1 2 3 4 5 6 7 8 
     
Странствует душа по миру.
    
    
     
Лучше созерцать, но молча. 
     
Может статься, божья стража 
     
рядом с нами. Мы не знаем.
    
    
     
Если мучиться в молчанье, 
     
если каяться безмолвно, 
     
может, под вечер однажды 
     
вспоминать я перестану, 
     
странствия души окончу, 
     
и очищен и свободен, 
     
на Звезду Царей вернувшись, 
     
полечу я, словно птица, 
     
по Карелии лужаек. 
    
   
  
  
   
    
73
   
   Либиделла
   (потаенная грустная песня)
   
    
     
Пес мой по следу за кем идет,
     
Либиделла?
     
Ночь напролет не поет ли мой кот
     
о тебе, Либидель?
    
    
     
Лишь тишина мне слышна кругом,
     
Либиделла.
     
В доме чужом я обрел свой дом
     
без тебя, Либидель.
    
    
     
Либиделла,
     
где же твоя скудель?
     
Альфа-стелла
     
мечет молнии в цель.
     
У Альфы Центавра дальней
     
мы будем еще печальней.
     
Свети, луна.
     
Придет она
     
в рощу, обнажена.
    
    
     
Либиделла,
     
Сириус — наша цель.
     
Жалит тело
     
огненная капель.
     
Затейница и плутовка,
     
пленяет нас вдовка ловко.
     
Свети, луна.
     
Придет она
     
в рощу, обнажена.
     
Либиделла
     
без ничего была.
     
Зрела стелла:
     
была лунно бела.
     
У Альфы Центавра яркой
     
мы чокнемся слезной чаркой.
     
Свети, луна.
     
Придет она
     
в рощу, обнажена. 
    
   
  
  
   
    
74
   
   
    
     
А страх глядит в прозрачное пространство, 
     
бессмысленно пронзая взором даль. 
     
Вот дар — стеклянно-ясная погибель, 
     
вот дар — пустая пустота, в которой 
     
бессмысленность прозрачного прозрачней.
    
    
     
Вот дар — сверхновый ужас воспылал.
     
Ты думал мало, друг, ты слишком много знал.
     
Пока ты спал, космическое море
     
иллюзии твои истерло в прах —
     
как солнце, самовоспылал твой страх. 
    
   
  
  
   
    
75
   
   
    
     
Награда в десять миллионов гонди — 
     
как не увлечься этакой мечтой? — 
     
ждала того, кто развернет голдондер 
     
и к долам Дорис нас вернет, домой.
    
    
     
Теперь уже награда ждет того,
     
кто в залах Мимы справится с зимой.
    
    
     
Как тайны Утешительницы вскрыть? 
     
Как фее жезл волшебный возвратить? 
     
Стоит над морем над вселенским вой. 
    
   
  
  
   
    
76
   
   
    
     
Косясь в свои расчеты, слушал я 
     
доклад о том, как открывали море, 
     
которое нас губит все равно, 
     
хотя уже давно покорено.
    
    
     
 - Гораздо круче в прошлом вверх взлетали (пример — Икар).
    
    
     
Считалось даже: при наличье точки
     
опоры можно из ракет-ротонд
     
Стреляться ввысь — и полный ход вперед,
     
Сквозь все изгибы поля притяженья.
     
Наивную теорию изжили,
     
отдав ей целый ряд серьезных жертв (к примеру — Танатос[16]),
     
и «век ступеней в небо» наступил.
     
В том веке выходил корабль из поля
     
Путем последовательных энергодекондансов —
     
довольно ценный метод, но при том
     
дорогостоящ и весьма рискован.
     
Взгляните на кривую катастроф.
     
Наглядно доказует нам она,
     
что девствен космос был в те времена.
    
    
     
Не правда ли, жестока старина? 
     
Теперь возьмем кривую наших дней, 
     
построенную по новейшим данным. 
     
Прогресс бесспорный обозначен в ней. 
    
   
  
  
   
    
77
   
   
    
     
Как страшно телескопом уловить
     
светило, переставшее светить, 
     
когда оно, как черная гробница, 
     
на кладбище космическом хранится. 
     
Оно у мыса Времени пылало 
     
и огненные выплески вздымало. 
     
Согласно энтропии, жар иссяк — 
     
светило высосал фотонофаг.
     
И вот лишь гарь да оболочка ныне 
     
стоят гробницей в темноте пустыни. 
     
Число таких надгробий бесконечно. 
     
Незримы, по космическим кладбищам 
     
они чернеют среди ночи вечной.
    
    
     
Такое солнце, свет не излучая,
     
как темный сгусток, закрывает звезды.
     
Минует месяц — звезды засияют
     
на месте, где теперь округлый профиль свой
     
величественно-мрачно чертит солнце
     
на бледном фоне звездного скопленья,
     
похожего на светлый дым. Там, в солнце,
     
в горе шарообразной и огромной
     
пещера есть, где тьма в своих объятьях
     
давным-давно убила духа лампы.
     
Застыв, под черной гарью он лежит,
     
в могиле безымянной позабыт. 
    
   
  
  
   
    
78
   
   
    
     
Наш главный инженер,
     
гонд с севера страны,
     
специалист по йессер-телескопам,
     
ушел из жизни
     
пятнадцатого ноября, во вторник.
    
    
     
Учитывая все его заслуги
     
в создании голдондеров, согласно
     
его последней воле, решено
     
прах поместить в спасательную урну
     
и к Ригелю
     
ту урну запустить.
    
    
     
Народ набился в комнату прощаний.
     
Спасательная капсула
     
ждала на катафалке.
     
Мы, по обряду спев
     
«Скорбь жестокая, цель далекая»,
     
обратно поплелись,
     
а дверь закрылась.
    
    
     
Гром агрегатов. Урна
     
летит туда,
     
где световые годы
     
погребены. 
    
   
  
  
   
    
79
   
   
    
     
Нас родила Земля. Она — 
     
сокровище среди планет. 
     
Для Жизни только там нашлись 
     
и молоко, и мед.
     
Какие были там холмы, 
     
леса, рассветы, воды. 
     
Как гордо шили саван мы 
     
для собственного рода. 
     
И Бог, и Дьявол, сообща, 
     
природы мертвой трепеща, 
     
бегут с планеты меда. 
     
О человек, царь пепла. 
    
   
  
  
   
    
80
   
   
    
     
Звезде любви помогает 
     
какая-тo дивная сила: 
     
зрачок, вздымающий вихри,
     
сердцевина светила.
     
Глянет звезда на землю — 
     
земля оживет, согрета. 
     
Луга цветут, семенятся, 
     
счастливы счастьем лета.
    
    
     
Цветы из земли выходят 
     
на стеблях — живых флагштоках, 
     
бабочки в желтых шалях 
     
пляшут в чертополохах. 
     
Шмели разгуделись, травы 
     
чертят тенями тропку, 
     
трещат парусишки мака — 
     
ветер им задал трепку.
    
    
     
Летуче тепло — случайно 
     
шальное выпадет счастье. 
     
Светла над лугами лета, 
     
далека от злобы и страсти, 
     
звезда любви сотворила 
     
ивановой ночи благость. 
     
Кто еще так старался 
     
дать нам покой и радость? 
    
   
  
  
   
    
81
   
   
    
     
Зимой девятнадцатой было:
     
Сгущаются сумерки духа.
     
Сижу я, вникая уныло
     
в свой гупта-расчет излученья,
     
которое послано Лирой
     
и, значит, имеет значенье.
    
    
     
Двадцатой весной мы сидели, 
     
исследуя лирное пламя.
     
Сияло оно Изагели
     
и бета-, и гамма-лучами.
    
    
     
Души иронический ветер, 
     
и страх, и озноб, и дыханье 
     
тонули в слезах Изагели, 
     
в ее безысходном рыданье. 
     
И вот романтической грусти, 
     
слезливой комичной ломаке, 
     
нашлось настоящее место 
     
в теперешнем истинном мраке.
    
    
     
Орлицу я обнял покрепче,
     
рыданьем ее согревался.
     
Живой теплоты ее ради
     
я с нашей ладьей не расстался.
     
Лодчонка в оплавленных дырах
     
тянулась к блистанию Лиры.
     
Блистательные метеоры
     
в знак встречи дарили ей дыры.
    
    
     
 — Не пой, — Изагель попросила. 
     
Не стал потакать я невесте. 
     
Всегда придавала мне силы 
     
о кремнии песнь и асбесте.
    
    
     
О стали негнущейся строго 
     
я спел, заглушив ее вздохи,
     
о том, как разрушили бога,
     
о том, как распались эпохи.
    
    
     
Тогда Изагель замолчала, 
     
как будто рыданья позорны. 
     
Мы мчимся два десятилетья, 
     
кляня этот бег иллюзорный. 
    
   
  
  
   
    
82
   
   
    
     
Сегодня праздник в космосе —
     
редчайшее событие.
     
Такого ради дня
     
по просьбе Руководства
     
принарядясь, сошлись мы,
     
как дружная семья.
    
    
     
Мгновенно опустели 
     
четыре тыщи комнат 
     
и двести тридцать залов 
     
гиганта-корабля.
     
И в Зале Светолетья — 
     
огромном главном зале — 
     
собрались аниарцы, 
     
собрались ты и я.
    
    
     
Под ярким светом стоя, 
     
как море, волновалась 
     
огромная семья. 
     
И тут мы рассмотрели, 
     
как временем нещадно 
     
побиты ты и я.
    
    
     
Казалось, что сегодня 
     
все души здесь предстали, 
     
чья родина — Земля. 
     
И ангельское пенье 
     
сменяла непрестанно 
     
ораторов трепня.
    
    
     
Вещал шеф-аниарец,
     
как велико значенье
     
сегодняшнего дня
     
и как безмерен космос,
     
загадочен, всесилен
     
и сравненье с нашим «я».
    
    
     
Тут хор из дали зальной 
     
взревел что было сил, 
     
но пред обрывом в бездну 
     
всех ужас охватил.
    
    
     
И тысячи взрыдали, 
     
и сотни порешили: 
     
судьбу избыть нельзя.
    
    
     
Уж двадцать лет, как вышел 
     
голдондер Аниара 
     
из гавани Земля.
    
    
     
Но многие молчали,
     
а кто-то вдруг промолвил:
     
 - Ведь это — западня. 
     
Мы двадцать лет томимся, 
     
а это море смерти 
     
проходит свет в полдня. — 
     
Никто не засмеялся, 
     
а кое-кто заплакал. 
     
Ведь это — западня.
    
    
     
Шеф-аниарец кончил бал, 
     
взмахнув жезлом вождя. 
     
И вот по сотне лестниц, 
     
молчание храня, 
     
народ домой уходит. 
     
Да, это — западня. 
    
   
  
  
   
    
83
   
   Песнь распада
   
    
     
Несчетные сонмы молекул от стен Ниневии 
     
рассеялись в мире, распался могущества град. 
     
Но львов и жрецов изваянья как будто живые — 
     
в болячках, в коросте и в язвах — покуда стоят.
    
    
     
Их образы, камень, храни: да не сгинут в пустыне, 
     
где львиную гриву вылизывают времена, 
     
слизнули царицу сирийскую — нет и в помине, 
     
и ханьскую башню истлила столетий слюна.
    
    
     
Извечно увечило время и все сокрушало. 
     
Лишь розам кладбищенским пиршество тления — сласть, 
     
лишь сорные травы растут, как змеиные жала, 
     
волчанкой изъедена волка гранитного пасть.
    
    
     
И люди, что камни, подвластны законам распада. 
     
Двуличным ужасен распавшихся тел аромат. 
     
Как дыры, прожженные в лаве, истекшей из ада, 
     
так видит тела, проницая, познания взгляд.
    
    
     
Гниющие цитры, сорвавшие голос тромбоны 
     
о сфинксе поют, изъязвленном проказой песков, 
     
утешно для тех, чей уклад исчезает исконный, 
     
подобно камням, раздробленным клыками веков. 
    
   
  
  
   
    
84
   
   
    
     
Однажды астроном нам показал
     
галактику, куда-то улетавшую.
     
Молились люди, на колени став:
     
— О боже мой, пошли сюда заблудшую! —
     
Они обожествляют галактавы.
     
Я, слыша их молитвы, вспоминал:
     
сестрица Нобия однажды рассказала,
     
как на высокогорье Дораима
     
улавливали телезеркала
     
галактику, соседку Андромеды,
     
и увеличивали блеск ее стократ,
     
и ясной ночью восемь городов
     
дивились этой рыбе золотой. 
    
   
  
  
   
    
85
   
   
    
     
Галактика есть колесо
     
светящегося дыма.
     
Дым — это звезды.
     
Это — звездный дым.
     
Понятно?
     
А как еще сказать? Где взять слова?
     
Слова, чтоб обозначить поименно
     
все содержимое такого колеса?
    
    
     
Богаче всех известных языков 
     
ксиномбрский: целых три мильона слов.
     
В галактике, которую ты видишь, 
     
почти что сотня миллиардов звезд. 
     
А может человечий мозг вместить 
     
три миллиона слов? 
     
Не может. 
     
Понятно, да? 
     
И все же непонятно.
    
   
  
  
   
    
86
   
   Гондская песня
   
    
     
Является бог среди роз, 
     
о царствии роз возвещая. 
     
Богиня средь лилий грядет. 
     
Спят люди, богам не мешая.
    
    
     
Забавные феи снуют. 
     
Готовятся краски из гнили. 
     
Ждет красок фиалковый бог. 
     
Фиалки на царство вступили.
    
    
     
Вот канем мы в рощу богов
     
и станем землицею черной,
     
и боги пучками цветов
     
распишут тот грунт животворный.
    
    
     
Чем меньше на свете людей, 
     
тем пуще блаженствуют боги. 
     
Мы таем, как снег от дождей, — 
     
пролетье у них на пороге. 
    
   
  
  
   
    
87
   
   
    
     
Шло время. Перемены проявлялись 
     
в потертости обивок и ковров. 
     
Душа убога, бесприютен дух,
     
бессильем оба скованы, сидят
     
в космокомфорте скучном и убогом,
     
который был когда-то нашим богом.
    
    
     
Нам надоело обожать удобства,
     
достигли мы вершин комфортофобства.
     
Пронзают время дрожью боль и муки —
     
мы ими утешаемся от скуки.
     
Чуть слово или танец станут модны —
     
их тут же сбросит новый фаворит
     
в поток бесплодных дней, гнилой, безводный;
     
в поток, что к Смерти свой улов влачит.
    
    
     
Ленивые мозги — себе обуза.
     
И духи книжных полок в небреженье
     
стоят спиной к мозгам, груженным ленью, —
     
им и без клади мысли хватит груза.
    
    
     
Чудные знаки подает нам космос — 
     
но, дальше своего не видя носа, 
     
мы эти знаки тотчас забываем.
    
    
     
Так, например, приблизились мы к солнцу —
     
бесславно потухавшему соседу
     
того, что озаряло долы Дорис.
     
Тут Изагель, войдя ко мне, спросила:
     
 — Так как же, милый? Будем или нет?..
    
    
     
Я отвечал, что время наступило, 
     
а вот с пространством многое неясно. 
     
Разумней будет, если мотылек 
     
повременит лететь на огонек, 
     
который предлагает нам услуги.
    
    
     
Ее глаза, как фосфор, засветились, 
     
и гнев, священный гнев, зажегся в них. 
     
Но согласилась Изагель со мной, 
     
и далее голдондер охраняла 
     
вне нашей группы, вялой и усталой. 
    
   
  
  
   
    
88
   
   
    
     
Тоскует Изагель, наш ясный гений, 
     
в родник своей души вперяя взор.