1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
Позор иль торжество:      

Вечерние известия —      

И больше ничего.      

       

Шагает демон маленький,      

Как некий исполин,      

Расхлябанною валенной      

Над безднами судьбин.      

       

Но в самом безразличии,      

В бездушье торгаша —      

Какой соблазн величия      

Пьет жадная душа!      

       

16 января — 7 февраля 1919      

       

Уединение      

       

       

Заветные часы уединенья!      

Ваш каждый миг лелею, как зерно;      

Во тьме души да прорастет оно      

Таинственным побегом вдохновенья.      

В былые дни страданье и вино      

Воспламеняли сердце. Ты одно      

Живишь меня теперь — уединенье.      

       

С мечтою — жизнь, с молчаньем —   песнопенье      

Связало ты, как прочное звено.      

Незыблемо с тобой сопряжено      

Судьбы моей грядущее решенье.      

И если мне погибнуть суждено —      

Про моряка, упавшего на дно,      

Ты песенку мне спой — уединенье!      

       

6–7 июня 1915      

       * * *      

       

Как выскажу моим косноязычьем      

    Всю боль, весь яд?      

Язык мой стал звериным или птичьим,      

    Уста молчат.      

       

И ничего не нужно мне на свете,      

    И стыдно мне,      

Что суждены мне вечно пытки эти      

    В его огне;      

       

Что даже смертью, гордой,   своевольной,      

    Не вырвусь я;      

Что и она — такой же, хоть окольный,      

    Путь бытия.      

       

31 марта 1921      

Петербург      

 Рыбак      

       

       ПЕСНЯ      

       

Я наживляю мой крючок      

    Трепещущей   звездой.      

Луна — мой белый поплавок      

    Над черною водой.      

       

Сижу, старик, у вечных вод      

    И тихо так пою,      

И солнце каждый день клюет      

    На удочку мою.      

       

А я веду его, веду      

    Весь день по небу,   но —      

Под вечер, заглотав звезду,      

    Срывается оно.      

       

И скоро звезд моих запас      

    Истрачу я, рыбак.      

Эй, берегитесь! В этот час      

    Охватит землю   мрак.      

       

17 января 1919      

       

Воспоминание      

       

       

Здесь, у этого колодца,      

Поднесла ты мне две розы.      

Я боялся страсти томной —      

Алых роз твоих не принял.      

       

Я сказал: «Прости, Алина,      

Мне к лицу венок из лавров      

Да серебряные розы      

Размышлений и мечтаний».      

       

Больше нет Алины милой,      

Пересох давно колодец,      

Я ж лелею одиноко      

Голубую розу — старость.      

       

Скоро в домик мой сойдутся      

Все соседи и соседки      

Посмотреть, как я забылся      

С белой, томной розой смерти.      

       

19 ноября 1914      

 Сердце      

       

       

Забвенье — сознанье — забвенье…      

А сердце, кровавый скупец,      

Всё копит и копит мгновенья      

В огромный свинцовый ларец.      

       

В ночи ли проснусь я, усталый,      

На жарком одре бредовом —      

Оно, надрываясь, в подвалы      

Ссыпает мешок за мешком.      

       

А если глухое биенье      

Замедлит порою слегка —      

Отчетливей слышно паденье      

Червонца на дно сундука.      

       

И много тяжелых цехинов,      

И много поддельных гиней      

Толпа теневых исполинов      

Разграбит в час смерти моей.      

       

1916      

       

Старуха      

       

       

Запоздалая старуха,      

Задыхаясь, тащит санки.      

Ветер, снег.      

А бывало-то! В Таганке!      

Эх!      

Расстегаи — легче пуха,      

Что ни праздник — пироги,      

С рисом, с яйцами, с визигой…      

Ну, тянись, плохая, двигай!      

А кругом ни зги.      

«Эх, сыночек, помоги!»      

Но спешит вперед прохожий,      

Весь блестя скрипучей кожей.      

И вослед ему старуха      

Что-то шепчет, шепчет глухо,      

И слаба-то, и пьяна      

Без вина.      

       

Это вечер. Завтра глянет      

Мутный день, метель устанет,      

Чуть закружится снежок…      

Выйдем мы — а у ворот      

Протянулась из сугроба      

Пара ног.      

Легкий труп, окоченелый,      

Простыней покрывши белой,      

В тех же саночках, без гроба,      

Милицейский увезет,      

Растолкав плечом народ.      

Неречист и хладнокровен      

Будет он, а пару бревен,      

Что везла она в свой дом,      

Мы в печи своей сожжем.      

       

7 декабря 1919      

       

 Сборник «Тяжелая лира»   (1922)      

       

Музыка      

       

       

Всю ночь мела метель, но утро ясно.      

Еще воскресная по телу бродит лень,      

У Благовещенья на Бережках обедня      

Еще не отошла. Я выхожу во двор.      

Как мало все: и домик, и дымок,      

Завившийся над крышей! Сребро-розов      

Морозный пар. Столпы его восходят      

Из-за домов под самый купол неба,      

Как будто крылья ангелов гигантских.      

И маленьким таким вдруг оказался      

Дородный мой сосед, Сергей Иваныч.      

Он в полушубке, в валенках. Дрова      

Вокруг него раскиданы по снегу.      

Обеими руками, напрягаясь,      

Тяжелый свой колун над головою      

Заносит он, но — тук! тук!   тук! — не громко      

Звучат удары: небо, снег и холод      

Звук поглощают… «С праздником,   сосед».      

— «А, здравствуйте!» Я тоже   расставляю      

Свои дрова. Он — тук! Я — тук! Но   вскоре      

Надоедает мне колоть, я выпрямляюсь      

И говорю: «Постойте-ка минутку,      

Как будто музыка?» Сергей Иваныч      

Перестает работать, голову слегка      

Приподымает, ничего не слышит,      

Но слушает старательно… «Должно быть,      

Вам показалось», — говорит он.   «Что вы,      

Да вы прислушайтесь. Так ясно   слышно!»      

Он слушает опять: «Ну, может   быть —      

Военного хоронят? Только что-то      

Мне не слыхать». Но я не унимаюсь:      

«Помилуйте, теперь совсем уж ясно.      

И музыка идет как будто сверху.      

Виолончель… и арфы, может быть…      

Вот хорошо играют! Не стучите».      

И бедный мой Сергей Иваныч снова      

Перестает колоть. Он ничего не   слышит,      

Но мне мешать не хочет и досады      

Старается не выказать. Забавно:      

Стоит он посреди двора, боясь   нарушить      

Неслышную симфонию. И жалко      

Мне, наконец, становится его.      

Я объявляю: «Кончилось!» Мы снова      

За топоры беремся. Тук! Тук! Тук!.. А   небо      

Такое же высокое, и так же      

В нем ангелы пернатые сияют.      

       

15 июня 1920      

       * * *      

       

Леди долго руки мыла,      

Леди крепко руки терла.      

Эта леди не забыла      

Окровавленного горла.      

       

Леди, леди! Вы как птица      

Бьетесь на бессонном ложе.      

Триста лет уж вам не спится —      

Мне лет шесть не спится тоже.      

       

9 января 1922      

       * * *      

       

Не матерью, но тульскою крестьянкой      

Еленой Кузиной я выкормлен. Она      

Свивальники мне грела над лежанкой,      

Крестила на ночь от дурного сна.      

       

Она не знала сказок и не пела,      

Зато всегда хранила для меня      

В заветном сундуке, обитом жестью   белой,      

То пряник вяземский, то мятного коня,      

       

Она меня молитвам не учила,      

Но отдала мне безраздельно все:      

И материнство горькое свое,      

И просто все, что дорого ей было.      

       

Лишь раз, когда упал я из окна,      

Но встал живой (как помню этот день   я!)      

Грошовую свечу за чудное спасенье      

У Иверской поставила она.      

       

И вот, Россия, «громкая держава»,      

Ее сосцы губами теребя,      

Я высосал мучительное право      

Тебя любить и проклинать тебя.      

       

В том честном подвиге, в том счастье   песнопений,      

Которому служу я в каждый миг,      

Учитель мой — твой чудотворный гений,      

И поприще — волшебный твой язык.      

       

И пред твоими слабыми сынами      

Еще порой гордиться я могу,      

Что сей язык, завещанный веками,      

Любовней и ревнивей берегу…      

       

Года бегут. Грядущего не надо,      

Минувшее в душе пережжено,      

Но тайная жива еще отрада,      

Что есть и мне прибежище одно:      

       

Там, где на сердце, съеденном   червями,      

Любовь ко мне нетленно затая,      

Спит рядом с царскими, ходынскими   гостями      

Елена Кузина, кормилица моя.      

       

12 февраля 1917,      

2 марта 1922      

       * * *      

       

Так бывает почему-то:      

Ночью, вдруг забрезжат сны —      

Сердце словно вдруг откуда-то      

Упадает с вышины.      

       

Ах! — и я в постели. Только      

Сердце бьется невпопад.      

В полутьме с ночного столика      

Смутно смотрит циферблат.      

       

Только ощущеньем кручи      

Ты еще трепещешь вся —      

Легкая моя, падучая,      

Милая душа моя!      

       

25 сентября 1920      

 К Психее      

       

       

Душа! Любовь моя Ты дышишь      

Такою чистой высотой,      

Ты крылья тонкие колышешь      

В такой лазури, что порой,      

       

Вдруг, не стерпя счастливой муки,      

Лелея наш святой союз,      

Я сам себе целую руки,      

Сам на себя не нагляжусь.      

       

И как мне не любить себя,      

Сосуд непрочный, некрасивый,      

Но драгоценный и счастливый      

Тем, что вмещает он — тебя?      

       

13 мая — 18 июня 1920      

       

Душа      

       

       

Душа моя — как полная луна:      

Холодная и ясная она.      

       

На высоте горит себе, горит —      

И слез моих она не осушит;      

       

И от беды моей не больно ей,      

И ей невнятен стон моих страстей;      

       

А сколько здесь мне довелось   страдать —      

Душе сияющей не стоит знать.      

       

4 января 1921      

       * * *      

       

Психея! Бедная моя!      

Дыханье робко затая,      

Внимать не смеет и не хочет:      

Заслушаться так жутко ей      

Тем, что безмолвие пророчит      

В часы мучительных ночей.      

       

Увы! за что, когда всё спит,      

Ей вдохновение твердит      

Свои пифийские глаголы?      

Простой душе невыносим      

Дар тайнослышанья тяжелый.      

Психея падает под ним.      

       

4 апреля 1921      

 Искушение      

       

       

Довольно! Красоты не надо.      

Не стоит песен подлый мир.      

Померкни, Тассова лампада,      

Забудься, друг веков, Омир!      

       

И Революции не надо!      

Ее рассеянная рать      

Одной венчается наградой,      

Одной свободой — торговать.      

       

Вотще на площади пророчит      

Гармонии голодный сын:      

Благих вестей его не хочет      

Благополучный гражданин.      

       

Самодовольный и счастливый,      

Под грудой выцветших знамен,      

Коросту хамства и наживы      

Себе начесывает он:      

       

«Прочь, не мешай мне, я торгую.      

Но не буржуй, но не кулак,      

Я прячу выручку дневную      

Свободы в огненный колпак».      

       

«Душа! Тебе до боли тесно      

Здесь, в опозоренной груди.      

Ищи отрады поднебесной,      

А вниз, на землю, не гляди».      

       

Так искушает сердце злое      

Психеи чистые мечты.      

Психея же в ответ: «Земное,      

Что о небесном знаешь ты?»      

       

4 июня — 9 июля 1921      

       * * *      

       

Пускай минувшего не жаль,      

Пускай грядущего не надо —      

Смотрю с язвительной отрадой      

Времен в приближенную даль.      

Всем равный жребий, вровень хлеба      

Отмерит справедливый век.      

А все-таки порой на небо      

Посмотрит смирный человек, —      

И одиночество взыграет,      

И душу гордость окрылит:      

Он неравенство оценит      

И дерзновенья пожелает…      

Так нынче травка прорастает      

Сквозь трещины гранитных плит.      

       

Лето 1920, 22 апреля 1921      

 Буря      

       

       

Буря! Ты армады гонишь      

По разгневанным водам,      

Тучи вьешь и мачты клонишь      

Прах подъемлешь к небесам.      

       

Реки вспять ты обращаешь,      

На скалы бросаешь понт,      

У старушки вырываешь      

Ветхий, вывернутый зонт.      

       

Вековые рощи косишь,      

Градом бьешь посев полей,—      

Только мудрым не приносишь      

Ни веселий, ни скорбей.      

       

Мудрый подойдет к окошку,      

Поглядит, как бьет гроза,—      

И смыкает понемножку      

Пресыщенные глаза.      

       

13 июня 1921      

       * * *      

       

Люблю людей, люблю природу,      

Но не люблю ходить гулять,      

И твердо знаю, что народу      

Моих творений не понять.      

       

Довольный малым, созерцаю      

То, что дает нещедрый рок:      

Вяз, прислонившийся к сараю,      

Покрытый лесом бугорок…      

       

Ни грубой славы, ни гонений      

От современников не жду,      

Но сам стригу кусты сирени      

Вокруг террасы и в саду.      

       

15–16 июня 1921      

       

Гостю      

       

       

Входя ко мне, неси мечту,      

Иль дьявольскую красоту,      

Иль Бога, если сам ты Божий.      

А маленькую доброту,      

Как шляпу, оставляй в прихожей.      

       

Здесь, на горошине земли,      

Будь или ангел, или демон.      

А человек — иль не затем он,      

Чтобы забыть его могли?      

       

7 июля 1921      

       * * *      

       

Когда б я долго жил на свете,      

Должно быть, на исходе дней      

Упали бы соблазнов сети      

С несчастной совести моей.      

       

Какая может быть досада,      

И счастья разве хочешь сам,      

Когда нездешняя прохлада      

Уже бежит по волосам?      

       

Глаз отдыхает, слух не слышит,      

Жизнь потаенно хороша,      

И небом невозбранно дышит      

Почти свободная душа.      

       

8–29 июня 1921      

 Жизель      

       

       

Да, да! В слепой и нежной страсти      

Переболей, перегори,      

Рви сердце, как письмо, на части,      

Сойди с ума, потом умри.      

       

И что ж? Могильный камень двигать      

Опять придется над собой,      

Опять любить и ножкой дрыгать      

На сцене лунно-голубой.