1 2 3 4 5 6 7 8 
        
Ты всяку здесь имеешь власть,
        
Блестишь златыми чешуями
        
И смело разеваешь пасть,
        
И можешь всех давить когтями, —
        
Соделай край моим бедам,
        
Пусти меня, пусти к водам»
        
Хвалы и титулы пленяют всяки уши,
        
И движутся от них жестоки самы души.
        
Услышав похвалы от женского лица,
        
Притом склоняяся ко сласти питьеца,
        
Горынич пасть разинул
        
И голову с хвостом при пойле разодвинул —
        
Открылись разных вод и реки и пруды
        
И разны к ним следы.
        
Прислужливый Зефир пока сей час не минул,
        
Конечно Душеньку в дорогах не покинул;
        
Она, в свободе там попив живой воды,
        
Забыла все свои дорожные труды
        
И вдруг здоровей стала.
        
Писатели гласят,
        
Что Душенька тогда с водой явясь назад,
        
В отменной красоте, как роза процветала
        
И пред Венерою, как солнце возблистала,
        
И будто бы тогда богиня умышляла
        
Заставить Душеньку лихую воду пить;
        
Но, просто случаем, иль чудом может быть,
        
Кувшин с лихой водой разбился,
        
И умысл в дело не годился.
        
Богиня видела из таковых чудес,
        
Что помощь Душенька имеет от небес,
        
Или, точней сказать, от самого Амура;
        
Но, как известно было ей,
        
Что пагубой людей
        
Обилует натура,
        
Послала Душеньку еще в другой поход,
        
В надежде, что скончает там живот
        
Или хоть будет жить, но будет без красот.
        
В саду, где жили Геспериды,
        
Читатель ведает, что некогда росли
        
Златые яблоки, иль просто златовиды,
        
И сей чудесный сад драконы стерегли.
        
А в том, или в другом саду вблизи Атласа,
        
Жила напоследи царевна Перекраса
        
Потомству все ее неведомы дела,
        
Но всяк о том слыхал, что подлинно была
        
Сих чудных мест она богиня иль царица,
        
И в сказках на Руси слыла,
        
Как всем известно, Царь-Девица.
        
О красоте ее имеет весь народ
        
Из повестей дово́д:
        
Златые яблоки она вседневно ела;
        
Известно, что от них краснела и добрела.
        
Но, ради страхов там и трудностей дорог,
        
Коснуться к яблокам никто другой не мог.
        
Хоть не было тогда драконов там, ни змея
        
Однако сад сей был под стражею Кащея,
        
Который сам как страж, тех яблок не вкушал
        
И никого отнюдь их есть не допускал.
        
А если приходил тех яблок кто покушать,
        
Вначале должен был его загадки слушать;
        
Когда же кто не мог загадок отгадать,
        
Того без милости обык он после жрать.
        
Венера ведая сих строгих мест законы,
        
По коим властвуют Кащей или драконы,
        
Послала Душеньку не жить, а умирать,
        
Чтоб яблок тех достать.
        
Но кто ей скажет путь и будет помогать?
        
Зефир — она его успела лишь назвать, —
        
Зефир ей новую явил тогда услугу;
        
И, чтоб холодный ветр не мог ее встречать,
        
Пустился с ней в сей путь по югу;
        
Шепнул царевне он какую вещь сказать
        
И как на все слова Кащею отвечать.
        
Потом под яблонью подставить только полу,
        
В то время яблоки скатятся сами к долу,
        
И можно будет ей тогда оставив сад,
        
С добычею лететь назад
        
И яблок золотых вкусить по произволу.
       
       
        
Не в долгом времени, не в день — в единый час,
        
Явилась Душенька к Кащею взять приказ;
        
Поклон, как должно сотворила,
        
Как должно речь проговорила,
        
Но свету речи сей
        
Ниже́ того, что ей
        
Загадывал Кащей,
        
Она не сообщила.
        
Известны только нам последственны дела,
        
Что службу Душенька вторую сослужила;
        
Что в новой красоте пред прежним процвела
        
И горшие себе напасти навела.
       
       
        
К успеху мщения пришло во ум богине
        
Отправить Душеньку с письмом ко Прозерпине,
        
Велев искать самой во ад себе пути,
        
И некакой оттоль горшечек принести.
        
Притом нарочно ей Венера наказала,
        
Горшечка, чтоб она отнюдь не открывала.
        
Царевнин ревностый служитель давних лет,
        
Зефир скорей стрелы спустился паки в свет
        
И ей полезный дал совет
        
Идти в дремучий лес, куда дороги нет.
        
В лесу он ей сказал представится избушка,
        
А в той избушке ей представится старушка,
        
Старушка ей вручит волшебный посошок,
        
Покажет впоследи в избушке уголок,
        
Оттоль покажет вниз ступени,
        
По коим в ад нисходят тени;
        
И Душенька тогда лишь ступит девять раз,
        
К Плутону в области окончит всю дорогу;
        
И, в безопасности от страхов, в тот же час
        
Откроет напоказ
        
Свою прекрасну ногу,
        
И может впоследи бесстрашно говорить
        
С Плутоном, с Прозерпиной, с Адом,
        
Письмо вручить,
        
Горшечек получить
        
И службу надлежащим рядом
        
Исправно совершить.
        
Последуя сему закону,
        
Пошла царевна в лес, куда глаза глядят,
        
Нашла подземный сход, ступила девять крат,
        
Сошла тотчас во ад,
        
Явилась ко Плутону.
       
       
        
Возволновался мрачный край,
        
Не ждав посольства от Венеры;
        
Тризевны в Тартаре церберы
        
Распространили страшный лай.
        
Но Душенька, в сею тревогу,
        
Едва открыла только ногу,
        
Как вдруг умолкла адска тварь —
        
Церберы перестали лаять,
        
Замерзлый Тартар начал таять;
        
Подземна царства темный царь,
        
Который возле Прозерпины
        
Дремал с надеждою на слуг,
        
Смутился тишиною вдруг:
        
Возвысил вкруг бровей морщины,
        
Сверкнул блистаньем ярых глаз
        
Взглянул… начавши речь запнулся,
        
И с роду первый раз
        
В то время улыбнулся.
       
       
        
Узрев толь сильную посольску полну мочь,
        
Какую при письме казала царска дочь,
        
А паче на нее воззрение Плутона,
        
Богиня адска трона
        
Велела ей скорей пресечь
        
Пристойную на случай речь;
        
И, по письму вручив горшочек ей приватно,
        
Ее, без дальних слов, отправила обратно.
        
Царевна наконец могла бы как-нибудь
        
Окончить счастливо и новый оный путь;
        
Но друг ее Зефир сначала,
        
Как видно, бед не предузнал
        
И ей особо не сказал,
        
Чтобы горшочка не вскрывала.
        
Царевна много раз
        
В горшочек посмотреть в пути остановлялась,
        
И в тот же самый час
        
Желанию сопротивлялась.
        
Напоследи, смотря и в стороны и в след
        
И до двора уже немного не дошед,
        
Венеры заповедь, и гнев, и страх презрела,
        
Открыла кровельку, в горшочек посмотрела.
       
       
        
Оттуда, случаем лихим,
        
Внезапно вышел черный дым.
        
Сей дым, за сильной густотою,
        
Зефиры не могли отдуть;
        
И белое лицо и вскрыта бела грудь
        
У Душеньки тогда покрылось чернотою.
        
Она старалась пыль платком с себя стирать;
        
Но чем при трении трудилася сильнее,
        
Тем делалась чернее,
        
Как будто бы свой вид трудилася марать.
        
Надеялась потом хоть как-нибудь водою
        
Прошедшую себе доставить красоту,
        
Но чудною бедою,
        
Прибавила еще, обмывшись, черноту;
        
И к токам чистых вод хотя лицо склоняла
        
И черноту свою хоть много раз купала,
        
Смотрясь в водах потом, уверила себя,
        
Что темностью она была подобна саже,
        
Иль просто, так сказать, красу свою сгубя,
        
Была арапов гаже.
       
       
        
В сем виде царска дочь
        
Стыдилась всякой встречи
        
И, слыша всяки речи,
        
От всех бежала прочь.
        
Для белых рук ее в народе вышла сказка,
        
Что будто бы она таилась от людей
        
И будто бы на ней
        
Была лишь только маска.
        
Иные, ей в посмех,
        
Давали странный образ делу
        
И уверяли всех,
        
Что боги, будто б ей за грех,
        
Арапску голову пришили к белу телу.
        
Простой же весь народ,
        
Любуясь Душеньки и видом и осанкой,
        
Дивился в ней еще собранию красот
        
И звал ее тогда прекрасной африканкой.
        
Но Душенька, сей вид
        
Себе имея в стыд,
        
То шею, то лицо платочком закрывала,
        
И в горести тогда, куда идти, не знала, —
        
Идти ли ей потом на смех и на позор
        
Обратно в дом к Венере
        
Или к родным во двор?
        
Но может ли их взор
        
За точну Душеньку признать ее по вере?
        
Осталось только ей сокрыть себя тогда
        
В какой-нибудь пещере,
        
Где б люди никогда
        
Ее толь горького не видели стыда,
        
И там зарыть себя живую,
        
Чтобы скорее тем окончить участь злую.
       
       
        
Амур жестокость зол подобно ощущал,
        
Он все ее беды иль видел, или знал.
        
Но для чего ее оставил он без стражи,
        
Когда она несла горшочек адской сажи?
        
Читатель сей вопрос решит, конечно, сам:
        
Угодно было так судьбам,
        
Угодно было так Венере,
        
Чтоб Душенька была черна,
        
Чтоб Душенька была дурна
        
И крылась от людей в пещере.
        
Амур отвержен был в Цитере
        
И, в небе был тогда без сил,
        
Беде нарочно попустил,
        
Чтоб тем обезоружить злобу,
        
Котора Душеньку могла привесть ко гробу.
        
Для редкости сих дел
        
Повсюду мир шумел
        
О роде Душеньки, об участи, о летах,
        
О всех ее приметах.
        
Дошла впоследок весть,
        
Чрез слух иль как ни есть,
        
К сестрам ее коварным,
        
Что Душенька в раю с супругом лучезарным
        
Недолго пожила;
        
Что изгнана оттоль за некаки дела
        
И что напо́следи, скитаяся без дела,
        
Иссохла, подурнела
        
И страшно почернела.
        
Они устроили на случай торжество
        
И громко всем трубили,
        
Что Душеньку везде грехи ее губили
        
И что за то ее карает божество.
       
       
        
Превратным разумам любови существо
        
Неведомо и странно.
        
Сестры царевны сей,
        
Навлекши скорби ей
        
И все ее дела ругая беспрестранно,
        
Отнюдь не мыслили во мраке клеветы,
        
Что Душенька, лишась наружной красоты,
        
Могла Амуром быть любима постоянно.
        
Амур, напастями царевны отвлечен,
        
Стремил старание к единому лишь виду,
        
Чтоб гнев судеб к ней был, сколь можно, облегчен,
        
Как будто бы забыл от сестр ее обиду;
        
Но после обратил их наглость им же в казнь:
        
На торжество сих сестр нарочного отправил,
        
Который от него, как должно, их поздравил;
        
Благодаря притом за дружбу и приязнь,
        
Прибавил, что Амур любовью к ним пылает
        
И с нетерпением увидеть их желает,
        
И только ждет, без дальних слов,
        
Чтобы они, взошед на каменную гору,
        
Какая выше всех представится их взору,
        
Оттуда бросилися в ров;
        
И что потом Зефир минуты не утратит,
        
Тотчас летящих их подхватит,
        
Помчит наверх в небесный край
        
И прямо постановит в рай,
        
А там Амур явит им должные услуги,
        
Намерясь купно взять обеих их в супруги.
       
       
        
Услыша толь приятну речь,
        
Сестры царевнины от радости вскружились:
        
Скорей коней велели впречь,
        
В богаты платья нарядились;
        
Не прочили белил, ни мушек, ни румян,
        
Опрыскались водами,
        
Намазались духами,
        
Хулили Душеньку за дерзость и обман,
        
Отправились к горе, а там, с крутой вершины,
        
Спешили броситься в стремнины.
        
Но их Зефир потом наверх не подхватил,
        
А дул, как видно, только в тыл;
        
И в райское они жилище не попали,
        
Лишь только головы себе, летя, сломали.
        
Карая тако злость, меж тем прекрасный бог
        
Подробну ведомость имел со всех дорог,
        
От всех лесов и гор, где Душенька являлась,
        
И, сведав, что она,
        
От всех удалена,
        
В средине гор скрывалась,
        
Донес богам о том сполна;
        
Донес, что Душенька была уже черна,
        
Суха, худа, дурна;
        
И упросил тогда смягченную Венеру,
        
Чтоб было наконец дозволено ему
        
Открыто самому
        
Явиться к Душеньке в пещеру.
        
Но как представился тогда его очам
        
Предмет любови постоянной?
        
Несчастна Душенька, в печали несказанной,
        
Не ела, не пила, не зрела света там.
        
Читатель должен знать сначала,
        
Что Душенька тогда лежала;
        
Но боком иль ничком,
        
Спала или дремала,
        
Не ведаю о том
        
И не хочу искать свидетельства для веры;
        
Лишь знаю, что она лежала на фате
        
У входа сей пещеры,
        
Скрывая голову в пещерной темноте;
        
А часть оставшая являлась в красоте
        
На зрелище пред входом;
        
И быть тогда могла призна́ком и дово́дом,
        
Когда б любовный бог
        
О точности вещей иметь сомненье мог.
        
Зефиры видели и свету возвестили,
        
Что Душеньку Амур издалека узнал
        
И руку у нее, подшедши, целовал;
        
Но скоро их из глаз обоих упустили.
        
Проснувшись Душенька тогда,
        
Взглянула, ахнула, закрылась от стыда,
        
Уйти в пещеру торопилась
        
И тамо наконец с Амуром изъяснилась,
        
Неведомо в каких словах;
        
А только ведомо всему земному кругу
        
Взаимное от них прощение друг другу
        
Во всех досадах и винах.
       
       
        
Амур потом, при всей свободе,
        
Велел публиковать в народе
        
Старинну грамоту, котору сам Зевес,
        
В утеху всех дурных, на землю дал с небес;
        
И всюду слово в слово
        
Та грамота тогда твердилася зано́во:
        
«Закон времен творит прекрасный вид худым,
        
Наружный блеск в очах преходит так, как дым,
        
Но красоту души ничто не изменяет,
        
Она единая всегда и всех пленяет».
        
Слова сии Амур твердя повсюду сам,
        
Представил грамоту Венере и богам,
        
А вместе с грамотой и Душеньку представил,
        
Котору в черноте дурною он не ставил.
        
Юпитер, покачав,
        
Разумной головою,
        
Амуру дал устав,
        
По силе старых прав,
        
Чтоб век пленялся он душевной красотою
        
И Душенька была б всегда его четою.
        
Сама богиня красоты,
        
Из жалости тогда иль некакой тщеты,
        
Как то случается обычно,
        
Нашла за должно и прилично,
        
Чтобы ее сноха,
        
Терпением своим очистясь от греха,
        
Наружну красоту обратно получила, —
        
Небесною она росой ее умыла,
        
И стала Душенька полна, цветна, бела,
        
Как преж сего была.
        
Амур и Душенька друг другу равны стали,
        
И боги все тогда их вечно сочетали.
        
От них родилась дочь, прекрасна так, как мать;
        
Но как ее назвать,
        
В российском языке писатели не знают.
        
Иные дочь сию Утехой называют,
        
Другие — Радостью, и Жизнью, наконец;
        
И пусть, как хочет всяк мудрец
        
На свой зовет ее особый образец.
        
Не применяется названием натура:
        
Читатель знает то, и знает весь народ,
        
Каков родиться должен плод
        
От Душеньки и от Амура.
       
      
      
1783
     
    
   
   
    
     
ПЕСНИ
    
    
     
      
«Пятнадцать мне минуло лет…»
     
     
      
       
Пятнадцать мне минуло лет,
       
Пора теперь мне видеть свет:
       
В деревне все мои подружки
       
Разумны стали друг от дружки;
       
Пора теперь мне видеть свет. 2[39]
      
      
       
Пригожей все меня зовут:
       
Мне надобно подумать тут,
       
Как должно в поле обходиться,
       
Когда пастух придет любиться;
       
Мне надобно подумать тут. 2
      
      
       
Он скажет: я тебя люблю,
       
Любовь и я ему явлю,
       
И те ж ему скажу три слова,
       
В том нет урона никакова;
       
Любовь и я ему явлю. 2
      
      
       
Мне случай этот вовсе нов,
       
Не знаю я любовных слов;
       
Попросит он любви задаток, ―
       
Что дать? не знаю я ухваток;
       
Не знаю я любовных слов. 2
      
      
       
Дала б ему я посох свой, ―
       
Мне посох надобен самой;
       
И чтоб зверей остерегаться,
       
С собачкой мне нельзя расстаться;
       
Мне посох надобен самой. 2
      
      
       
В пустой и скучной стороне
       
Свирелки также нужны мне;
       
Овечку дать ему я рада,
       
Когда бы не считали стада;
       
Свирелки также нужны мне. 2
      
      
       
Я помню, как была мала,
       
Пастушка поцелуй дала;
       
Неужли пастуху в награду,
       
За прежнюю ему досаду,
       
Пастушка поцелуй дала? 2
      
      
       
Какая прибыль от того,
       
Я в том не вижу ничего:
       
Не станет верить он обману,
       
Когда любить его не стану;
       
Я в том не вижу ничего. 2
      
      
       
Любовь, владычица сердец,
       
Как быть, научит наконец:
       
Любовь своей наградой платит
       
И даром стрел своих не тратит;
       
Как быть, научит наконец. 2
      
      
       
Пастушка говорит тогда:
       
Пускай пастух придет сюда;
       
Чтоб не было убытка стаду,
       
Я сердце дам ему в награду;
       
Пускай пастух придёт сюда. 2
      
     
     
1773
    
    
     
      
«У речки птичье стадо…»
     
     
      
       
У речки птичье стадо
       
Я с утра стерегла;
       
Ой Ладо, Ладо, Ладо!
       
У стада я легла.
       
А утки-то кра, кра, кра, кра;
       
А гуси-то га, га, га, га.
       
Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га.
      
      
       
Под кустиком лежала
       
Однешенька млада,
       
Устала я, вздремала,
       
Вздремала от труда.
       
А утки-то кра, кра, кра, кра;
       
А гуси-то га, га, га, га.
       
Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га.
      
      
       
Под кустиком уснула,
       
Глядя по берегам;
       
За кустик не взглянула,
       
Не видела, кто там.
       
А утки-то кра, кра, кра, кра;
       
А гуси-то га, га, га, га.
       
Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га.
      
      
       
За кустиком таяся,
       
Иванушка сидел,
       
И тамо, мне дивяся,
       
Сквозь веточки глядел.
       
А утки-то кра, кра, кра, кра;
       
А гуси-то га, га, га, га.
       
Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га.
      
      
       
Он веточки и травки
       
Тихохонько склонил;
       
Прокрался сквозь муравки,
       
Как будто он тут был.
       
А утки-то кра, кра, кра, кра;
       
А гуси-то га, га, га, га.
       
Га, га, га, га, га, га, га, га, га, га.
      
      
       
Почасту ветерочек