1 2 3 4 5 6 7 
– Почему? – возразил Навроцкий. – Могут и не найти. Как говорит пословица: не имей сто рублей, имей сто друзей.
   
– У нас говорят по другому: имей сто рублей, будешь иметь сто друзей.
   
– Можно и так, – согласился Валентин Валентинович. – Главное, всегда, в любых обстоятельствах, быть правдивым со своими друзьями. А молодой человек Шаринец кого-то обманул. Честь имею кланяться. – В дверях он обернулся: – Да, чуть не забыл. Документы убитого инженера Шаринец продал одному человеку за два червонца. Просил прибавить пятерку, но ему отказали. Это деталь, подробность. Честь имею!
  
  
   
    
45
   
   
Правилка была короткой.
   
Шаринец явился в заднее помещение пивной.
   
За столом играли в карты Василий Иванович, Серенький, Жоржик и еще один – Кукольник.
   
Они играли, не обращая внимания на вошедшего Шаринца. Шаринец не уходил. Василий Иванович его вызвал, и он дожидался, не смея ни сесть, ни напомнить о себе. Василий Иванович видит его – значит, надо ждать.
   
Он терпеливо ждал у двери, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда закончится банк. Банк держал Жоржик. Банк долго не стучал…
   
Наконец Серенький сорвал банк у Жоржика.
   
Шаринец думал, что теперь с ним заговорят, но нет: банк перешел к Василию Ивановичу; он стасовал колоду, сдал карты.
   
– Звали, Василий Иванович? – робко спросил Шаринец.
   
Василий Иванович не посмотрел на него, коротко бросил:
   
– Жди!
   
Василий Иванович держал банк минут, наверно, пятнадцать. Выиграл. Отдал карты Жоржику, собрал со стола выигрыш, отсчитал, что оставляет на столе, и уже после этого, по прежнему не глядя на Шаринца, спросил:
   
– Ну, кто тебя навел на квартиру инженера?
   
Жоржик тасовал колоду, но не сдавал, ждал ответа Шаринца. Серенький и Кукольник тоже ждали.
   
Шаринец понял: над ним вершится суд, правилка, и расправа будет беспощадной.
   
И он в ужасе пролепетал:
   
– Девчонка навела.
   
– Какая девчонка?
   
– Белка… Белкой зовут…
   
– Как навела?
   
– Сказала, все на дачу уезжают, один Фургон, мальчонка ихний, дома остается.
   
– А почему инженер не уехал?
   
– Так ведь он уехал, уехал он…
   
– Не кричи! – оборвал его Василий Иванович. – Тихо говори!
   
– Уехал он, – торопливо зашептал Шаринец, – я сам видел, как в поезд садились жена, Людка… Я на вокзал за ними ездил, Ярославский вокзал, сам видел, как в поезд садились… И дождался, когда поезд ушел. Потом я приехал на Арбат, говорю Серенькому – уехали. Мы с ним и пошли, правда, Серый? Ведь правда?! Ведь ездил я на вокзал?! А? Скажи!
   
Серенький молчал.
   
Жоржик тасовал колоду.
   
– А как же он дома очутился, коли уехал? – спросил Василий Иванович.
   
– Не знаю, крест истинный, не знаю, только уехал он, уехал… – бормотал Шаринец. – Вот не сойти мне с этого места…
   
Он говорил правду: ездил за Зимиными, сам видел, как садились они в вагон, дождался отправления поезда.
   
– Врешь ты все, – сказал Василий Иванович. – Уехал бы инженер, так не было бы его дома.
   
– Правда, правда! – твердил Шаринец. – Уехал он, уехал!
   
Он умоляюще смотрел на всех, но видел мрачные, неподвижные, суровые лица.
   
– Уехал он, – снова заговорил Шаринец, – только, говорят, вернулся.
   
– Кто говорил?
   
– В доме рассказывали, жильцы. В поезде вспомнил, что забыл документ, и вернулся. И Фургон, парнишка ихний, и Людка, дочка, и жена – все говорят: вспомнил про документ и вернулся.
   
– Может, и правда вернулся, – задумчиво проговорил Василий Иванович.
   
– Ну, конечно, вернулся, – забормотал Шаринец. – И Фургон рассказывал: следователь даже спрашивал, зачем вернулся отец? Разве же мог я знать, что вернется?
   
– Правильно, вернулся он, с Лосиноостровской вернулся, – задумчиво проговорил Василий Иванович.
   
– Ну вот, – обрадованно залепетал Шаринец, – разве я бы стал… Разве бы я пошел, если бы знал, что он дома. Уехал он, сам видел…
   
– А портфель кто взял?!
   
И снова ужас охватил Шаринца, понял: главное только начинается.
   
– Витька… Витька взял…
   
– А кто Витьку навел?
   
– Не знаю… Не знаю… Белка, наверно…
   
– А документы из портфеля кому Витька продал?
   
– Не знаю… Не знаю… – бормотал Шаринец, втягивая голову в плечи.
   
– За два червонца кому Витька бумаги продал? Пятерку прибавить у кого Витька просил?
   
Шаринец упал на пол, пополз, обхватил ноги Василия Ивановича, забился в истерике:
   
– Простите, простите, не убивайте…
   
Василий Иванович оттолкнул его сапогом:
   
– Выкладывай!
   
– Человек один попросил, – всхлипывая начал Шаринец.
   
– Сопли подбери!
   
Шаринец шмыгнул носом.
   
– Человек ключи дал…
   
– Что за человек?
   
– В нашем доме живет… Валентин Валентинович зовут… Навроцкий – фамилия…
   
– Куда портфель дел?
   
– Витьке на чердак подбросил… Он велел, Валентиныч.
   
– Нам почему не рассказал?
   
– Думал… Дело верное, думал…
   
– Нас зачем подвел?
   
Шаринец опять пополз по полу, обхватил ноги Василия Ивановича.
   
– Простите… простите… не думал… не знал… не убивайте!
   
– Встань!
   
Шаринец еще сильнее обхватил его ноги, боялся оторваться от них, точно, в том, что держится за ноги Василия Ивановича, видел свое спасение.
   
Кукольник и Жоржик оттащили Шаринца, подняли, но не выпускали из рук – Шаринец валился на пол, то ли нарочно, то ли не мог стоять на ногах от страха.
   
– Так вот слушай, – сказал Василий Иванович. – Завтра пойдешь в Рахмановский переулок, на биржу труда, встанешь на учет. Будешь работать, куда пошлют, от работы не смей отказываться. И гривенника нигде не посмей взять, понял? Никакого дела чтобы не было за тобой. Не ходи ни на рынок, ни сюда, в «Гротеск», не появляйся. Придет время, сам позову. Если заберут тебя по этому делу, все вали на Витьку, понял?
   
Шаринец слушал его с открытым ртом, не веря, что ему оставляют жизнь.
   
– Дошло до тебя или нет?
   
– Дошло, дошлет все понял… – выдавил из себя Шаринец.
   
Василий Иванович повернулся к Серенькому, выхватил из рук карты:
   
– А ты, гусь! Расселся!
   
Серенький поднялся и так же, как Шаринец, молча стоял перед Василием Ивановичем.
   
– Этот – сопля! А ты? Зачем с ним пошел? Кто позволил?
   
Серенький молчал.
   
– Тоже здесь больше не появляйся, забудь! Позову, когда надо.
   
Василий Иванович вынул из кармана пиджака пакет, протянул Серенькому:
   
– Поедете на «Девятнадцатую версту», знаешь к кому. Передай старухе, пусть спрячет… В дачу войдет Серенький, а ты, Шаринец, на стреме, поняли?
   
– Понял, понял, – лепетал Шаринец, все еще не веря тому, что его помиловали.
   
Серенький молчал.
   
Василий Иванович уставился на него тяжелым взглядом.
   
– А ты чего молчишь или чего недопонял?
   
– Все понял…
   
– Поняли, так идите, и сюда чтобы не сметь! Позовем, когда надо! – Василий Иванович кивнул на дверь: – Идите!
   
Они сошли на платформе «Девятнадцатая верста» и пошли к лесу – медленно, так, чтобы дачники с сумками ушли вперед.
   
Лес был хорошо знаком Серенькому, он уверенно шел по его тропинкам. Впереди засветилась полянка. Не доходя до нее, Серенький присел на поваленное дерево.
   
– Посидим, пусть по дачам разойдутся.
   
Шаринец присел рядом, с наслаждением вдохнул свежий смолистый запах леса. Опасность миновала, его оставили жить, и Серенького оставили жить, ведь и его могли убить. А про то, что велели не приходить, так это ненадолго; поманежат, поманежат и обратно позовут. Вот ведь доверил к старухе поехать, он слыхал, что есть такая старуха у Василия Ивановича, но не был ни разу, не видел, а сейчас вот послали. Может, теперь его в фартицеры возьмут, куда от него денутся, – при нем, на его глазах Серенький застрелил инженера. А куда было Серенькому? Инженер прямо на них шел, не убей его Серенький, он бы весь дом скликал! Инженер здоровый, высокий, ухватился бы – не отцепишься… Пришлось Серенькому его застрелить… Интересно, откуда Василию Ивановичу известно, что он получил два червонца и еще пятерку просил? Он, Шаринец, как-будто никому не рассказывал; выходит, Валентиныч рассказал, чуть его под смерть не подвел, спекулянт проклятый… Ладно, придет время – рассчитается с ним!
   
Серенький прислушался к лесу. Все тихо.
   
– Пошли! – и показал тропинку.
   
Шаринец пошел по тропинке, Серенький за ним.
   
Серенький вынул из бокового кармана револьвер и медленно начал поднимать его.
   
– Шаринец!
   
Шаринец обернулся.
   
Серенький выстрелил.
   
Серенький сунул револьвер обратно в карман, подошел к распростертому на земле Шаринцу, наклонился, убедился, что он мертв, и быстро пошел к станции.
   
Он пришел на станцию за одну минуту до поезда на Москву.
  
  
   
    
46
   
   
Этих подробностей Валентин Валентинович, естественно, не знал.
   
Он понимал, что Шаринца убьют, шел на это, явившись в «Гротеск», и не жалел: убийц не жалеют. Он вообще не против смертной казни, но применять ее следует только в одном случае – к убийцам. Шаринец – убийца, убил ни в чем не повинного Зимина и получил заслуженное.
   
Однако он никак не ожидал, что Василия Ивановича тут же арестуют. Как МУР вышел на него? Грязно сработал? Не тот человек? Случайное совпадение, разыскали как беглого – тоже не верится.
   
Выдаст ли его Василий Иванович? Какой смысл? Все сделано чужими руками, ничего на себя Василий Иванович не возьмет, будет все отрицать.
   
Опасен Юра, может проболтаться о ключах. Это уже серьезно: взять ключи от квартиры, где совершены сначала кража, потом убийство. Возможно, Юра уже проболтался. Клянется, что нет, – грош цена его клятвам. Законченный маленький негодяй, отца родного продаст. Аморальная молодежь!..
   
Он кругом обманут. Обманули Шаринец, Юра, люди, выведшие его на Василия Ивановича, сам Василий Иванович, так глупо севший в тюрьму.
   
Круг смыкается, надо спешить, пора кончать с фабрикой, исчезнуть, улетучиться. Сегодня грузится второй вагон, нужна минимум неделя, чтобы отгрузить еще три. Есть ли у него эта неделя? Должна быть. Слишком далеко зашло, чтобы он отказался от приза. Неделю Василий Иванович уж во всяком случае продержится. А пока Юра один, все это оговор, клевета, ревность к Люде Зиминой, ничего более…
   
Неделя у него есть, и надо торопить Красавцева.
   
Приняв такое решение, Валентин Валентинович отправился на фабрику.
   
Кончалась погрузка его вагона. Все шло нормально. Красавцев и Панфилов были спокойны. Ничто не предвещало осложнений. Но, разговаривая в отделе сбыта с Красавцевым, Валентин Валентинович посмотрел в окно и увидел идущего к фабрике человека.
   
– Свиридов, следователь, – сказал Красавцев.
   
У Свиридова много оснований появиться на фабрике, он ведет следствие по делу об убийстве инженера Зимина. И все же Навроцкий принял единственно правильное решение: пока Свиридов переговорит с директором, потом с Красавцевым, пройдет минут сорок, ну, хотя бы полчаса. Один вагон еще можно спасти.
   
На складе он сунул Панфилову пятерку, расписался в получении товара, взял накладные и вышел на товарный двор.
   
Пыхтел паровозик, составитель опломбировывал вагоны. Навроцкий и составителю и машинисту сунул по рублю… Паровозик дал гудок… Состав тронулся. Валентин Валентинович вышел за ними из фабричных ворот.
   
Минуя окраинные склады, пакгаузы, фабрики и заводы, маленький состав медленно уходил вперед, к товарной станции.
   
Навроцкий смотрел ему вслед. Хорошая операция сорвалась. Жалко! Но ничего… Эти склады, пакгаузы, фабрики и заводы – все будет принадлежать ему, его время придет, важно еще немного продержаться…
   
Валентин Валентинович оглянулся на фабрику. Хорошая операция предстояла. Жалко, ничего не скажешь, жалко. Но так сложились обстоятельства, он в этом не виноват.
   
   
  
  
   
    
47
   
   
В это время на Ярославском вокзале Миша провожал Эллен.
   
Гудели паровозы, из-под колес с шипеньем вырывались клубы пара, смазчик стучал молотком по буксам вагонов – вечные сигналы дальней дороги, тоскливого расставания.
   
Игорь и Сергей уходили к багажному вагону, проверяли, как грузится цирковое оборудование.
   
– Когда вернетесь? – спросил Миша.
   
– Не знаю. Лето пробудем в Мурманске, на зиму еще ничего не известно.
   
– Значит, еще год не увидимся?
   
– Приеду, а ты уже студент.
   
– И, может быть, предпоследнего курса, – засмеялся Миша.
   
– Не исключено. – Эллен тоже засмеялась.
   
Она была очень красива, все смотрели на нее. Но она не смотрела ни на кого.
   
– Будет время, черкни пару слов мне, Генке, Славке…
   
– Я такая неохотница писать, не надейся… Ну как, поймали вы своих жуликов?
   
– В общем, да.
   
– Неужели этот любитель букетов – бандит?
   
– В прямом смысле, может быть, не бандит. А вообще-то – бандит.
   
– Что-то сложно для меня…
   
– Люди гибнут за металл…
   
Не глядя на Мишу, Эллен будничным голосом сказала:
   
– Знаешь, Миша, я выхожу замуж.
   
Всегда все важные новости она сообщала таким будничным голосом.
   
Сохраняя полное самообладание, Миша ответил:
   
– Да? Поздравляю! За кого, если не секрет?
   
– За Сережу, за своего партнера.
   
– Цирковая традиция? – попытался шутить Миша.
   
Она тоже пыталась шутить:
   
– Ну конечно… – Она показала на небо, подразумевая купол цирка: – Ведь он там, наверху, держит меня в зубах. Жену будет держать крепко, не уронит.
   
– Тогда я за тебя спокоен.
   
   
Так они шутили, как и положено воспитанным людям. Миша достойно встретил крушение своей первой любви. Во взгляде Эллен он уловил даже некоторую разочарованность, она ожидала потрясения. Потрясения не будет.
   
Раздался третий звонок.
   
Игорь и Сергей попрощались с Мишей и вошли в вагон.
   
Эллен задержалась на площадке и, улыбаясь, помахала Мише. Потом не дожидаясь отправления поезда, ушла, может быть, для того, чтобы не мешать другим входить в вагон.
   
Но Миша дождался отправления поезда, тот медленно вытягивался из-под крыши вокзала и наконец скрылся, вильнув длинным закругленным хвостом.
   
Миша вспомнил тот, другой поезд на станции Бахмач, увозивший эшелон туда, где сверкающая путаница рельсов сливалась в одну узкую стальную полоску, прорезавшую горбатый туманный горизонт. Перед глазами его снова возникали красноармейцы. Матрос Полевой в серой солдатской шинели и мускулистый рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар…
   
Сейчас, как и тогда, к горлу подкатывал тесный комок…
   
Но непозволительные слезы не показались. Детство кончилось… Эллен – это тоже его детство, маленькая циркачка, так поразившая когда-то его воображение.
   
Он вышел из вокзала на Каланчевскую площадь и по Мясницкой, через центр, поехал к себе, на Арбат.
   
Идти домой не хотелось, и он прошел на задний двор.
   
Ребята играли в волейбол.
   
Возле корпуса на асфальте сидел Витька Буров, стриженный под машинку, бледный и худой.
   
– Привет! – сказал Миша.
   
– Привет! – ответил Витька.
   
Кончилась партия, команды стали меняться местами.
   
– Примите нас, – сказал Миша.
   
– Становитесь! – сказал Генка.
   
Миша и Витька Буров перешли на площадку, и игра возобновилась.
   
   
   
1975, Москва