1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Борзовщики-разбойники,    

Стоял помещик сам,    

А там, в лесу, выжлятники [62]    

Ревели, сорвиголовы,    

Варили варом гончие.    

Чу! подзывает рог!..    

Чу! стая воет! сгрудилась!    

Никак, по зверю красному    

Погнали?.. улю-лю!    

Лисица черно-бурая,    

Пушистая, матерая    

Летит, хвостом метет!    

Присели, притаилися,    

Дрожа всем телом, рьяные,    

Догадливые псы:    

Пожалуй, гостья жданная!    

Поближе к нам, молодчикам,    

Подальше от кустов!    

Пора! Ну, ну! не выдай, конь!    

Не выдайте, собаченьки!    

Эй! улю-лю! родимые!    

Эй! улю-лю!.. ату!..»    

Гаврило Афанасьевич,    

Вскочив с ковра персидского,    

Махал рукой, подпрыгивал,    

Кричал! Ему мерещилось,    

Что травит он лису…    

Крестьяне молча слушали,    

Глядели, любовалися,    

Посмеивались в ус…    

     

«Ой ты, охота псовая!    

Забудут все помещики,    

Но ты, исконно русская    

Потеха! не забудешься    

Ни во веки веков!    

Не о себе печалимся,    

Нам жаль, что ты, Русь-матушка,    

С охотою утратила    

Свой рыцарский, воинственный,    

Величественный вид!    

Бывало, нас по осени    

До полусотни съедется    

В отъезжие поля [63];    

У каждого помещика    

Сто гончих в напуску [64],    

У каждого по дюжине    

Борзовщиков [65] верхом,    

При каждом с кашеварами,    

С провизией обоз.    

Как с песнями да с музыкой    

Мы двинемся вперед,    

На что кавалерийская    

Дивизия твоя!    

     

Летело время соколом,    

Дышала грудь помещичья    

Свободно и легко.    

Во времена боярские,    

В порядки древнерусские    

Переносился дух!    

Ни в ком противоречия,    

Кого хочу – помилую,    

Кого хочу – казню.    

Закон – мое желание!    

Кулак – моя полиция!    

Удар искросыпительный,    

Удар зубодробительный,    

Удар скуловорррот!..»    

Вдруг, как струна, порвалася,    

Осеклась речь помещичья.    

Потупился, нахмурился,    

«Эй, Прошка! – закричал,    

Глотнул – и мягким голосом    

Сказал: – Вы сами знаете,    

Нельзя же и без строгости?    

Но я карал – любя.    

Порвалась цепь великая –    

Теперь не бьем крестьянина,    

Зато уж и отечески    

Не милуем его.    

Да, был я строг по времени,    

А впрочем, больше ласкою    

Я привлекал сердца.    

Я в воскресенье Светлое    

Со всей своею вотчиной    

Христосовался сам!    

Бывало, накрывается    

В гостиной стол огромнейший,    

На нем и яйца красные,    

И пасха, и кулич!    

Моя супруга, бабушка,    

Сынишки, даже барышни    

Не брезгуют, целуются    

С последним мужиком.    

«Христос воскрес!» – Воистину! –    

Крестьяне разговляются.    

Пьют брагу и вино…    

Пред каждым почитаемым    

Двунадесятым праздником    

В моих парадных горницах    

Поп всенощну служил.    

И к той домашней всенощной    

Крестьяне допускалися,    

Молись – хоть лоб разбей!    

Страдало обоняние,    

Сбивали после с вотчины    

Баб отмывать полы!    

Да чистота духовная    

Тем самым сберегалася,    

Духовное родство!    

Не так ли, благодетели?»    

– Так! – отвечали странники,    

А про себя подумали:    

«Колом сбивал их, что ли, ты    

Молиться в барский дом?..»    

«Зато, скажу не хвастая,    

Любил меня мужик!    

В моей сурминской вотчине    

Крестьяне все подрядчики,    

Бывало, дома скучно им,    

Все на чужую сторону    

Отпросятся с весны…    

Ждешь не дождешься осени,    

Жена, детишки малые,    

И те гадают, ссорятся:    

Какого им гостинчику    

Крестьяне принесут!    

И точно: поверх барщины,    

Холста, яиц и живности,    

Всего, что на помещика    

Сбиралось искони, –    

Гостинцы добровольные    

Крестьяне нам несли!    

Из Киева – с вареньями,    

Из Астрахани – с рыбою,    

А тот, кто подостаточней,    

И с шелковой материей:    

Глядь, чмокнул руку барыне    

И сверток подает!    

Детям игрушки, лакомства,    

А мне, седому бражнику,    

Из Питера вина!    

Толк вызнали, разбойники,    

Небось не к Кривоногову,    

К французу забежит.    

Тут с ними разгуляешься,    

По-братски побеседуешь,    

Жена рукою собственной    

По чарке им нальет.    

А детки тут же малые    

Посасывают прянички    

Да слушают досужие    

рассказы мужиков –    

Про трудные их промыслы,    

Про чужедальны стороны,    

Про Петербург, про Астрахань,    

Про Киев, про Казань…    

     

Так вот как, благодетели,    

Я жил с моею вотчиной,    

Не правда ль, хорошо?..»    

– Да, было вам, помещикам,    

Житье куда завидное,    

Не надо умирать!    

     

«И все прошло! все минуло!..    

Чу! похоронный звон!..»    

     

Прислушалися странники,    

И точно: из Кузьминского    

По утреннему воздуху    

Те звуки, грудь щемящие,    

Неслись. – Покой крестьянину    

И царствие небесное!» –    

Проговорили странники    

И покрестились все…    

     

Гаврило Афанасьевич    

Снял шапочку – и набожно    

Перекрестился тож:    

«Звонят не по крестьянину!    

По жизни по помещичьей    

Звонят!.. Ой жизнь широкая!    

Прости-прощай навек!    

Прощай и Русь помещичья!    

Теперь не та уж Русь!    

Эй, Прошка!» (выпил водочки    

И посвистал)…    

«Невесело    

Глядеть, как изменилося    

Лицо твое, несчастная    

Родная сторона!    

Сословье благородное    

Как будто все попряталось,    

Повымерло! Куда    

Ни едешь, попадаются    

Одни крестьяне пьяные,    

Акцизные чиновники,    

Поляки пересыльные [66]    

Да глупые посредники [67].    

Да иногда пройдет    

Команда. Догадаешься:    

Должно быть, взбунтовалося    

В избытке благодарности    

Селенье где-нибудь!    

А прежде что тут мчалося    

Колясок, бричек троечных.    

Дормезов шестерней!    

Катит семья помещичья –    

Тут маменьки солидные,    

Тут дочки миловидные    

И резвые сынки!    

Поющих колокольчиков,    

Воркующих бубенчиков    

Наслушаешься всласть.    

А нынче чем рассеешься?    

Картиной возмутительной    

Что шаг – ты поражен:    

Кладбищем вдруг повеяло,    

Ну, значит, приближаемся    

К усадьбе… Боже мой!    

Разобран по кирпичику    

Красивый дом помещичий,    

И аккуратно сложены    

В колонны кирпичи!    

Обширный сад помещичий,    

Столетьями взлелеянный,    

Под топором крестьянина    

Весь лег, – мужик любуется,    

Как много вышло дров!    

Черства душа крестьянина,    

Подумает ли он,    

Что дуб, сейчас им сваленный,    

Мой дед рукою собственной    

Когда-то насадил?    

Что вон под той рябиною    

Резвились наши детушки,    

И Ганичка и Верочка,    

Аукались со мной?    

Что тут, под этой липою,    

Жена моя призналась мне,    

Что тяжела она    

Гаврюшей, нашим первенцем,    

И спрятала на грудь мою    

Как вишня покрасневшее    

Прелестное лицо?..    

Ему была бы выгода –    

Радехонек помещичьи    

Усадьбы изводить!    

Деревней ехать совестно:    

Мужик сидит – не двинется,    

Не гордость благородную –    

Желчь чувствуешь в груди.    

В лесу не рог охотничий    

Звучит – топор разбойничий,    

Шалят!.. а что поделаешь?    

Кем лес убережешь?..    

Поля – недоработаны,    

Посевы – недосеяны,    

Порядку нет следа!    

О матушка! о родина!    

Не о себе печалимся,    

Тебя, родная, жаль.    

Ты, как вдова печальная,    

Стоишь с косой распущенной,    

С неубранным лицом!..    

Усадьбы переводятся,    

Взамен их распложаются    

Питейные дома!..    

Поят народ распущенный,    

Зовут на службы земские,    

Сажают, учат грамоте, –    

Нужна ему она!    

На всей тебе, Русь-матушка,    

Как клейма на преступнике,    

Как на коне тавро,    

Два слова нацарапаны:    

«Навынос и распивочно».    

Чтоб их читать, крестьянина    

Мудреной русской грамоте    

Не стоит обучать!..    

     

А нам земля осталася…    

Ой ты, земля помещичья!    

Ты нам не мать, а мачеха    

Теперь… «А кто велел? –    

Кричат писаки праздные, –    

Так вымогать, насиловать    

Кормилицу свою!»    

А я скажу: – А кто же ждал? –    

Ох! эти проповедники!    

Кричат: «Довольно барствовать!    

Проснись, помещик заспанный!    

Вставай! – учись! трудись!..»    

     

Трудись! Кому вы вздумали    

Читать такую проповедь!    

Я не крестьянин-лапотник –    

Я Божиею милостью    

Российский дворянин!    

Россия – не неметчина,    

Нам чувства деликатные,    

Нам гордость внушена!    

Сословья благородные    

У нас труду не учатся.    

У нас чиновник плохонький,    

И тот полов не выметет,    

Не станет печь топить…    

Скажу я вам, не хвастая,    

Живу почти безвыездно    

В деревне сорок лет,    

А от ржаного колоса    

Не отличу ячменного.    

А мне поют: «Трудись!»    

     

А если и действительно    

Свой долг мы ложно поняли    

И наше назначение    

Не в том, чтоб имя древнее,    

Достоинство дворянское    

Поддерживать охотою,    

Пирами, всякой роскошью    

И жить чужим трудом,    

Так надо было ранее    

Сказать… Чему учился я?    

Что видел я вокруг?..    

Коптил я небо Божие,    

Носил ливрею царскую.    

Сорил казну народную    

И думал век так жить…    

И вдруг… Владыко праведный!..»    

     

Помещик зарыдал…    

     

Крестьяне добродушные    

Чуть тоже не заплакали,    

Подумав про себя:    

«Порвалась цепь великая,    

Порвалась – расскочилася    

Одним концом по барину,    

Другим по мужику!..»    

     

     

 КРЕСТЬЯНКА    

     

ПРОЛОГ    

     

     

«Не все между мужчинами    

Отыскивать счастливого,    

Пощупаем-ка баб!» –    

Решили наши странники    

И стали баб опрашивать.    

В селе Наготине    

Сказали, как отрезали:    

«У нас такой не водится,    

А есть в селе Клину:    

Корова холмогорская,    

Не баба! доброумнее    

И глаже – бабы нет.    

Спросите вы Корчагину    

Матрену Тимофеевну,    

Она же: губернаторша…»    

     

Подумали – пошли.    

     

Уж налились колосики.    

Стоят столбы точеные,    

Головки золоченые,    

Задумчиво и ласково    

Шумят. Пора чудесная!    

Нет веселей, наряднее,    

Богаче нет поры!    

«Ой, поле многохлебное!    

Теперь и не подумаешь,    

Как много люди Божии    

Побились над тобой,    

Покамест ты оделося    

Тяжелым, ровным колосом    

И стало перед пахарем,    

Как войско пред царем!    

Не столько росы теплые,    

Как пот с лица крестьянского    

Увлажили тебя!..»    

     

Довольны наши странники,    

То рожью, то пшеницею,    

То ячменем идут.    

Пшеница их не радует:    

Ты тем перед крестьянином,    

Пшеница, провинилася,    

Что кормишь ты по выбору,    

Зато не налюбуются    

На рожь, что кормит всех.    

     

«Льны тоже нонче знатные…    

Ай! бедненький! застрял!»    

Тут жаворонка малого,    

Застрявшего во льну,    

Роман распутал бережно.    

Поцаловал: «Лети!»    

И птичка ввысь помчалася,    

За нею умиленные    

Следили мужики…    

     

Поспел горох! Накинулись,    

Как саранча на полосу:    

Горох, что девку красную,    

Кто ни пройдет – щипнет!    

Теперь горох у всякого –    

У старого, у малого,    

Рассыпался горох    

На семьдесят дорог!    

     

Вся овощь огородная    

Поспела; дети носятся    

Кто с репой, кто с морковкою,    

Подсолнечник лущат,    

А бабы свеклу дергают,    

Такая свекла добрая!    

Точь-в-точь сапожки красные,    

Лежит на полосе.    

     

Шли долго ли, коротко ли,    

Шли близко ли, далеко ли,    

Вот наконец и Клин.    

Селенье незавидное:    

Что ни изба – с подпоркою,    

Как нищий с костылем,    

А с крыш солома скормлена    

Скоту. Стоят, как остовы,    

Убогие дома.    

Ненастной, поздней осенью    

Так смотрят гнезда галочьи,    

Когда галчата вылетят    

И ветер придорожные    

Березы обнажит…    

Народ в полях – работает.    

Заметив за селением    

Усадьбу на пригорочке,    

Пошли пока – глядеть.    

     

Огромный дом, широкий двор,    

Пруд, ивами обсаженный,    

Посереди двора.    

Над домом башня высится,    

Балконом окруженная,    

Над башней шпиль торчит.    

     

В воротах с ними встретился    

Лакей, какой-то буркою    

Прикрытый: «Вам кого?    

Помещик за границею,    

А управитель при смерти!..» –    

И спину показал.    

Крестьяне наши прыснули:    

По всей спине дворового    

Был нарисован лев.    

«Ну, штука!» Долго спорили,    

Что за наряд диковинный,    

Пока Пахом догадливый    

Загадки не решил:    

«Холуй хитер: стащит ковер,    

В ковре дыру проделает,    

В дыру просунет голову    

Да и гуляет так!..»    

     

Как прусаки [68] слоняются    

По нетопленой горнице,    

Когда их вымораживать    

Надумает мужик.    

В усадьбе той слонялися    

Голодные дворовые,    

Покинутые барином    

На произвол судьбы.    

Все старые, все хворые    

И как в цыганском таборе    

Одеты. По пруду    

Тащили бредень пятеро.    

     

«Бог на помочь! Как ловится?..»    

     

– Всего один карась!    

А было их до пропасти,    

Да крепко навалились мы,    

Теперь – свищи в кулак!    

     

– Хоть бы пяточек вынули! –    

Проговорила бледная    

Беременная женщина,    

Усердно раздувавшая    

Костер на берегу.    

     

«Точеные-то столбики    

С балкону, что ли, умница?» –    

Спросили мужики.    

– С балкону!    

«То-то высохли!    

А ты не дуй! Сгорят они