1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Кто мог  бы радоваться больше старика, когда на следующий день они принялись за работу?  Кто, кроме него, мог бы не сознавать, на какие мысли наводит это место! Они  принялись очищать могилы от зарослей бурьяна и крапивы, пропалывать чахлые  ростки и кустики, сметать с дерна засохшие листья и траву. В самый разгар  работы Нелл подняла глаза и увидела бакалавра, который сидел неподалеку, на  перелазе у изгороди, и молча наблюдал за ними.    

— Доброе  дело, — сказал он, кивком отвечая на реверанс девочки. — И вы столько  успели за одно утро?    

— Это  только начало, сэр, — ответила она, потупившись.    

— Доброе  дело, доброе дело! — повторил бакалавр. — Но вы убираете лишь те  могилы, где схоронены дети, юноши и девушки?    

— Постепенно  дойдем и до остальных, сэр, — чуть слышно проговорила Нелл, не глядя на  него.    

Само по  себе это как будто ничего не значило и могло объясняться чистой случайностью  или же бессознательной любовью Нелл ко всему юному. Но старика, не замечавшего  раньше, чьи могилы они убирают, поразили слова бакалавра. Он быстро оглядел  кладбище, потом перевел взор на внучку, привлек ее к себе и стал уговаривать,  чтобы она отдохнула. Какие-то давно забытые мысли шевельнулись у него в мозгу.  Они не исчезали, подобно многим другим, может быть, более тяжелым, но  появлялись снова и слова и весь этот день и следующий. Как-то раз, когда они  вместе были на кладбище, Нелл заметила, что дед поминутно бросает на нее  тревожные взгляды, точно борясь с какими-то мучительными сомнениями или  стараясь сосредоточиться на какой-то мысли, и спросила, что с ним. Но он  ответил: «Нет, ничего», — и, прижав внучку к груди, стал гладить ее  бледные щеки и приговаривать вполголоса, что его Нелл день ото дня крепнет,  набирается сил и скоро будет совсем взрослой девушкой.    

 Глава LV    

     

С той  поры старик был полон неустанных забот о внучке, и думы о ней не покидали его  ни на минуту. Есть струны в сердце человека — неожиданные, странные, которые  вынуждает зазвучать иной раз чистая случайность; струны, которые долго молчат,  не отзываясь на призывы самые горячие, самые пылкие, и вдруг дрогнут от  непреднамеренного легкого прикосновения. В умах самых косных или по-детски  неразвитых спят мысли, и, пожалуй, никакое уменье, никакая опытность не вызовут  их к жизни, если они не проявятся сами, подобно тем великим истинам, что  ненароком открываются исследователю, когда он ставит перед собой наиболее ясную  и наиболее простую цель. С той поры старик уже не забывал о беззаветной  преданности внучки, стоившей ей стольких сил. В тот день, отмеченный, казалось  бы, таким незначительным событием, он, мирившийся раньше с тем, что девочка  терпит лишения и невзгоды, он, видевший в ней лишь товарища по злоключениям,  которые заставляли его сокрушаться над своей долей не меньше, чем над долей  внучки, — в тот день он понял, скольким обязан ей, понял, до чего  страдания довели ее! И с тех пор и до самого конца ни разу, ни единого разу не  отвлекся он себялюбивыми заботами и попечениями о собственном благополучии от  мыслей о дорогом ему существе.    

Он ходил  за ней всюду, дожидаясь, когда она захочет отдохнуть, опершись на его руку; он  сидел в уголке у камина, не сводя с нее глаз, ловя миг, когда она поднимет  голову и улыбнется ему, как встарь; он выполнял тайком ту несложную работу по  дому, которая так утомляла ее; он вставал холодными, темными ночами и мог  подолгу сидеть, сгорбившись, у ее кровати, держа ее руку в своей, прислушиваясь  к ее сонному дыханию. И лишь тот, кому ведомо все, знал, какая горячая любовь,  какие надежды и опасения таились в расстроенном уме несчастного старика и какая  перемена произошла в нем за эти дни.    

Недели  бежали одна за другой, и слабеющая девочка иногда проводила целые вечера, на  кушетке у камина, хотя теперь ничто не утомляло ее. Учитель приносил книги и  читал ей вслух, и редкий вечер проходил без того, чтобы бакалавр не заглянул к  ним и не сменил чтеца. Старик сидел тут же и слушал, плохо улавливая смысл  повествования, но не отрывая взгляда от девочки, и когда на губах ее появлялась  улыбка, лицо светлело, он хвалил прочитанное и проникался нежным чувством даже  к самой книге. Если же бакалавр начинал рассказывать что-нибудь и рассказ его  забавлял девочку (впрочем, иначе не могло и быть), старик мучительно старался  запомнить каждое слово, а иной раз украдкой выходил за бакалавром и смиренно  просил повторить то или иное место, чтобы получше сохранить его в памяти и  заслужить потом улыбку Нелл.    

Но, к  счастью, такие вечера были редкостью, потому что девочка стремилась на воздух,  в свой торжественно тихий сад. Ей приходилось также водить посетителей,  приезжавших осматривать церковь. И те, кто побывал здесь, рассказывали другим о  юной привратнице, и эти рассказы привлекали сюда все больше и больше народу,  так что даже в это время года в деревню почти каждый день наезжали гости.  Старик следовал за ними поодаль, прислушиваясь к дорогому ему голосу, а когда  посетители, простившись с Нелли, выходили из церкви, подступал к ним поближе  или стоял с непокрытой головой у калитки, ловя обрывки их разговоров.    

Все хвалили  девочку за ее ум и красоту. И как же старик гордился внучкой! Но что же эти  посторонние люди часто добавляли к своим похвалам, разрывая ему сердце на  части, почему он так горько плакал, забившись куда-нибудь в темный угол? Увы!  Даже посторонние, те, кто любовался ею лишь минуту и, уехав отсюда, на другой  же день забывал о ее существовании, — даже они видели это, даже они  скорбели о ней, даже они сочувственно прощались со стариком и, уходя,  перешептывались между собой.    

И жители  деревушки, среди которых не было ни одного, кто не успел бы полюбить бедняжку  Нелл, относились к ней так же: с нежностью, с сочувствием, возраставшим со дня  на день. Даже школьники — беспечные, легкомысленные школьники — души не чаяли в  этой девочке. Самые озорные из них вешали нос, если им не удавалось повстречать  Нелл по дороге в школу, и сворачивали с пути, чтобы справиться о ней у  решетчатого окошка. И когда Нелл сидела в церкви, они, случалось, осторожно  заглядывали в отворенные двери, но никогда не заговаривали с ней первые, а  дожидались, пока она сама не выйдет к ним. В этой девочке чувствовалось что-то  такое, что поднимало ее надо всеми.    

И каждое  воскресенье повторялось одно и то же. Здешние прихожане были все из бедных  поселян, так как в замке, давно превратившемся в развалины, никто не жил и на  семь миль кругом стояли только скромные деревушки. В церкви, в дни служб, Нелл  привлекала к себе всеобщее внимание. На паперти вокруг девочки собиралась  толпа; дети цеплялись за ее платье; старики и старухи ласково здоровались с ней,  отвлекаясь от своих пересудов. Все они, и стар и млад, считали своим долгом  обратиться к девочке с дружеским словом привета. Многие, кто жил мили за три,  за четыре отсюда, приносили ей маленькие подарки; те, кто был победнее,  попроще, ограничивались добрыми пожеланиями.    

Нелл  разыскала детей, игравших на кладбище в тот день, когда она впервые посетила  его. Мальчик, который рассказывал о своем брате, особенно полюбился ей, и они  часто сидели рядышком в церкви или поднимались вдвоем на колокольню. Мальчик помогал  ей всем, чем мог, — во всяком случае так ему думалось, — и вскоре  между ними завязалась крепкая дружба.    

Как-то  днем, когда Нелл сидела на своем обычном месте в церкви, погруженная в чтение,  этот малыш прибежал туда весь в слезах, положил ей руки на плечи, минуту  пристально смотрел на нее, потом вдруг порывисто обнял за шею.    

— Что  с тобой? — спросила Нелл, гладя его по голове. — Что случилось?    

— Она  еще не такая! — крикнул мальчик и прижался к ней еще теснее. — Не  такая! Нет, нет!    

Девочка  с изумлением посмотрела на него, откинула ему волосы со лба и, целуя, спросила,  что все это значит.    

— Не  уходи к ним, Нелли! — взмолился мальчик. Их никто не видит. Они не могут  ни поиграть, ни поговорить с нами. — Оставайся такой, как есть! Такая ты  лучше!    

— Я  не понимаю тебя, — сказала девочка. — Объясни.    

— Все  говорят, — начал он, заглядывая ей в глаза, — будто ты станешь  ангелом, прежде чем птицы опять запоют весной. Скажи! Ведь это неправда! Нелл,  не уходи от нас! Я знаю, там, на небе, так светло, но все равно, не уходи, не  уходи туда!    

Девочка  поникла головой и закрыла лицо руками.    

— Она  сама не хочет! — сквозь слезы радостно воскликнул мальчик. — Ты  никуда не уйдешь! Ты же знаешь, как мы будем жалеть тебя! Скажи, что останешься  с нами, Нелл! Скажи, скажи!    

Он молитвенно  сложил руки и опустился перед ней на колени.    

— Посмотри  на меня, Нелл! Скажи, что не уйдешь! Тогда я буду знать, что это все неправда,  и перестану плакать. Скажи «да», Нелл!    

Но  голова девочки была по-прежнему опущена, лицо закрыто ладонями — она молчала…  слышались только ее рыдания.    

— Добрые  ангелы будут рады, что ты не ушла к ним, а осталась среди нас, — снова  заговорил мальчик, пытаясь завладеть ее руками. — Вилли ушел туда, но он  никогда бы так не сделал, если б знал, как мне скучно без него в нашей  кроватке.    

И все же  девочка не могла вымолвить ни слова ему в ответ и плакала так, будто сердце у  нее разрывалось на части.    

— Зачем  тебе уходить, Нелл? Ты же сама будешь горевать, когда услышишь, что мы плачем  здесь. Все говорят, будто Вилли теперь на небе и будто там вечное лето, но я-то  знаю, как ему грустно, когда я ложусь на его могилку, а он не может поцеловать  меня. Если ты все-таки уйдешь, Нелл, — он прижался к ней щекой и погладил  ее по лицу, — будь ласкова с ним, ради меня. Скажи ему, что я люблю его  по-прежнему, скажи, как я любил тебя. И если вам будет хорошо там вдвоем, я  постараюсь не плакать и никогда ничем не огорчу вас.    

Наконец  он отвел ее руки от лица и обвил ими свою шею. Наступило молчание, оба они  плакали; но вот Нелл улыбнулась ему и тихим, мягким голосом сказала, что никуда  не уйдет и останется его другом, до тех пор пока господь позволит им быть  вместе. Он радостно захлопал в ладоши, повторяя: «Спасибо, спасибо, Нелл!» — и  когда она попросила его молчать о том, что произошло между ними, твердо  пообещал никому ничего не рассказывать.    

И,  насколько девочка знала, он исполнил свое обещание и, став с тех пор ее  неизменным спутником во всех прогулках, молчаливым свидетелем ее раздумий, не  напоминал ни единым словом о том разговоре, который, как он чувствовал,  почему-то причинил ей боль. Но сомнения все-таки не покидали его, и он часто  приходил к дому Нелл даже темными вечерами, не переступая порога, робко  справлялся о ней, а когда ему предлагали войти, садился на низенькую скамейку у  ее ног и сидел тихо-тихо до тех пор, пока за ним не прибегали из дому.  Спозаранку он уже появлялся у ее окошка и спрашивал, здорова ли она, и потом с  утра до вечера ходил за ней по пятам, забывая и товарищей и свои игры с ними.    

— Верный  у тебя дружок, — сказал ей как-то кладбищенский сторож. — А как он  убивался, когда у него помер старший брат… Старший! Чудно и называть так  семилетнего малыша!    

Девочка  вспомнила свой разговор с учителем и почувствовала, что правда, заключавшаяся в  его словах, осеняет и этого ребенка.    

— С  тех пор он хоть иной раз и развеселится, а все больше тихий, смирный, —  продолжал сторож. — Бьюсь об заклад, что вы с ним уже побывали у старого  колодца!    

— Нет, —  ответила девочка. — Мне незнакома та часть церкви, я боюсь и близко туда  подходить.    

— Пойдем  со мной, — сказал он. — Я там с малых лет все знаю. Пойдем!    

Они  сошли по узкой лестнице в подземелье и остановились под его мрачными темными  сводами.    

— Вот  это место, — сказал сторож. — Ну-ка, открой крышку да держись за  меня, не то упадешь. Мне самому трудно нагибаться — годы не позволяют… то есть  не годы, а ревматизм.    

— Как  здесь темно и страшно! — воскликнула девочка.    

— А  ты туда посмотри, — сказал старик, показывая вниз.    

Девочка  заглянула в колодец.    

— Будто  могила, — сказал старик.    

— Да…  могила, — ответила девочка.    

— По-моему,  он только для того и был вырыт, чтобы здесь стало еще страшнее и чтобы монахи  усерднее молились богу. Скоро его закроют наглухо, замуруют.    

Девочка  стояла, задумчиво глядя в глубь колодца.    

— Посмотрим,  чьи беззаботные головы покроет земля к тому времени, когда здесь будет  непроглядная тьма. Замуруют его… будущей весной.    

«Весной  снова запоют птицы, — думала Нелл, стоя у своего окошка и не сводя глаз с  заходящего солнца. — Весна! Какая это прекрасная и радостная пора!»    

 Глава LVI    

     

Дня  через два после чаепития, устроенного Квилпом в «Дебрях», мистер Свивеллер в  положенный час вошел в контору Самсона Брасса, удостоверился, что, кроме него,  в этом Храме Прямодушия[76]  никого нет, швырнул шляпу на стол и, вынув из кармана узкий лоскутик черного  крепа, начал прикреплять его к тулье поверх ленты. Приладив это дополнительное  украшение, он полюбовался своей работой и снова надел шляпу — несколько  набекрень, чтобы придать себе еще более траурный вид, потом, чрезвычайно  довольный собой, сунул руки в карманы и размеренным шагом стал прохаживаться по  конторе.    

— Со  мной всегда так случается, — говорил мистер Свивеллер, — всегда!  Мечты мои косил злой рок, таков удел мой с детских лет — взлелеешь нежный ты  цветок, и он увял, цветка уж нет. Пленит ли сердце мне газель, лаская взор мой  красотой, я поднесу к устам свирель[77], —  а глядишь, эта газель взяла да и выскочила замуж за какого-нибудь огородника.    

Удрученный  такими мыслями, мистер Свивеллер остановился у кресла для клиентов и упал в его  распростертые объятия.    

— По-видимому,  такова жизнь, — сказал Ричард с покорной усмешкой. — Ну, разумеется!  Чему же тут удивляться? Меня это вполне устраивает. Я буду носить, —  добавил он, опять снимая шляпу и глядя на нее так свирепо, словно только  соображения меркантильного порядка мешали ему дать ей пинка ногой, — я  буду носить эту эмблему женского вероломства в память о той, кто одарила меня  счастьем, увы, мимолетным, за кого я уже не буду поднимать чашу с вином  искрометным и по чьей милости мне до конца моих недолгих дней суждена разлука с  морфеем благодатным. Ха-ха-ха!    

Здесь  необходимо отметить следующее, на тот случай, если такое завершение монолога  покажется кому-нибудь несуразным: мистер Свивеллер рассмеялся отнюдь не весело  и не радостно (это действительно шло бы в разрез с его мрачными мыслями);  находясь в несколько взвинченном состоянии, он исполнил то, что именуется в  мелодрамах «сатанинским хохотом», ибо этот самый сатана, по-видимому, всегда  хохочет по слогам и всегда ровно в три слога, ни больше ни меньше, о чем мы и  считаем нужным упомянуть особо, поскольку это является отличительной чертой  всего сатанинского племени.    

Зловещие  звуки едва успели стихнуть, и мистер Свивеллер все еще сидел, насупившись, в  кресле для клиентов, как вдруг в конторе затренькал колокольчик, или, скажем  лучше, применяясь к ощущениям нашего героя, раздался похоронный колокольный  звон. Бросившись со всех ног отпирать дверь, мистер Свивеллер увидел за ней  выразительную физиономию мистера Чакстера и обменялся с ним братским приветствием.    

— Вы  дьявольски рано осчастливили своим присутствием сие злачное место! —  сказал этот джентльмен, балансируя на одной ноге и непринужденно потряхивая  другой.    

— Да,  раненько, — согласился Дик.    

— Раненько? —  повторил мистер Чакстер, с той изящной небрежностью, которая так шла к  нему. — Ну еще бы! Да известно ли вам, любезный мой друг, который час?  Половина десятого утра, минута в минуту.    

— Может,  зайдете? — спросил Дик. — Я в одиночестве. Свивеллер соло. Теперь  пора…    

— Ночного  колдовства…    

— Когда  гробы стоят отверсты…    

— И  по кладбищам бродят мертвецы.[78]  Закончив этот обмен цитатами, оба джентльмена величественно выпрямились, после  чего перешли на прозу и удалились в контору. Такие поэтические взлеты,  свойственные всем Блистательным Аполлонам, связывали их между собой тесными  узами и помогали им хотя бы ненадолго отрываться от холодной скучной земли.    

— Ну,  как поживаете, мой прекрасный? — спросил мистер Чакстер, садясь на  табуретку. — Мне надо было заехать в Сити по одному личному делу, и я не  мог пройти мимо, не заглянув к вам, хотя, клянусь честью, не ожидал застать вас  здесь в такую несусветную рань.    

Мистер  Свивеллер выразил ему свою признательность за столь лестное внимание, и, когда  из дальнейшей беседы выяснилось, что он чувствует себя превосходно и что мистер  Чакстер тоже не может пожаловаться на нездоровье, оба джентльмена, по обычаю  древнего братства, к которому они принадлежали, исполнили припев популярного  дуэта «Все отменно хорошо»[79],  закончив его длинной трелью.    

— Что  новенького? — осведомился Ричард.    

— В  городе тишь да гладь, друг мой, как на поверхности голландской печки, —  ответил мистер Чакстер. — Новостей нет. Кстати, ваш жилец в высшей степени  странная личность. Перед ним пасует самый острый ум. Первый раз такого вижу.    

— А  что он натворил? — поинтересовался Дик.    

— Клянусь  вам, сэр! — воскликнул мистер Чакстер, вынимая из кармана табакерку,  крышку которой украшала лисья голова, искусно вырезанная из меди. Этот человек  — полнейшая загадка, сэр! Представьте, он подружился с нашим практикантом! Наш  Авель существо совершенно безвредное, но мямля и размазня, каких свет не  создавал. Тебе захотелось водить с кем-нибудь компанию — допустим. Так почему  же не сойтись с человеком который разбирается в кое-каких вопросах и от  которого можно понабраться и ума и хороших манер? У меня есть свои недостатки,  сэр…    

— Бросьте,  бросьте! — перебил его мистер Свивеллер.    

— Нет,  есть! И никто другой не отдает себе такого полного отчета в своих недостатках,  как ваш покорный слуга. Но, — подчеркнул мистер Чакстер, — я не робкого  десятка. Мои злейшие враги — а у кого их нет, сэр? никогда не упрекали меня в  робости. И скажу вам по чести, сэр, если бы мне было отпущено судьбой столько  же привлекательных качеств, сколько их есть у нашего практиканта, я украл бы  где-нибудь головку честерского сыра, привязал бы ее себе на шею и утопился.  Жил, покрытый позором, так и умирай позорной смертью! Вот как я на это смотрю,  сэр!    

Мистер  Чакстер умолк, постучал указательным пальцем по лисьему носу, взял понюшку  табаку и в упор посмотрел на мистера Свивеллера, словно говоря: «Думаете, я  чихну? Жестоко ошибаетесь!» — И ваш жилец не только подружился с Авелем, —  продолжал мистер Чакстер, — но завел знакомство с его отцом и матерью. Как  вернулся из этой своей сумасбродной поездки, так прямо к ним — к ним домой!  Кроме того, ваш жилец благоволит к пройдошливому юнцу, и он теперь наверняка  повадится ходить сюда чуть не каждый день, в чем вы сами убедитесь. Со мной же,  помимо обычных «здрасте, прощайте», за все время не сказал и двух слов. И  доложу вам, сэр, — заключил мистер Чакстер, сокрушенным покачиванием  головы давая понять, что всякому долготерпению есть предел, — от всего  этого решительно отдает дурным тоном, и если бы не мой патрон, который без меня  как без рук, я счел бы за лучшее порвать с конторой. Это был бы самый  правильный выход из положения.    

Мистер  Свивеллер, сидевший на табуретке против своего друга, в знак сочувствия помешал  кочергой в камине, но промолчал.    

— Что  же касается пройдошливого юнца, сэр, — пророческим тоном продолжал мистер  Чакстер, — то он плохо кончит, вот увидите. Наше ремесло научило нас  разбираться в людях; помяните мое слово — мальчишка, который прибегает  отработать шиллинг, еще покажет себя в истинном свете — и в самом недалеком  будущем. Он презренный вор, вот он кто! Иначе и быть не может.    

Разволновавшийся  мистер Чакстер мог бы еще долго говорить на эту тему в еще более резких  выражениях, если бы в дверь не постучали, а так как стук этот, по-видимому,  возвещал о деловом визите, он сразу оробел, что несколько противоречило его  недавнему заявлению. Мистер Свивеллер, тоже услышавший стук в дверь, как был, с  кочергой в руках, заставил свою табуретку совершить полный оборот на одной  ножке и, очутившись лицом к столу, сунул кочергу в ящик, после чего крикнул:  «Войдите!» И кто же появился в конторе, как не тот самый Кит, который навлек на  себя гнев мистера Чакстера! При виде его к мистеру Чакстеру в мгновение ока  вернулось мужество, и он принял чрезвычайно свирепый вид. Мистер Свивеллер  выпучил на Кита глаза, потом вскочил с табуретки, рванул из ящика кочергу и,  став в позитуру, произвел по всем правилам несколько яростных выпадов, точно в  руках у него была рапира.    

— Джентльмен  у себя? — спросил Кит, несколько удивленный столь странным приемом.    

Мистер  Чакстер не дал мистеру Свивеллеру ответить и поспешил высказать свое крайнее  возмущение таким вопросом, находя его неуважительным и заносчивым по тону, ибо  двое джентльменов налицо, следовательно, посланный должен был бы справиться о  третьем джентльмене или назвать предмет своих поисков по имени, предоставив  двоим джентльменам самим определить общественное положение этой личности,  поскольку не исключена возможность, что оно не из высоких. Далее мистер Чакстер  заявил, что заданный в такой форме вопрос в частности оскорбителен и для него, но  он не из тех, с кем можно вольничать, и некоторые пройдохи (распространяться о  которых у него нет ни малейшей охоты) когда-нибудь почувствуют это на своей  собственной шкуре.    

— Я  спрашивал о джентльмене со второго этажа, — сказал Кит, поворачиваясь к  Ричарду Свивеллеру.    

— А  что? — заинтересовался Дик.    

— У  меня письмо к нему.    

— От  кого?    

— От  мистера Гарленда.    

— Ах,  вот как! — чрезвычайно вежливо сказал Дик. — В таком случае, оставьте  его у меня, сэр. А если вам надо подождать ответа, сэр, пройдите в прихожую,  сэр, Это помещение у нас хорошо проветривается, и воздух там свежий, сэр.    

— Благодарю  вас, — сказал Кит. — Но мне велено передать письмо в собственные  руки.    

Беспримерная  дерзость такого ответа поразила мистера Чакстера и пробудила в нем нежную  заботу о чести своего друга, вследствие чего он заявил, что расправился бы с  Китом на месте, да вот только место здесь не совсем подходящее, и что такая  расправа, принимая во внимание чудовищный характер нанесенного оскорбления,  встретила бы полное сочувствие английского суда присяжных, который вынес бы  вердикт «убийство при оправдывающих вину обстоятельствах», и присовокупил бы к  нему благоприятный отзыв о высоких моральных качествах мстителя. Мистер  Свивеллер, настроенный совсем не так воинственно, был несколько смущен  горячностью приятеля и, видимо, не знал, как ему поступить (ибо Кит хранил свое  обычное спокойствие и миролюбие), но в эту минуту на лестнице вдруг послышался  громкий голос одинокого джентльмена.    

— Разве  это не ко мне пришли? — крикнул он.    

— К  вам, сэр, — подтвердил Ричард. — Совершенно верно, сэр.    

— Так  где же он? — взревел одинокий джентльмен.    

— Он  здесь, сэр, — ответил мистер Свивеллер. — Молодой человек, вас просят  подняться наверх, вы разве не слышите? Оглохли, что ли?    

Кит  решил не вдаваться в дальнейшие пререкания и, взбежав по ступенькам, оставил  обоих Блистательных Аполлонов молча глазеть друг на друга.    

— Что  я вам говорил? — сказал мистер Чакстер. — Ну, как вам это покажется?    

Мистер  Свивеллер, будучи по натуре малым добродушным, не усмотрел в поведении Кита  особого злодейства и поэтому смолчал, не зная, что ответить приятелю.    

Его  вывел из затруднения приход мистера Самсона и мисс Салли, при виде которых  мистер Чакстер удалился с должной поспешностью.    

Мистер  Брасс и его очаровательная сестрица должно быть, обсуждали какой-то интересный  и важный вопрос за своим скромным завтраком. В таких случаях они появлялись в  конторе на полчаса позднее обычного, сияя улыбками, словно интриги и  злоумышления вносили мир в их душу и озаряли светом их труженический путь. На  сей раз и братец и сестрица явились в особенно радужном настроении; физиономия  у мисс Салли была елейная, а мистер Брасс потирал руки с чрезвычайно игривым и  беззаботным видом.    

— Ну-с,  мистер Ричард, — начал Брасс, — какое у нас сегодня самочувствие?  Хорошее, бодрое, сэр? А, мистер Ричард?    

— Ничего,  сэр, — ответил Дик.    

— Вот  и чудесно! — сказал Брасс. — Ха-ха! Будем веселиться, мистер Ричард;  что нам мешает веселиться? Мир, в котором мы живем, сэр, прекрасен, просто  прекрасен! В нем попадаются дурные люди, мистер Ричард, но не будь дурных  людей, не было бы и хороших стражей закона. Ха-ха! Получены какие-нибудь письма  с утренней почтой? А, мистер Ричард?    

Мистер  Свивеллер ответил отрицательно.    

— Ха! —  воскликнул Брасс. — Это не суть важно. Если сегодня мало дел, значит  завтра привалит больше. Довольство малым услаждает наше существование, мистер  Ричард. Кто-нибудь заходил?    

— Только  мой друг, — ответил Дик. — «Пусть нас друзья…    

— …не  забывают, — быстро подхватил Брасс. — Пусть льется за столом вино».  Ха-ха! Ведь, кажется, так говорится в песне? Славная песенка, мистер Ричард,  совершенно в моем духе. Одобряю чувства, которые в ней воспеваются. Ха-ха! А  ваш друг — тот самый молодой человек, что служит в конторе Уизердена, не так  ли?.. Да… «Пусть нас друзья..,» И больше никого не было, мистер Ричард?    

— Приходили  к жильцу, — ответил мистер Свивеллер.    

— Ах,  вот как! — воскликнул Брасс. — Приходили к жильцу? Ха-ха! «Пусть нас  друзья не забывают, пусть льется…» Значит, приходили к жильцу, а, мистер  Ричард?    

— Да, —  сказал Дик, несколько озадаченный игривостью своего патрона. — И сейчас у  него.    

— И  сейчас у него! — повторил Брасс. — Ха-ха! Желаем счастья им, веселья,  и тру-ля-ля, и тру-ля-ля! Да, мистер Ричард? Ха-ха!    

— Разумеется, —  ответил Дик.    

— А  кто, — Продолжал Брасс, перебирая бумаги на столе, — кто посетил  нашего жильца — надеюсь, не дама? А, мистер Ричард? Строгие нравы улицы  Бевис-Маркс, сэр… «Когда прелестница склоняется к безумствам…»[80] и прочее, тому подобное.  А, мистер Ричард?    

— Другой  молодой человек, тоже от Уиэердена — во всяком случае, имеет к нему какое-то  касательство. Его зовут Кит.    

— Кит? —  воскликнул Брасс. — Странное имя… Кит, кит, рыба-кит. Да, мистер Ричард?  Ха-ха! Значит, у него в гостях Кит? Так-с!    

Дик  взглянул на мисс Салли, удивляясь, что ей мешает пресечь болтовню Самсона, но  поскольку она не собиралась делать это и, судя по ее физиономии, слушала его с  молчаливым одобрением, он решил, что братец с сестрицей только что надули  кого-то и готовятся получить по счету.    

— Мистер  Ричард, — сказал Брасс, беря со стола письмо, — не будете ли вы так  любезны отнести вот это на Пикем-Рай? Ответа не требуется, но письмо важное и  его надо вручить лично. Обратный проезд запишите за счет конторы. Контору  жалеть нечего, дери с нее сколько можно — вот девиз писца. А, мистер Ричард?  Ха-ха!    

Мистер  Свивеллер с торжественной медлительностью стащил с себя спортивную куртку,  облачился в полуфрак, снял шляпу с вешалки, сунул письмо в карман и удалился.  Немедленно вслед за его уходом поднялась с места и мисс Салли; она сладко  улыбнулась брату (он кивнул ей, щелкнув себя пальцем по носу) и тоже покинула  контору.    

Оставшись  в одиночестве, Самсон Брасс распахнул настежь дверь, уселся за стол как раз  напротив нее, так чтобы держать под наблюдением лестницу и прихожую, и начал  бойко, с величайшим усердием писать, одновременно напевая отнюдь не мелодичным  голосом какие-то обрывки музыкальных фраз, которые, по-видимому, имели  непосредственное отношение к союзу церкви и государства, ибо они представляли  собой мешанину из вечерних псалмов и гимна «Боже храни короля».    

И так  стряпчий с улицы Бевис-Маркс сидел, писал и напевал себе под нос довольно  долго, лишь изредка отрываясь от своего занятия, чтобы прислушаться с вороватым  видом, не идет ли кто, и после каждой такой паузы принимался напевать все  громче и громче, а водить пером все медленнее и медленнее. Наконец дверь в  комнате жильца отворилась и снова захлопнулась, и кто-то стад спускаться по  лестнице. Тогда он бросил писать и запел во весь голос, не выпуская пера из  рук, покачивая головой из стороны в сторону и улыбаясь ангельской улыбкой, с  видом человека, совершенно упоенного музыкой.    

К этому  трогательному зрелищу ступеньки и сладкие звуки и привели Кита, после чего  мистер Брасс пение свое прекратил, но улыбаться не бросил и, усиленно закивав  головой, помахал пером в воздухе.    

— Кит! —  сказал мистер Брасс приятнейшим голосом. — Ну, как поживаешь?    

Кит,  несколько оробевший в присутствии этого новоявленного благожелателя, ответил  как полагается и взялся за ручку двери, но мистер Брасс негромко подозвал его к  себе.    

— Не  уходи, Кит, прошу тебя, — проговорил стряпчий таинственным и в то же время  деловым тоном. — Вернись, будь так любезен. Ах! Боже мой, боже! —  продолжал он, поднимаясь с табуретки и становясь спиной к камину. — Смотрю  я на тебя, Кит, и вспоминаю одно нежное личико, милее которого мне и видеть не  приходилось. Ты ведь прибегал туда раза два, когда мы описывали у них  имущество. Ах, Кит, дорогой Кит! Людям нашего ремесла частенько приходится  выполнять такие тяжелые обязанности, что ты нам не завидуй, — нечему тут  завидовать.    

— Я  не завидую, сэр, — сказал Кит, — хотя не мне судить о вашем ремесле.    

— В  чем состоит наше единственное утешение, Кит? — продолжал стряпчий, в  глубокой задумчивости глядя на него. — В том, что если мы не в силах  предотвратить бурю, то все же смягчаем ее, так сказать, умеряем ее порывы,  гибельные для стриженых овечек. «Вот уж правда, стриженые овечки! —  подумал Кит. — Наголо остриженные!» — но вслух он ничего не сказал.    

— По  тому делу, Кит, о котором я сейчас упомянул, мне пришлось выдержать бой с  мистером Квилпом, чтобы добиться для них кое-каких послаблений (ведь мистер  Квилп — человек суровый). Я мог лишиться клиента, но вид страждущей добродетели  вдохновил меня, и победа осталась за мной.    

«А он, верно,  не такой уж плохой человек», — подумал простодушный Кит, глядя, как  стряпчий жует губами, словно борясь с нахлынувшими на него чувствами.    

— Я  уважаю тебя, Кит, — взволнованно проговорил Брасс. — Я помню, как ты  себя вел в те дни, и с тех пор уважаю тебя, хотя положение ты занимаешь  невысокое и живешь в бедности. Но я смотрю не на жилет — мне важно сердце.  Клетчатый жилет — это решетка, а сердце — пташка, что томится за ней. Но  сколько есть таких пташек, которые постоянно — чуть что, меняют оперение и клюют  своих ближних, просовывая клювик между прутьями!    

Восприняв  этот поэтический образ, как прямой намек на свой собственный клетчатый жилет,  Кит окончательно растрогался, чему немало способствовали также выражение лица и  голос мистера Брасса, ибо он разглагольствовал с видом кроткого, отрешившегося  от земной суеты пустынника, и ему не хватало только вервия на его рыжем сюртуке  да черепа на камине, чтобы окончательно закрепиться на этом поприще.    

— Н-да, —  протянул Самсон, улыбаясь мягкой улыбкой добрячка, снисходящего к слабостям —  своим, а может быть, и чужим. — Однако мы с тобой отвлеклись. Вот, будь  любезен, возьми это. — И он показал на две монеты по полукроне каждая,  которые лежали на столе.    

Кит  взглянул на них, потом на Самсона и замялся.    

— Это  тебе, — сказал Брасс.    

— От  кого?    

— От  кого, неважно, — ответил стряпчий. — Ну, допустим, от меня. У нас  наверху живут чудаковатые друзья, Кит, и лишние вопросы, лишние разговоры  совсем не нужны. Ты ведь сам все понимаешь. Бери деньги, и дело с концом, и,  между нами говоря, они, по-моему, не последние, — ты еще не раз будешь  кое-что получать здесь. До свидания, Кит, до свидания!    

Рассыпаясь  в благодарностях и не переставая упрекать себя за то, что дурно думал о  человеке, который, как выяснилось при первом же разговоре с ним, совсем того не  заслуживал, Кит взял деньги со стола и поспешил домой. А мистер Брасс так и  остался проветриваться у горящего камина и сразу же возобновил свои вокальные  упражнения и ангельские улыбки.    

— Можно  войти? — спросила мисс Салли, выглянув из за двери.    

— Прошу,  прошу! — крикнул ей братец.    

— Кхэ? —  вопросительно кашлянула мисс Брасс.    

— Да, —  ответил Самсон. — Могу доложить, что дело идет на лад.    

 Глава LVII    

     

Предчувствия  мистера Чакстера и гнев, которые они пробуждали в нем, имели под собой  некоторые основания. Он оказался прав — дружба, зародившаяся между одиноким  джентльменом и мистером Гарлендом, не только не охлаждалась, но день ото дня  крепла и расцветала. Они часто виделись и поддерживали постоянную связь друг с  другом, а за последнее время, когда одинокий джентльмен немного прихворнул,  что, вероятно, было вызвано разочарованием и волнениями, которые ему недавно  пришлось перенести, их переписка и встречи еще более участились, и на улицу  Бевис-Маркс чуть ли не ежедневно приезжал кто-нибудь из обитателей коттеджа  «Авель» в Финчли.    

К этому  времени пони, окончательно оставив всякое притворство и не считая больше нужным  ни кривить душой, ни церемониться, наотрез отказывался подчиняться кому-либо,  кроме Кита, так что, кто бы ни приезжал к одинокому джентльмену — сам ли мистер  Гарленд или мистер Авель, Кит неизменно сопутствовал им. Тому же Киту по роду  его службы приходилось доставлять сюда письма и выполнять другие поручения, и  следовательно, пока одинокий джентльмен болел, он появлялся на улице  Бевис-Маркс почти каждое утро с регулярностью почтальона.    

Мистер  Самсон Брасс, который, видимо, имел какие-то основания быть начеку, скоро  научился издали распознавать рысцу пони и стук колес маленького фаэтона. Лишь  только эти звуки достигали его слуха, он немедленно бросал перо и принимался  ликующе потирать руки.    

— Ха-ха! —  восклицал мистер Брасс. — Опять пони к нам пожаловал! Замечательный пони,  такой послушный, понятливый! А, мистер Ричард? А, сэр?    

Дик  отделывался сухим ответом, а мистер Самсон, став на нижнюю перекладину  табурета, выглядывал на улицу поверх занавески и смотрел, кто приехал.    

— Опять  старый джентльмен, — говорил он. — Чрезвычайно почтенный старичок,  мистер Ричард, такое приятное выражение лица… в чертах такая благостность…  осанка, полная достоинства, сэр. Вот таким мне всегда представлялся король Лир,  пока он еще стоял у кормила власти, мистер Ричард, — тот же спокойный  нрав, те же седины и маленькая плешь, та же беззащитность перед людским  коварством. Ах! Сколь поучительно созерцать такую добродетель, сэр!    

Лишь  только мистер Гарленд вылезал из фаэтона и поднимался наверх, Самсон начинал  кивать и улыбаться Киту из окна, потом выходил на улицу пожать ему руку, и  между ними завязывалась беседа наподобие нижеследующей: — Какой он у тебя холеный.  Кит! — Мистер Брасс поглаживает пони по спине. — Хвала тебе и честь.  Так и лоснится! Ну, будто его лаком покрыли с головы до ног!    

Кит  поднимает руку к шляпе, улыбается, сам поглаживает своего Вьюнка и выражает  твердую уверенность, что второго такого пони мистер Брасс вряд ли где увидите.    

— Спору  нет, красивый конек, — продолжает Брасс. — И ведь, наверно,  смышленый?    

— Господи  помилуй! — говорит Кит. — Да ему что ни скажи, он все поймет — как  человек!    

— Быть  того не может! — восклицает Брасс; он слышал то же самое, на том же самом  месте, из тех же самых уст и в тех же самых выражениях по меньшей мере десять  раз и все же удивлен до крайности. — Ай-яй-яй!    

— Сначала,  сэр, — говорит Кит, польщенный горячим интересом, который проявляет  стряпчий к его любимцу, я и не думал, что мы с ним будем такими друзьями.    

— Ax! —  вздыхает мистер Брасс, для пущей назидательности, а также от полноты  чувств. — Не пренебрегай таким прелестным предметом для размышлений. Тебе  есть с чем поздравить себя, есть чем гордиться, Кристофер. Честность — лучший  нам указчик, поверь моему личному опыту. Не далее как сегодня утром я  поплатился сорока семью фунтами и десятью шиллингами, и только из-за своей  честности. Но это мне не в убыток, отнюдь не в убыток!    

Мистер  Брасс исподтишка щекочет себе нос пером и устремляет на Кита слезящиеся глаза.  Кит думает: недаром говорят, что внешность обманчива, — к кому же это и  отнести, как не к Самсону Брассу!    

— Человеку, —  продолжает Самсон, — человеку, который ухитряется потерять за одно утро  сорок семь фунтов десять шиллингов, можно лишь позавидовать. Будь это  восемьдесят фунтов, радость моя не имела бы границ. Каждый потерянный фунт во  сто крат увеличил бы мое блаженство. Чуть слышный тоненький голосок,  Кристофер, — с улыбкой восклицает Брасс, ударяя себя в грудь, —  напевает вот здесь веселые песенки, и на душе у меня светло и радостно!    

Кит,  умиленный столь поучительной беседой, готов подписаться под каждым словом  мистера Брасса, и ему тоже хочется высказать что-нибудь эдакое, но тут на улице  появляется мистер Гарленд. Мистер Самсон Брасс угодливо подсаживает старичка в  фаэтон; пони несколько раз встряхивает головой, стоит минуты три-четыре в  полной неподвижности, будто ноги у него приросли к земле и он решил никуда  отсюда не двигаться — здесь жить и здесь умереть! — потом вдруг без  всякого предупреждения берет с места и несется по улице со скоростью двенадцати  миль в час. Тогда Самсон и его сестрица (уже давно выглядывающая из-за двери)  обмениваются улыбкой, странной и не слишком приятной улыбкой, и присоединяются  к мистеру Свивеллеру, который в их отсутствие услаждал себя разнообразными  гимнастическими упражнениями и теперь сидит за столом весь потный, красный и  старательно выскабливает на бумаге сломанным перочинным ножом несуществующую  кляксу.    

Когда же  Кит приходил один, пешком, Самсон Брасс всякий раз вспоминал о важных делах,  требующих отправки мистера Свивеллера если не на Пикем-Рай, то в какое-нибудь  другое, не менее отдаленное место, откуда этот джентльмен мог вернуться часа  через два, через три, а то и позже, так как, по чести говоря, он не считал  нужным спешить в таких случаях и затягивал свои отлучки до пределов возможного.  Вслед за мистером Свивеллером исчезала и мисс Салли. Тогда мистер Брасс отворял  настежь дверь конторы и принимался беззаботно напевать все тот же мотивчик и  улыбаться ангельской улыбкой. Лишь только Кит сходил вниз, его подманивали к  столу, услаждали приятной, поучительной беседой, иной раз даже просили побыть в  конторе минутку, пока мистер Брасс сбегает через улицу, а потом одаривали  полукроной или кроной — как придется. Это повторялось довольно часто, и Кит, не  сомневаясь, что деньги идут от одинокого джентльмена, который в свое время  весьма щедро вознаградил миссис Набблс за ее труды, восхищался добротой своего  покровителя и покупал дешевые гостинцы матери, Джейкобу, малышу, а также и  Барбаре, и каждый божий день тот или другой из них уж обязательно получал от  него в подарок какой-нибудь пустячок.    

Пока все  вышеописанные дела и события происходили в стенах и за стенами конторы Самсона  Брасса, Ричард Свивеллер, которому теперь частенько случалось корпеть за своим  столом в полном одиночестве, томился скукой, не зная, как убить время. Для того  чтобы сохранить жизнерадостность и умственные способности, он обзавелся доской  и колодой карт и стал играть в криббедж с болваном, причем ставки у них были по  двадцать, тридцать и даже по пятьдесят тысяч фунтов, не говоря уже о  рискованных пари, которые заключались на довольно солидные суммы.    

Так как  игра обычно велась в полной тишине, несмотря на ее широкий размах, мистеру  Свивеллеру начало почему-то казаться, будто в те вечера, когда мистера и мисс  Брасс не бывало дома (а они теперь часто уходили куда-то), за дверью в контору  слышится не то сопенье, не то фырканье, и после недолгих размышлений он решил,  что в этом скорее всего повинна маленькая служанка, которая вечно страдала  насморком, простужаясь в холодной кухне. Однажды вечером мистер Свивеллер  пригляделся попристальнее и в самом деле увидел чей-то глаз, поблескивавший и  мерцавший в замочной скважине; убедившись в правильности своих догадок, он  тихонько подкрался к двери и сцапал девочку, прежде чем она успела заметить его  приближение.    

— Ой!  Я ничего дурного не делаю, честное слово не делаю, — закричала маленькая  служанка, отбиваясь от него с такой силой, какая была бы впору служанке, более  рослой. — Мне одной скучно на кухне. Только не жалуйтесь на меня хозяйке!  Я вас очень прошу!    

— Не  жаловаться? — сказал Дик. — Ты что же, развлекаешься таким образом,  ищешь общества?    

— Да,  да! — ответила она.    

— И  давно ты эдак свой глаз проветриваешь?    

— С  тех пор как вы стали играть в карты, и еще раньше.    

Смутные  воспоминания о довольно-таки фантастических пантомимах, которые освежали его в  перерывах между трудами и, следовательно, проходили на виду у маленькой  служанки, несколько опечалили мистера Свивеллера, но ненадолго, потому что он  не принимал таких вещей близко к сердцу.    

— Ну,  что ж, входи, — сказал Ричард после минутного раздумья. — Садись…  буду, учить тебя играть в криббедж.    

— Ой,  что вы, разве можно! — вскричала маленькая служанка. — Мисс Салли  меня убьет, если узнает, что я была наверху.    

— А  очаг на кухне горит? — спросил Дик. — Самую чуточку, — ответила  она.    

— Меня  мисс Салли не убьет, если узнает, что я был внизу, следовательно пошли  туда, — сказал Ричард, засовывая колоду в карман. — Эх! Какая ты  худенькая! Это что же значит?    

— Я  не виновата.    

— Говядину  с хлебом есть будешь? — осведомился Дик, берясь за шляпу. — Да? Так я  и думал. А пиво когда-нибудь пробовала?    

— Разок  хлебнула, — ответила маленькая служанка.    

— Что  тут делается! — завопил мистер Свивеллер, возводя очи к потолку. —  Она не ведает вкуса пива! Разве его распробуешь с одного глотка! Да сколько  тебе лет?    

— Я  не знаю.    

Мистер  Свивеллер широко открыл глаза и на минутку задумался, потом попросил девочку  присмотреть за конторой до его прихода и немедленно исчез.    

Вернулся  он через несколько минут в сопровождении мальчика из кухмистерской, несшего в  одной руке тарелку с хлебом и отварной говядиной, а в другой окутанную  аппетитными клубами пара большую кружку с каким-то ароматичным напитком,  который оказался подогретым пивом с примесью джина и был изготовлен по рецепту,  полученному в кухмистерской от самого мистера Свивеллера в ту пору, когда  последний, забирая там в долг, всячески старался снискать расположение ее  хозяина. Освободив мальчика от его ноши и велев маленькой служанке на всякий  случай запереть дверь, мистер Свивеллер последовал за ней на кухню.    

— Вот! —  сказал Ричард, ставя тарелку на стол. — Первым делом управься с этим, а  что будет дальше, увидишь.    

Маленькая  служанка не заставила себя просить и мигом очистила тарелку.    

— Теперь, —  продолжал Дик, подставляя ей кружку, — приложись вот к этому, но только  умеряй свои порывы — тут нужна привычка. Ну, как — вкусно? — Ух! Еще бы не  вкусно! — сказала она. Мистер Свивеллер пришел в совершенно неописуемый  восторг от такого ответа и сам надолго припал к кружке, устремив на маленькую  служанку выразительный взгляд. Когда же со всеми предварительными церемониями  было покончено, он начал обучать ее криббеджу, и она постигла эту науку  довольно быстро, будучи девицей понятливой и вострой.    

— Ну-с, —  сказал мистер Свивеллер, сдав карты, оправив жалкий огарок и положив на блюдце  две монеты по шести пенсов, — вот это наш банк. Если ты выиграешь, все  твое. Если я выиграю — мое. А чтобы было веселей и больше похоже на  всамделишную игру, я буду звать тебя маркизой. Поняла?    

Маленькая  служанка молча кивнула.    

— Итак,  маркиза, — сказал мистер Свивеллер, — шпарьте!    

Маркиза  крепко зажала карты в обеих руках, соображая, с какой пойти, а мистер  Свивеллер, напустив на себя непринужденно светский вид, соответствующий  обществу, в котором он находился, сделал еще один глоток из кубка и стал ждать  первого хода своей партнерши.    

 Глава LVIII    

     

Мистер  Свивеллер и его партнерша с переменным успехом играли роббер за роббером до тех  пор, пока проигрыш восемнадцати пенсов вкупе с постепенным убыванием пива и  боем часов, ударивших десять раз, напомнили этому джентльмену о быстром беге  времени и о необходимости удалиться отсюда до прихода мистера Самсона и мисс  Салли Брасс.    

— Преисполненный  сих намерений, маркиза, — величественно произнес мистер Свивеллер, —  я попрошу у вашей светлости разрешения сунуть доску в карман, осушить этот  кубок до дна и откланяться, добавив напоследок, маркиза, что жизнь наша потока  быстрее, пусть мчится, пусть мчится она, покуда невинная фея вином угощает  меня. Маркиза, ваше здоровье! Надеюсь, вы меня извините, что я не снимаю шляпы,  но ваш дворец малость сыроват, а мраморные полы у вас, если дозволено так выразиться,  склизкие от грязи.    

Оберегая  себя от этого последнего неудобства, мистер Свивеллер уже давно сидел, задрав  ноги на решетку очага, и в такой позе он и приносил маркизе свои извинения,  медленно допивая последние капли нектара.    

— Итак,  барон Самсоно Брассо и его прелестная сестрица в храме муз? — громовым  голосом произнес мистер Свивеллер, тяжело опершись левой рукой на стол и подняв  правую ногу, как это принято у разбойников в мелодрамах.    

Маркиза  кивнула.    

— Ха! —  воскликнул мистер Свивеллер, грозно насупив брови. — Прекрасно! Маркиза!..  Впрочем, нет. Эй, там! Подать вина! — Эти театральные реплики  сопровождались соответствующей пантомимой: он подал сам себе кубок — раболепно,  принял его — надменно, осушил жадно и причмокнул губами — смачно.    

Маленькая  служанка, в противоположность мистеру Свивеллеру, не могла похвалиться дотошным  знанием сценических условностей, ибо она не только не была ни на одном  представлении, но даже не могла судить о них с чужих слов, если не считать  отрывочных сведений, подслушанных ею у дверных щелей и в других запретных  местах. Поэтому она порядком струхнула при виде такого лицедейства и столь  откровенно выразила свой испуг, что мистер Свивеллер счел нужным сменить  разбойничьи повадки на более скромные, под стать нашей обыденной жизни.    

— А  часто они удаляются в храм славы и оставляют вас одну? — спросил он.    

— Еще  как часто! — ответила маленькая служанка. — Мисс Салли — она гуляка.    

— Что? —  удивился Дик.    

— Она  гуляка, — повторила маркиза.    

После  минутного раздумья мистер Свивеллер пренебрег своей обязанностью одернуть  маркизу и решил выслушать ее до конца, чувствуя, что пиво развязало ей язык и  что при тех ограниченных возможностях общения, какие у нее имелись, она не  посчитается со столь короткой паузой.    

— А  еще они ходят к мистеру Квилпу, — продолжала маленькая служанка, бросив на  него хитренький взгляд, — да не только к нему, мало ли куда их носит.    

— Значит,  мистер Брасс тоже гуляка? — спросил Дик.    

— Ну-у,  до мисс Салли ему далеко, — ответила маленькая служанка, замотав  головой. — Какое там! Он без нее шагу не ступит.    

— Да?  Вот как? — сказал Дик.    

— Он  у мисс Салли по струнке ходит — чуть что, так к ней за советом. А уж достается  ему от нее — ух, достается!    

— Они,  должно быть, вечно друг с другом шушукаются, — сказал Дик, — и много  о ком говорят… например, обо мне, — а, маркиза?    

Маркиза  что есть мочи закивала.    

— Лестные  отзывы? — осведомился Дик. Маркиза изменила движение головы и, еще не  перестав кивать, замотала ею из стороны в сторону, да так быстро, что чуть не  свернула себе шею.    

— Гм! —  хмыкнул Дик. — Будет ли это нарушением оказанного вам доверия, маркиза,  если вы сообщите мне, как именно они отзываются о скромной личности, которая  сейчас имеет честь…    

— Мисс  Салли говорит, что вы чудила, — ответила его приятельница.    

— Ну  что ж, маркиза, — сказал мистер Свивеллер. — В этом нет ничего  обидного. Веселый нрав, маркиза, не унижает человека. Старый дедушка Коль был  веселый король[81],  если верить тому, что записано на страницах истории.    

— А  еще она говорит, — продолжала маленькая служанка, — будто на вас  нельзя положиться.    

— Знаете,  маркиза, — задумчиво пробормотал мистер Свивеллер, — точно такого же  мнения обо мне придерживались некоторые другие леди и — джентльмены, правда не  из этого сословия, а из торгового, сударыня, торгового. Один невежественный  человек — содержатель кухмистерской, что через улицу, выразил серьезные  опасения в том же духе, когда я заказывал ему наш сегодняшний банкет. Это  предубеждение разделяют многие, маркиза, а почему — неизвестно, так как в свое  время мне доверяли крупные суммы. И, клянусь вам, я никогда, никогда не  обманывал своих кредиторов, — это они обманывались во мне. Мистер Брасс,  очевидно, склоняется к тому же мнению?    

Маленькая  служанка снова кивнула и лукаво посмотрела на мистера Свивеллера, точно намекая,  что в своих суждениях по этому вопросу мистер Брасс заходит гораздо дальше, чем  его сестра, потом вдруг спохватилась и добавила умоляющим голосом: — Только не  жалуйтесь им, не то они изобьют меня до смерти!    

— Маркиза, —  сказал мистер Свивеллер, вставая из-за стола. — Слово джентльмена не менее  надежно, чем его расписка, а иной раз даже надежнее, как, например, в данном  случае, когда расписка может оказаться весьма сомнительным документом. Я ваш  друг, и, надеюсь, мы с вами сыграем еще не один роббер в этой гостиной. Но  знаете, маркиза, — добавил вдруг Ричард, не дойдя до двери и медленно  поворачиваясь на каблуках лицом к маленькой служанке, которая провожала его со  свечой, — я прихожу к выводу, что у вас уже вошло в привычку торчать у  замочной скважины, — иначе откуда бы взяться такой осведомленности?    

— Я  только хотела подглядеть, — ответила дрожащая маркиза, — куда они  прячут ключ от чулана, и если б он отыскался, я бы много не взяла, а лишь бы не  сосало под ложечкой.    

— Значит,  не отыскался? — сказал Дик. — Ну, конечно, нет, в противном случае вы  были бы малость поупитанней. Спокойной ночи, маркиза. Прощай, и если навсегда,  то навсегда прощай[82],  и советую вам, маркиза, для безопасности наложить цепочку на дверь.    

С этим  прощальным наставлением мистер Свивеллер вышел на улицу и, чувствуя, что на  сегодняшний день им выпито ровно столько, сколько полезно для его организма  (так как подогретое пиво с джином оказалось весьма крепкой и сильно действующей  смесью), благоразумно решил пойти домой и немедленно же завалиться спать. Домой  мистер Свивеллер и отправился, а поскольку его жилье (величавшееся по-прежнему  во множественном числе — апартаментами) находилось недалеко от конторы, то  через несколько минут он уже сел на кровать у себя в спальне, снял один сапог  и, забыв о существовании второго, погрузился в глубокое раздумье.    

— Эта  маркиза, — говорил мистер Свивеллер, скрестив руки на груди, —  существо в высшей степени странное… Она овеяна тайной, не имеет понятия о вкусе  пива, не ведает собственного имени (впрочем, последнее менее удивительно) и  обладает узким жизненным кругозором, ограниченным замочными скважинами. Что это  козни завистливого рока? Или, может быть, кто-то неизвестный вмешивается в  веления судьбы? Непостижимая, умопомрачительная загадка!    

Когда  размышления мистера Свивеллера достигли таких плодотворных результатов, он  вспомнил о втором сапоге и стал снимать его с чрезвычайно торжественным видом,  мрачно покачивая головой и испуская тяжелые вздохи.    

— Эти  робберы, — продолжал мистер Свивеллер, надевая ночной колпак так же, как  он всегда надевал шляпу, то есть набекрень, — эти робберы невольно наводят  меня на мысли о семейном очаге. Супруга Чеггса играет в криббедж, а также в  безик и, вероятно, бросается теперь от одной игры к другой. И полон день ее забав,  ей не дают всплакнуть, слезинку вдруг ее поймав, забудь, твердят, забудь! Ан  нет, не забудет! Я уверен, — добавил Ричард, поворачиваясь в профиль и с  чувством удовлетворения разглядывая в зеркале бакенбарды, чуть видневшиеся у  него на щеке, — я уверен, что теперь нож уже вошел в ее сердце. И поделом  ей!    

Ожесточение  и суровость мистера Свивеллера постепенно растаяли, перейдя в возвышенную,  нежную грусть, тогда он начал слегка стонать, заметался по комнате и даже  сделал вид, будто собирается драть на себе волосы, но ограничился тем, что  оторвал кисточку с ночного колпака, после чего с мрачной решимостью разделся и  лег в постель.    

Очутившись  в таком отчаянном положении, другой на его месте пристрастился бы к вину, но  для мистера Свивеллера в этом не было бы ничего нового, а потому, узнав, что  Софи Уэклс утрачена им навсегда, он решил пристраститься к игре на флейте, так  как это вполне добропорядочное, солидное, унылое занятие не только отвечало его  собственным печальным мыслям, но было способно пробудить братские чувства и в  сердцах соседей по дому. Итак, верный своему решению, мистер Ричард пододвинул  к кровати маленький столик, при строил на нем поудобнее свечу и узкую нотную  тетрадку, вынул флейту из футляра и стал исторгать из нее до невозможности  унылые звуки.    

Репертуар  его состоял из песенки «Гони тоску»[83]  пиесы, которая, будучи исполнена на флейте в постели, в очень медленном темпе,  да еще джентльменом, не сов сем освоившим этот инструмент и повторяющим одну  ноту бессчетное количество раз, прежде чем нащупать следующую, —  производила довольно тяжелое впечатление. Однако мистер Свивеллер, то лежа на  спине и глядя в потолок, то свешиваясь по пояс с кровати и проверяя себя по  нотной тетрадке, дудел и дудел эту злосчастную песенку до полуночи, если не  дольше, с короткими перерывами, которые употреблялись на то, чтобы перевести  дух, поразглагольствовать о маркизе и с удвоенными силами приняться за игру. И  лишь тогда, когда все темы для размышлений были у него исчерпаны, когда флейта  приняла в себя без остатка все чувства, навеянные ему пивом, а жильцы этого  дома, двух соседних и одного через улицу дошли почти до  умопомешательства, — лишь тогда мистер Свивеллер захлопнул нотную тетрадь,  потушил свечку, повернулся к стене и с легкостью на душе и сердце уснул.    

Утром он  встал, со свежими силами поупражнялся с полчаса на флейте и, благосклонно  выслушав требование съехать с квартиры, которым встретила его хозяйка,  торчавшая с этой целью на лестнице с раннего утра, отправился в контору, где  прелестная Салли уже восседала на своем месте, излучая ликом кроткое сияние,  подобное тому, что льет на землю девственная луна.    

Мистер  Свивеллер почтил мисс Брасс коротким кивком и сменил полуфрак на спортивную  куртку, на что обычно у него уходило немало времени, так как влезть в нее,  вследствие узости рукавов, можно было только после целой серии довольно резких  телодвижений. Справившись, наконец, с этой трудной задачей, он сел за стол.    

— Послушайте, —  промолвила вдруг мисс Брасс, нарушая молчание, царившее в конторе. — Вам  не попадался сегодня утром серебряный пенал?    

— Попадались  по дороге, но редко, — ответил мистер Свивеллер. — Один, правда, мне  запомнился, — толстяк довольно почтенного вида. Но поскольку он шел с  пожилым перочинным ножом и юной зубочисткой и вел с ними оживленную беседу, я постеснялся  остановить его.    

— Нет,  в самом деле! — сказала мисс Брасс. — Я серьезно спрашиваю.    

— Какой  же вы олух, если можете серьезно задавать мне такие вопросы! — воскликнул  мистер Свивеллер. — Ведь я же только что пришел!    

— Так  или иначе, — сказала мисс Салли, — пенала нигде нет, а исчез он на  днях с моего стола, куда я сама его положила.    

«Эге-ге! —  подумал Ричард. — Надеюсь, это не маркизины делишки?» — Кроме пенала, был  еще серебряный ножик, — продолжала мисс Салли. — То и другое мне  подарил отец много лет тому назад, и ножик тоже пропал. У вас у самого все  цело?    

Мистер  Свивеллер невольно хлопнул себя по бокам, точно проверяя, что на нем — куртка  или длиннополый полуфрак, и, убедившись в наличии своего единственного на улице  Бевис-Маркс движимого имущества, ответил утвердительно.    

— Пренеприятная  история, Дик, — сказала мисс Брасс, вынимая из кармана жестяную табакерку  и освежаясь понюшкой табака. — Я делюсь с вами как с другом, и это,  конечно, между нами, потому что если Сэмми узнает, разговорам не будет конца. С  некоторых пор из конторы стали пропадать и деньги. Я, например, уже третий раз  не досчитываюсь по полукроне.    

— Быть  того не может! — воскликнул Дик. — Не бросайтесь словами, старина,  это дело серьезное. Вы уверены, что это так? Нет ли тут какой ошибки?    

— Это  все так, и никакой ошибки тут нет, — веско проговорила мисс Брасс.    

«Ну,  кончено, — мысленно сказал Ричард, откладывая перо в сторону, —  пропала моя маркиза!» Чем больше Дик размышлял над этим, тем больше убеждался,  что преступница не кто иная, как несчастная маленькая служанка. А когда он  вспомнил, как приходится голодать этой всеми заброшенной девочке, в каком  невежестве она живет, когда подумал, что лишения и нужда только обострили ее  природное лукавство, сомнения его почти исчезли. И ему стало так жалко ее, так  не хотелось, чтобы этот случай положил конец их необычно завязавшемуся  знакомству, что он сказал себе — и сказал вполне искренне: я бы не пожалел  пятидесяти фунтов наличными, лишь бы маркиза оказалась невиновной.    

Мистер  Свивеллер еще долго предавался этим глубоким и серьезным размышлениям; мисс  Салли еще долго сидела, насупившись, и с чрезвычайно многозначительным видом  покачивала головой, как вдруг в прихожей послышался голос ее брата Самсона,  напевающего какой-то веселенький мотивчик, и через минуту этот джентльмен, сияя  благостной улыбкой, вошел в контору.    

— С  добрым утром, мистер Ричард, сэр! Вот мы с вами опять начинаем новый день, сэр,  окрепнув телом после сна и завтрака и возвеселившись духом. Вот мы с вами  опять, мистер Ричард, поднялись вместе с солнцем и ступили на свою скромную  стезю — стезю долга, сэр, и, подобно небесному светилу, проведем день в трудах,  кои окажут честь нам самим и послужат на благо нашим ближним. Очаровательный  предмет для размышлений, сэр, просто очаровательный!    

Обращаясь  с этими словами к писцу, мистер Брасс с подчеркнутой тщательностью разглядывал  на свет бумажку в пять фунтов, которая была у него в руках.    

Мистер  Ричард выслушал излияния своего патрона без всякого восторга, и Самсон,  переведя взгляд на его лицо, сразу заметил на нем печать озабоченности.    

— Вы  не в духе, сэр, — сказал он. — Мистер Ричард, за работу надо  приниматься весело, зачем впадать в отчаяние? Нам надлежит, сэр…    

Тут  целомудренная Сара испустила громкий вздох.    

— Боже  мой! — воскликнул мистер Самсон. — И ты тоже? Что случилось? Мистер  Ричард, сэр..    

Скосив  глаза на мисс Салли, Дик увидел, что она знаками просит его посвятить брата в  их недавний разговор. Поскольку положение самого мистера Свивеллера было не из  приятных, пока этот вопрос оставался неразрешенным, он так и сделал, и мисс  Брасс подтвердила его слова, угощаясь из своей табакерки с совершенно  несвойственной ей расточительностью.    

Физиономия  у Самсона вытянулась и приняла испуганное выражение. Но вместо того чтобы  горестно оплакивать пропажу, как ожидала мисс Салли, он на цыпочках подошел к  двери, отворил ее и, выглянув в прихожую, снова затворил, потом так же на  цыпочках вернулся назад и сказал шепотом: — Странная история, мистер Ричард, и  в высшей степени неприятная, сэр, в высшей степени неприятная! У меня тоже  пропадали небольшие суммы из стола, я молчал об этом, надеясь, что преступник  как-нибудь случайно обнаружится, но он не обнаружился, увы, увы! Салли… мистер  Ричард… прискорбный случай, сэр, ах, какой прискорбный!    

Говоря  это, Самсон в рассеянии бросил банковый билет на стол, заваленный бумагами, и  сунул руки в карманы. Ричард Свивеллер показал на деньги и посоветовал ему  спрятать их.    

— Нет,  мистер Ричард, ни за что! — горячо воскликнул Брасс. — Я не стану  прятать этот банковый билет! Пусть тут и лежит, сэр! Спрятав его, я тем самым  выразил бы сомнение в вашей честности, мистер Ричард, но мое доверие к вам  безгранично, сэр! С вашего разрешения, сэр, мы оставим деньги здесь и никуда их  отсюда не переложим. — С этими словами мистер Брасс самым дружеским  образом похлопал Дика два или три раза по плечу и сказал, что полагается на его  порядочность, как на свою собственную.    

В другое  время мистер Свивеллер счел бы такой комплимент весьма сомнительным, но сейчас  ему приходилось только радоваться, что его ни в чем не подозревают. Он ответил  своему патрону как подобало, тот стиснул ему руку и, по примеру мисс Салли,  погрузился в мрачное молчание. Ричард тоже сидел задумчивый, боясь вот-вот  услышать, как маркизу обвинят в воровстве, и не в силах отогнать от себя мысль,  что она действительно повинна в этом.    

Так они  просидели несколько минут, и вдруг мисс Салли, громко стукнув кулаком по столу,  вскрикнула: — Авось не промахнусь! — и не только не промахнулась, а даже  отколола от него порядочную щепку. Впрочем, восклицание ее имело совсем другой  смысл.    

— Ну! —  заволновался Брасс. — Говори, что же ты молчишь!    

— Скажите  мне, пожалуйста, — с торжествующим видом начала его сестрица, — разве  некто не повадился ходить к нам в контору чуть не каждый день за последние  три-четыре недели? Разве этот некто не оставался здесь частенько совсем один —  все по твоей же милости? А теперь ты будешь утверждать, что этот некто не вор?    

— Какой  такой некто? — вскипел Брасс. — Да этот, как его… Кит!    

— Молодой  человек от мистера Гарленда?    

— Вот  именно.    

— Нет! —  крикнул Брасс. — Нет! Слышать не желаю! Не смей и заикаться об  этом! — Он мотал головой, поводил руками, точно отмахиваясь от облепившей  его густой паутины. — Ни за что не поверю! Нет, нет!    

— А  я тебе говорю, — повторила мисс Брасс, беря понюшку табаку, — что он  вор.    

— А  я тебе говорю, — яростно вскричал Самсон, — что он не вор! Что это в  самом деле! Да как ты смеешь? Разве можно наговаривать на людей! Разве ты не  знаешь, что этот юноша сама честность, сама порядочность, что его имя ничем не  запятнано! Прошу, прошу!    

Однако  последние слова, произнесенные тем же негодующим тоном, что и предшествующая им  тирада, относились не к мисс Салли, а к тому, кто в эту минуту постучал в  дверь, и не успели они замереть на устах мистера Брасса, как в конторе  собственной персоной появился Кит.    

— Разрешите  спросить, сэр, джентльмен у себя?    

— Да,  Кит, — ответил Брасс, все еще пылая благородным негодованием и сердито  косясь на сестру из-под насупленных бровей. — Да, Кит, он наверху. Очень  рад тебя видеть, Кит, просто счастлив тебя видеть. На обратном пути загляни ко  мне, Кит. Чтобы этот юноша, — воскликнул Брасс, когда Кит вышел из  конторы, — этот юноша с таким открытым, честным лицом был грабителем! Да я  бы доверил ему горы золота! Мистер Ричард, сэр, будьте любеэны сейчас же  отправиться к Рэспу и Кь, что на Броуд-стрит, и узнать, есть ли у них  полномочия выступать в суде по делу Керкема и Пойнтера. Чтобы этот юноша был  грабителем! — И распаленный гневом Самсон презрительно хмыкнул. — Что  я, ослеп, оглох, поглупел, перестал разбираться в людях? Кит-грабитель! Пфа!    

Бросив в  лицо мисс Салли это заключительное междометие, полное насмешки и невыразимого  пренебрежения, Самсон Брасс сунул голову в открытое бюро, чтобы глаза его не  видели мира, в котором возможна такая подлость, и, держа крышку на весу,  вызывающе фыркнул из-под нее.    

 Глава LIX    

     

Когда  Кит, выполнив хозяйское поручение, минут через двадцать вышел от одинокого  джентльмена и спустился вниз, стряпчий был в конторе один. Он не напевал, как  обычно, и не сидел за столом. Кит увидел в отворенную дверь, что мистер Самсон  Брасс стоит спиной к камину с таким странным лицом, будто ему вдруг стало  плохо.    

— Что-нибудь  случилось, сэр? — спросил Кит.    

— Нет! —  воскликнул Брасс. — Ничего не случилось! А что?    

— Вы  такой бледный, — ответил Кит, — Вас просто не узнать.    

— Пустяки!  Тебе просто почудилось! — воскликнул Брасс и нагнулся подбросить угля в  камин. — Я здоров и бодр как никогда. И на душе весело. Ха-ха! А как себя  чувствует наш друг с верхнего этажа — а, Кит?    

— Ему  гораздо лучше, — ответил мальчик. — Рад это слышать, — сказал  Брасс. — Благодарение богу! Прекрасный джентльмен! Достойный,  великодушный, щедрый джентльмен! И удобный жилец — не причиняет нам никаких  беспокойств. Ха-ха! А мистер Гарленд? Надеюсь, он здоров, Кит? А пони? Ты же  знаешь, мы с ним друзья — закадычные друзья. Ха-ха!    

Кит  заверил стряпчего, что самочувствие членов маленького семейного круга в  коттедже «Авель» не оставляет желать лучшего. Мистер Самсон, который на сей раз  слушал почему-то невнимательно, даже нетерпеливо, забрался на табуретку и,  подозвав его к себе, взял за пуговицу.    

— А  я все думаю. Кит, — начал стряпчий, — как бы увеличить доходы твоей  матушки. Ведь у тебя есть матушка? Мне будто помнится, ты сам говорил…    

— Да,  сэр, как же, как же!    

— И,  кажется, вдова, трудолюбивая вдова?    

— Такой  работящей женщины и нежной матери во всем свете не найдешь, сэр!    

— Ах  — вздохнул Брасс. — Как это трогательно, поистине трогательно! Бедная  вдова выбивается из сил, чтобы одеть, обуть и прокормить своих сироток, —  какой восхитительный пример человеческой добродетели!.. Положи куда-нибудь  шляпу, — Кит.    

— Благодарю  вас, сэр, мне пора идти.    

— Все  равно положи, пока не ушел, — сказал Брасс и, взяв шляпу у него из рук,  освободил для нее место на столе, среди вороха бумаг. — Знаешь, о чем я  думал, Кит? Мы часто сдаем дома по поручению наших клиентов, а для присмотра за  ними нанимаем людей, и люди эти сплошь и рядом оказываются ненадежными, не  заслуживающими никакого доверия. Так вот — что, если мы поселим в одном из  таких домов человека, на которого можно положиться, и в то же время сделаем  доброе дело? Что, если мы возьмем в услужение такую достойную женщину, как твоя  матушка? Тут ей и работа будет, и квартира почти круглый год — квартира неплохая,  к тому же бесплатная. Жалованье каждую неделю. Да она заживет припеваючи, Кит,  не то, что сейчас. Ну, так как же ты полагаешь? Есть у тебя какие-нибудь  возражения? Я хочу только одного — сослужить тебе службу, Кит, так что ты брось  стесняться, признавайся прямо. — Говоря это, Самсон несколько раз  перекладывал шляпу Кита с места на место и искал что-то среди бумаг.    

— Какие  же тут могут быть возражения, сэр! — от всей души воскликнул Кит. — Я  не знаю, как мне благодарить вас, сэр, за вашу доброту, право не знаю!    

— Стало  быть, — сказал Брасс, вдруг круто повернувшись к Киту и приблизив к нему  лицо с такой отврати тельной улыбкой, что Кит испуганно отпрянул от  благожелательного стряпчего, — стало быть, дело сделано. Кит растерянно  смотрел на него.    

— Сделано! —  повторил Самсон, потирая руки и снова напуская на себя прежнюю  елейность. — Ха-ха! Ты еще в этом убедишься, Кит, сам убедишься! Однако  куда это мистер Ричард запропастился? Вот копун, сладу с ним нет! Ты побудешь  здесь, пока я поднимусь наверх? Всего одну минутку. Я тебя не задержу, Кит, ни  в коем случае не задержу.    

С этими  словами мистер Брасс выбежал из конторы и вскоре вернулся. Почти следом за ним  пришел и мистер Свивеллер, а когда Кит, стараясь наверстать упущенное время,  быстрыми шагами выходил из конторы, в дверях ему встретилась сама мисс Брасс.    

— А-а! —  насмешливо протянула Салли, провожая его взглядом. — Твой любимчик, —  да, Сэмми?    

— Да! —  ответил Брасс. — Мой любимчик, если тебе так угодно. Честнейший юноша,  мистер Ричард, сэр, достойнейший юноша!    

— Кхэ! —  кашлянула мисс Брасс.    

— А  ты так и знай, болван ты эдакий, что я за него головой ручаюсь! —  воскликнул разгневанный Самсон. — Прекратятся когда-нибудь эти разговоры  или нет? Долго ты еще будешь изводить и терзать меня своими грязными подозрениями?  Неужели ты, низкая душонка, не уважаешь истинной добродетели? Да если уж на то  пошло, так я скорее усомнюсь в твоей честности!    

Мисс  Салли вынула из кармана жестяную табакерку и медленно втянула носом щепотку  табаку, не сводя глаз с брата.    

— Она  способна довести человека до белого каления, мистер Ричард, сэр! — говорил  Брасс. — Она извела меня, замучила! Я горячусь, волнуюсь — знаю, сэр,  знаю! Мы, деловые люди, должны владеть собой, держать себя в руках, сэр, но  ведь она кого угодно выведет из терпения!    

— В  самом деле, оставьте вы его в покое! — сказал Дик.    

— Что  вы, сэр, как можно! — не унимался Брасс. — Да для нее самое большое  удовольствие досаждать мне на каждом шагу. Она без этого зачахнет, сэр! Но  пусть, пусть измывается! Все равно моя возьмет! Я доказал на деле свое доверие  этому юноше. Сегодня он опять сторожил контору. Ха-ха! У-у, аспид!    

Обольстительная  дева взяла еще одну понюшку и сунула табакерку в карман, по-прежнему с ледяным  спокойствием глядя на брата.    

— Сегодня  он опять сторожил контору, — торжествующим тоном повторил Брасс. — Я  ему доверяю и впредь буду доверять. Он… что такое… где же…    

— Что  вы ищете? — осведомился мистер Свивеллер.    

— Боже  мой! — воскликнул Брасс, ощупывая один за другим все свои карманы, шаря в  столе, на столе, под столом, судорожно расшвыривая на нем бумаги. —  Банковый билет, мистер Ричард, сэр, банковый билет в пять фунтов стерлингов…  Куда же он делся? Господи помилуй! Я же сам его сюда положил!    

— Ага! —  крикнула мисс Салли, вскакивая с места, хлопая в ладоши и подкидывая ногой  бумаги, разлетевшиеся по полу. — Хватился все-таки! Чья была правда? Кто  стащил твои деньги? Что такое пять фунтов? Стоит ли беспокоиться из-за пяти  фунтов? Он же честный-пречестный! Его заподозрить? Фу! Какая низость! Не  вздумай бежать за ним! Что ты, что ты, разве можно!    

— Неужто  нигде нет? — спросил Дик, и неизвестно, кто из них был бледнее, он или  Брасс.    

— Клянусь  вам, мистер Ричард! — ответил стряпчий, в волнении шаря по  карманам. — Боюсь, что тут дело нечисто. Да, нигде нет, сэр. Как же теперь  быть?    

— Только  не вздумай бежать за ним, — повторила мисс Салли, снова беря понюшку  табаку. — Разве это можно? Дай ему время спустить деньги с рук. Не  изобличать же его в самом деле!    

Мистер  Свивеллер и Самсон Брасс перевели растерянный взгляд с мисс Салли друг на  друга, потом, движимые единым порывом, схватились за шляпы, выбежали из конторы  и, сметая все препятствия на своем пути, помчались посредине улицы с такой  быстротой, точно от этого зависела их жизнь.    

Кит, как  нарочно, тоже бежал, правда, медленнее, чем его преследователи, но по сравнению  с ними у него было преимущество в несколько минут. Однако, сразу выбрав  правильную дорогу, они вскоре нагнали его — как раз в тот миг, когда он,  переведя дух, снова пустился бегом.    

— Стой! —  крикнул Самсон и ухватил его за одно плечо, а мистер Свивеллер вцепился ему в  другое. — Полегче, сударь! Ты что, спешишь?    

— Да,  спешу, — ответил Кит, в изумлении глядя на них обоих.    

— Я…  я еще сам этому не верю, — задыхаясь, проговорил Самсон. — Но в  конторе обнаружена пропажа. Ты, конечно, не знаешь, какая?    

— Помилуйте,  мистер Брасс! Откуда же мне знать? — воскликнул Кит, дрожа всем  телом. — Неужели вы думаете…    

— Нет,  нет! — заторопился стряпчий. — Я ничего не думаю и ничего такого тебе  не говорю — запомни это. Надеюсь, ты вернешься с нами в контору добровольно?    

— Конечно,  вернусь, — сказал Кит. — Почему же мне не вернуться?    

— В  самом деле! — воскликнул Брасс. — Почему не вернуться? Это вопрос  вполне законный. Если б ты только знал, Кристофер, как я за тебя заступался  сегодня утром и чего мне это стоило, тебе бы стало стыдно!    

— Это  вам будет стыдно, сэр, что вы в чем-то меня заподозрили, — сказал  Кит. — Пойдемте! Пойдемте скорее!    

— Правильно! —  воскликнул Брасс. — Чем скорее, тем лучше. Мистер Ричард, будьте любезны,  сэр, взять его под руку, а я с этой стороны. Идти троим в ряд не очень удобно,  но сейчас ничего другого не придумаешь, сэр. С этим надо примириться.    

Когда  они подхватили Кита с двух сторон, он вспыхнул, потом побледнел, потом снова  вспыхнул и даже подумал было оказать сопротивление своим конвоирам, но, быстро  овладев собой и сообразив, что в таком случае его, чего доброго, потащат за  шиворот по людным улицам, решил покориться и только со слезами на глазах снова  сказал Брассу, как бы ему не пришлось пожалеть обо всем этом. На обратном пути  мистер Свивеллер, весьма тяготившийся своей ролью, улучив минутку, шепнул Киту  на ухо, что, если он во всем признается, хотя бы кивком головы, и пообещает  никогда больше так не делать, он, Свивеллер, не воспрепятствует ему лягнуть Самсона  Брасса и скрыться в ближайшую подворотню. Но поскольку Кит с негодованием  отверг это предложение, Ричарду не оставалось ничего другого, как крепко  держать его под руку до тех пор, пока они не дошли до улицы Бевис-Маркс и не  предстали все трое перед очаровательной Сарой, которая из предосторожности  немедленно заперла за ними дверь на ключ.    

— Теперь  я должен сказать тебе следующее, Кит, — начал Брасс. — По-видимому,  это один из тех случаев, когда разбор дела приведет к оправданию ответчика,  следовательно подробное ознакомление со всеми фактами и в твоих и в наших  интересах. А посему, если ты согласишься на обследование, — и, подвернув  обшлага, он показал, какое обследование имеется в виду, — это послужит к  нашему обоюдному удовольствию и успокоению.    

— Обыщите  меня, — гордо сказал Кит и поднял руки, — но попомните мое слово,  сэр, вам до конца ваших дней будет стыдно, что вы так обошлись со мной.    

— Да,  это весьма неприятно, — со вздохом проговорил Брасс, забираясь в один из  карманов Кита и извлекая оттуда целую пригоршню разных мелочей. — Весьма  неприятно… Здесь ничего нет, мистер Ричард, содержимое этого кармана вполне  меня удовлетворяет, сэр. Здесь тоже. В жилетном кармане ничего не обнаружено,  мистер Ричард, так же как и в заднем. Пока что мне остается только радоваться!    

Ричард  Свивеллер с живейшим интересом наблюдал за всей этой процедурой, держа шляпу  Кита, и на лице его появился тончайший намек на улыбку, когда Самсон, прищурив  один глаз, заглянул в рукав бедняги, точно в телескоп. Но тут стряпчий вдруг  быстро повернулся и сказал: — Обследуйте шляпу.    

— Обнаружен  носовой платок, — доложил Ричард.    

— Вещь  вполне безобидная, сэр. — Брасс заглянул в другой рукав и продолжал  медленно, с расстановкой, точно все его внимание было поглощено открывшейся  перед ним бесконечной перспективой. — Носовой платок вещь совершенно  безобидная, сэр. Правда, лица медицинского сословия считают ношение платка в  шляпе вредным для здоровья, мистер Ричард… Я слышал, будто бы это парит голову…  но со всех других точек зрения тут нет ничего предосудительного… решительно  ничего пре…    

Восклицание,  вырвавшееся одновременно у Ричарда Свивеллера, у мисс Салли и у самого Кита,  заставило стряпчего остановиться на полуслове. Он круто повернулся и увидел в  руках у Дика банковый билет.    

— В  шляпе? — взвизгнул Брасс.    

— 3а  подкладкой, под носовым платком, — ответил Дик, потрясенный своей  находкой.    

Мистер  Брасс перевел взгляд с него на сестру, на стены, на потолок, на пол — куда  угодно, только не на Кита, который стоял в полном оцепенении, не в силах сдвинуться  с места.    

— Вот!! —  возопил Самсон, заламывая руки. — Вот он, мир, что вертится вокруг  собственной оси, испытывает на себе воздействие луны, участвует в коловращении  вселенной и совершает тому подобные штуки! Вот она, человеческая природа! О,  природа, природа человеческая! И вот он, злодей, которого я хотел  облагодетельствовать по мере своих слабых сил и которого мне все-таки жалко,  так жалко, что я готов был бы отпустить его на свободу! Но, — тут мистер  Брасс призвал на помощь все свое мужество, — я сам стряпчий и должен  блюсти закон моей достославной родины, подавая пример другим. Салли, душенька,  не сердись и придержи его с той стороны. Мистер Ричард, сэр, будьте любезны  сбегать за полисменом. С минутной слабостью покончено, она преодолена, сэр,  стойкость духа вернулась ко мне. Итак, попрошу привести полисмена, сэр!    

 Глава LX    

     

Кит  стоял в оцепенении, уставившись в пол широко открытыми глазами, не ощущая у  себя за воротом ни дрожащих пальцев мистера Брасса, ни более уверенной хватки  мисс Салли, хотя последнее представляло собой немалое неудобство, ибо эта  упоительная женщина так крепко вцепилась в него и время от времени так больно  вдавливала ему кулаки в шею, что, несмотря на всю свою растерянность и весь  свой ужас, он не мог отделаться от неприятного чувства удушья. В таком  положении, стиснутый с обеих сторон Самсоном и Салли, он покорно простоял до  тех пор, пока мистер Свивеллер не ввел в контору полисмена.    

Этот  представитель власти, привыкший к подобным сценам, относившийся ко всякого рода  хищениям, начиная с мелкого воровства и кончая кражами со взломом и разбоем на  большой дороге, как к делам самым обыденным, и видевший в преступниках всего  лишь клиентов тех, кого надлежало обслуживать в оптово-розничных предприятиях  уголовного права, где он дежурил за стойкой, выслушал мистера Брасса с таким же  интересом и удивлением, какие мог бы проявить гробовщик, если бы ему начали  обстоятельно рассказывать о последних днях покойника, который ждет от него  услуг чисто профессионального характера. Итак, полисмен выслушал мистера Брасса  и преспокойно взял Кита под стражу.    

— Что  ж, доставим его в судебную камеру, благо судья еще там, — сказал этот  низший служитель правосудия. — А вам, мистер Брасс, придется отправиться  вместе с нами — вам… и… — Он посмотрел на мисс Салли, видимо недоумевая, что  это такое — грифон или какое-нибудь другое мифологическое чудовище.    

— И  этой леди? — пришел ему на помощь Самсон.    

— Что?  Да, и этой леди, — ответил полисмен. — А также молодому человеку,  который обнаружил деньги.    

— Мистер  Ричард, — скорбным голосом проговорил Брасс. — Печальная  необходимость. Но что поделаешь, сэр! На алтарь отечества, сэр…    

— Вы,  наверно, карету наймете? — не дал ему докончить полисмен и небрежно взял  Кита (уже отпущенного его прежними стражами) за руку, чуть выше локтя. —  Тогда пошлите за ней кого-нибудь.    

— Дайте  мне сказать хоть слово! — вырвалось вдруг у Кита, и, подняв голову, он  обвел их всех умоляющим взглядом. — Хоть одно слово! Я ни в чем не  виноват! Клянусь вам! Я — вор? Мистер Брасс, вы же знаете меня, и как знаете!  Это не хорошо с вашей стороны!    

— Констебль,  я даю вам слово… — начал было Самсон, но тут полисмен провозгласил основное  конституционное положение: «На слова плевать!», добавив от себя, что слова —  это манная кашка для младенцев, тогда как людям взрослым нужна более  питательная пища, а именно — клятвенные заверения.    

— Не  возражаю, констебль, — тем же скорбным голосом проговорил Брасс. — Вы  совершенно правы. Так вот, клянусь вам, констебль, до рокового разоблачения, то  есть еще несколько минут тому назад, я так полагался на этого юношу, что  доверил бы ему… Карету, мистер Ричард! Чего же вы мешкаете, сэр?    

— Разве  люди, которые меня знают, откажут мне в доверии! — воскликнул Кит. —  Спросите любого из них разве они когда-нибудь сомневались в моей порядочности?  Разве я обсчитал кого-нибудь хоть на фартинг? Разве я совершил хоть один  нечестный поступок, когда жил в бедности и голодал? Так неужели же я свернул на  эту дорогу теперь? Подумайте, что вы делаете, какое страшное обвинение на меня  возводите! Смогу ли я теперь показаться на глаза своим друзьям, добрее которых  не сыщешь на свете!    

Мистер  Брасс возразил, что арестованному следовало бы призадуматься над этим раньше, и  собрался было отпустить какое-то другое, не менее суровое замечание, но тут на  лестнице послышался громкий голос — это одинокий джентльмен спрашивал, что у  них происходит и почему в доме такой шум и переполох. Кит невольно метнулся к  двери, спеша объяснить ему все, но полисмен успел перехватить его, и несчастный  арестант с болью в сердце увидел, как Самсон Брасс выбежал из конторы со своим  собственным докладом.    

— Ему  тоже не верится, — сказал Самсон, вернувшись. — Да и кто этому  поверит? Я очень бы хотел, чтобы мои чувства обманывали меня, но, увы! их  свидетельство неопровержимо. Мне нет нужды подвергать допросу глаза, — он  прищурился и протер их рукой, — они твердо отстаивают и будут отстаивать  свое первое показание. Сара! Карета подъехала. Надень шляпку и пойдем. В какой  печальный путь мы отправляемся! Будто душу хоронишь, собственную душу!    

— Мистер  Брасс, — сказал Кит. — Уважьте мою просьбу. Отвезите меня сначала к  мистеру Уизердену. Самсон нерешительно покачал головой.    

— Прошу  вас, — настаивал Кит. — Там сейчас мой хозяин. Ради всего святого,  отвезите меня сначала туда.    

— Не  знаю, право, как и быть, — промямлил Брасс, но у него, вероятно, имелись  причины, в силу которых он желал предстать перед нотариусом в наиболее выгодном  свете. — Что скажете, констебль? Есть у нас время? Полисмен, который в  продолжение этого разговора с философским спокойствием жевал соломинку, ответил  ему, что если они выедут сейчас же, то времени у них хватит, а если будут  тянуть еще невесть сколько, то придется ехать прямо в резиденцию лорд-мэра, и  напоследок добавил: — Вот так-то, и не о чем тут больше толковать. Поскольку  мистер Ричард Свивеллер, подкативший к дому в карете, так и остался в ней,  заняв самое удобное место, лицом к лошадям, мистер Брасс попросил полисмена  удалить арестованного из конторы и сказал, что последует за ними. По-прежнему  держа Кита чуть повыше локтя и легонько подталкивая вперед, так чтобы между  ними сохранялось некоторое расстояние (согласно установленному способу вождения  преступников), полисмен вывел его на улицу, усадил в карету и залез туда сам.  Следующей села мисс Салли, и так как внутри все четыре места были теперь  заняты, Самсон забрался на козлы и велел вознице трогать.    

Все еще  не оправившись от столь внезапно обрушившегося на него удара, Кит молча глядел  в окно кареты с тайной надеждой увидеть на улице что-нибудь совершенно сверхъестественное,  что-нибудь такое, что дало бы ему возможность считать все случившееся каким-то  кошмарным сном. Но, увы! — улица жила своей обычной жизнью: те же  переулки, те же дома, те же людские толпы, двигающиеся встречными потоками по  тротуарам, те же вереницы подвод и экипажей на мостовой, те же примелькавшиеся  товары в окнах лавок… Закономерность во всем, даже в суете, в шуме, —  закономерность не мыслимая ни в каком кошмаре. Нет! То, что случилось с ним,  случилось в действительности, хотя эта действительность и похожа на кошмар. Он  обвинен в краже, в которой не виноват ни сном, ни духом, у него нашли деньги и  теперь его везут под конвоем к мистеру Уизердену.    

Погруженный  в эти мучительные раздумья, сокрушаясь в сердце своем о матери и о маленьком Джейкобе,  предчувствуя, что даже сознание собственной невиновности не поможет ему, если  его друзья усомнятся в нем, и все больше и больше приходя в уныние по мере  того, как они приближались к конторе нотариуса, бедный Кит сосредоточенно  смотрел в окно кареты, ни на чем не останавливаясь взглядом, и вдруг перед ним,  словно по волшебству, возникло лицо Квилпа.    

Какая же  ухмылка играла на этом лице! Оно выглядывало из открытого окна трактира, ибо  карлик лежал на подоконнике, широко расставив локти, подпирая голову руками, и  поза ли была этому виной, или то обстоятельство, что его распирало от  сдерживаемого хохота, но он казался распухшим, раздувшимся чуть ли не вдвое  против своих обычных размеров. Увидев его, мистер Брасс немедленно велел  вознице придержать лошадь. Карета остановилась как раз напротив трактира, и  карлик, сорвав с головы шляпу, приветствовал всю их компанию с отвратительной  шутовской учтивостью.    

— Хо-хо! —  заорал он. — Куда держите путь, Брасс? Куда вас несет? И Салли с вами —  прелестная Салли? И Дик — веселый Дик? И Кит — честный Кит?    

— Жизнерадостный  джентльмен, — сообщил Брасс вознице. — На редкость жизнерадостный!  Ах, сэр! Плохи, плохи дела! Забудьте, что на свете были когда-то честные люди,  сэр!    

— Почему? —  крикнул карлик. — Почему, крючкотвор? Я спрашиваю, почему?    

— У  нас пропали пять фунтов, сэр, — ответил Брасс, покачивая головой. —  Обнаружены у него в шляпе, сэр… оставался в конторе без присмотра. Сомнений  быть не может, сэр — все улики против него — все до одной.    

— Ка-ак? —  возопил карлик, до пояса вывешиваясь из окна. — Кит — воришка? Кит —  воришка? Ха-ха-ха! Да таких страшных воришек за деньги и то не увидишь! Да,  Кит, да? Ха-ха-ха! Кит еще не успел прибить меня, а его уже сцапали! Да, Кит,  да?    

Карлик  разразился оглушительным хохотом, к ужасу возницы, и показал на высокий шест у  красильного заведения, на котором болталось мужское платье, имевшее некоторое  сходство с человеком, вздернутым на виселицу.    

— Неужто  дело к тому идет, Кит? — крикнул карлик, яростно потирая руки. —  Ха-ха-ха! Какое же разочарование постигнет маленького Джейкоба и его дражайшую  матушку! Брасс! Позовите проповедника из Маленькой скинии, пусть он успокоит и  утешит своего агнца. Да, Кит? Возница, трогай, дружок, трогай! Прощай, Кит!  Всего тебе хорошего! Не падай духом! Мой нижайший поклон Гарлендам — обоим, и  старичку и старушке! Скажи, что я справлялся о их самочувствии — слышишь? Дай  им бог здоровья, и им, и тебе, и всем прочим, а заодно и всему свету. Кит!    

Квилп  скороговоркой выпаливал им вслед эти добрые пожелания и напутствия, но лишь  только карета скрылась у него из виду, втянул голову в окно и повалился на пол,  вне себя от восторга.    

Когда  они подъехали к дому мистера Уизердена (что произошло через несколько минут,  ибо карлик встретился им в одном из соседних переулков), мистер Брасс слез с  козел и, с похоронным видом открыв дверцу кареты, попросил сестру сопровождать  его, чтобы подготовить почтенных людей к ожидающему их горестному известию.  Мисс Салли согласилась исполнить просьбу брата, после чего он позвал за собой и  мистера Свивеллера. И вот они вошли туда втроем — мистер Самсон под руку с  сестрой, мистер Свивеллер позади них, без пары.    

Нотариус  стоял в приемной комнате у камина, беседуя с мистером Авелем и мистером  Гарлендом, а мистер Чакстер строчил что-то у себя за конторкой, ловя те крохи  их беседы, которые долетали до него. Все это мистер Брасс установил сразу,  сквозь стеклянную дверь, и, убедившись, что нотариус узнал его, принялся  покачивать головой и глубоко вздыхать, хотя стекло еще отделяло их друг от друга.    

— Сэр! —  Самсон снял шляпу и, поднеся к губам два пальца правой руки в касторовой  перчатке, послал воз душный поцелуй мистеру Уизердену. — Моя фамилия Брасс  — Брасс с улицы Бевис-Маркс, сэр. Я имел когда-то удовольствие и честь  выступать против вас в суде по поводу одного духовного завещания, Здравствуйте,  сэр.    

— Если  вы пришли по делу, мистер Брасс, с вами займется мой писец, — сказал  нотариус, отворачиваясь от него.    

— Благодарю  вас, сэр, благодарю. Разрешите мне, сэр, представить вам мою сестру, — так  сказать, наш коллега, хоть и принадлежит к слабому полу. Она оказывает мне  большую помощь в делах, сэр, смею вас заверить в этом. Мистер Ричард, будьте  любезны выступить вперед, сэр… Нет, позвольте, сэр, позвольте! —  оскорбленным тоном воскликнул Брасс, преграждая нотариусу путь к двери  кабинета. — Сделайте мне такое одолжение, выслушайте меня!    

— Мистер  Брасс, — твердым голосом сказал мистер Уизерден. — Вы же видите, я  занят вот с этими джентльменами. Сообщите о своем деле мистеру Чакстеру, и он  выслушает вас с должным вниманием.    

— Джентльмены! —  Брасс приложил руку к жилетке, с угодливой улыбкой обращаясь к Гарлендам — отцу  и сыну. — Я взываю к вам, джентльмены, внемлите моей просьбе! Перед вами  представитель юридической корпорации. Парламентским актом мне даровано право  называться джентльменом, и мой патент стоит, ни много ни мало, двенадцать  фунтов стерлингов в год! Я не какой-нибудь шарманщик, балаганный лицедей,  сочинитель или живописец, я не принадлежу к этой братии, которая присваивает  себе положение в обществе, никак не узаконенное в нашей стране! Я не бродяга,  не бездельник! Если кто вздумает затеять со мной тяжбу, в исковом заявлении  меня следует именовать джентльменом, иначе это будет пустая бумажка, не имеющая  никакой силы. Я взываю к вам, джентльмены! Посудите сами — позволительно ли  подобное обращение с человеком! Помилуйте, джентльмены!    

— Хорошо,  мистер Брасс, в таком случае будьте любезны изложить мне свое дело, —  сказал нотариус.    

— Сию  минуту, сэр, — сказал Брасс. — Ах, мистер Унзерден! Если бы вы знали…  Но я не позволю себе отклоняться в сторону, сэр. Если не ошибаюсь, один из этих  джентльменов носит фамилию Гарленд?    

— Оба, —  сказал нотариус.    

— Ах,  вот как! — залебезил Брасс. — Впрочем, сходство между ними настолько  разительно, что я сам мог бы об этом догадаться! Почитаю за счастье и за честь  представиться двум таким джентльменам, хотя наше знакомство происходит при  чрезвычайно прискорбных обстоятельствах. Один из вас, джентльмены, держит  слугу, которого зовут Кит.    

— Оба, —  ответил нотариус.    

— Как,  у них два Кита? — улыбнулся Брасс. — Боже милостивый!    

— Один  Кит, сэр, — сердито оборвал его мистер Уизерден. — Кит, который  служит у них обоих. Ну-с, дальше?    

— А  дальше вот что, сэр, — сказал Брасс, многозначительно понижая  голос. — Этот молодой человек, сэр, к которому я питал беспредельное,  безграничное доверие, к которому я относился, как к равному, — этот  молодой человек совершил сегодня утром кражу у меня в конторе и был почти  уличен на месте преступления.    

— Это  ложь! — воскликнул нотариус.    

— Этого  не может быть! — сказал мистер Авель.    

— Никогда  этому не поверю! — подхватил мистер Гарленд.    

Мистер  Брасс обвел их кротким взглядом и сказал: — Мистер Уизерден, ваши слова дают  повод для судебного преследования, и будь я человек низкого звания и положения,  человек, который не мог бы допустить подобного урона для своей репутации, мне  бы не оставалось ничего другого, как притянуть вас к ответу за клевету. Но я  презираю ваш выпад. Чистосердечную горячность другого джентльмена можно только  уважать, и я скорблю от всей души, что принес ему такое неприятное известие.  Мне, конечно, не следовало бы ставить себя в столь затруднительное положение,  но молодой человек сам захотел, чтобы его привезли прежде всего сюда, и я  уступил ему. Мистер Чакстер, сэр, будьте любезны постучать в окно  полисмену, — он дожидается нас в карете.    

При этих  словах трое джентльменов недоуменно переглянулись, а мистер Чакстер вскочил с  табуретки с лицом вдохновенного пророка, предсказания которого сбылись в  положенный час, и распахнул дверь перед несчастным пленником.    

Какая же  это была волнующая сцена, когда Кит появился на пороге и, воодушевившись  наконец-то чувством собственной правоты, с бесхитростным красноречием призвал  небо в свидетели, что он ни в чем не повинен, что он сам не понимает, откуда  деньги попали к нему в шляпу! Какой нестройный хор голосов звучал в конторе, в  то время как все это рассказывалось и подкреплялось доказательствами! И какая  наступила мертвая тишина, когда трое друзей Кита выслушали всех по порядку и  обменялись изумленными и полными сомнений взглядами!    

— А  не могло ли получиться так, — после долгой паузы заговорил мистер  Уизерден, — что банковый билет попал в шляпу случайно — например, когда вы  перебирали бумаги на столе?    

— Нет,  этого никак не могло быть. Мистер Свивеллер, хоть и с большой неохотой, а все  же показал самым наглядным образом, что деньги нашлись там, куда их можно было  только спрятать.    

— Все  это весьма печально, — сказал Брасс, — в высшей степени печально. На  суде я почту за счастье просить о помиловании ему и сошлюсь на его прежнее  хорошее поведение. Правда, деньги пропадали у меня и раньше, однако это еще не  значит, что брал их именно он. Обстоятельства говорят против него, явно против,  но ведь мы, как-никак, христиане?    

— А  может, кто-нибудь из вас, джентльмены, замечал, не сорил ли он деньгами  последнее время? — заговорил полисмен, оглядывая их всех по  очереди. — Вот, например, вы, сэр?    

— Деньги  у него действительно водились, — ответил мистер Гарленд, — но он  всегда говорил мне, что получает их от самого мистера Брасса.    

— Да,  да, правильно! — с жаром воскликнул Кит. — Вы подтвердите это, сэр?    

— Что? —  вскричал Брасс, переводя недоуменный взгляд с одного лица на другое.    

— Деньги,  деньги! Те полукроны, что вы мне давали — помните? По поручению жильца, —  сказал Кит.    

— Ай-яй-яй! —  Брасс хмуро насупил брови и закачал головой. — Это никуда не годится,  совсем никуда не годится.    

— Как!  Разве вы не передавали ему денег по чьей-то просьбе? — встревоженным  голосом спросил мистер Гарленд.    

— Я  передавал деньги, сэр? — повторил Брасс. — Ну, знаете, это уж такая  наглость! Констебль, пойдемте отсюда, друг мой!    

— Что  же это? — крикнул Кит. — Неужели он от всего откажется? Спросите его,  ради бога! Спросите, давал он мне деньги или нет?    

— Давали,  сэр? — спросил нотариус.    

— Знаете  что, джентльмены, — угрожающим тоном сказал Брасс. — Все эти  ухищрения ни к чему не приведут, и если его судьба вам не безразлична,  посоветуйте ему придумать что-нибудь другое в свою защиту. Давал ди я деньги?  Да никогда в жизни!    

— Джентльмены! —  воскликнул вдруг прозревший Кит, — Хозяин, мистер Авель, мистер Уизерден!  Слушайте меня все! Он сам это подстроил! Что я ему сделал плохого, не знаю, но  он задумал погубить меня! Это он все нарочно, джентльмены, клянусь вам! Одному  богу известно, чем это кончится, но я до последнего издыхания буду говорить,  что он сам подсунул мне деньги в шляпу! Взгляните на него, джентльмены, —  видите, как он побледнел? Кто из нас больше похож на виноватого он или я?    

— Вы  слышите, джентльмены, слышите? — с улыбкой сказал Брасс. — Не кажется  ли вам, что дело принимает весьма неприятный оборот? Как по-вашему, что это  такое, — самое обычное воровство или же оно сопряжено со злоумышлением  против меня? Если бы вам пришлось услышать все это не из его собственных уст, а  узнать с моих слов, вы, джентльмены, может статься, не поверили бы мне, а,  джентльмены?    

Этими  миролюбивыми шуточками мистер Брасс полностью опроверг возведенную на него  грязную клевету, но добродетельная Сара, верная блюстительница фамильной чести,  да к тому же существо пылкое, вдруг отскочила от брата и с бешеной злобой  накинулась на арестованного. Глаза Кита несомненно сильно пострадали бы, но, к  счастью, бдительный полисмен вовремя оттолкнул его в сторону и,  следовательно, — поскольку ярость слепа, подобно любви и року, подверг  немалой опасности мистера Чакстера. Этот джентльмен, стоявший рядом с Китом,  принял атаку на себя, так как обольстительная Салли бросилась на него с  кулаками и успела оторвать ему пристегивающийся воротничок, а также взлохматить  волосы, прежде чем общими усилиями ей удалось внушить, что она совершила  ошибку.    

Опасаясь  повторения этой отчаянной атаки и сообразив, вероятно, что в интересах  правосудия арестованного не мешало бы доставить по месту назначения здравым и  невредимым, а не разорванным на клочки, полисмен без дальнейших проволочек  усадил Кита в карету и потребовал, чтобы мисс Брасс пересела на козлы.  Очаровательная дева согласилась выполнить это требование лишь после злобной  перепалки с ним и заняла место своего брата Самсона, а ему волей-неволей  пришлось усесться внутри. Когда размещение было закончено, они быстро поехали в  судебную камеру, нотариус же и оба его друга последовали за ними в другом  экипаже. В конторе оставили одного мистера Чакстера — к его крайнему  неудовольствию, ибо он считал свои свидетельские показания против Кита (как Кит  вернулся отработать шиллинг) весьма существенными для разоблачения этого ханжи  и пройдохи и был убежден, что пренебрежение к ним граничит чуть ли не с  пособничеством преступнику.    

В  судебной камере они встретили одинокого джентльмена, который проехал из дому  прямо туда и ждал их вне себя от нетерпения и тревоги. Но и пятьдесят одиноких  джентльменов вместе взятых не могли бы помочь несчастному Киту. Ровно через  полчаса он был обвинен в краже и по дороге в тюрьму узнал от словоохотливого  конвоира, что вешать нос ему не следует, ибо судебная сессия[84] скоро начнется, и что  такое пустяковое дело разобрать недолго, а как разберут недельки через две, так  сразу же, не теряя времени, в лучшем виде препроводят его на каторгу.    

 Глава LXI    

     

Пусть  моралисты и философы судят по-своему, а мы все же позволим себе сомневаться,  что настоящий преступник мог бы испытать такие муки, какие испытал в ту ночь ни  в чем не повинный Кит. Общество, совершающее одну несправедливость за другой,  иной раз слишком склонно утешать себя мыслью, что, если у жертв его вероломства  и бессердечия совесть чиста, они выдержат все испытания и как-нибудь докажут  свою правоту. «В таком случае, хоть он и маловероятен, — говорят люди,  засадившие своего ближнего за решетку, никому это не доставит большей радости,  чем нам». А между прочим, обществу не мешало бы призадуматься над тем, что для  благородного и разумного существа несправедливость сама по себе является  оскорблением предельно мучительным, предельно тяжким, таким, какое труднее  всего снести, и что по этой причине много чистых сердец было разбито, много  светлых душ предстало перед другим судом, не дождавшись суда людского, ибо  сознание собственной правоты лишь усиливает незаслуженные страдания и делает их  нестерпимыми.    

Впрочем,  в случае с Китом общество упрекать не следует. Тем не менее Кит был невиновен,  и, сознавая это, чувствуя, что лучшие друзья сомневаются в нем, что мистер и  миссис Гарленд называют его неблагодарным чудовищем, что Барбаре он кажется  теперь самым отъявленным злодеем и преступником, что пони думает, будто он его  бросил, и что даже мать может поверить уликам и счесть сына негодяем, —  зная и чувствуя все это, Кит был в таком отчаянии, какого не опишешь словами, и  метался по тесной, запертой на замок камере, почти обезумев от горя.    

Когда же  страдания его немного стихли и он стал успокаиваться, в голову ему пришла новая  мысль, вряд ли менее мучительная. Девочка — путеводная звезда этого скромного  юноши, девочка, чей образ постоянно возвращался к нему, словно светлое видение,  та, что озаряла счастьем самые безрадостные дни его жизни, та, что всегда была  так заботлива, нежна, добра, — если эти слухи дойдут и до нее, что она  скажет о нем? И лишь только Кит подумал об этом, как стены тюрьмы словно  растаяли перед ним, и вместо них он увидел лавку древностей, зимний вечер,  горящий очаг, стол, накрытый к ужину, плащ, шляпу, палку старика, приотворенную  дверь в маленькую комнату. И сама Нелл была там, а рядом с ней он, и они весело  смеялись, как встарь… И когда эта картина встала перед глазами Кита, силы  изменили ему, он бросился на убогую тюремную койку и зарыдал.    

Наступила  ночь, и она тянулась так долго, точно ей не было конца; все же Кит спал, и ему  снилось, будто он гуляет на свободе то с одним, то с другим из своих  близких, — но сны эти пронизывал смутный страх, что его снова посадят в  тюрьму — в какую-то иную, хоть это была и не тюрьма вовсе, а лишь ощущение  связанного с ней горя и тоски, ощущение чего-то гнетущего, беспросветного. Наконец  забрезжило утро, и Кит проснулся в тюрьме — холодной, темной, страшной, и не  воображаемой, а настоящей.    

Впрочем,  пока что его, слава богу, предоставили самому себе. От тюремщика, который отпер  утром камеру и показал ему, где умыться, он узнал, что может гулять в  положенное время по маленькому мощеному двору, что для свиданий отведен  определенный час и что если к нему кто-нибудь придет, его отведут вниз, к  решетке. Сообщив Киту все это и поставив перед ним жестяную миску с завтраком,  тюремщик снова запер камеру и побрел прочь, громыхая сапогами по каменному  полу, отворяя и затворяя множество других дверей, и громкие отголоски этих  звуков долго раскатывались по всей тюрьме, словно они тоже сидели здесь  взаперти и никак не могли вырваться на волю.    

По  словам того же тюремщика, Кита и еще нескольких человек поместили отдельно от  других арестантов, так как они не считались закоренелыми, неисправимыми  преступниками и впервые проживали на этой квартире. Обрадовавшись такому  снисхождению, Кит углубился в чтение катехизиса (хоть он и знал его назубок с  детства) и читал до тех пор, пока ключ снова не загремел в замке.    

— Ну, —  сказал тюремщик, появляясь на пороге. — Пойдем.    

— Куда,  сэр? — спросил Кит.    

Тюремщик  буркнул: «К тебе пришли», взял его повыше локтя, так же как накануне полисмен,  повел какими-то закоулками, отпирая одну железную дверь за другой, наконец  вывел в коридор и, поставив перед решеткой, сам удалился. За этой решеткой, на  расстоянии четырех-пяти футов была вторая, точно такая же. Между ними сидел  новый тюремщик, читавший газету, а когда Кит посмотрел на ту решетку, сердце у  него дрогнуло, так как за ней он увидел свою мать с малышом на руках, мать  Барбары с ее неизменным зонтиком и беднягу Джейкоба, который таращил глаза в  ожидании какой-нибудь птицы или дикого зверя и, вероятно, думал, что  присутствие людей за этими прутьями чистая случайность, поскольку им здесь было  совсем не место.    

Но лишь  только маленький Джейкоб увидел своего брата и, потянувшись обнять его,  убедился, что брат не сделал ни шагу вперед и стоит держась за решетку, опустив  голову на руки, он разразился жалобным плачем, после чего мать Кита и мать  Барбары, которые до сих пор кое-как сдерживались, залились слезами и зарыдали с  новой силой. Бедняга Кит не стерпел и тоже заплакал, и несколько минут никто из  них не мог выговорить ни слова.    

Во время  этой печальной паузы тюремщик продолжал с довольной ухмылкой читать газету  (очевидно, добравшись до юмористической статейки), потом вдруг поднял от нее  глаза, чтобы прочувствовать какую-то особенно замысловатую остроту, и тут  впервые обнаружил, что рядом с ним плачут.    

— Сударыни,  сударыни! — сказал он с удивлением. — Советую вам не терять времени  попусту, его у вас не так уж много. Я мальчугана уймите, чтобы не ревел. Это  здесь не полагается.    

— Я  его несчастная мать, сэр, — с рыданием в голосе проговорила миссис Набблс,  смиренно приседая перед суровым стражем. — А это его брат, сэр. О господи,  господи!    

— Ну,  что ж поделаешь, — сказал тюремщик, складывая газету на коленях, чтобы  приступить к следующему столбцу. — Ваш сын не первый и не последний сюда  попал. И нечего вам голосить попусту.    

С этими  словами он снова углубился в чтение. Тюремщик этот был вовсе не плохой и не  жестокосердный человек. Просто у него выработалась привычка смотреть на  уголовные преступления как на своего рода болезнь, вроде скарлатины или  рожи, — кто заразился, а кто нет, все дело случая.    

— Кит!  Сыночек! — воскликнула миссис Набблс, когда мать Барбары предупредительно  освободила ее от малыша. — Вот где мне довелось тебя увидеть!    

— Мама!  Неужто ты веришь тому, в чем меня обвиняют? — прерывающимся голосом  проговорил Кит.    

— Я? —  вскрикнула несчастная женщина. — Чтобы я этому поверила? Да кому знать,  как не мне, что ты за всю свою жизнь не сказал ни одного лживого слова, не  совершил ни одного дурного поступка! Да разве мой сынок заставил меня пролить  хоть одну слезу, если не считать тех слез, что я проливала от жалости к нему,  когда он голодал, — но опять же как голодал — без единой жалобы, никогда  духом не падал и так обо мне сам заботился, что я, бывало, забуду про свою  нищету, радуясь его доброму детскому сердцу! Кит! Да никогда в жизни я этому не  поверю! — Ну, мама, — воскликнул Кит и с такой силой схватился за  решетку, что она затряслась, — тогда, что бы со мной ни случилось, я все  снесу и у меня останется хоть капля утешения — вспоминать твои слова!    

Тут  несчастная женщина снова зарыдала; глядя на нее, расплакалась и мать Барбары, и  к ним чуть слышно присоединился маленький Джейкоб, который к этому времени  успел справиться с путаницей в мыслях и понял более или менее отчетливо, что  Кит при всем своем желании не сможет пойти погулять с ним и что за этой  решеткой нет ни птиц, ни львов, ни тигров, ни других диковинок животного  царства, а есть только посаженный туда брат.    

Вытерев  глаза (и в то же время еще больше увлажнив их), мать Кита подняла с пола  маленькую корзинку и обратилась в тюремщику со смиренной просьбой выслушать ее.  Тюремщик, который как раз смаковал какую-то особенно интересную шутку,  предостерегающе поднял руку, чтобы ему, упаси боже, не помешали, и не опустил  ее до тех пор, пока не дочитал статейки до конца. Некоторое время он сидел  молча, ухмыляясь во весь рот и словно говоря: «Ну и шутник этот писака, ну и  забавник!», и, наконец, спросил, что миссис Набблс угодно.    

— Я  принесла ему поесть, — ответила она. — Можно, сэр?    

— Можно.  Это не запрещается. Когда будете уходить, оставьте корзинку мне, а я велю  снести ее к нему в камеру.    

— Нет,  сэр, уж будьте настолько любезны… не сердитесь, сэр. Ведь я его мать, а у вас  тоже была когда-то матушка… мне бы самой посмотреть, как он будет есть, тогда я  бы ушла отсюда хоть немного успокоившись.    

И опять  из глаз у матери Кита, и у матери Барбары, и у Джейкоба хлынули слезы, тогда  как малыш заворковал и засмеялся что было сил, явно уверенный в том, что всю  эту веселую игру затеяли с одной-единственной целью — доставить ему  удовольствие.    

Тюремщик,  видимо, счел такую просьбу несколько странной и даже из ряда вон выходящей, но  тем не менее отложил газету в сторону, подошел к матери Кита, взял корзину и,  посмотрев, что там находится, отдал ее Киту, после чего вернулся обратно на  свое место. Как мы легко можем себе представить, арестанту было не до еды, но  он сел прямо на пол и стал уписывать принесенные гостинцы за обе щеки, а мать  провожала каждый кусок, отправляющийся к нему в рот, всхлипываниями и слезами,  правда не такими уж горькими, потому что это зрелище все же принесло ей  некоторое удовлетворение.    

А Кит ел  и, волнуясь, расспрашивал мать о хозяевах — как они отзывались о нем? Но ему  удалось узнать лишь то, что накануне вечером, уже совсем поздно, мистер Авель  сам приехал к его матери, очень осторожно и мягко рассказал ей все, однако  насчет того, виновен Кит или нет, не обмолвился ни словом. Бедняга только  набрался храбрости спросить мать Барбары о Барбаре, как вдруг рядом с ним  появился тот тюремщик, что привел его сюда, второй вырос позади его гостей, а  третий, сидевший между решетками, выпалил единым духом: «Пера кончать!  Следующий!», и снова уткнулся в газету. Кит тут же вышел, унося с собой прощальное  благословение матери и пронзительный вопль маленького Джейкоба, а когда он  пересекал тюремный двор в сопровождении своего конвоира, к ним подошел другой  местный страж с кружкой пива в руках.    

— Это  Кристофер Набблс, которого посадили вчера за кражу? — спросил он.    

Конвоир  подтвердил, что это тот самый молодчик и есть.    

— Тогда  вот тебе пиво. Ну, чего глаза вытаращил? Оно не стреляет.    

— Простите,  сэр, — сказал Кит. — Кто же его мне прислал?    

— Твой  приятель, — ответил страж. — Он распорядился, чтобы тебе каждый день  выдавали по кружке. И будем выдавать, пока не перестанут платить.    

— Мой  приятель? — повторил Кит.    

— У  тебя, я вижу, совсем ум за разум зашел, — сказал тюремщик. — Вот еще  записка от него. Получай.    

Кит взял  и записку и, когда его снова заперли в камере, прочел следующее: «Приложи сию  чашу к устам. В каждой капле найдешь ты спасенье от зол и от бед. Вспомни,  вспомни о кубке, что искрился в длани Елены.[85]  То был лишь плод воображенья, а это настоящее (фирма Барклей и Кь). Если  посмеют присылать выдохшееся, советую обратиться с жалобой к смотрителю. Р.С.».    

— Р.С., —  после некоторого раздумья сказал Кит. — Наверно, это мистер Ричард  Свивеллер. Ну что ж, большое ему спасибо за его доброту!    

 Глава LXII    

     

Слабый  красноватый огонек на пристани Квилпа, моргавший точно глаз, воспаленный ночным  туманом, уведомил мистера Самсона Брасса, который осторожными шагами пробирался  к дощатой конторе, что ее блистательный владелец, а его уважаемый клиент, сидит  у себя и, по всей вероятности, со свойственной ему кротостью терпеливо ждет  минуты свидания, назначенного с мистером Брассом в этой светлой обители.    

— Проклятое  место! Самый раз шататься тут по ночам! — пробормотал Самсон, в двадцатый  раз споткнувшись о валявшиеся повсюду доски и потирая ушибленную ногу. —  Этот мальчишка, наверно, с вечера раскидывает тут всякий хлам, и каждый раз  по-новому, чтобы люди ушибались да калечились. А если не он, так его хозяин,  что даже более вероятно. Терпеть не могу приходить сюда без Салли. С ней  спокойнее, она одна стоит десятка мужчин.    

Воздав  должное своей обольстительной сестрице, мистер Брасс остановился и неуверенно  посмотрел сначала на освещенное окно конторы, потом назад, в темноту.    

— Любопытно,  чем он сейчас занят? — пробормотал стряпчий себе под нос, вставая на  цыпочки и стараясь разглядеть, что происходит в конторе, хотя на таком  расстоянии сделать это было просто невозможно. — Пьет, наверно, поддает  сам себе жару, распаляет свою злобу и коварство. Побаиваюсь я приходить сюда  без провожатых, когда у него накапливается большой счет. Ему ничего не стоит  придушить меня и тихонько спустить в реку во время прилива — все равно что  крысу убить. Пожалуй, еще радоваться будет: вот, мол, как подшутил!..    

Стой!  Поет, кажется?    

И  действительно, мистер Квилп услаждал себя пением, хотя это было не столько  пение, сколько монотонное бормотанье скороговоркой одной и той же фразы,  последнее слово которой он растягивал по слогам, повышая голос до  оглушительного рева. Содержание этой арии не имело ни малейшего отношения ни к  любви, ни к ратным подвигам, ни к вину, ни к верности, ни к каким-либо другим  излюбленным темам песен и касалось предмета, который не часто кладется на  музыку и обычно в балладах не воспевается. Слова ее были таковы: «Заявив, что  арестованному будет трудно убедить присяжных в выдвигаемой им версии,  достопочтенный судья вынес решение предать его суду, на ближайшей сессии, по  обвинению в уголовном пре-ступ-ле-нии!» Доходя до этого заключительного слова,  в которое он вкладывал всю мощь своего голоса, Квилп разражался визгливым хохотом  и начинал сызнова.    

— Как  это неосторожно с его стороны! — пробормотал стряпчий, в третий раз  выслушав доносившиеся из конторы песнопения. — Просто черт знает что! Хоть  бы у него язык отнялся! Хоть бы он оглох! Хоть бы он ослеп! А, чтоб ему пусто  было! — вскрикнул Брасс, когда Квилп завыл опять. — Хоть бы он подох!    

Высказав  это дружеское пожелание по адресу клиента, мистер Самсон напустил на себя свою  обычную елейность и, лишь только очередной вопль Квилпа стих, подошел к дощатой  лачуге и постучал в дверь.    

— Войдите! —  крикнул карлик.    

— Здравствуйте,  сэр! — сказал Самсон, заглядывая в контору. — Ха-ха-ха! Как  поживаете, сэр? Бог мой! Ну, что за шутник! Просто диву даешься, на вас глядя!    

— Входите,  дурень вы эдакий! — огрызнулся карлик. — Нечего трясти башкой и  скалить зубы! Входи, лжесвидетель, клятвопреступник, входи, продажная душонка,  входи!    

— Какой  у него юмор! — возопил Брасс, притворяя за собой дверь. — Ну что за  комик! Но не слишком ли это неосмотрительно, сэр?    

— Что  неосмотрительно? — спросил Квилп. — Говори, Иуда, — что?    

— Иуда! —  повторил Брасс. — Какой он сегодня веселый! Игривость его ума не поддается  описанию! Иуда! Прелестно, просто прелестно! Ха-ха-ха!    

Тараторя  все это, Самсон потирал руки и с ошалелым, испуганным видом смотрел на огромную  пучеглазую, тупоносую фигуру с бушприта какого-нибудь пущенного на слом  корабля, приткнутую в угол возле печки и похожую на домового или на идола,  которому, быть может, поклонялся карлик. Бесформенная деревянная нашлепка у нее  на голове, имевшая весьма отдаленное сходство с треуголкой, некоторое подобие  звезды на левой стороне груди и эполеты свидетельствовали о том, что фигура эта  изображала одного из прославленных в истории адмиралов, но, не будь на ней  вышеупомянутых атрибутов, ее вполне можно было бы принять за памятник  какому-нибудь почтенному водяному или другому обитателю морской пучины. Так как  пропорции этой статуи совершенно не соответствовали помещению, которое она  теперь украшала, нижняя половина ее была отпилена по талию. Бодро подавшись  вперед с той несколько назойливой угодливостью, которая свойственна фигурам с  корабельных бушпритов, она даже в укороченном виде возвышалась до самого  потолка и сокращала все вокруг себя до совершенно лилипутских размеров.    

— Узнаете? —  спросил карлик, проследив направление взгляда мистера Брасса. — На кого  похож?    

— На  кого? — повторил стряпчий, откинув голову несколько набок и назад, как это  принято у любителей изящных искусств. — Действительно, если приглядеться,  так… да, очень напоминает, особенно улыбка… и все же, клянусь честью, я…    

Откровенно  говоря, Самсон, в жизни не видевший никого и ничего такого, что хотя бы отчасти  напоминало эту махину, находился в большом затруднении, не зная, усмотрел ли в  ней мистер Квилп сходство с самим собой и потому приобрел ее в качестве  фамильного портрета, или же она похожа на кого-нибудь из его врагов. Впрочем,  сомневаться ему пришлось недолго, ибо, пока он созерцал статую с тем  многозначительным видом, который напускают на себя люди, тщетно стараясь узнать  чей-нибудь портрет, карлик швырнул на пол газету, снабдившую его материалом для  песнопений, и, схватив ржавый лом, заменявший в конторе кочергу, с такой силой  съездил адмирала по носу, что тот зашатался.    

— Разве  это не вылитый Кит, разве это не его портрет, не его образина, не его  двойник! — выкрикивал Квилп, обрушивая град ударов на бессмысленную  адмиральскую физиономию и покрывая ее глубокими вмятинами. — Это же его  точная копия! Скажете, не похож, собака, не похож, не похож? — И,  сопровождая каждый свой вопрос взмахами лома, он колотил и колотил огромную  куклу до тех пор, пока крупные капли пота не выступили у него на лице.    

Это  зрелище могло бы показаться очень забавным, если бы смотреть на него с  безопасного места, например из райка, — ведь бой быков тоже доставляет  радость тем, кто не на арене, и пожар интереснее всякого спектакля для тех, кто  живет не по соседству с горящим домом, но, видя, в какое неистовство пришел  Квилп, его ученый советчик начинал подумывать, что контора слишком мала и стоит  слишком далеко от человеческого жилья, чтобы зритель мог испытывать полное  удовольствие от таких увеселений. Поэтому он забился в самый дальний угол,  весьма жалобным голосом выражая свой восторг, а когда Квилп, наконец, в полном  изнеможении опустился на стул, залебезил перед ним пуще прежнего.    

— Прелестно! —  воскликнул Самсон. — Хи-хи! Браво, сэр! Вы знаете? — И он оглянулся,  словно обращаясь к покалеченному адмиралу. — Это поразительный человек,  просто поразительный!    

— Садитесь, —  сказал карлик. — Я купил этого урода вчера, а сегодня только и делаю, что  ковыряю его буравчиком, втыкаю ему вилку в глаза и вырезаю на нем свое имя и  фамилию. Завтра ему конец — сожгу!    

— Ха-ха-ха! —  закатился Брасс. — Как это интересно!    

— Подойдите  ближе, — сказал Квилп, поманив его пальцем. — Ну, так что вы считаете  неосмотрительным, а?    

— Ничего,  сэр, ничего. О таких пустяках и говорить не стоит… Но мне подумалось, что эта  песенка… сама по себе чрезвычайно комичная… может быть, несколько…    

— Ну? —  сказал Квилп. — Несколько?..    

— Что  исполнение ее граничит с неосмотрительностью — разумеется, в самой отдаленной  степени, или… если дозволено так выразиться, не лишено некоторого оттенка  неосмотрительности, сэр, — ответил Брасс, опасливо поглядывая на карлика,  глаза которого, обращенные к печке, отражали в себе красноватые отблески огня.    

— Почему? —  спросил Квилп, не поворачивая головы.    

— Да  знаете ли, сэр, — Брасс решил перейти на более фамильярный тон, —  по-моему, не стоит так открыто говорить о вполне безобидных дружеских  соглашениях, которые сами по себе заслуживают только похвалы, но по закону  именуются сговорами. Вы меня понимаете, сэр? Об этом лучше молчать.    

— Э? —  проронил Квилп, переводя на него совершенно безучастный взгляд. — О чем  это вы?    

— Правильно,  сэр! Осторожность прежде всего! — воскликнул Брасс, усиленно кивая  Толовой. — Молчок, сэр, молчок! Даже здесь, между друзьями, — вы меня  поняли, сэр?    

— Я  вас понял? Вот наглое чучело! — вскричал Квилп. — Что вы несете о  каких-то дружеских соглашениях? Уж не я ли их с вами заключал? Да разве мне  что-нибудь известно о ваших соглашениях?    

— Нет,  нет, сэр! Разумеется, нет! Боже упаси! — А если вы будете тут подмигивать  и кивать, — продолжал карлик, оглядываясь по сторонам, как бы в поисках  кочерги, — я сейчас подпорчу вам вашу обезьянью рожу! Видит бог, подпорчу!    

— Не  волнуйтесь, сэр, прошу вас, — мгновенно спохватился Брасс. — Вы  правы, сэр, совершенно правы! Напрасно я начал об этом. Зачем? Это лишнее.  Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Салли передавала мне, что вы  справлялись о нашем жильце. Он еще не вернулся, сэр.    

— Вот  как? — Квилп не сводил глаз с маленькой кастрюльки, которую держал над  углями, следя, чтобы налитый в нее ром не убежал через край. — Все еще не  вернулся?    

— Нет,  сэр, — начал Брасс. — Он… Господи помилуй, мистер Квилп!    

— Что  такое? — сказал карлик и остановился, не донеся кастрюльку до рта.    

— Вы  забыли подлить воды, сэр! — вскричал Брасс.И… простите меня, сэр, но ведь  так можно ошпарить горло.    

Мистер  Квилп ответил на это предостережение не словом, но делом, а именно — поднес  раскаленную кастрюлю к губам и не спеша выпил ее содержимое, равнявшееся  примерно полупинте и минуту назад кипевшее ключом. Проглотив этот легкий,  бодрящий напиток и погрозив адмиралу кулаком, он разрешил мистеру Брассу  продолжать.    

— Впрочем, —  добавил Квилп со своей неизменной ухмылкой, — сначала вы должны тоже  хлебнуть глоточек рому — самый маленький, живительный и согревающий душу  глоточек!    

— Благодарю  вас, сэр, — ответил Брасс, — но… но мне бы разбавить его хоть  ложечкой воды, если вас это не затруднит.    

— Я  такой дряни здесь не держу! — рявкнул карлик. — Стряпчему — и вдруг  вода понадобилась! Вы спутали! Вам требуется расплавленный свинец и сера,  кипящая смола и деготь! Вот самый подходящий напиток для вашего брата!  Правильно я говорю?    

— Ха-ха-ха! —  закатился мистер Брасс. — От ваших шуток не поздоровится, сэр, и в то же  время они смешат, как щекотка.    

— Пейте! —  крикнул карлик, успевший подогреть еще одну порцию. — Пейте залпом, до  дна, ошпарьте себе глотку и возвеселитесь духом!    

Самсон  сделал два-три маленьких глотка; ром немедленно превратился в жгучие слезы и  после такой перегонки ручьями сбежал у него по щекам и снова в кастрюлю,  воспламенив ему нос и веки и вызвав страшный приступ кашля, что все же не  помешало несчастному крикнуть с упорством непоколебимого в своей вере мученика;  «Прелестно, „прелестно!“ Не дожидаясь, когда он преодолеет эти поистине  невыразимые мучения, карлик опять вернулся к прерванному разговору.    

— Итак,  жилец… — сказал Квилп. — Что вы там про него начали?    

— Наш  жилец, сэр, — пролепетал Брасс между приступами кашля, — все еще  гостит у Гарлендов. С того самого дня, сэр, как мы изловили известного вам  преступника, он побывал у себя только раз и заявил мистеру Ричарду, сэр, что  наш дом ему опостылел, что пребывание под нашей крышей гнетет его и что он считает  себя в какой-то мере виновным во всей этой истории. Прекрасный жилец, сэр! Нам  очень бы не хотелось расставаться с ним.    

— У-у,  выжига! — крикнул карлик. — Только о своем благе и думает! Почему же  вы тогда не проявляете бережливости, не сокращаете расходов, не скаредничаете,  не урезываете себя во всем?    

— Помилуйте,  сэр! — возопил Брасс. — Да второй такой скареды, как моя Сара, днем с  огнем не сыщешь! Уж поверьте мне,, мистер Квилп!    

— А  ну-ка, промочите гордо, хватите еще глоточек, пригубьте чарочку! — сказал  Квилп. — Вы сделали мне одолжение и взяли в контору писца.    

— Рад  вам служить, сэр, всегда, в любое время,, ответил Самсон. — Да, сэр, это  так и было.    

— А  теперь можете уволить его, — сказал Квилп. — Вот ваши расходы сразу и  сократятся.    

— Уволить  мистера Ричарда, сэр? — вскричал Брасс.    

— Уймитесь  вы, попугай! Да, его, его самого. Разве у вас несколько писцов?    

— Простите,  сэр, — пробормотал Брасс. — Но я этого никак не ожидал.    

— Что  же тут удивительного? — фыркнул карлик. — Я сам этого не ожидал. Когда  же вы, наконец, поймете, что я подсунул вам этого молодчика, чтобы следить за  жильцом, чтобы глаз с него не спускать! Ведь у меня же было задумано одно  дельце, составлен один презабавный план, а вся соль и суть его заключалась в  том, что ваш писец вкупе со своим бесценным другом считали богачом старика  (который, к слову сказать, будто сквозь землю провалился вместе с внучкой),  тогда как на самом деле он был беден, как церковная мышь.    

— Понимаю,  сэр, — сказал Брасс. — Все понимаю.    

— Ах,  так, сэр! Значит, вы понимаете и то, что теперь они далеко не бедняки, что  этого и быть не может, если такие люди, как ваш жилец, разыскивают их и рыщут  за ними по всей стране?    

— Разумеется,  сэр, — сказал Самсон.    

— Ах,  разумеется! — злобно оборвал его карлик. — Так вы, разумеется, должны  понять и то, что мне теперь плевать на этого молодчика! Вам, разумеется, должно  быть ясно, что нам с вами он теперь не нужен!    

— Я  сам не раз говорил Cape, — ответил Брасс, — что от этого молодого  человека нет никакой пользы. На него ни в чем нельзя положиться, сэр. Мне  приходилось поручать ему кое-какие мелкие дела, и, представьте себе, сэр, он  выбалтывал правду клиентам, несмотря на все мои просьбы. Сил наших больше нет с  ним возиться! Но я вам стольким обязан, сэр, и питаю к вам такое уважение…    

Смекнув,  что если Самсона не остановить вовремя, он еще долго будет расточать  любезности, мистер Квилп деликатно стукнул его кастрюлькой по голове и попросил  замолчать — опять-таки из уважения к своему клиенту.    

— Ощутимо,  сэр, весьма ощутимо, — сказал Брасс, потирая затылок и улыбаясь. — Но  в то же время забавно, чрезвычайно забавно!    

— Вы  намерены меня слушать? — крикнул Квилп. — Не то я вас так позабавлю,  что не обрадуетесь!.. Его дружок и сообщник больше сюда не вернется. Бездельник  попался в каком-то мошенничестве и удрал за границу. Пусть там и погибает!    

— Вот  именно, сэр! Правильно, совершенно правильно! И как метко сказано! —  воскликнул Самсон, обращаясь к адмиралу, словно тот был третьим в их  компании. — Чрезвычайно метко!    

— Я  этого прохвоста ненавижу, — сквозь зубы прошипел Квилп, — давно  ненавижу. У меня с ним свои счеты — семейные. Но его можно было бы обломать, не  будь он таким грубияном. Что же касается вашего писца, то этот пустобрех и  шалопай мне больше не понадобится. Пусть накинет себе петлю на шею, утопится,  подохнет с голоду — одним словом, пусть проваливает к черту!    

— Пусть  проваливает, сэр! — подхватил Брасс. — И как вы распорядитесь, сэр?  Когда-хи-хи! — мне можно будет отправить его в столь приятную прогулку?    

— Сразу  же после суда, — ответил Квилп. — Как только с этим покончим, так  скатертью ему дорожка, — Слушаю, сэр, — сказал Брасс. — Слушаю и  повинуюсь. Для Сары это будет удар, но она умеет владеть своими чувствами. Ах,  мистер Квилп, как я жалею, сэр, что вы и Сара не знали друг друга в молодости.  Увы! Проведение судило иначе! А какие благие результаты могли бы проистечь из  такого союза! Вам не приходилось встречаться с нашим дорогим батюшкой? Милейший  был джентльмен! Сара была его усладой, его гордостью, сэр. Наш Старый Лис  опочил бы с миром, если б мог подыскать дочке такого спутника жизни. Вы  уважаете ее, сэр?    

— Я  ее обожаю! — проскрипел карлик.    

— Вы  очень добры, чрезвычайно добры, сэр! Не будет ли у вас каких-либо других  распоряжений, ломимо тех, что касаются мистера Ричарда, сэр?    

— Нет! —  ответил карлик и схватил кастрюльку. — Выпьем за здоровье прелестной Сары!    

— А  нельзя ли сопроводить этот тост чем-нибудь похолоднее? — смиренно  проговорил Брасс. — Когда я расскажу Саре, какую вы оказали ей честь, вряд  ли она останется довольна, что за ее здоровье пили кипящий ром.    

Но  мистер Квилп не внял просьбе своего гостя. Пьяненькому Самсону пришлось сделать  еще несколько глотков того же самого крепчайшего напитка, и он обнаружил, что  эти возлияния не только не подбодрили его, но, напротив, возымели действие и на  стены конторы: они вдруг начали кружиться и кружиться с невероятной быстротой,  в то время как пол и потолок самым неприятным образом менялись местами.  Очнувшись после короткого забытья, стряпчий увидел, что лежит частью под  столом, частью под печкой. Поскольку положение это было не из самых удобных, он  кое-как заставил себя подняться на ноги и, ухватившись за адмирала, стад искать  глазами своего гостеприимного хозяина.    

В первую  минуту ему показалось, будто мистер Квилп ушел, оставив его одного и, может  быть, даже заперев его здесь на всю ночь. Однако сильный запах табачного дыма  навел стряпчего на новые мысли; он поднял голову и увидел, что карлик курит,  лежа в гамаке.    

— Прощайте,  сэр, — умирающим голосом проговорил Брасс. — Прощайте!    

— А  вы разве не заночуете у меня? — спросил карлик, выглянув из гамака. —  Заночуйте, прошу вас!    

— Нет,  сэр, не могу, — ответил Брасс, чуть живой от приступов тошноты и от  спертого воздуха в конторе. — Если бы вы были настолько любезны и  посветили мне фонарем, сэр, пока я не выйду со двора…