоревшего от удара молнии шатра, он разыскал большую бутылку с вязкой жидкостью. — Помощник врача Балмена получил ее путем перегонки древесного сока, когда месяц назад был… хм… нездоров. Это дерево обнаружил мистер Боуэс Смит до того, как отплыл в Китай. Ему показалось, что сок дерева чем-то напоминает скипидар, только голубоватого цвета. А мистер Балмен попытался отчистить с его помощью ржавую пилу и сказал, что сок действует превосходно.
   
Ричард слушал майора с невозмутимым видом, поскольку, как и все каторжники, прекрасно знал мнимую тайну офицеров — о том, что мистер Уильям Балмен и мистер Джон Уайт, пылавшие ненавистью друг к другу со времен происшествия с помпами «Александера», в день рождения короля хлебнули лишнего и устроили яростную ссору, которая завершилась дуэлью на пистолетах. Мистер Балмен был ранен в бедро, и губернатору пришлось втолковывать соперникам, что задача врачей — делать кровопускание пациентам, а не друг другу.
   
— Тогда я приберегу сурьмяное масло и ворвань для ружей, а Эдмундсу отдам эту бутылку — пусть чистит пилы, — решил Ричард и ушел, искренне благодаря судьбу.
   
Через два дня он устроился под навесом из плотной парусины, за верстаком, на удобном табурете. Майор Росс отнюдь не преувеличивал: все имеющееся в лагере оружие было сплошь покрыто ржавчиной.
   
— А ты, однако, скрытный малый, Ричард, — заявил Стивен Донован, прибывший, чтобы убедиться в достоверности новых слухов.
   
Ричард возликовал, увидев его.
   
— Я считал, что незачем вспоминать о прошлом, мистер Донован, — объяснил он, не скрывая радости. — Но теперь, когда я официально признан оружейником, я могу поговорить об этом и с вами.
   
Усевшись рядом и подперев рукой подбородок, в течение следующего часа Донован внимательно следил за тем, как Ричард чистит пару пистолетов, принадлежащих майору. Доновану еще не случалось наблюдать за опытным ремесленником, любящим свое дело. Сильные и уверенные руки Ричарда бережно прикасались к оружию; орудуя палочкой, обернутой корпией, он наносил тонкий слой ворвани на пружинный механизм.
   
— Пружина ослабла, — объяснял Ричард, — поэтому кремень высекает слишком мало искр. А в остальном майор содержит пистолеты в полном порядке. Я уже счистил всю ржавчину и протер их сурьмяным маслом. Кстати, спасибо вам за свадебный подарок — как видите, он пришелся очень кстати. А чем теперь занимаетесь вы?
   
— Командую шлюпкой, которая привозит в Сидней-Коув пустые раковины. Теперь нам приходится уплывать все дальше от Порт-Джексона — в округе не осталось ни единой раковины.
   
— В таком случае вам лучше вернуться в шлюпку, капитан. Сюда идет майор Росс, — сообщил Ричард и с довольным вздохом отложил пистолет.
   
Уловив намек, Донован удалился.
   
— Готово? — коротко спросил Росс.
   
— Да, сэр. Осталось только испытать их.
   
— Тогда идем со мной, — велел майор, принимая из рук Ричарда ящик из древесины грецкого ореха, в котором хранил пистолеты. — Когда ты приведешь мушкеты в порядок, каждую субботу мы будем упражняться в стрельбе, а ты — присутствовать при учениях. Колонии нужны укрепления, но поскольку его превосходительство считает стены с бойницами и орудийные окопы излишней роскошью, мне остается только готовить своих подчиненных к неожиданным атакам. А если нагрянут французы? Ни один корабль, ни одну пушку не удастся перевести в оборонительную позицию быстрее, чем за три часа.
   
Испытания оружия проводились в бревенчатом строении без передней стенки, засыпанном внутри песком. Мишень представляла собой почерневший срез ствола дерева, прибитый к столбу. Майор прицелился и выстрелил, а тем временем Ричард зарядил второй пистолет. Испытав оба, майор довольно хмыкнул.
   
— Они стали лучше, чем были, когда я купил их. Завтра же займись мушкетами. А я найду тебе помощника.
   
«Вот с какими трудностями сталкиваются диктаторы, — думал Ричард. — Надеюсь, найденный Россом подмастерье окажется достаточно терпеливым и трудолюбивым. Починить пистолеты удалось — как честный человек, майор решил пожертвовать своим имуществом на случай, если я окажусь неумехой, — да, для первого раза все сошло удачно, но мне предстоит разобрать, почистить и снова собрать почти двести „смуглых Бесс“, если не больше. Хороший помощник станет подарком судьбы, а непригодный для работы — помехой».
   
Рядовой Дэниел Стэнфилд был подарком судьбы. Худощавый, светловолосый, невзрачный юноша, он говорил на правильном английском почти без акцента и, отвечая на расспросы Ричарда, объяснил, что поначалу его учила мать, а потом отправила в благотворительную школу. Он питал пристрастие к чтению, а не к рому, и хотя проявлял рвение в учебе, ему хватало ума не мешать наставнику. Он слушал и запоминал, клал инструменты на место и многое умел делать своими руками.
   
— Забавно, — однажды произнес он, наблюдая, как Ричард разбирает мушкет.
   
— О чем вы? — спросил Ричард, отвинчивая ствол. — Смотрите, я собираюсь разобрать этот мушкет на отдельные детали. Следите за мной внимательно, не отводя глаз. Убирать штифты надо осторожно, в верном направлении, не применяя грубую силу. Они суживаются к одному концу, поэтому, если выбивать их не в том направлении, их форма изменится, и собрать ружье снова не удастся.
   
— Забавно то, — повторил Стэнфилд, — что официально вы считаетесь моим подчиненным, а под этим навесом ваш подчиненный — я. Мне неловко, что вы называете меня мистер Стэнфилд, а я вас — просто Морган. Если вы не против, зовите меня Дэниелом, а я буду обращаться к вам мистер Морган — но только здесь, в мастерской.
   
Ричард удивленно заморгал и улыбнулся:
   
— Как вам угодно. Я не прочь звать вас по имени. По возрасту вы годитесь мне в сыновья. — Ричард тут же понял, что напрасно произнес эти слова: у него сжалось сердце. «Отправляйся спать, Уильям Генри, засыпай в дальнем уголке моего разума…»
   
— Всем известно, что вы один из самых покладистых каторжников, — сказал Дэниел через несколько дней, начиная самостоятельно разбирать мушкет. — Нас не интересует, какое преступление вы совершили и почему, но мы, пехотинцы, разбираемся в людях и каждому знаем цену, не задумываясь, кому и насколько повезло в жизни. Вы возглавляете несколько самых спокойных отрядов, вас уважают в лагере пехотинцев — благодаря вам у них меньше работы.
   
Не поднимая головы, Ричард улыбнулся «смуглой Бесс», лежащей у него на коленях.
   
Когда майор Росс вызвал к себе Дэниела Стэнфилда, тот заверил, что ни разу не подвергался взысканиям, даже за посещение женского лагеря. Он был всецело предан миссис Элис Хармсворт, которая лишилась младшего сына через месяц после высадки, а мужа-пехотинца — через два месяца. Оставшись вдовой с двумя детьми, она влачила жалкое существование. Только покровительство Стэнфилда помогало ей выжить.
   
— Мне необходим опытный оружейник, Стэнфилд, — сообщил майор Росс. — Я выбрал вас потому, что вы метко стреляете и умеете работать руками. Среди каторжников я разыскал мастера-оружейника — некоего Ричарда Моргана с «Александера». Его превосходительство губернатор все чаще склоняется к мысли о необходимости основания большого поселения на острове Норфолк, а это означает, что нам понадобятся точильщики и оружейники сразу для двух колоний. Поэтому я отсылаю вас к Моргану учиться азам оружейного ремесла. Если вам предстоит отправиться на Норфолк, вы должны уметь чинить мушкеты. А может, на Норфолке понадобится и точильщик — тогда я отправлю туда Моргана. Но это будет лишь после того, как вы приведете в порядок мушкеты здесь, в Порт-Джексоне. Поэтому начинайте учиться, Стэнфилд, и поскорее.
   
Зима в Порт-Джексоне оказалась дождливым временем года; уже в начале августа, вскоре после того как отряд Ричарда без горечи распрощался с «Александером», дождь зарядил без перерыва на четырнадцать дней. Ручей вышел из берегов и согнал с места женатых пехотинцев, раскинувших лагерь на берегу, даже песчаная почва превратилась в вязкую грязь, а бревенчатые дома — в ловушки, насквозь продуваемые ледяным ветром. Крытые тростником крыши не просто протекали — сквозь них вода лилась струями; имуществу, сложенному под открытым небом, был нанесен невозместимый ущерб, а губернаторский склад превратился в рассадник плесени, сырости, гнили и ползучих насекомых.
   
Как всегда, меньше всех пострадали наиболее предприимчивые колонисты. Поскольку ухаживать за огородом было незачем, Лиззи принялась изучать местные деревья, которые хотя и не отличались сочной листвой, зато поражали воображение окраской стволов. Среди них попадались растения с коричневой или сероватой корой, как в Англии, а также с корой множества других цветов и оттенков — белого, серого, желтого, нежно-розового, почти красного, золотистого, кремового, серовато-голубого, насыщенного розовато-оранжевого. На ощупь стволы тоже различались: были гладкими, как бумага, но полосатыми, чуть шероховатыми, точно шелк, или напоминали грубые веревки, пятнистыми, чешуйчатыми, морщинистыми. Ни одно дерево не сбрасывало листья на зиму, зато многие меняли кору.
   
Этой корой и заинтересовалась Лиззи, узнав, что ею туземцы кроют хижины. Кора представляла собой большие кожистые листы цвета ржавчины. Уговорив Неда Пу сколотить невысокую лестницу, Лиззи принялась укладывать собранную кору поверх пальмовой кровли хижины, сшивая отдельные куски с помощью бечевки и огромной иглы, позаимствованной на складе. Поэтому, когда начались дожди, все течи сразу удалось заделывать заплатками из коры, которую Лиззи хранила в комнате, превращенной в склад. Строительство кирпичных и каменных домиков шло с мучительной медлительностью, и каторжники понимали, что пройдут годы, прежде чем они переселятся в жилье из более прочного материала, нежели стволы пальм или ветки. Решетчатые стены из веток, оплетенных пальмовыми листьями, лучше защищали от холодных дождей, чем напрасно срубленные пальмы.
   
В сущности, дом отряда был почти уютным. Все товарищи Ричарда продолжали работу даже во время дождей; майор Росс отдал лишнюю палатку точильщикам, как только она освободилась. Сам майор переселился в каменный дом незадолго до начала дождей — за все время, проведенное в колонии, ему впервые повезло. Самое ценное имущество Росса, как и вещи остальных высокопоставленных особ колонии, должно было прибыть на грузовом корабле «Блюститель» — его ждали в Новом Южном Уэльсе со дня на день. То же судно должно было привезти в колонию провизию, коров, лошадей, овец, коз, свиней, кур, индеек, гусей и уток. Лондой оставался безнадежно оптимистичным, считая, что мука, посланная с флотилией, может храниться сколько угодно, и, кроме того, рассчитывал, что в первый же год колонисты соберут огромный урожай зерна, овощей, дынь и других плодов. Но колонисты придерживались иного мнения, и не ошиблись. Запасы черствого хлеба и галет были уже на исходе, свежий хлеб пекли из муки пополам с долгоносиками, а солонина пролежала в бочках так долго, что после вываривания фунтового ломтя едва хватало на четверых. На этой еде да еще на горохе с рисом и существовали каторжники; хлеб теперь выдавали только по воскресеньям, вторникам и четвергам.
   
Каторжникам вновь начали раздавать еду каждый день: недельные нормы провизии никому не удавалось сохранить, даже после того как отчаявшийся губернатор Филлип приказал повесить за воровство семнадцатилетнего юношу. Истощенные младенцы и дети постарше умирали, чудом казалось уже то, что некоторые из них выжили. В колонии появилось множество сирот, родители которых, каторжники, умерли. Преподобный мистер Джонсон опекал малышей, кормил и радовался тому, что их порочных родителей нет в живых. Он искренне считал всех каторжников закоренелыми, неисправимыми грешниками — иначе почему Бог послал Порт-Джексону землетрясение и вонь серы, которая держалась целые сутки?
   
С каждым днем туземцы становились все агрессивнее и вскоре начали красть коз. На овец они не льстились, по-видимому, не зная, что скрывается под густой шерстью. А козья шкура напоминала им шкуру кенгуру.
   
Из-за козы отряд Ричарда впервые чуть не попал в беду. В тот день, когда один из служащих склада, Энтони Роуп, женился на Элизабет Пулли, Джонни Кросс нашел издохшую козу и с радостью преподнес ее новобрачным в качестве свадебного подарка. Из мяса приготовили «морской пирог», хотя за неимением теста запекать его пришлось в хлебе. Весь отряд тут же взяли под стражу и обвинили в убийстве козы. Как ни странно, военный трибунал поверил клятвенным заверениям каторжников в том, что, когда они нашли козу, она уже была мертвой. Всех признали невиновными, в том числе Джонни Кросса и Джимми Прайса.
   
Все корабли, кроме «Фишберна» и «Золотой рощи», уже уплыли, но Ричард не отправил с ними ни одного письма. Чтобы восстановить навык, он переписывал отрывки из книг, однако писать родным не решался, боясь потревожить ещё свежую рану.
   
В конце августа началась весна, дожди прекратились, задули экваториальные ветры. Повсюду запестрели цветы. Неприметные деревца и кусты вдруг покрылись огромными пушистыми желтыми шарами, малиновыми гроздьями, напоминающими ершики для бутылок, похожими на пауков розовыми, коричневатыми и оранжевыми бутонами. Даже самые высокие деревья осыпали кремовые цветы, на них появилась молодая листва необычного розового оттенка. По виду большинство цветов напоминало хризантемы и отличалось от английских и американских более узкими лепестками. Вскоре лепестки опали в траву среди кустов с пылающими цикламеновыми цветами, похожими на миниатюрные тюльпаны. К обычному чистому запаху древесной смолы примешивались тысячи ароматов — от утонченных до удушливых.
   
Пятого сентября колонисты впервые увидели ошеломляющую игру красок на ночном небе, гигантский природный фейерверк. Небесный свод мерцал и сиял, по нему словно перемещались изысканные драпировки и арки с роскошной бахромой — зеленовато-желтой, малиновой и фиолетовой, гигантские темно-синие и стальные лучи метались по небу, возникая со всех сторон и достигая зенита, одни из них были похожи на молнии, а другие подолгу зависали в небе, излучая призрачный свет. В тысяча семьсот пятидесятом году в небе над Англией тоже возникло северное сияние, но все, кто видел его, запомнили только слабые и туманные пестрые переливы. А это сияние, как уверяли матросы на следующий день, не шло ни в какое сравнение с северным.
   
Колонисты воспрянули духом, хотя пережили ненастоящую зиму и даже не почувствовали, как воздух потеплел. Но у овец и коз начался окот, куры исправно несли яйца. За приплодом старательно ухаживали, приберегая его для туманного будущего. Далеко не все надеялись дожить до него: кормили каторжников по-прежнему скудно.
   
Лиззи раздобыла семена и с возобновившимся энтузиазмом принялась копаться на огороде. Скорее бы взошла картошка! А если вырастут морковь и брюква, им будет чем набить желудки, чтобы наконец-то ощутить приятную сытость. Зелень предотвращала цингу, но не насыщала.
   
Губернатор Филлип решил отправить «Сириус» в Кейптаун за провизией: грузовой корабль «Блюститель» пока не появлялся, а дожить до его прибытия, ничего не предпринимая, было немыслимо. «Сириусу» предстояло поплыть на восток, к мысу Горн, а обратный курс должен был выбрать сам капитан Хантер. Вслед за «Сириусом» Порт-Джексон покинула и «Золотая роща», на которой почти иссякли запасы спиртного. Сначала «Золотой роще» следовало свернуть к острову Норфолк вместе с первой партией каторжников, которые, по замыслу губернатора, должны были основать новое поселение и освободить место в разросшемся старом.
   
Узнав в последний день сентября, что за ним послал майор Росс, Ричард сразу понял, что он услышит. Прошел его сороковой день рождения, а с тех пор, как ему минуло тридцать шесть лет, каждый день рождения он справлял на новом месте — в глостерской тюрьме, на «Церере», на «Александере» и в Новом Южном Уэльсе. Прежде чем ему исполнится сорок один год, он должен был оказаться в незнакомом месте, хотя это случилось раньше, чем он предполагал. Через несколько недель он попадет на остров Норфолк, это несомненно.
   
— Ты сотворил чудо с рядовым Стэнфилдом, Морган, — заявил вице-губернатор, — и подготовил к работе двух точильщиков пил. Я думал послать Стэнфилда на остров Норфолк, но он заботится о благополучии мистрис Хармсворт и ее детей, а я обязан опекать не только своих пехотинцев, но и их жен, вдов и близких. Стэнфилд останется здесь и будет по-прежнему чинить мушкеты. А ты отправишься на Норфолк — как опытный пильщик, точильщик и оружейник. Лейтенант Кинг известил его превосходительство, что его единственный пильщик утонул. Хотя тебе и не приходилось пилить деревья, Морган, я не сомневаюсь, что вскоре ты овладеешь этим искусством, — такой уж ты человек. В депешах к лейтенанту Кингу я сообщил, что ты — сущая находка для острова Норфолк. — Тонкие губы майора растянулись в кислой улыбке. — Впрочем, как любой другой колонист.
   
— Могу я взять с собой жену, сэр? — спросил Ричард.
   
— Боюсь, нет. Его превосходительство уже передал мне список женщин, которые отправятся на остров. Вторым пильщиком я назначил Блэколла с «Александера», поскольку подозреваю, что тебе придется точить уйму инструментов. Вся строительная древесина для Порт-Джексона поступает с острова Норфолк — как тебе известно, мы так и не нашли надежного источника извести для строительства каменных или кирпичных зданий. Местная древесина ни на что не годится, зато балки и доски, привезенные «Запасом», превосходны. После трудного плавания экипаж «Запаса» нуждается в отдыхе, вот почему на Норфолк вас доставит «Золотая роща».
   
— Можно взять с собой мои инструменты?
   
Этот вопрос чуть ли не оскорбил Росса.
   
— Его превосходительство губернатор Нового Южного Уэльса не вправе отобрать у тебя даже один гвоздь! — отрезал он. — Бери с собой все, что принадлежит тебе, — это приказ. Мне очень жаль, что твоей жене придется остаться здесь, но я ничего не могу поделать. Рядовой Стэнфилд получит все необходимое от губернатора — ведь теперь он умеет даже делать наждачную бумагу и напильники. Ступай, собери свои вещи. Завтра в четыре часа пополудни начнется посадка. Жди у восточного причала, только не приводи с собой толпу провожающих, слышишь?
   
Рядовой Дэниел Стэнфилд был так поглощен работой над «смуглой Бесс», что не поднял головы, когда Ричард вошел в мастерскую.
   
— Мистер Стэнфилд! — позвал Ричард.
   
Рядовой вздрогнул.
   
— А, это вы! Вас отправляют на Норфолк?
   
— Да, и мне приказано забрать с собой все инструменты и другие вещи, о чем я искренне сожалею. Но майор Росс заверил, что правительство предоставит вам все необходимое.
   
— Да, это верно, — подтвердил Стэнфилд, вскочил и протянул руку. — Ричард, я благодарю вас за великодушие и терпение. Мне жаль, что на остров отправляют именно вас. Если бы не бедная мистрис Хармсворт, я с радостью поменялся бы с вами местами.
   
Ричард крепко пожал ему руку.
   
Надеюсь, мы еще встретимся, Дэниел.
   
— И я так думаю. Спешить на родину мне незачем, как и мистрис Хармсворт. Рано или поздно еды здесь будет вдоволь — мы оба уверены в этом. Сейчас я рядовой, мне повезет, если я выйду в отставку в звании сержанта, но после отставки жизнь в Англии для меня будет слишком трудна. А здесь у меня есть шанс через три года стать землевладельцем и обзавестись своей фермой. Наверняка через двадцать лет жить в Новом Южном Уэльсе будет лучше, чем в Англии, — воодушевленно произнес Дэниел Стэнфилд и принялся укладывать инструменты Ричарда в ящик. — Когда у вас заканчивается срок каторги?
   
— В марте тысяча семьсот девяносто второго года.
   
— Тогда, вероятно, он закончится во время вашего пребывания на Норфолке, — рассудил Стэнфилд, проверяя, крепко ли заткнут флакон пробкой. — А мне время от времени придется бывать там. Майор Росс запретил надолго отправлять пехотинцев на остров, поэтому мы будем сменять друг друга. Вот почему я должен убедить мистрис Хармсворт связать со мной жизнь, прежде чем меня отправят на Норфолк.
   
— Она поступит глупо, если откажет вам, Дэниел. Но если у меня все и дальше пойдет так, как прежде, — продолжал Ричард, поправляя инструменты в мягких гнездах из корпии, — то к тому времени, как вы попадете на Норфолк, меня увезут в какое-нибудь новое отдаленное поселение.
   
— В ближайшие несколько лет этого не случится, — убежденно возразил молодой пехотинец. — Сначала надо доказать, что Порт-Джексон способен выжить. Иначе англичане будут наотрез отказываться переселяться сюда. Губернатор твердо намерен одержать победу, однако далеко не все разделяют его взгляды. — И Дэниел устремил взгляд светло-серых глаз на Ричарда. — Надеюсь, об этом разговоре никто не узнает?
   
— От меня — никто, — пообещал Ричард. — По-моему, все наши затруднения можно было разрешить еще до отплытия флотилии. В наших неудачах следует винить непредусмотрительность и недальновидность лондонских властей. И соперничество между морскими офицерами и пехотинцами.
   
— В самую точку! — улыбнулся Стэнфилд.
   
Переведя дыхание, Ричард решился вручить Дэниелу Стэнфилду свою судьбу.
   
— Майор — странный человек, — осторожно произнес он.
   
— Это верно. Он ревностно выполняет свои обязанности, но не одобряет все, что угрожает благополучию или кошелькам пехотинцев. Поэтому он разрешает тем из нас, кто владеет каким-нибудь ремеслом, работать плотниками, каменщиками или кузнецами, но возражает против участия наших офицеров в заседаниях суда — потому, что за это им не платят. Губернатор настаивает, что долг каждого колониста — выполнять любые приказания властей, а в Новом Южном Уэльсе власть олицетворяет он сам. Капитан Хантер поддерживает губернатора только по той причине, что оба они — офицеры королевского флота. — Дэниел пожал плечами. — Все это создает лишние затруднения.
   
— Особенно потому, что вы — более зрелый человек, чем многие офицеры, Дэниел, — задумчиво добавил Ричард. — Они ведут себя, как дети: ссорятся за кружкой рома, дерутся на дуэлях, никак не могут ужиться друг с другом…
   
— Откуда вам известно об этом, Ричард? — изумился Дэниел.
   
— Наш мир тесен, в нем живет немногим более тысячи колонистов. Мы преступники, но у нас есть глаза и уши, как у любого свободного человека. И каким бы низким ни было наше положение, все мы родились свободными англичанами, даже если некоторые из нас родом из Ирландии или Уэльса. Здесь нет шотландцев, потому что их судят соотечественники.
   
— И в этом еще одна причина разногласий. Большинство наших офицеров — шотландцы, а им подчиняются выходцы из всех графств Англии.
   
— Будем надеяться, — заключил Ричард, запирая ящик, — что когда-нибудь колонисты научатся забывать о том, что не имеет значения тут, в колонии. Впрочем, это произойдет не скоро. — Он второй раз протянул ученику руку. — Удачи вам, Дэниел.
   
— И вам, Ричард.
   
Все мужчины вернулись домой к ужину, который состряпала Лиззи. Поскольку в ее распоряжении были лишь скудные запасы провизии, ей приходилось проявлять завидную изворотливость. К столу подавались густой гороховый суп, отварной рис и кислая капуста.
   
Унеся ящик с инструментами в хижину, Ричард уселся у огня вместе с товарищами. Строительной древесины в Новом Южном Уэльсе не хватало, зато дрова имелись в избытке.
   
Как быть? Как объяснить им? Может, поговорить с Лиззи наедине? Да, конечно, сначала надо обо всем сообщить ей, решил Ричард, хотя и боялся слез и возражений. Она должна понять, что ему запретили брать ее с собой.
   
Он съел ужин молча, радуясь тому, что никто не заметил появления ящика с инструментами в комнате, больше походившей на склад. По привычке каторжники приберегли немного супа с рисом на завтрак, хотя каждый из них мог бы съесть еще такую же порцию и все равно остался бы голодным.
   
Выживут ли без него эти люди? В этом Ричард не сомневался: за восемь месяцев пребывания в колонии каждый из них нашел свое место и вел почти независимую жизнь. Их объединяли только еда и общее жилье. Товарищи Ричарда, которые работали на губернаторском складе, подружились с каторжниками из других отрядов и с лейтенантом Ферзером, у остальных тоже появились новые друзья и знакомые. Ричард беспокоился лишь о Джо Лонге, таком простодушном и беззащитном. Оставалось надеяться, что за ним присмотрят другие. А Лиззи выжила бы даже на тонущем «Короле Георге». Ричард никогда не был деспотичным вожаком, не считал себя таковым и полагал, что кое-кто из его товарищей будет рад занять его место.
   
— Пойдем погуляем, Лиззи, — позвал он после ужина.
   
Она ответила Ричарду удивленным взглядом, но послушно последовала за ним, чувствуя, что сегодня его что-то тревожит.
   
Сумерки сгущались. В колонии на протяжении всего года комендантский час начинался в восемь вечера, уже после того, как становилось темно. Ричард повел жену к берегу бухты и усадил на камень. В траве трещали сверчки, огромные хищные пауки вышли на охоту, но больше никто не тревожил собеседников.
   
— Сегодня меня вызывал майор Росс, — бесстрастно начал Ричард, глядя вдаль, где на западном берегу бухты мерцали костры. — Он сообщил, что завтра я должен прибыть на борт «Золотой рощи». Меня посылают на остров Норфолк.
   
Лиззи уже поняла, что Ричард уезжает один, но все же спросила:
   
— А я?
   
— Ты останешься здесь. Я просил разрешения взять тебя с собой, однако мне отказали. По-видимому, губернатор уже выбрал женщин, которых намерен отослать на остров.
   
Слеза упала на еще теплый от солнечных лучей камень. Губы Лиззи задрожали, хотя она изо всех сил старалась сохранить спокойствие, понимая, что истерика вызовет у Ричарда раздражение. Этот человек неизменно держался в тени, не был нелюдимым, но предпочитал полагаться на самого себя, свои знания и умения. Ничто не могло пробить его доспехи, у него не было слабых мест, никакими уговорами нельзя было заставить его свернуть с выбранного пути. «Для него я — ничтожество, потому он и заботится обо мне. Если в нем когда-то и вспыхивали искры чувства, он гасил их. Я ничего не знаю о нем, потому что он не рассказывает о себе; когда он сердится, то погружается в молчание, а потом продолжает поступать так, как считает нужным. По-моему, он способен даже читать мысли майора Росса… как глупо! Разве можно управлять другим человеком, не говоря с ним и не глядя на него? И все-таки Ричард это умеет. К кому еще майор Росс относится с таким уважением? Майор Росс не терпит подхалимов, к нему нельзя подольститься — в этом убедились все, кто пробовал. Ричард хочет уехать отсюда… он уезжает. Да, он спросил, можно ли взять меня с собой, но заранее знал, что ему ответят отказом. Будь он злым человеком, я решила бы, что он продал душу дьяволу, однако он совсем не зол. Неужели он продал душу Богу? А разве Бог покупает души?»
   
— Все верно, Ричард, — произнесла Лиззи, ничем не выдавая своего горя. — Мы должны подчиняться приказам, потому что мы не вправе сами принимать решения. Нам не платят за работу, мы не можем иметь то, что хотим. Я буду по-прежнему жить здесь и готовить для твоих товарищей. Если я буду вести себя тихо, никто не заставит меня вернуться в женский лагерь. Я — замужняя женщина, разлученная с мужем по прихоти губернатора. Мне удалось договориться с лейтенантом Ферзером насчет овощей, поэтому он не допустит, чтобы меня отправили в женский лагерь. Да, со мной все будет хорошо. — Она торопливо встала. — А теперь пойдем и обо всем расскажем остальным.
   
Расплакался только Джо Лонг.
   
Вскоре после рассвета на удрученном лице Джо появилась радостная улыбка: сержант Томас Смит сообщил, что и Джо должен собраться и прибыть на борт «Золотой рощи». Корабль отправлялся на Норфолк с восточного причала в четыре часа дня. Сержант запретил Джо приводить с собой толпу провожающих.
   
Немногочисленные пожитки Джо были уложены гораздо быстрее, чем вещи Ричарда, которые с трудом вместились в сундук. Ричарду пришлось долго перебирать книги, решая, какие взять с собой, а какие оставить в Порт-Джексоне для Уилла, Билла, Недди, Томми Краудера и Аарона Дэвиса. Его библиотека изрядно пополнилась — преимущественно за счет собранных Стивеном Донованом книг моряков и пехотинцев, покинувших «Сириус». Наконец Ричард выбрал самые полезные из книг, в том числе подаренные кузеном Джеймсом-священником. Ему была настоятельно необходима «Британская энциклопедия», но чтобы получить ее, требовалось написать письмо на родину. А еще Ричард мечтал о книге Джетро Талла о сельском хозяйстве — опубликованная пятьдесят пять лет назад, она по-прежнему считалась библией каждого грамотного фермера. Когда-нибудь ему придется написать домой, только не сейчас. Время пока не пришло.
   
Шлюпка с «Золотой рощи» ждала у наспех построенного маленького причала, парного причалу у западного берега Сидней-Коув. В шлюпке с трудом разместились девятнадцать каторжников, некоторых из них Ричард помнил еще по «Александеру». Уилли Дринг и Джо Робинсон из Халла! Джон Аллен со своей обожаемой скрипкой — значит, на острове Норфолк будет музыка. Билл Блэколл, мрачный малый, занимавший нары по правому борту «Александера». Лен Дайер из Лондона, жестокий и коварный, подверженный вспышкам насилия. Уилл Фрэнсис, которого доставили на «Александер» с «Цереры», источник постоянных хлопот для начальства. Джим Ричардсон, тоже с «Цереры» и «Александера», еще один раздражительный тип — вместе с Дайером он верховодил среди лондонцев с «Цереры». Остальные каторжники были незнакомы Ричарду.
   
«Вот оно, — думал Ричард, усаживаясь рядом с Джо Лонгом и Макгрегором в шлюпке, — решение человеческого уравнения, которое я пойму только со временем. Когда я увижу, каких женщин выбрал губернатор, прояснится остальное».
   
Поскольку «Золотая роща» была грузовым кораблем, в ней не предусматривалось отдельного помещения для каторжников. Мужчин провели через кормовой люк на нижнюю палубу, где не было ничего, кроме гамаков. Корабль имел две закрытые палубы, грузы для острова Норфолк размещались на самой нижней. Оставив Джо Лонга и Макгрегора караулить вещи, Ричард поднялся наверх.
   
— Вот мы и встретились, — произнес Стивен Донован, увидев его.
   
Ричард остолбенел.
   
— Впервые вижу тебя растерянным, — улыбнулся Донован, взял своего спутника за руку и подтолкнул вперед. — Джонни, это Ричард Морган. Ричард, это мой друг Джонни Ливингстон.
   
Ричарду хватило одного взгляда, чтобы понять, чем вызвано чувство Донована. Джонни Ливингстон был стройным и грациозным пареньком с шапкой золотистых кудрей и огромными, ясными зеленоватыми глазами, окаймленными очень длинными черными ресницами. Чрезвычайно миловидный и, вероятно, покладистый, он напрасно выбрал профессию моряка и теперь был обречен служить игрушкой морским офицерам. Он напоминал корабельного юнгу, которых на «Александере» было трое. Они состояли в подчинении у Триммингса, не проявлявшего к ним ни малейшего сострадания.
   
— К сожалению, я не могу пожать вам руку, мистер Ливингстон, — с улыбкой произнес Ричард, — но я очень рад знакомству. — Он отошел к борту, чтобы сохранить расстояние между собой и двумя свободными собеседниками. Выходящие на палубу каторжники с любопытством посматривали на них. — А я думал, вы уплываете на «Сириусе».
   
— И направляемся к мысу Доброй Надежды, обогнув мыс Горн? — подхватил Донован. — Дело в том, что на острове Норфолк мы нужнее, чем на борту «Сириуса». Его превосходительству не хватает свободных людей, чтобы руководить каторжниками: майор Росс во всеуслышание объявил, что в обязанности морских пехотинцев входит только охрана колонии. Поэтому губернатор поручил мне осуществлять надзор за каторжниками на острове. — Он понизил голос и состроил выразительную гримасу. — Подозреваю, капитан Хантер был не прочь отправиться в длительное плавание в компании Джонни и потому назвал меня губернатору как подходящего кандидата. Увы, Джонни тоже предпочел отправиться на остров Норфолк. Капитану Хантеру осталось только покориться, но он, несомненно, найдет предлог, чтобы вернуться сюда.
   
— Чем вы намерены заняться на острове, мистер Ливингстон? — спросил Ричард, смирившись с тем, что его товарищи по несчастью узнают о его дружбе с двумя свободными людьми.
   
Мистер Ливингстон даже не попытался ответить самостоятельно: вскоре Ричард понял, что он очень робок и застенчив.
   
— Джонни — талантливый резчик по дереву, а на остров Норфолк везут единственный во всей колонии токарный станок. Древесина в Порт-Джексоне не поддается обработке так, как сосна. Поэтому его превосходительство пошел навстречу желанию Джонни покинуть «Сириус» и поручил ему выточить балясины для лестницы нового дома. Кроме того, губернатору недостает множества других полезных деревянных предметов.
   
— Но ведь такую работу проще выполнить в Порт-Джексоне.
   
— На борту кораблей, курсирующих между двумя поселениями, не хватает места для древесины: на них грузят доски для постройки домов, предназначенных для холостых моряков и каторжников.
   
— Ну конечно, как я сам не додумался!
   
— А вот и дамы, — громко объявил Донован.
   
В шлюпке разместилось одиннадцать женщин. Многих из них Ричард знал в лицо благодаря Лиззи, но ни с одной не был знаком. Среди них была Мэри Гэмбл — та самая, что предложила капитану Северу поцеловать ее в задницу и постоянно уязвляла достоинство мужчин колкими замечаниями; едва ее спина успевала зажить, ее вновь приговаривали к порке за очередную провинность. Энн Даттон обожала ром и моряков и охотилась за последними, лишь бы заполучить первое. Неряха Рэчел Эрли была способна выиграть поединок даже с железным столбом. Элизабет Коул вышла замуж за каторжника сразу после прибытия в Порт-Джексон и была вскоре после свадьбы до полусмерти избита мужем, поэтому майор Росс снова отослал ее в женский лагерь и поручил ей стирку одежды. Если семь остальных женщин ничем не лучше этих, значит, его превосходительство стремится избавиться от непокорных. Впрочем, Элизабет Коул он наверняка отослал за тысячу миль от мужа исключительно из сострадания.
   
— Веселенькое плавание нам предстоит, — вздохнул Ричард, глядя, как женщины спускаются вниз через носовой люк.
   
«Золотая роща» отплыла на рассвете второго октября тысяча семьсот восемьдесят восьмого года, некоторое время ее сопровождал «Сириус», а потом на «Золотой роще» подняли паруса, чтобы поймать норд-ост. Южное прибрежное течение подхватило второй корабль и понесло его к мысу Горн, расположенному в четырех тысячах миль к востоку.
   
Через пять дней, к тому времени как корабль приблизился к острову Лорда Хоу, Ричард решил загадочное уравнение. Как он и подозревал, губернатор попросту избавился от неугодных, причем не только от таких, как Мэри Гэмбл и Уилл Фрэнсис. Большинству каторжников на корабле повезло еще меньше: они были признаны помешанными. Лишь четверо мужчин удовлетворяли предъявляемым требованиям — были молодыми, крепкими, холостыми и не страдали морской болезнью. Им предстояло ловить с лодки рыбу у берегов острова Норфолк. Ричард так и не понял, почему выбор пал на него самого, — он не был пильщиком, хотя в списке значился именно как пильщик. Неужели майор Росс почувствовал, что Моргану опостылел Порт-Джексон? И если так, почему пошел ему навстречу? Порт-Джексон осточертел всем, даже губернатору. Почему-то Ричарду казалось, что майор Росс обошелся с ним, как с крупной денежной суммой, — припрятал, чтобы пустить в оборот позднее. Возможно, так оно и есть…
   
Робкие, забитые каторжники вроде Джона Аллена и Сэма Хасси вели себя тихо, переговаривались шепотом и подолгу оставались в одном положении, почти не шевелясь. Но остальные были настоящими задирами, в том числе Уилл Фрэнсис, Джош Пек, Лен Дайер и Сэм Пикетт. Некоторые из них были женаты, и им позволили взять в плавание жен, поскольку чаще всего и они вызывали недовольство губернатора. Такими парами были Джон Андерсон и Лиз Брюс, фанатичные католики Джон Брайант и Энн Кумбс, Джон Прайс и Рэчел Эрли, Джеймс Дэвис и Марта Беркитт.
   
Каторжников охраняли сержант Томас Смит, капрал Джон Гауэн и четверо рядовых пехотинцев, которые относились к своим обязанностям настолько пренебрежительно, что рядовому Сэмми Кингу, к примеру, хватило времени, чтобы завязать роман с Мэри Ролт, одной из чудаковатых каторжниц — она вела сама с собой продолжительные беседы. Но оказалось, это временное помешательство: едва Мэри и Сэмми стали любовниками, ее диалоги с собственной персоной полностью прекратились. Ричард с усмешкой думал, что морской воздух благотворно повлиял на Мэри.
   
Для него самого плавание началось плачевно: Лен Дайер и Том Джонс подстерегли его внизу и попытались объяснить, как они относятся к каторжникам, которые не только заискивают перед свободными людьми, но и якшаются с мужелюбами.
   
— Отвяжитесь! — устало отозвался Ричард. — Если понадобится, я уложу вас обоих одной левой.
   
— А если нас шестеро? — с вызовом спросил Дайер.
   
Внезапно Макгрегор зарычал и залаял; Дайер пнул его, но задел лишь заднюю лапу, так как в этот момент «Золотая роща» накренилась. Остальное произошло мгновенно: Джо Лонг ринулся в драку, а трое из шестерых нападающих утратили интерес ко всему, кроме собственных взбунтовавшихся желудков. Ричард ударил Дайера коленом сзади, попав по мошонке, Джо вскочил Джонсу на спину и начал царапаться и кусаться, а невредимый Макгрегор вонзил зубы в сухожилие Джоша Пека. Фрэнсиса, Пикетта и Ричардсона выворачивало наизнанку, и это было очень кстати; Ричард прекратил схватку, ловким ударом уложив Дайера лицом вниз на настил палубы, а потом ухитрился изо всех сил лягнуть в пах Джонса и Пека.
   
— Имейте в виду, я не стану соблюдать правила, — предупредил он, отдуваясь, — так что больше не вздумайте связываться со мной. Иначе на потомство можете не рассчитывать.
   
Но поразмыслив, он решил позаботиться о безопасности Джо и Макгрегора, собрал вещи и вместе с товарищами перебрался на верхнюю палубу, рассчитывая во время дождя прятаться под шлюпкой.
   
— Надеюсь, — сказал он Стивену Доновану позднее, — вы справитесь с ними, мистер Донован. Том Джонс и Лен Дайер терпеть не могут таких, как вы. Не спускайте с них глаз, не говоря уже о Пеке, Пикетте и Фрэнсисе. Последний — вожак этой шайки, но грязную работу он поручает Дайеру. Значит, он особенно опасен.
   
— Спасибо за предупреждение, Ричард. — Донован внимательно оглядел друга. — Вижу, ты легко отделался: ни одного синяка или ссадины.
   
— Я лягнул их в пах. А еще мне помогла морская болезнь. — Ричард усмехнулся. — В общем, нам просто повезло. Едва они бросились на меня, в паруса ударил ветер, и началась качка.
   
— Верно, тебе повезло, Ричард, как ни странно это звучит для человека, который попал на каторгу, будучи невиновным.