1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 
             Подъемлется вода шумяща къ облакамъ;
       
             Любовны нѣжности въ кустахъ себя скрываютъ,
       
             И птицы сладость ихъ и прелесть воспѣваютъ;
       
             Зеленые лужки въ тѣни древесъ цвѣтутъ,
       
   560          И кажется, любовь одры готовитъ тутъ;
       
             Наяды у ручьевъ являются сѣдящи,
       
             Волшебны зеркалы въ рукахъ своихъ держащи,
       
             Въ которы Грацiи съ усмѣшками гладятъ;
       
             Амуры обнявшись, на мягкой травкѣ спятъ;
       
   565          Пещеры скромныя, привѣтливыя тѣни,
       
             Гуляющихъ къ себѣ манили на колѣни.
       
             Сумбекѣ въ мысль пришли минувши времяна,
       
             Когда съ Османомъ здѣсь видалася она;
       
             Любовныя свои прохлады вспомянула:
       
   570          Взглянула на мѣста, и тяжко воздохнула;
       
             Но скрыла грудь ея снѣдающую страсть,
       
             Беретъ надъ слабостью Сумбека полну власть;
       
             Запечатлѣнныя намѣреньи имѣя,
       
             Османомъ прельщена, взвела на тронъ Алея.
       
   575          Алею ввѣрила владычество свое,
       
             Но царствовалъ Османъ надъ сердцемъ у нее.
       
             Уже Алей Казань мятежну успокоилъ,
       
             И къ миру онъ сердца людей своихъ устроилъ,
       
             Союзъ готовился съ Москвой запечатлѣть;
       
   580          Но искра мятежа не преставала тлѣть.
      
      
       
                       Османъ отверженный, Османъ лишенъ покою,
       
             При общей радости терзается тоскою;
       
             Ему являются мечтанiя во тмѣ,
       
             Эмира у него и въ сердцѣ и въ умѣ:
       
   585          Гуляетъ ли въ садахъ, или въ нощи воздремлетъ,
       
             И мракъ и древеса лице ея прiемлетъ;
       
             Томится духъ его и стынетъ въ жилахъ кровь.
      
      
       
                       Взирая на сiе развратная любовь,
       
             Любовь, мрачаща умъ, когда въ крови затлится;
       
   590          Любовь сердецъ и душъ страданьемъ веселится,
       
             Любовь, отъемлюща покой, разсудокъ, стыдъ,
       
             Прiемлетъ на себя теперь Эмиринъ видъ:
       
             Къ Осману спящему со трепетомъ приходитъ,
       
             Отраду зрѣнiю, но сердцу скорбь наводитъ,
       
   595          Эмира, будто бы сей жизни при концѣ,
       
             Имѣетъ блѣдное и смутное лице;
       
             Раздранная на ней казалася одежда;
       
             Речетъ: моя теперь изчезла вся надежда,
       
             Изчезла, видѣться и вмѣстѣ быть съ тобой:
       
   600          Намъ должно жить, Османъ, весь вѣкъ въ разлукѣ злой!
       
             Отчаянный она вѣщая взоръ кидала,
       
             Главу потупила, и горько возрыдала.
       
             Но ктожъ причиною сердечныхъ нашихъ ранъ?
       
             Эмира говоритъ: причиной ты, Османъ!
       
   605          Спѣши, ты можетъ быть спасти меня успѣешь,
       
             Къ свободѣ средства ты надежныя имѣешь,
       
             Успѣхъ получишь ты надъ слабою женой;
       
             Рыдай предъ ней, спѣши увидѣться со мой.
       
             Сiи слова не разъ ему твердила,
       
   610          И взоры слезные кидая уходила.
      
      
       
                       Османъ какъ будто бы пронзенъ во грудь стрѣлой,
       
             Трепещетъ, мучится, смущается мечтой,
       
             Встаетъ; и се въ чертогъ Сагрунъ коварный входитъ;
       
             Онъ взоры на него печальные возводитъ.
       
   615          Въ вельможѣ семъ душа какъ адъ была смутна,
       
             Къ различнымъ хитростямъ склонялася она;
       
             Грызомый завистью, покоя не имѣетъ;
       
             Желая людямъ зла, о бѣдствѣ ихъ жалѣетъ;
       
             На блѣдномъ у него написано лицѣ,
       
   620          Что мыслилъ день и нощь о Царскомъ онъ вѣнцѣ.
       
             Нося въ груди своей намѣренiе злобно,
       
             Хотѣлъ, какъ самъ себя, и всѣхъ смущать подобно;
       
             И такъ Осману рекъ: о коль твой скорбенъ взоръ;
       
             Но долго ли тебѣ такой терпѣть позоръ?
       
   625          Таврискiй храбрый Князь въ Казанѣ узы носитъ,
       
             О вольности своей ни думаетъ, ни проситъ;
       
             Когда бы можетъ быть, ты слово лишь изрекъ,
       
             Порфирою бъ себя во градѣ семъ облекъ;
       
             Я дружества къ тебѣ во вѣки не нарушу:
       
   630          Ты вѣдаешь мою ревнительную душу,
       
             И вѣдаешь еще ту пламенную страсть,
       
             Котора ввергнула тебя въ сiю напасть;
       
             Дай нову силу ей, и подкрѣпися ею,
       
             Сумбека сжалится надъ нѣжностью твоею;
       
   635          Явись ея очамъ! Османъ, мечтой смущенъ,
       
             Коварнымъ Сагруномъ былъ паче обольщенъ.
       
             Вельможу онъ сего при щастьѣ ненавидѣлъ,
       
             Но ввѣрилъ днесь ему мечту, котору видѣлъ,
       
             Такъ бѣдный плаватель, въ пучинѣ жизнь губя,
       
   640          За все хватается, что видитъ вкругъ себя.
      
      
       
                       Довѣренностью сей Сагрунъ возвеселился,
       
             Онъ только ждалъ, чтобы Османъ ему открылся;
       
             Намѣренье въ груди злодѣйское питалъ,
       
             Своимъ орудiемъ любовну страсть считалъ;
       
   645          Во злобѣ предпрiялъ, раздоръ въ троихъ посѣя,
       
             Османа погубить, Сумбеку и Алея.
       
             Сей хищный волкъ теперь прiемлетъ агнчiй видъ;
       
             Лукавый духъ его подъ видомъ дружбы скрыть:
       
             Спаси отъ бѣдства насъ! вѣщаетъ онъ со стономъ,
       
   650          Мы всѣ устрашены колеблющимся трономъ;
       
             Сумбека нѣжности къ тебѣ не изгнала,
       
             Но въ гнѣвѣ Царску власть Алею отдала;
       
             Возможно ли женѣ въ ея угрозахъ вѣрить?
       
             Онѣ и злобствуя умѣютъ лицемѣрить;
       
   655          Ихъ гнѣвъ есть молнiя, которая сверкнетъ,
       
             Но солнце возсiявъ, опять сiять начнетъ;
       
             Алей, опасный врагъ и вѣры и Казани,
       
             Сбираетъ для Москвы съ Татаръ позорны дани;
       
             Я видѣлъ, какъ теперь народу онъ ласкалъ,
       
   660          И въ ихъ сердца войти, различныхъ средствъ искалъ.
       
             Имѣя желчь въ груди, точилъ онъ медъ устами;
       
             Съ Россiей вѣчный миръ украсилъ онъ цвѣтами,
       
             И прелестью словесъ собранье обольщалъ….
       
             Симъ адскимъ вымысломъ онъ души уловлялъ;
       
   665          Онъ рекъ сiи слова, но ихъ изрекъ краснѣя:
       
             Вы другомъ, не Царемъ имѣете Алея!
       
             Смиритися съ Москвой, отъ насъ отвергнуть брань,
       
             Не многая къ тому отъ васъ потребна дань,
       
             Присяга вѣрная!… О коль слова безбожны!
       
   670          Рабамъ покорности такiя суть возможны;
       
             А мы давно ли власть имѣли надъ Москвой?
       
             Намъ льзяль къ стопамъ ихъ пасть, бывъ прежде ихъ главой?
       
             Кто знаетъ? можетъ быть, тая въ душѣ коварство,
       
             Разрушить предпрiялъ Алей Казанско царство;
       
   675          Мужайся, ободрись, злодѣя не жалѣй,
       
             Сними съ него главу, коль не снялъ онъ твоей!
       
             Ты смертiю своей нещастный ускоряешь;
       
             Спасая жизнь его, свою ты жизнь теряешь.
       
             Теперь, Османъ! любовь Царицѣ докажи;
       
   680          Корону со главы падущу удержи;
       
             Тебя къ тому зоветъ и зримое мечтанье,
       
             Любовь, нещастiе и наше почитанье;
       
             Та тѣнь, которая являлася тебѣ,
       
             Ко щастливой тебя и тѣнь зоветъ судьбѣ!
       
   685          Уже колеблются божницъ верхи златыя,
       
             Ты вѣру подкрѣпи, и воскреси Батыя.
      
      
       
                       Когда сiе Сагрунъ лукавствуя вѣщалъ,
       
             Развратъ и паче въ немъ духъ звѣрскiй возмущалъ;
       
             Обвившись вкругъ него, коварство разтравляетъ,
       
   690          Сумбеку взору онъ кровавому являетъ,
       
             Котора, жалуясь на строгости Небесъ,
       
             Ходила въ горести подъ тѣнiю древесъ;
       
             И съ нѣжностью своей имѣющая споры,
       
             Гдѣ жилъ Османъ, туда бросала смутны взоры.
       
   695          Примѣтивый Сагрунъ страданiе сiе,
       
             Вѣнчаннымъ поставлялъ желанiе свое,
       
             И рекъ Осману онъ: я долгъ и дружбу помню;
       
             Пойду, и важныя намѣренья исполню:
       
             Заставлю гордою Сумбеку меньше быть,
       
   700          Тебѣ престолъ отдать, Алея позабыть!
       
             Идетъ, и хитрости вокругъ его летаютъ,
       
             Онѣ льстеца сего орудiемъ считаютъ;
       
             Во рабскомъ образѣ представили его,
       
             Покорность на челѣ являя у него.
       
   705          Съ лукавствомъ внутреннимъ къ Сумбекѣ онъ подходитъ,
       
             И рѣчь съ ней о любви Османовой заводитъ.
       
             Такъ Евву льстивый змiй въ Едемѣ соблазнялъ,
       
             Когда ее вкусить познанiй плодъ склонялъ.
       
             Прилично ли, онъ рекъ, что здѣсь какъ плѣнникъ низкiй,
       
   710          Подъ стражей держится безвинно Князь Таврискiй,
       
             Сей Князь, который сталъ за то одно гонимъ,
       
             Что онъ любилъ тебя, что онъ тобой любимъ?
       
             Всѣ сжалились надъ нимъ, мы плачемъ, плачутъ стѣны;
       
             Онъ страждетъ, ни вражды не зная, ни измѣны;
       
   715          И любитъ онъ тебя!… Но мы оставимъ то.
       
             Подумай, Крымъ теперь въ отвѣтъ намъ скажетъ что?
       
             Османа заключивъ, мы Крымскiй родъ поносимъ;
       
             А помощи отъ нихъ въ напасти общей просимъ;
       
             На чтожъ она теперь? Здѣсь царствуетъ Алей;
       
   720          Османъ кончаетъ жизнь, кончаетъ какъ злодѣй!
       
             Умолкъ…. и рѣчь сiя Царицѣ гордой льстила,
       
             Она и выговоръ совѣтомъ добрымъ чтила;
       
             Хотѣла за любовь обиженною быть,
       
             И стать заставленной невѣрнаго любить.
       
   725          Но кроя нѣжну страсть, котора грудь терзала,
       
             Сумбека хитрому наперснику сказала,
       
             Сказала Сагруну, всемъ сердцемъ возстеня:
       
             Ахъ! льзя ли вѣрить мнѣ, что любитъ онъ меня?
       
             Не сей ли льстецъ меня на тронѣ обезславилъ?
       
   730          Не онъ ли въ Тавръ отсель любовницу отправилъ?
       
             Не явенъ ли его изъ града былъ побѣгъ?
       
             Мной! мной обогащенъ! меня онъ пренебрегъ….
       
             Сумбека залилась при сихъ рѣчахъ слезами.
      
      
       
                       Сагрунъ вскричалъ: Османъ во вѣки будетъ съ нами:
       
   735          Невѣрность скорую всегда прiемлетъ казнь,
       
             Эмира, позабывъ Османову прiязнь,
       
             Съ его сокровищемъ въ Россiю убѣжала;
       
             Увы! тебѣ въ любви она не подражала!
       
             Османъ раскаялся! Я самъ то прежде зрѣлъ,
       
   740          Что онъ обманщицу Сумбекѣ предпочелъ.
       
             Но се идетъ Османъ; онъ самъ тебѣ докажетъ,
       
             Какъ любитъ онъ тебя, и что онъ мыслитъ, скажетъ;
       
             Скрывается Сагрунъ, извергнувъ сладкiй ядъ.
       
             Сумбека бросила къ Осману нѣжный взглядъ:
       
   745          Печали на челѣ, въ ланитахъ блѣдностъ видитъ,
       
             И прежни строгости Сумбека ненавидитъ;
       
             Клянетъ суровые свои поступки съ нимъ:
       
             Теперь не онъ предъ ней, она винна предъ нимъ.
       
             Казалось, вкругъ нея летали смертны тѣни,
       
   750          Мутится взоръ ея, дрожатъ ея колѣни;
       
             У ней на памяти нощныхъ видѣнiй нѣтъ,
       
             Забвенъ, забвенъ Алей, забвенъ и цѣлый свѣтъ.
      
      
       
                       Но мнѣ представились въ сей рощицѣ прiятной,
       
             Печальны слѣдствiя любви, любви развратной:
       
   755          Тамъ прелесть видима, притворство, лесть, обманъ,
       
             Сумбека чувствуетъ, ихъ чувствуетъ Османъ;
       
             Колѣни сей пришлецъ Сумбекины объемлетъ:
       
             Она раскаянью любовникову внемлетъ,
       
             И снова пламенной любовiю горитъ.
       
   760          Османъ, лiющiй слезъ потоки, говоритъ:
       
             Увы, не стою я Сумбекиной прiязни,
       
             Прощенья не хочу, хочу жестокой казни!…
       
             Сумбека, во слезахъ взирая на него,
       
             Поверглась въ томныя объятiя его:
       
   765          Живи! Османъ живи! стоная возопила;
       
             Лобзанiемъ сей миръ съ Османомъ подкрѣпила.
       
             Увы! виновна я и тѣмъ, она рекла,
       
             Что въ ревности тебя унизить я могла;
       
             Забудемъ, что была на свѣтѣ семъ Эмира;
       
   770          Уронъ твой замѣнятъ: я, тронъ мой и порфира.
      
      
       
                       Сумбекины слова какъ будто разумѣлъ,
       
             Казалось, воздухъ весь въ то время возшумѣлъ,
       
             Развраты, въ вѣтвiяхъ которые скрывались,
       
             Кругомъ любовниковъ летая извивались,
       
   775          И разплывалися у нихъ въ сердцахъ они:
       
             Въ томъ хладъ произвели, въ Сумбекиномъ огни.
       
             Возможноль чаять имъ судьбины въ мiрѣ лестной?
       
             Земной любви они искали, не небесной!
       
             Съ Эмирой вмѣстѣ быть, неволи избѣжать,
       
   780          Османъ являетъ видъ Сумбеку уважать;
       
             Любовью пламенной къ нему Сумбека тлѣя,
       
             Личину нѣжности имѣла для Алея;
       
             Условились они согласiе таить,
       
             Доколь настанетъ часъ Алея истребить.
       
   785                    Невинная любовь свѣтильникъ погасила,
       
             И грудь Сумбекину слезами оросила,
       
             Крилами встрепетавъ, сокрылась отъ нее,
       
             Ломаетъ въ воздухѣ орудiе свое.
       
             Вѣщаютъ: слышалось во древесахъ стенанье,
       
   790          Сумбекино когда услышали желанье.
       
             Алей во Царскiе чертоги возвращенъ,
       
             У края пропасти былъ взоромъ обольщенъ.
       
             Царица льститъ ему, но льститъ и ненавидитъ;
       
             Невинность скоро зла конечно не увидитъ.
       
   795          Когда Алей Казань къ покорству призывалъ,
       
             Свiяжскъ измѣною его подозрѣвалъ [9].
       
             Въ Москву отправилъ вѣсть, молвою излiянну.
       
             И время пренести мнѣ лиру къ Iоанну!
      
     
    
    
     
      
ПѢСНЬ ШЕСТАЯ
     
     
      
       
                       Россiйскимъ подвигамъ парящiй духъ во слѣдъ,
       
             И проповѣдатель торжественныхъ побѣдъ,
       
             Во дни торжественны, во дни ЕКАТЕРИНЫ,
       
             Взносися! мы трудовъ достигли половины.
       
   5          Но Муза цѣлiю своей до днесь брала
       
             Раздоры, хитрости и нѣжныя дѣла:
       
             Теперь открылося кровавое мнѣ поле;
       
             Потщимся устремить вниманья къ пѣснямъ болѣ.
       
             Отъ сонныхъ водъ стремлюсь къ пучинѣ прелетать,
       
   10          Не миртовы вѣнцы, лавровые сплетать.
       
             О Музы! естьли вы о пѣсняхъ сихъ рачите,
       
             Возьмите прочь свирѣль, и мнѣ трубу вручите,
       
             Да важныя дѣла вселенной возглашу,
       
             О коихъ возхищенъ восторгами пишу.
       
   15                    Любовь, которая Алея поражала,
       
             Въ златыхъ цѣпяхъ его окованнымъ держала.
       
             На слабости его взирающа Казань,
       
             Междуусобную въ стѣнахъ питала брань;
       
             Россiя между тѣмъ главу подъемлетъ томну,
       
   20          Знамена видяща вносимыя въ Коломну.
       
             Сей градъ, отъ Римскихъ золъ искавый оборонъ,
       
             Въ началѣ основалъ Латинскiй Князь Колонъ;
       
             Когда противъ него враги пускали стрѣлы,
       
             Изъ Рима онъ притекъ въ Россiйскiе предѣлы;
       
   25          И славы здѣшнихъ странъ во браняхъ множа громъ,
       
             Поставилъ на брегахъ Оки прекрасный домъ;
       
             Зелены влажною луга обнявъ рукою,
       
             Тамъ близко срѣтилась Москва рѣка съ Окою,
       
             И съ нею съединивъ и воды и уста,
       
   30          Казалось, притекла на красны зрѣть мѣста.
      
      
       
                       Какъ будто въ сонмъ единъ слiянны быстры рѣки,
       
             Военны силы шлютъ въ сей градъ мѣста далеки.
       
             Уже казалася со стѣнъ издалека,
       
             Подъемлющася пыль, какъ бурны облака,
       
   35          И пѣсни по лѣсамъ военны раздаются.
       
             По всѣмъ градамъ отцы съ сынами разстаются;
       
             Лобзаетъ сына мать, потоки слезъ лiя;
       
             Прощаются въ слезахъ супруги и друзья.
       
             Но только ратники изъ стѣнъ выходятъ въ поле,
       
   40          Встрѣчаетъ храбрость ихъ, и слезъ не видно болѣ.
      
      
       
                       Уже во древности извѣстный Музiянъ,
       
             Который и до днесь изъ грозныхъ водъ слiянъ,
       
             Стенящiя брега свирѣпаго Ильмена,
       
             Въ Коломну ратныя отправили знамена.
       
   45          Гдѣ Волховъ твердымъ льдомъ шесть мѣсяцовъ покрытъ,
       
             Оттолѣ воинство какъ стадо птицъ паритъ,
       
             И Ладожски струи въ брегахъ своихъ ярятся,
       
             Что горды стѣны въ нихъ опустошенны зрятся.
       
             Уже отверзъ врата дружинѣ Изборскъ градъ,
       
   50          Гдѣ Труворъ, Рюриковъ княжилъ юнѣйшiй братъ;
       
             Сквозь блата топкiя и горы каменисты
       
             Преходятъ будто бы поля и рощи чисты.
      
      
       
                       Дерзаетъ воинство отъ дальныхъ оныхъ мѣстъ,
       
             Гдѣ мщеньемъ Ольгинымъ извѣстенъ Искорестъ.
       
   55          Тамъ, Игорь! видится еще твоя гробница,
       
             Надъ коей плакала премудрая Царица,
       
             Хранящая къ тебѣ и во вдовствѣ любовь,
       
             Принесшая тебѣ Древлянску въ жертву кровь.
      
      
       
                       Уже отверзлися запечатлѣнны двери,
       
   60          Союзами съ Москвой соединенной Твери;
       
             Упорство, коимъ сталъ нещастливъ Михаилъ,
       
             Отборнымъ воинствомъ сей городъ замѣнилъ.
      
      
       
                       Уже оставили морскiя бѣлы воды,
       
             Вокругъ Архангельска живущiе народы;
       
   65          Изъ хладныхъ мѣстъ несутъ горящу къ бранямъ грудь,
       
             И храбрость лаврами предъ ними стелетъ путь.
       
             Любовь къ отечеству брега опустошаетъ,
       
             Которые Двина струями орошаетъ;
       
             На сихъ брегахъ рожденъ преславный сей пѣвецъ,
       
   70          Который прiобрѣлъ безсмертiя вѣнецъ,
       
             Который славу пѣлъ и дни златые Россовъ,
       
             Гремящей лирою извѣстный Ломоносовъ.
      
      
       
                       Отъ оныхъ сила мѣстъ какъ туча поднялась,
       
             Гдѣ Котросль съ Волгою въ срединѣ стѣнъ слилась;
       
   75          Гдѣ часто къ небесамъ поднявшись руды сѣрны,
       
             Для грома облака приготовляютъ черны.
      
      
       
                       Уже съ крутыхъ вершинъ и со бреговъ Оки
       
             Текутъ съ оружiемъ великiе полки;
       
             Война, и славы рогъ въ Коломну привлекаетъ
       
   80          Съ тѣхъ мѣстъ народъ, Угра гдѣ съ шумомъ протекаетъ;
       
             Тамъ храбрость Iоаннъ на вѣки утвердилъ,
       
             Когда при сихъ брегахъ Казанцовъ побѣдилъ.
       
             Коломна зритъ мужей къ сраженiю готовыхъ,
       
             Притекшихъ отъ луговъ Самарскихъ и Днѣпровыхъ:
       
   85          Приходятъ ратники къ стѣнамъ на общiй сборъ,
       
             Отъ мѣловыхъ вершинъ, съ лишенныхъ цвѣта горъ,
       
             Которы жатвою вокругъ благословенны;
       
             Но кажутся вдали снѣгами покровенны.
       
             Вооружилися на общаго врага,
       
   90          Благоуханные Донецкiе брега.
       
             Ко подкрѣпленiю отечества и трона,
       
             Приходятъ ратники съ извившагося Дона,
       
             Который водъ струи стараясь разносить,
       
             Всю хощетъ, кажется, Россiю оросить.
       
   95                    Подвиглись грады всѣ въ обширной части мiра.
       
             Но льзя ли сильну рать тебѣ изчислить, лира?
       
             Пришедше воинство подобилося тамъ
       
             На понтѣ ледяномъ различныхъ птицъ стадамъ.
      
      
       
                       Коломна наконецъ отверзла дверь широку
       
   100          Россiйской полночи, полудню и востоку.
       
             Отъ запада гремятъ въ стѣнахъ мечи у ней;
       
             И сердцемъ зрѣлася она Россiи всей,
       
             Къ которому, какъ кровь, вся сила обратилась:
       
             Кровавая война воззрѣвъ на нихъ гордилась.
       
   105                    Внутри себя и внѣ мечи и пламень зря,
       
             Встрѣчаетъ городъ сей Россiйскаго Царя,
       
             Который окруженъ отечества сынами,
       
             Какъ новый былъ Атридъ у Трои подъ стѣнами.
       
             Онъ видитъ полночь всю подъ скипетромъ своимъ,
       
   110          И многiе Цари на брань дерзали съ нимъ;
       
             Всему отечеству сулили большу цѣлость,
       
             Россiйскихъ войскъ соборъ, любовь къ войнѣ и смѣлость.
      
      
       
                       Когда полки Монархъ ко брани ополчалъ,
       
             И молнiи носящъ, перуны имъ вручалъ,
       
   115          На ратниковъ своихъ Россiя обращенна,
       
             И стройностiю войскъ, и силой восхищенна,
       
             И видяща Царя дерзающаго въ путь,
       
             Подъ громомъ чаяла трубъ звучныхъ отдохнуть;
       
             Блестящiе мечи, Россiйскiя сраженья,
       
   120          Сулили больше ей, чѣмъ миръ успокоенья.
      
      
       
                       Прославить воинство предположивъ сiе,
       
             Склонилъ къ нему Творецъ вниманiе свое.
       
             И къ войску громкая побѣда обратилась;
       
             Но свѣтлая заря взошла и помутилась.
       
   125          Какъ будто льющiйся въ луга съ горы потокъ,
       
             Россiйско щастiе препнулъ на время рокъ.
      
      
       
                       Горѣли мужествомъ уже сердца геройски,
       
             И ставилъ Iоаннъ въ порядокъ ратны войски,
       
             Которы принесли отъ странъ различныхъ въ дань,
       
   130          Любовь къ стечестѣу, злодѣямъ страхъ и брань,
       
             Летящи мыслями и мужествомъ къ Казани,
       
             Уже простершiя къ сраженью храбры длани.
      
      
       
                       Вдругъ видятъ съ южныхъ странъ идущу пыль столпомъ,
       
             И конскiй топотный внимаютъ бѣгъ потомъ,
       
   135          Приближилось къ Царю, какъ вихрь, видѣнье тое,
       
             И разступилося какъ облако густое;
       
             Явилися гонцы Россiйски наконецъ,
       
             Которыми влекомъ Ордынскiй былъ бѣглецъ.
       
             Написанна боязнь у нихъ на лицахъ зрима;
       
   140          Бѣглецъ возопiялъ: война! война отъ Крыма!
       
             Уже со множествомъ бунтующихъ Татаръ
       
             Рязань опустошилъ Ханъ Крымскiй Исканаръ;
       
             Москвы не истребивъ, сей Ханъ не хощетъ мира.
       
             Вы зрите предъ собой его раба Сафгира.
       
   145                    Какъ будто человѣкъ при самомъ бывъ концѣ,
       
             Изображенну смерть имѣлъ Сафгирь въ лицѣ;
       
             Отверзта грудь его, раздранная одежда,
       
             Являли, что ему одна была надежда:
       
             Позорно кончить жизнь! Склонивъ главу стоялъ,
       
   150          И къ Царскимъ вдругъ ногамъ трепещушiй упалъ;
       
             Но бодрости Монархъ отчаяннымъ податель,
       
             Спросилъ его: кто онъ? Я рабъ твой и предатель!
       
             Я рабъ твой, землю онъ челомъ бiя, вѣщалъ.
       
             Симъ словомъ, не войной сердца онъ возмущалъ.
       
   155          И рекъ ему Монархъ: какъ Царь тебѣ вѣщаю,
       
             Хотя ты мнѣ и врагъ, вину твою прощаю;
       
             Но вѣрности въ залогъ теперь повѣдай мнѣ
       
             О грозной Крымцами внесенной къ намъ войнѣ.
      
      
       
                       Щедротой оживленъ, молчанье разрываетъ,
       
   160          И слезы отеревъ, предатель отвѣчаетъ:
       
             О Царь! мнѣ ты простишь, но Богъ, который мститъ
       
             За вѣроломство намъ, вины мнѣ не проститъ;
       
             Уже моей душѣ въ тоску и въ огорченье,
       
             Является теперь мнѣ вѣчное мученье,
       
   165          Свирѣпый огнь, болѣзнь, и вѣчна смерть, и гладъ:
       
             Пылаетъ кровь моя, ношу я въ сердцѣ адъ.
       
             Вы чаете, что я рожденъ въ Махометанствѣ,
       
             А я увидѣлъ свѣтъ, и взросъ во Христiянствѣ;
       
             Народу и тебѣ злодѣя и врага,
       
   170          Во свѣтъ произвели Рязанскiе луга.
       
             Позволь мнѣ имяна сокрыти жизнь мнѣ давшихъ,
       
             О пагубѣ моей родителей рыдавшихъ;
       
             Уже ихъ въ свѣтѣ нѣтъ!… Тутъ пролилъ слезы онъ,
       
             И въ грудь себя бiя, пускалъ глубокiй стонъ,
       
   175          И тако продолжалъ: Ихъ нѣтъ! а я остался,
       
             Дабы томился въ вѣкъ, и токомъ слезъ питался;
       
             Прибѣгъ я тако въ Крымъ, искати щастья тамъ,
       
             Къ соблазну юности, душѣ въ позоръ и срамъ;…
       
             О! лучше бы не знать рожденья мнѣ и свѣта,
       
   180          Я тамо впалъ во тму пророка Махомета!
       
             И льстящая меня во то время щастья тѣнь,
       
             Возвысила въ Крыму на знатную степень;
       
             Отъ глазъ моихъ была святая вѣра скрыта,
       
             И вдругъ увидѣли мы хитраго Сеита,
       
   185          Который предложивъ отъ Ордъ Казанскихъ дань,
       
             Вдохнулъ намъ во сердца противу Россовъ брань.
       
             Корыстью, гордостью и лестью ослѣпленны,
       
             Симъ старцемъ всѣ чины явились уловленны;
       
             И силы многiя собравый Исканаръ,
       
   190          Нагайскихъ преклонилъ къ странѣ своей Татаръ;
       
             Казанцы златомъ насъ и ратью подкрѣпили;
       
             Съ свирѣпствомъ варварскимъ въ Россiю мы вступили;
       
             Предъ нами огнь летѣлъ, за нами смерть и гладъ;
       
             Пустыни дѣлались, гдѣ цвѣлъ недавно градъ;
       
   195          И будто бы съ собой законъ Махометанской,
       
             Приноситъ жадный духъ ко крови Христiянской;
       
             Къ отечеству любовь и чувства потуша,
       
             Остервлена была на кровь моя душа.
       
             Я первый, можетъ быть, не зная казни близкой,
       
   200          Я первый мечь омылъ, мой мечь въ крови Россiйской;
       
             Не тронутъ плачемъ былъ ни отроковъ, ни женъ,
       
             Тогда отъ воинства съ дружиной отряженъ,
       
             Пошелъ опустошать окружные предѣлы,
       
             И въ пепелъ обращалъ встрѣчаемыя селы:
       
   205          Рѣками кровь точилъ! И въ нѣкiй грозный день,
       
             Когда простерла нощь на землю перву тѣнь,
       
             Со пламенемъ мы домъ и съ воплемъ окружили.
       
             Бѣгутъ отъ нашихъ стрѣлъ, которы въ ономъ жили.
       
             И старецъ мнѣ сквозь мракъ явился въ сѣдинахъ,
       
   210          Котораго гнала свирѣпа смерть и страхъ;
       
             Сей старецъ отъ мечей и копей укрывался,
       
             Онъ руки вознося, слезами обливался.
       
             О варваръ! стономъ я не тронулся его;
       
             Я бросилъ копiе свирѣпствуя въ него,
       
   215          И грудь его пронзилъ. Омытый старецъ кровью,
       
             Со Христiянскою вѣщалъ тогда любовью:
       
             Простите, Небеса, убiйцѣ смерть мою!
       
             Я долгъ естественный природѣ отдаю;
       
             Мнѣ тако жизнь скончать назначила судьбина;
       
   220          О! естьли сынъ мой живъ, благословляю сына!
       
             Когда же духъ его съ послѣдней кровью текъ,
       
             О Боже!… имя онъ мое вздохнувъ изрекъ…
       
             Я стрѣлы острыя и мечь мой отвергаю,
       
             Кончающему жизнь, я къ старцу прибѣгаю,
       
   225          И въ немъ родителя, нещастный! познаю;
       
             Онъ кончилъ жизнь, а я недвижимый стою!
       
             Когда моя душа изъ тѣла вонъ летѣла,
       
             Отторгнули меня отъ убiенна тѣла.
       
             Лишенный чувствъ моихъ, я впалъ во смертный сонъ;
       
   230          Но мнѣ спокойствiя не могъ доставить онъ.
       
             Прости мнѣ медленность въ сказаньѣ таковую,