1 2 3 4 5 6 7 8 9 
– Эта  женщина с ума сошла, – говорили прохожие, оборачиваясь, чтобы посмотреть  ей вслед, в то время как она летела дальше.    

Когда  она добралась до более богатой части города, улицы были сравнительно пустынны,  и здесь ее стремительность вызывала еще большее любопытство у редких прохожих,  мимо которых она пробегала. Иные ускоряли шаг, словно хотели узнать, куда она  так спешит, и те из них, кому удавалось нагнать ее, оглядывались, удивленные  тем, что она мчится все с той же быстротой.    

Но один  за другим они отставали, и она была одна, когда достигла цели своего  путешествия. Это был семейный пансион в тихой, красивой улице неподалеку от  Гайд-парка. Когда ослепительный свет фонаря, горевшего у двери, привел ее к этому  дому, пробило одиннадцать. Сначала она замедлила шаги, словно собираясь с  духом, чтобы подойти, но бой часов придал ей решимости, и она вошла в холл…  Привратника не было на обычном его месте. Она неуверенно огляделась вокруг и  направилась к лестнице.    

– Послушайте-ка, –  сказала нарядная особа женского пола, выглядывая за ее спиной из-за двери, –  кого вам здесь нужно?    

– Леди,  которая остановилась в этом доме, – отозвалась девушка.    

– Леди? –  последовал ответ, сопровождаемый презрительным взглядом. – Какую леди?    

– Мисс  Мэйли, – сказала Нэнси.    

Нарядная  особа, которая к тому времени обратила внимание на внешность Нэнси, ответила  только взглядом, выражавшим добродетельное презрение, и призвала для  переговоров с нею мужчину. Нэнси повторила ему свою просьбу.    

– Как  о вас доложить? – спросил слуга.    

– Не  к чему называть фамилию, – ответила Нэнси.    

– А  по какому делу? – продолжал тот.    

– И  об этом незачем говорить! – возразила девушка. – Мне нужно видеть  леди.    

– Уходите! –  сказал слуга, подталкивая ее к двери. – Хватит, убирайтесь!    

– Можете  вытолкать меня отсюда, но сама я не уйду! – резко крикнула девушка. –  А уж я постараюсь, чтобы вы и вдвоем со мной не сладили. Неужели нет здесь  никого, – продолжала она, озираясь, – кто бы согласился исполнить  просьбу такого жалкого создания, как я?    

Этот  призыв произвел впечатление на повара, который благодушно наблюдал эту сцену  вместе с другими слугами и теперь выступил вперед, чтобы вмешаться.    

– Доложите-ка  о ней, Джо, что вам стоит, – сказала Эта персона.    

– Да  что толку? – возразил тот. – Уж не думаете ли вы, что молодая леди  пожелает принять такую, как она?    

Этот  намек на сомнительную репутацию Нэнси вызвал бурю целомудренного гнева в груди  четырех горничных, которые с великим угаром заявили, что эта тварь позорит свой  пол, и решительно потребовали, чтобы ее без всякого сожаления бросили в канаву.    

– Делайте  со мной что хотите, – сказала девушка, снова обращаясь к мужчинам, –  но сначала исполните мою просьбу, а я именем господа бога прошу доложить обо  мне.    

Мягкосердечный  повар присовокупил свое ходатайство, и дело кончилось тем, что слуга, появившийся  первым, взялся исполнить поручение.    

– Так  что же передать? – спросил он, уже стоя одной ногой на нижней ступеньке.    

– Что  одна молодая женщина убедительно просит позволения поговорить наедине с мисс Мэйли, –  ответила Нэнси, – а когда леди услышит хоть одно слово из того, что та  хочет ей сказать, она сама решит, выслушать ли ей до конца, или выгнать эту  женщину, как обманщицу.    

– Ну,  знаете ли, – вы что-то уж очень напористы, – сказал слуга.    

– Вы  только передайте эти слова, – твердо сказала девушка, – и принесите  мне ответ.    

Слуга  побежал по лестнице. Нэнси, бледная, с трудом переводя дух, стояла внизу,  прислушиваясь с дрожащими губами к тем громким, презрительным замечаниям, на  какие не скупились целомудренные служанки; они принялись расточать их еще  щедрее, когда вернулся слуга и сказал, чтобы молодая женщина шла наверх.    

– Что  толку соблюдать благопристойность на этом свете? – сказала первая  служанка.    

– Медь  иной раз ценят дороже золота, хотя ему и огонь нипочем! – заметила вторая.    

Третья  удовольствовалась недоуменным вопросом: «Из чего же сделаны леди?» – а  четвертая положила начало квартету: «Какой срам!» – на чем и сошлись эти Дианы.    

Невзирая  на все это – ибо на сердце у нее было бремя более тяжкое, – Нэнси, дрожа  всем телом, вошла вслед за слугой в маленькую переднюю, освещенную висевшей под  потолком лампой. Здесь слуга ее оставил и удалился.    

 Глава XL    

     

Странное  свидание, которое является продолжением событий, изложенных в предыдущей главе    

     

Жизнь  девушки протекала на улицах, в самых гнусных притонах и вертепах Лондона, но  тем не менее она еще сохранила какую-то порядочность, присущую женщине, и,  когда она услыхала легкие шаги, приближающиеся к двери, находившейся против  той, в какую она вошла, она подумала о резком контрасте, свидетелем которого  будет через секунду эта маленькая комнатка, почувствовала всю тяжесть своего  позора и съежилась, как будто ей почти непосильно было присутствие той, с кем  она добивалась свидания.    

Но с  этими лучшими чувствами боролась гордость – порок самых развращенных и  униженных, равно как и возвеличенных и самоуверенных. Жалкая сообщница воров и  грабителей, падшее существо, исторгнутое грязными притонами, помощница самых  мерзких преступников, живущая под сенью виселицы, – даже это погрязшее в  пороках создание было слишком гордым, чтобы хоть отчасти проявить  чувствительность, присущую женщине, – чувствительность, которую она  считала слабостью, хотя она одна еще связывала ее с человеческой природой,  следы которой стерла тяжелая жизнь в пору ее детства. Она подняла глаза лишь  настолько, чтобы разглядеть, что представшая перед ней девушка стройна и  прекрасна, затем, потупившись, она с притворной беззаботностью тряхнула головой  и сказала:    

– Нелегкое  дело добраться до вас, сударыня. Если бы я обиделась и ушла, как сделали бы многие  на моем месте, вы об этом когда-нибудь пожалели бы – и не зря.    

– Я  очень сожалею, если с вами были грубы, – отвечала Роз. – Постарайтесь  забыть об этом. Скажите мне, зачем вы хотели меня видеть. Я та, кого вы  спрашивали.    

Ласковый  тон, нежный голос, кроткая учтивость, полное отсутствие высокомерия или неудовольствия  застигли девушку врасплох, и она залилась слезами.    

– Ах,  сударыня! – воскликнула она страстно, заломив руки. – Если бы больше  было таких, как вы, – меньше было бы таких, как я… меньше… меньше…    

– Сядьте, –  настойчиво сказала Роз. – Если вы бедны или вас постигло несчастье, я от  всей души и всем, чем могу, рада вам помочь. Сядьте.    

– Разрешите  мне постоять, леди, – сказала девушка, все еще плача, – и не говорите  со мной так ласково, пока вы не узнаете, кто я такая. Становится поздно. Эта…  Эта дверь закрыта?    

– Да, –  сказала Роз, отступив на несколько шагов, словно для того, чтобы к ней скорее  могли прийти на помощь в случае, если понадобится. – Почему вы задаете  этот вопрос?    

– Потому, –  сказала девушка, – потому, что я собираюсь отдать в ваши руки свою жизнь и  жизнь других. Я – та самая девушка, которая утащила маленького Оливера к  старику Феджину в тот вечер, когда он вышел из дома в Пентонвиле.    

– Вы?! –  воскликнула Роз Мэйли.    

– Да,  я, сударыня, – ответила девушка. – Я та самая бесчестная женщина, о  которой вы слыхали, живущая среди воров, и – да поможет мне бог! – с того  времени, как я себя помню, и когда глазам моим и чувствам открылись улицы  Лондона, я не знала лучшей жизни и не слышала более ласковых слов, чем те,  какими она меня награждала. Не бойтесь, можете отшатнуться от меня, леди. Я  моложе, чем кажусь, но я к этому привыкла. Самые бедные женщины отшатываются от  меня, когда я прохожу по людной улице.    

– Какой  ужас! – сказала Роз, невольно отступая от своей странной собеседницы.    

– На  коленях благодарите бога, дорогая леди, – воскликнула девушка, – что  у вас были друзья, которые с самого раннего детства о вас заботились и  оберегали вас, и вы никогда не знали холода и голода, буйства и пьянства и… и  еще кое-чего похуже, что знала я с самой колыбели. Я могу сказать это слово,  потому что моей колыбелью были глухой закоулок да канава… они будут и моим смертным  ложем.    

– Мне  жаль вас, – прерывающимся голосом сказала Роз. – У меня сердце  надрывается, когда я вас слушаю.    

– Да  благословит вас бог за вашу доброту, – отозвалась девушка. – Если бы  вы знали, какой я иной раз бываю, вы бы я в самом деле меня пожалели. Но ведь я  тайком убежала от тех, которые, конечно, убили бы меня, знай они, что я пришла,  сюда, чтобы передать подслушанное. Знаете ли вы человека по имени Монкс?    

– Нет, –  ответила Роз.    

– А  он вас знает, – заявила девушка, – и знает, что вы остановились  здесь. Ведь я вас отыскала потому, что подслушала, как он назвал это место.    

– Я  никогда не слыхала этой фамилии, – сказала Роз.    

– Значит,  у нас он появляется под другим именем, – заявила девушка, – я об этом  и раньше догадывалась. Несколько времени назад, вскоре после того, как Оливера  просунули к вам в окошко, – когда пытались вас ограбить, я, подозревая  этого человека, подслушала однажды ночью его разговор с Феджином. И я поняла,  что Монкс, тот самый, о котором я вас спрашивала…    

– Да, –  сказала Роз, – понимаю.    

– Вот  что Монкс, – продолжала девушка, – случайно увидел Оливера с двумя из  ваших мальчишек в тот день, когда мы в первый раз его потеряли, и сразу узнал в  нем того самого ребенка, которого он выслеживал, – я не могла угадать, о  какой целью. С Феджином был заключен договора что, если Оливера опять захватят,  он получит определенную сумму и получит еще больше, если сделает из него вора,  а это для чего-то очень нужно было Монксу.    

– Для  чего? – спросила Роз.    

– Он  заметил мою тень на стене, когда я подслушивала, надеясь разузнать, в чем тут дело, –  ответила девушка, – и мало кто мог бы, кроме меня, улизнуть вовремя и не  попасться. Но мне это удалось, и я его не видела до вчерашнего вечера.    

– А  что же случилось вчера?    

– Сейчас  я вам расскажу, леди. Вчера вечером он опять пришел. Опять они поднялись  наверх, и я, закутавшись так, чтобы тень не выдала меня, опять подслушивала у  двери. Первое, что я услышала, были слова Монкса: «Итак, единственные  доказательства, устанавливающие личность мальчика, покоятся на дне реки, а  старая карга, получившая их от его матери, гниет в своем гробу». Он и Феджин  расхохотались и стали толковать о том, как посчастливилось ему все это  обделать, а Монкс, заговорив о мальчике, рассвирепел и сказал, что хотя он и  заполучил деньги чертенка, но лучше бы ему добиться их другим путем; вот была  бы потеха, говорил он, поиздеваться над чванливым завещанием отца, протащить  мальчишку через все городские тюрьмы, а потом вздернуть его на виселицу за  какое-нибудь тяжкое преступление, что Феджин легко мог бы обделать, а до этого  еще и подработать на нем.    

– Что  же это такое?! – воскликнула Роз.    

– Сущая  правда, леди, хотя это и говорю я, – ответила девушка. – Потом Монкс  сказал с проклятьями, привычными для меня, но незнакомыми вам, что, если бы он  мог утолить свою ненависть и лишить мальчика жизни без риска для собственной  головы, он сделал бы это, но так как это невозможно, то он будет начеку, будет  следить за превратностями его судьбы, и так как он знает о его происхождении и  жизни – преимущество на его стороне, и, может быть, ему удастся повредить мальчику.  «Короче говоря, Феджин, – сказал он, – хотя вы и еврей, но никогда  еще не расставляли таких силков, какие я расставил для моего братца Оливера».    

– Для  брата! – воскликнула Роз.    

– Это  были его слова, – сказала Нэнси, пугливо озираясь, как озиралась она почти  все время, пока говорила, ибо ее преследовал образ Сайкса. – Но это не  все. Когда он заговорил о вас и о той, другой леди и сказал, что, видно, бог  или дьявол устроили так, чтобы, назло ему, Оливер попал в ваши руки, он  расхохотался и заявил, что даже и это его радует, потому что немало тысяч и  сотен фунтов отдали бы вы, если бы их имели, чтобы узнать, кто ваша двуногая  собачка.    

– Неужели  это было сказано серьезно? – сильно побледнев, спросила Роз.    

– Он  говорил на редкость решительно и злобно, – покачивая головой, ответила  девушка. – Он не шутит, когда в нем кипит ненависть. Я знаю многих, кто  делает вещи похуже, но лучше мне слушать их десяток раз, чем один раз этого  Монкса. Сейчас уже поздно, а я должна вернуться домой, чтобы не заподозрили, по  какому делу а ходила. Мне нужно поскорее добраться до дому.    

– Но  что же я могу сделать? – сказала Роз. – Без вас какую пользу я могу  извлечь из этих сведений? Добраться до дому? Почему вам хочется вернуться к  товарищам, которых вы описали такими ужасными красками? Если вы повторите это  сообщение одному джентльмену, которого я сию же минуту могу вызвать из соседней  комнаты, не пройдет и получаса, как вас устроят в каком-нибудь безопасном  месте.    

– Я  хочу вернуться, – сказала девушка. – Я должна вернуться, потому что…  как говорить о таких вещах вам, невинной леди?.. потому что среди тех людей, о  которых я вам рассказывала, есть один, самый отчаянный из всех, и его я не могу  оставить, да, не могу, даже ради того, чтобы избавиться от той жизни, какую  теперь веду.    

– Ваше  прежнее заступничество за этого милого мальчика, – сказала Роз, – ваш  приход сюда, чтобы, невзирая на страшную опасность, рассказать мне то, что вы  слышали, ваш вид, убеждающий меня в правдивости наших слов, ваше явное  раскаяние и стыд – все это заставляет меня верить, что вы еще можете  исправиться. О! – складывая руки, воскликнула пылкая девушка, а слезы  струились у нее по лицу, – не будьте глухи к мольбам другой женщины,  которая первая – первая, я в этом уверена! – обратилась к вам со словами  жалости и сострадания. Услышьте меня и дайте мне вас спасти для лучшего  будущего!    

– Сударыня, –  воскликнула девушка, падая на колени, – милая сударыня, добрая, как ангел!  Да, вы первая, которая осчастливила меня такими словами, и, услышь я их несколько  лет назад, они могли бы отвратить меня от пути греха и печали. Но теперь  слишком поздно, слишком поздно.    

– Никогда  не поздно, – сказала Роз, – раскаяться и искупить грехи.    

– Поздно! –  вскричала девушка, терзаемая душевной мукой. – Теперь я не могу его  оставить. Я не могу быть виновницей его смерти.    

– А  почему вы будете виновницей? – спросила Роз.    

– Ничто  бы его не спасло! – воскликнула девушка. – Если бы я рассказала  другим то, что рассказала вам, и всех бы захватили, ему, конечно, не избежать  смерти. Он самый отчаянный и был таким жестоким.    

– Может  ли быть, – вскричала Роз, – что ради такого человека вы отказываетесь  от всех надежд на будущее и от уверенности в немедленном спасении? Эго безумие!    

– Не  знаю, что это такое, – ответила девушка. – Знаю только, что так оно  есть и так бывает не со мной одной, но с сотнями других, таких же падших и  ничтожных, как я. Я должна вернуться. Божья ли это кара за содеянное мною зло,  но меня тянет вернуться к нему, несмотря на все муки и побои, и, верно, тянуло  бы, даже знай я, что в конце концов мне придется умереть от его руки.    

– Что  же мне делать? – сказала Роз. – Я не должна вас отпускать.    

– Вы  должны, сударыня! И я знаю, что вы меня отпустите, – возразила девушка,  поднимаясь с колен. – Вы не помешаете мне уйти, потому что я доверилась  вашей доброте и не потребовала от вас никаких обещаний, хотя могла бы это  сделать.    

– Какая  же тогда польза от вашего сообщения? – сказала Роз. – Эту тайну  необходимо раскрыть, иначе какое благо принесет Оливеру, которому вы хотите услужить,  то, что вы мне говорили?    

– Среди  ваших знакомых, конечно, есть какой-нибудь добрый джентльмен, который выслушает  все и, сохраняя тайну, посоветует вам, что делать, – сказала девушка.    

– Но  где же мне найти вас, если это будет необходимо? – спросила Роз. – Я  вовсе не хочу знать, где живут эти ужасные люди, но не могли бы вы отныне  прогуливаться где-нибудь в определенный час?    

– Обещаете  ли вы мне, что будете крепко хранить мою тайну и придете одна или только с тем  человеком, которому ее доверите? Обещаете, что меня не будут подстерегать или  выслеживать? – спросила девушка.    

– Даю  вам торжественное обещание – ответила Роз.    

– Каждый  воскресный вечер в одиннадцать часов, – не колеблясь, сказала  девушка, – если буду жива, я буду ходить по Лондонскому мосту.    

– Подождите  еще минутку! – воскликнула Роз, когда девушка быстро направилась к  двери. – Подумайте еще раз о своей собственной участи и о возможности  изменить ее. Я перед вами в долгу не только потому, что вы добровольно  доставили эти сведения, но и потому, что вы – женщина, погибшая почти  безвозвратно. Неужели вы вернетесь к этой шайке грабителей и к этому человеку,  когда одно слово может вас спасти? Что за обольщение заставляет вас вернуться и  льнуть к пороку и злу? О, неужели нет ни одной струны в вашем сердце, которую я  могла бы затронуть? Неужели не осталось ничего, к чему могла бы я воззвать,  чтобы побороть это ужасное ослепление?    

– Когда  леди, такие молодые, добрые и прекрасные, как вы, отдают свое сердце, –  твердо ответила девушка, – любовь может завлечь их куда угодно… даже  таких, как вы, у которых есть дом, друзья, поклонники, все, что делает жизнь  полной. Когда такие, как я, у которых нет никакой надежной крыши, кроме крышки  гроба, и ни одного друга в случае болезни или смерти, кроме больничной сиделки,  отдают свое развращенное сердце какому-нибудь мужчине и позволяют ему занять  место, которое никем не было занято в продолжение всей нашей злосчастной жизни,  кто может надеяться излечить нас? Пожалейте нас, леди! Пожалейте нас за то, что  из всех чувств, ведомых женщине, у нас осталось только одно, да и оно, по  суровому приговору, доставляет не покой и гордость, а новые насилия и  страдания.    

– Вы  согласитесь, – помолчав, сказала Роз, – принять от меня немного  денег, которые помогут вам жить честно, хотя бы до тех пор, пока мы снова не  встретимся?    

– Ни  одного пенни! – махнув рукой, ответила девушка.    

– Не  замыкайте своего сердца, не сопротивляйтесь всем моим попыткам помочь  вам! – сказала Роз, ласково подходя к ней. – Я ото всей души хочу  оказать вам услугу.    

– Вы  оказали бы мне самую лучшую услугу, сударыня, – ломая руки, ответила  девушка, – если бы могли сразу отнять у меня жизнь, потому что сегодня я  испытала больше горя, чем когда бы то ни было, все думала о том, кто я такая и  что, пожалуй, лучше мне умереть не в том аду, где я жила. Да благословит вас  бог, добрая леди, и да пошлет он вам столько счастья, сколько я навлекла на  себя позора!    

С этими  словами, громко рыдая, несчастная девушка ушла, а Роз Мэйли, угнетенная необычайным  свиданием, которое походило скорее на мимолетный сон, чем на реальное событие,  опустилась в кресло и попыталась собраться с мыслями.    

 Глава XLI,    

     

содержащая  новые открытия и показывающая, что неожиданность, как и беда, не ходит одна    

     

Ее  положение было и в самом деле непривычно тяжелым и затруднительным. Охваченная  непреодолимым и горячим желанием проникнуть в тайну, окутывавшую жизнь Оливера,  она в то же время не могла не почитать священным секретное сообщение, какое  несчастная женщина, с которой она только что беседовала, доверила ей – молодой  и чистой девушке. Ее слова и вид тронули сердце мисс Мэйли; и к той любви,  какую она питала к своему юному питомцу, присоединилось – такое же искреннее и  горячее – стремление привести отверженную к раскаянию и надежде.    

Они  предполагали прожить в Лондоне только три дня, а затем уехать на несколько  недель в отдаленное местечко на побережье. Была полночь первого дня их  пребывания в столице. На какой образ действий ей решиться, чтобы осуществить  задуманное за сорок восемь часов? Или как отложить поездку, не возбуждая  подозрений?    

С ними  приехал мистер Лосберн, который должен был остаться еще на два дня; но Роз  слишком хорошо знала стремительность этого превосходного джентльмена и слишком  ясно предвидела ту ярость, какой он воспылает в припадке негодования против  орудия вторичного похищения Оливера, чтобы доверить ему тайну, если ее доводы в  защиту девушки не поддержит кто-нибудь, искушенный опытом. Были все основания  соблюдать величайшую осторожность и осмотрительность, а если посвятить в это  дело миссис Мэйли, первым побуждением ее неизбежно будет призвать на совет достойного  доктора. Что касается юридического советчика – даже если бы она знала, как к  нему обратиться, – то об этом, по тем же причинам, вряд ли можно было  думать. Ей пришла в голову мысль искать помощи у Гарри, но это пробудило  воспоминание об их последней встрече, и ей показалось недостойным призывать его  назад; может быть, – при этой мысли на глазах у нее навернулись слезы, –  он уже научился не думать о ней и чувствовать себя более счастливым вдали от  нее.    

Волнуемая  этими разнообразными соображениями, склоняясь то к одному образу действий, то к  другому и снова отшатываясь от всего, по мере того как перебирала в уме все  доводы. Роз провела бессонную и тревожную ночь. На следующий день, снова  поразмыслив и придя в отчаяние, она решила обратиться к Гарри.    

«Если  ему мучительно вернуться сюда, – думала она, – то как мучительно это  мне! Но, возможно, он не приедет; он может написать или приехать и старательно  избегать встречи со мной – он это сделал, когда уезжал. Я не думала, что он так  поступит, но это было лучше для нас обоих». Тут Роз уронила перо и отвернулась,  словно даже бумага, которой предстояло стать ее вестником, не должна была быть  свидетельницей ее слез.    

Раз  пятьдесят бралась она за перо и опять его откладывала, и снова и снова  обдумывала первую строчку письма, не написав еще ни единого слова, как вдруг  Оливер, гулявший по улицам с мистером Джайлсом вместо телохранителя, ворвался в  комнату с такой стремительностью и в таком сильном возбуждении, что, казалось,  это предвещало новый повод для тревоги.    

– Что  тебя так взволновало? – спросила Роз, вставая ему навстречу.    

– Не  знаю, что сказать… Я, кажется, сейчас задохнусь, – ответил мальчик. –  Ах, боже мой! Подумать только, что наконец-то я его увижу, а у вас будет  возможность убедиться, что я рассказал вам всю правду!    

– Я  никогда в этом не сомневалась, – успокаивая его, сказала Роз. – Но  что случилось? О ком ты говоришь?    

– Я  видел того джентльмена, – ответил Оливер, с трудом внятно выговаривая  слова, – того джентльмена, который был так добр ко мне! Мистера Браунлоу,  о котором мы так часто говорили!    

– Где? –  спросила Роз.    

– Он  вышел из кареты, – ответил Оливер, плача от радости, – и вошел в дом!  Я с ним не говорил, я не мог заговорить с ним, потому что он меня не заметил, а  я так дрожал, что не в силах был подойти к нему. Но Джайлс, по моей просьбе,  спросил, здесь ли он живет. и ему ответили утвердительно. Смотрите, –  сказал Оливер, развертывая клочок бумаги, – вот здесь, здесь он живет… Я  сейчас же туда пойду!.. Ах, боже мой, боже мой, что со мной будет, когда я  снова увижу его и услышу его голос!    

Роз, чье  внимание немало отвлекали бессвязные и радостные восклицания, прочла адрес –  Крейвн-стрит, Стрэнде. Немедленно она приняла решение извлечь пользу из этой  встречи.    

– Живо! –  воскликнула она. – Распорядись, чтобы наняли карету. Ты поедешь со мной.  Сейчас же, не теряя ни минуты, я отвезу тебя туда. Я только предупрежу тетю,  что мы на час отлучимся, и буду готова в одно время с тобой.    

Оливера  не нужно было торопить, и через пять минут они уже ехали на Крейвн-стрит.    

Когда  они туда прибыли. Роз оставила Оливера в карете якобы для того, чтобы  приготовить старого джентльмена к встрече с ним, и, послав свою визитную  карточку со слугой, выразила желание повидать мистера Браунлоу по неотложному  деду. Слуга вскоре вернулся и попросил ее пройти наверх; войдя вслед за ним в  комнату верхнего этажа, мисс Мэйли очутилась перед пожилым джентльменом с  благодушной физиономией, одетым в бутылочного цвета фрак. Неподалеку от него  сидел другой старый джентльмен в коротких нанковых штанах и гетрах; он имел вид  не особенно благодушный и сжимал руками набалдашник толстой трости, подпирая им  подбородок.    

– Ах,  боже мой! – сказал джентльмен в бутылочного цвета фраке, вставая поспешно  и с величайшей учтивостью. – Прошу прощения, молодая леди… я думал, что  это какая-нибудь навязчивая особа, которая… прошу извинить меня. Пожалуйста,  присядьте.    

– Мистер  Браунлоу, не так ли, сэр? – спросила Роз, переводя взгляд с другого  джентльмена на того, кто говорил.    

– Да,  это я, – сказал старый джентльмен. – А это мой друг, мистер Гримуиг…  Гримуиг, не покинете ли вы нас на несколько минут?    

– Я  не стала бы беспокоить этого джентльмена просьбой уйти, – вмешалась мисс  Мэйли. – Если я правильно осведомлена, ему известно то дело, о котором я  хочу говорить с Вами.    

Мистер  Браунлоу поклонился. Мистер Гримуиг, который отвесил весьма чопорный поклон и  поднялся со стула, отвесил еще один чопорный поклон и снова опустился на стул.    

– Несомненно,  я очень удивлю вас, – начала Роз, чувствуя вполне понятное смущение, –  но когда-то вы отнеслись с величайшей добротой и благосклонностью к одному  моему милому маленькому другу, и я уверена, что вам любопытно будет услышать о  нем снова.    

– Вот  как! – сказал мистер Браунлоу.    

– Вы  его знали как Оливера Твиста, – добавила Роз.    

Как  только эти слова сорвались с ее губ, мистер Гримуиг, притворявшийся, будто  внимание его всецело поглощено большущей книгой, лежавшей на столе, уронил ее с  грохотом и, откинувшись на спинку стула, взглянул на девушку, причем на лице  его нельзя было прочесть ничего, кроме безграничного изумления; он долго и  бессмысленно таращил глаза, затем, слов– но пристыженный таким проявлением  чувства, судорожно принял прежнюю позу и, глядя прямо перед собой, испустил протяжный,  глухой свист, который, казалось, не рассеялся к воздухе, но замер в самых  сокровенных тайниках его желудка.    

Мистер  Браунлоу был удивлен отнюдь не меньше, хотя его изумление выражалось не таким  эксцентрическим образом. Он придвинул стул ближе к мисс Мэйли и сказал:    

– Окажите  мне милость, прелестная моя юная леди, – не касайтесь вопроса о доброте и  благосклонности: об этом никто ничего не знает. Если же есть у вас возможность  представить какое-нибудь доказательство, которое может изменить то  неблагоприятное мнение, какое я когда-то вынужден был составить об этом бедном  мальчике, то, ради бога, поделитесь им со мной.    

– Скверный  мальчишка! Готов съесть свою голову, если это не так, – проворчал мистер  Гримуиг; ни один мускул его лица не шевельнулся, словно он прибегнул к  чревовещанию.    

– У  этого мальчика благородная натура и пылкое сердце, – покраснев, сказала  Роз, – и та сила, которая почла нужным обречь его на испытания не по  летам, вложила ему в грудь такие чувства и такую преданность, какие сделали бы  честь многим людям старше его раз в шесть.    

– Мне  только шестьдесят один год, – сказал мистер Гримуиг все с тем же застывшим  лицом. – Если сам черт не вмешался в дело, этому Оливеру никак не меньше  двенадцати… И я не понимаю, кого вы имеете в виду?    

– Не  обращайте внимания на моего друга, мисс Мэйли, – сказал мистер  Браунлоу, – он не то хотел сказать.    

– Нет,  то, – проворчал мистер Гримуиг.    

– Нет,  не то, – сказал мистер Браунлоу, явно начиная сердиться.    

– Он  готов съесть свою голову, если не то, – проворчал мистер Гримуиг.    

– В  таком случае он заслуживает того, чтобы у него сняли ее с плеч, – сказал  мистер Браунлоу.    

– Очень  хотел бы он посмотреть, кто возьмется это сделать, – ответствовал мистер  Гримуиг, стукнув тростью об пол.    

Зайдя  столь далеко, оба старых джентльмена взяли несколько понюшек табаку, а затем  пожали друг другу руку во исполнение неизменного своего обычая.    

– Итак,  мисс Мэйли, – сказал мистер Браунлоу, – вернемся к предмету, который  столь затронул ваше доброе сердце. Сообщите ли вы мне, какие у вас есть  сведения об этом бедном мальчике? И разрешите мне сказать, что я исчерпал все  средства, какие были в моей власти, чтобы отыскать его, и, с той поры как я  покинул Англию, первоначальное мое мнение, будто он меня обманул и прежние  сообщники уговорили его обокрасть меня, в значительной мере поколебалось.    

Роз,  успевшая к тому времени собраться с мыслями, тотчас же поведала просто и  немногословно обо всем, что случилось с Оливером с той поры, как он вышел из  дома мистера Браунлоу, умолчав о сообщении Нэнси, чтобы передать его потом  наедине; закончила она свой рассказ уверениями, что единственным огорчением  Оливера за последние несколько месяцев была невозможность встретиться с прежним  своим благодетелем и другом.    

– Слава  богу! – воскликнул старый джентльмен. – Для меня это величайшая  радость, величайшая радость! Но вы мне не сказали, мисс Мэйли, где он сейчас  находится? Простите, если я осмеливаюсь упрекать вас… но почему вы не привезли  его с собой?    

– Он  ждет в карете у двери, – ответила Роз.    

– У  двери моего дома! – воскликнул старый джентльмен.    

Не  произнеся больше ни слова, он устремился вон из комнаты, вниз по лестнице, к  подножке кареты и вскочил в карету.    

Когда  дверь комнаты захлопнулась за ним, мистер Гримуиг приподнял голову и, превратив  одну из задних ножек стула в ось вращения, трижды, не вставая с места, описал  круг, помогая себе тростью и придерживаясь за стол. Совершив такое упражнение,  он встал и, прихрамывая, по крайней мере раз десять прошелся по комнате со всей  быстротой, на какую был способен, после чего, внезапно остановившись перед Роз,  поцеловал ее без всяких предисловий.    

– Тише! –  сказал он, когда молодая леди привстала, слегка испуганная этой странной выходкой. –  Не бойтесь. Я стар и гожусь вам в деды. Вы славная девушка! Вы мне нравитесь… А  вот и они!    

Действительно,  не успел он опуститься на прежнее место, как вернулся мистер Браунлоу в сопровождении  Оливера, которого мистер Гримуиг принял очень благосклонно; и если бы эта  счастливая минута была единственной наградой за все беспокойство и заботы об  Оливере, Роз Мэйли была бы щедро вознаграждена.    

– Между  прочим, есть еще кое-кто, о ком не следует забывать, – сказал мистер  Браунлоу, позвонив; в колокольчик. – Пожалуйста, пришлите сюда миссис  Бэдуин.    

Старая  экономка тотчас пришла на зов и, сделав у двери реверанс, ждала приказаний.    

– Да  вы с каждым днем слепнете, Бэдуин, – с легким раздражением сказал мистер  Браунлоу.    

– И  в самом деле слепну, сэр, – отозвалась старая леди. – В моем возрасте  зрение с годами не улучшается, сэр.    

– Я  бы и сам мог вам это сказать, – заявил мистер Браунлоу, – но  наденьте-ка очки да посмотрите… Не догадаетесь ли вы, зачем вас позвали.    

Старая  леди начала шарить в кармане в поисках очков. Но терпение Оливера не выдержало  этого нового испытания, и, отдаваясь первому порыву, он бросился в ее объятия.    

– Господи  помилуй! – обнимая его, воскликнула старая леди. – Да ведь это мой  невинный мальчик!    

– Милая  моя старая няня! – вскричал Оливер.    

– Он  вернулся – я знала, что он вернется! – воскликнула старая леди, не  выпуская его из своих объятий. – А какой прекрасный у него вид, и снова он  одет, как сын джентльмена! Где же ты был столько времени? Ах, это все то же  милое личико, но не такое бледное, те же кроткие глаза, но не такие печальные!  Никогда я не забывала ни этих глаз, ни его кроткой улыбки, каждый день видела  его рядышком с моими милыми родными детками, которые умерли еще в ту пору,  когда я была веселой и молодой.    

Говоря  без умолку и то отстраняя от себя Оливера, чтобы определить, очень ли он вырос,  то снова прижимая его к груди и ласково перебирая пальцами его волосы, добрая  старушка и смеялась и плакала у него на плече.    

Предоставив  ей и Оливеру делиться на досуге впечатлениями, мистер Браунлоу увел Роз в другую  комнату и там выслушал подробный рассказ о ее свидании с Нэнси, который привел  его в немалое изумление и замешательство. Роз объяснила также, почему она не  доверилась прежде всего своему другу, мистеру Лосберну. Старый джентльмен  нашел, что она поступила разумно, и охотно согласился сам открыть торжественное  совещание с достойным доктором. Чтобы поскорее доставить ему возможность  привести в исполнение этот план, условились, что он зайдет в гостиницу в восемь  часов вечера и что к тому времени осторожно осведомят обо всем происшедшем  миссис Мэйли. Когда эти предварительные меры были обсуждены, Роз с Оливером  вернулись домой.    

Роз  отнюдь не ошиблась, предвидя, как разгневается добрый доктор. Как только ему  поведали историю Нэнси, он разразился градом угроз и проклятий, грозил сделать  ее первой жертвой хитроумия мистеров Блетерса и Даффа и даже надел шляпу,  собираясь отправиться за помощью к этим достойным особам. Несомненно, в  припадке ярости он осуществил бы свое намерение, ни на секунду не задумываясь о  последствиях, если бы его не сдержала вспыльчивость мистера Браунлоу, который и  сам отличался горячим нравом, а также те доводы и возражения, какие казались  наиболее подходящими, чтобы отговорить его от опрометчивого шага.    

– Черт  возьми, что же в таком случае делать? – спросил неугомонный доктор, когда  они вернулись к обеим леди. – Не должны ли мы изъявить благодарность всем  этим бродягам мужского и женского пола и обратиться к ним с просьбой принять  примерно по сотне фунтов на каждого как скромный знак нашего уважения и  признательности за их доброту к Оливеру?    

– Не  совсем так, – со смехом возразил мистер Браунлоу, – но мы должны  действовать осторожно и с величайшей осмотрительностью.    

– Осторожность  и осмотрительность! – воскликнул доктор. – Я бы их всех до единого  послал к…    

– Неважно  куда! – перебил мистер Браунлоу. – Но рассудите: можем ли мы  достигнуть цели, если пошлем их куда бы то ни было?    

– Какой  цели? – спросил доктор.    

– Узнать  о происхождении Оливера и вернуть ему наследство, которого, если этот рассказ  правдив, его лишили мошенническим путем.    

– Вот  что! – сказал мистер Лосберн, обмахиваясь носовым платком. – Я об  этом почти забыл.    

– Видите  ли, – продолжал мистер Браунлоу, – если даже оставить в стороне эту  бедную девушку и предположить, что возможно предать негодяев суду, не подвергая  ее опасности, чего бы мы этим добились?    

– По  крайней мере нескольких повесили бы, – заметил доктор, – а остальных  сослали.    

– Прекрасно! –  с улыбкой отозвался мистер Браунлоу. – Но нет никаких сомнений, что в свое  время они сами до этого дойдут, а если мы вмешаемся и предупредим их, то,  кажется мне, мы совершим весьма донкихотский поступок, явно противоречащий  нашим интересам или во всяком случае интересам Оливера, что одно и то же.    

– Каким  образом? – спросил доктор.    

– А  вот каким. Совершенно ясно, что мы столкнемся с чрезвычайными трудностями,  пытаясь проникнуть в тайну, если нам не удастся поставить на колени этого  человека – Монкса. Этого можно добиться только хитростью, захватив его в тот  момент, когда он не окружен своими сообщниками. Если допустить, что его  арестуют, – у нас нет против него никаких улик. Он даже не участвовал с  этой шайкой (поскольку нам известны или поскольку мы представляем себе  обстоятельства дела) ни в одном из грабежей. Даже если его не оправдают, то  самое большее, его приговорят к тюремному заключению за мошенничество и  бродяжничество; разумеется, после этого он будет навсегда потерян для нас, и от  него добьешься не больше, чем от какого-нибудь идиота, да к тому же еще  глухого, немого и слепого.    

– В  таком случае, – с жаром заговорил доктор, – я спрашиваю вас снова:  полагаете ли вы, что мы связаны обещанием, которое дали девушке? Обещание было  дано с самыми лучшими и добрыми намерениями, но, право же…    

– Прошу  вас, не бойтесь, милая моя молодая леди, – сказал мистер Браунлоу,  перебивая Роз, которая хотела заговорить. – Обещание не будет нарушено. Не  думаю, чтобы оно явилось хотя бы ничтожной помехой в наших делах. Но прежде чем  мы остановимся на каком-нибудь определенном образе действий, необходимо  повидать девушку и узнать от нее, укажет ли она этого Монкса при условии, что  он будет иметь дело с нами, а не с правосудием. Если же она либо не хочет, либо  не может это сделать, то надо добиться, чтобы она указала, какие притоны он  посещает, и описала его особу, а мы могли бы его опознать. С нею нельзя  увидеться раньше, чем в воскресенье вечером, а сегодня вторник. Я бы  посоветовал успокоиться и хранить это дело в тайне даже от самого Оливера.    

Хотя  мистер Лосберн скроил немало кислых гримас при этом предложении, требующем отсрочки  на целых пять дней, ему поневоле пришлось признать, что в данный момент он не  может придумать лучшего плана, а так как и Роз и миссис Мэйли весьма решительно  поддержали мистера Браунлоу, то предложение этого джентльмена было принято  единогласно.    

– Мне  бы хотелось, – сказал он, – обратиться за со действием к моему другу  Гримуигу. Он человек странный, но проницательный и может оказать нам  существенную помощь; должен сказать, что он получил юридическое образование и с  отвращением отказался от адвокатской деятельности, так как за двадцать лет ему  было поручено ведение одного только дела, а служит ли это ему рекомендацией или  нет – решайте сами.    

– Я  не возражаю против того, чтобы вы обратились к вашему другу, если мне позволят  обратиться к моему, – сказал доктор.    

– Мы  должны решить это большинством голосов, – ответил мистер Браунлоу. –  Кто он?    

– Сын  этой леди… старый друг этой молодой леди, – сказал доктор, указав на  миссис Мэйли, а затем бросив выразительный взгляд на ее племянницу.    

Роз  густо покраснела, но ничего не возразила против этого предложения (быть может,  она понимала, что неизбежно останется в меньшинстве), и в результате Гарри  Мэйли и мистер Гримуиг вошли в комитет.    

– Разумеется, –  сказала миссис Мэйли, – мы останемся в городе, пока есть хоть малейшая  надежда на успешное продолжение этого расследования. Я не остановлюсь ни перед  хлопотами, ни перед расходами ради той цели, которая так сильно интересует нас  всех, и я готова жить здесь хоть целый год, если вы заверите меня, что надежда  еще не потеряна.    

– Прекрасно! –  подхватил мистер Браунлоу. – А так как по выражению лиц, меня окружающих,  я угадываю желание спросить, как это случилось, что меня не оказалось на месте,  чтобы подтвердить рассказ Оливера, и я так внезапно покинул страну, то  разрешите поставить условие: мне не будут задавать никаких вопросов, пока я не  сочту целесообразным предупредить их, рассказав мою собственную историю.  Поверьте, у меня есть веские основания для такой просьбы, ибо иначе я могу породить  несбыточные надежды и только умножить трудности и разочарования, и без того уже  достаточно многочисленные. Пойдемте! Об ужине уже докладывали, а юный Оливер,  который сидит один-одинешенек в соседней комнате, чего доброго подумает, что  нам надоело его общество и мы составили какой-то черный заговор, чтобы  отделаться от него.    

С этими  словами старый джентльмен подал руку миссис Мэйли и повел ее в столовую. Мистер  Лосберн, ведя Роз, последовал за ним, и заседание было закрыто.    

 Глава XLII    

     

Старый  знакомый Оливера обнаруживает явные признаки гениальности и становится видным  деятелем в столице    

     

В тот  вечер, когда Нэнси, усыпив мистера Сайкса, Спешила к Роз Мэйли исполнить  миссию, ею самой на себя возложенную, по Большой северной дороге приближались к  Лондону два человека, которым следует уделить некоторое внимание в нашем  повествовании.    

Это были  мужчина и женщина – или, может быть, вернее назвать их существом мужского и  существом женского пола, ибо первый был одним из тех долговязых, кривоногих,  расхлябанных, костлявых людей, чей возраст трудно установить с точностью:  мальчиками они похожи на недоростков, а став мужчинами, напоминают  мальчиков-переростков. Женщина была молода, но крепкого телосложения и  вынослива, в чем она и нуждалась, чтобы выдержать тяжесть большого узла, привязанного  у нее за спиной. Ее спутник не был обременен поклажей, так как на палке,  которую он перекинул через плечо, болтался только маленький сверток,  по-видимому довольно легкий, увязанный в носовой платок. Это обстоятельство, а  также его ноги, отличавшиеся необыкновенной длиной, помогали ему без особых  усилий держаться на несколько шагов впереди спутницы, к которой он иногда  поворачивался, нетерпеливо встряхивая головой, слезно упрекая ее за  медлительность и побуждая приложить больше усердия.    

Так  плелись они по пыльной дороге, обращая внимание на окружающие их предметы лишь  тогда, когда им приходилось отступать к обочине, чтобы пропустить мчавшиеся из  города почтовые кареты; когда же они прошли под Хайгетской аркой,  путешественник, шагавший впереди, остановился и нетерпеливо окликнул свою  спутницу:    

– Иди  же! Не можешь, что ли? Ну и лентяйка же ты, Шарлотт!    

– Ноша  у меня тяжелая, уверяю тебя, – подходя к нему, сказала женщина, чуть  дышавшая от усталости.    

– Тяжелая!  Что ты болтаешь? А для чего же ты создана? – отозвался мужчина,  перекладывая при этом свой собственный узелок на другое плечо. – Ну вот,  опять решила отдохнуть! Право, не знаю, кто, кроме тебя, умеет так выводить из  терпения!    

– Далеко  еще? – спросила женщина, прислонившись к насыпи и взглянув на него; пот  струился у нее по лицу.    

– Далеко!  Да мы, можно сказать, пришли, – сказал длинноногий путник, указывая  вперед. – Смотри! Вон огни Лондона.    

– До  них добрых две мили – по меньшей мере, – уныло отозвалась женщина.    

– Нечего  и думать о том, две мили или двадцать, – сказал Ноэ Клейпол, ибо это был  он. – Вставай-ка да иди, не то я тебя пихну ногой, предупреждаю заранее!    

Так как  нос Ноэ от гнева еще сильнее покраснел и он с этими словами перешел через  дорогу, словно готовясь привести угрозу в исполнение, женщина без дальнейших  рассуждении встала и побрела рядом с ним.    

– Где  ты хочешь остановиться на ночь, Ноэ? – спросила она, когда они прошли еще  несколько сот ярдов.    

– Откуда  мне знать, – огрызнулся Ноэ, расположение духа которого значительно  ухудшилось от ходьбы.    

– Надеюсь,  где-нибудь поблизости, – сказала Шарлотт.    

– Нет,  не поблизости, – ответил мистер Клейпол. – Слышишь? Не поблизости.  Значит, нечего и думать об этом.    

– Почему  не поблизости?    

– Когда  я говорю тебе, что не намерен что-либо делать, этого достаточно без всяких  почему и потому, – с достоинством ответил мистер Клейпол.    

– Зачем  так сердиться? – сказала его спутница.    

– Хорошенькое  было бы дело, если б мы остановились в каком-нибудь трактире близ самого  города, чтобы Сауербери, если он пустился за нами в погоню, сунул туда свой  старый нос, надел на нас наручники и отвез нас обратно в повозке, –  насмешливым тоном сказал мистер Клейпол. – Нет! Я уйду и затеряюсь в самых  узких улицах, какие только удастся найти, и до тех пор не остановлюсь, пока не  сыщу самый жалкий трактир из всех, какие нам попадаются по дороге. Благодари  свою счастливую звезду за то, что у меня есть голова на плечах: если бы я не  схитрил и не пошел по другой дороге и не вернись мы через поля, вы, сударыня,  уже неделю как сидели бы под крепким замком! И поделом тебе было бы, потому что  ты дура!    

– Я  знаю, что я не такая смышленая, как ты, – ответила Шарлотт, – но не  сваливай всю вину на меня и не говори, что меня посадили бы под замок. Случись  это со мной, тебя бы, конечно, тоже посадили.    

– Ты  взяла деньги из кассы, сама знаешь, что ты, – сказал мистер Клейпол.    

– Я  их взяла для тебя, милый Ноэ, – возразила Шарлотт.    

– А  я их у себя оставил? – спросил мистер Клейпол.    

– Нет.  Ты доверился мне и позволил их нести, потому что ты милый и славный, –  сказала леди, потрепан его по подбородку и взяв под руку.    

Это  соответствовало действительности, но так как у мистера Клейпола не было  привычки слепо и безрассудно дарить кому бы то ни было свое доверие, то,  воздавая должное этому джентльмену, следует заметить, что он доверился Шарлотт  только для того, чтобы деньги были найдены у нее, если их поймают: это дало бы  ему возможность заявить о своей непричастности к краже и весьма благоприятствовало  его надежде ускользнуть. Конечно, при таком положении дел он не стал объяснять  своих мотивов, и они очень мирно пошли дальше рядом.    

Следуя  своему, благоразумному плану, мистер Клейпол шел, не останавливаясь, пока не добрался  до «Ангела» в Излингтоне, где он пришел к мудрому заключению, что, судя по  толпе прохожих и количеству экипажей, здесь и в самом деле начинается Лондон.  Задержавшись только для того, чтобы посмотреть, какие улицы самые людные и  каких, стало быть, надлежит особенно избегать, он свернул на Сент-Джон-роуд и  вскоре углубился во мрак запутанных и грязных переулков между Грейс-Инн-лейном  и Смитфилдом, благодаря которым эта часть города кажется одной из самых жалких  и отвратительных, хоть она находится в центре Лондона и подверглась большой  перестройке.    

Этими  улицами шел Ноэ Клейпол, таща за собой Шарлотт; время от времени он сходил на мостовую,  чтобы окинуть глазом какой-нибудь трактирчик, и снова шел дальше, если наружный  вид заведения заставлял думать, что здесь для него слишком людно. Наконец, он  остановился перед одним, на вид более жалким и грязным, чем все замеченные им  раньше, перешел дорогу и, обозрев его с противоположного тротуара, милостиво  объявил о своем намерении пристроиться здесь на ночь.    

– Давай-ка  узел, – сказал Ноэ, отстегивая ремни, укреплявшие его на плечах женщины, и  взваливая его себе на плечи, – и не говори ни слова, пока с тобой не  заговорят. Как называется это заведение… т-р… трое кого?    

– Калек, –  сказала Шарлотт.    

– Трое  калек, – повторил Ноэ. – Ну что ж, прекрасная вывеска. Вперед! Не  отставай от меня ни на шаг. Идем!    

Сделав  такое внушение, он толкнул плечом скрипучую дверь и вошел в дом вместе со своей  спутницей.    

В  буфетной никого не было, кроме молодого еврея, который, опершись обоими локтями  о стойку, читал грязную газету. Он очень пристально посмотрел на Ноэ, а Ноэ  очень пристально посмотрел на него.    

Будь Ноэ  в костюме приютского мальчика, у еврея могло быть какое-то основание так широко  раскрывать глаза; но так как Ноэ отделался от куртки и значка и в дополнение к  кожаным штанам надел короткую рабочую блузу, то, казалось, не было особых  причин для того, чтобы внешний его вид привлекал к себе внимание посетителей  трактира.    

– Это  «Трое калек»? – спросил Ноэ.    

– Так  называется это заведение, – ответил еврей.    

– Один  джентльмен, шедший из деревни, которого мы повстречали по дороге, посоветовал  нам зайти сюда, – сказал Ноэ, подталкивая локтем Шарлотт, быть может, с  целью обратить ее внимание на этот чрезвычайно хитроумный способ вызвать к себе  уважение, а может быть, предостерегая ее, чтобы она не выдала своего  изумления. – Мы хотим здесь переночевать.    

– Насчет  этого я не знаю, – сказал Барни, который был помощником трактирщика. –  Пойду справлюсь.    

– Проводите  нас в другую комнату и дайте холодной говядины и пива, пока будете ходить  справляться, – сказал Ноэ.    

Барни  повиновался – повел их в маленькую заднюю комнатку и поставил перед ними заказанную  снедь; покончив с этим, он уведомил путешественников, что они могут устроиться  здесь на ночлег, и ушел, предоставив любезной парочке подкрепляться.    

Эта  задняя комната находилась как раз за буфетной и была расположена на несколько  ступенек ниже, так что любой, кто был своим в заведении, отдернув занавеску,  скрывавшую маленькое оконце в стене упомянутого помещения, на расстоянии  примерно пяти футов от пола, мог не только видеть гостей в задней комнате, не  подвергая себя серьезной опасности быть замеченным (оконце было в углу, между  стеной и толстой вертикальной балкой, и здесь должен был поместиться  наблюдатель), но и, прижавшись ухом к перегородке, установить в достаточной  мере точно предмет их разговора. Хозяин Заведения минут пять не отрывал глаз от  потайного окна, а Барни, передав упомянутое выше сообщение, только что  вернулся, когда Феджин заглянул в бар справиться о своих юных учениках.    

– Тссс…  – зашептал Барни. – В соседней комнате чужие.    

– Чужие? –  шепотом повторил старик.    

– Да.  И чудная пара, – добавил Барни. – Из провинции, но, если не ошибаюсь,  вам по вкусу.    

Казалось,  Феджин выслушал это сообщение с большим интересом. Взобравшись на табурет, он  осторожно прижался глазом к стеклу и из своего укромного местечка мог видеть,  как мистер Клейпол брал холодную говядину с блюда, пил пиво из кружки и выдавал  гомеопатические дозы того и другого Шарлотт, которая сидела рядом и покорно то  пила, то ела.    

– Эге, –  прошептал Феджин, поворачиваясь к Барни. – Мне нравится этот парень. Он  может нам пригодиться. Он уже знает, как дрессировать девушку. Притаитесь, как  мышь, мой милый, и дайте мне послушать, о чем они говорят, дайте мне их  послушать.    

Он снова  приблизил лицо к стеклу и, прижавшись ухом к перегородке, стал внимательно слушать  с такой хитрой миной, которая была бы под стать какому-нибудь старому злому  черту.    

– Так  вот: я хочу сделаться джентльменом, – сказал мистер Клейпол, вытягивая  ноги и продолжая разговор, к началу которого Феджин опоздал. – Хватит с  меня проклятых старых гробов, Шарлотт. Я желаю жить как джентльмен, а ты, если  хочешь, будешь леди.    

– Я  бы очень хотела, дорогой! – отозвалась Шарлотт. – Но не каждый день  можно очищать кассы, и после этого удирать.    

– К  черту кассы! – сказал мистер Клейпол. – И кроме касс есть что  очищать.    

– А  что у тебя на уме? – спросила его спутница.    

– Карманы,  женские ридикюли, дома, почтовые кареты, банки, – сказал мистер Клейпол, воодушевляясь  под влиянием пива.    

– Но  ты не сумеешь делать все это, дорогой мой, – сказала Шарлотт.    

– Я  постараюсь войти в компанию с теми, которые умеют, – ответил Ноэ. –  Они-то помогут нам стать на ноги. Да ведь ты одна стоишь пятидесяти женщин;  никогда еще я не видывал такого хитрого и коварного создания, как ты, когда я  тебе позволяю.    

– Ах,  боже мой, как приятно слышать это от тебя! – воскликнула Шарлотт,  запечатлев поцелуй на его безобразном лице.    

– Ну,  хватит! Нечего чересчур нежничать, а не то я рассержусь! – важно сказал  Ноэ, отстраняясь от нее. – Я бы хотел быть главарем какой-нибудь шайки,  держать людей в руках и шпионить за ними так, чтобы они сами этого не знали.  Вот это бы мне подошло, если барыш хорош. И если бы только нам связаться с  какими-нибудь джентльменами этой породы, я бы сказал, что двадцатифунтовый  билет, который у тебя спрятан, недорогая плата, тем более что мы-то сами толком  не знаем, как от него отделаться.    

Высказав  такое пожелание, мистер Клейпол с видом великого мудреца заглянул в пивную  кружку и, хорошенько взболтав ее содержимое, хлебнул пива, что, повидимому,  очень его освежило. Он подумывал, не хлебнуть ли еще раз, но дверь внезапно  распахнулась, и появление незнакомца ему помешало.    

Незнакомец  был мистер Феджин. И казался он очень любезным; он отвесил низкий поклон, когда  подошел, и, присев за ближайший столик, приказал ухмыльнувшемуся Барни подать  чего-нибудь выпить.    

– Приятный  вечер, сэр, но холодный для этой поры года, – сказал Феджин, потирая  руки, – Из провинции, как вижу, сэр?    

– Как  вы это угадали? – спросил Ноэ Клейпол.    

– У  нас, в Лондоне, нет такой пыли, – ответил Феджин, указывая на башмаки Ноэ,  затем на башмаки его спутницы и, наконец, на два узла.    

– Вы  человек смышленый, – сказал Ноэ. – Ха-ха!.. Ты послушай только,  Шарлотт!    

– Эх,  милый мой, в этом городе приходится быть смышленым, – отозвался еврей,  понизив голос до доверительного шепота. – Что правда, то правда.    

Феджин  подкрепил это замечание, постукав себя сбоку по носу указательным пальцем –  жест, который Ноэ попробовал воспроизвести, хотя и не особенно успешно, ибо его  собственный нос был для этого слишком мал. Тем не менее мистер Феджин,  казалось, истолковал его попытку как выражение полного согласия с высказанным  мнением и весьма дружески угостил его вином, которое принес вновь появившийся  Барни.    

– Славная  штука! – заметил мистер Клейпол, причмокивая губами.    

– Мой  милый, – сказал Феджин, – приходится очищать кассу, или карман, или  женский ридикюль, или дом, или почтовую карету, или банк, если пьешь регулярно.    

Услыхав  эту выдержку из своих собственных речей, мистер Клейпол откинулся на спинку стула  и с испуганной физиономией перевел взгляд с еврея на Шарлотт.    

– Не  обращайте на меня внимания, мой милый, – сказал Феджин, придвигая свой  стул. – Ха-ха! Вам повезло, что вас слышал только я. Очень удачно вышло,  что это был только я.    

– Я  их не брал, – заикаясь, выговорил Ноэ; он уже не вытягивал ног, как  подобало независимому джентльмену, а подбирал их старательно под стул, –  это все ее рук дело… Они у тебя сейчас, Шарлотт, ты же знаешь, что у тебя!    

– Не  важно, у кого они и кто это сделал, мой милый, – отозвался Феджин, бросив,  однако, хищный взгляд на девушку и на два узла. – Я сам этим промышляю,  поэтому вы мне нравитесь.    

– Чем  промышляете? – спросил мистер Клейпол, слегка оправившись.    

– Такими  делами, – ответил Феджин. – Ими занимаются и обитатели этого дома. Вы  попали как раз куда нужно, и здесь вы в полной безопасности. Во всем городе не  найдется более безопасного места, чем «Калеки», – впрочем, это зависит от  меня. А я почувствовал симпатию к вам и к молодой женщине. Потому-то я и  заговорил, и пусть у вас на душе будет спокойно.    

Может  быть, после такого заявления у Ноэ Клейпола и стало спокойно на душе, но к телу  его это отнюдь не относилось, ибо он ерзал и корчился, принимая самые нелепые  позы, и взирал на своего нового друга боязливо и подозрительно.    

– А  вам еще кое-что скажу, – продолжал Феджин после того, как успокоил девушку  дружелюбными кивками и пробормотал какие-то ободряющие слова, – есть у  меня приятель, который сможет исполнить ваше заветное желание и выведет вас на  верную дорогу, а тогда вы изберете дельце, которое, по вашему мнению, больше  всего подходит вам поначалу, и обучитесь всему остальному.    

– Вы  как будто говорите всерьез! – сказал Ноэ.    

– Какая  для меня польза говорить иначе? – пожимая плечами, спросил Феджин. –  Знаете, я хочу сказать вам словечко в другой комнате.    

– К  чему утруждать себя и вставать? – возразил Ноэ, постепенно снова вытягивая  ноги. – Она пока отнесет вещи наверх… Шарлотт, займись узлами!    

Этот  приказ, отданный весьма величественно, был исполнен без всяких возражений, и  Шарлотт удалилась с поклажей, а Ноэ придержал дверь и посмотрел ей вслед.    

– Недурно  я ее натаскал, правда? – вернувшись на свое место, спросил он тоном  укротителя, который приручил дикого зверя.    

– Очень  хорошо! – заявил Феджин, похлопывая его по плечу. – Вы – гений, мой  милый!    

– Что  ж, пожалуй, не будь я им, не сидел бы я сейчас здесь, – ответил Ноэ. –  Но послушайте, она вернется, если вы будете мешкать.    

– Ну,  так что ж вы об этом думаете? – спросил Феджин. – Если мой приятель  вам понравится, почему бы вам к нему не пристроиться?    

– А  дело у него хорошее? Вот что важно, – отвечал Ноэ, подмигивая одним  глазом.    

– Самое  отменное! Нанимает множество людей. С ним лучшие люди этой профессии.    

– Настоящие  горожане? – спросил мистер Клейпол.    

– Ни  одного провинциала. И не думаю, чтобы он вас принял, даже по моей рекомендации,  не нуждайся он как раз теперь в помощниках.    

– Надо  ему дать? – спросил Ноэ, похлопав себя по карману штанов.    

– Без  этого никак не обойтись, – решительным тоном ответил Феджин.    

– Но  двадцать фунтов… это куча денег.    

– Нет,  если это банкнот, от которого вы не можете отделаться, – возразил  Феджин. – Номер и год, полагаю, записаны? Выплата в банке задержана? Вот  видите, он из этого банкнота тоже не много извлечет. Придется переправить за  границу, ему не удастся продать его на рынке по высокой цене.    

– Когда  я его увижу? – неуверенно спросил Ноэ.    

– Завтра  утром.    

– Где?    

– Здесь.    

– Гм, –  сказал Ноэ, – какое жалованье?    

– Будете  жить как джентльмен, стол и квартира, табаку и спиртного вволю, половина вашего  заработка и половина заработка молодой женщины – ваши, – ответил Феджин.    

Весьма  сомнительно, согласился бы Ноэ Клейпол, алчность которого не знала пределов,  даже на такие блестящие условия, будь он совершенно свободен в своих действиях;  но так как он припомнил, что в случае отказа новый знакомый может предать его  немедленно в руки правосудия (а случались вещи и более невероятные), то  постепенно смягчился и сказал, что, пожалуй, это ему подойдет.    

– Но,  знаете ли, – заметил Ноэ, – раз она может справиться с тяжелой  работой, то мне бы хотелось взяться за что-нибудь полегче.    

– За  какую-нибудь маленькую, приятную работенку? – предложил Феджин.    

– Вот  именно, – ответил Ноэ. – Как вы думаете, что бы мне теперь подошло?  Ну, скажем, дельце, не требующее больших усилий и, знаете ли, не очень опасное.  Что-нибудь в этом роде.    

– Я  слыхал, вы говорили о том, чтобы шпионить за другими, мой милый, – сказал  Феджин. – Мой приятель нуждается в человеке, который бы с этим справился.    

– Да,  об этом я упомянул и не прочь иной раз этим заняться, – медленно  проговорил Ноэ, – но, знаете ли, эта работа себя не оправдывает.    

– Верно, –  заметил еврей, размышляя или притворяясь размышляющим. – Нет, не подходит.    

– Так  что же вы скажете? – спросил Ноэ, с беспокойством посматривая на  него. – Хорошо бы красть под шумок, чтобы дело было надежное, а риска  немногим больше, чем если сидишь у себя дома.    

– Что  вы думаете о старых леди? – спросил Феджин. – Очень хороший бывает  заработок, когда вырываешь у них сумки и пакеты и убегаешь за угол.    

– Да  ведь они ужасно вопят, а иногда и царапаются, – возразил Ноэ, покачивая головой. –  Не думаю, чтобы это мне подошло. Не найдется ли какого-нибудь другого занятия?    

– Постойте, –  сказал Феджин, положив руку ему на колено. – Облапошивание птенцов.    

– А  что это значит? – осведомился мистер Клейпол.    

– Птенцы,  милый мой, – сказал Феджин, – это маленькие дети, которых матери  посылают за покупками, давая им шестипенсовики и шиллинги. А облапошить –  значит отобрать у них деньги… они их держат всегда наготове в руке… потом  столкнуть их в водосточную канаву у тротуара и спокойно удалиться, будто ничего  особенного не случилось, кроме того, что какой-то ребенок упал и ушибся.  Ха-ха-ха!    

– Ха-ха! –  загрохотал мистер Клейпол, в восторге дрыгая ногами. – Ей-богу, это как  раз по мне!    

– Разумеется, –  ответил Феджин. – И вы можете наметить себе места в Кемден-Тауне,  Бэтл-Бридже и по соседству, куда их всегда посылают за покупками, и в каждый  свой обход в любой час дня будете сбивать с ног столько птенцов, сколько вам  вздумается. Ха-ха-ха!    

С этими  словами мистер Феджин ткнул мистера Клейпола в бок, и они дружно разразились  громким и долго не смолкавшим смехом.    

– Ну,  все в порядке, – сказал Ноэ; когда в комнату вернулась Шарлотт, он уже мог  говорить. – В котором часу завтра?    

– В  десять можете? – спросил Феджин и, когда мистер Клейпол кивнул в знак  согласия, добавил: – Как вас отрекомендовать моему доброму другу?    

– Мистер  Болтер, – ответил Ноэ, заранее приготовившийся к такому вопросу. –  Мистер Морис Болтер. А это миссис Болтер.    

– Я  к вашим услугам, миссис Болтер, – сказал Феджин, раскланиваясь с  комической учтивостью. – Надеюсь, в самом непродолжительном времени ближе  познакомиться с вами.    

– Ты  слышишь, что говорит джентльмен, Шарлотт? – заревел мистер Клейпол.    

– Да,  дорогой Ноэ, – ответила миссис Болтер, протягивая руку.    

– Она  называет меня Ноэ, это вроде ласкательного имени, – сказал Морис Болтер,  бывший Клейпол, обращаясь к Феджину. – Понимаете?    

– О  да, понимаю, прекрасно понимаю, – ответил Феджин, на сей раз говоря  правду. – Спокойной ночи!    

После  длительных прощаний и многозначительных благих пожеланий мистер Феджин отправился  своей дорогой. Ноэ Клейпол, призвав к вниманию свою любезную супругу, начал  рассказывать ей о заключенном им соглашении со всем высокомерием и сознанием  собственного превосходства, какие приличествуют не только представителю более  сильного пола, но и джентльмену, который оценил честь назначения на специальную  должность облапошивателя птенцов в Лондоне и его окрестностях.    

 Глава XLIII,    

     

в  которой рассказано, как Ловкий Плут попал в беду    

     

– Так  это вы и были вашим собственным другом? – спросил мистер Клейпол, иначе  Болтер, когда, в силу заключенного им договора, переселился в дом  Феджина. – Ей-богу, мне приходило это в голову еще вчера.    

– Каждый  человек себе друг, милый мой, – ответил Феджин с вкрадчивой улыбкой. –  И такого хорошего друга ему нигде не найти.    

– Бывают  исключения, – возразил Морис Болтер с видом светского человека. –  Иной, знаете ли, никому не враг, а только самому себе.    

– Не  верьте этому, – сказал Феджин. – Если человек сам себе враг, то лишь  потому, что он уж слишком сам себе друг, а не потому, что заботится обо всех,  кроме себя. Вздор, вздор! Такого на свете не бывает.    

– А  если бывает, так не должно быть, – отозвался мистер Болтер.    

– Само  собой разумеется. Одни заклинатели говорят, что магическое число – три, а  другие – семь. Ни то, ни другое, мой друг, ни то, ни другое? Это число – один.    

– Ха-ха! –  захохотал мистер Болтер. – Всегда один.    

– В  такой маленькой, общине, как наша, мой милый, – сказал Феджин, считая  необходимым пояснить свое суждение, – у нас общее число – один; иначе  говоря, вы не можете почитать себя номером первым, не почитая таковым же и  меня, а также всех наших молодых людей.    

– Ах,  черт! – воскликнул мистер Болтер.    

– Видите  ли, – продолжал Феджин, притворяясь, будто не слышал этого возгласа, –  мы все так связаны общими интересами, что иначе и быть не может. Вот, например,  ваша цель – заботиться о номере первом, то есть о самом себе.    

– Конечно, –  отозвался мистер Болтер. – В этом вы правы.    

– Отлично.  Вы не можете заботиться о себе, номере первом, не заботясь обо мне, номере первом.    

– Номере  втором, хотите вы сказать, – заметил мистер Болтер, который был щедро  наделен таким качеством, как эгоизм.    

– Нет,  не хочу, – возразил Феджин. – Я имею для вас такое же значение, как и  вы сами…    

– Послушайте, –  перебил мистер Болтер, – вы очень славный человек и очень мне нравитесь,  но не так уж мы с вами крепко подружились, чтобы дело дошло до этого.    

– Вы  только подумайте, – сказал Феджин, пожимая плечами и протягивая  руки, – только рассудите. Вы обделали очень хорошенькое дельце, и я вас за  это люблю, но зато вам теперь грозит галстук на шею, который так легко затянуть  и так трудно развязать, – петля, говоря простым английским языком.    

Мистер  Болтер поднес руку к своему шейному платку, как будто почувствовав, что он  слишком туго завязан, и пробормотал что-то, выражая согласие тоном, но не  словами.    

– Виселица, –  продолжал Феджин, – виселица, мой милый, – это безобразный,  придорожный столб, указывающий путь к очень короткому и очень крутому повороту,  который положил конец карьере многих смельчаков на широкой, большой дороге. Не  сходить с прямой тропы и держаться от него подальше – вот ваша цель, номер  первый.    

– Конечно,  это верно, – ответил мистер Болтер. – Но зачем вы толкуете о таких  вещах?    

– Только  для того, чтобы пояснить вам смысл моих слов, – сказал еврей, пожимая  плечами. – Чтобы добиться этого, вы полагаетесь на меня. Чтобы мирно  заниматься своим маленьким делом, я полагаюсь на вас. Одно – для вас номер  первый, другое – для меня номер первый. Чем больше вы цените свой номер первый,  тем больше вы заботитесь о моем; вот, наконец, мы и вернулись к тому, что я вам  сказал вначале: внимание к номеру первому связывает нас всех вместе. Так и  должно быть, иначе вся наша компания развалится.    

– Это  правда, – задумчиво промолвил мистер Болтер. – Ох, и ловкий же вы  старый пройдоха!    

Мистер  Феджин с великой радостью убедился, что эта похвала его способностям не простой  комплимент, но что он действительно внушил новичку представление о своем  гениальном хитроумии, а укрепить в нем такое представление было делом  чрезвычайно важным. Дабы усилить впечатление, столь желательное и полезное, он  еще подробнее ознакомил Ноэ с размахом своих операций, переплетая в своих целях  правду с вымыслом и преподнося то и другое с таким мастерством, что почтение к  нему мистера Болтера явно возросло и окрасилось неким благодетельным страхом, к  чему Феджин и стремился.    

– Вот  это взаимное доверие, какое мы питаем друг к другу, и утешает меня в случае  тяжелых утрат, – сказал Феджин. – Вчера утром я лишился своего лучшего  помощника.    

– Неужели  вы хотите сказать, что он умер! – воскликнул мистер Болтер.    

– Нет, –  ответил Феджин, – дело не так плохо. Не так уж плохо.    

– Тогда,  должно быть, его…    

– Затребовали, –  подсказал Феджин. – Да, его затребовали.    

– По  очень важному делу? – спросил мистер Болтер.    

– Нет, –  ответил мистер Феджин, – не очень. Его обвинили в попытке очистить карман  и нашли у него серебряную табакерку – его собственную, мой милый, его  собственную, потому что он сам очень любит нюхать табак. Его держали под арестом  до сегодняшнего дня, так как полагали, что знают владельца. Ах, он стоил  пятидесяти табакерок, и я бы заплатил их стоимость, только бы его вернуть.  Следовало вам знать Плута, мой милый, следовало вам знать Плута.    

– Ну  что ж, надеюсь, я с ним познакомлюсь, как вы думаете? – сказал мистер  Болтер.    

– Сомневаюсь, –  со вздохом ответил Феджин. – Если они не раздобудут каких-нибудь новых  улик, то дадут ему короткий срок, и месяца через полтора он к нам вернется, а  если раздобудут, то дело пахнет укупоркой. Им известно, какой он умный парень.  Он будет пожизненным. Они сделают Плута ни больше, ни меньше, как пожизненным.    

– Что  значит укупорка и пожизненный? – спросил мистер Болтер. – Что толку  объясняться со мной на таком языке? Почему вы не говорите так, чтобы я мог вас  понять?    

Феджин  хотел было перевести эти таинственные выражения на простой язык, и, получив объяснение,  мистер Болтер узнал бы, что сочетание этих слов означает по жизненную каторгу,  но тут беседа была прервана появлением юного Бейтса, руки которого были  засунуты в карманы, а лицо перекосилось, выражая полукомическую скорбь.    

– Все  кончено, Феджин! – сказал Чарли, когда он и его новый товарищ были  представлены друг другу.    

– Что  это значит?    

– Они  отыскали джентльмена, которому принадлежит табакерка. Еще два-три человека  явятся опознать его, и Плуту придется пуститься в плавание, – ответил юный  Бейтс. – Мне, Феджин, нужны траурный костюм и лента на шляпу, чтобы  навестить его перед тем, как он отправится в путешествие. Подумать только, что  Джек Даукинс – молодчага Джек – Плут – Ловкий Плут уезжает в чужие края из-за  простой табакерки, которой цена два с половиной пенса. Я всегда думал, что если  такое с ним случится, то по меньшей мере из-за золотых часов с цепочкой и  печатками. Ох, почему он не отобрал у какого-нибудь старого богача все его  драгоценности, чтобы уехать как джентльмен, а не как простой воришка, без  всяких почестей и славы!    

Выразив  таким образом сочувствие своему злосчастному другу, юный Бейтс с видом грустным  и угнетенным опустился на ближайший стул.    

– Что  это ты там болтаешь? – воскликнул Феджин, бросив сердитый взгляд на своего  ученика. – Разве не был он на голову выше всех вас? Разве есть среди вас  хоть один, кто бы мог до него дотянуться и в чем-нибудь сравняться с ним?    

– Ни  одного, – ответил юный Бейтс голосом, охрипшим от огорчения. – Ни  одного.    

– Так  о чем же ты болтаешь? – сердито спросил Феджин. – О чем ты хнычешь?    

– О  том, что этого не будет в протоколе, – сказал Чарли, которого взбудоражили  нахлынувшие сожаления, побудив бросить открытый вызов своему почтенному другу о  том, что это не будет указано в обвинительном акте, о том, что никто никогда до  конца не узнает, кем он был. Какое место он займет в Ньюгетском справочнике[41]? Может быть,  вовсе не попадет туда. О господи, какой удар!    

– Ха-ха! –  вскричал Феджин, вытягивая правую руку к мистеру Болтеру и, словно паралитик,  весь сотрясаясь от собственного хихиканья. – Посмотрите, как они гордятся  своей профессией, мой милый. Не чудесно ли это?    

Мистер  Болтер кивнул утвердительно, а Феджин, в течение нескольких секунд созерцавший  с нескрываемым удовлетворением скорбь Чарли Бейтса, подошел к сему молодому  джентльмену и потрепал его по плечу.    

– Полно,  Чарли, – успокоительно сказал Феджин, – Это станет известно,  непременно станет известно. Все узнают, каким он был смышленым парнем, он сам  это покажет и не опозорит своих старых приятелей и учителей. Подумай о том, как  он молод. Как почетно, Чарли, получить укупорку в такие годы!    

– Пожалуй,  это и в самом деле честь, – сказал Чарли, немножко утешившись.    

– Он  получит все, чего пожелает, – продолжал еврей. – Его будут содержать  в каменном кувшине, как джентльмена, Чарли. Как джентльмена. Каждый день пиво и  карманные деньги, чтобы играть в орлянку, если он не может их истратить.    

– Да  неужели? – воскликнул Чарли Бейтс.    

– Все  это он получит, – ответил Феджин. – И у нас будет большой парик –  такой, что лучше всех умеет болтать языком, чтобы его защитить. Плут, если  захочет, и сам может произнести речь, а мы ее всю прочитаем в газетах: «Ловкий  Плут – взрывы смеха, с судьями конвульсии». Ну как, Чарли, э?    

– Ха-ха! –  захохотал Чарли. – Вот будет потеха! Верно, Феджин? Плут-то им досадит,  верно?    

– Верно! –  воскликнул Феджин. – Уж он досадит.    

– Да  что и говорить, досадит, – повторил Чарли, потирая руки.    

– Мне  кажется, я его перед собой вижу, – сказал еврей, устремив взгляд на своего  ученика.    

– Я  тоже! – крикнул Чарли Бейтс. – Ха-ха-ха! Я тоже. Я все это вижу,  ей-богу, вижу, Феджин. Вот потеха! Вот уж взаправду потеха! Все большие парики  стараются напустить на себя важность, а Джек Даукинс обращается к ним спокойно  и задушевно, будто он родной сын судьи и произносит спич после обеда. Ха-ха-ха!    

В самом  деле, мистер Феджин столь искусно воздействовал на эксцентрический характер своего  молодого друга, что Бейтс, который сначала был склонен почитать арестованного  Плута жертвой, смотрел на него теперь как на первого актера на сцене,  отличающегося беспримерным и восхитительным юмором, и с нетерпением ждал часа,  когда старому его приятелю представится столь благоприятный случай обнаружить  свои таланты.    

– Мы  должны половчее разузнать, как идут у него дела сейчас, – сказал  Феджин. – Дай-ка я подумаю.    

– Не  пойти ли мне? – спросил Чарли.    

– Ни  за что на свете! – ответил Феджин. – Рехнулся ты, что ли, мой милый,  окончательно рехнулся, если вздумал идти туда, где… Нет, Чарли, нет. Нельзя  терять больше одного за раз.    

– Я  думаю, сами-то вы не собираетесь идти? – сказал Чарли, шутливо подмигивая.    

– Это  было бы не совсем удобно, – покачивая головой, ответил Феджин.    

– А  почему бы не послать этого нового парня? – спросил юный Бейтс, положив  руку на плечо Ноэ. – Его никто не знает.    

– Ну  что же, если он ничего не имеет против… – начал Феджин.    

– Против? –  перебил Чарли. – А что он может иметь против?    

– Ровно  ничего, мой милый, – сказал Феджин, поворачиваясь к мистеру Болтеру, –  ровно ничего.    

– О,  как бы не так! – возразил Ноэ, пятясь к двери и опасливо качая  головой. – Нет, нет, бросьте! Это не входит в мои обязанности.    

– А  какие он взял на себя обязанности, Феджин? – спросил юный Бейтс, презрительно  созерцая тощую фигуру Ноэ. – Удирать, когда что-нибудь неладно, и есть по  горло, когда все в порядке? Это, что ли, его занятие?    

– Не  все ли равно? – возразил мистер Болтер. – А ты, малыш, не позволяй  себе вольностей со старшими, не то тебе не поздоровится.    

В ответ  на эту великолепную угрозу юный Бейтс так неистово захохотал, что прошло  некоторое время, прежде чем Феджин мог вмешаться и объяснить мистеру Болтеру,  что в полицейском управлении ему ничто не грозит, ибо ни отчет о маленьком  дельце, в котором он участвовал, ни описание его особы еще не препровождены в  столицу и, по всей вероятности, его даже не подозревают в том, что он искал в  ней приюта, а потому – если он надлежащим образом переоденется, то может  посетить это место с такой же безопасностью, как и всякое другое в Лондоне, тем  более что из всех мест оно самое последнее, где можно ждать добровольного его  появления.    

Убежденный  отчасти такими доводами, но в значительно большей степени подавленный страхом  перед Феджином, мистер Болтер с большой неохотой согласился, наконец,  отправиться в эту экспедицию. По указанию Феджина он немедленно заменил свой  костюм курткой возчика, короткими плисовыми штанами и кожаными гетрами, –  все это было у Феджина под рукой. Его снабдили также войлочной шляпой, разукрашенной  билетиками с заставы и извозчичьим кнутом. В таком снаряжении он должен был  ввалиться в суд, как сделал бы какой-нибудь деревенский парень с  Ковент-Гарденского рынка, вздумавший удовлетворить свое любопытство. А так как  Ноэ был как раз таким неотесанным, неуклюжим и костлявым парнем, какой был  нужен, мистер Феджин не сомневался в том, что он в совершенстве справится со  своей ролью.    

Когда  эти приготовления были закончены, ему сообщили признаки и приметы, необходимые  для опознания Ловкого Плута, и юный Бейтс проводил его темными и извилистыми  путями до того места, откуда было недалеко до Боу-стрит. Описав точное  местонахождение полицейского управления и присовокупив многочисленные указания,  как пройти переулком, пересечь двор, подняться по лестнице к двери по правую  руку и, войдя в комнату, снять шляпу, Чарли Бейтс предложил ему проститься и  быстро идти дальше и обещал ждать его возвращения там, где они расстались.    

Ноэ  Клейпол, или, если читателю угодно, Морис Болтер, пунктуально следовал  полученным указаниям, которые (юный Бейтс был недурно знаком с этой местностью)  были так точны, что ему удалось достигнуть полицейского управления, не задавая  никаких вопросов и не встретив на пути никаких помех. Он очутился в плотной  толпе, состоявшей преимущественно из женщин, теснившихся в грязной, душной  комнате, в дальнем конце которой находилось огороженное перилами возвышение со  скамьей для подсудимых у стены слева, кафедрой для свидетелей посередине и  столом для судей справа; это последнее, устрашающее место было отделено  перегородкой, которая скрывала суд от взоров простых смертных и давала свободу  черни представлять себе (если ей это удастся) правосудие во всем его величии.    

На  скамье подсудимых сидели только две женщины, которые все время кивали своим  восхищенным друзьям, пока клерк читал какие-то показания двум полисменам и  чиновнику в штатском, склонившемуся над столом. Тюремщик стоял, опершись на  перила скамьи подсудимых и лениво постукивал себя по носу большим ключом,  отрываясь от этого занятия лишь для того, чтобы окриком пресечь неуместные  попытки зевак вести разговор или, сурово подняв взор, приказать какой-нибудь  женщине: «Унесите этого ребенка», – если торжественное отправление  правосудия прерывалось слабым писком какого-нибудь тощего младенца, доносившимся  из-под материнской шали. Воздух в комнате был тяжелый и спертый; от грязи  изменилась окраска стола, а потолок почернел. На каменной стене возвышался  старый, закопченный бюст, а над скамьей подсудимых – запылившиеся часы –  единственный предмет, который, казалось, был в должном порядке, тогда как  пороки, бедность или близкое знакомство с ними оставили на всех одушевленных  существах налет, вряд ли менее неприятный, чем густой, жирный слой копоти,  лежавший на всех неодушевленных предметах, хмуро взиравших на происходящее.    

Ноэ  нетерпеливо озирался в поисках Плута, но хотя многие из присутствующих женщин  прекрасно могли бы сойти за мать или сестру этого выдающегося человека и  несколько мужчин могли походить на его отца, не было видно решительно никого, к  кому подошло бы полученное Ноэ описание наружности мистера Даукинса. Ноэ ждал с  величайшим беспокойством и неуверенностью, пока женщины, чьи дела передавались  в уголовный суд[42],  не удалились с развязным видом, а затем его быстро успокоило появление другого  арестованного, который, как он сразу понял, мог быть только тем, ради кого он  сюда пришел.    

Это был  действительно мистер Даукинс с закатанными, по обыкновению, длинными рукавами  сюртука; засунув левую руку в карман, а в правой держа шляпу, он вошел,  сопровождаемый тюремщиком, в комнату совершенно неописуемой походкой, волоча  ноги, вразвалку и, заняв место на скамье подсудимых, громким голосом пожелал  узнать, чего ради поставили его в такое унизительное положение.    

– Прикусите  язык, слышите? – сказал тюремщик.    

– Я  – англичанин, разве не так? – возразил Плут. – Где же мои привилегии?    

– Скоро  получите свои привилегии, – отрезал тюремщик, – и перцу в придачу!    

– А  если не получу, то посмотрим, что скажет этим крючкотворам министр внутренних  дел… – ответствовал мистер Даукинс. – Ну, какое у нас тут дело? Я буду  благодарен судьям, если они разберут это маленькое дельце и не станут меня  задерживать, читая газету, потому что у меня назначено свидание с одним  джентльменом в Сити, а так как я всегда верен своему слову и очень пунктуален в  делах, то он уйдет, если я не приду вовремя. И уж не думают ли они, что им не  предъявят иска о возмещении убытков, если они меня задержат? О, как бы не так!    

Тут  Плут, делая вид, будто крайне заинтересован процессом, который может возникнуть  на этой почве, пожелал узнать у тюремщика фамилии вон тех двух ловкачей в  судейских креслах. Это столь позабавило зрителей, что они захохотали почти так  же громко, как захохотал бы юный Бейтс, если бы услыхал такое требование.    

– Эй,  потише! – крикнул тюремщик.    

– В  чем его обвиняют? – спросил один из судей.    

– В  карманной краже, ваша честь.    

– Этот  мальчик бывал здесь когда-нибудь раньше?    

– Много  раз следовало бы ему здесь быть, – ответил тюремщик. – Почти везде он  побывал. Уж я-то его хорошо знаю, ваша честь.    

– О,  вы меня знаете, вот как? – откликнулся на это сообщение Плут. – Очень  хорошо! Так или иначе, а это попытка опорочить репутацию.    

Тут  снова раздался смех, и снова призыв к молчанию.    

– Ну,  а где же свидетели? – спросил клерк.    

– Вот  именно, – подхватил Плут. – Где они? Хотел бы я на них посмотреть.    

Это  желание было немедленно удовлетворено, ибо вперед выступил полисмен, который  видел, как арестованный покушался на карман какого-то джентльмена в толпе и  даже вытащил оттуда носовой платок, оказавшийся таким старым, что он  преспокойно положил его назад, предварительно воспользовавшись им для своего  собственного носа. На этом основании он арестовал Плута, как только удалось до  него добраться, и при обыске у названного Плута была найдена серебряная  табакерка с выгравированной на крышке фамилией владельца. Этого джентльмена  разыскали с помощью «Судебного справочника», и, находясь в настоящее время  здесь, он показал под присягой, что табакерка принадлежит ему и что он хватился  ее накануне, когда выбрался из той самой толпы. Он также заметил в толпе  молодого джентльмена, весьма решительно прокладывавшего себе дорогу, и находящийся  перед ним арестованный и есть этот молодой джентльмен.    

– Мальчик,  вы имеете о чем-нибудь спросить этого свидетеля? – сказал судья.    

– Я  не намерен унижаться, снисходя до беседы с ним, – ответил Плут.    

– Вы  ничего не имеете сказать?    

– Слышите,  их честь спрашивает, имеете ли вы что сказать? – повторил тюремщик,  подталкивая локтем молчавшего Плута.    

– Прошу  прощенья! – сказал Плут, с рассеянным видом поднимая глаза. – Это вы  ко мне обращаетесь, милейший?    

– Никогда  я не видал такого прожженного молодого бродяги, ваша честь, – усмехаясь,  заметил полисмен. – Хотите ли вы что-нибудь сказать, юнец?    

– Нет, –  ответил Плут, – не здесь, потому что эта лавочка не годится для  правосудия, да к тому же сегодня утром мой адвокат завтракает с  вице-президентом палаты общин. Но в другом месте я кое-что скажу, а также и он  и мои многочисленные и почтенные знакомые, и тогда эти крючкотворы пожалеют,  что родились на свет или что не приказали своим лакеям повесить их на гвоздь  вместо шляпы, когда те отпустили их сегодня утром проделывать надо мной эти  штуки. Я…    

– Довольно!  Приговорен к преданию суду. Уведите его, – перебил клерк.    

– Идем! –  сказал тюремщик.    

– Иду, –  ответил Плут, чистя ладонью свою шляпу, – Эй (обращаясь к судьям), нечего  напускать на себя испуганный вид: я вам не окажу ни малейшего снисхождения, ни  на полпенни! Вы за это заплатите, милейшие! Я бы ни за что не согласился быть  на вашем месте. Я бы не вышел теперь на волю, даже если бы вы упали на колени и  умоляли меня. Эй, ведите меня в тюрьму! Уведите меня!    

Произнеся  эти последние слова, Плут разрешил, чтобы его вытащили за шиворот, и, пока не  очутился во дворе, грозил возбудить дело в парламенте, а затем весело и  самодовольно ухмыльнулся в лицо полисмену.    

Убедившись,  что Даукинса заперли в маленькой одиночной камере, Ноэ быстрыми шагами  направился туда, где оставил юного Бейтса. Здесь он дождался этого молодого  джентльмена, который благоразумно избегал показываться на глаза, пока из  укромного уголка тщательно не обозрел местность и не удостоверился, что никакая  назойливая личность не выслеживает его нового друга.    

Вдвоем  они поспешили домой сообщить мистеру Феджину радостную весть, что Плут воздает  должное полученному им воспитанию и завоевывает себе блестящую репутацию.    

 Глава XLIV    

     

Для  Нэнси настает время исполнить обещание, данное Роз Мэйли. Она терпит неудачу    

     

Как ни  была искушена Нэнси во всех тонкостях искусства хитрить и притворяться, однако  она не могла до конца скрыть того смятения, в которое ее поверг соделанный ею  поступок. Она помнила, что и лукавый еврей и жестокий Сайкс посвящали ее в свои  планы, которые оставались тайной для всех других, в полной уверенности, что она  достойна доверия и стоит вне подозрений. Как ни гнусны были эти планы, какими  отъявленными негодяями ни были люди, их замыслившие, и как ни велико было ее  озлобление против Феджина, который вел ее шаг за шагом вниз и вниз, в бездну  преступлений и отчаяния, откуда нет возврата, однако бывали минуты, когда она  смягчалась даже по отношению к нему, опасаясь, как бы ее разоблачение не  привело его к тем железным тискам, от которых он так долго ускользал, и как бы  он не погиб – хотя такую участь он и заслужил – от ее руки.    

Но  подобные колебания духа не могли целиком оторвать ее от прежних товарищей и  сообщников, хотя она и способна была сосредоточиться на одной цели и не  уклоняться в сторону, невзирая ни на какие соображения. Ее опасения за Сайкса  могли послужить более серьезным мотивом для отступления, пока еще не поздно, но  она условилась, что ее тайну будут свято хранить, она не дала ни одной нити,  которая помогла бы его найти; ради него она даже отказалась спастись от всех  преступлений и мерзости, окружавших ее, – могла ли она сделать больше? Она  решилась.    

Хотя ее  душевная борьба и заканчивалась таким решением, но она начиналась снова и снова  и не проходила бесследно. За эти несколько дней Нэнси похудела и побледнела.  Иногда она никакого внимания не обращала на то, что происходило вокруг, и не  принимала участия к разговорах, тогда как прежде кричала бы громче всех. Иной  раз она смеялась невесело и поднимала шум без причины и без толку. Иной раз –  это нередко случалось минуту спустя – она сидела молчаливая и понурая, в  раздумье опустив голову на руки, и те усилия, какие она делала, чтобы  оживиться, красноречивее, чем эти признаки, говорили о том, что ей не по себе и  мысли ее не имеют никакого отношения к тому, о чем толкуют ее товарищи.    

Был  воскресный вечер, и на ближней церкви колокол начал отбивать часы. Сайкс с  евреем вели беседу, но теперь умолкли, прислушиваясь. Девушка, сидевшая,  сгорбившись, на низкой скамье, подняла голову и тоже прислушалась. Одиннадцать.    

– Час  до полуночи, – сказал Сайкс, приподняв штору, чтобы посмотреть на улицу, и  возвращаясь на свое место. – И к тому же темно и облачно. Славная ночка  для работы.    

– Ах! –  вздохнул Феджин. – Как досадно, Билл, милый мой, что у нас никакой работы  не припасено.    

– На  этот раз вы правы, – хмуро сказал Сайкс. – Досадно, потому что сейчас  мне это пришлось бы по вкусу.    

Феджин  вздохнул и уныло покачал головой.    

– Мы  должны наверстать потерянное время, как только дела у нас наладятся, вот что я  думаю, – заметил Сайкс.    

– Правильно  рассуждаете, милый мой, – ответил Феджин, осмелившись потрепать его по плечу. –  Мне приятно вас слушать.    

– Вам  приятно! – воскликнул Сайкс. – Ну что ж, пусть так.    

– Ха-ха-ха! –  засмеялся Феджин, как будто это замечание его успокоило. – Сегодня вы  опять такой, как прежде, Билл. Совсем такой же.    

– А  я себя не чувствую таким, когда вы кладете мне на плечо эти усохшие старые  когти. Стало быть, уберите их, – сказал Сайкс, отталкивая руку еврея.    

– Это  вас волнует, Билл; походит на то, будто вас схватили? – сказал Феджин,  решив не обижаться.    

– Походит  на то, будто меня сам черт схватил, – ответил Сайкс. – Не бывало еще  человека с такой рожей, как у вас. Вот разве что у вашего отца была такая, а уж  ему-то, наверно, подпаливают сейчас бороду, рыжую с проседью. Или, может быть,  вы произошли прямо от черта, без всякого отца, – меня бы это ничуть не  удивило.    

На этот  комплимент Феджин ничего не ответил, но, дернув Сайкса за рукав, указал пальцем  на Нэнси, которая воспользовалась возникшим разговором, чтобы надеть шляпку, и  теперь собралась выйти из комнаты.    

– Эй! –  крикнул Сайкс. – Нэнс! Куда это девка вздумала идти так поздно?    

– Недалеко.    

– Это  еще что за ответ? – сказал Сайкс. – Куда ты идешь?    

– Говорю  – недалеко.    

– А  я спрашиваю: куда? – закричал Сайкс. – Ты меня слышишь?    

– Не  знаю куда, – ответила девушка.    

– Ну,  так я знаю, – сказал Сайкс, не столько потому, что у него были веские  причины не пускать ее, если бы она вздумала куда-нибудь пойти, сколько из  упрямства, – Никуда!.. Сядь!    

– Мне  нездоровится. Я тебе уже говорила, – возразила девушка. – Я хочу  подышать свежим воздухом.    

– Высунь  голову в окно, – ответил Сайкс.    

– Мне  этого мало, – сказала девушка. – Мне нужно подышать воздухом на  улице.    

– Обойдешься! –  ответил Сайкс.    

С этими  словами он встал, запер дверь, вынул ключ и, сорвав у нее с головы шляпку,  забросил ее на старый шкаф.    

– Вот  так, – сказал грабитель. – Теперь сиди смирно там, где сидела,  слышишь?    

– Шляпа-то  меня не удержит, – сильно побледнев, сказала девушка. – Что с тобой,  Билл? Да знаешь ли ты, что ты делаешь?    

– Знаю  ли я… О! – воскликнул Сайкс, поворачиваясь к Феджину. – Смотрите, она  свихнулась, иначе она бы не посмела так со мной говорить.    

– Ты  меня доведешь до какого-нибудь отчаянного поступка, – пробормотала  девушка, прижимая обе руки к груди, словно стараясь удержаться от бурного  взрыва. – Отпусти, слышишь… сию же минуту… сию же секунду!    

– Нет, –  сказал Сайкс.    

– Феджин,  скажите ему, чтобы он меня отпустил. Пусть лучше отпустит. Для него же будет  лучше. Слышишь ты меня? – топнув ногой, крикнула Нэнси.    

– Слышу  ли? – повторил Сайкс, поворачиваясь на стуле лицом к ней. – Если я  еще минуту буду тебя слышать, собака вцепится тебе в горло так, что выдерет из  глотки этот крикливый голос. Что это на тебя нашло, дрянь ты этакая?! Что на  тебя нашло?    

– Пусти  меня, – очень настойчиво сказала девушка и, усевшись на пол перед дверью,  добавила: – Билл, пусти меня! Ты не знаешь, что ты делаешь. Не знаешь… Только  на один час… Пусти!.. Пусти…    

– Пусть  меня режут на куски, – воскликнул Сайкс, грубо схватив ее за плечо, –  если у этой девки не буйное помешательство! Встань!    

– Не  встану, пока ты меня не пустишь… пока не пустишь… ни за что… ни за что!.. –  завизжала девушка.    

С минуту  Сайкс смотрел на нее, подстерегая удобный момент, потом, внезапно скрутив ей руки,  потащил ее, невзирая на сопротивление, в маленькую смежную комнату, где швырнул  на стул, а сам уселся рядом на скамью, продолжая держать ее. Она то вырывалась,  то умоляла, пока не пробило двенадцать, тогда, устав и выбившись из сил, она  перестала настаивать на своем. Бросив ей предостережение, скрепленное  многочисленными ругательствами, не пытаться больше выйти сегодня из дому, Сайкс  предоставил ей успокаиваться на досуге и вернулся к Феджину.    

– Вот  так штука! – сказал взломщик, вытирая пот с лица. – Чертовски  странная девка.    

– Что  и говорить, Билл… – задумчиво отозвался Феджин, – что и говорить.    

– Как  вы думаете, что это ей взбрело в голову уходить из дому ночью? – спросил  Сайкс. – Послушайте, вы знаете ее лучше, чем я. Что это значит?    

– Упрямство.  Мне кажется, это женское упрямство, мой милый.    

– Мне  тоже так кажется, – проворчал Сайкс. – Я думал, что вышколил ее, но  она такая же дрянь, какой была.    

– Хуже, –  задумчиво произнес Феджин. – Я никогда еще не видел, чтобы это с ней  случалось из-за таких пустяков.    

– Я  тоже, – сказал Сайкс. – Я думаю, у нее еще бродит в крови эта  лихорадка, а?    

– Похоже  на то.    

– Если  она еще раз примется за такие штуки, я ей сделаю маленькое кровопускание, не  утруждая доктора, – сказал Сайкс.    

Феджин  выразительно кивнул, одобряя такой способ лечения.    

– Она  по целым дням, да и по ночам не отходила от меня, когда я лежал пластом, а вы,  злое, волчье отродье, держались в стороне, – сказал Сайкс. – К тому  же мы все время очень нуждались, и, я думаю, ее это мучило и раздражало, а от  долгого сиденья здесь взаперти она, наверно, и сделалась такой беспокойной.    

– Так  оно и есть, мой милый, – шепотом ответил еврей. – Тише.    

Как  только он произнес эти слова, девушка вошла в комнату и села на прежнее место.  Глаза у нее опухли и покраснели; она раскачивалась взад и вперед, встряхивала  головой и вдруг расхохоталась.    

– Ну  вот, теперь она покатилась по другой дорожке! – воскликнул Сайкс, с  величайшим изумлением посмотрев на своего собеседника.    

Феджин  кивнул ему, чтобы он не обращал на нее внимания, и через несколько минут  девушка пришла в себя. Шепнув Сайксу, что больше нечего опасаться нового  припадка, Феджин взял шляпу и пожелал ему спокойной ночи. У двери он  приостановился и, оглянувшись, спросил, не посветит ли ему кто-нибудь на темной  лестнице.    

– Посвети  ему, – сказал Сайкс, набивавший трубку. – Жаль будет, если он свернет  себе шею и разочарует любителей зрелищ. Проводи его со свечой.    

Взяв  свечу, Нэнси спустилась вслед за стариком по лестнице. Когда они вышли в  коридор, он приложил палец к губам и, придвинувшись к девушке, спросил шепотом:    

– Что  случилось, Нэнси, милая?    

– О  чем вы говорите? – также тихо спросила девушка.    

– О  причине всего этого, – ответил Феджин. – Если он, –  костлявым пальцем он указал наверх, – так жесток с тобой (ведь он скотина,  Нэнс, грубая скотина), то почему же ты не…    

– Ну? –  сказала девушка, когда Феджин замолчал, почти касаясь губами ее уха и не сводя  с нее глаз.    

– Сейчас  не будем говорить. Мы об этом еще потолкуем. Во мне ты имеешь друга, Нэнс, верного  друга. У меня есть средства под рукой, надежные и безопасные. Если ты хочешь  отомстить тем, кто обращается с тобой как с собакой – нет, хуже, чем с собакой,  потому что ей он иной раз потакает, – приходи ко мне. Слышишь, приходи ко  мне! Этот негодяй у тебя на один день, а меня ты давно знаешь, Нэнс.    

– Я  вас хорошо знаю, – отозвалась девушка без всякого волнения. –  Спокойной ночи.    

Она  отшатнулась, когда Феджин хотел пожать ей руку, но снова твердым голосом  пожелала ему спокойной ночи и, ответив на его прощальный взгляд  многозначительным кивком, заперла за ним дверь.    

Феджин  направился к себе домой, погруженный в глубокие размышления. У него медленно и  постепенно зарождалось подозрение – не только из-за сегодняшней сцены, хотя она  и служила тому подтверждением, – подозрение, что Нэнси, измученная  грубостью взломщика, решила завести себе нового дружка. Перемена в ее обращении,  частые отлучки из дому, некоторое равнодушие к интересам шайки, которой она  когда-то была так предана, и в довершение – ее неудержимое желание уйти в тот  вечер в определенный час – все это делало правдоподобным его догадку и  превращало ее, по крайней мере для него, чуть ли не в уверенность. Предмет этой  новой любви не был одним из его подручных. Он мог оказаться ценным  приобретением с такой помощницей, как Нэнси, и его следовало (так рассуждал  Феджин) привлечь без промедления.    

Нельзя  было терять из виду и другой цели, еще более преступной. Сайксу слишком многое  было известно, а его грубое издевательство раздражало Феджина ничуть не меньше  оттого, что он это скрывал. Девушка должна прекрасно знать, что, если она его  бросит, ей никогда не защитить себя от его ярости, и эта ярость несомненно  обрушится на предмет ее нового увлечения, а это приведет к увечью, может быть и  к смерти. «Стоит подговорить ее, – размышлял Феджин, – и весьма  вероятно, что она согласится его отравить. Для этого женщины проделывали вещи и  похуже. Исчезнет опасный негодяй, человек, которого я ненавижу, его место  займет другой, а мое влияние на девушку, подкрепленное тем, что ее преступление  мне известно, окажется безграничным».    

Эти  соображения промелькнули в голове Феджина за короткое время, пока он сидел в  комнате грабителя, и, всецело занятый ими, он затем воспользовался  представившимся случаем испытать девушку с помощью туманных намеков, брошенных  при прощании. Она не удивилась, но притворилась, будто ей непонятен смысл его  слов. Девушка все поняла. Об этом говорил при прощании ее взгляд. Но, может  быть, она отшатнется от предложения лишить Сайкса жизни, а это была одна из  главных целей, о которой надо было помнить. «Как усилить мое влияние на  нее? – думал Феджин, плетясь домой. – Как мне добиться большей  власти?»    

Такие  люди умеют изыскивать средства. Скажем, не вырывая у нее признания, он, Феджин,  примется выслеживать, откроет предмет ее новой привязанности и, если она  отвергнет его замысел, пригрозит рассказать обо всем Сайксу (которого она не на  шутку боялась), – разве не обеспечит он себе ее согласия?    

– Я  этого добьюсь, – прошептал Феджин. – Тогда она не посмеет мне  отказать. Ни за что, ни за что не посмеет. Я все обдумал. Средства под рукой и  будут пущены в ход. Я еще до тебя доберусь!    

Он  бросил мрачный взгляд назад, сделал угрожающий жест, глядя в ту сторону, где  оставил негодяя, более храброго, чем он сам, и пошел своей дорогой, теребя и  туго закручивая костлявыми пальцами складки рваного плаща, словно руки его  сокрушали ненавистного врага.    

 Глава XLV    

     

Феджин  дает Ноэ Клейполу секретное поручение    

     

На  следующее утро старик встал рано и с нетерпением ждал прихода своего нового  сообщника, который с большим опозданием явился, наконец, и с жадностью  набросился на завтрак.    

– Болтер, –  сказал Феджин, придвигая стул и усаживаясь против Мориса Болтера.    

– Ну  вот, я здесь, – отозвался Ноэ. – Что случилось? Не просите меня ни о  чем, пока я не покончу с едой. Вот что у вас здесь плохо: никогда не хватает  времени спокойно поесть.    

– Разве  вы не можете разговаривать и есть одновременно? – спросил Феджин, от всей  души проклиная прожорливость своего любезного молодого друга.    

– Ну  что же, разговаривать я могу. У меня дело идет лучше, когда я  разговариваю, – сказал Ноэ, отрезая чудовищный ломоть хлеба. – Где  Шарлотт?    

– Ушла, –  ответил Феджин. – Я ее отослал утром с другой молодой женщиной, потому что  хотел остаться с вами наедине.    

– О! –  сказал Ноэ. – Жаль, что вы не приказали ей сначала приготовить гренки с  маслом. Ну ладно. Говорите. Вы мне не помешаете.    

В самом  деле, не было, казалось, большой опасности помешать ему чем бы то ни было, так  как он уселся за стол с твердым намерением потрудиться на славу.    

– Вчера  вы хорошо поработали, мой милый, – сказал Феджин. – Превосходно. В  первый же день шесть шиллингов девять с половиной пенсов. Вы сколотите себе  состояние на облапошивании птенцов.    

– Не  забудьте прибавить к этому три пинтовые кружки и кувшин для молока, –  сказал мистер Болтер.    

– Да,  да, мой милый. Что касается до кружек – это было здорово сделано, а кувшин –  завидная работа.    

– Мне  кажется, очень неплохо для начинающего, – самодовольно заметил мистер  Болтер. – Кружки я снял с изгороди, а кувшин стоял сам по себе у входа в  трактир. Я подумал, как бы он не заржавел от дождя или, знаете ли, не схватил  простуду. А? Ха-ха-ха!    

Феджин  сделал вид, будто смеется от души, а мистер Болтер, нахохотавшись вдосталь,  проглотил один за другим несколько больших кусков и, покончив с первым ломтем  хлеба с маслом, принялся за второй.    

– Мне  нужно, Болтер, – сказал Феджин, нагнувшись над столом, – чтобы вы,  мой милый, исполнили для меня одну работу, требующую величайшего старания и  осмотрительности.    

– Послушайте, –  сказал Болтер, – не вздумайте толкать меня на опасное дело или опять посылать  в ваше полицейское управление. Это мне вовсе не подходит, и я вам так прямо и  говорю.    

– Никакой  опасности в этом нет, ни малейшей, – сказал еврей, – нужно только  проследить за одной женщиной.    

– За  старухой? – спросил мистер Болтер.    

– За  молодой, – ответил еврей.    

– С  этим делом я прекрасно могу справиться, – сказал Болтер. – В школе я  был ловким доносчиком. А зачем мне ее выслеживать? Уж не для того ли, чтобы…