1 2 3 4 5 6 7 
    
Лэйси улыбается и кивает:
    
— Ага, мне тоже. Такое ощущение, что вариантов развития событий так много, что ко всем не подготовишься.
    
— Да, — соглашаюсь я.
    
— Я надеюсь, что мы с тобой все лето будем общаться, — говорит она.
    
И почему-то мне от этого становится легче. Никогда не угадаешь, от чего станет легче.
    
Теперь Радар настаивает, что машину надо назвать Серым Гусем. Я слегка подаюсь вперед, чтобы все услышали, и говорю:
    
— Дрейдл.[5] Чем сильнее закрутишь, тем лучше результат.
    
Бен кивает. Радар оборачивается:
    
— Думаю, тебя надо официально назначить называльщиком.
   
   
    
     
3 ур. Час двадцатый
    
    
Я сижу в первой спальне вместе с Лэйси. Бен за рулем. Радар за шкипера. Я третью остановку проспал, они взяли карту штата. Ээгло на ней нет, но к северу от Роскоу всего пять-шесть перекрестков. Я всегда думал, что Нью-Йорк — это бесконечный метрополис, но тут только зеленые холмы, на которые моему минивену приходится героически взбираться. Беседа стихает, Бен тянется к ручке приемника, я восклицаю:
    
— «Я заметил кое-что метафизическое»!
    
Бен начинает:
    
— Я заметил краем глаза кое-что такое, что мне очень нравится.
    
— А, я знаю, — отвечает Радар, — это вкус шаров.
    
— Нет.
    
— Членов, — предполагаю я.
    
— Нет, придурок.
    
— Гм… — Радар озадачен. — Может, тогда запах шаров?
    
— Фактура шаров? — спрашиваю я.
    
— Блин, уроды, вообще не связанное с гениталиями. Лэйс?
    
— То, что ты спас жизни трех человек?
    
— Нет. По-моему, ребят, у вас уже фантазия иссякла.
    
— Ну ладно. И что же это?
    
— Лэйси, — сообщает Бен, и я замечаю, что он смотрит на нее в зеркало заднего вида.
    
— Дебил, — говорю я, — мы же в метафизическое играем. Это должно быть что-то невидимое.
    
— Оно и есть невидимое, — возражает он. — Мне очень нравится Лэйси, какая она внутри.
    
— Фу, тошнотина, — отвечает Радар.
    
Лэйси отстегивает ремень, наклоняется к Бену и шепчет ему что-то на ухо. Бен краснеет.
    
— Ладно, я обещаю без тупежа, — говорит Радар. — Я заметил кое-что, что чувствуем мы все.
    
Моя догадка:
    
— Невероятная усталость?
    
— Нет, хотя предположение отличное.
    
Лэйси:
    
— Это то странное ощущение, которое испытываешь, когда организм перенасыщен кофеином и кажется, что у тебя не сердце стучит, а все тело пульсирует?
    
— Нет. Бен, ты?
    
— Что надо поссать? Или это только мне надо?
    
— Как обычно, только тебе. Еще предположения будут?
    
Мы молчим.
    
— Правильный ответ: мы все чувствуем, что станем счастливее, когда споем «Солнечный ожог»[6] а капелла.
    
И это оказывается правдой. Мне хоть и медведь на ухо наступил, ору я не тише других. Когда песня кончается, я говорю:
    
— Я заметил прекраснейший сюжет.
    
Какое-то время все молчат. Слышно только, как Дрейдл расплющивает асфальт, катясь вниз с холма. Через какое-то время Бен спрашивает:
    
— Вот этот самый, да?
    
Я киваю.
    
— Да, — соглашается Радар, — история классная, если мы не сдохнем.
    
Будет еще лучше, если мы найдем Марго, думаю я, но не говорю никому об этом. Бен все-таки включает радио и находит какую-то станцию с неторопливыми печальными песнями, чтобы можно было подпевать.
   
   
    
     
3 ур. Час двадцать первый
    
    
Мы проехали по трассе больше тысячи ста миль, и пора наконец с нее сворачивать. По дороге, которая ведет дальше на север, к Катскиллам, ехать со скоростью семьдесят семь миль в час решительно невозможно. Но это не страшно. Радар, наш великолепный стратег, заложил в расчеты запасные полчаса, не сказав об этом нам. Тут очень красиво, уже позднее утро, и девственный лес залит солнцем. В таком свете даже кирпичные домики в деревеньках, которые мы проезжаем, кажутся новенькими.
    
Мы с Лэйси рассказываем Бену с Радаром о Марго все, что только удается вспомнить, в надежде, что это поможет нам ее найти. Напоминаем им, какая она. И самим себе тоже. Она ездит на «Хонде Цивик». Она светлая шатенка, волосы прямые. Любит заброшенные здания.
    
— У нее с собой черный блокнот, — говорю я.
    
Бен поворачивается ко мне:
    
— Понял, Кью. Если увижу в Ээгло девчонку, в точности похожую на нашу Марго, но у нее в руках не будет блокнота, я ничего предпринимать не буду. Это же самый верный признак.
    
Я не обращаю на него внимания. Я просто хочу побольше о ней вспомнить. Вспомнить ее в последний раз, с надеждой увидеть ее снова.
   
   
    
     
3 ур. Ээгло
    
    
Знаки ограничивают нашу скорость сначала до пятидесяти пяти, потом до сорока пяти, потом до тридцати пяти миль в час. Мы переезжаем железнодорожные пути, и вот перед нами Роскоу. Мы медленно едем через центр сонного города, там есть кафе, магазин с одеждой, долларовый магазинчик и еще пара торговых павильонов, заколоченных досками.
    
Я подаюсь вперед и говорю:
    
— Марго вполне может быть там.
    
— Да, — допускает Бен, — но я вламываться никуда не хочу, чувак. Не думаю, что в тюряге Нью-Йорка мне понравится.
    
Меня же мысль осмотреть эти здания особо не пугает: мне весь город кажется заброшенным. Открытых заведений нет. Когда мы проезжаем центр, дорогу пересекает единственная улица, и вдоль нее тянется единственный жилой район Роскоу, там же стоит начальная школа. Каркасные деревянные домики кажутся крошечными по сравнению с деревьями — они тут высокие и натыканы часто.
    
Мы выбираемся на другое шоссе, допустимая скорость постепенно возрастает, но Радар все равно ведет медленно. Не проехав и мили, мы замечаем, что влево уходит грунтовка, улица без названия.
    
— Может, это оно, — говорю я.
    
— Это подъездная дорога, — отвечает Бен, но Радар все равно сворачивает.
    
Эта хорошо накатанная грунтовка действительно кажется подъездной. Слева — нескошенная трава, такая же высокая, как и деревья; я ничего не вижу и волнуюсь, что в таких зарослях очень легко спрятаться. Через некоторое время мы упираемся в старомодный особняк. Разворачиваемся и едем обратно на двухполосную дорогу, с которой свернули, а потом дальше на север. Шоссе переходит в улицу Кэт-Холлоу-роуд, мы доезжаем до еще одной грунтовки, похожей на предыдущую, только в этот раз она ведет направо, к дряхлому строению типа амбара, доски которого уже посерели. По полю с обеих сторон разбросаны большие вязанки сена, но трава уже снова разрослась. Радар едет не быстрее пяти миль в час. Мы пытаемся рассмотреть что-нибудь необычное. Какие-нибудь трещинки в этой сельской идиллии.
    
— Как думаете, могло это быть Центральным универсамом Ээгло? — спрашиваю я.
    
— Этот сарай?
    
— Ну да.
    
— И не знаю, — отвечает Радар. — Универсамы в те времена были похожи на сараи?
    
— Фиг знает.
    
— Это… черт, это ее тачка! — вдруг восклицает сидящая рядом со мной Лэйси. — Да-да-да-да-да-да-да-ее-тачка-ее-тачка!
    
Радар тормозит, я смотрю в поле, куда указывает ее палец, за эту ветхую постройку. Там блестит что-то серебристое. Я опускаю голову к Лэйси и вижу изгиб крыши машины. Бог знает, как она туда попала — дороги в ту сторону нет.
    
Радар съезжает на обочину, я выпрыгиваю, бегу к ее тачке. Она пуста. Двери не закрыты. Я лезу в багажник. Там ничего нет — только открытый пустой чемодан. Я оглядываюсь по сторонам, несусь к амбару, который уже с уверенностью могу считать бывшим Центральным универсамом Ээгло. Я бегу по скошенной траве, и меня обгоняют Бен с Радаром. Мы проникаем в здание через отверстия в стене, а не через дверь — амбар уже просто разваливается.
    
Оказавшись внутри, мы видим на гниющем деревянном полу многочисленные пятна света, падающего через дырявую крышу. Я ищу ее следы и замечаю, что пол мокрый. Пахнет миндалем, как от Марго. В стороне стоит старинная ванна на ножках с когтями. Стены такие дырявые, что мы как бы и в здании и на улице одновременно.
    
Кто-то дергает меня за майку. Я поворачиваю голову и вижу Бена, его взгляд направлен в угол помещения. Сквозь потолок льется толстый сноп ярко-белого света, но мне все равно удается рассмотреть два длинных куска оргстекла высотой по мою грудь, грязных и тонированных. Они сходятся под острым углом, а другими краями примыкают к стене, так что получается как бы треугольная кабинка.
    
И вот в чем фишка: через тонированное стекло свет все равно проходит. Так что я вижу картину, которая взрывает мне мозг, хотя все и кажется серым: в черном, кожаном офисном кресле сидит Марго Рот Шпигельман, склонившись над школьной партой, и что-то пишет. Волосы у нее заметно короче, торчащие в разные стороны пряди челки не доходят даже до бровей, на голове страшный беспорядок, словно Марго претит сама мысль о гармонии — но все же это она. Живая. Она перенесла свой офис из заброшенного торгового Центра в заброшенный амбар в штате Нью-Йорк, и я ее отыскал.
    
Мы идем к ней, все четверо, но она нас, похоже, не замечает. Она пишет. Наконец кто-то — может быть, Радар — окликает ее:
    
— Марго. Марго?
    
Она поднимается, кладет руки на стенки своей самодельной кабинки. Если она и удивлена нашему появлению, по ее глазам этого не видно. Вот она, Марго Рот Шпигельман, стоит в пяти футах от меня, губы потрескались, макияжа нет, под ногтями грязь, глаза ничего не выражают. Никогда не видел их такими мертвыми, но, возможно, я ей раньше в глаза и не смотрел. Она уставилась на меня. Я уверен, что на меня, а не на Лэйси, Бена или Радара. Я такого пристального взгляда не чувствовал с тех самых пор, как мы встретили Роберта Джойнера в Джефферсон-парке.
    
Марго долго молчит, меня слишком пугает ее взгляд, и я останавливаюсь. «Тут мы стоим с этой тайной вдвоем», — как писал Уитмен.
    
Наконец она говорит:
    
— Дайте мне минут пять, — снова садится за стол и пишет.
    
Я какое-то время смотрю на нее. В остальном Марго выглядит точно так же, как и раньше. Не знаю почему, но я ждал, что она изменится. Станет старше. Что я ее едва узнаю, когда увижу снова. Но вот она передо мной, за куском оргстекла, и выглядит точно как Марго Рот Шпигельман, как девчонка, которую я знаю с двух лет, образ которой я создал в собственной голове и любил.
    
И только теперь, когда она закрывает блокнот и убирает его в стоящий рядом рюкзак, встает и идет к нам, я понимаю, что этот мой образ был не только неверен, но и опасен. Мысль о том, что человек — больше, чем просто человек, предательски вероломна.
    
— Привет, — говорит она Лэйси, улыбаясь.
    
Сначала Марго обнимает ее, потом здоровается за руку с Беном, потом с Радаром. Вскинув брови, она говорит:
    
— Привет, Кью, — и обнимает меня, поспешно и некрепко.
    
Я бы предпочел подержаться за нее подольше. Мне хочется, чтобы что-то произошло. Мне хочется, чтобы Марго припала к моей груди и заплакала, чтобы слезы стекали по пыльным щекам мне на майку. Но она лишь поспешно меня обнимает и садится на пол. Я сажусь напротив, Бен, Радар и Лэйси садятся в ряд со мной, лицом к ней.
    
— Я рад тебя видеть, — через какое-то время говорю я, и мне кажется, будто я прерываю какую-то безмолвную молитву.
    
Марго убирает со лба челку. Кажется, она подбирает слова, прежде чем что-то сказать.
    
— Я… гм. Гм. Мне редко бывает трудно собраться с мыслями, да? Я просто в последнее время ни с кем не разговаривала особо. Гм. Может, начнем вот с чего: вы на фига сюда приперлись?
    
— Марго, — говорит Лэйси. — Бог ты мой, мы так волновались!
    
— Волноваться не о чем, — радостно отвечает Марго. — У меня все отлично. — Она поднимает вверх большие пальцы обеих рук. — Просто супер.
    
— Могла бы позвонить и сообщить нам об этом. — В голосе Бена звучит какая-то досада. — Не пришлось бы ехать черт знает куда.
    
— Как показал мой опыт, Кровавый Бен, уходя лучше уходить. Ты, кстати, чего в платье-то?
    
Бен краснеет.
    
— Не называй его так, — резко говорит Лэйси.
    
Марго в упор смотрит на нее:
    
— Боже, ты что, с ним замутила?
    
Лэйси молчит.
    
— Да, я угадала, — констатирует Марго.
    
— Ну, вообще-то да, — отвечает Лэйси. — И вообще-то он классный. А ты вообще-то стерва. И я вообще-то ухожу. Спасибо тебе за то, что заставила меня последний месяц школы прожить в страхе, чувствуя себя полным дерьмом, и за то, что проявила всю свою стервозность, когда мы тебя нашли, чтобы убедиться, что у тебя все хорошо. Рада была пообщаться.
    
— О да, я тоже. Я бы разве без тебя узнала, насколько я жирная?
    
Лэйси встает и топает к выходу, рассыпающийся пол аж вибрирует. Бен встает и идет за ней. Я поворачиваюсь — поднимается и Радар.
    
— Я тебя никогда особо не знал до этих твоих загадок, — говорит он. — И загадки мне нравились больше, чем ты сама.
    
— Что за фигню он несет? — спрашивает меня Марго.
    
Радар не отвечает. Он уходит молча.
    
Мне, конечно, тоже следует пойти со всеми. Они же мне друзья куда больше, чем Марго. Но у меня есть к ней вопросы. Когда она встает и идет обратно к своей кабинке, я начинаю с самого очевидного:
    
— Ты чего ведешь себя как свинья?
    
Тут Марго резко разворачивается, хватает меня за майку и орет:
    
— А ты чего ждал? Вы же приперлись сюда совершенно без предупреждения!
    
— А как бы я тебя предупредил? Ты же как с лица земли исчезла!
    
Марго щурится, и я понимаю, что ей нечего на это ответить, поэтому продолжаю наезжать. Я жутко зол. За то… за… не знаю. За то, наверное, что она оказалась не той Марго, которую я ожидал встретить. Не той Марго, которую я себе нарисовал в последние недели — как я думал, правильно нарисовал.
    
— Я-то думал, что ты после той ночи ни с кем не выходишь на связь, потому что у тебя какая-то важная причина есть. И… вот она, твоя причина? Смоталась, чтобы бомжевать тут спокойно?
    
Она выпускает мою майку, отталкивает меня.
    
— Ну и кто после этого свинья? Только так и можно уходить. Для этого надо собрать всю себя и резко оторвать — как пластырь. А ты можешь продолжать быть собой, Лэйс может продолжать быть собой, пусть все продолжают быть собой, и я тоже.
    
— Да, вот только я не мог быть собой, потому что думал, что ты умерла. Очень долго думал. И пришлось наделать всякой фигни, которую в других обстоятельствах я ни за что бы не сделал.
    
Марго кричит на меня и снова вцепляется в мою футболку, стараясь дотянуться до лица.
    
— Чушь! Ты сюда ехал вовсе не для того, чтобы убедиться, в порядке ли я. Ты приехал, потому что хотел спасти бедняжку Марго от ее психоза, хотел, чтобы я по гроб жизни благодарила рыцаря в блестящих доспехах, чтобы разделась догола и умоляла тебя взять мое тело.
    
— Что за бред! — кричу я, потому что это действительно почти полный бред. — Ты ведь просто играла с нами? Ты хотела даже после своего отъезда остаться центром нашей вселенной, чтобы все мысли вертелись только вокруг тебя.
    
Марго продолжает орать, я даже не думал, что ее голос может быть таким громким.
    
— Кью, да ты даже не на меня злишься! Ты злишься на образ той Марго, что живет у тебя в голове с самого детства, и кроме него ты ничего не видишь!
    
Она хочет от меня отвернуться, но я хватаю ее за плечи, поворачиваю к себе и, все еще не отпуская, говорю:
    
— Ты вообще думала о том, как воспримут твое исчезновение? О Руфи? Обо мне, Лэйси, обо всех остальных, кому ты была небезразлична? Нет. Конечно же ты не думала. Потому что зачем думать о том, что происходит не с тобой! Да, Марго? Так?
    
Она больше не сопротивляется. Она горбится и идет к своему кабинету. Пинает стенки из оргстекла, те с грохотом падают на стол и кресло, а потом соскальзывают на пол.
    
— ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ, ПРИДУРОК!
    
— Хорошо, — соглашаюсь я. Почему-то то, что Марго вышла из себя, помогает мне успокоиться. Я начинаю говорить с ней, как моя мама. — Я заткнусь. Мы оба не в себе. А у меня к тебе еще куча вопросов.
    
Она садится в кресло, поставив ноги на стекло, которое только что было стеной. И смотрит в угол сарая. Между нами футов десять.
    
— Как, блин, вы меня вообще отыскали?
    
— Я думал, ты хотела, чтобы мы тебя нашли, — говорю я так тихо, что даже удивляюсь, что она услышала.
    
— Ничего подобного.
    
— «Песнь о себе», — отвечаю я. — Гатри вывел меня на Уитмена. Уитмен указал на дверь. Дверь — на торговый центр. Мы смогли прочесть закрашенную надпись на стене. Я про «бумажные города» не понял: это же могли быть и заброшенные микрорайоны, я подумал, что ты уехала в какой-то из них и не собираешься возвращаться. Боялся, что ты умерла там где-нибудь, покончила с собой, но по какой-то причине хотела, чтобы я тебя нашел. Я объехал кучу заброшенных поселений и строек — тебя искал. А потом сопоставил карту из сувенирной лавки с дырочками в стене. Стал читать эту поэму более внимательно и решил, что ты, наверное, не скитаешься, а просто где-то засела и планируешь что-то. Пишешь в своем блокнотике. Я нашел на карте Ээгло, увидел твой комментарий в Мультипедии, мы забили на вручение дипломов и примчались сюда.
    
Марго приглаживает волосы, но они теперь такие короткие, что лицо уже не закрывают.
    
— Дебильная стрижка, — говорит вдруг она. — Хотела сменить имидж, а получилось нелепо.
    
— Мне нравится, — отвечаю я. — Черты лица хорошо подчеркивает.
    
— Прости, что я встретила вас, как сучка. Ты просто пойми… вы же, блин, как с неба свалились, я обделалась до смерти.
    
— Ну, могла бы так и сказать: «Ребят, я из-за вас в штаны наложила».
    
Она фыркает:
    
— Да уж, потому что именно такую Марго Рот Шпигельман все знают и любят. — На какое-то время она замолкает, а потом говорит: — Зря я этот коммент оставила. Просто мне показалось, что будет прикольно, если они его обнаружат какое-то время спустя. Я думала, что копы, может, проследят, но будет уже слишком поздно. Ведь в Мультипедии миллиарды страниц. Я не…
    
— Что?
    
— Хочу ответить на твой вопрос. Я много о тебе думала. И о Руфи. И о родителях. Ну, естественно же! Да, может быть, я самая ужасная эгоцентристка в истории человечества. Но блин, неужели ты считаешь, что я бы так поступила, если бы в этом не было необходимости? — Марго качает головой.
    
Теперь она наконец поворачивается ко мне, ставит локти на колени, и у нас начинается настоящий разговор. На расстоянии, но хоть так.
    
— Я просто не придумала, как мне еще уйти, чтобы меня обратно не затащили.
    
— Я очень рад, что ты не умерла, — признаюсь я.
    
— Да уж. Я тоже, — соглашается Марго. Она ухмыляется, и я впервые вижу улыбку, по которой так скучал. — Поэтому мне и надо было уехать. Хоть жизнь и дерьмо, она лучше, чем ее противоположность.
    
У меня звонит телефон. Это Бен. Я отвечаю.
    
— Лэйси хочет с Марго поговорить, — сообщает он.
    
Я подхожу к ней и остаюсь рядом, а она сидит ссутулившись и слушает. До меня доносится нечленораздельная речь из трубки, а потом Марго перебивает:
    
— Слушай, извини. Я просто очень испугалась.
    
А потом тишина. Через какое-то время, наконец, снова слышится голос Лэйси, Марго смеется, что-то отвечает. Я думаю, что надо дать им пообщаться наедине, и продолжаю осматривать амбар. В противоположном углу у той же стены Марго устроила постель — четыре связки сена, а на них надувной оранжевый матрас. На отдельной связке лежит аккуратная стопочка одежды. Есть зубная щетка и паста, большой пластиковый стакан из «Сабвея». Это все стоит на книжках: «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат и «Бойня номер пять» Курта Воннегута. Невероятное сочетание мещанского порядка и ужасающего упадка. Но с другой стороны, таким же невероятным мне кажется и то, как много времени я потратил, представляя себе, что она живет как-то иначе.
    
— Они в мотеле. Лэйс велела тебе передать, что они утром возвращаются, независимо от того, едешь ты или нет, — раздается сзади голос Марго.
    
И когда я слышу это «ты» там, где должно быть «мы», я впервые задумываюсь о том, что будет дальше.
    
— Мне всего хватает, — сообщает она, останавливаясь рядом со мной. — Тут на улице есть туалет, но он так себе, поэтому я езжу на стоянку для грузовиков к востоку от Роскоу. Там есть и душевая, в женской довольно чисто, потому что дальнобойщиц не так много. И Интернет есть. Тут у меня как будто дом, а стоянка — дача.
    
Я смеюсь. Марго проходит дальше и опускается на колени, ищет что-то в связках сена. Через некоторое время вытаскивает фонарик и тонкий квадратный кусок пластика.
    
— Это все, что я купила за месяц, если не считать еды и бензина. Потратила всего три сотни.
    
Я беру пластмассовую штуку, и до меня доходит, что это проигрыватель на батарейках.
    
— Я прихватила из дома пару альбомов, — рассказывает Марго. — Но в городе, конечно, еще куплю.
    
— В городе?
    
— Ага. Я же сегодня в Нью-Йорк уезжаю. В Мультипедии ведь написано. Пускаюсь в настоящее путешествие. Изначально я собиралась в этот день выехать из Орландо — хотела все же получить диплом, потом замутить с тобой какие-нибудь классные приколы, а на следующее утро угнать прочь. Но стало совсем невыносимо. Я реально поняла, что даже часа лишнего не выдержу. Узнав про Джейса, я подумала: да у меня же все спланировано, просто дату поменяю. Но мне очень жаль, что я вас напугала. Я изо всех сил старалась сделать так, чтобы вы не беспокоились, но последние часы прошли в такой спешке! Не лучшая моя операция.
    
Но меня план ее бегства и оставленные следы очень впечатлили. Еще больше меня удивило признание, что в первоначальном плане присутствовал я.
    
— Может, ты мне расскажешь, — прошу я, стараясь улыбнуться. — Я тут много думал об этом, ну, ты понимаешь. Что у тебя было спланировано, а что нет? Почему ты оставила мне какие-то знаки, почему вообще сбежала, все такое.
    
— Гм. Ну ладно. Но надо будет начать издалека, рассказать предысторию.
    
Марго встает, я иду за ней след в след — она легко и изящно обходит гнилые участки на полу. Мы возвращаемся в ее кабинет, она лезет в рюкзак и достает свой черный ежедневник. Садится на пол, скрестив ноги, и похлопывает ладонью рядом. Я сажусь. Марго постукивает по закрытому блокноту.
    
— Итак, все это началось очень давно. Классе в четвертом я начала в этом блокноте развивать сюжет. Типа детектива.
    
Я вдруг думаю, что можно вырвать блокнот у нее из рук и шантажировать им. Заставить вернуться в Орландо, найти работу и снять квартиру, и жить там до начала учебы, так мы хоть лето вместе проведем. Но я этого не делаю, а просто слушаю.
    
— Ну, хвалиться я не люблю, но это на редкость гениальное сочинение. Шучу. На самом деле это придурочные бредни десятилетней мечтательницы с уклоном в магию. В главной роли — девчонка по имени Марго Шпигельман, точно такая же десятилетка, как и я, только у нее любящие богатые родители, которые покупают ей все, что она захочет. Марго влюблена в пацана по имени Квентин, который отличается от тебя только тем, что он бесстрашный герой, готовый умереть за нее и все такое. Еще там есть Мирна Маунтвизель, точно такая же, как настоящая Мирна Маунтвизель, только волшебная. Например, по сюжету, кто ее погладит, десять минут не может врать. А еще она разговаривает. Естественно. Разве кто-нибудь в десять лет напишет про собаку, которая не умеет разговаривать?
    
Я смеюсь, хотя думаю о той десятилетней Марго, которая была влюблена в десятилетнего меня.
    
— Так вот, — продолжает она, — Квентин с Марго и Мирной Маунтвизель расследуют таинственную смерть Роберта Джойнера, который погиб так же, как и в реальности, за исключением того, что явно не сам застрелился, а кто-то ему помог. Ну и мы пытаемся разузнать, кто это был.
    
— И кто же?
    
Она ухмыляется:
    
— Ты что, хотел бы услышать?
    
— Ну, — отвечаю я, — я предпочел бы прочитать.
    
Марго раскрывает блокнот и показывает мне страничку. Понять ничего нельзя, и не потому что у нее плохой почерк, а потому что поверх горизонтальных строчек идут еще и вертикальные.
    
— Перекрестная штриховка, — говорит она. — Всем, кроме Марго, читать сложновато. Так что придется рассказывать, но ты сначала пообещай, что не разозлишься.
    
— Обещаю, — говорю я.
    
— Выясняется, что преступник — брат бывшей жены Роберта Джойнера, которая любила выпить. Он сошел с ума, потому что им завладел дух злобной домашней кошки, которая жила еще в Древнем Египте. Классный сюжет, я же сказала. Так вот, мы с тобой и Мирной Маунтвизель находим убийцу, он пытается пристрелить меня, но ты бросаешься под пулю и героически умираешь у меня на руках с простреленной грудью.
    
Я хохочу:
    
— Отлично. Начало было такое многообещающее: я, влюбленная в меня красавица, тайна и интрига, а потом меня замочили.
    
— Ну да. — Марго улыбается. — Но я просто вынуждена была тебя убить, потому что иначе нам под конец оставалось только заняться этим самым, а в десять лет я была не готова такое писать.
    
— Справедливо, — соглашаюсь я. — Но когда будешь редактировать, пусть уж между нами хоть что-нибудь произойдет.
    
— Ну, разве что после того как тебя застрелят. Может, я поцелую тебя перед смертью.
    
— Очень милосердно.
    
Я мог бы встать, подойти к ней и поцеловать ее. Мог бы. Но этим мог бы так много испортить.
    
— В общем, я закончила свой детектив в пятом классе. Через несколько лет я решила сбежать в Миссисипи. И стала записывать план побега поверх этого старого сочинения, а потом уехала — укатила на маминой тачке за тысячу миль, оставив в тарелке подсказку. Сама поездка мне и не понравилась даже — было невероятно одиноко. Но меня жутко радовал тот факт, что я сделала это. Поэтому я стала планировать еще — всякие приколы, как свести конкретных девчонок с конкретными пацанами, украсить дома туалетной бумагой, всякие новые секретные поездки и все такое. К началу первого курса я исписала полблокнота и тогда решила, что делаю еще одну крупную штуку и уезжаю.
    
Марго собирается продолжать, но я вынужден ее перебить:
    
— Слушай, а дело в месте или все же в людях? Ну, если бы люди были другие?
    
— А как можно отделить одно от другого? Люди — это место — это люди. Да в любом случае, по-моему, дружить там больше не с кем. Я думала, что все либо напуганные, как ты, либо просто внимания не обращают, как Лэйси. А…
    
— Я не такой уж и напуганный, как ты думаешь, — возражаю я. И это правда. Я понял это только после того, как сказал, но тем не менее.
    
— Погоди, я сейчас дойду от этого, — говорит Марго, чуть не плача. — Так вот, когда я училась на первом курсе, Газ отвез меня в Оспри… В этот заброшенный торговый центр. И потом я стала регулярно ездить туда одна, просто тусоваться и планы свои писать. И к последнему курсу у меня уже все мысли были только об этом окончательном бегстве. Не знаю, может, из-за того что я эту свою старую писанину перечитала, но я решила включить в свои планы тебя. Я решила, что мы будем все это делать вместе — ну, в «Морской Мир» влезем, например, — хотела, чтобы ты перестал быть таким пай-мальчиком. Я рассчитывала на то, что эта ночь тебя раскрепостит. А потом я исчезну, а ты запомнишь меня навсегда. План получался страниц на семьдесят, и я уже была готова к его реализации, все в нем сходилось очень хорошо. И тут я узнаю про Джейса и принимаю решение сматываться. Немедленно. Диплом мне не нужен. Какой в нем смысл? Но сначала надо подогнать план под изменившиеся обстоятельства. И поэтому я весь день сижу с блокнотом, редактирую, включаю в свой прикол Бекку, Джейса, Лэйси и остальных, кого я ошибочно считала друзьями, чтобы показать им, как я их всех ненавижу, прежде чем бросить навсегда. Но мне все равно хотелось, чтобы рядом был ты. Меня еще прельщала мысль сделать тебя хоть немного похожим на крутого героя моей детской сказки.
    
— А потом ты меня удивил, — продолжает Марго. — Я все эти годы считала тебя бумажным мальчиком: ты казался мне двухмерным, и как персонаж, и как человек — в жизни ты был, конечно, другой, но все же плоский. Но в ту ночь ты вдруг оказался настоящим. И все это получилось так необычно и прикольно, что я, вернувшись утром к себе в комнату, начала по тебе скучать. Мне хотелось зайти к тебе, побыть с тобой, поговорить, но я уже решила, что уеду, поэтому надо было ехать. В последнюю секунду мне в голову пришла мысль завещать тебе Оспри. Показалось, что, если ты туда попадешь, то сможешь изжить в себе внутреннего трусишку. Думать пришлось очень быстро. Я налепила постер с Вуди на жалюзи, обвела песню на пластинке, подчеркнула две строчки в «Песни о себе» не тем маркером, каким пользовалась, когда читала ее для себя. А когда ты ушел в школу, я забралась к тебе через окно и засунула в дверь записку. Потом сама поехала в Оспри — отчасти потому что еще не была готова уехать, отчасти потому что там надо было прибрать, прежде чем туда попадешь ты. Пойми, я не хотела, чтобы ты переживал. Поэтому я закрасила надпись — я не знала, что ее все же удастся прочитать. Вырвала страницы из календаря, которыми пользовалась, сняла карту — она там висела с тех самых пор, как я нашла на ней Ээгло. А потом я поняла, что устала и мне пока некуда ехать, и легла спать. В итоге я там две ночи провела, с духом собиралась, наверное. А еще, может, надеялась, что ты быстрее найдешь. Но потом я все же поехала. Добиралась сюда двое суток. И с тех пор тут живу.
    
Мне кажется, что она закончила, а у меня оставался еще вопрос.
    
— А почему именно сюда?
    
— Бумажный город для бумажной девчонки, — говорит Марго. — Я впервые узнала об Ээгло из книги «интересных фактов», которую прочла лет в десять-одиннадцать. И постоянно о нем вспоминала. По правде говоря, когда я ходила в «СанТраст», включая нашу совместную вылазку, я размышляла не о том, что все из бумаги. Я смотрела вниз и думала, что бумажная я сама. Это я хлипкая, это меня можно смять, а не все остальное. И вот в чем секрет. Людям нравится этот образ бумажной девчонки. Всегда нравился. И хуже всего то, что он притягивал меня саму. Я его культивировала, понимаешь? Это же здорово — воплотить в жизнь тот образ, который нравится всем. Но я сама до конца не могла поверить в свою бумажность. А Ээгло — то самое место, где бумажное становится реальным. Точка на карте стала настоящим городком, куда более настоящим, чем могли себе представить те ребята, которые ляпнули его на карту. И я подумала, что вырезанная из бумаги девочка тут тоже сможет обрести настоящую жизнь. Я таким образом хотела сказать той, которой нужно было внимание и тряпки, и вся остальная мишура: «Ты едешь в бумажный город. И никогда больше не вернешься».
    
— Ты написала это на стене, — говорю я. — Господи, Марго, я столько заброшенных поселений объехал в поисках твоего тела. Я правда… правда думал, что ты умерла.
    
Она встает, какое-то время роется в вещах, потом берет «Под стеклянным колпаком» и читает вслух:
    
— «Но когда дело дошло до того, чтобы приступить к этому самой, кожа на запястьях показалась мне такой белой и такой беззащитной, что я не смогла решиться. Мне почудилось, будто то, что я вознамерилась умертвить, обитает вовсе не под кожей и вовсе не в тонких синеватых прожилках вен, напрягшихся, когда я сдавила себе запястье, а где-то в другом месте, гораздо глубже, — и добраться туда будет гораздо труднее».[7] — Она снова садится рядом, лицом ко мне, мы так близко, что соприкасается ткань наших джинсов. — Я знаю, о чем речь. Я знаю, что там, глубже. Внутренние трещины. Расколы внутреннего мира, где не сходится одно с другим.
    
— Мне это нравится, — говорю я. — Как пробоины в корпусе корабля.
    
— Точно, точно.
    
— И рано или поздно ты из-за них идешь ко дну.
    
— Именно, — соглашается Марго.
    
Разговор наш набирает обороты.
    
— Не могу поверить, что ты не хотела, чтобы я тебя нашел.
    
— Извини. Если тебе от этого станет легче, ты меня поразил. И я рада тебя видеть. С тобой хорошо путешествовать.
    
— Это что, предложение? — спрашиваю я.
    
— Возможно. — Она улыбается.
    
Мое сердце уже так давно трепещет, как птичка в клетке, что это заявление кажется переносимым — почти переносимым.
    
— Марго, если ты вернешься домой на лето… Мои родители сказали, что не против, чтобы ты пожила у нас. Или ты можешь найти себе работу и квартиру на время, а потом ты поедешь учиться, и тебе больше не придется жить с твоими предками.
    
— Дело не только в них. Меня снова засосет, — говорит она. — И я уже не выберусь. Проблема не в сплетнях, не в вечеринках и прочем мелком дерьме, а в том, что правильная жизнь — колледж, работа, муж и детишки и прочий бред — это опасная ловушка.
    
Дело в том, что, на мой взгляд, колледж, работа и, может, когда-нибудь даже дети — это осмысленная жизнь. Я верю в будущее. Может, это мой недостаток, но у меня он врожденный.
    
— Учеба ведь дает более широкие возможности, — наконец говорю я. — А не ограничивает их.
    
Марго ухмыляется.
    
— Спасибо, проповедник высшего образования Джейкобсен, — отвечает она и меняет тему. — Я все представляла тебя в Оспри. Привыкнешь ли ты к нему. Перестанешь ли бояться крыс.
    
— Привык. Мне даже начало там нравиться. Я провел там ночь, когда все были на выпускном.
    
Она улыбается:
    
— Круто. Я так и думала, что ты рано или поздно оценишь. Мне в Оспри ни разу не было скучно, но это потому, что всегда наступала пора возвращаться домой. А вот приехав сюда, я заскучала. Тут нечего делать, и я так много читаю. А еще нервничаю все больше, я же тут никого не знаю. Я все ждала, что одиночество и нервы вынудят меня вернуться. Но нет. Это единственное, чего я сделать не могу, Кью.
    
Я киваю. Я понимаю. Но я все же делаю еще одну попытку.
    
— А что потом? Когда кончится лето? Как же колледж? И вся остальная жизнь?
    
Марго пожимает плечами:
    
— А что?
    
— Ты не беспокоишься насчет того, что будет потом?
    
— Потом состоит из множества сейчас, — отвечает она.
    
На это мне возразить нечего, я просто впадаю в ступор, а Марго продолжает:
    
— Это Эмили Дикинсон. Как я и говорила, я много читаю. Я думаю, что будущее заслуживает веры в него. Но с Эмили Дикинсон спорить сложно.
    
Марго встает, вскидывает рюкзак на плечо, протягивает мне руку:
    
— Давай пройдемся.
    
Когда мы выходим на улицу, она просит у меня телефон. Набирает номер, я хочу отойти, чтобы дать ей поговорить, но она хватает меня за руку и не отпускает. Мы вместе идем в поле, она разговаривает с родителями.
    
— Привет, это Марго… Я в Ээгло, штат Нью-Йорк, с Квентином… М-м-м… нет, мам, просто думаю, как тебе ответить по-честному… Мам, хватит… Не знаю, мам… Я решила поехать в выдуманный город. Вот что случилось… Да, вообще-то я не думаю, что вернусь… Можно с Руфи поговорить?.. Привет, подружка… Да, но я первая тебя полюбила… Извини. Я сделала ошибку. Я думала… Не знаю, о чем я думала, Руфи, но это точно была ошибка, и теперь я буду звонить. Маме, может, и нет, а тебе буду… По средам?.. По средам ты занята. Гм. Ладно. А какой день тебя устроит?.. Тогда вторник… Каждый вторник, ага… Да, и в этот вторник тоже. — Марго закрывает глаза, стискивает зубы. — Ладно, Руфи, передай трубку обратно маме, хорошо?.. Мам, я тебя люблю. Все будет хорошо. Точно тебе говорю… Да, хорошо, и ты тоже. Пока.
    
Она останавливается, закрывает мой телефон-раскладушку, но не отдает. Она сжимает его так крепко, что кончики пальцев розовеют, а потом бросает его на землю. Она кричит — коротко, но очень громко, — и когда крик замирает, я впервые осознаю, насколько в Ээгло тихо.
    
— Она думает, что я обязана ей угождать и что у меня не может быть никаких своих желаний, а когда я не угождаю — меня выкидывают. Она замки сменила. Это первое, что она мне сказала. Господи.
    
— Сочувствую, — говорю я, раздвигая желто-зеленую траву высотой по колено. — Но с Руфи-то ты была рада поговорить?
    
— Да, она классная. Знаешь, я зла на себя, что не позвонила ей раньше.
    
— Да уж, — соглашаюсь я.
    
Марго игриво меня подталкивает.
    
— Ты должен меня радовать, а не огорчать! — говорит она. — Это же твоя основная задача!
    
— Я и не знал, что обязан вам угождать, миссис Шпигельман.
    
Она смеется:
    
— Значит, с матерью меня сравниваешь. Прямо ножом по живому. Но справедливо. Ну, а сам-то ты как? Если Бен с Лэйси встречаются, у вас там наверняка еженощные оргии?
    
Мы медленно шагаем по ухабистому полю. Поначалу оно не кажется мне большим, но мы все идем и идем, а деревья на горизонте никак не приблизятся. Я рассказываю о том, как мы сбежали с вручения, как закрутился наш волшебный Дрейдл. О выпускном, о том, как Лэйси поссорилась с Беккой, как я ночевал в Оспри.
    
— В ту ночь я окончательно убедился, что ты там была, — говорю я. — Одеяльце сохранило твой запах.
    
На этих словах ее рука касается моей, и я хватаю ее, потому что сейчас терять мне уже почти нечего. Марго смотрит на меня:
    
— Мне надо было уехать. Я зря тебя перепугала, это глупо вышло, следовало все получше спланировать. Но я должна была уехать. Понимаешь ты?
    
— Да, — отвечаю я. — Но думаю, что теперь ты можешь вернуться. Серьезно.
    
— Нет, не понимаешь, — возражает Марго, и она права: она все видит по моему лицу.
    
До меня доходит, что я не могу стать ею, а она не может быть мной. Допустим, у Уитмена был такой дар, но у меня его нет. Мне приходится спрашивать у раненого, где болит, потому что я сам не могу стать этим раненым. Единственный раненый человек, которым я могу быть, это я сам.
    
    
Я притаптываю траву и сажусь. Марго укладывается рядом, сунув под голову рюкзак. Я тоже ложусь. Она вытаскивает из рюкзака пару книг и дает мне — чтобы и у меня была подушка. «Избранное» Эмили Дикинсон и «Листья травы».
    
— У меня было два экземпляра, — объясняет она с улыбкой.
    
— Поэма шикарная, — говорю я. — Лучше ты и выбрать не могла.
    
— Я в то утро реально сделала все это, повинуясь какому-то импульсу. Вспомнила строчки про двери и решила, что подходит идеально. Но приехав сюда, я ее перечитала. Мы ее проходили давно, на английском, и мне понравилось. Я много стихов читала. Пыталась понять, чем же ты меня в ту ночь удивил? Я долго подозревала: меня зацепило то, что ты цитируешь Элиота.
    
— Но на самом-то деле нет, — возражаю я. — Тебя поразил размер моих бицепсов и то, как ловко я вылезал из окна.
    
Марго ухмыляется:
    
— Дурак, заткнись и дай мне сделать комплимент как следует. Дело не в стихах и не в бицепсах. Меня удивило, что, несмотря на все твое волнение, ты действительно оказался похож на того Квентина из моей детской сказки. Понимаешь, я пишу свои планы поверх этого текста уже несколько лет, и я каждый раз перечитывала страницу, прежде чем ее исписать, и над каждой страницей ржала — ты не обижайся, но я думала: «Блин, неужели я действительно считала Квентина Джейкобсена таким соблазнительным и верным мачо и борцом за справедливость?» А потом… понимаешь, ты действительно в каком-то смысле таким и оказался.
    
Я мог бы повернуться на бок, и она бы тоже легла ко мне лицом. И мы бы поцеловались. Но сейчас-то какой смысл ее целовать? Это ни к чему не приведет. И мы лежим, смотрим в безоблачное небо.
    
— Реальность никогда не бывает такой, как ты себе воображаешь, — говорит Марго.
    
Небо похоже на современную монохромную картину, меня затягивает иллюзия его глубины, оно делает меня выше.
    
— Да, это верно, — соглашаюсь я. Но, подумав секундочку, добавляю: — Воображение несовершенно. В чужую голову не залезешь.
    
Я представить себе не мог, что Марго разозлится, когда мы ее найдем, или что она сочинила детектив. Но все же единственный выход — это пытаться представить себе, что ты сам становишься кем-то другим или мир становится каким-то другим. Это тот самый инструмент, который убивает фашистов.
    
Марго поворачивается ко мне, кладет голову мне на плечо, и мы лежим — точно так, как мы лежали в моей фантазии в «Морском Мире». Для этого пришлось проехать тысячу миль и выждать много дней, но вот оно: ее голова у меня на плече, дыхание щекочет шею, нас обоих заливает густая усталость. Сейчас мы стали такими, какими я хотел видеть нас тогда.
    
    
Когда я просыпаюсь, в уходящем свете дня все кажется таким важным и осмысленным: и наливающееся желтым небо, и тихонько покачивающиеся над головой стебли травы, царственно красивые. Я поворачиваюсь на бок и вижу, что Марго Рот Шпигельман стоит на четвереньках в трех футах от меня, джинсы плотно обтягивают ее ноги. Через какое-то время до меня доходит, что она копает. Я подползаю к ней — сухая земля под ладонями скорее похожа на пыль. Она улыбается. Сердце у меня бьется со скоростью звука.
    
— Что мы раскапываем? — спрашиваю я.
    
— Неправильный вопрос, — говорит Марго. — Правильный: кого мы закапываем?
    
— Ладно. И кого мы закапываем?
    
— Мы роем могилы Маленькой Марго, Маленькому Квентину, маленькой Мирне Маунтвизель и бедолажке-мертвецу Роберту Джойнеру.
    
— Эту идею, пожалуй, я могу поддержать, — говорю я.
    
Земля тут сухая, спекшаяся, испещренная ходами насекомых, она похожа на брошенный муравейник. Но мы упорно роем голыми руками, каждая пригоршня земли испускает облачко пыли. И все же мы выкапываем широкую и глубокую нору. Могила должна быть достойной. Вскоре яма мне уже по локоть. Вытирая пот со щеки, я пачкаю рукав рубашки. Марго порозовела. До меня доносится ее запах, он такой же, как в ту ночь, — прежде чем она сиганула в ров вокруг «Морского Мира».
    
— Я его никогда как реального человека не воспринимала, — признается она.
    
Я решаю, что это повод сделать паузу, и сажусь на корточки.
    
— Кого, Роберта Джойнера?
    
Марго упорно роет.
    
— Ага. Ну, то есть он — это какое-то происшествие в моей жизни, понимаешь? Но ведь, как бы это сказать, прежде чем сыграть второстепенную роль в драме моей жизни, он играл главную роль в драме собственной жизни. Я, в общем, никогда не видела в нем личность. Парня, который возился в грязи, как и я. Любил, как и я. У которого оборвались ниточки, который не чувствовал, что его корешок цепляется за землю, который треснул внутри. Как и я.
    
— Да, — говорю я через некоторое время и снова принимаюсь копать. — Я тоже всегда воспринимал его только как труп.
    
— Жаль, что я ничего не смогла сделать, — отвечает Марго. — Жаль, что мы не показали всем, какие мы герои.
    
— Ага, — соглашаюсь я. — Хорошо было бы сказать ему в свое время, что это не конец света.
    
— Да, хотя рано или поздно что-нибудь тебя все равно убивает.
    
Я пожимаю плечами:
    
— Знаю. Я не говорю, что пережить можно что угодно. Но многое все же можно — за исключением самого последнего.
    
Я снова запускаю руки в землю, тут она куда чернее чем там, у нас. Бросаю пригоршню на образовавшийся за спиной холмик, снова сажусь. Мне в голову приходит мысль, и я стараюсь сформулировать ее вслух. Я еще ни разу не говорил Марго столько слов подряд за всю длинную и полную событий историю наших с ней отношений. Но это мой последний ход в нашей игре.
    
— Когда я размышлял о его смерти, — случалось это, признаюсь, не часто — я думал именно так, как говорила ты, что у него все ниточки оборвались. Сказать об этом можно по-разному: ниточки оборвались или корабль затонул, но, может быть, мы — как трава: наши корни так тесно сплетены, мы настолько взаимозависимы, что живы все, пока жив хоть кто-то. Ну, то есть метафор можно всяких навыдумывать. Но выбирать свою метафору надо осторожно, потому что вот это как раз важно. Если думать о ниточках, то в твоей картине мира можно сломаться так, что не починишь. Если выбираешь траву, то веришь во всеобщую взаимосвязь, в то, что корни не только держат нас вместе, но и помогают понять друг друга, стать друг другом. У всякой метафоры есть свои последствия. Понимаешь, о чем я?
    
Марго кивает:
    
— Мне нравится метафора с ниточками. Давно уже нравится. По моим ощущениям это верно. Но, наверное, из-за этого я воспринимаю боль как нечто более фатальное, чем оно есть на самом деле. Люди не такие хлипкие, какими я их воспринимаю с этими ниточками. Но и про траву мне тоже нравится. Трава связала меня с тобой, помогла увидеть в тебе личность. Но мы все же не побеги одного растения, я не могу быть тобой. Как и ты — мной. Ты можешь хорошо понять другого человека — но не на все сто, согласен?
    
— Может, на самом деле всё больше похоже на то, что ты говорила раньше — что мы все треснули. Что рождается человек водонепроницаемым цельным судном. А потом происходит всякая ерунда: нас бросают, или не могут полюбить, или не понимают, а мы не понимаем их, и мы теряем, подводим, обижаем друг друга. И наше судно дает трещины. И да, когда появляется первая трещина, конец становится неизбежным. Ну, вот в Оспри начала заливаться дождевая вода, и никто его чинить не будет. Но между тем моментом, как появляется трещина, и тем, когда судно затонет, есть время. И только в это время у нас есть шанс увидеть друг друга, потому что посмотреть за пределы себя удается только через эти трещины, заглянуть вглубь другого — тоже. Когда мы начали смотреть друг другу прямо в глаза? Только когда ты заметила мои трещины, а я — твои. А до этого мы видели лишь вымышленные образы друг друга — это как я смотрел на твое окно, завешенное жалюзи, но не видел, что внутри. А когда появляется трещина, внутрь попадает свет. И свет также выходит наружу.
    
Марго подносит палец к губам, словно задумавшись, или чтобы закрыть их от моего взгляда, или чтобы наощупь чувствовать слова, которые она скажет.
    
— Да ты просто нечто, — говорит она.
    
Марго пристально смотрит на меня, мы сидим глаза в глаза, между нами уже нет барьеров. Если я ее поцелую, это мне ничего не даст. Но мне ничего уже и не нужно.
    
— Я должен сделать кое-что, — сообщаю я, и она едва заметно кивает, словно знает, что это за кое-что, и я ее целую.
    
Через какое-то время Марго говорит, прерывая наш поцелуй:
    
— Можешь приехать в Нью-Йорк. Будет круто. Как целоваться.
    
И я говорю:
    
— Целоваться — это просто нечто.
    
Она:
    
— Значит, отказываешься?
    
Я:
    
— Марго, у меня там вся моя жизнь, и я — не ты, я… — но договорить мне не удается, потому что она меня целует, и в этот самый момент я окончательно понимаю, что тут наши с ней пути расходятся.
    
Марго встает и идет к своему рюкзаку. Достает свой блокнот, возвращается к могиле и кладет его на дно.
    
— Я буду по тебе скучать, — шепчет она, не знаю, мне или блокноту.
    
И я, сам не зная кому, говорю:
    
— Я тоже. — А потом добавляю: — В добрый путь, Роберт Джойнер. — И бросаю пригоршню земли.
    
— В добрый путь, юный герой Квентин Джейкобсен, — продолжает Марго, тоже швыряя в яму горсть земли.
    
Я бросаю еще одну и добавляю:
    
— В добрый путь, бесстрашная орландийка Марго Рот Шпигельман.
    
И она:
    
— В добрый путь, волшебная собачка Мирна Маунтвизель.
    
Мы засыпаем блокнот землей, притаптываем. Там скоро снова вырастет трава. И станет нашими прекрасными нестрижеными волосами могил.
    
    
Мы беремся за руки, ладони у нас шершавые от грязи. Мы возвращаемся в Центральный универсам Ээгло. Я помогаю Марго перенести вещи — стопку одежды, туалетные принадлежности, офисное кресло — в машину. Из-за важности момента говорить должно быть легче, но становится, наоборот, сложнее.
    
    
Мы стоим на стоянке у одноэтажного мотеля — прощание уже неизбежно.
    
— Я заведу сотовый и буду тебе звонить, — говорит Марго. — И по мылу писать. И постить таинственные комменты к статье о «бумажных городах».
    
Я улыбаюсь.
    
— Напишу тебе, когда домой вернусь, — обещаю я. — И буду ждать ответа.
    
— Гарантирую. И еще увидимся. Я не прощаюсь с тобой навсегда.
    
— Может, в конце лета встретимся где-нибудь перед учебой.
    
— Ага, — соглашается Марго. — Да, отличная идея.
    
Я улыбаюсь и киваю. Она отворачивается, а я думаю, всерьез ли она все это мне только что сказала, и вдруг вижу, что у нее задергались плечи. Она расплакалась.
    
— Ну, увидимся. А пока буду писать, — говорю я.
    
— Да, — отвечает Марго, не оборачиваясь, дрожащим голосом. — И я тоже.
    
Этот разговор позволяет нам хоть как-то держать себя в руках, чтобы не сорваться. Рисуя в своем воображении будущее, мы можем сделать его реальным. Или не можем, но воображать будущее все же необходимо. Из щелей льется свет.
    
    
Я все еще на стоянке, и меня охватывает понимание того, что я еще никогда в жизни не был так далеко от дома, что я в нее влюблен, но не могу ехать с ней. Я надеюсь, что это какая-то геройская миссия, потому что не поехать за ней — это самая трудная задача, которую я ставил себе в жизни.
    
Я все думаю о том, что сейчас она сядет в свою тачку, но она пока не садится. Наконец Марго поворачивается ко мне лицом, и я вижу ее мокрые глаза. Пространство между нами исчезает. Мы в последний раз пытаемся сыграть что-то на порванных струнах друг друга.
    
Я чувствую, как она касается моей спины, мы целуемся в темноте, но глаза у меня открыты, у Марго тоже. Она стоит так близко, что я ее вижу, потому что даже сейчас, ночью, на окраине бумажного города Ээгло из нее сквозь трещины сочится невидимый свет. Потом мы прижимаемся лбами и долго смотрим друг на друга. Да, я отлично ее вижу даже в такой кромешной тьме.
   
  
  
   
    
От автора
   
   
Впервые я узнал о бумажных городах, когда учился в колледже на первом курсе: мы наткнулись на один такой с подругой во время своего автопутешествия. Мы ездили туда-обратно по пустынному участку трассы в Южной Дакоте, выискивая этот городишко, обозначенный на карте, — насколько помню, назывался он Хоулен. В конце концов мы просто постучались в какой-то дом. Нам открыла дружелюбная женщина и сказала, что ей этот вопрос задают уже не первый раз. Она объяснила, что город, который мы ищем, существует лишь на карте.
   
То, что я написал в этой книге насчет Ээгло — почти целиком правда. Сначала он появился на карте — чтобы потом можно было выявить нарушение авторских прав. Владельцы карт «Эссо» то и дело пытались его отыскать, и, наконец, кто-то построил там магазин, и город стал существовать на самом деле. С тех пор как Отто Г. Линдберг и Эрнест Эльперс выдумали Ээгло, в картографии многое поменялось. Но все же такой ловушкой пользуются до сих пор, судя по той моей поездке в Южную Дакоту.
   
Этого магазина в Ээгло уже нет. Но я думаю, что если бы город снова появился на картах, кто-нибудь там опять бы что-нибудь построил.
  
  
   
    
Благодарности
   
   
Я хочу сказать спасибо:
   
— Моим родителям, Сидни и Майку Гринам. Не думал, что когда-либо дойду до такого, но: спасибо за то, что вырастили меня во Флориде.
   
— Брату Хенку Грину, с которым мне очень хорошо работается.
   
— Моей наставнице Илене Купер.
   
— Всем работникам издательства «Даттон», в особенности своему несравненному редактору Джули Стросс-Гейбел, Лизе Йошковиц, Саре Шамвей, Стефании Оуэнс Льюри, Кристиану Фюнфхаузену, Розане Лауэр, Ирене Вандервурт и Стиву Мельтцеру.
   
— Моему восхитительно настойчивому агенту, Джоди Ример.
   
— «Борцам с отстоем», которые показали мне столько реально крутого.
   
— Моим коллегам по перу Эмили Дженкинс, Скотту Вестерфельду, Джастину Ларбалестье и Морин Джонсон.
   
— Авторам двух книг, которые оказались особенно полезны, когда я изучал тему пропавших без вести: Уильяму Диру за его «Хранителя подземелья» и Джону Кракауэру за книгу «В диких условиях». Также я благодарен Сесил Адамс, мозговому центру «Стрейт Доуп»: насколько мне известно, она — автор самой исчерпывающей статьи о хитрых системах защиты авторского права.
   
— Моим бабушкам и дедушкам: Генри и Билли Грейс Гудрич, а также Уильяму и Джоу Грин.
   
— Эмили Джонсон, моей неоценимой читательнице; Джоэлю Хослеру — о таком психотерапевте писателю остается только мечтать; кузенам моей жены Блейку и Филлису Джонсонам; Брайену Липсону и Лис Ровински из «Индивер»; Кэти Элс; Эмили Блиджвос, с которой мы тогда искали бумажный городишко; Левину О'Коннор, который показал мне много прикольного в этой жизни; Тобину Андерсону и Шону, с которыми я ездил на городские раскопки в Детройте; школьному библиотекарю Сьюзан Хант и всем, кто готов защищать свободу слова, рискуя потерять работу; Шеннону Джеймсу; Маркусу Зусэку; Джону Молдину и моим чудесным тестю и теще — Конни и Маршаллу Юристам.
   
— Саре Юрист Грин, моей первой читательнице, первому редактору, лучшему другу и любимой соратнице.
  
  
   
    
Об авторе
   
   
Джон Грин — знаменитый писатель, лауреат премии Принтца, автор романов «В поисках Аляски» и «Многочисленные Катерины». Он работал на радио в программе «С учетом всего», писал рецензии к современной прозе, в том числе для таких изданий, как «Нью-Йорк Таймс» и «Буклист». Помимо этого он является одним из двух организаторов сетевого видеопроекта «Братство 2.0» (над которым работает вместе со своим братом). Число просмотров их роликов превышает 10 миллионов.
   
   
Джон Грин вырос среди микрорайонов и аттракционов Орландо, но сейчас живет в Индиане со своей женой Сарой. Вы можете зайти к нему на веб-сайт Sparksflyup.com и Nerdfighters.com
  
  
   
    
Награды Джона Грина
   
   
«В поисках Аляски»:
   
Премия Майкла Л. Принтца, 2006 год.
   
Финалист литературного конкурса «Лос-Анджелес Таймс». В 2005 году попал в лучшую десятку авторов для подростков.
   
Лучшая книга для подростков по мнению ALA, 2006 год.
   
Вошел в список рекомендаций «КвикПик» для трудных подростков, 2006 год.
   
   
«Многочисленные Катерины»:
   
Почетный номинант премии Майкла Л. Принтца, 2007 год.
   
Финалист литературного конкурса «Лос-Анджелес Таймс».
   
Лучшая книга для подростков по мнению ALA, 2007 год.