1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
     
     
      
Все трое, верные одной судьбе,
      
Но скажешь, каждый сам был по себе.
     
     
      
Бесстрашьем льву подобен и орлу,
      
Так говорил кашмирский царь Маллу:
     
     
      
«Хоть Искандар всю землю заберет,
      
Над всей землею я, как небосвод.
     
     
      
Три силы вечным богом мне даны,
      
И я не дрогну под грозой войны.
     
     
      
Мои твердыни древние крепки,
      
Заоблачные горы высоки.
     
     
      
И диво для врага, и горе есть, —
      
Подземное под царством море есть.
     
     
      
Есть пламя, есть источники огня,
      
Есть чародеи-слуги у меня.
     
     
      
Пускай с небес на нас падет беда,
      
Они не дрогнут мыслью никогда.
     
     
      
Прикажут: «Суслик, львом свирепым стань!
      
Могучим тигром стань, степная лань!»
     
     
      
Таков Кашмир. Нагрянет Искандар,
      
Я на него обрушу свой удар.
     
     
      
Бедой подую я в лицо ему,
      
Как вихрь солому, войско подыму.
     
     
      
Но если чарами владеет он
      
И наши силы одолеет он,
     
     
      
То в глубине страны пустыня есть.
      
Там, на крутой скале, твердыня есть.
     
     
      
Из красной меди крепость сложена,
      
Издревле заколдована она.
     
     
      
Под крепостью есть потаенный ход.
      
Твердыня подпирает небосвод.
     
     
      
А захотим — невидима она…
      
Такая мощь заклятий нам дана.
     
     
      
Искусство чар не каждый обретет
      
Из тех, кто в нашей крепости живет.
     
     
      
А спросят нас — искусство ваше в чем?
      
В том, что огонь и ветер стережем.
     
     
      
Так силен жар полуденной поры,
      
Что люди умирают от жары.
     
     
      
Спасенье — свежий ветер. Но когда
      
Подует он, то всем живым — беда.
     
     
      
Под ветром тем огня не развести,
      
Под кровлею защиты не найти.
     
     
      
Ужасен климат наш. Людей сердца
      
Он убивает. Здесь не жди венца».
     
     
      
Вот так Маллу Румийцу угрожал,
      
И так раджа из Хинда отвечал:
     
     
      
«Царь Искандар сказал мне — я внемлю,
      
Что б он ни приказал мне — я внемлю.
     
     
      
Но ведь когда Дара, владыка стран,
      
Призвал к себе на помощь Хиндустан,
     
     
      
Как он хвалил меня в письме своем!
      
Как льстил, нуждаясь в воинстве моем!
     
     
      
Что ж, я откликнулся. Но не забудь —
      
Мы на год, на два снаряжались в путь.
     
     
      
Забрал налоги за два года я.
      
Взял от полей и от приплода я.
     
     
      
Вперед я войску за год заплатил.
      
Когда ж пришел на битву полный сил,
     
     
      
Увидел я, что рок Дару сразил.
      
Царя сетями смерти обкрутил.
     
     
      
И день твой вспыхнул в боевой пыли…
      
А мы обратно по горам пошли
     
     
      
И снаряженье износили все,
      
Без боя по ветру пустили все.
     
     
      
В поход мы вышли в несчастливый час.
      
В пути напало бедствие на нас.
     
     
      
Теперь в лохмотьях сыновья князей,
      
Воруют, как рабы, чужих коней.
     
     
      
Пустыни я и горы миновал,
      
Ногою твердой вновь на царство встал.
     
     
      
Гляжу: увел я войско на войну,
      
Привел лишь часть десятую одну.
     
     
      
Увы, постигла наш народ беда,
      
Какой отцы не знали никогда!
     
     
      
Ты думаешь, что черен мой народ,
      
Но горя это черного оплот.
     
     
      
Я чернотою горя с головой
      
Покрыт. Но верь, я не противник твой.
     
     
      
Я внял твоим веленьям. Но гляди,
      
Как бедствуем мы! Нашу кровь щади!
     
     
      
Будь милосерден, слезы нам отри
      
И дай нам жить спокойно года три.
     
     
      
Пусть в мире обездоленный народ
      
Еще хоть два-три года проживет!
     
     
      
И если снова в силу мы войдем,
      
Я сам хотел бы встретиться с царем.
     
     
      
А понуждать войска в поход сейчас —
      
Докука беспредельная для нас.
     
     
      
Его посланье шлю обратно я.
      
Его веленье — не судьба моя.
     
     
      
Как смел? Как мне приказывать он мог!
      
Он — царь там у себя, но он не бог!
     
     
      
Он дерзок был, послы! Я вежлив к вам.
      
Пусть внемлет с честью он моим словам».
     
     
      
Так дал ответ раджа Румийцу в стан.
      
Иначе отвечал ему хакан.
     
     
      
Сказал: «В посланье этом злая речь,
      
Как черный яд, как изощренный меч.
     
     
      
Наверно, царь ваш не в своем уме, —
      
Настолько дерзок он в своем письме.
     
     
      
Богата и сильна страна моя.
      
Ни в чем ему не уступаю я.
     
     
      
Все, что он пишет мне в письме своем,
      
Несовместимо с честью и умом.
     
     
      
Не скажет мне и вечный небосвод, —
      
Пусть, мол, хакан передо мной падет.
     
     
      
С Дарой у нас, давно установясь,
      
Была когда-то дружеская связь.
     
     
      
Но он меня ни в чем не принуждал.
      
Меня, как старший, он не унижал.
     
     
      
Пусть Искандар — второй Дара.
      
Пусть он Владыкой мира будет наречен,
     
     
      
Но что ж не подсказал премудрый пир[29]
      
Ему, что Чин — огромный целый мир?
     
     
      
Поспешен он по молодости лет,
      
Но я не тороплюсь давать ответ.
     
     
      
Он дерзок был в письме, я так скажу,
      
Но я запальчивость свою сдержу.
     
     
      
Пусть нам он дружбу явит, как Дара,
      
Тогда дождется он от нас добра.
     
     
      
Но если он всех выше мнит себя,
      
Лишь о своем величии трубя,
     
     
      
Утратил меру, упоен собой, —
      
То встретит он у нас вражду и бой.
     
     
      
Я не грожу, — пойду, мол, истреблю!
      
Но с ним на рубеже я в бой вступлю.
     
     
      
Он нападет на нас — не устрашусь.
      
Не спрячусь в город, в замок не запрусь.
     
     
      
Я выйду в поле, пыль взмету смерчом.
      
Во всеоружье дам отпор мечом».
     
     
      
Вернулись три посла в поту, в пыли.
      
Все Искандару, спешась, донесли,
     
     
      
Что отвечал раджа, Маллу-султан,
      
Что отвечал надменный им хакан.
     
     
      
Зато сошлись во множестве — смотри! —
      
Покорность проявившие цари.
     
     
      
Для них Румиец во дворце Дары
      
Устраивал вседневные пиры.
     
     
      
Но сам он не был счастлив на пирах:
      
О непокорных думал он царях.
     
     
      
Веселье вкруг него весь день цветет,
      
А в сердце, в мыслях у него — поход.
     
     
      
Меж тем на мир повеяло зимой,
      
А войск не водят зимнею порой.
     
     
      
Смиряя сердце, на зимовку шах
      
Повел полки в Иран и Карабах.
     
    
    * * *
    
     
      
О виночерпий, тяготы отринь,
      
Бутыль до дна в мой кубок опрокинь!
     
     
      
Улыбкой, как стекло ее, блистай.
      
В Кашмир пойду я, в Индию, в Китай!
     
     
      
Приди, певец! Кашмирский чанг настрой
      
И песню на индийский лад запой!
     
     
      
Пусть тот, кто чашу Чина мне нальет,
      
Дайрой поднос фарфоровый возьмет.
     
     
      
О Навои, возьми испей до дна
      
Источник животворного вина!
     
     
      
Нет в мире ни хакана, ни Маллу.
      
Они ушли в неведомую мглу.
     
     
      
По краю кубка вязью вьется стих.
      
«Они ушли, не говори о них!..»
     
     
      
И не об Искандаре песнь веди,
      
О Хызре говори и о Махди![30]
     
    
    
Описание зимы, леденящий ветер которой напоминает холодные вздохи скорбящих сердцем влюбленных и стужа которой рассказывает легенды о душистом дыхании влюбленных, в душе которых горит огонь, и ледяной покров которой напоминает мрамор, а ее буран побеждает весь мир, и в это время года белый мир с небесным ликом становится светлым от пламени, подобного солнцу, или от вина, подобного огню, и собрание пирующих расцветает от весны улыбок солнцеликой красавицы
    
     
      
Огонь — зиме, вино пирам дано.
      
Вино, как пламя, пламя, как вино.
     
     
      
Огонь в жаровне, словно гроздий сок.
      
Вино красно, как пламени цветок.
     
     
      
А шейки фляг длинней гусиных шей,
      
А на углях жаркое из гусей.
     
     
      
Как розы, рдеют угли в очагах.
      
Игра их отражается в глазах.
     
     
      
Вино красавец юный в кубки льет.
      
Другой — алоэ на угли кладет.
     
     
      
И угли, источая сладкий дым,
      
Дом озаряют блеском золотым.
     
     
      
Рубином уголь чудится в золе.
      
Рубин вина, как пламя в хрустале.
     
     
      
Пусть ночь, как мускус, за окном черна,
      
Сияньем наша горница полна.
     
     
      
Там, за дверьми, над мускусной землей,
      
Ночные тучи сыплют камфарой.[31]
     
     
      
За дверью буря, вьется снежный прах,
      
А здесь — огонь и гости на коврах,
     
     
      
С опущенной в раздумье головой,
      
Внимают пенью пери молодой.
     
     
      
Поражено их сердце не вином,
      
А пеньем пери, глаз живым огнем.
     
     
      
В том пробудилась тайная печаль,
      
И он на крыльях дум унесся вдаль.
     
     
      
Когда ж он станет жертвою вина,
      
И сядет юная пред ним луна, —
     
     
      
В нем, непрерывно горечью дыша,
      
Как чаша, переполнится душа.
     
     
      
Жизнь без нее — долина горьких бед.
      
Взглянуть же на нее отваги нет.
     
     
      
Скажи: беда тому и тот пропал,
      
Кому она свой поднесет фиал.
     
     
      
И он главу преклонит, и тогда
      
Не подниматься ей до дня Суда…
     
     
      
Но тот блажен, кто в этот час умрет,
      
Жизнь вечную он в смерти обретет.
     
     
      
Когда влюбленный разума лишен,
      
Упав, как пьяный, он впадает в сон.
     
     
      
Луна, едва зарей блеснет восток,
      
Чтоб отогнать похмелье, пьет глоток.
     
     
      
И, затевая пиршество опять,
      
Повелевает свечи зажигать.
     
     
      
Ее глаза и томны и темны,
      
И мы вином ее опьянены.
     
     
      
Колпак соболий набекрень у ней
      
На светлый лоб надвинут до бровей.
     
     
      
В баранью шубку кутаясь, она
      
Как солнце дня в созвездии Овна.[32]
     
     
      
И, календарь забыв, не видим мы
      
Помехи для весны среди зимы.
     
     
      
Она найдет влюбленного в нее,
      
Что впал, как в смерть, в глухое забытье.
     
     
      
Возьмет потреплет за ухо его,
      
Чтоб красоты он видел торжество.
     
     
      
И как мессия, к жизни воскресит
      
Того, кто ночью ею был убит.
     
     
      
Блажен, кто ею к жизни возвращен, —
      
Он Хызром к новой жизни приобщен.
     
     
      
Тот, кто живую воду изопьет,
      
Дыханье новой жизни обретет,
     
     
      
И притчей в мире станет речь о том,
      
Кто опален бессмертия огнем.
     
     
      
Не говори, что пьян Меджнун больной,
      
Скажи: расстроен в нем сознанья строй.
     
     
      
Он обезумел, пери увидав,
      
Ушел от мира, мира не познав.
     
     
      
Увидев, что любовь грозит уму,
      
Чтоб тайна не открылась никому,
     
     
      
Он выйдет из дому в рассветной мгле,
      
Пойдет бродить безумцем по земле.
     
     
      
Пусть он ушел во вьюгу, по снегам,
      
Но мир иной открыт его глазам…
     
     
      
С нагорий дует ветер все лютей,
      
Пронизывая тело до костей.
     
     
      
Пластинами сверкающего льда
      
Окаменела быстрая вода.
     
     
      
Источник-солнце в чаше ледяной
      
Блистает, искрясь яркою звездой.
     
     
      
И звезд небесных чистые лучи
      
Пылают ярче над землей в ночи.
     
     
      
А солнце светит тускло, и тепло
      
Из естества лучей его ушло.
     
     
      
И люди прячут лица в башлыках,
      
У странников сосульки на усах.
     
     
      
Как летом мотыльки на свет свечи,
      
Слетелись птицы на огонь в ночи.
     
     
      
Тенета дыма разостлал костер,
      
Как зерна, искры разбросал костер.
     
     
      
Лик месяца от стужи посинел.
      
Свод неба, словно льдина, побледнел.
     
     
      
Седые в небе облака висят,
      
Рождающие белый снегопад.
     
     
      
Знамена вьюги хан зимы подъял
      
И с войском бурь на край садов напал.
     
     
      
Он цветники разграбил и в ночи
      
Сорвал с деревьев золото парчи.
     
     
      
Тепло и свет пытаясь уберечь,
      
Деревья просят — их в костер посечь.
     
     
      
И пламя ярко блещет, как фазан,
      
Зимы студеной озаряя стан.
     
     
      
Мир в горностай оделся, нем и глух
      
Оделись люди в мех, и шерсть, и пух,
     
     
      
И, в плечи головы свои втянув,
      
Сидят, перед сандалом прикорнув.
     
     
      
Коль на змею зимою поглядишь,
      
Ее с куском веревки ты сравнишь.
     
     
      
Безвредна, силы стужей лишена,
      
Она свиваться, прядать не вольна.
     
     
      
К огню живому гурии сошлись,
      
Как звезды, что вкруг солнца собрались.
     
     
      
И всяк зимою привлечен огнем,
      
Как желтая солома янтарем.
     
     
      
Когда декабрь повеет на пруды
      
И серебром покроет ртуть воды, —
     
     
      
То рыба, скрыта под ледовый свод,
      
Зиме-акуле в пищу не пойдет.
     
     
      
Когда подымет рать январь-Бахман,
      
Земля, тверда, лежит, как Руинтан.[33]
     
     
      
И вновь столпотворенье над землей
      
Несет воитель, от снегов седой.
     
     
      
В его глазах суровых стынет мгла,
      
И не вольна сразить его стрела.
     
     
      
И странным взору мнится мир земной,
      
Где все смешалось в буре снеговой.
     
     
      
Тогда в смущенье отступаем мы
      
Перед набегом воинства зимы,
     
     
      
И нет пути в пустынях снеговых,
      
И свет очажный — благо для живых.
     
     
      
Согрет и дышит амброю покой,
      
Ад снеговой бушует за стеной.
     
     
      
И гурия небес к тебе сойдет,
      
И чашу вод Ковсара принесет.[34]
     
     
      
Подъемля чашу к жаждущим губам,
      
Блаженства полн, пади к ее ногам.
     
     
      
Тогда крутую выю небосвод,
      
Боюсь, от зависти к тебе, свихнет.
     
     
      
Счастливец, час раздумьям посвяти,
      
От сглаза заклинание прочти.
     
     
      
Пусть дом твой — рай, пусть в нем тепло и свет,
      
Что — рай, когда с тобой любимой нет!
     
    
    
О Меджнуне, как он ходил зимой и днем, и долгой темной ночью, вдыхая мускусный запах локонов Лейли от каравана ветра, и как счастливая судьба, наряжающая невест, дает ему в руки конец нити, ведущей к цели
    НАЗИДАНИЕ
    
Искандар спрашивает Арасту о зиме, почему люди желают ее и почему естество их требует ее, несмотря на жестокий холод и снег. Мудрец открывает уста для ответа и сыплет жемчуг из облака мудрости
    
    
Искандар выступает в поход ради обладания миром, доходит до Хорасана, строит Герат, берет Мавераннахр, создает несравненный Самарканд, отправляется в сторону Кашмира, и, чтобы преодолеть колдовские чары кашмирцев, он, как Муса, своей блистающей рукой разрушает крепость колдовства, и Маллу, потерпев поражение, направляется к своей волшебной крепости, а Искандар доходит до города Кашмира
    
     
      
Победы книгу пишущий для нас
      
Так начинает новый свой рассказ:
     
     
      
Стал Искандар владыкою земли,
      
И все к нему с покорностью пришли
     
     
      
Цари, которыми еще вчера
      
Багрянородный управлял Дара.
     
     
      
Но трое не пришли: кашмирский хан,
      
Шах Индии, хакан восточных стран!
     
     
      
В поход на них готовясь, юный шах
      
Избрал зимовки местом — Карабах.
     
     
      
Он войско снаряжал и отбирал,
      
Мужей своим примером ободрял.
     
     
      
Но средь великих воинских забот
      
Не забывал державу и народ.
     
     
      
В час отдыха — на светлых берегах
      
Аракса — он охотился в горах.
     
     
      
Когда ж к покою брачному Овна
      
Светило мира привела весна
     
     
      
И молодая зелень поднялась,
      
Над всею степью объявляя власть,
     
     
      
Войска он вывел на простор степной,
      
Бесчисленные, как цветы весной.
     
     
      
Как предсказал тысячезвездный свод,